Кто правит бал

35

Поместье Гельфанда с наступлением темноты было взято сотрудниками «Пятого уровня» в плотное кольцо. Шесть оперативных групп по четыре человека скрытно располагались на местности в пределах прямой видимости. Еще две группы в резерве — одна с восточной стороны, другая с западной. Реддвей с Турецким поместились в спецфургоне, замаскированном под рефрижератор и напичканном всевозможной электроникой настолько, что невозможно было развернуться.

Через начальника полиции в городке пустили слух о якобы обнаруженном накануне ночью в лесу обезображенном неопознанном трупе и о маньяке-убийце, появившемся в здешних местах. Реддвей переживал, что новость может распространиться недостаточно быстро и кто-нибудь из линдерхофцев в самый неподходящий момент выйдет подышать ночным горным воздухом. Устанавливать под тем или иным предлогом комендантский час в официальном или полуофициальном порядке было бы ошибкой — можно спугнуть Козина с Розановым. Опасения Реддвея, как сразу предрекал Турецкий, оказались совершенно напрасными. Новость облетела Линдерхоф за полчаса (Турецкий отводил час). Не дожидаясь сумерек, бюргеры попрятались по своим домам, предоставив «Пятому уровню» необходимый оперативный простор.

Турецкий уговорил Реддвея захватить с собой бутылку коньяка и перестать наконец изводить себя. Реддвей, судя по выражению лица, хотел было возразить, но перечить герою дня — автору гениальной догадки о связи фон Гельфанда с Козиным и Розановым не стал.

— Перельем в термос, чтобы не подавать дурной пример народу, — нашел он компромиссный выход. — Пусть ребята выкладываются на все сто, у меня накладки с этими двумя уродами уже в печенках сидят.

Взять коньяк Реддвей взял, но до двенадцати ночи крепился, пить отказывался наотрез. Турецкий пожалел, что рядом нет Грязнова. Тот бы не ломался. Уж полночь близится, а Германа все нет, черт возьми.

— Часы двенадцать бьют, — не выдержав, пропел Турецкий.

— Что это? — удивился Реддвей.

— Золушка, наверное.

— Ладно уже, давай по тридцать грамм.

— За что? — оживился Турецкий.

— За добрую фею. Пусть принесет нам на крылышках двух засранцев с атомной бомбой…

Фея ли услышала их призыв или Розанов и Козин сами догадались, но вскоре они объявились, шли практически не скрываясь: ночь темная, хоть глаз выколи. Их засекли пять групп одновременно. Турецкий с Реддвеем тоже прильнули к ночным биноклям.

— Шествуют как на параде, — сказал Турецкий.

— Совсем стыд потеряли, — ответил Реддвей по-русски. И скомандовал в микрофон: — Начали!

Толстого Козина, шедшего сзади, скрутили столь быстро, что он не успел даже как следует удивиться. Розанов оказался чуть проворнее: он сумел выхватить гранату, но налетевший Мазовецки, горевший желанием реабилитироваться за свое вчерашнее, вернее, уже позавчерашнее упущение, нанес ему нокаутирующий прямой в челюсть. Граната улетела бог весть куда, да и самого Розанова снесло на пару с лишним метров.

— Я же предупреждал, Мазовецки, брать живьем! — пророкотал подоспевший Реддвей. — Не стойте, ищите гранату.

Турецкий отстранил всех, даже Реддвея потеснил на несколько сантиметров и влил Розанову в рот добрый глоток коньяка. Тот закашлялся и открыл глаза. Турецкий достал служебное удостоверение, подсветил фонариком, чтобы лежащему было видно, и произнес с расстановкой:

— Генеральная прокуратура России. Старший следователь по особо важным делам Александр Борисович Турецкий. Где «это»?!

Розанов выпучил глаза и, с трудом соображая, еле ворочая разбитым языком, удивленно переспросил:

— Как — России?

Турецкий шагнул к Козину и гаркнул в самое лицо:

— Где?! — Тот отшатнулся, насколько позволили державшие его мертвой хваткой двое сотрудников «Пятого уровня».

Вместо ответа обыскивающий Козина протянул Турецкому ключ от камеры хранения. Аналогичный извлекли у Розанова.

— На автовокзале в Хольскирхене, — пробурчал Козин тихо.

— Хольскирхене? — уточнил Турецкий.

— На ключе написано, — сказал Реддвей, взяв из рук Турецкого свежеиспеченный вещдок. — Это километров семьдесят на северо-восток, городишко на два жителя, еще меньше нашего Гармиша. Где и когда вы планировали встретиться с О'Доналом? — спросил он по-русски с нажимом у Козина, развивая успех Турецкого.

— С каким… О'Доналом? — Козин изобразил полнейшее недоумение.

— С Марком О'Доналом, ирландским террористом, которому вы собирались перепродать товар убитого вами Бакштейна! — насел на Козина с другой стороны Турецкий. — Быстро, где и когда?!

— Понятия не имею, о чем это вы, — ответил задержанный на сей раз внятно и абсолютно спокойно.

— Я в Хольскирхен, а ты — домой, в Гармиш, коли их, договорились? — сказал Реддвей Турецкому, увидев, что нахрапом ничего не добиться.

— Заметано.

— Что значит «заметано»?

— Узнаю прежнего Реддвея, — улыбнулся Турецкий и хлопнул его по плечу. — «Заметано» — значит заметано, договорились, короче.

Он скомандовал вести арестованных в машину, но, пройдя пару шагов, передумал, обернулся и предложил Реддвею:

— Знаешь что, летим вдвоем, мало ли что там, в этом Хольскирхене. А их возьмем с собой, расколем на месте.

На вертолете они добрались за полчаса, сели прямо на пустую автобусную платформу, до смерти испугав ночного сторожа. Два человека в радиационно-защитных костюмах открыли камеры хранения. В каждой — одинаковые дорожные сумки. Вскрыли с величайшей предосторожностью. Турецкий с Реддвеем не удержались и подошли вплотную безо всякой радиационной защиты. В сумках лежали деньги.

— Что это? — удивился Реддвей, разглядывая купюру.

— Ты что, по-английски читать не умеешь? Одна тысяча долларов.

— В жизни столько не видел. Всего, наверное, миллионов пятьдесят.

Реддвей вдруг побелел, его пронзила чудовищная догадка. Он обернулся к понуро стоящим в пол-оборота к нему, а друг к другу спиной арестованным и с плохо скрываемым бешенством спросил:

— Где атомная бомба, ублюдки? Кому вы ее продали?!

— Какая бомба?! — возмутились они хором.

— Вот дерьмо! — сказал Реддвей тихо, чтобы его слышал только Турецкий. — Я с самого начала подозревал здесь дерьмо. Ну скажи мне, откуда у этих уродов, — он ткнул пальцем в сторону Козина и Розанова, — атомная бомба? Все атомные бомбы хранятся на складах ядерных боеприпасов, и за пятьдесят четыре года их существования никому не удалось спереть ни одной. Нас всех поголовно купили как детей, чтобы скрыть возню вокруг самолета с бабками. И после этого ты все еще не веришь в существование своего кремлевского Мефистофеля?!

Допрос Розанова вел Реддвей. Турецкий сидел рядом, предпочитал до поры до времени не вмешиваться. Большой чин из НАТО выглядел все-таки внушительнее и страшнее, чем представитель родной российской Генпрокуратуры, пусть даже и следователь по особо важным делам. Тем более что Розанов, скорее всего, пока рассчитывал, что ему вменят в вину гибель самолета и еще перестрелку в пивной. Оба эти преступления были совершены на территории Германии, и вполне возможно, его станут судить здесь же, а если сыграть правильно, то могут и вообще не судить. Попробуют перевербовать, например. «Холодная война», она только на бумаге закончилась.

О самолете Розанов рассказывал подробно и охотно, демонстрируя полную готовность помогать следствию.

— На специальных курсах я прослушал лекции о способах обезвреживания авиатеррористов, там же мы довольно подробно изучали устройство самолета. Бомбу собрал Козин сам, из подручных материалов: из двух гранат, кажется. Он же заблокировал электронную систему, управляющую открытием заднего грузового люка…

— Почему вы убили Бакштейна? — сурово поинтересовался Реддвей, всем своим огромным телом нависая над Розановым.

— Это не я. Это Козин, — тут же нашелся Розанов. — Его нужно было просто оглушить, а он выстрелил. Но Бакштейн ведь был международным аферистом, так что мы как бы совершили акт правосудия.

Розанов прекрасно осознавал, что смертной казни в Германии нет, а пожизненного заключения ему все равно не избежать, ведь на его счету как минимум шесть доказуемых убийств, а то и больше, если хотя бы кто-то из расстрелянных ими любителей пива не выжил. Но именно эти убийства давали ему прекрасную характеристику как специалисту, и сейчас он просто набивал себе цену, пытаясь показать Реддвею, какой он профи.

Реддвей не выразил арестованному своей благодарности. Он задал вопрос, который Турецкий просил приберечь на закуску:

— Кто дал указание убить Невзорова?

Розанов смутился: такого поворота он, похоже, не ожидал.

— Никто.

— То есть вы не сошлись характерами и решили от него избавиться? — усмехнулся Реддвей.

Розанов немного подумал и, очевидно, решился: колоться так колоться.

— Он мешал нам добраться до денег.

— Как же?

— Про Мефистофеля вы когда-нибудь слышали?

— Вопросы задаю здесь я, — выдал Реддвей фразу, которая, по его мнению, должна производить на русских особое впечатление, напоминая им о временах Сталина и НКВД.

— Мы убрали Мефистофеля и таким образом открыли себе дорогу к большим деньгам.

— Вы что же, полагаете, что Невзоров был Мефистофелем? — не выдержал Турецкий. Заподозрить в Невзорове столь крупную фигуру ему самому никогда и в голову не приходило.

— Почему бы и нет? — пожал плечами Розанов.

— Но что заставило вас так думать?

— Опять же деньги. Мы примерно месяц назад перевозили около полумиллиарда долларов. За это каждый из участников и организаторов получил определенную сумму. Мы проверили всех, кого знали. Невзоров получил гонорар на порядок больший, чем простые исполнители. Нам, в частности, досталось по 25 тысяч, а Невзорову на счет здесь, в Германии, перевели 23 миллиона.

— На три порядка, — поправил Турецкий.

— Что? — не понял Розанов. — Ну да, на три.

— Как вы вообще попали в этот бизнес?

— Внедрен с целью прояснения структуры и руководителей «Кремлевской команды».

— Это понятно, но мне интересен сам механизм. — Турецкий окончательно перехватил инициативу у Реддвея, и тот, поудобнее устроившись в кресле, закурил, подумывая о кружечке холодного пива.

— Ну, это нормально, когда к кому-то в ФСБ подъезжают непонятные дяди и предлагают регулярную прибавку к зарплате за минимальные услуги. Кое-кто соглашается и потом трясется всю жизнь, ждет, что его вычислят и посадят, — оживленно жестикулируя, объяснял Розанов. — Мне лично была дана начальством установка согласиться на такое предложение, если оно, конечно, последует, и потом докладывать обо всех поручениях и согласовывать заранее всю информацию, которую у меня потребуют, чтобы дезинформировать хозяев. Контакт состоялся довольно быстро, наверное, я был далеко не первый, к кому обратились. Я, конечно, поломался для виду, поиграл в совестливого, поторговался, но потом согласился.

— И что, так сразу именно на вас вышли люди именно из «Кремлевской команды»? — недоверчиво переспросил Турецкий.

— Почему нет? Разработка, очевидно, велась давно, и, кроме того, меня строго инструктировали, что прямо в нашей конторе сидят их люди и их тоже нужно выявить. Еще организовали очень тихий, но все же заметный скандал с моим участием: будто бы я имел нежелательные контакты и мой уровень жизни несколько превышает тот, что можно позволить на мою зарплату. Скандал замяли, но слушок пошел.

— Понятно, — остановил Турецкий словесный поток Розанова. Тот чувствовал себя удивительно непринужденно, как в хорошей тесной компании. — Давайте вернемся к вашей деятельности в «Кремлевской команде».

Розанов легко переключился:

— Вначале работал по мелочам: полазить в компьютере, предупредить, если готовится наезд на кого-то. Ничего криминального я пока не совершал, так как все было с ведома начальства, но работодатели решили, что я уже увяз по уши, и мне предложили поискать напарника среди своих для более серьезных дел. Я выбрал Козина, его кандидатуру тоже согласовали с начальством. В основном мы ездили по СНГ, что-то перевозили с места на место, и было совсем неясно, зачем хозяевам понадобились именно фээсбэшники на роль простых курьеров. Как честные, мы писали отчеты, сообщали подробности. Но однажды пришлось и пострелять. После этого нас как бы повысили и поставили на сопровождение денег. То есть мы вначале не знали, что перевозим. Потом вдруг полюбопытствовали: такой кучи баксов я не видел даже в кино. А она, по сути, у нас в руках, и если только поработать головой как следует, можно всю оставшуюся жизнь прожить на Гаити в собственном замке с собственным гаремом. Начальству мы продолжали писать отчеты, что сопровождаем неизвестные опломбированные грузы, но никаких даже намеков на авиаперевозки, давали липовые ориентировки на тех, кто нам их передавал, кто принимал, и в конторе, очевидно, продолжали считать, что нам еще не доверяют, что мы еще не поднялись на нужный для нормальной работы уровень. А дальше, чтобы все вышло гладко, нужно было обмануть Мефистофеля, который руководил и организовывал перевозки. Он тоже должен был быть кем-то из наших. В смысле из ФСБ. Собственно, его-то мы и должны были вычислять по заданию начальства. Ну вот и… вычислили…

— И здесь вы тоже помогли правосудию?

— Конечно. Если бы мы его сдали, ничего бы из этого не вышло. Он был явно не дурак и концы прятал хорошо.

— А стрелял в него тоже Козин? — поинтересовался Турецкий, гадая, что выберет Розанов: амплуа крутого киллера или невольного соучастника. Розанов, уже сваливший убийство Бакштейна на напарника, остался верен себе:

— Да. Козин.

— Вот вы все говорите: начальство, начальство. Кто именно давал вам задания и перед кем вы отчитывались?

— Генерал Иванов, замдиректора ФСБ.

— А на новом поприще кто вас инструктировал, кто говорил где, когда и что вы должны принять и куда перевезти?

— Мне выдали мобильный телефон и предупредили, что этот номер не следует знать никому. По нему мне звонил некто, всегда один и тот же, он никогда не представлялся и никогда не разговаривал просто так, за жизнь.

— А почему вы вообще решили, что работаете на «Кремлевскую команду»? Вы что, видели где-нибудь соответствующие вывески, визитки, документы с соответствующим грифом? Откуда вы узнали о существовании Мефистофеля и его роли?

— Издеваетесь? Мне популярно все объяснил тот же Иванов.

Когда Розанова увели, Турецкий с Реддвеем закурили.

— Ты веришь этому Розанову? — спросил Реддвей.

— Конкретным фактам — да, — после недолгого раздумья ответил Турецкий. — На их умозаключения и выводы я, разумеется, полагаться не собираюсь, но в целом им невыгодно нам лгать, они могут рассчитывать на какие-то льготы только в случае полной откровенности.

— И ты узнал, что хотел?

Турецкий неопределенно хмыкнул. Версия о Мефистофеле — Невзорове его не вдохновила. Фроловский вполне достоверно объяснил, на какие цели предназначались те двадцать три миллиона, и пока у Турецкого не было причин сомневаться в его словах. У него вообще складывалось впечатление, что Мефистофель — миф, что реально он не существует.

Это как НЛО: кто-то в них верит, кто-то не верит, кто-то с ними борется, кто-то пропагандирует и ждет, кто-то их даже видел и даже общался, только вот ему, Турецкому А. Б., при всем желании до них не добраться.

По сути, убийство Невзорова раскрыто, причины катастрофы самолета выяснены, можно паковать чемоданы и возвращаться в Москву. Официально дела по ликвидации «Кремлевской команды» ему никто не поручал. И если бы не Храпунов, так идеально вписавшийся во все обстоятельства, а потом оказавшийся невиновным, Турецкий, пожалуй, так бы и поступил.

Но теперь он был воробей стреляный и ограничиваться раскрытием дела на уровне исполнителей не собирался.

— Ведь можно же предположить, — продолжил Турецкий свою мысль вслух, — что Мефистофель, если он вдруг все же существует, аккуратно и ненавязчиво навел Розанова и Козина на идею убийства Невзорова.

— Потому что Невзоров узнал, кто он, и шел его сдавать, — согласился Реддвей, который в отличие от Турецкого верил, что Мефистофель есть. Вернее, есть человек, который нагло хозяйничает на его территории, создавая дополнительную головную боль и заставляя Реддвея шевелить не только мозгами, но и ногами, чего он в последнее время делать не любил. Называть его можно как угодно — хоть Мефистофелем, хоть Фаустом, хоть Вольфгангом Иоганном Гете. Так или иначе, нужно его поймать. — Тут, кстати, ваш Расторгуев, генерал и большая шишка в деле борьбы с вашей мафией, прямо у нее на родине желает оказать нам посильную помощь. Звонил мне недавно.

— И что ты ему сказал? — насторожился Турецкий.

— А ничего, решил с тобой посоветоваться.

— Молоток!

— Что есть молоток?

— Hummer.

— Что Hummer?

— Слэдж Хаммер, герой вашего эпоса.

— Ну?

— Молоток в смысле молодец.

— А! Идиома! — обрадовался Реддвей.

— Вот именно. Что ему уже известно?

— Пока — ничего. Он пока даже об аресте этих двоих не знает.

Турецкий задумался, покусывая кончик карандаша.

— На самом деле тут еще нужно прикинуть, что нам выгоднее. То есть всей правды мы ему точно не скажем. Но можно сказать ему квазиправду, а можно псевдоправду…

— Александр, говори проще, я не настолько силен в русском.

— Я и говорю: мы или держим его на дистанции и просто не подпускаем к делу, чтобы ничего не напортил. От них, свиней, как говорит Грязнов, всего можно ждать. Или, наоборот, выливаем на него ведра два дезинформации в надежде, что хотя бы часть ее просочится к Мефистофелю и он, испугавшись, проявит себя.

Козин, когда Реддвей рассказал ему, что Розанов повесил на него всех собак и обвинил во всех убийствах, побагровел, и оспинки на его круглом лице приобрели синюшный оттенок. Отношение напарника ему явно пришлось не по душе. Но Реддвей на это и рассчитывал, ожидая услышать новую версию событий.

Козин признал, что в Невзорова действительно стрелял он, но только под давлением обстоятельств. Невзоров их видел и, скорее всего, узнал. Но инициатором и организатором всего мероприятия был несомненно Розанов.

— Если бы он для своей бабы не пожелал купить всю вселенную одновременно и за наличный расчет, вообще ничего бы не случилось, — запальчиво говорил Козин, волнуясь и от этого слегка заикаясь.

— Кто она? — справился Реддвей, который очень не любил, когда при нем неуважительно, а тем более пренебрежительно отзывались о женщинах.

— Ася какая-то, — скривился Козин. — Он перед ней половичком стелился, ноги позволял об себя вытирать. И на Невзорова она нас навела.

— Как? — оживился Турецкий. Ему в голову вдруг пришла совершенно гениальная мысль: а вдруг Мефистофель — женщина. Он стал перебирать в уме всех женщин, попадавшихся ему в ходе расследования, и не мог определить на роль злого гения никого, кроме Качаловой. Зато Качалова подходила идеально: и первую папку муровский оперативник забрал в Доме моды, и Фроловского своего любимого она могла подставлять вполне квалифицированно, и с Родичевым знакома: якобы дочь его одевает, и все время вокруг него, Турецкого, терлась — выведывала секреты наверняка, мало ли что он по пьянке мог сболтнуть. — Что, извините?.. — Он так увлекся неожиданной идеей, что прослушал реплику Козина.

— Она влезла в компьютер Дойчебанка, — повторил Козин, — и просмотрела счет Невзорова. А Макс, в смысле Розанов, и уши развесил. Сразу у него руки зачесались поиметь миллионов двадцать.

— Что, так прямо и влезла с домашнего компьютера? — уточнил Турецкий.

— Не знаю, не присутствовал. Розанов утверждает, что он ее неделю уламывал. А когда пообещал золотые горы, у нее тоже глазки загорелись.

— А кто она вообще, эта Ася?

— Баба как баба. Красивая, конечно. Шейпингом занимается. Работает то ли в банке, то ли в какой-то коммерческой фирме программистом.

— А фамилия, полное имя?

— Нас друг другу не представляли.

Асю нужно было вычислять, но, кроме того, Турецкого волновали и другие вопросы и в первую очередь: что удерживало эту «русскую пару» в непосредственной близости от места преступления.

Козин в их тандеме явно был не лидером, а ведомым, и если Розанов будет за каждое слово, за каждый выданный факт торговать себе привилегии, то Козин, похоже, уже ни на что не надеется. Гвоздь тогда описал Козина очень точно: толстый, рыхлый, безвольный, потенциальный петух.

— Хорошо, а расскажите: как вы вычислили Бакштейна?

— ФСБ разрабатывало его в связи с тем, что он за большие деньги оформляет какое-нибудь европейское гражданство высокопоставленным чиновникам в России и СНГ. Но по ходу разработки возникло подозрение, что он, кроме того, работает еще и курьером — переправляет большие суммы наличности из России в Германию. Но у него была дипломатическая неприкосновенность, и поймать его с поличным было невозможно. Самый простой способ — обвинить его персоной нон грата и запретить ему въезд в Россию — был отвергнут, поскольку так бы был только перекрыт канал, но появился бы другой и его пришлось бы разрабатывать с нуля, а нужно было скорее прояснять его связи и ловить наших чиновников и бизнесменов, нечистых на руку.

Козин успокоился, лицо его больше не было багровым, он говорил тихо, монотонно, но достаточно внятно и при этом смотрел себе под ноги, совершенно не интересуясь, какое впечатление производит его рассказ. Реддвей с Турецким переглядывались, молча спрашивая друг друга: он это придумал от начала до конца или все действительно было так убийственно примитивно?

— А что, информация о разработке Бакштейна была общедоступной? — справился Реддвей.

— Нет, конечно, — не меняя интонации, продолжил Козин, — но, если задаться целью, источник можно найти всегда. Более того, мы ведь не дураки были и бескорыстно ишачить не собирались: вариант с багажом Бакштейна рассматривался вполне серьезно. Мы водили его ненавязчиво, но внимательно и однажды выявили контакт с Гвоздем. Тем самым, который передавал нам наш груз. А Гвоздь — это определенно деньги, значит, Бакштейн деньги все-таки возит. Дальше — больше: Бакштейн никогда не летал с ящиками и контейнерами, почти всегда один-два чемодана. Возник вопрос: почему часть денег отделяется от общей кучи? Либо он возит не деньги, а, скажем, бриллианты, либо очень крупные купюры — тысячные или даже пятитысячные, которые не идут сразу на оплату сделок, как наши сотни, а отмываются где-то отдельно.

— И вы решили его ограбить… — подсказал Реддвей.

— Да ничего мы не решили! — вдруг взорвался Козин. — Если бы не Макс: давай-давай, скорей-скорей! Хотели взять из наших ящиков по три-четыре миллиона и исчезнуть. И исчезли бы. Начали планировать операцию, выяснять, кто полетит с нами, куда и будет ли у нас возможность проделать все аккуратно. Поковырялись в компьютере «Глобуса», и вдруг выяснилось, что с нами полетит Бакштейн. Ничего подобного раньше не случалось, нас никогда не сводили вместе. А тут Макс загорелся: такой возможности больше не будет, давай-давай! Ну и додавались.

— А что вы собирались делать потом? — спросил Турецкий. — С тысячными купюрами вас бы рано или поздно все равно выловили.

— В Мексике? В Парагвае или Колумбии? — Козин наконец поднял глаза и посмотрел на Турецкого как на дефективного ребенка. — Да нас бы там никто и искать не стал, а сдать бумажки с минимальной потерей, скажем, по 60–70 центов за доллар, никаких проблем.

— Так почему же не уехали? — удивился Реддвей.

— Жадность, — пожал плечами Козин и снова ударился в созерцание своих ботинок.

— Надеялись сбыть прямо здесь и дороже?

— Нет, надеялись урвать еще. Вы ведь наверняка уже перекрыли основные аэропорты и заокеанские линии? Но кто бы вам позволил держать блокаду годами, а мы тем временем прямо у вас под носом извлекаем еще лимонов двести пятьдесят, причем в сотенных бумажках, и отсиживаемся в тихом месте. А тысячи нигде бы и не засветились.

— Откуда извлекаете, из подвалов Гельфанда?

— Значит, вы нас уже опередили, — обреченно констатировал Козин.

— Разумеется, — не моргнув глазом, соврал Турецкий. — Но как вы на него вышли?

— Через Бакштейна. Те шесть — восемь миллионов, которые мы собирались незаметно унести, нужны были в первую очередь на организацию, возможно, более крупного и наглого мероприятия. Вначале мы собирались выяснить, куда попадают деньги, которые мы возим, и как долго они лежат мертвым грузом. Но фактически прямо в аэропорту контейнеры загружались в грузовик, и нам говорили «до свидания». Садиться на хвост внаглую было опасно. Но однажды у нас появилась ниточка. Если до того мы даже не были уверены, что деньги остаются в Германии, и тем более не подозревали где, то вскоре мы вычислили не только город, но и конкретное место. Шофер грузовика постоянно что-то жрал, и это что-то оказалось бутербродами из ресторанчика «Der Geburstag» (что переводилось ни больше ни меньше как «День рождения»), а на пакетике, который мы извлекли из мусорника, был адрес в Линдерхофе. В перерыве между рейсами мы смотались сюда, чтобы вычислить грузовик. Макс ждал в аэропорту самолет с Бакштейном, а я дежурил возле той кафешки в Линдерхофе. И так получилось, что мы встретились. Бакштейн был, правда, не на грузовике, но с его багажом это и не требовалось. Зато он как раз завозил очередную партию денег этому Гельфанду…

Тут у Реддвея просто руки зачесались поскорее проверить дом Гельфанда на предмет наличия в нем несметных богатств русской мафии, и он с несвойственной ему резвостью вылетел из кабинета отдавать распоряжения. А Турецкий, пользуясь случаем, решил расставить все точки над «и» в убийстве Невзорова.

Собственно, у него уже была полная и вполне связная картина, из которой выпирал только один факт — Храпунов, а точнее, его удостоверение, которым пользовался Козин. Но Козин ответил на этот вопрос легко, не задумываясь:

— Удостоверение дал мне человек Гвоздя — «авторитета» Юго-Западной группировки. Он на этого капитана что-то имел и хотел его замазать, просил махать этой корочкой, не стесняясь, в самых хреновых ситуациях, да еще так, чтобы ее обязательно запомнили.

Розанов фамилию Аси наотрез назвать отказался. До того был покладистый и разговорчивый, даже слишком, а тут уперся и ни в какую. Она ни при чем и все. Не хочу, чтобы ее по судам таскали.

Турецкий, бессильный что-либо предпринять самостоятельно, отправил Грязнову факс:

«Нужно провести обыск на квартире Розанова!!!

Слава, подними все телефонные и записные книжки, если такие найдутся, проверь компьютер и память на телефоне. Ищи телефон Аси (возможно, Александры, Анфисы, Алисы, Анастасии, Олеси — короче, найдешь имя, примеряй на Асю). Среди этих ась нужно искать ту, которая работает то ли в банке, то ли в коммерческой структуре, предположительно программистом, оператором, диспетчером сети или кем-то еще, но тесно связана с компьютером.

Приставляй к ней «наружку» и сразу посылай мне установленные данные на эту особу.

P.S. В квартире наверняка есть ее пальчики, проверь на всякий случай».