Кто боится вольных каменщиков

Глава 14 Масонство: феномен социальной абстракции

Мы боимся слов. Автор эпиграфа к этой главе не боялся. Или, по крайней мере, не боялся называться членом религиозной секты — а ведь большинство сегодняшних масонов отвергло бы такое наименование с негодованием, в то время как большинство сегодняшних писателей антимасонского направления с удовольствием ухватились бы за него. Более того, основная причина, по которой многие люди боятся быть названными «членом религиозной секты», состоит не в том, что они боятся показаться в глазах общества смешными, глупыми или легковерными. Дело в том, что факт их принадлежности к «секте» может отделить их от общества, сделать их объективно, вопреки их намерениям и мотивациям (и независимо от таковых), изолированными от него. Это особенно очевидно в случае некоторых сект и религиозных движений, импортированных в Британию из других стран и имеющих корни в других культурах, таких как, например, Харе Кришна — и даже Свидетели Иеговы. Что неудивительно, поскольку эти секты и движения имеют очень мало (или совсем ничего) общего с нашей цивилизацией или нашим обществом — как с нашей, так и с их точки зрения.

Автор, процитированный в эпиграфе к этому разделу, Уильям Хатчинсон (1737–1811), был не только выдающимся франкмасоном, но и популярным адвокатом, серьезным историком и известным общественным деятелем. Он не боялся назвать себя членом религиозной секты по двум причинам: во-первых, он хорошо знал о том, что его секта была плотью и кровью его цивилизации (даже принимая во внимание всю ее гипотетическую предшествующую историю); и, во-вторых, он думал (неважно, правильно или неправильно), что факт изоляции масонства от общества, как и характер и степень этой изоляции, определялся прежде всего самим франкмасонством, а не обществом. Мнение Хатчинсона было, конечно, так же субъективным, как и мнение общества или англиканской церкви. Я попытаюсь подойти к рассмотрению этого вопроса под несколько иным углом зрения, отличающимся и от масонской точки зрения, и от взгляда общества.

Начну с некоторых грубых статистических данных. Из тридцати шести книг, посвященных общим проблемам британской цивилизации и культуре, опубликованных в Соединенном Королевстве и США с 1958 по 1988 г., только в двух мимоходом упоминается франкмасонство; из семидесяти книг, посвященных общим проблемам политики, политическим идеологиям и политическим идеям в Великобритании, США и Западной Европе и опубликованных в Соединенном Королевстве и США за тот же период, только одна упоминает о франкмасонстве. Из двухсот монографий, выбранных по случайному принципу, посвященных различным конкретным темам культуры, цивилизации, политики и политического мышления — исключая масонскую литературу — тех же стран и опубликованных в тех же странах за тот же период, упоминания о франкмасонстве найдены только в трех. Наконец, из тридцати общих работ, посвященных религии и религиозным идеям в Европе и США и опубликованных в Великобритании, Западной Европе и США, только в двух франкмасонство очень кратко рассмотрено в качестве особого религиозного феномена.

Имея индекс упоминания менее 1/40[584], масонство по этим источникам сильно отстает от Армии Спасения (1 /31), Морального Перевооружения (1 /27), меннонитов (1/24) и сайентологов (1/33). Это странно, если вспомнить о том, что в совокупности членов этих четырех организаций в Великобритании не больше половины количества франкмасонов. Даже практически не существующие розенкрейцеры упоминаются чаще (1/36). Очевидно, о масонстве пишут только масоны и те, кто выбрал масонство, а не религию вообще, в качестве темы своей специализации, и практически больше никто. Этот факт интересен сам по себе, поскольку он демонстрирует, хоть и опосредованно, что тема масонства рассматривается немасонскими авторами — я убежден, в основном бессознательно — как нечто совершенно отдельное от практически всех тем цивилизационного, социального, идеологического и религиозного характера.

Какой контраст с более чем 64 ООО названий книг, статей и других публикаций, посвященных исключительно масонству и написанных масонами или (хотя это намного реже) специально о них! Все это демонстрирует изоляцию самой темы масонства как цивилизационного и социального феномена в цивилизационном и социальном контексте, поскольку, каким бы отвлеченным от социальной реальности ни было масонство, факт его распространения и его литература остаются цивилизационными и социальными по определению.

В чем же дело? Начнем с самого общего — цивилизации. Пусть повторяемое множеством масонских авторов утверждение, что франкмасонство внесло огромный вклад в британскую цивилизацию, является преувеличением. Однако вообще игнорировать масонство, как это делало и продолжает делать большинство авторов книг по британской цивилизации, — это абсурд. Франкмасонство — часть британской цивилизации; точнее, это один из тех способов, каким она понимает и выражает сама себя. Это не значит, что сама британская цивилизация, представленная теми, кто анализирует ее, игнорируя при этом франкмасонство, или само франкмасонство осознают это. Наоборот, ни та ни другое, по всей видимости, не осознают функции масонства как олицетворения этой цивилизации. Значит ли это, что на протяжении почти трех столетий своей истории франкмасоны умудрились остаться — в качестве темы — отдельными от всех остальных культурных и цивилизационных тем в литературном мире? А если так, то как им удалось вовлечь в эту сомнительную махинацию тех авторов-немасонов, которые писали о любых темах, говоря о которых просто нельзя было не упомянуть о роли франкмасонов в британской жизни. Став «спекулятивными» и тем самым отделив физический труд от умственной деятельности, строительную символику от строительной профессии, ритуал от религии, а поведение в Ложе от любого другого поведения, разве не стали они своего рода живой социальной абстракцией нашего времени — времени, когда все получило социальное или социологическое объяснение? И является ли эта «социальная абстрактность» тоже социальным феноменом?

Ответ заключается в том, что это, без сомнения, социальный феномен, причем чрезвычайно интересный. Начав с отделения профессионального символизма от профессии строительного цеха и самого этого цеха от Цеха как Братства тех, кто использует этот символизм для своих определенных целей, британские масоны, в отличие от американских, продолжали «абстрагировать» себя практически от всех других социальных феноменов, в то же самое время будучи активно вовлечены в эти самые феномены, находясь вне Ложи.

Я рискнул бы дать этому следующее объяснение. С начала 18-го столетия вплоть до сего дня франкмасонство рассматривалось как «совершенно несерьезная вещь, хотя…». После этого могут стоять «безобидное» и «вредное», «забавное» и «зловещее», «социально приемлемое» и «извращенное» и т. д. Эта формула — «совершенно несерьезная вещь, хотя…» — всегда служила не только для поддержания определенного баланса, хоть и ненадежного, между позитивным и негативным в мнении пишущих о масонстве не-масонов, но прежде всего баланса в восприятии его как одновременно несерьезного и серьезного. Действительно, если ты сам серьезный человек, то ты не станешь относиться к чему-то извращенному как к несерьезному по его политическим последствиям. Сходным образом, будучи богословом, ты не сможешь рассматривать Ритуал Цеха (не говоря уж о ритуалах Высших Степеней) как простую шутку, не принимая во внимание его достаточно серьезные богословские импликации, в особенности если Ритуал совершается англиканским священником. Еще интереснее, когда антимасонские инвективы духовенства (такие, как критика масонства католическим священником Уолтом Ханна) повторяются светскими критиками, и даже атеистами (такими, как Джеймс Дьюар), антимасонская позиция которых носит обычно чисто политический характер. В своем возмущении масонством они все еще пытаются обращаться к британскому обществу (частью которого является духовенство) как к единому целому. Но как раз здесь-то и лежит опасность нарушения шаткого баланса между противоположными подходами к масонству. Одна очень серьезная дама, католичка из Германии, в разговоре со мной заметила, что «масоны на самом деле ничего не значат, кроме как для самих себя, но они компрометируют саму идею религии в Германии». В этом замечании очевидным образом в сжатом виде выражается именно такое нарушение, поскольку здесь смешиваются субъективный и объективный критерии. Смысл этого замечания на самом деле такой: «Хотя они не представляют собой ничего серьезного, сама эта несерьезность приносит большой вред германской религии». Это, в свою очередь, означает следующее: масонство со стороны внешнего наблюдателя рассматривается как нечто несерьезное. В то же время некоторые считают его религиозной организацией. Таким образом, масонство распространяет своего рода опошляющую «религиозную несерьезность», которая вносит свой вклад в рост материализма и агностицизма в современной Германии.

Данный пример поучителен. Практически любому человеку, который смотрит на какую-либо религию извне, трудно избежать ошибки: он почти всегда путает серьезность подхода этой религии к тем проблемам, которые он считает серьезными, с серьезностью ее подхода к самой себе. Если современная католическая церковь не может не демонстрировать своей абсолютной серьезности в отношении абортов и нищеты в странах «третьего мира», в отношении ее собственного «богословия освобождения» в Латинской Америке как вероучительных вопросов, то франкмасонство, как организация, не может проявить свою серьезность в подходе к тем же проблемам по той простой причине, что они не представляют собой части упрощенной масонской философии. Так, если иудаизм не может оставаться догматически безразличным по отношению к физическому и моральному состоянию верующего перед тем, как он утром приходит в синагогу, и требует от него совершить ритуальное омовение, то масонство не заботит, что делал масон перед приходом в ложу и что он будет делать после того, как покинет ее. Вот почему совершенно бессмысленно обвинять масонство в том, что некоторые масоны-полицейские покрывают преступления своих собратьев, или что Братья той или иной профессии составляют протекцию своим, или что известных представителей Цеха порой обнаруживают в борделях. Все это может быть правдой и служить доказательством того, что вышеуказанные масоны безнравственны как полицейские, представители своих профессий или мужья, но из этих фактов нельзя сделать никаких дальнейших выводов. Франкмасонство, в соответствии с буквой и духом своей конституции, не интересуется частной индивидуальной моралью. Каждый член должен поступать в соответствии со своей собственной совестью, даже если его собратья-масоны будут весьма сожалеть о последствиях его поступков (и помогать ему выйти из сложившейся ситуации). В этой области они действуют как индивидуумы, а не как масоны. Поэтому неизбежно, что масонство, со своим возведенным в принцип безразличием по отношению к проблемам и дилеммам мира в целом, абстрагировалось— за неимением лучшего слова — от изменяющихся социокультурных условий мира и утратило право на то, чтобы требовать к себе серьезного отношения с его стороны.

Более того, термины «подмастерье», «мастер» и «работа» в таких увещеваниях Старой и Готической Конституций, как «подмастерье должен быть честен по отношению к своему мастеру», «он не должен развратничать» или «он должен хорошо исполнять свою работу», стали частью символического аппарата, отделенной от своего первоначального этического контекста. В прошлом мастер строитель на месте строительства и Мастер в Ложе был не просто одним и тем же лицом, но и одной и той же вещью. Но после того как Ложа абстрагировалась от возведения зданий и последнее было перенесено в нее в виде символа, реальное место строительства стало волновать Ложу в той же мере, как реальное поле сражения или парламентские выборы, хотя франкмасоны как отдельные личности, находясь вне Ложи, могли быть весьма озабочены этими вещами и вовлечены в них. То есть, абстрагировавшись от строительной профессии, франкмасонство абстрагировалось и от разврата, нечестности, пьянства и т. п. действительного строителя. Намного более важным, однако, является то, что (по крайней мере, в принципе) развратничающий строитель, войдя в Ложу, становится равно абстрагированным от своей строительной профессии и от своего разврата. Таким образом, франкмасонство, будучи внутри себя социальным, сумело остаться в целом свободным от различных социальных реальностей своих отдельных членов, а также, до некоторой степени, от реальности окружающего общества.

Это, конечно, слишком просто и обобщенно, чтобы быть совершенной правдой (впрочем, как любое социологическое обобщение), но это истинно в той мере, в какой общество в целом реагирует на социальную, политическую и религиозную невовлеченность франкмасонства. А реакция его крайне амбивалентна: его раздражает невовлеченность масонства, которое оно осуждает за его несерьезность, в то же время подозревая, что оно должно иметь некую злонамеренную и антисоциальную вовлеченность: ведь ни один социальный институт не может быть на самом деле безразличен к обществу. Здесь можно задать любопытный вопрос: повлияло ли в этом отношении на самосознание масонства восприятие масонства внешним миром как чего-то абсолютно несерьезного? Очевидно, да — особенно если принять во внимание, сколь искусны англичане в превращении серьезных вещей в несерьезные, и наоборот. Но кто сказал, что все это несерьезно? Определенно не сами масоны, поскольку они обычно воспринимают свою масонскую деятельность совершенно всерьез. Однако это отражалось в их отношении к обвинениям со стороны и ни в коей мере не было показательно для их отношения к себе. Эта проблема была сформулирована, хотя и несколько в ином ключе, итальянским герменевтом Франко Миккелини-Точчи и моим другом масоном Джеффри К.: фокус масонства — это его Ритуал, который, в отличие от основных ритуалов католической церкви или англиканской, никак не связан ни с ходом событий в мире, находящемся за пределами масонства, ни с жизнью самих масонов за пределами их лож. Все дело — в игре, а не в команде или клубе, ни даже в том, чтобы получить некий результат, имеющий значение за пределами самого Ритуала, в то время как воздействие основных христианских ритуалов не ограничивается пространством церкви или даже индивидуальной жизни прихожан. С догматической точки зрения любой христианский ритуал объективно благотворен не только для тех, кто ходит в церковь, но для всего мира. «С точки зрения общества любой ритуал оправдан своим положительным воздействием на сообщество, которое поддерживает, культивирует и сохраняет традицию, или, по крайней мере, положительным воздействием на тех, кто осуществляет этот ритуал, — говорит Жюль Ломбард, самозваный Великий Мастер одной из схизматических Французских Лож, и продолжает: — Настоящий масонский ритуал не имеет и не может иметь такого социального воздействия даже на самих масонов».

Он совершенно прав: никакая социальная деятельность масона не может быть объяснена Ритуалом или возведена к нему. Следовательно, будет серьезной ошибкой утверждать, как это делают многие, что социальное поведение масонов объясняется тем фактом, что они масоны. Более того, нельзя утверждать даже того, что оно определяется так называемыми «масонскими идеалами»: с точки зрения масонства, человек присоединяется в Ложе именно потому, что уже разделяет эти идеалы, а не потому, что желает приобрести их в Ложе. Другими словами, стать масоном равносильно тому, чтобы совершить эзотерический Ритуал франкмасонства, или принять участие в нем, с целью приобрести право делать это. А для того чтобы приобрести такое право, необходимо дать совершить над собой ритуал, который сам по себе не имеет ничего общего с чем-либо экзотерическим, включая идеалы. Такая интенция диаметрально противоположна интенциям самых заклятых врагов масонов — иезуитов, для которых в принципе не существует никакого разделения между эзотерическим и экзотерическим, внутренним и внешним, индивидуальным и социальным, религиозным и политическим. Однако никому даже не придет в голову обвинять иезуитов в несерьезности. В этой связи стоит вспомнить, что Общество Иисуса было распущено папой Климентом XIV в 1773 г. именно потому, что иезуиты становились слишком социальны и слишком активно адаптировались к изменяющимся социальным условиям мира, в котором занимались прозелитизмом. Когда в следующем году маркиз де Помбаль, масон, изгнал иезуитов из Португалии и Бразилии (и даже истребил некоторых из них по ходу дела), он сделал это не по причине тайного или эзотерического характера их действий, и даже не в силу преданности своему Обществу, но из-за того, что боялся их не-посредственного вмешательства в политическую жизнь и рас-тущего политического влияния. Он тоже был очень серьезен — не как франкмасон, а как государственный деятель. Когда этот благонамеренный джентльмен преследовал иезуитов, он едва ли осознавал, что, делая это, он почти полностью повторяет действия короля Франции Филиппа Красивого по отношению к тамплиерам где-то за 450 лет до того — действия того типа, которые сами иезуиты, если бы могли, предприняли бы по отношению к масонам спустя столетие.

Тем не менее, возвращаясь к нашей проблеме, надо сказать, что даже в своей абстрагированности масонство не смогло избежать повторения некоторых существенных черт, общих для целого ряда религиозных сект, в особенности тех, где ритуал является тайным, эзотерическим и a fortiori основным компонентом религиозной деятельности. Стоит повторить, что внутри некоторых ритуалистических религий часто существует такое воззрение, которое все или почти все сводит к ритуалу и рассматривает религиозное знание как производное от ритуала, а не наоборот. Зачастую такое воззрение видится со стороны как эксцентрическое и бессмысленное, даже с точки зрения той религии, в которой оно имеет хождение; бессмысленным — потому что ритуал осуществляется ради самого себя, а не ради кого-то или чего-то, находящегося внутри или вне данной религии. Но, как уже неоднократно утверждалось в этой книге, франкмасонство не рассматривается последовательно как религия другими религиями, и только меньшинство масонов (и то с неохотой и не всегда) признает его религией. Соответственно масонский ритуал, рассматриваемый сам по себе, в отрыве от своего религиозного контекста, кажется полнейшей чепухой первым, а вторым (что неудивительно) чистым ритуалом. Франкмасоны вдаются в пространные объяснения по поводу своего ритуала — с одной стороны, его происхождения и исторических корней, а с другой — его символического (или эмблематического, вслед за Э.Э. Уэйтом) значения для них самих. Внешний наблюдатель, вроде меня, пытается объяснить его, прибегая к сравнению с другими ритуалами или ритуалом вообще, но прежде всего учитывая масонское объяснение как понимание изнутри, которое по-своему принадлежит к этому ритуалу и составляет с ним единое целое. При этом внешний наблюдатель не может не почувствовать, что не только с точки зрения мира, находящегося за пределами Ложи, ее Ритуал должен восприниматься как бессмыслица, но и сами масоны были бы принуждены воспринимать его как бессмыслицу, если бы поставили себя на место внешних наблюдателей. Именно здесь и начинается «масонская несерьезность», в этой неизбежной двусмысленности отношения масонов к своему Ритуалу: Ритуал объективно и является основой их несерьезности — хотя субъективно они крайне серьезно относятся как к нему, так и ко всей своей организации. Без Ритуала масонство было бы просто чем-то вроде «Ротари-клуба» или «Американских матерей военных».

Позвольте мне, как внешнему наблюдателю, выдвинуть рискованное предположение. В самом британском характере есть нечто, что соответствует этой масонской двойственности, нечто конгениальное масонской несерьезности. Иными словами, нечто такое, что одновременно связывает британца социальными условностями и в то же время побуждает его либо позволить себе погружение в полную (хотя обычно временную) анархию жизни, лишенной каких бы то ни было условностей (зачастую антисоциальной), либо обеспечить себе место в такой организации, которая сама построена на соблюдении условностей, однако полностью абстрагирована от всех других условностей общества — кроме своих собственных. Дело в том, что в человеческом характере постоянно присутствует жилка несерьезности, которая только ждет момента, чтобы воплотиться в какой-либо форме — будь то наложенная на себя изоляция от общества ученого отшельника, дикое увлечение оргиями или эксцентричное «параллельное» общество франкмасонов. Если постараться поточнее сформулировать то, что я хочу сказать, то конкретная форма франкмасонства может быть объяснена тем фактом, что оно представляет собой религиозное сообщество, но такое, у которого отсутствует специфически религиозная миссия или цель. Ведь понятие «миссии» подразумевает обращение к внешнему миру, в то время как цель означает, что должна быть сделана какая-то работа ради будущего — будь то будущее масонства, или остальной части человечества, или их обоих. Но масонство, вопреки своему быстрому распространению в качестве организации в 18-м веке, всегда оставалось феноменом, ориентированным центростремительно и ретроспективно, а не цен-тробежно и перспективно.

Франкмасонство, как я вижу его здесь и теперь, — это плоть от плоти и кровь от крови самого духа семнадцатого века. Это особенно верно в отношении франкмасонства Британии, страны, которая все еще питается идеями девятнадцатого века и рассматривает некоторые важнейшие идеи начала и первой половины двадцатого века как новые и непривычные, по меньшей мере, как интеллектуальные причуды. Цивилизационная ностальгия является культурным хобби британцев. Особенно это верно в отношении масонов, где бы они ни жили, — этим частично объясняется, почему нацисты ненавидели масонов почти так же сильно, как евреев и цыган, и определенно намного сильнее, чем другие группы европейского населения, включая коммунистов. Они не могли не ощущать, что франкмасонство, помимо того что оно было открыто космополитичным и транс-этничным (как и коммунисты в то время), было также безнадежно историчным. Нацисты, заодно с коммунистами того времени (вплоть до пресловутой «самоликвидации» Коминтерна в 1943 г. по приказу Сталина), были совершенно антиисторичны в своем чрезвычайно негативном отношении к истории европейской культуры. Их идеология была также самым решительным образом трансисторичной: окончательной целью национал-социалистического движения было установление «вечного порядка» по ту сторону течения истории и начало «последней фазы», когда будет сброшен мертвый груз истории и Новый Человек, освобожденный от унаследованного бремени культуры, начнет свой победоносный марш по вселенной, лишенной прошлого. Франкмасонство и еврейство оставались островками историчности в Европе, растерзанной Второй мировой войной и деморализованной милитаристскими и тоталитарными идеологиями.

В этом свете легко понять и в высшей степени антимасонскую, хотя и в несколько ином роде, позицию коммунистов. В отличие от нацистской, марксистская идеология изначально формировалась как историчная, как окончательная теория истории. Европейской культуре (включая христианство) в ней было отведено место относительной ценности, за которой на время сохранялось право на существование. Более того, само масонство, особенно во Франции, было использовано социалистами в качестве антиклерикальной силы, основную клерикальную оппозицию которой составляли иезуиты. Вплоть до середины 1920-х гг. коммунизм терпимо относился к международному масонству как к в своем роде прогрессивной силе, несмотря на его христианские ассоциации.

Изменение произошло в связи с пересмотром марксистской философии истории. С одной стороны, марксизм по своей сути остался единственным верным методом объяснения истории, в самом центре которого находилась революционная идея развития средств производства в рамках определенных способов производства. Однако, с другой стороны, возникло представление о пролетарском классе, которому суждено объективным течением истории привести эту историю к ее завершению. Рабочий класс, ранее рассматривавшийся как «могильщик капиталистического общества», теперь стал могильщиком самой истории. Эта позиция, очевидно намного более трансисторичная, становилась все более распространенной в международном коммунистическом движении с 1916 по 1936 г. В этот период масонство стало считаться абсолютно враждебным элементом не только как разновидность буржуазной идеологии (т. е. то, что по определению принадлежит предшествующей исторической фазе), но прежде всего в силу того, что оно являлось оплотом европейского исторического сознания в контексте, когда объективно доминирующая тенденция была антиисторичной. Помимо всего прочего, масонство в 1930-е гг. было, вероятно, единственной международной организацией, численно соперничавшей с Коминтерном. Однако когда советское руководство сменило интернационалистскую ориентацию предшествовавшего периода на своего рода русский шовинистический коммунизм (открыто в 1942-м, имплицитно уже в 1937–1938 гг.), акцент в ан-тимасонской пропаганде логичным образом сместился с буржуазной историчности масонства на буржуазный космополитизм и «иностранное происхождение».

Мне кажется, ничто не раскрывает сущностную амбивалентность масонства лучше, чем смена неизменного по сути отношения к масонству его противников. Будучи абсолютно космополитичным по своей идеологии, оно является квинтэссенцией европейской культуры Просвещения в той форме, которую она приняла в 17-м столетии. Имея всецело иудео-христианские предпосылки и происходя от английской и частично германской Реформации, оно остается вселенским («кафолическим») по своей универсальности и распространению. И наконец, будучи, без всякого сомнения, британским в отношении своих официальных истоков, оно несет в себе воспоминание и о своих континентальных, прежде всего германских, корнях.

В секулярной (и по большей части не-христианской) цивилизации нашего времени масонство объективно — вне зависимости от того, сознает оно это или нет, — играет роль хранителя культурных (и, в особенности, христианских) ценностей[585]. Более того, несерьезное и ничего не значащее с точки зрения как потерявшего религию общества, так и секуляризованной религии, оно представляет собой решающий фактор надвигающегося возвращения религии в жизнь общества и его рехристианизации. Как англиканство, так и католицизм отчаянно пытаются адаптироваться к изменяющимся условиям современного общества, которое обречено на вырождение и упадок, как и его предшественник — европейский христианский мир начала столетия. Максима «лучше поздно, чем никогда» здесь неприменима. Религии никогда не будет выгодно адаптироваться к условиям секулярной современности. Англиканство еще не осознало это. Конечно, невозможно отрицать, что нынешняя ситуация англиканства намного сложнее, чем ситуация британского масонства. Первое, оставаясь неотъемлемой частью британской жизни, само стремится осложнить ситуацию, раздувая свое значение прямо пропорционально падению своей популярности, в то время как последнее просто стоит в стороне. Оно продолжает свое существование, не тратя слишком много усилий на то, чтобы демонстрировать миру, чем оно является. Можно даже предположить, в порядке забавной метафоры, что англиканская церковь положила на хранение в такой организации, как масонство, частичку своей социальной нейтральности и асоциального индивидуализма, которые были ей присущи, с тем чтобы — когда придет время — попросить их обратно.

Говоря исторически, можно рассматривать британское масонство как определенную, отлитую историей форму индивидуального религиозного самосознания; форму, которая, будучи однажды отлита, продолжает существовать без каких-либо существенных изменений практически с момента объединения обеих Великих Лож, Древней и Новой. Мы уже усвоили, что предмет истории состоит в изменении ее объектов и что изменения в масонском религиозном самосознании ощутимы только в своих внешних проявлениях — и почти исключительно в отношениях масонства с окружающим миром. Но поскольку такие указания на внутренние изменения были редки и немногочисленны на протяжении последних двух столетий, необходимо вернуться к понятию «внешней» масонской истории как последовательности реакций на масонство со стороны внешнего мира и ответных реакций со стороны масонства. Именно поэтому, размышляя над изменениями в современном британском франкмасонстве и пытаясь найти в них какие-либо тенденции, которые были бы специфическими для нашего времени, мы вновь придем к тому, с чего начали наше вступление: стремительно мчащийся мир в противоположность остановившемуся обществу символических строителей. Тогда последний вопрос, который остается задать любопытному внешнему наблюдателю, будет, пожалуй, таким: не объясняются ли именно таким разрывом в скорости исторических изменений между франкмасонством и остальным миром (остальной частью страны, общества) все, или почти все, так называемые масонские проблемы?

Наше исследование приближается к концу. Основная тенденция в сегодняшнем масонстве в Британии состоит в том, что, начиная с конца Второй мировой войны, оно определенно перешло в стойкую оборонительную позицию. На мой взгляд, эта тенденция определяется тремя основными факторами:

1. Масонство в Британии, как организация, не представляет собой политической, политически влиятельной или находящейся под влиянием политики группы[586]. В отличие от своих французских коллег, обычно политически левых, британские масоны более или менее равномерно распределены в политическом спектре (в основном по центру). Именно это, очевидно, сделало масонство в этой стране легкой мишенью для критики левых радикалов, равно как и обвинений со стороны правых популистов.

2. В силу условий и обстоятельств его происхождения и распространения, масонство в этой стране никогда не было антиклерикальным. Не только невозможно представить себе британское масонство без участия англиканских клириков, но само функционирование этой организации — в особенности в высших эшелонах Цеха и Высших Степенях — весьма клерикально по стилю и характеру. Из этого следует, что какой бы острой ни была критика участия духовенства в масонстве со стороны церкви, она остается внутренним делом англиканской церкви, или Объединенной Великой Ложи, или их обеих, но никогда не принимает форму конфликта между церковью и масонством, как обстояло и обстоит дело во Франции.

3. Наконец, в силу своей политической невовлеченности, социальной абстрагированности, религиозной неопределенности и идеологической несерьезности, масоны в Британии спонтанно выработали и развили совершенно неформальную и гибкую инфраструктуру, инфраструктуру, которая может быть описана как набор несистематизированных «мягких» предпочтений. Они основаны на следующем принципе: когда существует выбор между двумя вариантами (или кандидатами, если речь идет о должностях или контрактах) одинакового качества, один из которых масонский, а другой нет, то предпочтение отдается первому. Это, возможно, сомнительная практика, но, как мне кажется, этим все и ограничивается: речь не идет о чем-то более зловещем, чем сеть «старых знакомств», какое бы обличье она ни принимала.

Подводя итог всему, что было сказано о масонской политике, я прихожу к тому же выводу, что и Линн Дюмериль, а именно: масонство не является посредником между своими членами и внешним миром[587].

Однако эти три фактора — политический, религиозный и экономический — определяют сегодняшнюю ситуацию масонства в глазах внешнего наблюдателя, впрочем, лишь настолько, насколько его интересует то, что кажется меняющимся и временным в реакции Братства на изменяющийся мир и наоборот. Более того, в том балансе сил и тенденций, которым характеризуется ситуация масонства, перевешивают другие факторы — те, которые характеризуют организацию с самого начала и будут продолжать характеризовать ее в будущем. На самом деле, я никогда бы не посмел взяться за написание этой книги-конгломерата фактов, идей, размышлений и умозрений (моих и других людей), если бы с самого начала не ощущал, что тема масонства намного шире, чем оно само. В конечном счете речь идет о фиксации того, что относится к самой сущности британской цивилизации и что, будучи привито к другим цивилизациям, западным и восточным, новым и старым, проявило себя как относящееся к сущности их всех, или, если воспользоваться словами покойного графа Поборовского, как сущностное в своей «не-существенности»[588].