Кто в армии служил...

Сборы двухгодичников

Стрекачество в Советском Союзе было возведено в ранг морали. В первые годы советской власти энтузиасты-руководители, не жалея сил, своим рвением подавали пример, а многие начинающие советские люди, наслушавшись их пламенных речей, с энтузиазмом включались во всевозможные стахановские движения и ехали черт знает куда что-то строить или поднимать ради светлого будущего. В так называемые застойные годы руководители перестали быть энтузиастами (они всё поняли и лишь лицемерно изображали то, что когда-то было свято, стремясь устроиться как можно лучше), а большинство состоявшихся советских людей, видя это лицемерие, стрекачили.

Совет стрекачи т. д.л один из самых интеллигентных советских писателей Фазиль Искандер тем, кто не мог быть удавом, но не хотел быть и кроликом. Стрекачить, или «дать стрекача», надо понимать как увиливание от любых мероприятий, навязываемых начальниками. Сначала это собрания, демонстрации, субботники, добровольные дружины и т. п., но в конце концов это и работа, то есть основная деятельность. Большинство советских людей поняли это сами и стрекачили втихаря, не высовываясь, но всегда и везде. Народная мораль стрекачество не осуждала. Правда, если работу, от которой увильнул стрекач, приходилось выполнять другим, то увильнувший назывался сачком и ему, по крайней мере, не аплодировали, а комсомольцы высказывали порицание.

В армии срекачат все призванные на срочную (обязательный срок) службу. Условно говоря, как только предоставляется возможность (а эту возможность ждут, ищут и организовывают), солдат норовит забраться куда-нибудь в тень, снять сапоги, развесить портянки и вздремнуть. Но высший пилотаж – это попасть в какие-нибудь наблюдатели на полигоне, штабные писари, в спортивную роту, на любые сборы или отхватить отпуск с дорогой.

Кто и зачем придумал все эти курсы повышения квалификации, переквалификации, обучающие семинары и т. п.?

Нормальный руководитель относится к ним как чему-то неизбежному, возможно, полезному. Лучше было бы, конечно, если бы сотрудники работали и совершенствовались в процессе работы, читая специальную литературу или ковыряясь в Сети, что и делают нормальные сотрудники. Но департамент управления персоналом, от которого кроме вреда никакой пользы, изображая свою значимость, планирует, выбивает бюджеты, находит курсы, преподавателей и даже тестирует сотрудников. Те, кто организовывает курсы, без особого напряжения зарабатывают деньги. Те, кто проходит курсы, получают дополнительный отпуск в хорошем месте за счет компании, а затем, получив сертификат об окончании (сертификат выдается всем), становятся еще более полезными сотрудниками. Всем хорошо – спасибо бюрократам из министерств, которые от нечего делать придумывают такие мероприятия.

К этой категории мероприятий относятся и всякие военные сборы, за исключением того, что ни организаторам, ни участникам они удовольствия не доставляют – ужасные условия, баланда и околачивание груш, которое, как ни странно, тоже надоедает. Иногда, впрочем, на сборы призывались люди по профессии, которых где-то не хватало, например, призывают водителей и отправляют их на уборку урожая на военных машинах (не на танках, конечно).

Было такое светлое пятно и для двухгодичников. Какой-то умник в Министерстве обороны решил, что офицер, призванный из запаса, должен сначала пройти переподготовку, в том числе и для адаптации. Он, видимо, ориентировался на опыт войны, когда новобранцев не посылали сразу на передовую, а обучали сначала где-нибудь на сборах.

По сравнению с действительной службой сборы давали отличную передышку и фактическое сокращение службы на два месяца. Комбат скрежетал зубами, когда на Блинова пришло предписание. Он должен был убыть на два месяца в Уссурийск, в какую-то радиотехническую часть, для прохождения этих самых благословенных сборов.

В Уссурийске в ноябре-декабре 1971 года была прекрасная погода (первый снег пошел в последний день сборов, в конце декабря). Осень была уже не золотая, но, может быть, еще слегка серебряная, когда желтые листья золотом уже не отдают, но выпадающий по утрам иней тает с восходом солнца. Но даже если бы погода была плохая, сборы не потеряли бы своей прелести.

Радиотехническая часть представляла собой заброшенный, неизвестно что и как производивший или ремонтировавший заводик. Информация была секретной, поэтому никто из участников сборов так и не узнал, что это за завод, – да они и не хотели знать. Сборы заводику навязали (надо было выполнять приказ министра обороны), поэтому в основном всем было до фонаря, чему учить.

Видимо, для ознакомления с особенностями караульной службы каждый из участников сборов должен был один раз за сборы заступить начальником караула для охраны объектов завода. Поскольку все участники сборов уже прослужили один-два месяца, они были хорошо знакомы с этими особенностями. Но если для Блинова первый караул стал трагедией, то здесь разыгрывался фарс. На полянке перед клубом выстраивался так называемый караул – десяток теток в форме охраны, к счастью, без оружия. Начкар принимал этот парад. Старшая тетка докладывала по обычной форме, после чего говорила: «Ну вы, товарищ лейтенант, идите отдыхайте – мы уж сами разберемся. Если вам чего-нибудь не надо, хи-хи». Тетки были такие, что ни о каком чем-нибудь речи не могло быть, несмотря на то что женщин большинство участников сборов не видели давно и перебивались письмами подругам или женам, кто успел жениться. Что и как тетки охраняют, никого не интересовало.

Какие-то занятия до обеда были, но если спросить у участников сборов, что и кто преподавал, никто не смог бы сказать. Неизвестно. Поскольку все не так давно были студентами, на занятиях играли кто во что горазд – крестики-нолики, выписывание слов, угадывание слов и т. п. Не играли только в преферанс, так как в преферанс предстояло играть весь вечер, а может быть и ночь – это уж как карты лягут. Довольно быстро приноровились играть на деньги в слова. Игра обычная – из букв некоторого длинного слова составляются все возможные слова. После вычеркивания одинаковых за оставшиеся начисляются очки – чем длиннее слово, тем больше очков. Разница (каждый с каждым, так как в игре могли принимать участие любое количество участников) умножается на стоимость очка в копейках. Выиграть много трудно, так как большинство – профессионалы. (Если, например, он видит слово «автор», то он автоматически выпишет «товар», «отвар», «тавро», «рвота» и еще долго будет спорить по поводу существования слова «втора», объясняя, что так называют вторую скрипку в оркестре.)

Поскольку в части не было солдат, не было и казармы и вообще гарнизонной инфраструктуры, что также способствовало расслаблению. Занятия проходили в клубе, а под жилье было переоборудовано какое-то помещение, в котором и расположились человек сто. Двухгодичники были со всего Союза, от Одессы и Ленинграда до Алма-Аты и Хабаровска. Математики, физики и прочие радиоинженеры. У основной массы распорядок был простой: до обеда игры на занятиях, после обеда отдых, а вечером другие игры – на нескольких столах расписывались «пульки», за другими выпивали, кто-то играл в шахматы или настольный теннис, кто-то читал. В субботу и воскресенье занятий не было, и все дружно небольшими группами, кто с кем скентовался, выдвигались в город – в баню, рестораны и т. д. Денежное довольствие все получили на два месяца вперед – денег для бывших студентов было много. Иногда было интересно просто поболтать.

На сборах встречались интересные ребята, большинство были с техническим или физико-математическим образованием. Человек десять – из Харьковского университета, физики и математики, все евреи (создавалось такое впечатление, что в Харькове вообще живут только евреи). Абакумов учился в Одессе и евреев, мягко говоря, недолюбливал, а Блинову было все равно, а с ними интересно.

С двумя он подружился. Они были совершенно разные. Миша – весьма типичный, смуглый, субтильный, уже с залысинами, мягкий, очень пессимистичный (с печатью двухтысячелетней гонимости евреев на лице), всегда о чем-то думал, и с ним было интересно просто философствовать. Он все хотел бросить курить – покупал пачку дорогих сигарет и отдавал Блинову, надеясь, как он говорил, что жадность, в конце концов, заставит его бросить курить (на сборах он так и не бросил). Лёня, напротив, рыжий с шевелюрой, экспансивный до агрессивности. Играл на деньги во все что угодно, начиная с преферанса и кончая домино. На занятиях они с Блиновым играли в выписывание слов из букв длинного слова, договорившись о цене за слово. Однажды к ним захотел присоединиться кто-то из Ленинграда, и они «обули» его, как Лёня говорил, рублей на десять (немало).

Вечером играли в преферанс, и народ собирался вокруг их стола не столько последить за игрой, сколько посмотреть спектакль одного актера, который разыгрывал Леня. Он дергался, вскакивал, заламывал руки, причитал, что-то вроде «меня чехлят, на меня набрасывают чехол», после чего скандировал «че-хол, че-хол» или «я – несчастный зачесанный серенький козлик», изображая при этом рожки. Всяких пословиц у него был мешок. Были совершенно замечательные, такие как: «Если гора не идет к Магомету, то пусть она идет к е… матери» или «Лучше синица в руке, чем х… в сраке». И т. д. Матерщинник был жуткий, а в казарме сам бог велел. На реплику одного из интеллигентных молодых людей, что он предпочитает приличные анекдоты, которые можно рассказать в любом обществе, Лёня сказал, что анекдоты бывают либо смешные, либо приличные, и рассказал такой:

Гусар с дамой на балу. Скучно.

Дама: «Поручик, а давайте играть в пикантные двусмысленности».

Гусар: «А как это?»

Дама: «Ну вот, например, я вам говорю – поцелуйте меня в жо, поцелуйте меня в жо, поцелуйте меня в желтую перчатку».

Гусар: «А, понял – х… вам в ро, х… вам в ро, х… вам в розовые губки!»

Вся казарма надрывала животы, ржала и рыдала минут пять. И еще долго слышались всхлипы и стоны людей, которые были не в состоянии остановиться. Сейчас так не смеются, а Леня с Мишей наверняка ностальгируют где-нибудь в Америке – лучше синица в руке.

Но были и исключения, обычные для большой массы людей (любых объектов или индивидов), соответствующие нормальному распределению Гаусса. Человек пять-десять делали по утрам зарядку, что-то изучали, что-то читали, практически не валяя дурака. Соответственно, другие крайние пять-десять человек напивались ежедневно, на занятия не ходили, «забив» на все, в том числе и на свою жизнь. Удивительно, к этим людям обычно не привязывается даже начальство, видимо, махнув рукой – все равно ничего не добьешься. Кого-то другого могут пожурить или даже наказать, но только не этих. Никто им почему-то не завидует.

Два месяца пролетели незаметно. Сборы заканчивались. Прошел и тут же растаял первый легкий снежок. Занятия закончились, игры надоели, и все просто валялись на кроватях в ожидании отъезда. Ни с того ни с сего приперся совершенно пьяный начальник сборов – в общем-то вполне вменяемый майор, с которым конфликтов не было. Он построил сборы непонятно зачем – все думали, что решил попрощаться, но вместо этого он стал орать, ругаться, угрожать («как стоишь, мерзавец») и вел себя крайне разнузданно. В конце концов, его послали куда подальше и разошлись.

Большинство советских молодых людей проходили за свою жизнь немало всяких сборов – пионерский лагерь, «зарницы», стройотряд, уборка урожая, военные сборы, картошка – когда порядка ста человек в течение месяца живут вместе под одной крышей, следуя единому распорядку. За это время коллектив сплачивается. Основой сплоченности является очень высокая степень солидарности в противостоянии начальству, которое следит и заставляет, а никто не хочет. Расставаться грустно. Но вот сборы окончены. Все торопятся, некоторые даже не прощаются, и ты уже один возвращаешься куда-то, забыв все, что за эти два месяца было. И больше ты никогда и ни с кем не встретишься. А если и увидишь кого-нибудь случайно, ты вы уже не будете родными, как когда-то.

Вторым типом стрекачества был отпуск. Все слышали, что офицеру, даже двухгодичнику положен отпуск, но в первые дни службы он казался несбыточной мечтой, которая если и сбудется, то неизвестно когда, и лучше об этом не думать. К счастью, всегда находятся люди, которые готовы совершенно бескорыстно поделиться своими знаниями, когда речь идет о стрекачестве. Им хочется успокоить свою совесть и привлечь как можно больше людей, чтобы те давали стрекача вместе с ними.

Бывалый двухгодичник лейтенант Пономарев, главный стрекач, имея отношение к теплотехнике, умудрился попасть на гарнизонную кочегарку и практически дал стрекача со всей службы, ведя исключительно гражданскую жизнь. Всех новичков он не просто обучал тому, как нужно использовать отпуск, но и снабжал газетой «Красная Звезда» с соответствующими разъяснениями (в рубрике «Ответы на вопросы»). Оказалось, что офицеру положен отпуск двое с половиной суток за каждый месяц службы, но при этом, если отпуск получается продолжительностью в десять и более суток, то к нему добавляется время на дорогу к месту проведения отпуска (туда и обратно, максимум 15 суток). Поскольку все призывались в конце лета (30-го августа), то отпуск за четыре оставшихся месяца набегал как раз на десять суток, дававших право на дорогу. Служившие в Прибалтике брали отпуск на Дальний Восток, служившие на Дальнем Востоке – в Прибалтику. Вот и 15 суток на дорогу.

Пономарев предупреждал, что выбить отпуск непросто. Командиры всех уровней уговаривают присоединить эти десять дней к следующему отпуску и гулять на всю катушку летом почти два месяца, и многие дураки соглашаются. Но беда в том, что, во-первых, ты теряешь 15 суток на дорогу, во-вторых, отпуск надо брать зимой, когда холодно и муштра (летом и без отпуска можно отличного стрекача задать). Берешь отпуск плюс 15 суток на дорогу (проездные документы на поезд в купейный вагон), покупаешь билет на самолет (в авиакассах эти документы принимают с доплатой) и сваливаешь в декабре почти на месяц. Второй отпуск берешь в декабре следующего года и сваливаешь на полтора месяца, а там уже и до дембеля рукой подать. Вот газета «Красная Звезда» для начальников, а комбата и ПНШ (помощник начальника штаба, который все это оформляет) придется напоить как следует.

Именно так и поступили почти все, кого Пономарев обучил, а командование полка скрипело зубами. Но против «Красной Звезды» не попрешь.

Торжественным маршем

В образцовых гарнизонах общая вечерняя поверка проводится вечером каждую пятницу. На плацу выстраивается весь гарнизон (в нашем случае вся дивизия) приблизительно так, как выстраиваются части, принимающие участие в военных парадах на Красной площади и площадях других столиц нашей бывшей, некогда великой страны.

Интересно, что дивизия, в которой оказался Блинов, была еврейская. Командир дивизии и практически все его замы носили фамилии типа Рубинштейн и имели ярко выраженные, как сказал бы антисемит, этнические признаки. У Блинова был коллега, Мишка Рубинштейн (почему-то человека с именем Михаил обычно называют Мишкой, а не Мишей, видимо, имея в виду «мишку косолапого», который по лесу идет). Он, в ответ на замечание начальника: «Миша, вы кончайте-таки эти вот свои еврейские штучки» (когда делаешь замечание, уменьшительные неуместны), изумил его тем, что он по паспорту русский, так как у него мать русская. На что начальник успокоил его, констатируя, что даже если бы он не был Рубинштейном, никаких сомнений по поводу его происхождения ни у кого никогда не возникнет – достаточно взглянуть на него один раз. Мишка, кстати, в конце концов, оказался в Америке, а не где-нибудь в Израиле, что и требовалось доказать. Вот такие были командир дивизии и его замы. Как это получилось – уму непостижимо. Видимо, все-таки заговор.

Командир дивизии хотел, чтобы дивизия была образцовой, поэтому дивизионные поверки проходили каждую пятницу вечером. Начиналась она с символической переклички. После доклада какого-либо зама командиру дивизии о том, что дивизия построена, громкий чистый голос выкрикивал: «Младший лейтенант Крестьянинов!» Не менее громкий, чистый и торжественный голос отвечал: «Младший лейтенант Крестьянинов пал смертью храбрых в боях за свободу и независимость нашей Родины!»

Затем сам генерал зачитывал приговоры, вынесенные военным трибуналом округа за прошедшую неделю. (Короткое описание неуставных отношений заканчивалось зловещей фразой, которая должна была заставить задуматься всех присутствующих потенциальных преступников – «…военным трибуналом осужден и приговорен к… годам дисциплинарного батальона», ужас.)

После зачитывания приказов к трибуне приглашались старшие офицеры и командиры подразделений. Там генерал накачивал их наставлениями для образцового несения воинской службы на следующую неделю (своеобразная планерка). Младшие офицеры и личный состав в это время стояли вольно в свете тусклых прожекторов, переминаясь с ноги на ногу, ропща и нарушая строй, но не превращаясь в стадо баранов (всегда найдется выслуживающийся, который своим навязчивым рыканьем не даст этому стаду разбрестись). Ясно, что вечер в пятницу можно провести значительно интересней.

Командиры возвращались и накачивали личный состав тем, чем их накачали у трибуны. Иногда проводились какие-нибудь нескучные мероприятия, самым опасным из которых являлась проверка тревожного чемоданчика. Всегда неожиданно, перед самой поверкой, вдруг объявляют, что на поверку необходимо прибыть с тревожным чемоданчиком. Каждый офицер должен всегда иметь дома укомплектованный по инструкции тревожный чемоданчик (зубная щетка, подворотнички, уставы, консервы и прочая фигня на случай объявления тревоги, неофициально должна быть и бутылка водки). Почему его назвали так ласкательно, не знаю, но может быть именно из-за этого его несерьезного названия очень многие офицеры как-то забывают про него. Каким-то образом Блинов прослужил два года без тревожного чемоданчика, поэтому каждая проверка портила ему нервы. Лучше всего срочно перехватить чемоданчик у добросовестного офицера, попавшего на пятницу в наряд. Но таких, как он, было много, поэтому можно не успеть, и тогда единственный выход – отскочить из строя во время проверки, получить втык, покаяться, пообещать и снова забыть – до следующей проверки. Казалось бы, ну что стоит собрать один раз этот чемоданчик. Ан, нет. По законам, сходным с законом Мэрфи, независимо от того, собирал ли ты когда-нибудь тревожный чемоданчик или нет, в нужный момент его не будет.

А вот она стоял мой чемоданчик,

А вот она стоял мой чемоданчик,

А вот она стоял, а вот она стоял,

А вот она стоял мой чемоданчик.

А ну-ка убери свой чемоданчик,

А ну-ка убери свой чемоданчик,

А ну-ка убери, а ну-ка убери,

А ну-ка убери свой чемоданчик.

А я не уберу свой чемоданчик,

А я не уберу свой чемоданчик,

А я не уберу, а я не уберу,

А я не уберу свой чемоданчик.

Песенка ассоциируется с «Черным квадратом» Малевича. Конечно, песенка не так лаконична, как «квадрат», но жанр обязывает.

И вот, наконец, главное действие. В конце поверки все подразделения проходят два круга по плацу сначала торжественным маршем, как на параде, а затем с песней – с песней и покидают плац. Звучит команда: «К торжественному маршу, поротно, дистанция на одного линейного» и т. д. Военный парад не раз в год, а каждую пятницу. Чтобы пройти правильно с перестроениями и поворотами, выполнить команду «Смирно!» перед трибуной (прямая нога поднимается высоко, шаг чеканится твердо, руки плотно прижаты, дух захватывает), надо много тренироваться, что мы и делали на занятиях по строевой подготовке. Думаю, что если бы в мире проводился конкурс на лучшее прохождение торжественным маршем, Советская Армия конкурс бы выиграла – вот она, загадочная русская душа.

Однажды наш гарнизон посетил командующий округом, генерал армии. Он прибыл на вертолете. Весь гарнизон, построившись, торчал на плацу часа два. Наконец вертолет появился, и гарнизон со злорадством наблюдал, как наш грозный командир дивизии подобострастно заковылял навстречу командующему. Оказалось, что генерал наш – немолодой уже человек, с брюшком, к строевому шагу совершенно не годен. Затем они обходили строй, приветствуя нас «Здравствуйте, товарищи танкисты!», – и мы в ответ: «Здравия желаем, товарищ командующий округом!», а затем, протяжное «ура-а-а», провожая их к следующему подразделению.

Наздоровавшись, командующий вышел не к микрофону на трибуне, а на середину плаца и произнес короткую напутственную речь. Говорил он жестко и отрывисто. Слова вылетали из сжатого рта, как команды, которые тут же надо выполнять. Закончил он словами: «Драчка будет большая, и к ней надо готовиться. Нам нужны командиры, которые сами поведут свои танки на врага». (В танковом полку командиры взводов, рот и даже полка имеют свои танки и находятся в них во время боевых действий.)