Кто в армии служил...

Сборы по подготовке командиров батарей

Говорят, что история повторяется дважды – сначала в виде трагедии, а второй раз – в виде фарса.

Блинову не повезло – он служил в армии и три раза был на различных сборах. В конце концов он стал испытывать ностальгию по казарме. Дело в том, что чем больше регламентирована жизнь, тем меньше обычных забот и обязанностей, тем свободнее ощущает себя интеллект человека. Один из великих французских философов вступал в армию для того, чтобы заниматься философией, а основную идею продумал в экстремальной ситуации во время войны, проведя сутки где-то в деревне за печкой. Многие начинали писать в тюрьме и на каторге (не дай бог). Если к этой свободе добавить еще библиотеку, общение с себе подобными и возможность иногда выпить, то можно пережить бессмысленность воинской службы в мирное время, ее тяготы и лишения и даже тупость и хамство старших по званию.

По бессмысленности и результату офицерские сборы для призванных в армию военнообязанных можно сравнить только с тренингами и обучающими семинарами, на которые теперь модно направлять сотрудников в солидных компаниях. Беззаботное времяпровождение с некоторой пользой (сертификат) для самих сотрудников (особенно, для тех, кто не умеет и не хочет работать самостоятельно), минимальной пользой для компании, зато с большой пользой для организаторов.

Не прошло и трех лет после дембеля, как Блинова призвали на сборы по подготовке командиров батарей. Зачем нужно столько командиров батарей уже списанной техники, никому не известно. Известно только, что проще команду выполнить, чем ее обсуждать. Недалеко от города Ош на юге Киргизии была размещена какая-то кадрированная часть (техника законсервирована, а личного состава нет, за исключением некоторых старших офицеров), при которой и проводились эти сборы.

На сборы прибыло порядка ста тридцати человек со всего Союза, от Грузии до Сахалина. Вряд ли можно было понять, по какому принципу комплектовались эти сборы. Здесь были молодые люди и мужики от двадцати трех до сорока лет, служившие и не служившие, зенитчики и черт-те кто. Ребята из Аджарии попали совершенно случайно – просто некого было по пришедшей разнарядке послать, у них даже высшего образования не было. Они вели себя скромно и все свободное время играли в футбол. Разместились в палатках по шесть человек в два яруса. Стояло, слава богу, лето, и можно было обходиться без печек.

Сугубо мужская компания, практически никакой дисциплины, незамысловатые занятия (в основном лингвистические игры типа – угадать слово из пяти букв, составить максимально возможное количество слов из букв заданного, крестики-нолики и др.), хороший сон после обеда, спорт (для некоторых книги), карты, выпивка. Почему-то обходилось без женщин.

С самого первого дня народ, призванный на сборы, начинает кучковаться – разбиваться на кучки, как неухоженная газонная трава. Причины объединения в кучки могут быть самыми разными – от общности интересов до соседства по палатке. В какие-то моменты разные кучки объединяются для совместного противостояния начальству. В принципе, народ кучкуется всегда и везде, но в местах длительного совместного проживания это проявляется наиболее ярко. Кучка может защитить, отстоять перед начальством, в кучке можно веселее провести время. Но, с другой стороны, в кучке приходится соблюдать неформальную кучковую мораль, а именно, помогать, защищать, делиться и т. д. Всегда находятся люди, которые не хотят кучковаться и стараются сохранять независимость, но даже им иногда приходится к кому-нибудь присоединяться.

Блинов оказался в кучке из 6–8 человек – все они закончили один университет, играли в слова и карты, любили выпить и не любили армию. Так получилось, что у кого-то в гарнизоне оказался знакомый, призванный на два года, и у него спрятали гражданскую одежду (в партизанской форме в городе ни выпить, ни погулять). Первое время, когда еще были деньги, в субботу и воскресенье они переодевались в гражданку и ехали гулять в город. Через пару недель деньги у всех закончились, и все жили ожиданием переводов из дома. Переводы были растянуты во времени, и на городские рестораны денег уже не хватало. Стандартным развлечением стали походы вечером на каменистую гору, расположенную недалеко от гарнизона. На деньги, которые удавалось наскрести, набирали дешевого портвейна, высокая рентабельность которого была доказана еще Зайцевым (Блинов рассказал о нем), и плавленых сырков. Обычно в разных местах горы собиралось несколько кучек с аналогичными намерениями и запасами. Вечером на горе было прохладно, очень близко светили звезды. Портвейн расслаблял и развязывал язык. Был один интересный парень, который всегда напивался вусмерть, и его приходилось тащить в гарнизон. Его старались избегать, уходили на гору тайно, но ничего не помогало – у него был нюх, и он всегда безошибочно находил их. В конце концов пришлось смириться.

Город Ош кроме пары ресторанов запомнился городским парком, в беседках которого местные мужчины целыми днями пили зеленый чай (злые языки говорили, что их женщины и дети в это самое время работают на хлопковых полях). Чайник стоил всего пять копеек, так что, на худой конец, на чай с лепешкой какие-то копейки всегда можно было найти (портвейн разливали под полой). Так, полулежа на ковре за низеньким круглым столом, можно было убить время, которое никак нельзя было употребить на что-нибудь полезное.

По понедельникам начальник сборов, вредный, стукаческого типа майор, проводил общий развод. После уморительных формальных процедур построения и доклада этот майор с упорными терпением и тупостью все два месяца читал нотацию, начинавшуюся фразой, которая стала на сборах крылатой: «Продолжается употребление спиртных напитков, продолжается курение в палатках…». Народ одобрительно гудел, так как никаких мер борьбы с этими вредными в советской армии явлениями никто не предпринимал, хотя речь всегда заканчивалась обещанием найти и наказать виновных.

За два месяца случилось только одно серьезное происшествие.

Обед в солдатской столовой, мягко говоря, своеобразен. Столы рассчитаны на десять человек, которые размещаются на двух скамейках. На столе – десять алюминиевых мисок и два котелка. В одном – первое (жидкая баланда с несколькими, намного меньше десяти, кусочками не то мяса, не то сала, не то косточек, которые нужно как-то разделить), в другом второе (аналогичная баланда, но в виде каши). Плюс хлеб и какое-то питье. К обеду все уже голодны, потому что завтрак (хлеб с маслом и что-то вроде каши) происходит рано, в восемь утра. Столовая была летняя, так что в ней был свежий воздух и стояла веселая атмосфера – занятия на сегодня закончились, осталось поесть, поспать и поиграть или выпить.

В тот день обед, как обычно, гремел мисками и ложками, когда вдруг кто-то истерично заорал: «В супе черви!» Все стали присматриваться к содержимому миски, и действительно, в том, что должно было называться мясом, обнаружили червячков. Слабонервные выскакивали, чтобы сблевнуть. Более серьезные тут же вспомнили восстание на броненосце «Потемкин» и начали бузить. Такая причина. Поднялся гвалт – все кричали и стучали ложками по мискам и столам, а потом с призывом «Братва, едем на обед в Ош!» начали стихийно расходиться. В это время прибежал начальник сборов вместе с двумя капитанами, и им удалось каким-то образом построить большую часть сборов. Майор сказал, что, действительно, в первом было испорченное мясо, и виновные будут наказаны, но во втором мясо нормальное (он сам только что попробовал), и призвал всех вернуться в столовую и съесть второе. Но тут сборы проявили редкое единодушие – несмотря на вопли майора, все дружно разбрелись и из гарнизона вышли кто куда. На ужин никто не явился.

Вечером большинство были в поддатом состоянии и веселы. Буза продолжалась. Настроение было такое, что теперь у них есть полное право послать все куда подальше, по крайней мере сегодня. Пили вино, пели песни и играли в карты. Разве что девушек, как всегда, не было (если бы сборы происходили в наше время, девушки были бы точно). Бузили даже те, кто в общем-то достаточно лояльно относился к сборам, в силу природного чувства ответственности (бывает и такое, и с такими людьми приятно работать) или солидной должности. Один мужик по фамилии Калюжный (очень какая-то солидная фамилия) прибыл на сборы из Красноярского горкома партии. Ему было больше сорока лет, и по виду он был кем-нибудь на уровне зам завотдела. Молодежь на сборах не знала, большая это должность или нет, но обращались к Калюжному уважительно, несмотря на то что он относился к сборам добросовестно и как коммунист помогал начальнику сборов, как мог. Возможно, в Красноярск пришла разнарядка на приличного коммуниста – вот он и попал.

Редко пьющие люди, выпив больше нормы, ведут себя неадекватно. Большинство, конечно, просто вырубаются, блюют и сильно мучаются по утрам. Но Калюжный был здоровый мужик из Сибири, и он поймал кураж. Он затягивал традиционные застольные песни типа «Из-за острова на стрежень» или «Славное море – священный Байкал».

Ближе к отбою к палаточному городку подошел дежурный по части капитан Мамиконов. На сборах капитан Мамиконов вел занятия по тактике ведения современного боя. Капитан участвовал в войне Израиля с Египтом и рассказывал некоторые эпизоды из этой войны. К нему относились нормально – все-таки воевал человек. Когда он рассказывал, как однажды израильские «Миражи» разбомбили одну их позицию и нельзя было вынести раненых, потому что бомбы рвались в течение трех суток, у него на глазах были слезы. Капитан строго потребовал прекратить веселье и разойтись. Ну, на разойтись у нас, как известно по Владимиру Высоцкому, сразу соглашаются и начинают «расходиться». Сначала капитана приглашали поддержать компанию, потом пытались уговорить оставить их в покое – мол, через час-два сами утихомирятся, потом заговаривали зубы, но капитан был неумолим.

Тогда ему стали популярно объяснять, что гнилым мясом даже офицеров запаса кормить нельзя, и разговор перешел в стадию взаимных обвинений на все более повышенных тонах. Больше всех выступал как раз Калюжный – он все время пытался объяснить капитану, что он, Калюжный – большая шишка, а Мамиконов какой-то капитан, который, опять же по Высоцкому, никогда не будет майором. Это задело капитана за живое, и он начал орать, что он-де наводил порядок в Чехословакии и наведет порядок и здесь, в Оше. Дальнейшее произошло так быстро, что никто не заметил процесса. Все увидели результат – каким-то непонятным образом Калюжный опустил фуражку капитану на уши. То ли фуражка было большая, то ли голова или уши маленькие, то ли Калюжный был очень здоров. Это был перебор. Капитан схватился за кобуру, но одумался, махнул рукой и побежал в караульное помещение с криками: «Я сейчас вам всем покажу кузькину мать!» Кузькину мать обещают показать очень многие (даже Никита Сергеевич в ООН обещал), но никто ее так и не видел. На этот раз кузькина мать появилась в виде двух караульных с автоматами, которых привел капитан, чтобы увести Калюжного на гауптвахту – тот, осознав весь ужас положения, не сопротивлялся.

На следующий день начальник сборов и его помощники пытались закручивать гайки. Строили, выговаривали, угрожали. В части провели экстренное партийное собрание, на котором постановили – просить Красноярский горком партии исключить Калюжного из партии. Ужас. Попытки завязать базар пресекались жесткими командами и угрозами (смотрите, и вам на производство напишем) и заканчивались упражнениями типа – упал, отжался. Но постепенно пыл начальства стал угасать – Калюжный все-таки, в отличие от подавляющего большинства участников, к сборам относился добросовестно, был немолод и имел троих детей. Он был какой-то потерянный, пытался оправдываться, и его все жалели. Начальнику сборов говорили: «Вы что, товарищ майор, не русский, что ли? Ну капитан, он татарин, ему простительно – татары, сами знаете, они пьют по-другому. А вы-то что? Человек с Байкала приехал, решил спеть. Опьянел, потому что он же непьющий, коммунист, семьянин, а закусывать, между прочим, гнилым мясом не будешь». И т. д. Или: «Зачем вам, товарищ майор, ЧП (чрезвычайное происшествие) на сборах? Вам на пенсию надо подполковником уходить, а ЧП – сами знаете бюрократов, начнут задерживать».

Постепенно все сводилось к тому, что вы все, конечно, разгильдяи, но черт бы с ним, ну, побузили, зачем он фуражку на уши ему надел? Боевой капитан – ему обидно. Капитана уговаривали в каждом взводе, в котором он проводил занятия, извинялись и выгораживали Калюжного как могли. Блинов и Смолин пообещали сделать ему контрольную работу (капитан учился заочно в военной академии) по теории вероятностей. В конце концов Калюжный отделался чем-то более мягким, типа выговора с занесением или, может быть, даже без занесения. В коллективе всегда есть солидарность, надо только ее разбудить.

За неделю до окончания сборов, когда занятий как таковых уже не было, а все должны были готовиться к экзамену (никто, естественно, не готовился, разве что Калюжный, все играли нагло и даже в карты, практически на глазах у преподавателей). Тут капитан и напомнил Блинову со Смолиным о контрольной. Что делать – ведь обещали. Дело в том, что, несмотря на довольно большое количество математиков и физиков (по образованию), теорию вероятностей никто не знал. Отношение к этому предмету и его преподавание было таким, что единственное, что они усвоили, это то, что вероятность выпадения орла при подбрасывании монеты всегда равна 0,5. Но контрольные для заочников делали все – кто знакомым, кто за деньги. Если методичка (методическое пособие для решения контрольных) хорошая, то контрольную можно сделать, ничего не понимая в предмете.

Кроме методички Блинов со Смолиным нагло потребовали бутылку водки и разрешение покинуть часть на время выполнения задания. Смолин был большим и неуклюжим, как медведь. В детстве он был вундеркиндом, рано закончил школу и в университете начал заниматься какой-то физикой. Он не вступал в кучки, за исключением случаев, когда можно было выпить. У него было две странности. Во-первых, он не мог находиться в спокойном состоянии – он должен был либо что-то решать, либо двигаться. Во время послеобеденного сна, когда все с большим удовольствием заваливались поспать, Смолин начинал ходить между палатками, как загнанный в клетку тигр. Потом вдруг резко срывался куда-то, и только его и видели. Потом выяснилось, что он нашел в Оше вдову, которая постоянно его поила – выпивка была его второй странностью. Он не просто любил выпить (кто ж не любит), он готов был пить постоянно и сколько угодно. При этом его нельзя было назвать ни пьяницей, ни алкоголиком – он всегда был в более или менее адекватном состоянии. Алкоголь был необходим ему, как вода или воздух. Смолин смывался один и как-то незаметно. Его никто никогда не искал.

Капитан принес методичку и бутылку водки, и Блинов со Смолиным пошли в ближайшую закусочную на свежем воздухе, в которой в этот ранний час никого еще не было, да и сама закусочная не работала. Денег не было, попросить у капитана денег на закуску наглости не хватило. К тому же Смолин сказал, что если закусывать бутылку на двоих, то эффективность действия алкоголя может сильно упасть. Для большей эффективности и растягивания удовольствия надо пить из горлышка, поэтому он отлил половину бутылки себе во фляжку, а оставшуюся половину отдал Блинову. С горем пополам, прихлебывая водку, они сделали контрольную, единодушно заключив, что больше тройки капитану не получить. Ну и черт с ним. Смолин рванул в Ош к вдове добавлять, а Блинов пошел в часть на обед.

Лето заканчивалось. Небо было еще чистое, но уже висела какая-то дымка, размывавшая очертания далеких объектов и предвещавшая в скором будущем осень и окончание чего-то (в данном случае сборов).

Прощание, как всегда, было скомканным – получившие военные билеты тут же бежали на автобус, боясь опоздать на самолет или еще куда. Никаких задушевных речей (два месяца вместе все-таки) – просто: «Пока, еще увидимся». Мало кто встречается, но если порой знакомство и продолжается, то рассчитывать на то, что два месяца совместной жизни в казарме гарантируют особые доверительные отношения, нельзя. И эти ребята в определенных обстоятельствах предадут точно так же, как и другие друзья, потому что предают только друзья. Враги или просто знакомые предать не могут – у них нет моральных обязательств, которые накладываются дружбой.

Развертывание законсервированного полка

В структуре вооруженных сил некоторых государств существуют так называемые законсервированные части. Независимо от истинных причин существования таких частей, их основная цель – возможность быстрого развертывания в случае необходимости (войны). Вся техника в этих частях законсервирована, а личный состав отсутствует. Несколько старших офицеров, как правило бесперспективных, выполняют нехитрые обязанности по поддержанию какой-то боевой готовности – в основном пьют водку и живут как гражданские люди («работают» с 9-00 до 18–00).

Логическим следствием необходимости поддерживать боевую готовность является практика приписывания к этим частям военнослужащих запаса, живущих в этом районе. Формированием таких частей занимаются военкоматы – специальные отделы заполняют все вакантные должности законсервированной части военнослужащими запаса в соответствии с их досье, при этом специальность военнослужащего может или совпадать или быть достаточно близкой. Блинов был приписан к зенитному полку, дислоцированному где-то под Темир-Тау, в должности командира взвода. Зенитный полк был вооружен комплексами С-60, которые устарели еще в то время, когда он изучал их на военной кафедре, и которые были сняты с вооружения, когда он проходил военную службу.

Еще более логичным является время от времени проверять боеготовность законсервированной части – проверяются командиры части, техника, военкомат по обеспечению мобилизации и качество личного состава.

Но Блинов ничего этого не знал, хотя вполне может быть, что в военкомате его об этом уведомили в свое время – просто не обратил внимания. Узнал Блинов об этом в самый неподходящий момент. В армию призывают (в народе почему-то говорят – забирают) всегда в самый неподходящий момент. Одного парня (Блинов познакомился с ним на сборах в Оше) забрали во время медового месяца. Он места себе не находил и через неделю сорвался в самоволку на выходные, а это было очень непросто – из Оша в Алма-Ату (деньги на самолет собирали всей кучкой). Он изводил себя оставшиеся два месяца и в конце концов развелся буквально через месяц после возвращения со сборов. Ревность не регулируется.

Блинова вызвали в отдел кадров, где ему подло всучили повестку, предписывающую на следующее утро явиться в военкомат, оформив предварительно отпуск на один месяц. Подлость заключалась в том, что обычно продвинутые молодые люди стараются игнорировать повестки, приходящие на дом (достаточно не расписываться в получении), в надежде на то, что какого-нибудь лоха все равно найдут (военкомат всегда выдает избыточное количество повесток именно по этой причине). Расписавшись в получении повестки в отделе кадров, Блинов стал именно тем лохом, которого нашли. Вдвойне обидно. Суета знакомых в последний момент ни к чему не привела – было слишком мало времени. Пришлось отложить внедрение работы в Ленинграде (как оказалось, на полгода, а написание диссертации – на год). Пришлось отложить решающее свидание в дошедшем до точки кипения романе с женщиной, которая устала ждать (в результате и роман закончился – может быть, к лучшему).

На следующее утро Блинов явился в военкомат, и его с несколькими такими же лохами отправили в Темир-Тау. Здесь им и объяснили, что они призваны участвовать в развертывании зенитного полка, а их как офицеров призвали на неделю раньше для подготовки этого развертывания.

Ужинали в солдатской столовой, где самым удивительным оказалось наличие в каше мяса в достаточном на десять человек количестве. Большая часть офицеров оказались бывшими сержантами, поэтому наличию мяса удивились все. Сначала подумали, что это сделано специально для офицеров, но недоверчивые тут же убедились, что и на других столах мяса достаточно.

Местные рассказали, что несколько месяцев назад командиром полка был назначен подполковник Сапунов. Это был молодой (немного больше тридцати), здоровый, по-военному квадратный мужик. Служил он рьяно, закончил академию, карьера летела к неизбежному генеральству, но подвело здоровье, и он, по существу, был списан. В один из первых дней новый командир пришел проверять работу столовой (обычно прапорщики мясо безбожно воруют, потому что солдат должен стойко переносить тяготы и лишения воинской службы). Сапунов подвел начальника столовой к первому в ряду столу, заглянул в котелок, копнул половником и спросил прапора, где мясо. Тот начал нести какую-то пургу в свое оправдание, но Сапунов слушать не стал – он взял котелок и надел его на голову потерявшего дар речи прапора. Каша сползала ошметками по всему прапору, начиная с ушей и кончая сапогами. Затем Сапунов подвел прапора к следующему столу, и операция повторилась. В столовой была гробовая тишина, обед еще не начался. На вопрос Сапунова, стоит ли продолжать проверку (столов было несколько десятков), прапор закрутил головой, давая понять, что он все понял. С тех пор мясо в каше было. Другое дело – кто его ел.

В другой раз, выговаривая кому-то в назидание, он для убедительности проломил кулаком, точнее сказать, кулачищем, сороковку (доску толщиной 40 мм). В общем, нового командира полка боялись, а следовательно, как говорят в народе, уважали.

Командир собрал призванных так называемых офицеров (язык не поворачивается назвать этих бедолаг офицерами) после ужина и объяснил, что завтра их вывезут в район дислокации развертываемого полка и они будут готовить палаточный городок (ставить палатки) для приема солдат, которых (около двухсот человек) призовут через неделю. Это было что-то совсем новое – офицеры ставят палатки для солдат, а не наоборот. После услышанных за ужином легенд роптать никто не стал – достаточно было одного взгляда, чтобы в эти легенды поверить.

На следующий день Блинова со товарищи вывезли в район дислокации – чистое поле со старыми окопами под палатки километрах в тридцати от Караганды. Было начало апреля, еще лежал снег, а ветер в степях центрального Казахстана до так называемого глобального потепления дул жестоко во все времена года. Командир полка большую часть времени был рядом, так что сачковать было невозможно. Сначала ставили палатки, потом разравнивали щебень, которым засыпали дорожки между палатками, выравнивали и даже побелили кирпичики вдоль дорожек. К концу недели палаточный городок принял вид лагеря образцового партизанского отряда. Кроме того, командир полка проводил с ними занятия, и они готовили, смешно сказать, ненавистные планы-конспекты для проведения занятий с личным составом. Ночью закутывались в шинели и топили буржуйки. Водки не было.

В пятницу командир уехал, и Блинов с еще двумя карагандинцами решили смыться на субботу в город, благо, никто не собирался их контролировать, так как всем, кроме командира полка, это развертывание было до лампочки. Измесив изрядное количество грязи, они выбрались на трассу и поймали попутный автобус. В университетском общежитии, в котором жил Блинов, его с радостью встретили коллеги, молодые преподаватели, и веселье продолжалось почти всю ночь. Девушкам очень понравилось грубое белое солдатское белье (Блинов вспомнил капитана Вишневецкого, который рассказывал, как тащилась его жена при виде белых кальсон). Странно ведут себя иногда девушки, да и женщины тоже с точки зрения разумного человека. Такое ощущение, что их сексуальная энергия, в противоречие с Фрейдом, сублимируется не в интеллектуальную для развития цивилизации, а черт знает во что. Но стоит только поверить в ее желание, как этого желания словно и не было вовсе. В воскресенье, выпив с утра пива, пришлось возвращаться в поле. А вечером их вернули в расположение части, чтобы в понедельник с утра начать развертывание.

В понедельник с восьми утра в расположение части начал прибывать личный состав полка. Большинство, такие же неудачники, как Блинов, прибывали самостоятельно, но некоторых вытаскивали из дома тепленькими с милицией. Это были молодые рабочие парни, уже отслужившие срочную службу. Большинство были после воскресенья с похмелья, небритые, с всклокоченными волосами, одетые кто во что горазд. Все вместе они производили впечатление сброда, который вытащили из ночных притонов. Их быстро переодевали в партизанскую форму (гимнастерки без знаков различия) и собирали в клубе. Здесь их делили на батареи, взводы и расчеты. Двоих пришлось отпустить, так как они по приговору суда должны были отбыть на поселение.

Не без проблем, но после обеда колонна вышла из расположения части. Грузовики (ЗИЛ-130) тащили зенитные пушки. Обошлось без приключений. Только однажды, на переезде через железную дорогу, которая была несколько выше, одну машину потащило по гололеду назад, и ствол пушки, которую эта машина транспортировала, въехал в кабину следующей машины, пробив лобовое стекло. На месте партизан распределили по палаткам и оставили в покое до утра.

Утром светило солнце. Подъем был произведен по распорядку, так называемые офицеры безуспешно пытались выгонять партизан на зарядку и другие мероприятия. Наконец после завтрака полк был построен, и произошло первое явление командира полка. Очевидно, настроение сброда надо было ломать, так как уже просматривались лидеры, что-то постоянно брякающие и сеющие настроение тихого саботажа. Командир произнес короткую речь, которую закончил неожиданным требованием постричься (при этом он снял фуражку и показал свой полубокс – вот такая должна быть прическа). Наиболее нахальные посмеивались и явно не собирались укорачивать гривы. Командир полка дал два часа на эту операцию. «Парикмахеры», которые умеют обращаться с машинкой, всегда находятся свои. Им раздали машинки, и стрижка началась. Наиболее нахальные отошли греться на пригорок, самые безответные дали себя постричь, а большинство партизан, как бы назло, постриглись наголо, но для полевых условий это было вполне оправдано, не говоря уже о «мастерстве парикмахеров», которые все равно изуродовали бы любого.

Через два часа полк был снова построен. Командир полка разделил всех на несколько шеренг и прошел все шеренги сзади, придирчиво проверяя длину волос. Он вывел (точнее довольно жестко вытолкнул) всех гривастых, оказавшихся в явном меньшинстве, из строя и, взяв машинку, посадил на табуретку самого нахального, плотно прихватив его где-то в районе горла. Тот не успел глазом моргнуть, как машинка сделала борозду вдоль всей его головы, начиная со лба. Смешно не было, но все смеялись. Строй не распускали, и всех остальных постригли наголо перед строем. После этого командир зачитал распорядок дня, сказал о необходимости поддержания дисциплины, объяснил, что передвигаться по расположению на занятия, на обед и другие мероприятия все будут строем повзводно, представил командиров взводов и дал команду приступить к занятиям.

Самым невероятным было то, что через две недели этот сброд разворачивал зенитный комплекс с подключением радиолокатора и счетно-решающего прибора для синхронной стрельбы, почти укладываясь в нормативы, и, кроме того, на импровизированном полигоне отстрелял по танкам с прямыми попаданиями (зенитная пушка по наземным целям стреляет очень точно, как и автомат Калашникова). Ребята были в приподнятом настроении, и видно было, что они гордятся собой. Такие вот были военнослужащие запаса. К счастью потенциальных противников (не будем показывать пальцами), они не развязали войну в то время, иначе им бы, конечно, не поздоровилось. Их военнослужащим и во сне не могли присниться условия, в которых был готов воевать советский солдат.

История всех сборов Блинова закончилась как-то печально. Через несколько лет его призвали на неделю, непонятно зачем, прямо на военную кафедру университета, который он закончил когда-то. Ничего не изменилось за прошедшее время – те же самые ископаемые пушки, с которых когда-то началось знакомство с армией. На занятиях опять играли в слова, несмотря на уже приличный возраст. Руководил кафедрой полковник Сапунов (полковника ему все-таки дали). Он изменился до неузнаваемости – был совершенно индифферентен и грустен, как если бы жизнь его заканчивалась. Она и закончилась через несколько месяцев – он умер от рака. Такие командиры и раньше встречались нечасто, а теперь и в будущем их не будет. Но и войны, наверное, не будет, и воины перевелись, в соответствии с новыми тенденциями в развитии цивилизации.