Кто стреляет последним

I

Вадим плохо помнил, как в ту ночь, когда он разбил «бээмвуху» Сергуни, ему удалось добраться до квартиры знакомого, от которой у него были ключи. Лицо его было залито кровью, кожа на лбу от удара о стекло была содрана, как казалось ему, до костей, голова раскалывалась от боли, руки еле шевелились от удара ремнями безопасности по мышцам плеча и груди. Счастье еще, что руль «бээмвухи» был разработан так, что складывался при лобовом ударе, чтобы обеспечить безопасность водителя. Если бы не это, у него оказалась бы переломанной половина ребер. Преодолевая боль в колене, которое он разбил о камень, скатываясь по насыпи с кольцевой, Вадим все дальше углублялся в придорожный березняк. И только когда стал еле слышен гул проходящих по кольцевой тяжелых грузовиков и милицейская сирена подоспевшей к месту аварии патрульной машины, он позволил себе повалиться на землю и слегка перевести дух.

Он был где-то в районе Гольянова, на самых его задворках. Впереди, в просвете между гаражами, по слабо освещенной улице то и дело скользили огни легковых машин, к остановке подошел полупустой автобус, постоял и двинулся дальше. Но об автобусе или метро нечего было и думать. Пешком? Но приятель жил у черта на куличках, в Чертанове, да и первый встречный милиционер задержал бы Вадима, попадись он ему навстречу. Вадим нащупал за пазухой и в карманах пачки долларов и порадовался, что не успел, как собирался, хорошенько припрятать их в своем захламленном гараже.

Но и деньги помогли не сразу. Частники и таксисты шарахались от него, принимая за пьяного. Хоть он умылся из какой-то лужи и, как смог, счистил грязь с одежды, вид у него не стал, вероятно, заметно лучше. Наконец ему удалось тормознуть грузовой «уазик», и водитель, здоровенный мужик, которому никакие пьяные были не страшны, согласился за сто долларов отвезти его в Чертаново. Деньги он потребовал вперед, вышел из машины и при свете фар долго придирчиво изучал банкноту. И лишь когда разглядел защитную полоску и свежий год выпуска, поверил, что деньги не фальшивые. Кивнул Вадиму:

— Грузись!.. Э, да ты на ногах не стоишь, — констатировал он и помог Вадиму забраться на пассажирское сиденье.

Некоторое время они ехали молча. Водитель то и дело искоса поглядывал на Вадима и наконец заключил:

— А ведь ты не датый. Я думал — вдугаря, ан нет. Что стряслось, парень?

— Напали. Бандиты, — с трудом ворочая языком, ответил Вадим.

— И что? Ограбили?

— Не успели… убежал…

— Ну, повезло… А отделать успели. Вот Москва стала, на улицу страшно выйти!.. Может, в травмпункт тебя отвезти?

— Нет, — отказался Вадим. — Домой.

— Ну, домой так домой, — согласился водитель. Он еще что-то говорил, но Вадим не слышал: он потерял сознание. Очнулся оттого, что водитель похлопывал его по щеке и тряс за больное плечо.

— Очнись, парень! Эй! Очнись, говорю!

Вадим открыл глаза.

— Во, молоток, — одобрил водитель. — Сейчас мы тебя вылечим, я знаю, что тебе надо.

Он остановился у ярко освещенной палатки, вылез из машины и вернулся с литровой бутылкой спирта «Рояль». Отвинтил пробку и поднес горлышко к лицу Вадима.

— Глотай. Сколько сможешь. Давай, поможет!

Вадим с усилием сделал несколько глотков. Сначала его едва не вырвало, но уже через минуту он почувствовал себя как бы слегка ожившим.

— Я же говорил — поможет! — порадовался водитель.

— Спасибо. Я сейчас заплачу.

Вадим полез за деньгами, но водитель его остановил:

— Не надо. Ты уже хорошо заплатил. А бутылек себе оставь, он тебе будет ой как впору — и внутренне, и наружно…

Часа через полтора, которые показались Вадиму вечностью, они оказались в Чертанове. Не доезжая до дома, Вадим отпустил машину и некоторое время постоял в кустарнике, оглядывая подъезд и темные окна квартиры. Был уже второй час ночи. Подъезд был освещен, но пуст. Осторожно, стараясь не шуметь, Вадим поднялся пешком на третий этаж, чтобы не привлечь внимание шумом лифта, беззвучно отпер дверь, так же беззвучно, стараясь лишний раз не звякнуть ключом, заперся и только тут рухнул на раскладушку, специально для него вытащенную приятелем с антресолей.

И вновь потерял сознание.

Очнулся он только под утро от слишком громкого, как показалось ему, чириканья воробьев за окном. Все тело было наполнено тупой болью, но по сравнению со вчерашним это было уже терпимо. Он сел на раскладушке и потряс головой. Прислушался к себе. Еще потряс. Боль в голове еще жила, но позывов к тошноте явно не было. Это означало, что сотрясения мозга удалось избежать, чего Вадим больше всего боялся. Он не знал, что будет делать в ближайший, уже засветившийся свежим рассветом день и в другие дни, но понимал, что голова у него должна быть ясной: сотрясение мозга означало бы для него катастрофу.

В комнате стоял полумрак, но двигаться можно было, не зажигая света. Вадим прошел в ванную и только тут щелкнул выключателем. И даже засмеялся, посмотрев на себя в настенное зеркало. Оттуда глядел на него какой-то полузнакомый тип с всклокоченными волосами, осатаневшим видом, огромным лиловеющим синяком на лбу и половиной лица, покрытой порезами в черной запекшейся крови. Вадим сбросил куртку и ковбойку. Через всю грудь от левого плеча к правому бедру тянулись два длинных синяка — от ремней безопасности, принявших на себя основную силу удара.

Нужно было начинать лечиться.

Вадим открыл краны в ванной, пустив воду по стенке, чтобы шумом не привлечь соседей. Они были предупреждены приятелем, что Вадим будет иногда заезжать, чтобы следить за квартирой. Но если хоть кто-нибудь увидит его в таком виде, он тут же позвонит в милицию. А встречаться с милицией не входило ни в какие планы Вадима.

Пролежав минут сорок в горячей воде, он вылез, закутался в куцый халатик жены приятеля, висевший тут же, в ванной, нашел кусок ваты и начал спиртом обрабатывать раны, вспоминая добрым словом вчерашнего водителя. Дело двигалось: синяк на лбу не то чтобы уменьшился, но стал словно бы благородней, черные страшные шрамы превратились в розовые штрихи порезов. Лицо жгло нестерпимо, но Вадим не прекратил своего занятия, пока не убедился, что большего сделать невозможно. Потом он выстирал свою одежду, вымыл кроссовки и разложил все сушиться.

Теперь следовало выспаться. Вадим удобно устроился на раскладушке, но сон не шел. Он вспомнил совет водителя: «и внутренне, и наружно». Налил треть стакана неразведенного спирта из того, что осталось в бутылке, заставил себя залпом выпить и занюхал сухарем, завалявшимся в хлебнице на кухне. Через четверть часа он уже спал беспробудным сном.

Разбудил его телефонный звонок. Вадим настороженно вслушался. После третьего звонка телефон умолк. И тут же зазвонил снова. После восьмого звонка Вадим поднял трубку. Это мог быть только Петрович — так договорились они созваниваться, если возникнет острая необходимость. Видимо, она и возникла.

— Вадим, ты? — услышал он в трубке голос участкового. И только тогда заговорил сам:

— Я.

— Слава Богу, жив, — обрадовался Петрович. — А я уж начал черт знает что думать. — Но радость в его голосе тут же сменилась встревоженностью. — Нужно поговорить, Вадим. Не по телефону.

— Но я не могу приехать, — сказал Вадим. — Я даже на улицу сейчас не могу нос высунуть.

— Почему? — спросил участковый.

— Есть причины, — уклончиво ответил Вадим.

— Тогда я к тебе приеду, — решительно заявил Петрович. — Это можно?

— Тащиться вам на край света, стоит ли? — усомнился Вадим.

— Стоит, — твердо сказал Петрович. — Диктуй адрес. Не бойся, я из автомата.

Вадим продиктовал адрес, объяснил, как доехать, и попросил:

— Коль уж вы все равно едете, привезите мне мою одежду. Запасной ключ у соседки. В шкафу — белый костюм, черная рубашка, туфли. И еще — папки захватите.

— Обе? — спросил Петрович.

— Обе.

— Вот это правильно, — почему-то оживился участковый. — Правильно это, — повторил он.

— Почему?

— Приеду — узнаешь. Жди. Три звонка длинных, один короткий. Будешь знать, что это я.

— Жду, — ответил Вадим и положил трубку.

Через полтора с лишним часа — столько времени и должна была занять дорога на электричке и метро — раздался условный звонок: три длинных и один короткий. Вадим выглянул в дверной глазок и с удовлетворением отметил, что Петрович догадался приехать в штатском. Правда, костюм на нем висел, как с чужого плеча, а большая хозяйственная сумка делала его похожим на замотанного жизнью работягу, которого жена гоняет и в булочную, и в магазин, и в прачечную за бельем.

Вадим впустил его и быстро запер дверь.

— Упарился, — пожаловался Петрович, сняв кепку и вытирая платком потное красное лицо с белой незагорелой полоской на лбу. — Народу — тьма, и куда все прутся?.. — Он внимательно посмотрел на Вадима и кивнул: — Все ясно. Значит, это ты был в машине с Сергуней?

Вадим не стал отпираться:

— Я.

— Я так и подумал. Все наши уверены, что Сергуня был один, так и протокол оформили, а я-то видел, как от дома отъезжали двое на его тачке. Вышел на балкон покурить и случайно увидел. Только я не понял, что это ты. И как же ты умудрился его замочить, тачку вдребезги, а сам как огурчик?

Вадим пожал плечами:

— Повезло.

— Везучий ты парень, Вадик, скажу я тебе. А зачем это нужно-то было — ну, Сергуню?

— Пришлось, Петрович. Они же везли меня убивать. К Марату. А перед этим пытали бы.

— Зачем? Что Марату от тебя нужно?

Вадим кивнул на сумку Петровича:

— Эти документы.

— Допустим, разобрались. Убийство неумышленное или в пределах необходимой обороны. А теперь вот что, почему я и приехал. Тебя сегодня с утра ищут.

— Они меня второй день ищут.

— Я не про людей Марата. Двое других. Совсем не наших. На красной иномарке с открытым верхом. Даже не знаю, как тебе про них и сказать. Бандюги — не то слово. Верней, бандюги, но как из американского кино. Понимаешь, что я хочу сказать?

«Люди Аббаса», — понял Вадим и кивнул:

— Кажется, понимаю.

— У них твоя фотография, увеличенная с паспорта. Причем искали они тебя как-то странно. Нагло — вот как. Ко всем подходили, к торговцам, к прохожим, карточку твою показывали, спрашивали, не знают ли они, где ты. И говорили, не скрываясь, не сами про себя, а как бы для других: мы эту сволочь все равно найдем. Понимаешь? Они как-будто не искали тебя, а всем показывали, что тебя ищут. Они и ко мне зашли.

— Домой?

— Нет, на работу. Мне, правда, про сволочь не говорили, спросили вежливо. Объяснили, что вы подружились в Израиле и теперь они хотели тебя повидать. Я, конечно, про тебя сказал, что не знаю, где ты, может, в деревню уехал или еще куда по делам. Но документы попросил показать. Оба из Риги. В полном порядке паспорта, визы и все такое. Из гостиницы «Украина» бумажка, что там живут, так что все законно. На всякий случай я фамилии их записал. — Петрович извлек из кармана потрепанную записную книжку. — Вот, для тебя переписал. Один, громила, Родригес Гуаро. Испанец, но родился в России. Я поинтересовался, как это могло быть. Он рассказал: в гражданскую войну в тридцать седьмом в Россию из Испании вывозили детей коммунистов. Чтобы спасти. И его родителей тоже вывезли. Здесь они выросли, поженились, и он, получается, второе поколение русских испанцев. Я узнавал потом — да, было такое. Так что, может, он и вправду русский испанец. И по-русски говорит хорошо. Второй — поменьше ростом, хлыщ. Сильвио Пельше, латыш. А имя такое, объяснил, потому что родители были простыми крестьянами и им хотелось, чтобы у сына было красивое имя.

— Оружие у них было? — спросил Вадим.

— Нет, — уверенно ответил Петрович. — Когда они от меня ушли, я позвонил на пост ГАИ — ну, на выезде, знаешь. Там омоновцы всегда дежурят. Попросил проверить. Проверили досконально. И самих, и всю машину. Не было у них оружия, никакого, даже ножа. И еще. Когда они увидели, что я записываю их фамилии, им вроде бы это не очень понравилось. Сильвио спросил, для чего я это делаю. Я сказал, что такой порядок: мы регистрируем всех, кто к нам обращается. Не знаю, поверили или нет, но спорить не стали. И ушли. Еще с час покрутились по поселку и уехали. А я вот сразу — к тебе.

— Спасибо, Петрович.

— Кто они, Вадим?

— Убийцы.

— А ты им зачем?

Вадим пожал плечами:

— Чтобы убить.

— За что?

— Они считают, что я у них увел кое-какие материалы. Они им позарез нужны.

— А ты увел?

— Нет. Увел Марат. А меня он просто подставил.

— Ну вот что. Хватит загадок. Собирайся и поехали к Меркулову. Прямо сейчас. Бери свои папки. И все ему выложишь.

Вадим покачал головой:

— Нет, рано мне еще к Меркулову. У меня еще ничего нет на Марата. Есть, но мелочи. А главный, сам знаешь, Марат.

— Но ведь прихлопнут тебя! Не те, так эти! Вот так будешь сидеть и ждать, кто первым до тебя доберется?

— Зачем ждать? — возразил Вадим. — Попробую изменить ситуацию. Есть у меня кое-какие соображения.

— Ну, как знаешь, — решительно объявил Петрович. — Ты как хочешь, а я сейчас еду к Меркулову. И все, что знаю, про тебя расскажу. И не отговаривай меня. Я как решил, так и сделаю. Иначе я себе никогда не прощу, если тебя прикончат.

— А чем он может меня защитить? Приставить ко мне охрану? — спросил Вадим.

— Пусть думает. Он — заместитель генерального прокурора, не пустое место. Вот пусть и думает вместе со своими «важняками». Все, еду. Вот твои шмотки и папки, будь они неладны, а я, что смогу, сделаю.

— Минутку, Петрович, — попросил Вадим. — Оставьте мне фамилии этих, из Риги.

Петрович вырвал листок из записной книжки:

— Держи.

— И еще секунду, — остановил его Вадим. — Если вы уж все равно будете у Меркулова, передайте ему вот это… Сейчас найду.

Вадим извлек из пакета небольшой белый листок в целлофане. Присев к столу, написал несколько строк на листке бумаги, все это вложил в конверт и конверт заклеил.

— Вот. Ему это сейчас очень пригодится.

— А что здесь? — поинтересовался Петрович.

— У него спросите. Если сочтет нужным, скажет. Для него это очень важно, можете не сомневаться.

— Опять загадки! — недовольно проворчал участковый, но конверт взял и бережно спрятал в карман.

— И последняя просьба, — проговорил Вадим. — В этом пакете — деньги. Сорок тысяч баксов…

— Ничего себе! Откуда у тебя такие бабки?! — поразился Петрович.

— Осталось от того, что я привез из Израиля, — нашел простейшее объяснение Вадим. — Я же там прилично зарабатывал. И мать хорошую пенсию получала.

— Ты же на «Чаре» погорел!

— Погорел, — согласился Вадим. — Но не такой же я лох, чтобы все до копейки туда вложить. Эти — берег. На черный день. Так вот, если со мной что-нибудь случится, приберегите их. Для матери и Аленки. Только не отдавайте Рите сразу много — растренькает. Баксов по триста в месяц — чтобы на дольше хватило.

— Ох, не нравится мне все это! — вздохнул Петрович. — Ладно, давай.

— Спасибо. Счастливо вам.

— Это тебе счастливо, — отозвался Петрович, спрятал пакет в авоську и нахлобучил на голову кепку.

— Скажите Меркулову: пусть выпишет для меня пропуск.

— Скажу, — пообещал участковый. Предупредил: — Домой не суйся, твою квартиру пасут. Днем и ночью. Они комнату в доме напротив сняли — оттуда и смотрят. Понял?

— Понял, — кивнул Вадим.

Петрович молча пожал ему руку и вышел, снова став похожим со своей авоськой на замотанного жизнью и женой работягу.

Проводив участкового, Вадим вновь занялся своим лицом, обрабатывая раны тампоном со спиртом, а сам между тем думал о том, что рассказал ему Петрович.

Ясно, что это были люди Аббаса. Ясно, что они не искали Вадима, а только демонстрировали, что ищут. «Нагло», как заметил Петрович. И у них не было оружия, потому что они и не рассчитывали найти Вадима. Подготовка общественного мнения? Вадим вспомнил голос Аббаса во время его разговора наедине с Маратом — он был отчетливо слышен на кассете, которую Вадим выкрал из машины Николая, когда он с Маратом сидел в кафе: «Весь мир должен знать, как мы расправляемся с врагами нашей родины! Весь мир!» Демонстративно-показательное убийство? Похоже на то.

Оружие. Не было в машине, наверняка не было и в гостинице — это было бы просто опасно, любая горничная могла на него наткнуться. Значит, оружие они рассчитывали получить накануне или в сам день намеченного убийства. Скорее всего, завтра, для чего им время тянуть. И был только один человек, который это оружие мог им дать, — Марат. Все правильно. Марат должен был снабдить их оружием, и он же должен был выдать им Вадима. Недаром же Сергуня обмолвился о том, что его ждут люди из Риги. Но с ним, Вадимом, номер у Марата не прошел. Какая же складывается ситуация?

Телефонный звонок прервал размышления Вадима. Три звонка. Отбой. И снова — раз, два, три, четыре… После восьмого звонка Вадим взял трубку. Звонил, как Вадим и понял, Петрович.

— Слышишь меня?

— Слышу, Петрович.

— Я звоню от известного тебе человека. Он передает тебе привет и огромное спасибо за то, что ты ему передал. Он сказал, что это чрезвычайно важная для них информация.

— Я рад, что она ему пригодилась.

— Он говорит, что очень хотел бы с тобой познакомиться и что ты можешь рассчитывать на любую помощь, которую он в состоянии тебе оказать. Запиши его прямой телефон…

— Спасибо, передайте ему. Записал.

— Пропуск для тебя оставлен в бюро пропусков. Можешь приехать в любой день недели в рабочее время. Или звони.

— Спасибо, — повторил Вадим.

Повесив трубку, он вновь занялся своей физиономией и анализом ситуации.

Итак, Марат. Допустим, завтра утром являются к нему эти двое и требуют: оружие, его — Вадима и, может быть, груз. «Нет, с грузом — потом разберемся, — сузил тему Вадим. — Проблема номер один у Марата — я. Ему придется выкручиваться. Как?» Да очень просто, вдруг понял Вадим. Сергуня — вот кто его выручит. Везли ночью, авария — врезались в каток, оба погибли — и его человек, Сергуня, и клиент — Вадим. Покажут фотографии «бээмвухи», достанут у ментов, если сами не сделали, даже саму «бээмвуху». И даже подходящий труп в морге могут подобрать. А что? И подберут, не поленятся: дело для Марата очень важное. Так что, господа, извините, от случайностей не застрахован никто, сама жизнь выполнила за вас вашу работу. Поверят ли они?

«Взглянуть бы на них, хоть одним глазом!» — мелькнуло в голове у Вадима. Теоретически это было вполне возможно, он знал, что они остановились в гостинице «Украина», знал даже номер — 352. Но с такой рожей соваться в «Украину»?!

Вадим отложил в сторону тампон со спиртом, наскреб в морозилке снега и приложил ко лбу холодный компресс.

Итак, поверят ли они? Если поверят — Марат в порядке. А если нет?

Не так, остановил себя Вадим. Вопрос нужно ставить иначе: что ему, Вадиму, выгоднее — чтобы поверили или чтобы не поверили? Если поверят и уберутся к себе в Ригу — одной головной болью у него, Вадима, меньше. Но меньше и у Марата, а Вадиму вовсе не хотелось упрощать для Марата жизнь.

Еще вариант: Марат говорит им то, что есть: упустили клиента, промашка вышла. Но обязательно найдем, бросим все силы, возьмем и дадим вам знать. Вы приедете и выполните то, что вам приказано.

Возможен такой вариант? Вадим глубоко задумался и решительно заключил: нет. Исключено. Для Марата такое признание — поражение. Аббас никогда не будет иметь дело с человеком, допускающим такие ошибки. Признать свою слабость — значит автоматически выбыть из того большого бизнеса, занять в котором ведущее место ставил своей целью Марат с самого начала, только задумывая эту аферу.

Отпадает. Остается главный вопрос: поверят или не поверят?

«Я должен их увидеть», — понял Вадим. А рожа? Он внимательно посмотрел на себя в зеркало. Ну, рожа как рожа. Порезы можно загримировать — на туалетном столике теснилось десятка три склянок и коробочек с наборами для макияжа. На синяк — пластырь наклеить. Если еще шляпу и темные очки, лучше — хамелеоны… Ну-ка прикинем…

Вадим надел черную рубашку-апаш, белый стильный костюм, в котором ездил в Ригу, туфли, часы. Подошел к зеркалу. Значит, еще будет белая шляпа, под костюм, темные очки. И тросточка еще нужна, понял Вадим. Не только потому, что колено болело и он прихрамывал. Нет, для образа. Что же получится? Несколько странноватый господин со слегка побитой физиономией, стройный, вызывающе элегантный, явно не из бедных. Буду похож на гомика, понял Вадим. И подумал: да и черт с ним. Главное, чтобы милиция не прицепилась. А прицепится: документы у Вадима в полном порядке. Рискнем? Можно, решил Вадим. И поправился: нужно.

Не снимая костюма, он дозвонился до справочной «Украины» и узнал номер телефона дежурной по третьему этажу и телефон 352-го номера. Сначала набрал телефон номера. Длинные гудки. Еще раз набрал, подождал подольше. Не отвечали. Значит, в номере их нет. Дозвонился дежурной по этажу. Спросил, чуть грассируя, — это получилось само собой, костюм обязывал:

— Мне нужен господин Гуаро или господин Пельше из триста пятьдесят второго номера. Их телефон не отвечает. Они не сказали, когда вернутся?

— Вы из тунисского посольства? — спросила дежурная.

— Из консульства, — немедленно среагировал Вадим.

— Они просили передать, что, если будут звонить из посольства, пусть позвонят после восьми вечера. В восемь, они сказали, вернутся. Оставьте на всякий случай ваш номер, я передам.

Значит, на аппарате дежурной не было автоматического определителя номеров, чего Вадим слегка опасался. Он без запинки продиктовал ей номер прачечной на Рязанке, куда сдавал белье, и повесил трубку. Значит, в восемь. Сейчас — шесть. Времени было достаточно. Вадим снял пиджак, чтобы не испачкаться, и подсел к туалетному столику жены приятеля. Минут через двадцать, перепробовав десяток кремов и пудр, он окинул свое лицо как бы посторонним взглядом и решил: сойдет. В аптечке нашелся и биопластырь. Кусочки, правда, были маленькие, со спичечный коробок, так что пришлось наклеивать их несколько, друг на друга. Снова посмотрел в зеркало. Совсем недурно. Ну, разбил себе человек лоб, с кем не бывает. А если еще очки и шляпа…

Часть денег Вадим сунул в карман, другую — на всякий случай — решил оставить здесь, положил под коврик в спальне. Огляделся. Заметил на подоконнике ампулу из груза, которую вынул из кармана, когда стирал куртку. Прихватил и ее, не зная зачем, чтобы просто не оставлять в чужой квартире. А вдруг ему не придется сюда вернуться?

Все. Можно было выходить на свет Божий.

Стоп. Папки. Все-таки придется вернуться. Впрочем, при нужде за ними могут приехать и другие. Вадим поискал глазами подходящее место и засунул их под матрас в спальне. Вот теперь все.

Он вышел на улицу.

II

День клонился к вечеру, улицы были оживлены, народ ехал с работы, у торгового центра кишмя кишела толпа. У каждого были свои заботы, простые, житейские, и Вадим вдруг ощутил острую зависть ко всем этим людям, которые живут обычной, трудной, но нормальной жизнью, какой и сам он жил всего неделю назад. «Какой там неделю!» — поразился Вадим. Еще в понедельник утром он перебирал в гараже картошку и радовался, что ее хватит не меньше чем на месяц. А сегодня только четверг. Всего за каких-то четыре дня его жизнь словно бы переломилась надвое, он будто бы внезапно провалился сквозь тонкий лед и оказался в жизни совсем иной, страшной, чудовищной, которая, оказывается, существовала параллельно обычной жизни, и лишь тонкая пленка отделяла одну от другой.

Да, остро, до смертельной тоски он завидовал тем, кто живет так, как всего четыре дня назад жил он сам. Но в глубине души знал: если бы высшие силы сделали бы для него возможным выбор — вернуться в ту, прежнюю, жизнь или оставаться в этой, он без колебаний отказался бы от возврата.

Каждый человек несет свой крест. Ему выпал такой, и хочет он того или нет, но должен донести его до своей Голгофы. Господь посылает человеку испытания не за вину, а по силам его, — вспомнил Вадим библейское. И помолился, чтобы хватило у него сил выполнить все, что выпало на его долю.

В оживленной, занятой своими заботами толпе никто не обращал на него внимания. Вадима это порадовало. В обменном пункте он продал три сотни долларов, чтобы не разбрасываться баксами, и подошел к стоявшей возле метро «Волге» с шашечками.

— На Кутузовский, к «Украине».

— Полтинник, — заломил таксист, мгновенно — опытным глазом — оценив платежеспособность клиента.

— А не крутовато? — спросил Вадим.

— Для чего, собственно, нужны деньги? — философски отозвался таксист. — Чтобы превращать необходимость в удовольствие. Правильно?

— Правильно, — согласился Вадим. — Поехали!

По пути он высмотрел универмаг и сразу нашел в нем то, что искал: элегантную шляпу, белую, с короткими полями и металлическими дырками по бокам. В соседнем отделе высмотрел трость, как раз такую, какую он нарисовал в своем воображении: черную, легкую, с изящной резьбой.

— Английская ручная работа, — объяснила продавщица и, поколебавшись, добавила: — Сэр.

— Сэнк ю, — небрежно кивнул Вадим.

Через квартал, в «Оптике», Вадим нашел и очки — темные, в тонкой золотой оправе. Правда, это были не хамелеоны, как он хотел, но времени выбирать и заезжать в другие магазины уже не оставалось.

И шляпа, и трость, и очки стоили бешеных денег. Вадим, словно бы вернувшись на мгновение в прежнюю свою жизнь, даже ужаснулся себе: да что же я делаю, швыряю такие бабки! Но тут же успокоил себя. В конце концов, это были бандитские деньги и тратил их он не ради удовольствия, а для дела. Производственные расходы.

Выходя из «Оптики», он приостановился у огромного, во всю стену, зеркала и оглядел себя. В полном порядке. Даже лучше, чем он ожидал. От гомика, конечно, что-то было, но больше — от заезжего иностранца. Это Вадима вполне устраивало.

Возле гостиницы «Украина» он расплатился с таксистом, накинув ему червонец за остановки у магазинов, и взглянул на часы. Десять минут восьмого. Из автомата набрал телефон 352-го номера. Долго слушал длинные гудки. Не отвечали. Значит, еще не вернулись.

При входе в гостиницу дорогу ему преградил швейцар:

— Вашу визитную карточку, господин!

Не удостоив его даже внимательным взглядом, Вадим сунул ему полтинник. Деньги мгновенно исчезли из руки швейцара. Он открыл перед Вадимом тяжелую дверь и козырнул:

— Добро пожаловать, мистер.

В холле Вадим высмотрел удобное кресло в углу, купил в киоске толстый «Штерн» и, погрузившись в кресло, стал небрежно просматривать его, время от времени поглядывая на входные двери.

Он узнал их мгновенно, в первые секунды, они даже не успели войти в холл. Петрович был не совсем прав, они были не как американские гангстеры, а как палестинские террористы, которых Вадим насмотрелся в Израиле. Он научился каким-то шестым чувством, чутьем улавливать злобу и агрессивность, исходившую иногда от самого простого с виду феллаха, и интуиция почти никогда не подводила его. Эти были не так сильно эмоционально заряжены, но агрессивность была в самой их сути, и Вадим безошибочно ее угадал. Они вошли в лифт и исчезли из поля зрения Вадима. А ему и не нужно было больше на них смотреть. Он отметил главное: оружия у них нет, оба были одеты легко, по-летнему, под такой одеждой даже «беретту» не спрячешь, в руках у них тоже ничего не было — ни сумки, ни даже какого-нибудь пластмассового пакета. Значит, он был прав: оружие они рассчитывают получить у Марата завтра.

Теперь нужно было хорошенько подумать. У Вадима и раньше мелькала мысль, что Марат может попытаться решить проблему привычным ему, домашним способом: попросту убрать этих неудобных гостей-рижан. Но теперь, увидев их, Вадим понял: Марат никогда на это не пойдет. Он тоже видел этих двоих и не мог не понять: за ними — не банда, даже очень сильная, за ними — организация, государство, страна. И если он сделает даже малейшую попытку пойти на конфликт с Аббасом, то будет уничтожен — этими или другими — так же безжалостно и жестоко, как эти собираются уничтожить его, Вадима.

Значит, будет врать, попытается подсунуть им труп какого-нибудь бедолаги с разможженным до неузнаваемости лицом, ростом с него, Вадима.

Поверят ли они?

А ведь могут и поверить.

Выгодно это ему, Вадиму? Он уже твердо знал: нет.

Значит, нужно их предупредить, что он жив и находится вне досягаемости людей Марата.

Предупредить. Как?

Да очень просто, вдруг понял Вадим: поговорить с ними. И не по телефону, а лично, с глазу на глаз. Сначала он усмехнулся нелепости этой мысли, но тут же подумал: все правильно. Что они с ним могут сделать в людном холле гостиницы? Выкрасть и спрятать в номере? Но малейший шум привлечет внимание охраны. Просто убить — ножом или руками? Могут, даже в толпе. Но их задача — не просто убить Вадима, а сделать это демонстративно-показательно. «Чтобы весь мир узнал…» И это — не пожелание. Это — приказ. А для таких людей приказ — это приказ.

Какой-то риск, конечно, все-таки был. Вадим даже пожалел на секунду, что после аварии не вытащил кольт из-за пояса мертвого Сергуни. Но тут же отбросил эту мысль. Даже если бы у него было оружие, он не успел бы им воспользоваться. А разговаривать с ними, держа их на мушке, это и вовсе нелепость.

Придется рискнуть. Ставка стоила того: если бы удалось перевести свирепую энергию и решимость этих двоих с него, Вадима, на Марата — это было бы решением всех проблем.

Вадим подошел к внутреннему телефону и набрал 352-й номер. Ответили быстро, высоким голосом:

— Говорите, вас слушают.

— Я хотел бы поговорить с мистером Сильвио или мистером Родригесом, — произнес Вадим.

— Я — Сильвио. Кто со мной говорит?

— Тот, кого вы сегодня целый день искали в поселке, — ответил Вадим.

Пауза.

— Повторите то, что вы сказали.

— С вами говорит человек, которого вы сегодня искали, — повторил Вадим.

Долгая пауза. Затем в трубке:

— Я — Родригес. Кто вы?

— Вадим Костиков.

— Как вы это докажете?

Вадим даже усмехнулся: они были явно обескуражены.

— У вас есть моя фотография?

— Да, есть, — несколько помедлив, ответил Родригес.

— Вы сможете меня по ней узнать?

— Полагаю, что да.

— Ну так спускайтесь в холл первого этажа. В углу небольшой бар, справа от лифта. Я буду вас здесь ждать.

Пауза.

— Когда?

— Да прямо сейчас, — беззаботно предложил Вадим. — Конечно, если у вас нет более важных дел.

Пауза.

— Мы будем через четыре минуты.

— Жду.

Вадим повесил трубку.

Они спустились через четыре минуты. За это время Вадим, сунув официантке пятидесятитысячную бумажку, попросил сдвинуть один из столиков в сторону и чуть дальше от бара, почти к проходу, и поставить один стул со стороны бара, а два других — напротив, чтобы гости сидели спиной к холлу. В случае чего у него была маленькая возможность перепрыгнуть стойку бара и попытаться уйти через служебный ход. Это была единственная мера предосторожности, которую он мог предпринять.

Первым из лифта вышел Сильвио, за ним — Родригес. Они осмотрелись по сторонам. Вадим поднялся со своего стула и сделал им приглашающий жест. Они подошли и остановились у столика.

— Добрый вечер, — проговорил Вадим. — Садитесь, господа.

Но они продолжали стоять.

И молчать.

Наконец Родригес решительно произнес:

— Вы — не Костиков.

Вадим снял шляпу и очки. Предложил:

— Смотрите внимательней. Фотография с вами? Сравнивайте.

Сильвио вынул из кармана легкого пиджака снимок. Взгляд на снимок, взгляд на Вадима. И снова — на снимок и на Вадима. Передал фотографию Родригесу. Тот всмотрелся, кивнул:

— Он.

— Показать паспорт? — спросил Вадим.

— Покажите, — сказал Родригес.

Вадим достал из кармана и бросил на стол свой паспорт. С минуту они изучали его, потом вернули — так же бросив на стол. Вадим сунул паспорт в карман.

— Вы — господин Родригес? — спросил он громилу.

Тот молча кивнул.

— А вы — господин Сильвио? — повернулся Вадим к блондину — «хлыщу», как назвал его Петрович.

— Совершенно верно. Какая интересная встреча. Что с вами случилось, господин Костиков? Попали в аварию?

— Да нет, слегка поспорил с женой.

Сильвио засмеялся. Родригес угрюмо молчал.

— Не присесть ли нам, господа? — повторил приглашение Вадим. На этот раз оба сели. — Что будете пить?

— Ему — «Боржоми», мне — виски со льдом, — ответил Сильвио.

— Бутылку «Боржоми» и два виски со льдом, — отдал Вадим распоряжение официантке.

Через минуту заказ был на столе.

Вадим взял свой стакан:

— Ваше здоровье, господа!

— И ваше, господин Костиков! — Сильвио тоже сделал глоток.

Родригес даже не притронулся к своему «Боржоми».

По-видимому, он никак не мог понять, что происходит. Наконец, прямо спросил:

— Какова цель вашего визита к нам?

— Мне передали, что вы искали меня сегодня полдня, — объяснил Вадим. — Я подумал, что вы хотите о чем-то со мной поговорить. Вот я и приехал.

Сильвио и Родригес переглянулись, но не ответили.

— Значит, вы не поговорить со мной хотели? — спросил Вадим. — А тогда зачем вы меня искали? Хорошо, — продолжал он, не дождавшись ответа. — Я буду делать предположения, а вы меня поправьте, если я ошибаюсь. Согласны?

— Вы очень интересный собеседник, господин Костиков, — заметил Сильвио и закурил. — Слушаем вас.

— Вы искали меня для того, чтобы все в поселке узнали, что вы ищете меня. Вы, так сказать, создавали общественный интерес к событию, которое вслед за этим должно последовать. Пока я не ошибаюсь? — прервался он.

— Допустим, — согласился Сильвио. — Что же это, по-вашему, за событие?

— Сам акт убийства. Точнее — публично-показательного уничтожения меня. Чтобы это попало во все газеты. Как говорит уважаемый Саид аль-Аббас: «Чтобы весь мир знал, как мы расправляемся с врагами нашей родины». Я прав?

— Вы знаете аль-Аббаса? — спросил Родригес.

— Мы виделись во вторник вечером в Риге. Мистер Марат возил меня туда, чтобы убедить аль-Аббаса в правдоподобии его версии исчезновения известного вам груза. И ему это удалось.

— Вы заходили в израильское посольство, — проговорил Родригес, словно бы уличая Вадима в злодействе.

— Да, мне пришлось это сделать, — согласился Вадим. — По приказанию господина Марата. Он знал, что люди Аббаса будут за мной следить.

— О чем вы говорили с послом?

— Я попросил его помолиться за меня у Стены плача. Он обещал.

— И все? — недоверчиво переспросил Родригес.

— И все, — подтвердил Вадим. — Важен был сам факт моего появления в израильском посольстве. Иначе аль-Аббас не поверил бы, что я агент Моссада.

— А вы не агент Моссада? — с интересом спросил Сильвио.

— Я два года служил в отряде по борьбе с террористами на оккупированных территориях. А этот отряд и Моссад — разные вещи. Это — тонкость, которой люди Марата не знают. Отсюда и пошло — Моссад.

— То есть вы хотите сказать, что господин Марат вас подставил? — уточнил Сильвио.

— Да.

— И не вы украли груз?

— Не я.

— Кто же?

— А вы еще сами не поняли? — спросил Вадим. — Марат.

— Для чего?

— Чтобы продать его более выгодному покупателю. И он его уже продал.

— Кому?

— Этого я точно не знаю, — ответил Вадим. — Думаю, кому-то из Пакистана. А может быть — иранцам. Не буду гадать. Во всяком случае, груза у него уже нет.

Вмешался Родригес:

— Вы говорите, что Марат вас подставил. Почему вы согласились на это?

— Иначе он убил бы и меня, и членов моей семьи. У меня не было выбора, — объяснил Вадим. — Он обещал, что, как только я сыграю свою роль, он меня прикроет и оставит в покое. Он не ожидал, что аль-Аббас воспримет все так остро и пришлет вас. Поэтому он решил выдать меня вам. Но мне удалось скрыться.

Воцарилось напряженное молчание.

Вадим взял свой стакан:

— Чюз!

И сделал глоток.

Сильвио закуривал уже третью сигарету.

— Я вам не верю, — проговорил наконец Родригес.

— Я и не ожидал, что вы вот так сразу мне и поверите. Есть способы проверить мои слова.

— Какие?

— Вы должны встретиться с Маратом завтра утром, не так ли? — Он не получил ответа, но понял, что угадал. — Сегодня четверг, 20 часов 30 минут. Ровно 20.30. Вы видите меня живым и здоровым, хоть и не совсем невредимым. И вне досягаемости людей Марата. Имейте это в виду — как факт.

— И что из этого вытекает? — спросил Сильвио.

— Это вы поймете завтра, когда Марат будет вам объяснять, почему он не может меня вам выдать. Не знаю, как он будет выкручиваться. Скорее всего — вам представят труп человека, похожего на меня. Хотя бы ростом. Якобы погибшего прошлой ночью в автокатастрофе. Катастрофа действительно была. И в ней действительно погиб человек Марата, который меня захватил и вез к нему. На скорости сто пятьдесят километров в час его машина врезалась в асфальтовый каток.

— Как же удалось уцелеть вам?

Вадим пожал плечами:

— Мне просто повезло.

Сильвио лишь головой покачал:

— Вам не просто повезло. Вам очень повезло.

— Возможно, — согласился Вадим. — Второй способ. Потребуйте у Марата показать вам груз.

— У нас нет задания забрать груз, — проговорился Сильвио. Родригес с гневом на него посмотрел.

— Я сказал: не забрать. Всего лишь показать, — уточнил Вадим. — Он не сможет этого сделать. Найдет какие-нибудь отговорки.

Сильвио и Родригес вновь переглянулись. В глазах Сильвио мелькнула растерянность, и Вадим понял, что самого груза они могли никогда и не видеть.

— Вы знаете, как выглядит груз? — прямо спросил он. — Вижу — нет. — Он достал из кармана ампулу и положил на стол. — В коробке — сто таких ампул. И двадцать небольших металлических капсул.

— Откуда у вас эта ампула? — спросил Родригес.

— Она оказалась у меня случайно. Я взял ее у человека, который пытался похитить меня и погиб.

— А у него откуда? — настаивал Родригес.

— Он возил ее на анализ к профессору Осмоловскому. И после получения результатов анализа профессора убил.

— Значит, господин Марат знает, что это такое? — спросил Сильвио.

— Да.

— А вы?

— Знаю.

— Что же это такое?

— А сами вы — знаете? — спросил Вадим.

— Да, — кивнул Сильвио.

— Литий, — сказал Вадим. — Без него невозможно создание термоядерной бомбы.

«Кажется, я их достаю», — отметил он, наблюдая за реакцией на свои слова.

— Вы позволите нам взять эту ампулу с собой? — спросил Родригес.

— Мне очень нравится деликатность вашего тона, — ответил Вадим. — Эта ампула стоит больше трех тысяч долларов. Но я вам ее отдаю, чтобы при проверке груза вы не попали впросак. Только не попадитесь с ней, а то вам пришьют убийство профессора Осмоловского и его лаборантки.

— Спасибо. — Родригес передал ампулу Сильвио, тот спрятал ее в карман своего летнего легкого пиджака. — И за предупреждение спасибо.

— Вы можете предложить еще какой-нибудь способ проверки? — спросил Сильвио.

И Вадим рискнул:

— Да. У меня есть еще только один способ доказать, что я не враг вашей родины…

— Вы хотите сказать, что вы — друг? — прервал его Сильвио.

— Нет. Ваша родина мне безразлична. Мне небезразлична моя родина.

— Израиль? — уточнил Сильвио.

— И Россия, — сказал Вадим.

— Вы счастливый человек, у вас две родины, — с иронией констатировал Сильвио.

— Да, у меня две родины, — подтвердил Вадим и подумал, что сказал чистую правду: и Стена плача в Иерусалиме, и парящая над водой колокольня в Калязине одинаково трогали его сердце.

— Итак, что за способ? — вернул разговор в деловое русло Сильвио.

— Если после проверки вы убедитесь, что прав Марат, а неправ я, завтра днем я буду ждать вас в центре поселка. И вы сможете без помех провести свою показательную акцию уничтожения. Напротив торговых рядов там есть кинотеатр — обратили внимание? Перед ним — небольшая площадь. Днем она обычно пустая, так что случайных жертв не будет. Я буду стоять на краю площади, и вы сможете расстрелять меня, не выходя из машины. А потом сразу уйдете вперед и под мост. Какое время вас больше устраивает? Двенадцать часов дня — годится?

— И не будет никаких милицейских засад, никакого ОМОНа? — недоверчиво спросил Сильвио.

— Нет, — подтвердил Вадим.

— Как мы это узнаем?

— Не мне вас учить, — усмехнулся Вадим. — Вы достаточно опытные люди, чтобы провести предварительную проверку.

Похоже, он их не просто озадачил, а поразил.

— Почему вы на это идете? — спросил Родригес.

— Я устал, — почти искренне признался Вадим. — Прятаться, скрываться, вздрагивать от каждого стука. Если вы мне не поверите, вы меня все равно достанете. Вы или ваши люди. Или люди Марата. А так… Что ж, я погибну, вы выполните свое задание, зато хоть мою семью оставят в покое.

— Мне хотелось бы верить в вашу искренность, — заметил Сильвио.

— Завтра вы в ней убедитесь. В двенадцать, на площади у кинотеатра, — напомнил Вадим. — А теперь, господа, позвольте пожелать вам спокойной ночи.

Он поднялся из-за столика и, чуть прихрамывая, опираясь на трость, пошел к выходу. От дверей оглянулся: Сильвио и Родригес все еще сидели за столом и молча смотрели ему вслед.

Выйдя на улицу, Вадим сел в такси и назвал адрес квартиры в Чертанове. По привычке проследил: хвоста не было. Он откинулся на сиденье и прикрыл глаза. Когда он говорил им о последнем варианте проверки, он не знал еще, блефует он или действительно придет на площадь. А теперь вдруг понял: придет. Один. И будет стоять под дулами их автоматов.

В его игре у него просто не было более сильного хода.

III

В тот же день, когда Вадим сначала приводил себя в порядок после ночной аварии, а потом вел многосложные переговоры с посланцами аль-Аббаса, в прокуратуре России с самого утра шла напряженная работа. После установления личности Барыкина — Сергуни и выхода на банду, обосновавшуюся в «Руси», по указанию генерального прокурора группе Турецкого была дана санкция на прослушивание телефонных разговоров всех, заподозренных в причастности к деятельности банды, выделен дополнительный транспорт, необходимые технические средства и сотрудники для наружного наблюдения и оперативно-розыскных мероприятий.

Турецкий прекрасно понимал, чего от него ждет генеральный прокурор: в возможно более краткие сроки найти и арестовать второго убийцу профессора Осмоловского. Здесь была явная политическая подоплека: общественность возбуждена и возмущена, быстрое раскрытие этого нашумевшего преступления повысило бы авторитет Генеральной прокуратуры и вызвало бы больше доверия населения и депутатов Государственной думы к ее деятельности. Разумеется, во главе с новым генеральным прокурором.

Понимал это и Меркулов. Докладывая генеральному прокурору о результатах работы бригады Турецкого, он ни словом не обмолвился о том, что Мишурин, основной убийца профессора, уже найден. Формальным основанием, дающим Меркулову право на это умолчание (право, конечно, весьма сомнительное — это прекрасно понимал сам Меркулов), был тот факт, что еще не все доказательства вины Мишурина получены. Не было еще, в частности, результатов дополнительной проверки кабинета и лаборатории профессора Осмоловского — на этой проверке настоял Турецкий. Истинной же причиной было другое. Меркулов понимал: доложи он об этом, генеральный прокурор прикажет немедленно арестовать Мишурина, предъявит ему обвинение и примет меры для того, чтобы широко осветить этот факт в прессе и по телевидению. Со своей точки зрения, точки зрения вчерашнего политического деятеля и теоретика, не имевшего практического опыта работы в прокуратуре, он был конечно же прав. Но у самого Меркулова были на этот счет свои соображения.

К полудню группа опытных экспертов-криминалистов научно-технического отдела ГУВД Москвы, посланных по требованию Турецкого для повторного, более тщательного обследования лаборатории Осмоловского, закончила свою работу. Турецкий оказался прав: скрупулезное обследование лаборатории позволило найти отпечатки пальцев Мишурина. Очень неявных — на ручках кресла и отчетливых — на деке принтера. Как раз там, где и предполагал Турецкий.

Эти должным образом оформленные результаты обследования привез в Генпрокуратуру член бригады Турецкого, начальник второго отдела МУРа подполковник Яковлев. Ознакомившись с ними, Турецкий удовлетворенно кивнул:

— Порядок. Пошли к Меркулову.

Меркулов внимательно изучил документы.

— Что ж, давайте обсудим ситуацию. — Он обернулся к Турецкому. — Зови Косенкова. Парень с головой, да и психология у него современная. Может, что дельное и подскажет.

— Современная! — слегка обиделся Турецкий. — А мы, значит, совсем мастодонты?

— Не совсем, Александр Борисович. Совсем — это, наверное, я. Но согласись: есть разница в восприятии жизни человеком двадцати шести лет и сорока.

— Да я, собственно, ничего против Аркадия не имею, — легко сдался Турецкий.

Вызванный Турецким, в кабинете появился Косенков. Как обычно, лицо у него было сонное, будто его только что подняли с постели. Он четко доложил о прибытии, пристроился на стуле в углу и словно бы задремал.

Обсуждение не заняло много времени.

— Ситуация ясна, — заключил Турецкий. — Последняя точка в расследовании дела об убийстве профессора Осмоловского поставлена…

— Мы ничего не знаем о том, кто убил лаборантку профессора, — напомнил Яковлев. — Знаем только, что к этому причастен Барыкин, Сергуня.

— Пока не знаем, — согласился Турецкий. — Но сейчас важно другое. Во всяком случае — с точки зрения генерального прокурора, как я ее себе представляю. Мишурин вычислен, все улики против него собраны, доказательства его вины неопровержимы. Таким образом, мы можем арестовать его в любую минуту. Что будем делать?

В кабинете воцарилось молчание.

— А почему бы так и не поступить? — нарушил его удивленный вопрос Косенкова.

Меркулов и Яковлев слегка усмехнулись.

— Вот вам и современная психология, — не скрывая иронии, заметил Турецкий.

— Я сказал какую-то глупость? — спросил Косенков.

— Ну почему? — отозвался Меркулов. — Ты сказал то, что сказал бы и генеральный прокурор, если бы я доложил ему обо всех результатах расследования.

— А вы не доложили? — удивился Косенков.

— У меня еще не было последнего заключения экспертизы, вот этого, — показал Меркулов на документы, привезенные Яковлевым. — Если бы генеральный сейчас меня об этом спросил, я бы обязан был доложить. А пока о том, что второй убийца Осмоловского найден, знаем только мы четверо. И больше — ни одна живая душа.

— А эксперты? — спросил Косенков.

— Они выполнили свою часть работы и не посвящены в суть дела.

— И все-таки я не понимаю, почему мы должны медлить с арестом Мишурина? — повторил Косенков.

— Объясни ему, Александр Борисович, — кивнул Меркулов. — Все-таки, некоторым образом, твой ученик.

— Попробую объяснить. И быть доходчивым. Хоть у нас и большая, как вы, Константин Дмитриевич, изволили выразиться, разница в восприятии жизни. — Турецкий повернулся к Косенкову. — Допустим, арестовали. Практически реально — примерно через час. А дальше?

— Ну, как? Допросить. Улики неопровержимы. Расколется.

— Расколется? Ты уверен, что он назовет организаторов убийства? Расскажет об анализах, о которых мы ничего не знаем? Ответит еще на ряд вопросов, которые нас чрезвычайно интересуют: что за банда, на которую он работает, какова ее структура, кто стоит во главе?

Аркадий пожал плечами:

— А почему бы и нет? Когда человеку грозит вышка, он на все пойдет, чтобы смягчить себе участь.

— И все это он выложит прямо сегодня, на первом же допросе? — продолжал Турецкий.

— Ну, не на первом, — не сдавался Косенков. — На втором. На пятом. Пусть даже на десятом. Но выложит.

— Согласен, — кивнул Турецкий. — На пятом или десятом, может, и выложит. Но самая паскудная реальность нашей жизни в том, что даже второй допрос может не состояться. А уж про пятый или десятый я и не говорю.

— Почему?

— Да потому, пытливый мой ученик, что даже до второго допроса он, скорее всего, не доживет. Его убьют. В камере. Понял? Или при попытке к бегству при перевозке из прокуратуры в следственный изолятор. Или повесится на кстати оказавшемся в камере шнурке. Или — от внезапного сердечного приступа.

— Но можно же содержать его в одиночной камере!

— Можно, — согласился Турецкий. — Но гарантий, что его и там не достанут, нет.

— Бывали и такие случаи, — подтвердил Яковлев.

Косенков перевел недоверчивый взгляд на Меркулова:

— Вы тоже согласны с этим?

Меркулов ответил не сразу и как бы с неохотой:

— Не исключено.

— Так что же делать? — вырвалось у Косенкова.

— Мы и собрались, чтобы решить именно этот вопрос, — ответил Меркулов. — Есть какие-нибудь предложения?

— Что тут предложишь! — неопределенно отозвался Турецкий. — Продолжать выявлять связи. Может, что новое и откроется.

— Основные связи его практически выявлены, — заметил Яковлев. — Оперативники не спускают с него глаз со вторника — как только Саша Турецкий его опознал. Продолжать наблюдение, конечно, можно, но вряд ли это что-то новое принесет.

— Да, занятие малоперспективное, — согласился Меркулов. — Но никакого другого решения у нас, к сожалению, пока нет…

Совещание было неожиданно прервано: в кабинет заглянула секретарша Меркулова Валерия Петровна:

— Константин Дмитриевич, к вам посетитель. Грошев Михаил Андреевич, начальник Регионального управления по борьбе с организованной преступностью. Примете? Или попросить подождать?

— Приму, конечно. Просите. Оставайтесь на своих местах, мы еще не закончили, — обратился он к присутствующим в кабинете, которые поднялись, чтобы не мешать встрече Меркулова с важным гостем.

— Проходите, пожалуйста!.. — Валерия Петровна широко открыла тяжелую дубовую дверь.

В кабинете появился высокий, несколько склонный к полноте человек в темном, прекрасно сшитом костюме, довольно молодой — не намного больше сорока лет, с лицом выразительным, жестким, знакомым всем присутствующим по довольно частым выступлениям Грошева в недавнюю пору, когда он был депутатом Государственной думы. Он был там кем-то вроде заместителя председателя Комиссии по борьбе с коррупцией. Его выступления в Думе всегда были резкими, острыми и охотно транслировались телевизионщиками.

Меркулов поднялся из-за стола и сделал шаг навстречу важному посетителю. Они обменялись рукопожатием.

— Рад наконец познакомиться с вами, Константин Дмитриевич, — довольно низким, хорошо поставленным голосом заговорил гость. — Раньше нужно было, да все случая не было: проклятая текучка прямо захлестывает. Сегодня был у вашего генерального, решали, так сказать, вопросы, и тут уж не упустил возможности.

— Я тоже давно хотел познакомиться с вами, — доброжелательно ответил Меркулов. — Присаживайтесь, — отодвинул он для Грошева дубовое кресло.

— Я не помешал? — спросил Грошев. — У вас, вижу, совещание.

— Да нет, так, обсуждаем текущие дела. Разрешите, товарищи, представить вам Михаила Андреевича Грошева, нового начальника Регионального управления по борьбе с организованной преступностью. Да вы его и так знаете — не раз видели по телевизору. А это — мои ближайшие помощники, познакомьтесь. Владимир Александрович Яковлев, начальник второго отдела МУРа.

Гость пожал Яковлеву руку:

— Очень приятно познакомиться.

Когда Меркулов представил Турецкого, Грошев задержал его руку в своей:

— Так вы и есть тот знаменитый Турецкий? Наслышан о вас. Мечтал бы о таком сотруднике.

Турецкий молча ответил на его рукопожатие и лишь слегка покраснел. Он постарался казаться безразличным, но чувствовалось, что слова Грошева доставили ему удовольствие.

— А это наш самый молодой сотрудник, следователь Мосгорпрокуратуры Аркадий Николаевич Косенков, — отрекомендовал Меркулов Косенкова. — Надеюсь, станет мастером высокого класса. Задатки, во всяком случае, проявляет.

— Поздравляю, молодой человек. — Грошев пожал Косенкову руку. — Такая оценка Константина Дмитриевича дорогого стоит.

— Ценю, — сказал Косенков.

— Когда я узнал о вашей отставке, — продолжал Грошев, возвратившись в свое кресло и обращаясь к Меркулову, — я был до глубины души возмущен. И выступал на заседании думского комитета. Тем более я рад вашему возвращению. От всей души поздравляю вас. Хотя поздравлять, наверное, не с чем: просто восстановлена справедливость.

— Я вас тоже поздравляю с высоким назначением, — ответил Меркулов. — С чего это вы вдруг решили сменить уютное думское кресло на нашу собачью жизнь?

— Собачью — это вы правильно сказали. Надоело болтать. И слушать болтовню. Потянуло вернуться к делу. К своему, настоящему. Я ведь весь путь прошел — от постового до замначальника областного управления. И когда мне предложили эту работу, ни секунды не колебался.

— Я слышал про ваши успехи, — заметил Меркулов.

— Какие это успехи! — скромно отмахнулся Грошев. — Ну, разгромили солнцевскую группировку, еще несколько мелких. По-настоящему работа только разворачивается. А про ваши успехи я тоже слышал. Говорят, вы нашли убийцу профессора Осмоловского? Потрясающе! Если не секрет, кто же у вас такой быстрый?

— Александр Борисович Турецкий.

— Потрясающе, — повторил Грошев. — Поздравляю! Жаль, что он погиб. Очень досадно.

— Он не просто погиб, его убрали, — уточнил Меркулов.

— Вот как? Кто?

— Свои.

— Понятно. У нас тоже так бывает: они успевают раньше нас. Теперь вам трудней будет выйти на второго убийцу. Их же было вроде бы двое, по телевизору говорили.

— Почему труднее? — неожиданно вмешался в разговор Косенков. — Мы его уже нашли. И все улики собрали.

Турецкий попытался дотянуться и пнуть Косенкова ногой, но тот лишь отодвинул свой стул и невозмутимо продолжал:

— Подтвердите, Константин Дмитриевич! Чтобы ваш гость не очень хвастался своей солнцевской группировкой.

— В самом деле? — спросил Грошев.

— Да, — кивнул Меркулов.

— Вот это — настоящий успех! Грандиозный! Кто же он, если не тайна следствия?

— Мы коллеги, какие между нами могут быть тайны, — неожиданно для Турецкого охотно ответил Меркулов. Он показал Грошеву фотографию. — Вот. Некто Мишурин по кличке Алик.

— Значит, скоро мы услышим о вас по телевидению? Это — очень кстати! Хоть немного утихнут страсти. Вы его уже арестовали?

— Пока нет. Отслеживаем связи. Но скоро возьмем.

— А я бы не стал тянуть, — заметил Грошев. — Больно уж громкое дело. Впрочем, что я к вам с советами лезу. Вы — ас, а мне еще учиться и учиться.

Гость еще немного посидел, рассказывая о трудностях становления нового дела, и наконец поднялся.

— Рад был познакомиться с вам, товарищи. Нам еще бок о бок работать не год и не два. Желаю успеха!

Меркулов проводил его до двери, пожал ему руку и вернулся в кабинет.

— Тебя кто за язык тянул?! — набросился Турецкий на Косенкова, едва за Грошевым закрылась дверь. — Кто тебя просил рот раскрывать?! Сказано же было: об этом деле знаем только мы!

— Не горячись, — остановил его Меркулов и обернулся к Косенкову: — Выкладывай. Не по глупости же ты это ляпнул!

— От большого ума! — презрительно бросил Турецкий.

— Об этом деле знали только мы четверо, — невозмутимо и словно бы сонно проговорил Косенков. — А теперь знает и он. Кроме нас — только он.

— Ну-ну! — поторопил Меркулов.

— И если Мишурина уберут, мы будем знать, кто такой Грошев.

Турецкий даже задохнулся от возмущения:

— Ты, сопля зеленая, подозреваешь его в предательстве? Что он — их человек?! Да не спятил ли ты? Может, заболел?

— Секунду! — прервал его Меркулов. — А не ты ли совсем недавно в этом же кабинете говорил мне, что никого из известного списка вычеркивать нельзя?

— Ну, говорил, — вынужден был признать Турецкий.

— Почему же сейчас ты так кипятишься?

— Но, Константин Дмитриевич…

Меркулов усмехнулся:

— В этом и заключается разница нашей психологии и его. У нас, видно, в крови уже — почтение к должности. А у него, слава Богу, нет.

— И вы одобряете то, что он сделал? — спросил Турецкий.

— Если бы он посоветовался со мной раньше, я приказал бы молчать, — признался Меркулов. — Из-за той же рабской психологии. Не рабской. Вернее — холуйской. Но коль уж он так сделал — давайте посмотрим. Понаблюдаем, как говорят врачи после операции.

Косенков из своего угла обратился к Турецкому:

— Александр Борисович, извинитесь, пожалуйста, за соплю зеленую.

— Хрен я тебе буду извиняться! — вспылил Турецкий. — Вот окажешься прав — тогда, может, и извинюсь.

— И тогда с вас будет десять бутылок драй-джина, — уточнил условия Косенков. — В порядке моральной компенсации.

— А если окажешься неправ? — поинтересовался Турецкий.

Косенков глубоко задумался и со вздохом ответил:

— Тогда можете не извиняться…

— Закончили, — прервал их перепалку Меркулов. — Значит, решили: продолжаем наблюдение за Мишуриным. Спасибо, все свободны.

IV

Турецкий вошел в свой кабинет и с тоской оглядел письменный стол, заваленный папками с уголовными делами. Дела были самые разные — и давние, и не очень. Объединяло их только одно: в них упоминался человек по имени или кличке Марат. Турецкий тяжело вздохнул, попросил свою секретаршу Верочку сделать ему кофе покрепче и принялся за работу. По мере того как он просматривал материалы, папки с одного края стола перемещались на другой, потом складывались прямо на пол, а их место занимали новые.

Марат. Турецкий помнил слова барменши «Руси», переданные ему Меркуловым, что он в этой банде — главный. Но поначалу ничто не давало оснований для такого вывода. Один из них — да. Но — главный? По мере того как накапливались обрывки информации, фигура Марата все явственнее меняла свои очертания.

В архивах МУРа обнаружилось его досье двадцатилетней давности. Почти случайно. Хотя человек, изображенный в фас и в профиль, как это положено в уголовных делах, мало походил на того, кто был на фотографиях, снятых возле ресторана «Русь», внимательный взгляд молодого сотрудника из отдела Яковлева, работавшего в архиве, все же уловил сходство, а затем уж эксперты без особого труда доказали, что это один и тот же человек.

Это было огромной удачей. Турецкий сдвинул в сторону все папки и углубился в изучение дела.

Марат — это была не кличка, а настоящее имя. Марат Сергеевич Рогожин. 1944 года рождения, коренной москвич. Из семьи служащих. Беспартийный. Образование высшее: институт легкой промышленности, профессия — механик-технолог. После окончания института отработал положенные три года по направлению — мастером, а затем начальником смены в крупном московском швейном объединении, затем уволился и устроился главным инженером на небольшую швейную фабричонку в одном из подмосковных городов. Здесь он и был арестован первый раз и привлечен к уголовной ответственности по факту выпуска и подпольного сбыта неучтенной продукции. Но доказательств его прямого участия в этой обычной для тех лет афере у следствия не хватило, и дело против него было прекращено из-за недостаточности улик. Некоторое время он еще проработал на фабрике, а затем перешел на другую, в том же городе. Это была даже не фабрика, а швейная мастерская, принадлежащая местной артели инвалидов. Здесь-то он и развернул довольно масштабное подпольное производство: покупали по оптовым ценам на заводах-изготовителях ткань и шили из нее джинсовые юбки, которые тогда входили в моду. Продукцию реализовывали через комиссионки и промтоварные магазины по поддельным накладным. Притом не только в Москве, но и в других городах Московской и Ярославской областей. Товар шел хорошо, стоил недорого, но оборот был настолько велик, что доход цеховиков, как называли в то время таких людей, исчислялся десятками тысяч рублей в месяц — деньги по тем временам огромные.

За эту деятельность Марат был арестован второй раз, и на этот раз ему не удалось выкрутиться. Его осудили по статье 153 Уголовного кодекса РСФСР.

Турецкий поднялся из-за стола и подошел к книжному шкафу. Отыскал томик кодекса выпуска примерно тех лет. Статья 153 называлась: «Частнопредпринимательская деятельность и коммерческое посредничество». И хотя Турецкий знал эту статью и, случалось, вел дела такого рода, еще будучи молодым следователем, он внимательно, уже как бы из другого пласта времени, перечитал ее. В ней было:

«Частнопредпринимательская деятельность с использованием государственных кооперативных или иных общественных форм — наказывается лишением свободы на срок до пяти лет с конфискацией имущества, или ссылкой на срок до пяти лет с конфискацией имущества, или штрафом от двухсот до одной тысячи рублей.

Коммерческое посредничество, осуществляемое частными лицами в виде промысла или в целях обогащения, — наказывается лишением свободы на срок до пяти лет с конфискацией имущества, или ссылкой на срок до трех лет с конфискацией имущества, или штрафом до семисот рублей.

Действия, предусмотренные частями первой или второй настоящей статьи, повлекшие обогащение в особо крупных размерах, — наказываются лишением свободы на срок до десяти лет с конфискацией имущества».

Турецкий только головой покачал: Господи, что же это были за времена! Что за времена, когда любая попытка человека честно, своим трудом заработать денег для своей семьи каралась Уголовным кодексом. До десяти лет! Как за убийство. Как за изнасилование. Как за разбой.

Но тогда это никому не казалось чудовищным. Суд признал обогащение в особо крупных размерах, и Марат получил семь лет с конфискацией имущества.

В лагере он провел три года, потом за примерное поведение был переведен «на химию» и еще через два года освобожден.

Видно, зона многому его научила, и с тех пор в сети правосудия он не попадал ни разу. Проходил свидетелем по самым разным делам, три раза привлекался в качестве обвиняемого, но всякий раз дело против него прекращалось либо из-за недостаточности улик, либо из-за исчезновения свидетелей, либо в связи с отказом свидетелей от своих показаний.

А между тем деятельность свою он не только не прекратил, но многократно расширил и расширял постоянно. Еще в доперестроечные времена он создал целую сеть подпольных цехов и даже фабрик, выпускавших ширпотреб «под фирму», организовывал артели золотоискателей, которые как бы существовали вполне формально и одновременно не существовали, потому что все намытое золото шло мимо государственной казны Марату, брал у колхозов подряды на строительство дорог, большую половину денег оставлял себе, меньшую делил между председателями колхозов и райкомовским начальством, а дороги «с твердым покрытием», возникнув на бумаге, как бы исчезали после первых весенних паводков.

Прибыли были огромные. Марат вкладывал их в расширение производства, в подкуп нужных людей и в создание системы безопасности, которая вначале страховала все звенья его деятельности от провалов, а затем превратилась в небольшую армию, с помощью которой он вторгался в сферы чужого бизнеса и избавлялся от конкурентов.

Антиалкогольная кампания открыла для Марата золотую жилу, водка из подпольных заводов, оборудованных вполне современно, шла нарасхват.

Марат был вездесущ и неуловим. Он ничего не делал своими руками, подставные лица в случае провала брали на себя всю вину, шли под суд, получали внушительные сроки, но уже через год-два чудесным образом оказывались на свободе, и главное — на вполне законных основаниях.

Появление в обновленной России финансового рынка заставило Марат включиться и в эту сферу деятельности. Он нанимал лучших специалистов, создавал банки и фирмы, занимавшиеся перекачиванием государственных кредитов в казну Марата, и можно было только догадываться об истинном размахе его деятельности. Формально же он числился генеральным директором небольшой фирмы «Эллада», занимавшейся торговлей импортной мебелью, и это, наверное, была самая честная и законопослушная фирма в Москве. Это было его прикрытие.

Еще даже не просмотрев все материалы до конца, Турецкий уже не сомневался, что выросшая в его сознании до зловещих размеров фигура этого маленького лысого человека с красным лицом стоит и за убийцами профессора Осмоловского и его лаборантки. Мишурин несомненно был человеком Марата: на нескольких снимках они стояли рядом и оживленно о чем-то разговаривали. Уж точно не о погоде. Человеком Марата был и Барыкин — Сергуня. Людьми Марата были и те, кто убрал Голышева после его провала.

Но ниточки, за которую можно было бы ухватиться, не было. Зацепку нужно было искать с другого конца: что за анализы делал профессор Осмоловский, что это за тайна, в которую он проник и которая стоила ему жизни?

Мелькнула мысль: а может быть, Косенков прав? Арестовать Мишурина, припереть к стенке неопровержимыми уликами, ошеломить внезапностью разоблачения и угрозой смертной казни, — может, и расколется? Турецкий понимал: вряд ли. Даже если запрятать его в Лефортово и держать под тройным контролем, он будет молчать, потому что прекрасно знает: он жив, пока он молчит.

И все-таки придется попробовать. Пусть Мишурин не сдаст Марата, но, может быть, про анализы хоть что-нибудь скажет?

Не лежала душа у Турецкого к такому решению, но иного выхода не было. Он потянулся к телефону, чтобы позвонить Яковлеву, но тот уже сам входил в его кабинет, и вид его не предвещал ничего хорошего.

Так и вышло.

— Только что сообщила «наружка» — ребята, которые вели Мишурина. Час назад он приехал на своей «Ниве» домой и пошел обедать. Через сорок минут вышел, сел в машину и завел двигатель. И… поехал. И…

— И? — повторил Турецкий, хотя уже догадывался, что за этим последует.

— Машина взорвалась. Мишурин — в клочья. У половины квартир стекла — вдребезги. Граммов триста тротила было подложено, не меньше. Наши туда уже выехали. Косенков тоже поехал.

— Не понимаю, — сказал Турецкий. — Когда был подложен тротил? Раньше? И он полдня с ним по Москве ездил?

— Не думаю. Подложили, вероятно, когда он обедал.

— А где же «наружка» была?

— Тоже отъехали пообедать, — объяснил Яковлев. — Говорят, их не было всего пятнадцать минут.

— Чтобы заложить взрывчатку, опытному человеку и пяти минут хватит.

— Значит, опытный человек и был, — хмуро согласился Яковлев.

— Знаешь, с кем бы я сейчас очень хотел бы поговорить? — спросил Турецкий.

— Догадываюсь. С ребятами из «наружки». Но это не по правилам, Саша, — напомнил Яковлев.

— По правилам, не по правилам! Конечно, не по правилам. А знаешь, что такое итальянская забастовка? Это когда все начинают работать точно по правилам — и работа останавливается.

Яковлев усмехнулся:

— Прибереги свое красноречие для другого случая. Я их уже вызвал. Сейчас будут.

Оперативники из системы наружного наблюдения, следившие за Мишуриным, вошли в кабинет Турецкого с понурыми лицами.

— Докладывайте, — распорядился Яковлев. — Обо всех его передвижениях и контактах — с утра.

— Вот — отчет, — старший подал Яковлеву лист бумаги.

— Так… 10.00 — вышел из дома и сел в машину. Направление — к центру. 10.34 — вошел в здание коллегии адвокатов. Пробыл там 44 минуты… Континенталь-банк — 30 минут… ТОО «Марина» — 22 минуты… А вот это интересно. 12.40 — подъехал к ресторану «Русь», пробыл 15 минут.

— Не заметили, с кем он там встречался? — спросил Турецкий.

— Нет. Мы не решились зайти внутрь: вид не тот.

— Ладно, идем дальше, — продолжил Яковлев. — 14.30 — подъехал к дому и пошел обедать…

— Он каждый день обедает дома, — попытался объяснить младший из оперативников. — И каждый раз — по сорок минут. Вот мы и решили тоже… перекусить.

— И перекусили, — съязвил Турецкий.

— Мы осознаем свою вину и готовы понести наказание, — твердо произнес старший.

Ребята были молодые и так искренне расстроены, что Турецкий решил их утешить.

— Ладно, не убивайтесь. Его все равно бы взорвали. Не сегодня, так завтра утром. Где он машину оставляет?

— На открытой стоянке, метрах в ста от дома. Стоянка не охраняется.

— Вот на стоянке и подложили бы бомбу. Ночью.

— Подготовьте отчет по всей форме, — распорядился Яковлев.

— Слушаюсь! — Старший взял свой лист.

— Минутку, — остановил его Турецкий. — Вы хвоста за собой не заметили?

— Нет, — не слишком уверенно ответил старший. — Повисла, правда, какая-то «шестерка», серая, минут двадцать ехала за нами, потом свернула. Мы еще последили — решили, что вряд ли хвост, просто случайность.

— Во сколько вы видели эту «шестерку»?

— Примерно за час до того, как он приехал домой. — Он заглянул в листок, уточнил: — В 13.30. Когда возвращался из «Руси».

— Ясно. Можете идти, — разрешил Турецкий.

Оперативники вышли. Вместе с ними уехал и Яковлев.

Турецкий присел на подоконник и закурил «Космос».

Но сигарета была сырая, с тугой набивкой. Турецкий раздраженно ткнул ее в пепельницу и пошел к Меркулову.

Меркулов сидел за своим письменным столом в сильных, для чтения, очках и при свете настольной лампы изучал какие-то документы.

— Извини, Костя, что отрываю тебя от работы. Но дело наше принимает скверный оборот. Очень скверный, — повторил Турецкий.

Меркулов снял очки, выключил лампу и кивнул:

— Слушаю.

Когда Турецкий закончил свой рассказ, спросил:

— Думаешь, Мишурина пасли?

— Да. Люди этого Марата. Рогожина. И начали в 13.30. Видно, они поняли, что Мишурин едет домой, и опередили — и его, и наших. Они наверняка уже были возле дома, когда Мишурин подъехал. И выжидали момент.

Турецкий помолчал. Потом спросил:

— Во сколько у нас был Грошев?

— Около часа дня, — ответил Меркулов. — Да, около часа.

— Мишурин в это время уже уехал из «Руси»… Значит, он им позвонил сразу же, как только вышел от нас. Не теряя ни минуты… Что же это такое? А, Костя? — В голосе Турецкого прозвучала растерянность.

— Не спеши с выводами, — проговорил Меркулов. — А сделай вот что. Поезжай в отдел кадров ГУВД, включи все свое обаяние и выясни, кто рекомендовал им Голышева. Приказ ясен? Действуй!

Турецкий вышел.

Не успел Меркулов углубиться в бумаги, как в дверях его кабинета появился Косенков. От его одежды явственно тянуло гарью, руки и часть щеки были в саже.

— Можно, Константин Дмитриевич? Александр Борисович куда-то уехал, а дело важное.

— Хоть бы однажды кто-нибудь пришел ко мне не с важным делом, а с каким-нибудь пустяком! Входи.

— Я только что с места происшествия…

— Это я носом чую. И с какого происшествия — тоже знаю. Хоть умылся бы. Гарью от тебя несет — как с пожара приехал.

— А там и был пожар, — объяснил Косенков. — Правда, небольшой, быстро потушили. Эксперты уверены: взорвали по радиосигналу.

— Ну и что же ты там обнаружил такого, что даже обычный твой сонливый вид сбило? — поинтересовался Меркулов.

Косенков выложил на стол конверт.

— Здесь — то, что было в карманах Мишурина: документы, права, немного денег. Но знаете, что я нашел в его брючном кармане, маленьком таком, ну, как говорят, в пистоне?

— Пока не знаю. Может, скажешь?

Косенков бережно достал из кармана пакетик, в какие обычно складывают вещественные доказательства, и протянул Меркулову. В пакетике была видна темная ампула, наполовину заполненная каким-то порошком.

— Вот. Я думаю, что это ампула, анализ которой делал профессор Осмоловский.

Меркулов вытряхнул ампулу из пакета, поглядел ее на свет, потряс, даже понюхал.

— Что это такое?

— Это вы у меня спрашиваете? — удивился Косенков. — Профессор Осмоловский три с лишним часа работал, чтобы определить.

— Вот что, — решительно сказал Меркулов. — Бери эту ампулу и лети в институт Осмоловского. Пусть сделают анализ.

— Может, Турецкий пусть съездит, — попробовал отказаться Косенков. — Его там все знают.

— Турецкий занят сейчас. А ждать нам недосуг.

— Но ампулу нельзя разрушать. Турецкий говорил. Клиент специально предупреждал, что от соприкосновения с воздухом свойства вещества меняются.

— Да и пусть меняются, — отмахнулся Меркулов. — Опыты проводить с ним мы не собираемся. Нам нужно просто знать, что это за вещество.

— Но… профессора же нет…

— Неужели ты думаешь, что в институте нет специалиста, который не сумеет сделать спектральный анализ? Не вскрывая ампулы — да, это, возможно, только Осмоловский и мог. А обычный… Бери машину и поезжай. Я позвоню директору НИИ, попрошу, чтобы они сделали быстро. А ты жди и с результатами — сразу ко мне!..

Минут двадцать Меркулов дозванивался в НИИ. Директор сразу вник в суть просьбы и сказал, что анализом займутся немедленно и вряд ли это займет больше получаса.

— Спасибо, — искренне поблагодарил Меркулов.

Прошло часа полтора, прежде чем появился Турецкий. Он опустился на стул и сухими ладонями крепко потер лицо, как бы сгоняя усталость.

— Драй-джину бы сейчас. А, Костя? Может, организуем?

— Не тяни. Узнал?

— Узнал. Замначальника отдела кадров сразу вспомнила: Голышева рекомендовали ей из ФСБ, начальник отдела. Она даже фамилию его записала. Я поехал к нему. Он тоже вспомнил: да, звонил, по просьбе знакомого.

— Кто же этот знакомый?

Турецкий помолчал и коротко ответил:

— Грошев.

— Все сходится, — констатировал Меркулов. — Да, сейчас бы драй-джину… Или просто водки.

— Что будем делать, Костя? Нужно идти к генеральному.

— Зачем?

— Ну, как? Просить санкции: на прослушку, наружное наблюдение.

— А тех санкций, что ты уже получил, тебе мало?

— Но ты же сам понимаешь: случай особый. Начальник РУОП! Слишком крупная фигура. Разве не так?

— Не даст, — коротко ответил Меркулов.

— Ты уверен?

— На шестьдесят процентов. Даже на семьдесят.

— Почему?

— Именно потому, что Грошев — слишком крупная фигура. А он — слишком молодой генеральный прокурор. И для него твоих предположений мало.

— Наших, — поправил Турецкий. — Какие же это предположения? Это — факты.

— Факты, не подтвержденные документально, — это всего лишь предположения. Не даст, — повторил Меркулов. — Может быть, и я на его месте не дал бы.

— А что бы ты сказал?

— А вот что: поработай-ка ты еще, дорогой товарищ Турецкий. И добудь хотя бы один достоверный, документально подтвержденный факт. И тогда приходи.

— Что ж, придется поработать еще, — согласился Турецкий.

Меркулов взглянул на часы.

— Что-то наш Косенков задерживается. Пора бы ему уже быть здесь.

Косенков появился через двадцать минут. Вид у него был не сонный, как обычно, не возбужденный, как после приезда с места происшествия, а скорее — чрезвычайно озадаченный.

— Сделали анализ? — спросил Меркулов.

— Сделали. — Косенков выложил на стол расколотую ампулу с остатками вещества в пакетике и лист бумаги с разноцветными, разной толщины линиями. — Вот это и есть спектральный анализ. Оказывается, у каждого материала эти линии свои. Как отпечатки пальцев у человека. По их сочетанию и определяется состав вещества.

— Так что же это за вещество?

— Редкоземельный металл литий. Самый легкий металл в мире.

— Где применяется — спросил?

— Спросил. Тот, который делал анализ, объяснил: в самых разных областях. От металлургии до силикатной промышленности. Причем силикатная промышленность — самый крупный потребитель соединений лития. Силикатная — это же где кирпичи делают, правильно?

— Ничего не понимаю, — признался Турецкий. — Из-за кирпичей не убивают профессоров.

— Не спешите с выводами, друзья мои, давайте-ка заглянем в умную книгу. — Меркулов нашел на книжном стеллаже том Большой Советской Энциклопедии, раскрыл его. — Так… Лисохвост… Листоносы… Литейная форма… Литературный фонд… Литиевые руды… А вот и сам литий! Ух ты, длинная какая статья! «Литий, химический элемент I группы периодической системы Менделеева… относится к щелочным металлам… Был открыт… это нас не очень интересует… Физические и химические свойства… Получение и применение… Вот: важнейшая область применения лития — ядерная энергетика. Изотоп Литий-6 — единственный промышленный источник для производства трития по формуле… Жидкий литий используется в качестве теплоносителя в урановых реакторах… Крупнейшим потребителем соединений лития является силикатная промышленность… в черной металлургии…» И так далее.

— Ну и что мы выяснили? — спросил Косенков.

— Минутку-минутку. Вот это место кажется мне интересным: «Изотоп Литий-6 — единственный промышленный источник для производства трития…» А ну-ка глянем, что это за тритий?

— Это какой-то изотоп водорода, — припомнил Косенков из полузабытого курса школьной химии.

Меркулов уже листал другой том:

— Трирема… Тристания… А вот — тритий: «радиоактивный изотоп водорода»… правильно ты сказал… Открыт… Получают… Стоп! Внимание! «Тритий применяется как важнейший компонент в реакциях термоядерного синтеза и как горючее в термоядерных бомбах…» Как горючее в термоядерных бомбах, — повторил Меркулов. — Ясно? — И сам себе ответил: — Ясно-то ясно, но при чем тут Марат?..