Кто вы, юкагиры

ЮКАГИРСКИЙ ДОМ

Если бы мы захотели навестить юкагиров в разные периоды их истории, то сумели бы побывать и в простом ивовом шалаше, и в землянке, и в чуме, и в срубном Доме…

H. И. Спиридонов сообщает, что в древности юкагиры летом жили в «обыкновенных, глухих» шалашах «с подвешенным куском дерна или шкуры дикого оленя вместо двери над входным отверстием»^{93}. Судя по этому описанию, он имел в виду шалаш конической формы, как чум, но с закругленным верхом из-за отсутствия дымового отверстия («глухой»). Вероятно, именно о таком жилище говорится в одной из юкагирских легенд. Убив на поединке «ледяного старика», герой предания водружает над его телом ивовый шалаш, покрытый травой.

Шалаши подобного типа мне приходилось встречать у селькупов в Туруханском районе Красноярского края. Селькупы его называют кумар. Каркас этого шалаша сделан из полутора-двух десятков топких молодых деревцев (например, березок), воткнутых в землю по кругу и связанных вместе вершинами. Шалаши, похожие на селькупский кумар, неолитические охотники средней Лены рисовали на скалах.

Зимой юкагиры, вероятно, предпочитали полуземлянку — шалаш из плах или тонких бревен, крытых дерном, наполовину врытых в землю. Дополнительно ее обкладывали еще снегом.

В Северной Сибири в дореволюционное время в полуземлянках жили ханты, манси, селькупы, кеты, тунгусы, якуты и юкагиры. Тунгусы называли такой шалаш голомо (от голо — «бревно», «плаха»), а юкагиры — кандэлэ нимэ — «зимний дом».

В дельте Индигирки, по берегам ее старых, теперь уже высохших проток, и сейчас еще можно увидеть торчащие из земли колья, поставленные столь часто, что сквозь них не проваливается земля.

Русские старожилы из поселка Русское Устье именуют эти реликты «чандалами» и приписывают их древним, «сидячим», юкагирам. В 1928 г. участники Якутской экспедиции Академии наук СССР записали, что у русско-устьинцев существуют также «смутные представления о какой-то народности чандала…».

Со второй половины XVIII в. получили распространение «зимовья», которые представляли собой небольшие срубы с плоской крышей без потолка и с окошком, в которое вставлялась топкая льдина. Пол в такой избе заменяли ветки хвои. Юкагиры прямо посреди зимовья разводили костер.

В крыше для выхода дыма они оставляли «проушину», в случае необходимости ее закрывали. Три четверти дома занимали деревянные нары, на которых юкагиры сидели и спали. Дверь была очень маленькой — примерно 60 см высотой и 50 см шириной.

Такой же вид сохраняли юкагирские зимовья и на рубеже XIX–XX вв., только вместо костра в них появилась жестяная либо глиняная якутская печка (чувал).

Зимовье юкагиры называли яхан-нумэ либо саха-нумэ, т. е. «якутский дом», хотя зимовья первыми начали строить русские зверопромышленники (видимо, якуты раньше юкагиров восприняли эти жилища).

В таких жилищах могли жить зимой, конечно, только оседлые, или полуоседлые, т. е. безоленные юкагиры. Юкагиры-оленеводы, кочевники, подобно тунгусам, пользовались более удобными для переноски с места на место чумами — легкими сооружениями из тонких шестов. Конический каркас чума летом покрывается в тундре ровдугой, а зимой — подстриженными оленьими шкурами.

Спиридонов считал, что юкагиры заимствовали чум у ламутов, но это не совсем точно. Традиционное ламутское жилище — усовершенствованный чум цилиндро-конической формы, который скорее можно назвать юртой. Юрта гораздо вместительнее и удобнее чума, но и сооружать ее гораздо труднее, чем чум.

На фотографии, приложенной Иохельсоном к опубликованному им в 1898 г. докладу о юкагирах, обитавших на реке Ясачной, показан типичный остроугольный тунгусский чум. Он заметно отличается от тупоугольной и широкой ламутской юрты, которая изображена на другой фотографии под названием — «тунгусская ураса». Фотографию юрты читатель найдет на вклейке.

Ламутская юрта стала распространяться у юкагиров по мере продвижения ламутов в Северо-Восточную Якутию. В ней, как правило, жили две семьи, каждая на своей половине, имевшей свой вход — один против другого. Но если поднимался сильный ветер, какой-нибудь из входов закрывали, и обе семьи пользовались общим входом.

В начале XIX в. коренные жители нижней Колымы строили большие зимние юрты, вмещавшие, по словам А.-Э. Кибера, от 50 до 70 человек: «в них можно было свободно расхаживать, держась прямо и поодаль от огня»^{94}.

По фотографиям, иллюстрирующим труды Ленско-Колымской экспедиции К. А. Воллосовича 1909 г., видно, что тундровые, алазейско-индигирские, юкагиры в начале XX в. еще жили в чумах, но к 30-м годам нашего столетия ламутская юрта уже почти полностью вытеснила чум на всем пространстве от Анадыря до Индигирки. Лишь к западу от последней чум удерживает свои позиции.

Полуоседлые, таежные, юкагиры до революции тоже, без сомнения, пользовались ламутской юртой, однако наряду с ней у них сохранялся и чум.

Сегодня верхнеколымские юкагиры называют конический чум одун-нумэ — «юкагирский дом». Аналогичный перевод имеет термин вадун-нимэ, которым алазейские юкагиры обозначают цилиндро-коническую юрту (живущие среди них эвены называют ее унэн). Это не просто забавное недоразумение, это лишнее напоминание о том, что юкагиры в значительной степени состоят из тунгусов и ламутов.

ЮКАГИРСКИЙ КОСТЮМ

В русский период истории юкагиры носили одежду тунгусского образца. Ее элементами были знаменитый «фрак» (он же «камзол», или «кафтан»), сшитый из ровдуги, с красными и черными накладками; нагрудник; короткие кожаные штаны — теперь бы их назвали шортами — и шапка. Одежда мужчин и женщин имела много общего.

Юкагиры нижней Колымы зимой надевали «двойной кафтан»: один из шкуры молодого оленя — шерстью внутрь, а другой из шкуры старого оленя — шерстью наружу. «Кафтан» доходил до колен и был раскроен в обычной тунгусской манере — нараспашку. Роль пуговиц играли тесемки из ремешков. Сзади к мужскому «кафтану» пришивали «хвост» из тюленьих шкурок, который свисал до земли, раздваиваясь на конце. На женских «кафтанах» «хвосты» обязательно пришивались с обеих сторон по бокам. Воротника «кафтан» не имел, его заменяло «боа» — у мужчин из лисьих, а у женщин из беличьих хвостов.

Самобытного в юкагирской одежде было немного: вот эти «боа» да, может быть, поддевавшаяся под нагрудник зимой заячья шкурка.

Юкагиры использовали тунгусские приемы орнаментации кожи и шкур, шитье бисером, роспись на ровдуге, составление мозаики из цветной кожи, отделку кожаной бахромой и меховой выпушкой, серебряные бляхи в качестве украшений.

А.-Э. Кибер сообщает об обилии украшений на одежде ламутов и юкагиров нижней Колымы. «К ремням, висящим от пояса, из лосиной кожи, привешивают разные побрякушки, например железные и медные кольца, бляшки треугольные, жестяные, медные и железные, величиною с карманные часы, и разные другие вещицы, выбитые или литые, — писал он. — У богатых они бывают серебряные. Шум от сих гремушек слышен за четверть версты… Бляха серебряная или медная, довольно толстая, величиною почти с чайное блюдце, покрывает грудь. Она бывает литая и украшена изображением разных животных, а более лошади»^{95}.

Юкагиры называли такую бляху «грудным солнцем». Киберу говорили, что бляхи на месте «не делаются, а переходят из рода в род по наследству».

Украшали юкагиры и свои прически. Мужчины заплетали волосы в косу, к которой привязывали железную бляшку или несколько ниток бисера, молодые женщины и девушки — во множество косичек, к которым подвешивали медные кольца, нитки жемчуга.

Головным убором юкагирам служила круглая кожаная шапочка, красиво вышитая шелком или оленьим волосом, а также бисером разного цвета и величины. Зимой мужчины и женщины поверх такой шапочки надевали теплую шапку из лисьих или собачьих лап, закрывавшую щеки и уши. В головных уборах юкагиров угадывается нечто свое, особое.

Своеобразна цветовая гамма юкагирской одежды. Если, например, в эвенском костюме бросаются в глаза контрастные голубые оторочки из бисера и нашивки, то для юкагиров характерны иные цвета — белый, красный, черный. Отличается от эвенского и юкагирский орнамент. Вместо типичных для эвенов (да и для эвенков) горизонтальных штриховых фигур, выполненных белым или подкрашенным оленьим волосом, юкагиры используют аппликацию в виде зигзагообразной полосы. Этот орнаментальный мотив близок соответствующему мотиву таймырских долган, у которых он носит название «северное сияние». Благодаря столь своеобразной детали орнамента юкагиров можно отличить от других обитателей нашего Северо-Востока — чукчей, коряков, эскимосов, алеутов и ительменов. Зигзаг встречается, помимо одежды, также на женских кроильных досках, коробочках, рукоятках сверл, гребнях и других юкагирских поделках.

На зимнюю одежду юкагиров известное влияние оказали чукчи. В чукотские «кукашки» (т. е. кухлянки) одеты герои преданий юкагиров верхней Колымы. Многие юкагиры-чуванцы в середине XVIII в. носили чукотские «куклянки» из оленьих шкур и «камлейки» из ровдуги. Кухлянка — это меховая рубашка, а камлея — кожаный футляр, надеваемый на кухлянку, чтобы предохранить ее от обмерзания на воздухе. Кухлянок, как правило, надевают две: нижнюю — мехом внутрь и верхнюю — мехом наружу.

Вместе с анадырскими чуванцами и ходынцами чукотские кухлянки и камлейки попали в конце XVIII в. на оба Анюя. Может быть, благодаря этому в первой четверти XIX в. одежда анюйских юкагиров была, по словам Ф. Ф. Матюшкина, «совершенно сходна с чукотской». В 40-х годах XIX в. камлеи с «кукулями» (капюшонами) стали надевать на свои пыжиковые парки и нижнеколымские юкагиры.

В романе С. Курилова «Ханидо и Халерха» уже упоминавшийся глава алазейских юкагиров Афанасий Курилов носит «новенькую чукотскую кукашку, каких юкагиры еще не носили». Как отмечает автор, «кукашку» вскоре переняли и остальные алазейские юкагиры.

На одежде таежных и тундровых юкагиров сказалось также якутское и русское влияние. Во второй половине XIX в. некоторые из них носили русские пиджаки, рубашки, платки, якутские торбаса (меховые сапоги), а заодно и неизвестно чей «полукафтан», сшитый из ровдуги и подбитый заячьим мехом, о чем сообщает Ф. М. Августинович. Вероятно, это было изделие колымчан.

Незадолго до революции у верхнеколымских юкагиров начала распространяться самодельная одежда из привозных тканей, главным образом хлопчатобумажных. В дальнейшем завоз готовой одежды привел к тому, что традиционная одежда из кожи и шкур стала сохраняться только как зимняя и промысловая. Но и эта последняя, постепенно видоизменяясь под влиянием переменчивой моды, в конце концов приобрела некий синкретический характер, одинаковый для всех местных жителей независимо от их национальности. Когда в 1959 г. верхнеколымские юкагиры собирались выехать в Якутск на республиканский фестиваль художественной самодеятельности, они не смогли найти ни одного полного комплекта традиционной зимней одежды с национальным орнаментом и подвесками.

Мне хотелось выяснить, существуют ли национальные различия в деталях похоронной одежды, которую загодя шьют для себя пожилые юкагирки и эвенки. В Ойотунге полный комплект такой одежды мне показала юкагирка Е. В. Трофимова: увы, кроме островерхой шапки курат-ли я не нашел в нем ничего самобытного: тэты, или «пальто», украшенное тремя толстыми красными жгутами, спускавшимися с талии наподобие кистей (реликты прежних «хвостов»), — так теперь называют общетунгусский распашной «фрак», да унтэ — меховая обувь тоже общетунгусского типа.

Итак, одна-единственная самобытная деталь — островерхая шапка куратли. Вероятно, эта особенность формы головного убора сохранилась у юкагиров с давних времен. Согласно их представлениям, юкагирский праотец имел остроконечную голову (см. главу 7)…

Любопытно, что юкагирки и эвенки, живущие в тундре, не восприняли мехового комбинезона, характерного для чукчанок и весьма удобного в зимнее время. На мой вопрос о причине этого женщины в свою очередь ответили вопросом: «Как будем двигаться?» Недавние кочевники не выносят тесной одежды! Однако на детей они такие комбинезоны все-таки надевают: «Дети не работают. Им лишь бы тепло было…»

ЮКАГИРСКАЯ ГАСТРОНОМИЯ

Заколов оленя, тундровые юкагиры тотчас собирали его кровь из сердца и сосудов брюшной области, удаляли из желудка непереваренный ягель, наливали туда ковшом собранную кровь и замораживали впрок. Свежую кровь оленя юкагиры варили и взбивали — получался как бы густой суп, именуемый ими хаша. Варка крови, а равно и другой пищи, не практиковалась юкагирами до прихода русских, так как у них не было металлической или глиняной посуды. В своих берестяных или деревянных сосудах они в лучшем случае могли вскипятить воду, опуская в нее раскаленные камни.

Вытопленный костный мозг оленя юкагиры смешивали с головным мозгом, снова перетапливали и получали «мозговой жир», которым зимой сдабривали сухое вяленое мясо.

Из дичи верхнеколымские юкагиры наиболее часто употребляли в пищу зайцев и куропаток. Весной, в половодье, заячье мясо подчас составляло их единственную пищу. Тундровые юкагиры летом и осенью обыкновенно питались мясом гусей и уток. Трубчатые кости птиц, наполненные мозгом, считались лакомством и, по выражению А. Аргентова, составляли «цвет юкагирской гастрономии».

Наиболее распространенной пищей у всех юкагиров была рыба. В низовьях Индигирки и Колымы она в буквальном смысле слова заменяла хлеб: русские старожилы от настоящего хлеба отвыкли, а многие жители вообще не знали его вкуса.

Лучшей рыбой на Колыме и Индигирке в середине прошлого века считались осетр, стерлядь, омуль, чир, муксун, белорыбица, пелядь и сельдь. Трудно сказать, какая из этих рыб вкуснее.

Омуль и чир, имеющий, как писал Аргентов, «совершенно белую и отменно вкусную икру», принадлежали к числу «самых лучших туземных рыб». Но «из числа лучших» был и муксун. Рыбой «высокого достоинства» Аргентов называл и белорыбицу, по-нижнеколымски «незнаху»; из нее получалась «отличнейшая строганина. Пелядь тоже славилась как «отлично вкусная рыба». У стер ляди, которую юкагиры ловили зимой волосяными сетями особенно ценилась икра, а ее мясо предпочитали мясо осетра…

Мы ничего не сказали о селедке, а между тем она заслуживает особого внимания. В разных районах Восточ ной Сибири ее именуют по-разному: кондёвка, ряпушка сельдятка… До сих пор она служит украшением праздничного стола и на Енисее, и на Лене, и на Колыме Эта небольшая жирная рыбка очень вкусная, и водилась она в изобилии. «В Нижнеколымском приходе состоит около 2000 прихожан, — писал Аргентов, — и весь этот люд, за немногими исключениями, сыт и, можно сказать жив сельдями»^{96}. Сельдями были живы и ездовые собаки число которых в полтора раза превышало число прихожан. Вот почему местные жители говорили о селедке «Это наша манна…»

Рыба потреблялась в разных видах: ее варили, жарили, пекли, квасили, вялили, коптили и замораживали По словам Аргентова, колымчане из рыбы даже стряпали «хлебы, пироги, блины». Среди юкагирских рыбных блюд он называет: «пузаны, литую, строганину, икрянку, варог, варку, барабаны, поворотень, борчу, тела, тельное кавардак, толкушу, горбы и перья, кишку, печеный хвост пупки, пельмени, киплюшки, юкольницу, юколы, хахты хачиры, костье». Об отдельных блюдах можно судить по этим названиям (толкуша, пельмени), но некоторые просто загадка. Что такое, например, кавардак?..

В списке блюд мы находим несколько явно тунгусских: «тела» (правильно «тала») — сырая рыба; «тельное» — (видимо, то же самое); «юколы» и «юкольница» (от эвенкийского «няк») — «вяленая рыба».

«Белую» рыбу (нельму, чир, омуль и др.) юкагиры обыкновенно ели в сыром виде, без каких бы то ни было приправ. Но «черную», озерную (щуку, окуня, налима и т. п.), варили, по-видимому, из-за ее зараженности гельминтами.

Для изготовления юколы юкагиры срезали с самых крупных и жирных рыб кожу со слоем мяса толщиной примерно в два сантиметра. Куски вешали для просушки на воздухе либо в коптильне. Хребет с остатками мяса сушили отдельно. Без ущерба для качества юкола может храниться в течение года.

Продуктом более длительного хранения являлась барча, или порса[43]. Чтобы получить барчу, частично провяленную на воздухе рыбу освобождали от костей, разрезали на мелкие части и варили с рыбьим жиром. Полученный продукт укладывали в бочонки или мешки. Как считал Г. Л. Майдель, барча (у него порса) представляла собой «сравнительно удобную форму консерва»; ее охотно брали в путешествие.

Соление рыбы до конца прошлого века было практически неизвестно населению Северо-Востока, не исключая и русских старожилов. Указывая на то, что вяленая рыба нередко получалась недоброкачественной из-за сырой погоды, Майдель резко порицал «до невероятности ленивых и беспечных людей», отказывавшихся солить рыбу. Дело тут, однако, заключалось не в лени, а в непривычке к соли. Тем более что и соленую рыбу трудно сохранять больше года.

Пожалуй, единственным способом сохранения питательных свойств рыбы на более длительный срок является ее замораживание. Майдель лично попробовал нельму, которая в замороженном виде пролежала в погребе три года, и ни он, ни его спутники не смогли отличить ее по вкусу от только что пойманной. Речь шла о свежезамороженной рыбе, сохраненной в оболочке из льда. Такая оболочка образуется, если выловленную зимой рыбу дважды обмакивают в воду и тут же на воздухе замораживают. Юкагиры такого способа хранения рыбы не знали. К тому же главный лов рыбы приходился на осень, во время ее нерестового хода, когда заморозить рыбу было нельзя.

Рыбу, пойманную летом, юкагиры, как и русские старожилы, вялили, а осеннюю — в большинстве случаев сохраняли в ямах, вырытых в вечной мерзлоте, — до наступления зимних холодов она успевала «прокиснуть».

В одной деловой записке, обнаруженной мною в архиве Аллаиховского райисполкома, некий работник, побывавший в 1920-х годах в низовьях Индигирки, писал, что местными жителями «используется, как правило, тухлая, испорченная рыбопродукция», так как рыба ими «квасится». Автор записки считал, что это вредно отражается на здоровье людей, и предлагал провести «соответствующие мероприятия» — какие, он, правда, не указал.

Ради объективности необходимо отметить, что многовековое употребление в пищу «квашеной» рыбы не выявило каких-либо отрицательных последствий для здоровья людей. А о вкусах, как известно, не спорят. Медведь, например, тоже предпочитает, чтобы выловленная им рыба немного «прокисла»…

Заготовками растительных продуктов у юкагиров занимались женщины и дети. Они обыкновенно собирали корешки тимьяна[44] и других съедобных растений, которые ели сырыми, добавляли в похлебку, в пироги с рыбой и мясом, а также подавали отдельно «вместо десерта, перед чаем». Тимьян употреблялся не только в пищу, но и вместо табака. Из свежих кореньев осоки, промытых в теплой воде и истолченных вместе со свежей селедочной икрой, пекли блины — «барабаны».

Съедобные коренья — пельхи — юкагиры и русские старожилы нередко заимствовали из запасов полевых мышей.

«Женщины в октябре месяце ходят по лесам, смотрят, где много мышиных нор: тут рубят землю и находят коренья кучами в так называемых мышиных амбарах», — писал А. Е. Дьячков^{97}. Ф. П. Врангель отмечал, что «женщины имеют особенный дар отыскивать такие убежища и уносить у бедных животных плоды предусмотрительной их заботливости»^{98}. Случалось, что благодаря вовремя найденным запасам кореньев юкагиры спасали себя от голодной смерти.

Пельхи — весьма ценный продукт. В отчете Якутской экспедиции Академии наук СССР (1928) сообщается, что, высушенные, очищенные, истолченные в деревянной ступе и просеянные сквозь сито, они «дают сахаристую муку, годную к печению белого хлеба»^{99}.

Как и тунгусы, юкагиры не ели грибов. Вместе с тем анадырские юкагиры переняли у чукчей и коряков способ употребления мухоморов в качестве возбуждающего средства.

Дьячков так описывает состояние человека, опьяненного мухомором: «Мухоморный пьяница после пьянства как бы с того света пришел; говорят, будто мухомор показывает ему рай и ад…» И далее: «…для мухоморного пьяницы не нужно для разговора посторонних лиц, потому что он сам по себе один разговаривает, или со своими мухоморами, или передразнивает посторонние слова»^{100}.

Анадырские шамапы прибегали к мухомору как к допингу. Шаман, которого просили полечить или «разгадать какое-нибудь тайное дело», требовал, чтобы его угостили мухомором — «будто бы от того прибавляется сила шаманства».

При отсутствии чая верхнеколымские юкагиры кипятили березовую или осиновую «шишку» (чага) с какими-то «черными грибами» и стеблем шиповника.

Из ягод они в большом количестве запасали голубику, бруснику, черемуху. Сушеные ягоды зимой ели с рыбой, в том числе с юколой.

В отношении ягод у юкагиров были свои вкусовые пристрастия. Они больше всего любили голубику и даже называли ее «юкагирской ягодой» — одун-лэвэйди. А вот малину не жаловали и именовали «собачьей ягодой». Не собирали они и смородину.

После организации колхозов рацион юкагиров стал медленно, но неуклонно меняться. С внедрением в хозяйство колхозов огородничества (в конце 1930-х годов) юкагиры узнали вкус картофеля, капусты, моркови, репы, лука. Развитие домашнего животноводства приохотило некоторых юкагиров к молочной пище. Благодаря регулярному завозу продуктов юкагиры получили возможность приобретать в магазинах консервированные фрукты и овощи, сгущенное молоко, кондитерские изделия. Но мясо и рыба в натуральном виде по-прежнему остаются самыми основными и любимыми видами их пищи.