Кто вы, юкагиры

МАТЕРНИТЕТ И ПАТЕРНИТЕТ

В юкагирском фольклоре всегда сначала упоминается мать, а потом отец. В образе матери (эмэй) древние юкагиры олицетворяли солнце, огонь, воду, землю, лес и очаг.

«Огонь-мать, твоим теплом сильна будь!» — пел юкагирский шаман, начиная камлать. В песнях юкагирские шаманы верхней Колымы посещали «двух духов женского пола» — абучарэ, обитавших при слиянии неких двух рек.

Женщина занимала достаточно высокое положение и в реальной, обыденной, жизни юкагиров. В. И. Иохельсон отмечал, что в круг обязанностей мужчины входит добывание пищи, но отнюдь не ее распределение. Это делают женщины. На долю охотника доставалась слава, и то лишь в той мере, в какой ее определяли женщины. Женщины приносили ему голову убитого им лося или оленя да ставили его чум «впереди других». Во время перекочевки нескольких юкагирских семей женщины нередко спорили о том, чей «шатер» должен быть на переднем плане. Каждая восхваляла охотничье искусство своего мужа или сына, если, конечно, не было общепризнанного авторитета^{116}.

В изображении Н. И. Спиридонова женщина — центральная фигура юкагирской семьи. «Семья у одулов есть отдельно живущая группа или, выражаясь языком самих одулов, отдельно ставящая шатер или юрту, имеющая свой огонь и сконцентрированная вокруг одной женщины — матери. Мать — это все. Она — центр и фундамент семьи, и племя происходит только от нее»^{117}.

Юкагирские женщины принимали участие и в делах, выходивших за рамки семьи. Согласно Спиридонову, верхнеколымские юкагиры устраивали общие собрания «лучших охотников и матерей».

По преданиям среднеколымских якутов, в древности предводительницами юкагиров были женщины-шаманки.

Юкагирский брак на верхней Колыме заключался, как правило, без внесения выкупа за жену — калыма, причем жених и невеста свободно выбирали друг друга. Этим юкагиры решительно отличаются от тунгусов, у которых при заключении брака вопрос о калыме играл первостепенную роль и решающий вес имело мнение родителей, в первую очередь отца.

Юкагирский сват, отправленный с матримониальным поручением, обращался к отцу невесты с такими словами: «В свой дом пусти [жениха] своим дитятей». Отец, не отвечая, брал топор, шел в лес и валил сухое дерево. Юноша должен был поднять дерево и перебросить через «дом» (чум). Если это ему удавалось, родители невесты говорили: «Сына имеем, наши кости хорошо уложить сумеет!» И вопрос о браке решался положительно. Случалось, что претендент не нравился невесте или ее родителям, тогда отец срубал дерево потолще — не под силу жениху.

Иногда жених не засылал свата, а просто начинал колоть дрова для будущего тестя, накладывая поленницу выше чума. Если тесть ничего не имел против, то уже на четвертый день брал из этой поленницы. Тогда юноша забирал свой лук и ночью приходил в чум невесты. Ставил оружие на видном месте и утром не спешил подняться с постели — путь все видят, что он теперь свой…^{118}

Брак, при котором муж поселяется у жены, называется матрилокальным. Такой брак также существенным образом отличает юкагиров от тунгусов, у которых жена переходила на жительство к мужу (патрилокальный брак).

Но наряду с традициями матернитета у юкагиров существовали и традиции патернитета, связанные с приоритетом отцовского начала.

В молитве духу лося перед весенней охотой по насту они произносили умилостивительную формулу: «Лося хозяин, отец, пожалей…» К дереву они обращались с просьбой: «Дерево-дедушка, хорошо о нас думай…»

Говоря о бескалымном браке юкагиров верхней Колымы, я не случайно подчеркнул; «как правило». Дело в том, что обычаи юкагиров не однозначны. Взаимоотношения с ламутами не могли не сказаться на их брачных традициях. Они брали калым от ламутов, в семьи которых отдавали своих дочерей и сестер (ламуты лишь в редких случаях «присоединялись» к семье тестя). С другой стороны, беря замуж ламуток, юкагиры тоже были обязаны уплачивать за них калым. Правило калыма стало, вероятно, действовать и в среде самих юкагиров, если они, отдавая юношу в семью невесты, не могли получить взамен юношу в качестве жениха дочери или сестры, чтобы заручиться защитником и кормильцем. Только подобными нововведениями можно объяснить упоминания в юкагирском фольклоре о мужьях-многоженцах. Раз такие мужья существовали, значит имел место и патрилокальный брак, и жены приобретались скорее всего путем уплаты калыма. В. И. Иохельсон писал о многоженстве у древних юкагиров как о чем-то естественном: «по обычаю… больше трех жен, говорят, не полагалось…»^{119}

Брак с внесением выкупа за жену был широко распространен в конце XIX в. у тундровых, алазейско-индигирских, юкагиров. «Купленная» жена, разумеется, переходила жить в семью мужа.

Известно, что в семейно-брачных отношениях тунгусов заметную роль играл левират, согласно которому младший брат обязан жениться на вдове старшего. Смысл обычая — удержать в своей семье и роде женщину, за которую был уплачен калым, и рожденных от нее детей.

Прямых свидетельств о существовании левирата у юкагиров мы не имеем. Однако есть косвенные. В 1932 г. врач Калиновская, работавшая на верхней Колыме, сообщала, что у местных юкагиров можно было «встретить браки юношей с женщинами значительно более старшего возраста»^{120}. Вполне вероятно, что такие браки были заключены согласно обычаю левирата.

Однако, если юкагиры и восприняли левират, то с определенными ограничениями и отнюдь не везде.

По мнению Кости Винокурова, обычай женить младших братьев на вдовах старших проник к верхнеколымским юкагирам при Екатерине II под влиянием православной церкви. Раньше, говорит он, вдову содержала родня мужа… Передача вдовы младшему сородичу (не обязательно младшему брату покойного; такого брата могло и не быть) совершалась только с одобрения семьи и старосты «рода», который прежде выяснял, не желает ли вдова вернуться к своим родственникам.

Распространения левирата можно было бы ожидать у тундровых юкагиров, которые, как уже сказано, в конце XIX в. практиковали калымный брак. Однако я не обнаружил у них и следов данного института! «Младший брат и так помогал вдове, без женитьбы на ней», — ответила на мой вопрос алазейская юкагирка Е. Н. Курилова из поселка Андрюшкино. Левират, по ее мнению, является чукотским «обыкновением», поскольку алазейские эвены тоже не знают такого обычая. Что же касается эвенов и юкагиров нижней Индигирки, то они смотрят на левират даже как на грех…

Причудливое переплетение начал матернитета и патернитета — характерная черта социального быта юкагиров на рубеже XIX–XX вв. Удивляет живучесть архаических матрилинейных тенденций. «Женщине ни в чем не перечили», — говорил мне Костя Винокуров. По его словам, жена в любой момент могла уйти от мужа в родную семью. «Плохого мужа родовой староста наказывал — ссылал на Колыму в бурлаки…» У коркодонских юкагиров еще недавно родня женщины опекала ее сына до совершеннолетия. Эта родня могла забрать детей у отца в случае смерти матери.

В тундре, между Алазеей и Индигиркой, несмотря на обилие метисов, население никогда на затрудняется в определении национальности: ориентиром служит национальная принадлежность матери! Юкагир И. Д. Атласов из поселка Андрюшкино указал мне на единственного, по его мнению, «настоящего юкагира-алаи» Н. Н. Ягловского… Хотя отцом последнего был чукча. На озере Малое Улуро в алазейской тундре я разговаривал с Е. Н. Лаптевой, по отцу тоже чукчанкой, у которой не возникало ни тени сомнения, что она «вадулка», ибо одулкой (юкагиркой) была ее мать. Ф. Г. Слепцова из поселка Ойотунг по отцу эвенка, из рода Деллянкэн (Дельянский), но жители поселка относят ее к юкагирам, так как по матери она принадлежит к юкагирской группе Дуткэ. Муж ф. Г. Слепцовой — якут; их 18-летняя дочь Мария разговаривает на эвенском, якутском и русском языках, а юкагирского языка не знает. Вместе с тем Мария считает себя юкагиркой и таковою записана в паспорте — вполне в духе местной матрилинейной традиции. И здесь, по словам юкагира И. Н. Никулина, «родню матери уважают больше». Кстати, дети самого И. Н. Никулина записаны в сельсовете якутами — по национальности его жены… Традиции матрилинейности проявляются в том, что, женясь, мужчина нередко меняет свою фамилию на фамилию жены. В Андрюшкино мне удалось зафиксировать несколько таких случаев; все они произошли с местными якутами. В Ойотунге эвен Н. М. Щербачков, как выяснилось, имел добрачную фамилию Никулин…

По словам Е. И. Шадрина из поселка Нелемное, еще недавно, когда местный юкагир или эвен собирался жениться на юкагирке, ему предлагали войти в ее «род». В том случае, если жена по требованию мужа уходила из родной семьи, считалось, что он поступает «нахально». Вероятно, такими «нахалами» выглядели в глазах юкагиров все тунгусы!..

Традиции матрилинейности существуют даже у эвенов тех районов, где юкагиров давно нет. Пожилой эвен В. В. Турантаев — житель поселка Томпо на одноименной реке, правом притоке Алдана, мне говорил, что считает родню по матери более близкой, чем родню по отцу. Название рода матери он помнил, а к какому роду принадлежал его отец — давно забыл. А ведь эвены — это ветвь тунгусов с их ярко выраженной патрилинейностыо…

ВСЕ «ВЗАИМНО СТЕСНЯЮТСЯ»

В отдаленном прошлом, до встречи с тунгусами, юкагиры, по всей вероятности, жили небольшими материнско-родовыми общинами, в которых родство велось исключительно по женской линии. Однако по мере сближения с пришельцами-тунгусами — носителями «отцовского» начала — основы юкагирского общества оказались поколебленными и частично разрушенными.

Чтобы понять, как это конкретно происходило, вообразим себе такую ситуацию: тунгус женится на юкагирке. Он готовит, по обычаю, калым и рассчитывает, что после вручения его тестю получит жену. Но не тут-то было: тесть отвергает калым и предлагает тунгусу присоединиться к своей семье. У тунгусов такой брак считается унизительным, однако — что делать? Тунгус присоединяется к тестю. Вероятно, он живет с женой в отдельном чуме, но кочует вместе с ее родственниками и для всех добывает пищу охотой. У него рождаются дети, и он их, естественно, считает тунгусами своего рода. Между тем юкагиры считают его малышей юкагирами. Когда сыновья становятся взрослыми, отец-тунгус собирается их женить — разумеется, по тунгусскому обычаю, т. е. взять для них жену в роде матери. Однако для юкагиров такой брак является недозволенным: их экзогамные запреты распространяются именно на кровных родственников с материнской стороны. Они предлагают поискать невесту в роде отца, но тунгус возмущен: сородичи не отдадут девушку за его сына, даже если бы она сама того захотела!..

Дети нашей пары попадают в затруднительное положение: они не могут жениться ни в роде отца, ни в роде матери. И что же им делать, если поблизости нет представителей какого-либо нейтрального, третьего рода?

Юкагиры нашли выход: они стали разрешать браки с дальними кровными родственниками как со стороны отца, так и со стороны матери, в результате чего экзогамия свелась у них к исключению браков в пределах небольшого числа поколений в любой линии родства.

Костя Винокуров мне говорил, что на Коркодоне не могли вступить в брак родные, двоюродные и троюродные братья и сестры и что «за этим следил родовой старшина». Иными словами, мужчине и женщине, имевшим общего прадеда, стать мужем и женой разрешалось.

Иохельсон тоже слышал от юкагиров, что четвертое поколение от общего предка они уже не считали (в конце XIX в.) кровной родней; следовательно, браки между представителями четвертого поколения являлись дозволенными.

Экзогамия оказалась сильно урезанной, но вместе с тем она приобрела двусторонний характер. Этим юкагиры и часть их соседей ламутов сильно отличаются от тунгусов, признающих однолинейную экзогамию, распространяющуюся, как правило, на всех кровных родственников отца независимо от того, на какое число поколений они удалились от общего предка. Мать для тунгусов — представительница другого рода, и они даже предпочитают заключать браки с ее кровными родственниками.

Итак, вопрос, связанный с созданием новой семьи, оказался урегулированным… Но не были ли при этом ущемлены «интересы» рода, в данном случае материнского? Были и весьма существенно: род у юкагиров фактически перестал существовать, так как он укоротился до трех-четырех поколений сородичей, на которых стала распространяться экзогамия. Три-четыре поколения кровных родственников — уже не род, а скорее «большая семья», ведущая происхождение от общего деда или в крайнем случае прадеда.

Большая семья юкагиров в условиях матрилокального брака обычно включала родителей и дочерей вместе с их мужьями и некоторыми родственниками последних. Такую семью Иохельсон называл «составной».

В XVII в. юкагирская составная семья нередко состояла из 10–15 взрослых охотников и насчитывала до 40–50 членов вместе с женщинами и детьми. Она довольно естественным образом могла образоваться в случае женитьбы ламута на юкагирке. Родственники с обеих сторон объединялись в одну кочевую группу, и поэтому не надо было решать, кто к кому должен «присоединиться»… К такой группе, обеспеченной охотниками, присоединялись отдельные «малые семьи» кровных родственников и свойственников. О существовании малых семей у юкагиров в XVII в. можно судить по выражению ясачных документов: юкагир такой-то «з детьми».

В ясачных документах XVII в. составная, а нередко и малая семья именовались «родом». Так уж водилось в то время…

Превращение любой группы плательщиков ясака в «род» объясняет нам причину обилия юкагирских «родов» в середине XVII в. Только на одной Колыме с ее притоком Омолоном числилось 25 юкагирских родов, не считая тех юкагиров, которые платили ясак «вне родов». Как помнит читатель, все юкагирское население Колымы тогда составляло 1080 человек, т. е. в среднем на юкагирский «род» приходилось всего 43 человека. Заметим, что средний тунгусский род насчитывал в ту пору свыше 100 человек.

Называя юкагирские составные и малые семьи родами, служилые люди исходили, конечно, лишь из установившейся традиции. В целом ряде дошедших до нас документов термин «род» по отношению к юкагирам не употребляется вовсе. Нет его, в частности, в донесении, отправленном в начале XVIII в. из Якутска в Москву за подписями воеводы Траурнихта и дьяка Романова. В донесении шла речь о тунгусах «разных родов» и «юкагирях» безотносительно к их социальным объединениям. Не считали свои ясачные группы родами и сами юкагиры. В коллективной челобитной от 1663 г. они именуют себя людьми «Сибирские земли, Колымы реки, Нижнего ясачного зимовья, Нижнего и Верхнего Анюев»^{121}.

Названия юкагирских «родов» русские обычно образовывали от личного имени или прозвища князца. В Верхнеколымском зимовье в 1651–1659 гг. платили ясак роды Ниничин, Комундеев, Нартицын, Рыбников и др. «Родовые» названия, естественно, заменялись новыми, как только старый князец умирал. В отличие от юкагирских тунгусские родовые этнонимы чаще всего были коллективными прозвищами: Агинкагир — «лесные» (т. е. «волки»), Шамагир — «шаманы», или «шаманцы». Многие из таких этнонимов дошли до нас из глубокой древности, и мы часто даже не знаем, от каких слов они образованы.

Составные семьи юкагиров просуществовали вплоть до конца XIX — начала XX в. В. И. Иохельсон приводит сведения о составной семье лучшего кузнеца Ушканского рода. Василия Шалугина. В нее входили, кроме старика, его старшая дочь с зятем и детьми, две незамужние дочери, сын с женой, тещей и ребенком, сын-подросток (еще один сын Шалугина «вступил зятем в другую семью», а четвертая дочь ушла к мужу-ламуту).

По словам Н. А. Тайшина из Балыгычана, в молодости у него была семья, состоявшая из жены, 13 детей и родителей жены. В семью Е. И. Шадрина из Нелемного входили три сестры, старший брат с женой и дочерью, а также родители жены.

Во главе составной семьи номинально стоял пожилой человек, который назначал время для перекочевки, место стоянки, указывал где и когда следует начинать промысел и т. д. Спиридонов называл его «большаком» и приводил соответствующий юкагирский термин — чомоил. У Иохельсона наряду с этим термином (у него — чомоджэл) встречается еще один — лигайя шоромох — «старый человек».

Старый вождь только советовал, но никогда не приказывал. Фактически войной и охотой у юкагиров руководили молодые искусные воины-охотники — хангичэ или тенбайя шоромох. С первым из терминов мы уже встречались в главе об охоте; он означает «ловкий охотник». Второй термин переводится как «сильный человек». Спиридонов утверждал, что от такого фактического главы «рода» или «семейства» зависела жизнь кочевавших с ним вместе людей.

«Сильным охотником» был для своей многочисленной семьи Е. И. Шадрин. По его словам, он, в молодости «легкий» на ногу, неутомимо «бегал» до горам и лесам в поисках пищи.

Составная семья юкагиров вела общее хозяйство и благодаря этому могла противостоять превратностям кочевой охотничьей жизни. «Одну куропатку найдя, ее едим все. Одного дикого оленя убив, его едим все. Сеть закинув, один хариус попадается — его все едим», — рассказывали о себе верхнеколымские юкагиры^{122}.

Проводник и переводчик Иохельсона верхнеколымский юкагир Алексей Долганов нарисовал выразительную картину жизни своих соплеменников в условиях первобытного коммунизма: «Если снег глубокий (для охотничьего промысла. — В. Т.), в глубоких местах (подо льдом. — В. Т.) сети спускаем. У кого бывают две сети, у кого одна. В одной чёпке рыба есть, в другой чёпке — нет. В рыбной чёпке две сети имеющий рыбу промышляет… Теперь, если сети имеющий рыбу упромыслит, это с не имеющим сетей поделит. Одну сеть имеющий, одну-две, иной раз много [рыбы] поймает — это все делит».

И еще: «Промышленники-парни, с каждого дома по одному, в лес, на горы, дикого оленя разыскивая, ходят. Таким образом ходя, если одного-двух диких оленей убьют, их, всем разделив, живем. Диких оленей ищущие отдельно кочуют; в чёпках сети ставящие, удящие, лед долбящие тоже отдельно ходят… Убившие [диких оленей] шкур не берут. Нуждающиеся, без одежды, люди шкуры имеют… Убившие их [оленей] головы [себе] берут. Это мясо [дикого оленя] всем паями делят»^{123}.

Интересы совместного труда и быта требовали от членов общины известной выдержки, иначе их жизнь была бы омрачена взаимными ссорами, ревностью и даже местью. Может быть, отчасти поэтому мы встречаем у юкагиров обилие ограничений, совершенно или почти совершенно неизвестных у тунгусов. «Между здешними инородцами исстари ведется обычай, что члены одного семейства не должны разговаривать между собою без особенной нужды, исключая мужа и жены, а также женского пола между собою, — писал А. Е. Дьячков о жителях Анадыря. — Например, ле разговаривают свекор с невесткою, деверь с невесткою, брат с братом, если оба женаты, и отец с сыном, если сын женатый. Если свекору нужно что-нибудь сказать невестке, то он говорит это своей жене, т. е. свекрови, чтобы она передала его слова невестке. Если в семье малые дети, то этих детей употребляют вместо толмачей…»^{124}. Дьячков думал, что такой обычай «происходит по какой-то мнимой стыдливости».

У верхнеколымских юкагиров в разговоры не вступали тесть и теща — с зятем; свекор и свекровь — с невесткой; мужчина — с мужем младшей сестры и женой младшего брата; женщина — со старшим братом мужа; мужчина — со старшим братом жены. Родственники-мужчины не могли вести между собой разговоры об их отношении к незамужним женщинам, а родственницы-женщины — об их отношении к мужчинам. Иохельсон как-то попросил своего переводчика Алексея Долганова объяснить, в каких отношениях состоял его двоюродный брат с дочерью «родового кузнеца», но получил такой ответ: «Это мой родственник, и я не могу с ним говорить о таких вещах»^{125}.

Запрет на общение с определенными категориями лиц, нигде не записанный и наказуемый разве что порицанием, действовал на сознание юкагиров как безусловный «категорический императив». Иохельсон приводит рассказ, слышанный им от верхнеколымских юкагиров. Два брата жили вместе со своей старшей сестрой и ее мужем. Друг с другом они не разговаривали и не шутили. Однажды во время праздника один из братьев надел «кукашку» зятя и принял участие в пляске. Другой брат, думая, что видит зятя, решил над ним подшутить и неосторожно дотронулся до него. Как только он убедился в своей ошибке, упал замертво от разрыва сердца.

Верхнеколымские юкагиры обозначали «обьгчай неговорения» термином нэксиинии, тундровые — мэнэнайнии, а «оламученные» юкагиры нижней Индигирки — ламутским словом тункамэтэк. Все три термина можно перевести одинаково — «взаимно стесняться». Лица, связанные «взаимным избеганием», назывались верхнеколымскими юкагирами ниал, а тундровыми — найл.

Иохельсон считал, что юкагирский «обычай неговорения» был призван предупреждать кровосмесительные браки, которые, судя по фольклору, были довольно частым явлением в древности. На мой взгляд, этот обычай — результат двойных экзогамных запретов, существовавших у юкагиров вследствие их смешения с тунгусами.

«Неговорение» охватывало не только кровных родственников и свойственников, но и лиц, относившихся к различным возрастным категориям: мужчины старшего поколения не могли непосредственно общаться с женщинами младшего поколения.

Старшие у юкагиров, как и у тунгусов, обращались к младшим по имени, но младшие, обращаясь к старшим, должны были прибегать к термину, определявшему степень родства между ними («дядя», «тетя», «старший брат» и т. д.).

Как и у тунгусов, у юкагиров можно выделить три основные возрастные группы: родственники старше отца и матери (деды и бабки); родственники младше отца и матери, но старше «меня» (старшие братья и сестры); родственники младше «меня» (младшие братья и сестры).

И у тунгусов, и у юкагиров «мой старший брат» и «младший брат отца» обозначаются одинаково. Равным образом одинаково обозначаются «мой младший брат» и «мой сын», «моя младшая сестра» и «моя дочь».

В этой возрастной категории родственники по полу не выделяются и одинаково именуются эмдз (эмджэ) у верхнеколымских юкагиров и эмдэн (эмджэн) — у алазейских.

Совпадение систем родства юкагиров и тунгусов объясняется взаимной диффузией обоих народов, о чем уже неоднократно говорилось. Победа в этом процессе осталась на стороне тунгусов. Юкагиры, в особенности тундровые, заимствовали у тунгусов даже некоторые термины: ама — «отец», вниз — «мать», ака — «старший брат», экза — «старшая сестра», яду — «муж».

Правда, есть в юкагирской системе родства и некоторые отличия от тунгусской: в ней более четко выделяются кровные родственники со стороны отца и матери. Например, у тунгусов старшие братья отца и матери обозначаются одинаково (как у русских), а у юкагиров дядя со стороны матери именуется хаха, а со стороны отца — чомочиэ (верхнеколымский диалект). Такая детализация отражает двусторонний характер экзогамии у юкагиров.

Итак, в древности у юкагиров существовал материнский род. Контакты и браки с тунгусами плюс заимствование у последних оленеводства привели к «деформации» материнского рода в составную семью. У тундровых юкагиров на смену матрилокальному браку пришел патрилокальный, что отвечало стремлению отца передать своих оленей по наследству сыну, а не зятю. У таежных юкагиров, культура которых более самобытна, стали параллельно сосуществовать обе эти формы.