Кто-то внутри

Глава 3

На разных уровнях война выглядит по-разному.

Для обычного пехотинца война — это когда он стреляет в незнакомого парня, а тот стреляет в него, и оба надеются успеть первыми. Это долгие изнурительные марш-броски, долгие и изнурительные часы ожидания, иногда и под артиллерийским огнем противника, и короткие минуты боя, каждый из которых может стать для тебя последним.

Для генерального штаба война — это игра в шахматы, это стрелочки на карте, математическая задача, которую нужно решить, создав огневой и численный перевес на конкретном участке фронта.

На один уровень ниже война — это в первую очередь логистика. Это десятки тысяч людей, которых надо доставить из пункта А в пункт Б, одеть, накормить и снабдить боеприпасами, и сделать все это вовремя, и чтобы ничего не потерялось по дороге. Да простят меня пехотинцы, но, пожалуй, это одна из самых сложных задач.

Для артиллериста война — это геометрия. Накрыть квадрат, скорректировать огонь, при необходимости — повторить.

А на нашем уровне это интеллектуальный поединок, противостояние разумов, придумывание схем, которые не сможет предугадать противник, разгадывание тех загадок, что он придумал для нас. Сила важна, но не менее важно искусство ее применения. В военной академии нас учили именно этому — искусству.

Когда не заставляли строем по плацу маршировать, конечно.

Мой противник выстроил хорошую защиту. Но недостаточно хорошую. Разрушение проще, чем созидание. Когда ты творишь, ты должен учитывать все мелочи и нюансы, когда ты разрушаешь, тебе достаточно найти всего одну ошибку в конструкции, и порой этого может хватить, чтобы развалить целую крепость.

При условии, что тебе хватит времени, разумеется.

Но принимать решения в условиях цейтнота нас тоже в военной академии учили.

Я нашел лазейку и успел воспользоваться ей в тот самый момент, когда «мастодонт» выпустил по нашему расположению сразу три снаряда, и вероятно, наше противостояние свелось бы к боевой ничье или, если угодно, взаимному уничтожению, если бы не Петр.

Каким-то образом он сумел среагировать и умудрился изменить траекторию двух снарядов, которые летели прямо на нас. Он отправил их в сторону, и они взорвались метров на сто левее нашей позиции.

Третий он перехватить не успел, и тот взорвался прямо перед бруствером. Я оказался дальше всех он взрыва, и меня только качнуло взрывной волной и осыпало дождем из комков земли. Петр рухнул на землю, его то ли задело осколком, а то ли он попросту обессилел после такого выброса силы. Андрюша рухнул на четвереньки, но, судя по тому, что я успел заметить боковым зрением, отделался только легким испугом. И, может быть, легкой контузией.

Ближе всех к месту прилета стоял штабс-капитан Абашидзе, и я видел, как его тело отбросило в сторону.

Но все это я заметил мимоходом, а осознал уже и вовсе потом, так как всецело был поглощен своим поединком с защитой танка. Сразу же после выстрела я сумел обнаружить главный силовой кабель и устроил в нем замыкание. Я потом добрался до аккумуляторов, выкачал из них всю энергию и высвободил ее там же, на месте.

Полагаю, после шквала молний, устроенного мной в ограниченном и замкнутом пространстве «мастодонта», выжить из членов экипажа не удалось никому. Разве что мой «коллега» успел закрыться в последний момент.

Я бы, наверное, успел. У истинного повелителя молний должна быть отличная реакция, не зря же наша стихия считается самой быстрой из боевых.

В любом случае, он — единственный, у кого были хоть какие-то шансы выжить.

Танк не завалился набок с оглушительным шумом. Его ноги не подогнулись, языки пламени не вырвались из щелей между бронепластин, его корпус на развалился на части от взрыва сдетонировавшего боекомплекта. Он просто остановился и стоял так, не подавая никаких признаков жизни. Очевидно, сработала резервная система стабилизации или что-то в этом роде.

Но продолжать идти и стрелять в нас он уже не пробовал.

Для его создателей это должно быть очень печально. Одно из первых испытаний современной машины прорыва, проведенное в реальных боевых условиях, закончилось еще до того, как их аппарат добрался до первого ряда наших траншей. Причем, сама машина-то у них получилась отличная, просто им фатально не повезло встретить на линии соприкосновения наш отряд.

Или, если еще точнее, меня.

Петр с Андрюшей, при всем моем уважении к их боевым способностям, с этой штуковиной ничего бы поделать не смогли. Есть задачи, которые в лоб не решаются, или требуют для решения слишком много ресурсов. Больше, чем у нас в данный момент есть.

Я потряс головой, стараясь избавиться от звона в ушах. Похоже, что меня тоже слегка контузило, но в тот момент я этого даже не заметил.

Андрюша уже поднялся на ноги и брел по направлению к Петру. Там мы и встретились.

Петр был жив, хоть и без сознания, и, на первый, взгляд абсолютно невредим. По крайней мере, он не плавал в луже собственной крови, она не била фонтаном из разорванных артерий, и все конечности тоже присутствовали на своих местах. Скорее всего, тут даже взрыв ни при чем, он просто лишился чувств от перенапряжения.

Через пару минут очнется, через пару часов полностью вернется в строй.

Повезло.

Вот кому не повезло, так это штабс-капитану Абашидзе. Его отбросило на несколько метров, ноги были вывернуты под неестественным для человека углом, правую руку оторвало напрочь. Вдобавок, какой-то осколок снес ему половину головы, так что можно было рассмотреть мозг и белеющие кости черепа.

Жаль. Он был неплохим командиром.

Теперь нас на какое-то время должны вывести из боя. До тех пор, пока мы не дождемся нового. Это если нашу спецроту и вовсе не расформируют.

Мы с Андрюшей плюхнулись на землю рядом с Петром. По большому счету, сегодняшний бой для нас был уже закончен. Мы свою задачу выполнили — остановили атаку, достаточно громко заявив о своем присутствии. А это значило, что даже если бы штабс-капитан остался жив, нас бы все равно отсюда куда-нибудь в другое место перебросили.

Как обычно после боя, я чувствовал… Да ничего особенного я не чувствовал. Ни воодушевления, ни опустошения, ни даже удовлетворения от хорошо проделанной работы. В глобальном раскладе этот бой ничего не менял. Мы всего лишь решили одну задачу из бесконечной череды задач. Выиграли битву, но сколько таких битв еще впереди?

До победы, до полной капитуляции противника было еще очень далеко, а мы все знали, что воевать придется именно до нее. Ни на какие компромиссные варианты, никакие мировые соглашения и даже временные перемирия и прекращение огня государь уже не пойдет.

Он слишком хорошо запомнил уроки прошлого раза.

— Что нам теперь делать? — спросил Андрюша.

Звон в ушах вроде бы стихал, но я все равно еле расслышал слова виконта.

— Тащить Петра к медикам, — сказал я.

Петр, конечно, здоровенный, но ведь и нас двое, как-нибудь донесем. А там и сестричка может встретиться, с которой у него вчера не сложилось…

Откуда-то спереди, со стороны первой линии наших траншей, послышалось раскатистое «Ура!», донеслись одиночные выстрелы. Кто-то из офицеров решил выслужиться и получить внеочередное продвижение по службе. И, чем черт не шутит, возможно даже личную благодарность от государя.

— Что происходит? — непонимающе спросил Андрюша.

— Они поднимают солдат для контратаки, — сказал я. — Точнее, уже подняли.

— Как такое возможно? Без артподготовки?

Андрюша, как я уже говорил, недавно выпустился из академии, поэтому до сих пор пребывал в плену иллюзий, что все должно делаться по учебнику. А по учебнику контратака была невозможна.

В ней не было никакого стратегического смысла — у нас была прекрасно укрепленная линия обороны, и не было резерва, который мог бы позволить нам развить успех в случае удачного прорыва линии обороны противника. Но учебники зачастую уделяют слишком мало внимания одному из основных факторов, влияющих на принятие решений в боевых условиях.

Человеческому.

А если еще точнее, офицерскому.

Там, на поле боя, аккурат перед нашими позициями, стояла инновационная боевая машина вермахта. Стояла практически неповрежденная, и наши инженеры дорого бы дали, чтобы покопаться в ее внутренностях и ознакомиться со свежими германскими разработками. Вполне вероятно, что таковое знакомство могло бы дать ощутимый толчок всей нашей оборонной промышленности, и, вне всякого сомнения, генштаб отметил бы офицеров, которые захватили бы этот трофей.

Но проблема была в том, что «мастодонт» был слишком большой, слишком тяжелый и слишком неудобный, чтобы просто отбуксировать его за линию фронта. И значит, линию фронта надо было подвинуть, хотя бы на то время, которое позволит нам изучить обездвиженную технику врага.

И даже если командование осознавало, как дорого нам обойдется такая возможность, это бы все равно никого не остановило. Ведь гибнуть будут в основном простые солдаты, крестьянские сыны, а ценность их невелика. По крайней мере, в сравнении с возможной добычей.

Бабы новых нарожают.

А я ведь даже не поинтересовался, кто непосредственно командует на этом участке…

Андрюша поднялся на ноги и полез на бруствер. С каждым шагом его походка становилась все тверже, а значит, он подключил внутреннюю подпитку. Он готовился к бою.

— Куда вы, виконт? — поинтересовался я, хотя все и так было достаточно очевидно.

— В контратаку, граф, — сказал он. — Думаю, что огневая поддержка им не помешает.

Я лишь плечами пожал.

Вообще-то, это не наша работа — в штыковую ходить. Более того, это было прямое нарушение приказа «без нужды не высовываться», полученного нами от штабс-капитана Абашидзе еще во время первого с ним знакомства, когда он только принимал командование спецротой.

Но штабс-капитан Абашидзе был мертв, а я, хоть и старше, выше по происхождению и больше провел времени на войне, находился с Андрюшей в одном чине и приказывать ему не мог.

И примерно догадывался, к какому дьяволу он меня пошлет, если я попробую.

Поэтому я снял куртку, свернул ее, положил Петру под голову и убедился, что прямо сейчас его жизни ничего не угрожает. А потом полез на бруствер следом за Андрюшей.

Да, это было глупо, безрассудно, по-мальчишески, это нарушало все инструкции, и сам я, по большому счету, этого не хотел, но негоже своего брата по оружию одного на поле боя бросать.

Германцы, конечно, не могли ожидать нашей контратаки, но глупо было бы думать, что они окажутся к ней не готовы. Мы не преодолели и половины разделяющего нас расстояния, как заговорили их пулеметы, и солдаты вокруг нас начали падать. И не было с нами штабс-капитана Абашидзе, который мог бы поставить завесу, и не было с нами Петра, который мог бы отклонять пули.

Зато был Андрюша.

Он зачерпнул огонь от догорающих танков первой волны, перебросил его над нашими головами и обрушил на траншеи противника огненный вал. Большая часть пулеметов сразу же захлебнулась.

Откуда только у виконта силы берутся?

Впрочем, его сила в контроле стихии, а огня на поле боя было еще предостаточно. Моя же проблема заключалась в том, что я в этой ситуации мог опираться только на собственные запасы энергии, которых хватало примерно на четыре минуты интенсивного боя. И восполнить их в срочном порядке было негде, потому что все источники электричества находились слишком далеко.

Папенька способен продержаться пятнадцать минут, но он меня в два раза старше, он — великий князь, один из основных столпов, на которых держится империя, представитель старшего поколения, которое делали из другого теста. Богатыри, не мы.

Дед так вообще о нескольких часах говорил, но, во-первых, скорее всего, он просто болтал, рассказывая внуку сказки, ничего общего с реальностью не имеющие, а во-вторых, войны в его времена все же были несколько иными.

А может быть, он и правда на такие подвиги был способен, теперь уж не узнать. Да, были ж люди в то время, богатыри, не мы…

Из других средств поражения у меня с собой был лишь револьвер системы Нагана, доработанный нашими тульскими оружейниками, с семью патронами в барабане и еще горсткой в закрытом кармане, карманный двухзарядный «дэрринджер», из которого только застрелиться можно, и нож.

Как бы там ни было, именно с этим арсеналом я и добрался до первой линии германских траншей, в которой уже кипел бой, и русские пехотинцы добивали остатки пехотинцев германских. Делали они это в большой спешке, потому что понимали, что противник попытается свою позицию вернуть, и как можно быстрее, а потому надо было развернуть пулеметы, распределить стрелков и готовиться отражать уже их штурм.

Я застрелил двух особенно настырных германцев, а третьего поразил молнией, вызвав среди наших рекрутов небывалое воодушевление. Можно подумать, что присутствие сразу двух аристократов — эффект от присутствия Андрюши они могли увидеть и ранее — делало нашу попытку менее самоубийственной.

Ко мне подбежал молодой пехотный капитан.

— Вы? — требовательно спросил он.

— Поручик Одоевский. Спецвойска.

— Значит, — он махнул рукой в ту сторону, где посреди догорающих танков стоял одинокий «мастодонт». — Это ваша работа?

— Наша, — сказал я.

Что ж, теперь он знает, из-за кого их всех в атаку послали. По лицу капитана невозможно было определить, рад ли он, что мы здесь и готовы поддержать пехоту, или ненавидит ли он нас за то, что его пехота вообще тут оказалась.

— Сколько вас?

— Двое.

Гримаса сожаления скользнула по его лицу. Двое — это мало. Мы это понимали, и он это понимал.

— И что вы умеете, поручик?

— Огонь и молнии, — сказал я. — Но вы сильно на нас не рассчитывайте. Фронт мы за вас не удержим.

— Прикройте фланг, — буркнул он и убежал куда-то дальше по траншее.

Андрюшу я из вида потерял, но не сомневался, что он где-то здесь и прямо сейчас требует, чтобы для него развели костер. Чем больше пламени, тем легче Андрюше им манипулировать.

Бой в траншее уже закончился, повсюду лежали мертвые тела, половина из которых была обуглена. Но надо отдать солдатам кайзера должное, даже после того, как Андрюша пустил в ход свою силу и принялся жечь их с эффективностью роты огнеметчиков, они не дрогнули и не побежали.

Я присел на земляной выступ и принялся перезаряжать револьвер. Наверное, в глубине души я надеялся, что наше командование что-то сообразит и сейчас прибежит вестовой с приказом отходить на исходные рубежи, или хотя бы передаст нам с Андрюшей распоряжение отступить, потому что рисковать жизнями дворянских сынков может быть опасно для дальнейшей военной карьеры. Думаю, что получив прямой приказ, Андрюша не стал бы его игнорировать даже несмотря на весь свой юношеский идеализм.

С другой стороны, командование могло решить, что наше присутствие в бою поможет выиграть время.

Но, скорее всего, оно о нашем существовании даже и не вспомнило. Штабс-капитан Абашидзе мертв, Петр без сознания. Спецрота? А была какая-то спецрота?

Я не боялся драки, я просто не видел в ней особого смысла. Подумаешь, шагающий танк… Их и сделано-то всего несколько штук, и этот экземпляр даже первой проверки боем не выдержал. А если мне в следующем бою голову отстрелят, я даже не успею никому рассказать, как я этого «мастодонта» остановил. Хотя, положа руку на сердце, ничего особо сложного в том не было, и большой ценности сия информация не имеет. Они следующий танк все равно по другой схеме защищать будут, потому что рисунок поля — штука индивидуальная и от конкретного носителя силы зависит.

А я все-таки не один такой умелец, наверняка есть ребята и посмышленее. Я же просто в нужном месте в нужное время оказался.

Или, напротив, в ненужное время в неподходящем месте, это с какой стороны на ситуацию посмотреть.

Как бы там ни было, вестовой не прибыл, а если и прибыл, то уже слишком поздно.

Германцы появились раньше.