Кто вы, юкагиры

ЭТНИЧЕСКОЕ ДОСЬЕ

Собравшись пополнить этническое «досье» юкагиров справкой об их душе и характере, я сразу же попал в затруднительное положение.

Священник А. Аргентов писал: «…обитатели тундр глубокого Севера, несмотря на мнимую, кажущуюся суровость свою, одарены теплыми сердцами»^{126}. А уж он-то, прожив 13 лет среди этих людей, должен был знать их достаточно хорошо.

О «кротком нраве» и честности юкагиров сообщал русский врач Ф. М. Августинович, посетивший Колыму около ста лет тому назад.

Первый глубокий исследователь и лучший знаток юкагиров В. И. Иохельсон дал им следующую аттестацию: после камчадалов юкагиры — самые скромные из аборигенов Севера.

Иохельсон писал о женственной внешности юкагирских юношей, несшей на себе печать раннего увядания. Он отмечал их невысокий рост и грациозную фигуру с тонкой талией.

Итак, юкагиры кроткие, робкие и гуманные…

Но вместе с тем в старину «они представляли собой наиболее первобытное, воинственное, на войне жестокое племя»^{127}. Эти слова принадлежат тому же Иохельсону. В легенде о столкновении юкагиров с ламутами Кункугурского рода говорится, что к одному из «сильных людей» кункугуров, хорошему бегуну, подкрались из-за горы юкагиры и, «наставив оружие, разбудили и ударили все разом»^{128}.

Вышеупомянутый Августинович писал, что юкагиры отличаются «веселым нравом и трудолюбием». А вот что мы находим в черновике плана, составленном Якутским комитетом Севера в середине 1920-х годов. «Юкагиры представляют собой племя одряблелое, относящееся к своей судьбе с какой-то апатией…»^{129}

Как совместить приведенные суждения и оценки? Больше того — как их понять? Могут ли они относиться к одному и тому же народу?

Да, их можно и совместить, и понять…

Приведенные противоречивые отзывы подтверждают то, о чем мы не раз говорили в предыдущих главах нашего повествования: юкагиры — живой пример незавершенного процесса взаимодействия различных по уровню и характеру культуры, физическому и духовному складу народов. В юкагирах причудливо переплелись как черты, свойственные их далеким предкам — аборигенам Северной Якутии, так и черты, заимствованные ими от тунгусов и более поздних пришельцев в эту страну — ламутов, якутов и русских.

Веселый нрав юкагиров, о котором сообщал Августинович, находил выражение в их любви к пляскам и пению.

В XIX в. среди большинства юкагиров была популярна тунгусская пляска: взявшись за руки, мужчины и женщины составляли хоровод и кружились по часовой стрелке, т. е. по ходу солнца. Делая различные па, танцоры время от времени выкрикивали отдельные, часто повторявшиеся слова.

Вот набор таких слов у тундровых юкагиров Жиганского улуса в начале XIX в.: хуръю — хумкай — хогей — хоерго… Примерно те же слова выкрикивали юкагиры и ламуты нижней Индигирки. «Текст» пляски явно тунгусский[50].

Иные слова запева я записал у верхнеколымских юкагиров из поселка Нелемное: лондол — ёкал — одул — эрпэйэ — лондол. Их можно перевести примерно так: «Пляшем мы все, здешние жители, — якут, юкагир, ламут, — пляшем!» У них есть запевы, которые представляют собой набор слов, не имеющих перевода, например: тэлэ — тэлэ — ку, ымы — шайдэ — гомэку. Запевала, выкрикивая эти слова, созывает танцоров. Образуется хоровод, и участники подхватывают тот же запев. В круг входят все, кто хочет и может плясать. Ритм убыстряется. Отдельные танцоры начинают издавать придыхательные звуки, по-оленьи всхрапывать и подражать голосам птиц. Отсутствие ударного инструмента с лихвой возмещается отбиванием такта пяткой о пятку. Постепенно танец превращается в вихрь…

Наблюдавшая такой танец у юкагиров поселка Нелемное этнограф М. Я. Жорницкая пишет, что у нее появилось ощущение, будто «весь круг танцующих повис в воздухе»^{130}.

Описанный танец по существу не отличается от тунгусского, однако у верхнеколымских юкагиров внутри круга периодически находится пара «солистов». Они плавно двигают руками, как бы имитируя взмахи птичьих крыльев.

Кроме того, у юкагиров раньше существовал и парный танец без хоровода. Танцоры, стоя друг перед другом, взмахивали руками-крыльями и «курлыкали»: ганг-ганг— кли-кли… Вероятно, и этот парный танец, и парный танец солистов в центре хоровода, заимствованы верхнеколымскими юкагирами у русских старожилов, влияние которых было особенно сильным на верхней Колыме в конце XVIII — начале XIX в.

Нечто очень самобытное сохранилось в юкагирских танцах, во время которых танцоры подражали ворчанию котика или тюленя, имитировали их телодвижения. В этих танцах слышатся отзвуки той исчезнувшей культуры древних юкагирских предков, о которой мы говорили выше. А может быть, это чукотское или эскимосское влияние.

Юкагиры были людьми веселого нрава, доброжелательными, приветливыми, о чем мы уже в свое время прочли в дневнике М. П. Черской. Вот как описывает свою встречу с юкагирами упоминавшийся московский журналист Динео, побывавший в 1891 г. на Омолоне:

«Кругом пас были высокие густые тальники, из-за которых ничего не было видно. Вдруг к нам навстречу с радостными криками выбежали человек 12 подростков, стариков и детей. Иные схватили нас под руки, другие помогли нести вещи. На интернациональном местном языке, якутском, они твердили все: «Пойдемте, пойдемте, друзья, отдохните!»^{131}

«Это все чувства, эмоции, — скажет читатель. — Ну, а как юкагиры мыслили, рассуждали?»

Что ж, коснемся и этой стороны их портрета. Юкагиры были тонкими дипломатами, умевшими убеждать своих оппонентов силой логики и художественными гиперболами.

Во время юкагирско-ламутской полемики 1890 г. по поводу охотничьих угодий на Коркодоне исход спора решила речь, произнесенная юкагирским старостой из Ушканского рода, которую выслушали обе стороны при участии выбранного в третейские судьи якутского старосты. «Вы люди с конями (экивок в сторону якута), вы люди с оленями (экивок в сторону ламутов)… а мы люди пешие. У нас есть собаки, но наши бабы должны тащить нарту с домами, детьми. Конь сам найдет траву, олень — мох, а собаку надо кормить. Когда у человека нет еды, то и у собаки нет еды. Наши люди расходятся в разные стороны, — тут оратор раздвинул пальцы рук, чтобы показать, как расходятся юкагиры по отдельным речкам, — ищем еды, ищем одежды. Никого нет, белок нет, (диких) оленей нет — только и есть ламутский след, пустой ламутский след. От голода у нас ввалились щеки; нет мохнатой (меховой) одежды — от холода замерзнем… Вы, верховые люди, пришли на нашу землю, разогнали белок, оленей; нас, людей своими ногами ходящих, не ждете. Хоть вместе бы, в одно время, промышляли… Теперь дайте нам мяса, дайте шкур. Ты ходишь в крепость (Среднеколымск), — закончил оратор, обращаясь к якуту, — ты видишь своих начальников, ты судишь своих людей, — ты рассуди нас»^{132}.

И якутский староста рассудил: он принял сторону юкагиров. Ламуты согласились с его решением.

Юкагиры были недурными зоопсихологами: они приучали своих ездовых оленей к определенному ритму и добивались от них хорошего хода даже в случае, если животные уставали. Вот как об этом рассказывал староста юкагиров нижней Индигирки Егор Варакин (в начале XX в.): юкагиры «пройдут немного пешком и встанут на ночевку; на следующий день снова пройдут немного — и на ночевку; на третий день делают уже большой переход. Олени-то думают, вот скоро станут на ночевку, а юкагиры идут да идут, а те все надеются, что скоро стоянка, и стараются изо всех сил до нее добраться. Так и надувают они ленящихся оленей»^{133}. Речь идет о летних перекочевках тундровых юкагиров, когда люди шли пешком, а свои пожитки везли на нартах, в которые запрягали оленей.

Тундровые ламуты и юкагиры нижней Колымы, к удивлению А.-Э. Кибера, оказались «страстными охотниками к игре в шахматы». «Шашечница их, сделанная из досочек, связанных ремнями, удобно переносится, — писал врач. — Они выделывают ножом красиво шашки из слоновой[51] кости, в коей у них нет недостатка. Сия кость, положенная в холодную воду, делается мягкою, как дерево, а напротив, в горячей воде — твердою, как камень»^{134}.

Правила игры в шахматы у ламутов и юкагиров несколько отличались от наших: они обходились без рокировки, ферзь у них мог «прыгать» как конь.

Игра в шахматы свидетельствует о склонности юкагиров к развлечениям «интеллектуального» свойства. Что ж, такой игре было приятно предаваться в долгие зимние вечера под завывание вьюги… Скорее всего шахматы юкагиры заимствовали у русского населения Колымы.

Лично меня больше всего покоряет в юкагирах чрезвычайная деликатность.

Древние юкагиры обращались друг к другу на «вы». У них существовал обычай говорить собеседнику что-нибудь неприятное не прямо, а намеками, либо обращаясь к нему в третьем лице. Такая манера обращения носила специальное название — нэхомиани, что значит «уважать», «щадить».

Лучший кузнец и в полном смысле кормилец своих сородичей из Ушканского рода Василий Шалугин был, по словам Иохельсона, «чрезвычайно скромен» и никогда не произносил «худых слов». Он краснел, когда Иохельсон расспрашивал его об устройстве некоторых деталей костюма. «Он стыдлив, как девушка, — писал исследователь. — Древние юкагиры, говорят, от стыда помирали»^{135}.

Юкагирам свойственна особая утонченность в восприятии красок. Мне уже приходилось говорить об излюбленной цветовой гамме верхнеколымских юкагиров (зеленый и синий отсутствуют вовсе, даже слов «зеленый» и «синий» нет в их лексиконе).

За мягкий белый цвет юкагиры особенно ценили серебро. Но самым любимым цветом юкагиров верхней Колымы был желтый. В песне юкагирского юноши, записанной Иохельсоном, говорится, что лицо девушки было точно пожелтевшая хвоя.

Однако смуглую кожу юкагиры не считали красивой, хотя в известный нам период они в этом отношении почти не отличались от окружавших их ламутов и якутов — представителей монголоидной расы, людей смуглых. Не указывает ли это на то, что дотунгусские предки юкагиров были европеоидами — людьми с белой кожей?

Любимая цветовая гамма нижнеколымских юкагиров не похожа на описанную выше: у них имелись слова «зеленый» и «синий», но не было слова «желтый». Данное обстоятельство подтверждает, на мой взгляд, особую близость ходынцев и чуванцев, представлявших собой большинство юкагиров нижней Колымы с конца XVIII в., к тунгусам.

У алазейских юкагиров встречаются слова «зеленый» и «желтый», но нет слова «синий». Зеленый и синий цвета весьма популярны у тунгусов.

Юкагиры обладали тонким восприятием природы, в их отношении к ней много поэтического. Биолог Ф. С. Леонтьев, общавшийся в 1937 г. с омолонскими юкагирами, обратил внимание на их любовь к запаху молодой листвы. «Местные юкагиры очень любят тополь, — писал он. — Даже зимой охотники приносят домой букеты из мелких веток этого дерева. Ветки ставят в бутылки с водой. Позднее почки тополя раскрываются, и жилье наполняется ароматическим запахом»^{136}.

«ПО ЗВАНИЮ ЧУВАНЕЦ, А ПО ПРОИСХОЖДЕНИЮ КОРЯКА»

Русская грамота пришла к юкагирам вместе с христианством. По-видимому, первым грамотным юкагиром стал член Омолонского рода Востряков, который в начале прошлого века обучался в церковноприходской школе Нижнеколымска. Судя по имеющемуся сообщению, он не только сам овладел русской грамотой, но и обучал ей своих соплеменников.

В 1888 г. священник Митрофан Шипицын на средства миссионерского общества открыл церковноприходскую школу в селении Марково на Анадыре, Работать в ней он пригласил Афанасия Ермиловича Дьячкова. Дьячков прославился как автор интересной книги «Анадырский край», которую я здесь неоднократно цитировал.

Автором книги Дьячков стал совершенно неожиданным образом. Вот как это произошло. В 1889 г. умер первый начальник Анадырской округи врач Л. Ф. Гриневецкий. Его бумаги переслали во Владивосток; среди них оказалась объемистая рукопись, из текста которой явствовало, что ее автор — чуванец Дьячков. После незначительной доработки рукопись была опубликована в «Записках Общества изучения Амурского края».

Вероятно, Гриневецкий, будучи в Маркове, поручил Дьячкову составить описание Анадырской округи, о которой знали только то, что она находится на севере Приморской области. И вот талантливый самоучка-чуванец создал исключительно ценный для пауки труд по истории, географии и этнографии Анадырского края.

Сведения о самом Дьячкове содержатся в его автобиографии, обнаруженной советским этнографом В. С. Стариковым в личном архиве Н. Л. Гондатти, который стал начальником Анадырской округи после Л. Ф. Гриневецкого.

Афанасий Дьячков писал о себе, что он «по званию чуванец, а по происхождению коряка». Мальчиком поступил он в обучение к малограмотному мещанину Семену Бережнову, но тот, едва научив своего подопечного чтению по слогам, прекратил занятия. Тогда Дьячков стал постоянно бывать в марковской церкви и, внимательно слушая чтение духовных книг, запоминал текст. Выпросив у псаломщика несколько оборванных листов церковной печати, он «хранил и читал их с большим интересом». Затем «стал похаживать на клирос и присматриваться, как читают то или другое слово под титлами». Научившись чтению, Дьячков взялся за письмо. Чернил, карандашей и бумаги в Маркове нельзя было достать, и он «стал писать сперва-наперво на ледяных окнах. Потом стал писать заостренною свинцовою палочкой на тонкодранной берёсте. Потом начал приготовлять чернила из черных ягод» и писал ими на берёсте «лебедиными перьями». Ему теперь доверяли читать на клиросе часослов и псалтырь, а также расписываться за неграмотных. В 1888 г. священник Митрофан Шипицын, как мы помним, предложил Дьячкову занять место учителя. Работу в школе Дьячков совмещал с работой псаломщика в церкви.

Учительству Дьячков отдавался с самозабвением, расходовал на нужды школы всю свою маленькую зарплату. Н. Л. Гондатти писал о марковской школе: «Учителем состоит полуграмотный самоучка, обруселый чуванец, который все свое время уделяет обучению детей и, несмотря на свои небольшие познания, он все-таки научает детей читать и немного считать и писать, так что благодаря ему в Маркове почти во всякой семье есть кто-нибудь умеющий читать»^{137}. Всего Дьячков успел обучить грамоте 115 детей и стал поистине просветителем Анадырского края.

Напряженное чтение в течение многих лет при огарке свечи привело к катастрофе. Свою автобиографию Дьячков продиктовал одному из учеников, уже будучи больным и слепым. Предельно скромный, он рассказывал о себе в третьем лице, как о постороннем человеке. Существует предположение, что чуванский историограф и писатель умер в 1907 г. в возрасте около 67 лет. Никто не знает, где его могила…

Уже в советское время появился еще один юкагир, интересовавшийся историей родного парода — Н. И. Дьячков.

В материалах Магаданского краеведческого музея я нашел рукопись, озаглавленную: «Н. И. Дьячков. Коркодон» — о юкагирах этой реки и их прежних войнах с коряками. Об авторе, к сожалению, ничего не известно.

«ОН БЫЛ ОЧЕНЬ ЛОВОК, БЫСТРОНОГ, КРАСИВ…»

Советское строительство среди верхнеколымских юкагиров развернулось после окончания гражданской войны.

В период нашествия на Колыму разрозненных белых банд Бочкарева и Пепеляева юкагиры запрятались в самые труднодоступные уголки тайги. Об избрании в Среднеколымске районного совета депутатов трудящихся они узнали только в 1928 г., случайно встретившись с разъездными агентами Якутгосторга. В конце следующего года в юкагирский поселок на реке Ясачной — Нелемное — прибыли уполномоченные Среднеколымского райисполкома и помогли юкагирам избрать свой «туземный совет». В 1931 г. их дети впервые сели за парты.

А в это время на Чукотке уже работал верхнеколымский юкагир с высшим образованием Николай Иванович Спиридонов…

Н. И. Спиридонов родился 22 мая 1906 г. в «крепости», как тогда называли Верхнеколымск. В предисловии к повести «Жизнь Имтеургина-старшего» Спиридонов писал, что его отец Атыляхан Иполун принадлежал к роду «Заячьих людей» — Чолгородие[52]. Не случайно в детстве Н. И. Спиридонова звали Чолгоро — «Заяц». Отец не имел огнестрельного оружия, и большая семья (одних детей было 11 человек) часто оставалась без пищи. Юный Чолгоро помогал отцу — ставил петли на зайцев и куропаток. Акулина Ивановна Софронова, старшая сестра писателя, в письме ко мне сообщает: «Он (Николай Спиридонов, — В. Т.) с детства любил охоту, тайгу. Всегда долго терялся в тайге. В 14–15 лет он уже сам охотился на лося…»

В одну из голодовок мальчика отвезли в Среднеколымск и отдали в услужение купцам. Сначала он жил и работал у русских купцов, а потом у якутских — возил на собаках дрова и воду, топил печи, чистил хотон (хлев), мял кожи и шкуры.

В своем письме А. И. Софронова рассказывает, как молодой Спиридонов овладевал грамотой: «…он построил себе отдельный шалашик и там сидел целыми днями. Читал и писал. Бумаги тогда не было, и он ухитрялся писать на берёсте… Он так увлекался работой, что не слышал, как зовут идти рыбачить или пить чай. Когда приходили за ним, он ничего не замечал вокруг себя, был весь поглощен чтением, работой. Но вот он повернется, улыбнется и с веселым смехом бежит к нам. Он был очень ловок, быстроног, красив. Стан прямой, среднего роста, густые прямые волосы, которые он зачесывал назад. Его чуть-чуть раскосые глаза излучали доброту, взгляд выражал волю и твердость…»

Вместе со своими хозяевами Николай Спиридонов ездил торговать с чукчами, видимо, на нижнюю Колыму. В поездках он выполнял функции каюра. Общение с чукчами дало ему возможность познакомиться с бытом этого своеобразного народа, что пригодилось потом, при работе над книгой об Имтеургине-старшем.

Я уже говорил, что во время гражданской войны на Колыме хозяйничали белогвардейцы. Когда их разгромили, Спиридонов поступил на учебу в Якутскую совпартшколу (в 1924 г.), А вскоре его направили в Ленинградский университет.

Он поехал в Ленинград через Индигирку, но попал в плен к мятежным якутским «тойонам»[53] и просидел у них 11 месяцев.

В 1927 г., после двух лет учебы в университете, Спиридонов выехал по заданию Комитета Севера при ВЦИК РСФСР на Колыму в качестве уполномоченного колымской экспедиции Госторга, чтобы организовать практическую помощь юкагирам.

«Ни на минуту я не оставлял мысли поехать к ним, находиться в их среде, изучать их, просвещать, организовать хозяйство, улучшать жизнь», — писал он председателю ЦИК ЯАССР М. К. Амосову»^{138}.

С осени 1929 г. Спиридонов становится членом Якутского Комитета Севера, но вскоре возвращается в Ленинград.

В 1930 г. происходит событие, которое можно смело назвать историческим. «Первый и единственный туземец из племени юкагиров тов. Спиридонов окончил высшее образование в ЛеГоУниверситете», — писал председатель Комитета Севера П. Г. Смидович в Президиум ВЦИК РСФСР^{139}. Добавим, что в этом смысле Спиридонов был единственным не только среди юкагиров, но и среди всех малых народов Советского Севера.

В 1931 г. Спиридонов поступил в аспирантуру при Институте народов Севера (в Ленинграде), а 20 мая 1934 г. успешно защитил диссертацию на тему «Торговая эксплуатация юкагиров». Эту работу известный этнограф профессор В. Г. Богораз-Тан назвал «очень ценным вкладом в научное изучение Севера» и высказался за ее опубликование. Как ученый Н. И. Спиридонов подавал большие надежды, но за свою короткую жизнь успел опубликовать всего несколько научных статей о юкагирах.

После защиты диссертации Спиридонов был секретарем Аяно-Майского райкома ВКП(б) на Охотском побережье (среди эвенков), возглавлял национальный сектор Хабаровского отделения Союза советских писателей, работал в ленинградских организациях.

Весной 1969 г. я познакомился с Ольгой Николаевной Спиридоновой — женой Н. И. Спиридонова. Пожилая женщина с. ясными серыми глазами на строгом лице много рассказывала мне о своем покойном муже.

Николай Спиридонов был живым, темпераментным человеком, имел большие способности к языкам и владел несколькими из них, в том числе английским и немецким. Как литератор он пользовался в Ленинграде широкой известностью. В обществе острого на язык северянина любили бывать С. Я. Маршак, В. Я. Шишков и другие писатели.

«Жизнь Имтеургина-старшего», изданная в Ленинграде в 1935 г., принесла автору большой успех и получила на литературном конкурсе премию. Это действительно замечательная вещь, я читал ее дважды и оба раза с большим удовольствием. Предыстория романа такова. В 1927 г. Спиридонов встретил в Нижнеколымске 14-летнего мальчика, состоявшего в услужении у местного якута. Мальчик оказался очень бойким и смышленым, а его судьба, вероятно, напомнила Спиридонову собственную жизнь в Среднеколымске. Спиридонов прилагал старания, чтобы мальчика отпустили на учебу в Ленинград, и добился этого (в 1928 г.). В своей книге писатель изобразил жизнь отца мальчика и имел намерение рассказать о судьбе его самого в книге «Жизнь Имтеургина-младшего». К сожалению, задуманная Спиридоновым дилогия полностью так и не увидела свет: рукопись второй книги, которую он 2 апреля 1937 г. отвез в Ленинградское отделение издательства «Молодая гвардия», осталась неопубликованной. Будем надеяться, что она не потерялась, и мы еще раз встретимся с талантливым литератором.

Кроме «Имтеургина», Спиридонов опубликовал в Москве в 1933 г. книгу «На Крайнем Севере». В ней он рассказал о своих встречах с коренными обитателями Колымы, в частности с семьей коркодонского юкагира Бургачана — дедушки уже знакомой нам Агафьи Шадриной, с которой я часто разговаривал в 1969 г. в поселке Балыгычан. Ее отец каким-то образом достал книгу Спиридонова и завещал своим детям хранить…

Как отмечал В. Г. Богораз-Тан, «несравненное достоинство» этого произведения Спиридонова заключается в том, что он «все время стоит по ту сторону баррикады вместе с голодными, нищими, бедными туземцами, которые бредут сквозь снежные завалы, добывая кусок для своих маленьких детей»^{140}.

Свои художественные, а иногда и научные произведения Спиридонов подписывал псевдонимом Текки Одулок. Так звали его дедушку, которого он очень любил. На русский язык эти слова переводятся юкагирами по-разному: «красивый одул», «неженатый парень», «сын одулов» и, как мы помним, «сын большого озера»… Точнее всего, вероятно, — «сын одулов» (юкагиров).

…Летом 1969 г. я бродил по берегу Колымы в поселке Зырянка. Красное солнце опускалось на кромку зубчатого леса вдали, за рекой. В бледном небе, как светлячки, порхали уже первые звезды. Было тихо, но неожиданный плеск воды привлек мое внимание: к берегу причаливал белый пассажирский теплоход-трамвай. На его борту четко выделялась надпись «Текки Одулок».

БРАТЬЯ КУРИЛОВЫ РОМАНИСТ, ПОЭТ, ХУДОЖНИК

С Семеном Николаевичем Куриловым я познакомился в 1970 г. в поселке Черском. Он тогда работал методистом районного отдела культуры. За год до этого в издательстве «Советский писатель» вышла первая часть его рома-па «Ханидо и Халерха», о котором я много раз здесь упоминал.

Семен Курилов родился в 1935 г. в поселке Андрюшкино. Там он окончил четырехлетку, а экзамены за остальные классы средней школы сдал позже, экстерном. До нашей встречи он успел перепробовать много профессий: работал киномехаником, радистом, электриком, пастухом-оленеводом, заведующим сельским клубом и районной агиткультбригадой. Его первый рассказ увидел свет в 1961 г. в сборнике произведений молодых писателей-северян, называвшемся «От Москвы до тайги одна ночевка». Затем он опубликовал в «Литературной России» новеллу «Встреча в пути», которая была переведена на польский язык и издана в сборнике избранных произведений советских писателей, выпущенном в Варшаве в 1969 г.

Вторая часть романа «Ханидо и Халерха» — «Новые люди» — была издана в 1975 г., а весной 1979 г. дилогия Семена Курилова вышла отдельным двухтомником. Несмотря на болезнь юкагирский прозаик полон творческих замыслов: он собирается опубликовать повесть «Увидимся в тундре» и сборник рассказов.

Младший брат Семена Курилова, Гавриил Курилов, — научный сотрудник Якутского филиала Сибирского отделения Академии наук СССР. Как и многие другие северяне, Гавриил Николаевич окончил факультет народов Севера в Ленинградском педагогическом институте им. А. И. Герцена, а позднее защитил диссертацию. В 1977 г. была опубликована его научная монография «Сложные имена существительные в юкагирском языке». Сейчас он работает над составлением юкагирско-русского словаря.

Гавриил Николаевич не только лингвист, но и поэт, новеллист, драматург. Литературная карьера ученого началась в 1970 г., когда в Якутске вышла книга его стихов на русском, якутском и юкагирском языках. С тех пор Г. Н. Курилов опубликовал целый ряд книг стихов и рассказов, а также поэму-сказку на основе юкагирской легенды и «детскую» пьесу для кукольного театра.

Поэт приглашает нас к традиционному юкагирскому костру:

Самый младший из трех братьев Куриловых, Николай, — художник. Он, как и старший брат, — живет в поселке Черском, где работает художником-оформителем. Николай имеет среднее специальное образование в области художественной графики. Он также начинающий поэт…

Яркий огонь литературного и научного творчества, который в конце прошлого века зажег на Анадыре чуванец Афанасий Дьячков, вспыхнул с повой силой в 30-е годы нашего столетия, в годы расцвета блестящего таланта верхнеколымского юкагира Николая Спиридонова. Сейчас «юкагирские огни» горят уже и на Колыме, и на Лене.