Кулак Аллаха

Глава 16

Вечером того же дня Карим пришел к Эдит Харденберг в ее квартиру в Гринцинге. Он добрался до пригорода общественным транспортом и принес с собой подарки: две бутылки отличного вина и две ароматические свечи, которые он поставил на столике в отгороженной части комнаты, игравшей роль столовой.

Дверь Кариму открыла Эдит, раскрасневшаяся и смущенная больше обычного. Потом она вернулась на крохотную кухню, где колдовала над тем, что должно было стать шницелем по-венски. Последний раз она готовила для мужчины двадцать лет назад; теперь это занятие казалось ей тяжким и в то же время на удивление приятным испытанием.

В дверях Карим сдержанно поцеловал Эдит в щеку, отчего та раскраснелась еще больше. Потом он прошел в комнату, порылся в фонотеке Эдит, нашел долгоиграющую пластинку с записью «Набукко» Верди и поставил ее на проигрыватель.

Скоро квартирку Эдит наполнили ароматы свечей, мускуса и пачулей, а также нежные кадансы хора рабов из «Набукко».

Квартирка была точно такой, как ее описали специалисты из отдела Невиот, побывавшие здесь несколько недель назад: очень чистой, тщательно прибранной, удивительно аккуратной. Типичное жилище старой девы с претензиями.

Готовый шницель Эдит подала с тысячами извинений. Карим попробовал мясо и заявил, что в жизни не ел ничего вкуснее, отчего Эдит совсем зарделась, но была ужасно довольна.

Во время ужина они говорили главным образом о своей культурной программе: о дворце Шонбрун, который они собирались вскоре посетить, о знаменитых лошадях в Хофрайтшуле, об испанской школе верховой езды в Хофбурге на Иозефплатц.

Эдит ела так же аккуратно, как делала и все остальное. Кариму она напоминала птицу, клюющую зерно. Как всегда, ее волосы были зачесаны назад и собраны в тугой пучок.

Карим погасил слишком ярко освещавшую стол лампу, и ужин проходил при свечах. В полумраке смуглый Карим казался Эдит еще смуглее, еще привлекательнее. Как всегда, он был безукоризненно корректен и обходителен. Он постоянно подливал Эдит вино, так что она выпила намного больше того бокала, который время от времени себе позволяла.

Хороший ужин, вино, свечи, музыка и близость молодого друга в конце концов сделали свое дело, и Эдит понемногу стала терять свою обычную сдержанность.

Когда тарелки опустели. Карим наклонился и заглянул ей в глаза.

– Эдит…

– Что?

– Могу я задать вам один вопрос?

– Конечно.

– Почему вы зачесываете волосы назад?

Вопрос оказался слишком дерзким, он затрагивал ее личную жизнь. Эдит залилась краской.

– Я… я всегда так причесывалась.

Нет, не всегда, поправила она себя. В семидесятом году, когда у нее был Хорст, густые каштановые волосы падали ей на плечи. Было время, когда на озере Шлосспарка в Лаксенбурге ее волосы трепал ветер.

Не говоря ни слова, Карим встал и подошел к ней сзади. Эдит была близка к панике. Нет, это немыслимо! Ловкие пальцы быстро вытащили из волос большой черепаховый гребень. Нет, этому нужно положить конец. Эдит чувствовала, как из прически одна за другой исчезают металлические шпильки, как ее волосы прядь за прядью свободно падают на спину. Потом те же руки подняли ее волосы и подали их немного вперед; теперь они обрамляли ее лицо.

Карим встал рядом с Эдит, всплеснул руками и улыбнулся. Эдит осмелилась поднять глаза.

– Так вам больше идет. Вы выглядите на десять лет моложе и в сто раз лучше. Давайте пересядем на диван. Вы поставите вашу любимую пластинку, а я приготовлю кофе. Идет?

Не дожидаясь ответа, Карим взял ее за руки и поднял со стула, потом опустил одну руку на свой локоть и повел хозяйку в гостиную. Наконец, усадив на диван, он оставил ее и ушел на кухню.

Слава Богу, подумала Эдит. Ее буквально трясло. Нет, у них могут быть только платонические отношения. Правда, он ни разу и не прикоснулся к ней по-настоящему. Такого она, конечно, никогда не допустит.

Эдит украдкой бросила взгляд в настенное зеркало. Щеки горят, волосы лежат на плечах, обрамляя лицо. Ей показалось, что теперь она первый раз за много лет стала похожа на ту, какой была два десятилетия назад.

Эдит взяла себя в руки и выбрала пластинку. Ее любимый Штраус, вальсы, в которых она помнила каждую ноту: «Розы с юга», «Сказки венского леса», «Конькобежцы», «Голубой Дунай»… Слава Богу, Карим был на кухне и не видел, как она едва не выронила пластинку, пытаясь поставить ее на диск проигрывателя. А Карим, похоже, отлично ориентировался на кухне: он без труда нашел кофе, воду, фильтры, сахар.

Когда Карим принес кофе, Эдит отодвинулась в самый угол дивана, сжала колени и поставила на них кофейную чашечку. Она хотела было завести разговор о предстоящем на следующей неделе в «Мюзикферайне» концерте, на который они собирались пойти, но нужные слова никак не приходили в голову, поэтому она молча отпила глоток.

– Эдит, пожалуйста, не бойтесь меня, – пробормотал Карим. – Я ведь ваш друг, не так ли?

– Не говорите глупости. Разумеется, я ничего не боюсь.

– Вот и хорошо. Вы же знаете, я никогда не причиню вам зла.

Друг. Да, они были друзьями, потому что оба любили музыку, оперу, вообще искусство. И, уж конечно, не больше чем друзьями. Друг и любовник – какая малость разделяет эти два понятия. Эдит знала, что у других сотрудниц банка были и мужья и любовники, она видела, как волновались они перед свиданием, как пересмеивались на следующее утро в холле банка; они сочувствовали Эдит, которая была совсем одна.

– Это «Розы с юга», не так ли?

– Да, конечно.

– Это мой любимый вальс.

– Мой тоже.

Наконец-то вернулись к музыке. Это уже лучше.

Карим взял из рук Эдит кофейную чашечку и поставил ее на столик рядом со своей. Потом он встал и поднял Эдит за руки.

– Что вы…

Пока Эдит размышляла, что все это значит, ее правая ладонь оказалась в левой руке Карима, другой рукой он крепко обнял ее за талию, и вот уже Эдит медленно кружилась в вальсе на крохотном пятачке паркета, не занятом мебелью.

Пади Барзилаи сказал бы: «Не трать зря время, давай, красавчик, принимайся за дело». Что он понимает в таких вещах? Ничего. Сначала нужно завоевать доверие, и только потом последует падение. Рука Карима не опускалась ниже талии Эдит.

В вальсе Карим чуть приблизил их сплетенные руки к своему плечу, а правой рукой почти неощутимо прижал Эдит к себе. Ей пришлось отвернуться, иначе она уперлась бы лицом ему в грудь. Ее маленькие груди касались его тела, она снова ощутила запах мужчины.

Эдит подалась назад. Карим не препятствовал, он отпустил ее руку, потом, нежно прикоснувшись пальцами к ее подбородку, чуть приподнял ее голову и, не переставая кружиться в вальсе, поцеловал ее в губы.

Поцелуй никак нельзя было назвать сладострастным. Карим просто прикоснулся губами к плотно сжатым губам Эдит. Но и этого было больше чем достаточно, в голове у Эдит все смешалось, она не знала, что ей делать, то ли протестовать, то ли принимать все, как есть. Банк, герр Гемютлих, ее репутация, его молодость, его происхождение, разница в возрасте, тепло, вино, запах, сила, губы… Пластинка кончилась.

Если бы Карим сделал что-то еще, Эдит тут же вышвырнула бы его за дверь. Но он только оторвал свои губы и легонько прижал голову Эдит к своей груди. Так они стояли в полной тишине несколько секунд.

Потом Эдит высвободилась из его объятий и, сев на диван, уставилась на стенку перед собой. Карим опустился на колени и взял ее за руки.

– Вы сердитесь на меня, Эдит?

– Вам не следовало этого делать, – ответила она.

– Я не хотел, клянусь. Я просто ничего не мог поделать с собой.

– Думаю, вам пора идти.

– Эдит, если вы рассердились и хотите наказать меня, то можете сделать это только одним способом: не позволять мне впредь видеть вас.

– Не знаю…

– Пожалуйста, скажите, что мы еще встретимся.

– Предположим, что так.

– Если вы скажете нет, я брошу учебу и уеду домой. Я не смогу жить в Вене, если не буду видеть вас.

– Не говорите глупостей. Вам нужно учиться.

– Значит, мы будем встречаться?

– Хорошо.

Через пять минут Карим ушел. Эдит выключила свет, переоделась в аккуратную хлопчатобумажную ночную рубашку, умылась, почистила зубы и легла в постель.

Она не могла заснуть и очень долго лежала с открытыми глазами, прижав колени к груди. Часа через два она сделала то, чего не делала уже много лет – улыбнулась в темноте. В ее голове снова и снова мелькала одна и та же сумасшедшая мысль: а мне наплевать, у меня есть любовник. Он на десять лет моложе меня, студент, иностранец, араб и мусульманин. А мне наплевать.

В ту ночь в «Черной дыре» дежурил полковник ВВС США Дик Битти. Здесь работа не прекращалась ни на минуту ни днем, ни ночью, а в первые дни воздушной войны штабным офицерам приходилось обрабатывать вдвое больше материалов и поворачиваться еще быстрей.

План генерала Чака Хорнера трещал по швам, потому что сотни боевых самолетов пришлось отвлечь от выполнения намеченных задач и срочно направить на подавление «скадов».

Каждый боевой генерал подтвердит, что план можно разработать до мельчайших деталей, но в реальной ситуации всегда что-то мешает и боевые действия всегда развиваются не совсем по плану. Серьезные последствия вызвал иракский ракетный удар по Израилю. Тель-Авив ставил ультиматумы Вашингтону, а Вашингтон посылал приказ за приказом в Эр-Рияд. За то, чтобы удержать Израиль от ответного удара по Ираку, Вашингтону пришлось заплатить дорогой ценой: отвлечь сотни бомбардировщиков и направить их на поиски неуловимых иракских мобильных пусковых установок. Приказы Вашингтона не подлежали обсуждению. Всем было ясно, что терпение Израиля вот-вот лопнет, а после ответного израильского удара по Ираку и без того весьма шаткая антииракская коалиция обязательно развалилась бы. Все это понимали, но проблема оставалась очень серьезной.

На третий день войны из-за нехватки самолетов пришлось отложить запланированную бомбардировку многих иракских военных объектов. С каждым днем, даже с каждым часом отставание от плана Чака Хорнера нарастало. Отставание лишь усугубляло то обстоятельство, что командование ВВС коалиции не могло и не хотело сокращать программу оценки эффективности бомбардировок. Эту программу нужно было выполнять, в противном случае последствия могли быть непредсказуемыми.

Оценка эффективности бомбардировок была нужна, потому что в «Черной дыре» должны были точно знать, чего добились или не добились союзники после очередного бомбового удара. Если иракский военный объект, например командный пункт, радиолокационная установка или ракетная пусковая установка, входили в состав подлежащих уничтожению целей, то по этому объекту будет нанесен удар. Но будет ли объект разрушен и, если будет, то в какой степени? На десять процентов, на пятьдесят или превращен в кучу дымящихся развалин?

Если просто считать, что любой иракский военный объект после бомбового удара стерт с лица земли, то ничего хорошего не получится. На следующий день ничего не подозревающие пилоты союзников, выполняя другое задание, могут пролетать над этим объектом и, если тот еще функционирует, то пилоты почти наверняка погибнут.

Поэтому каждый день, вернувшись с задания, уставшие летчики подробно и во всех деталях рассказывали, что они сделали и что именно разбомбили – или думали, что разбомбили. На следующий день другие пилоты пролетали над подвергшимися бомбовому удару объектами и фотографировали их.

В задания на каждый из трех дней, отведенных планом Хорнера на подготовку, должны были включаться так называемые «вторые визиты» – если после первого удара задача уничтожения объекта была выполнена лишь частично.

На четвертый день войны, 20 января, военно-воздушные силы союзников так и не смогли приступить к уничтожению промышленных предприятий Ирака, на которых, как они считали, производится оружие массового поражения. Пилоты еще не решили задачу подавления противовоздушной обороны противника.

Ночью полковник Битти составлял список целей для аэрофотосъемки на следующий день. Основой для этого списка являлись рапорты пилотов и результаты их опроса, представленные офицерами разведки эскадрилий.

К полуночи перечень был почти готов, а первые приказы уже были направлены в авиаподразделения, которые на рассвете должны были вылететь на аэрофотосъемку.

– И вот еще кое-что, сэр, – сказал старшина ВВС США, стоявший рядом с полковником.

– Что вы имеете в виду? Тармию?

– Написано так, сэр.

– Так где эта чертова Тармия?

– Вот здесь, сэр.

Полковник бросил взгляд на аэронавигационную карту. Название ничего ему не говорило.

– Радиолокаторы? Ракеты, аэродром, командный пункт?

– Никак нет, сэр, промышленный объект.

Полковник устал. Он уже переделал кучу дел, а его смена кончалась только на рассвете.

– Бога ради, мы еще не приступали к промышленным объектам. Дайте мне список.

Полковник пробежал глазами список, который включал все известные союзникам объекты, так или иначе связанные с производством или хранением оружия массового поражения, а также предприятия, производящие снаряды, взрывчатые вещества, машины, детали артиллерийских орудий и запасные части для танков.

К первой категории были отнесены Эль-Каим, Ас-Шаркат, Тувайта, Фаллуджах, Эль-Хиллах, Эль-Атеер и Эль-Фурат. Полковник не мог знать, что в списке отсутствует Раша-Диа, где иракцы установили второй каскад центрифуг для разделения изотопов урана; в то время этого не знали и эксперты из комитета «Медуза». Второй каскад, обнаруженный комиссией ООН намного позднее, был не зарыт в землю, а замаскирован под завод по розливу минеральной воды.

Полковник Битти не мог знать и того, что в Эль-Фурате находится первый каскад центрифуг. Именно его имел в виду немецкий инженер доктор Штеммлер, когда говорил о предприятии, расположенном «где-то недалеко от Тувайты». Точные координаты этого каскада сообщил Иерихон.

– Не вижу никакой Тармии, – проворчал полковник.

– Так точно, сэр, в списке ее нет, – подтвердил старшина.

– Дайте точные координаты.

Никто не требовал от штабных офицеров, чтобы те запоминали сотни непривычных арабских названий. К тому же иногда под одним названием числилось несколько различных объектов, поэтому с помощью глобальной системы определения положения все цели были обозначены точными координатами; двенадцать цифр указывали их положение с точностью до пятидесяти ярдов.

Во время бомбардировки Дон Уолкер отметил координаты огромного предприятия в Тармии и сообщил их в своем рапорте.

– Нет здесь никакой Тармии, – возмутился полковник. – Там вообще нет наших целей. Кто ее бомбил?

– Один пилот из 336-й эскадрильи. Он не смог поразить главный и резервный объекты. Впрочем, его вины в том нет. Думаю, не хотел возвращаться с полным боезапасом.

– Тупица, – пробормотал полковник. – Ладно, на всякий случай включите объект в перечень для оценки эффективности бомбардировки. Но не в первую очередь. Не стоит зря тратить пленку.

Капитан-лейтенант Даррен Клири садился в свой «томкэт» F-14 в отвратительнейшем настроении.

Серая громада авианосца ВМС США «Рейнджер», на палубе которого готовился к взлету «томкэт», шла против легкого ветра со скоростью двадцать семь узлов.

Перед рассветом северная часть Персидского залива была на удивление спокойна. Вот-вот небо должно было окраситься ярко-голубым. Для молодого пилота ВМС США летать в такой день на одном из лучших в мире истребителей должно быть сущим удовольствием.

Двухместный «томкэт» с двумя стабилизаторами, прозванный «защитником флота», стал известен широкой публике после демонстрации фильма «Идеальное оружие». В американской морской авиации, а может быть, и во всей американской боевой авиации место в его кабине считалось одним из самых престижных, поэтому Даррен Клири должен был быть просто счастлив. Действительно, всего через неделю после прибытия в Персидский залив он уже получил свое первое задание. Настроение пилоту испортило то, что он отправился не на боевое задание, а на оценку эффективности бомбардировок. Все, что ему предстояло сделать, так это всего лишь несколько раз щелкнуть камерой. Накануне вечером он жаловался друзьям, умолял офицера оперативного отдела эскадрильи послать его охотиться на МиГов, но все впустую.

– Кому-то это нужно делать, – слышал он в ответ.

Как и все летчики-истребители ВВС коалиции, Клири боялся, что через несколько дней ни один иракский самолет уже не поднимется в воздух, а тогда уплывет последний шанс схватиться с противником один на один.

Как бы то ни было, к большому неудовольствию Клири, его «бросили» на оценку эффективности бомбардировок, то есть на обычную тактическую воздушную разведку.

За спинами Клири и его напарника гудели два реактивных двигателя «Дженерал электрик», а палубная команда суетилась возле катапульты. «Томкэт» стоял на расположенной немного наискось полетной палубе, направив нос под небольшим углом к оси «Рейнджера».

Положив левую руку на сектор газа, а правую – на штурвальную колонку, Клири ждал, когда закончатся все приготовления. Потом последовали короткий запрос и утвердительный кивок. Сектор газа пошел вперед; форсажный режим и катапульта бросили машину, весившую шестьдесят восемь тысяч фунтов, с такой силой, что уже через три секунды она набрала скорость в сто пятьдесят узлов.

Серая сталь палубы «Рейнджера» исчезла, теперь внизу было только темное море. «Томкэт» ощутил потоки воздуха под плоскостями, почувствовал в них надежную опору и легко взмыл в светлеющее небо.

Клири и его «томкэту» предстоял четырехчасовой полет с двумя дозаправками в воздухе. Пилоту надлежало сфотографировать двенадцать целей. В небе «томкэт» будет не один. Впереди уже летел «эвенджер» А-6, который на случай встречи с иракской противовоздушной обороной нес бомбы с лазерным наведением. При необходимости «эвенджер» быстро заставит иракских зенитчиков замолчать. С ними летел и «проулер» ЕА-6В, вооруженный ракетами HARM, которые очень пригодятся, если они наткнутся на ракетную установку противовоздушной обороны, управляемую радиолокатором. Тогда «проулер» ракетами уничтожит радиолокатор, а «эвенджер» завершит дело, превратив своими бомбами иракские ракеты в пыль.

Наконец, на тот случай, если вдруг покажутся иракские истребители, над «фотографом» и сбоку от него будут лететь еще два «томкэта». Их мощные радиолокационные установки AWG-9 способны почувствовать иракского пилота прежде, чем тот поднимется в воздух.

В конечном счете все эти сложнейшие машины должны были решить одну задачу: защитить то устройство, которое висело под брюхом «томкэта» Клири, а именно систему тактической воздушной разведки, СТВР.

СТВР была укреплена немного правее оси самолета и напоминала обтекаемый гроб длиной семнадцать футов. Система была явно сложнее «пентакса» или любого другого фотоаппарата туристов.

В носу СТВР располагалась мощная фотокамера, объектив которой мог быть направлен прямо вниз или вниз и вперед. За ней размещалась панорамная камера, смотревшая в стороны и вниз. Еще дальше находился прибор, регистрирующий инфракрасное излучение; он определит источник тепла и его контуры. Все, что пилот фотографировал, он видел на экране в своей кабине.

Даррен Клири поднялся до пятнадцати тысяч футов, соединился с другими самолетами группы и вместе с ними направился к воздушному заправщику КС-135, поджидавшему их чуть южнее иракской границы.

Нигде не встретив отпора иракской противовоздушной обороны, Клири сфотографировал одиннадцать главных целей и лишь после этого взял курс на Тармию – двенадцатый и наименее важный объект, как было сказано в приказе.

Над Тармией Клири бросил взгляд на экран и пробормотал:

– Что за чертовщина?

Оказалось, что именно в этот момент во всех его основных фотокамерах кончилась пленка, рассчитанная на семьсот пятьдесят кадров.

После второй дозаправки в воздухе вся группа благополучно вернулась на «Рейнджер». Палубная команда извлекла фотопленки и отнесла их в лабораторию.

Клири прошел обычную процедуру опроса и затем вместе с офицером разведки сел за подсвечиваемый снизу стол. На крышке стола, представлявшей собой небольшой экран, один за другим появлялись кадры, снятые Клири. Пилот объяснял, где был сделан каждый снимок и что на нем изображено. Офицер делал заметки для будущего рапорта, который вместе с фотографиями и рапортом Клири будет отослан в Эр-Рияд.

Когда подошла очередь последних двадцати снимков, офицер разведки удивленно спросил:

– А это что такое?

– Не спрашивайте меня, – ответил Клири. – Это я снял над той целью в Тармии, помните? Той самой, которую нам подсунули в последний момент.

– Да, но что это за штуки?

– Похоже на соты для пчел-великанов, – неуверенно сказал Клири.

Выражение оказалось удачным и надолго закрепилось за непонятными устройствами, которыми был напичкан огромный цех. Офицер разведки тоже назвал в своем рапорте цех «сотами» и признался, что не имеет ни малейшего представления, что это за устройства. Когда рапорты и пленки были упакованы, с палубы «Рейнджера» взлетел «викинг» S-3, который доставил все материалы в Эр-Рияд. Потом Даррен Клири принимал участие и в боевых операциях, но так ни разу и не столкнулся с неуловимыми МиГами, а в конце апреля 1991 года вместе со всей командой авианосца «Рейнджер» покинул Персидский залив.

Утром того же дня Вольфганг Гемютлих убедился, что с его личным секретарем происходят странные перемены.

Фрейлейн Харденберг была по-прежнему вежлива, корректна, держалась вполне официально и быстро выполняла всю требовавшуюся работу – а герр Гемютлих требовал немало. Не отличаясь чрезмерной чувствительностью, он сначала ничего не замечал, но после третьего появления фрейлейн Харденберг в его кабинете – она зашла, чтобы записать под его диктовку письмо, – герр Гемютлих убедился, что в его секретаре появилось что-то новое, совершенно необычное.

Нет, в ее внешнем облике и в поведении не было ничего легкомысленного и уж тем более фривольного, такого герр Гемютлих никогда бы не потерпел, но что-то было не так. Когда фрейлейн, склонившись над блокнотом, записывала содержание письма, герр Гемютлих присмотрелся к ней более внимательно.

Правда, на ней был все тот же старомодный деловой костюм с длинной, ниже колен, юбкой, волосы по-прежнему были гладко зачесаны назад и собраны на затылке в тугой пучок… Лишь во время четвертого появления в кабинете герр Гемютлнх с ужасом осознал, что его секретарь слегка напудрилась – совсем немного, но все же заметно. Герр Гемютлих всмотрелся и про себя облегченно вздохнул: слава Богу, на губах фрейлейн Харленберг не было и следа губной помады.

Может быть, я заблуждаюсь, мысленно рассуждал герр Гемютлих. Сейчас январь, возможно, от мороза щеки у фрейлейн обветрились; да, конечно, она напудрилась, но исключительно в профилактических целях. Однако во фрейлейн изменилось и что-то еще.

Глаза. Боже милосердный, только бы не тушь! Герр Гемютлих всмотрелся еще внимательней, но на глазах фрейлейн Харденберг не заметил ни туши, ни краски. Конечно, я ошибся, снова принялся убеждать себя герр Гемютлих. Загадка решилась неожиданно во время обеденного перерыва, когда он аккуратно расстелил на столе льняную салфетку и взялся за бутерброды, которые, как обычно, приготовила ему фрау Гемютлих.

Они блестели. Глаза у фрейлейн Харденберг блестели. Зимние холода здесь ни при чем, к тому времени фрейлейн находилась в помещении по меньшей мере четыре часа. Банкир отложил недоеденный бутерброд и только теперь вспомнил, что точно такой же синдром он замечал у более молодых секретарш по пятницам, в самом конце рабочего дня.

Это был синдром счастья. Эдит Харденберг была счастлива. Герр Гемютлих понял, что ее походка, ее манера говорить и ее глаза – это всего лишь симптомы счастья. Такой она была все утро. Это обстоятельство, да еще следы пудры на ее щеках глубоко взволновали Вольфганга Гемютлиха. Ему оставалось только надеяться, что она не зря транжирит свои деньги.

Удивительные фотоснимки, сделанные капитан-лейтенантом Дарреном Клири, прибыли в Эр-Рияд во второй половине дня. Здесь они влились в мощный поток свежей фотоинформации, который каждый день обрушивался на штаб-квартиру командования ВВС коалиции.

Часть аэрофотоснимков обеспечивали висевшие высоко в небе спутники КН-11 и КН-12. Они давали крупноплановую информацию о больших регионах всей территории Ирака. Если на них не было заметно изменений по сравнению со снимками, сделанными днем раньше, то их сдавали в архив.

Другие изображения поступали от пилотов TR-1, которые и теперь не прекращали своих полетов на меньших высотах. Они приносили сведения об изменениях в военной машине Ирака: о передислокациях войск, о появлении военных самолетов или ракетных пусковых установок там, где их раньше не было. Эти данные поступали в центр анализа.

Аэрофотоснимки, сделанные Дарреном Клири, относились к категории оценки эффективности бомбардировок. Такие снимки сначала сортировали и маркировали в «Летнем театре» – скопище зеленых палаток на краю военной авиабазы, а потом отправляли в «Черную дыру», точнее, в отдел оценки эффективности бомбардировок.

В тот вечер в отделе с семи часов дежурил полковник Битти. Два часа он рассматривал снимки комплекса пусковых ракетных установок (частично разрушен; две установки, очевидно, еще даже не повреждены), центра связи (стерт с лица земли) и группы укрепленных ангаров, в которых прятались иракские МиГи, «миражи» и Су.

Потом настала очередь десятка снимков промышленного цеха в Тармии. Полковник нахмурился, встал и подошел к столу, за которым работал сержант британских королевских ВВС.

– Чарли, что это такое?

– Тармия, сэр. Помните, вчера «игл» разбомбил какой-то завод, хотя он не был в перечне целей?

– Ах да, какое-то предприятие, которое мы не считали военным объектом?

– Оно самое. Сегодня утром, в начале одиннадцатого, «томкэт» с «Рейнджера» сделал эти снимки.

Полковник Битти постучал пальцем по фотографии.

– Так что за чертовщина там творится?

– Не знаю, сэр. Поэтому я и положил снимки вам на стол. Никто не может сообразить, что это такое.

– Похоже, этот лихач на своем «игле» разворошил настоящее осиное гнездо. Иракцы просто взбесились.

Британский сержант и американский полковник недоуменно разглядывали снимки, сделанные пилотом «томкэта» над Тармией. Снимки были удивительно четкими, их разрешение поражало. Одни были сделаны камерой, расположенной в носу системы тактической воздушной разведки, когда «томкэт» снизился до пятнадцати тысяч футов, другие – панорамной камерой. В «Летнем театре» отобрали десяток наилучших, наиболее резких снимков, на которых был отчетливо виден разрушенный цех.

– Насколько велико это здание? – спросил полковник.

– Приблизительно сто метров на шестьдесят, сэр.

Взрывы и ветер сорвали почти всю гигантскую крышу, уцелевшая ее часть закрывала от силы четверть площади иракского цеха. Теперь с высоты птичьего полета можно было рассмотреть всю планировку цеха на трех четвертях площади. Гигантский цех был разделен брандмауэрами на множество отсеков, большую часть пола в каждом отсеке занимал большой черный диск.

– Эти диски металлические?

– Так точно, сэр. По данным инфракрасного сканирования, это какая-то сталь.

Еще большее внимание сотрудников отдела привлекла реакция иракцев на бомбовый удар Дона Уолкера. Вокруг оголенного цеха стояли пять гигантских подъемных кранов; как нацелившиеся на лягушку цапли, они устремили свои стрелы внутрь огромного здания. Если учесть, сколько иракских предприятий было разрушено за последние дни, то краны такой мощности должны были направляться только на самые важные объекты.

Вокруг цеха и внутри его кишели толпы рабочих, цеплявших диски к стропам кранов.

– Вы пересчитали этих парней, Чарли?

– Их больше двухсот, сэр.

– А эти диски, – полковник Битти заглянул в рапорт офицера разведки «Рейнджера», – эти соты для пчел-великанов, что это такое?

– Понятия не имею, сэр. В жизни не видел ничего подобного.

– Что ж, что бы это ни было, но мистеру Саддаму Хуссейну они, очевидно, очень нужны. Тармия действительно не числится в перечне целей?

– Не числится, сэр. Но обратите внимание вот на это.

Сержант вытащил из папки еще один аэрофотоснимок и показал пальцем.

– Ограждение из колючей проволоки, – догадался полковник.

– Двойное ограждение. А здесь?

Полковник взял лупу и внимательно рассмотрел фотоснимок.

– Заминированная полоса… зенитные батареи… сторожевые вышки. Чарли, где вы все это раскопали?

– Вот здесь. Взгляните на крупноплановый снимок.

Полковник Битти долго смотрел на аэрофотоснимок Тармии и окрестностей, сделанный с очень большой высоты, потом выдохнул и воскликнул:

– Боже мой, придется срочно пересмотреть нашу оценку всей Тармии. Как мы могли ее упустить?

Причины, по которым гигантский промышленный комплекс в Тармии, включавший триста восемьдесят одно здание, был отнесен к мирным объектам, позднее стали частью фольклора среди тех, кто всю войну почти не покидал подземелье «Черной дыры».

Все они были британцами или американцами, и все прошли школу НАТО. Они учились обнаруживать советские объекты и невольно переносили свой опыт и знания на Ирак.

На аэрофотоснимках они всегда отыскивали одни и те же признаки. Если здание (или комплекс зданий) являлось важным военным объектом, то оно должно было располагаться в запретной зоне, охраняться от тех, кому доступ закрыт, и быть защищено от возможного нападения.

Были ли в Тармии сторожевые вышки, заминированные полосы, казармы? Были ли там колеи, пробитые снующими туда-сюда тяжелыми грузовиками, высоковольтные линии электропередачи или достаточно мощная электростанция на самом объекте? Все эти признаки свидетельствуют о военном характере объекта, а в Тармии, казалось, ничего подобного не было.

Сержант британских ВВС, руководствуясь одной лишь интуицией, решил перепроверить снимки всего района Тармии, сделанные под очень большим углом. На них он нашел все: колючую проволоку, зенитные батареи, казармы, укрепленные охраняемые ворота, ракетные установки, минные поля. Но только все очень далеко.

Иракцы попросту обнесли колючей проволокой огромную территорию размером сто на сто километров; в Западной и даже в Восточной Европе что-либо подобное просто немыслимо.

В центре этого гигантского квадрата был построен промышленный комплекс. В него входили 381 здание (из которых, как выяснилось позднее, семьдесят работали на военную промышленность Ирака). Здания и сооружения были разбросаны на площади пятьсот акров, чтобы уменьшить потери при возможных бомбардировках.

– А линии электропередачи? Откуда здесь взять электроэнергию хотя бы на то, чтобы включить электробритву?

– Посмотрите вот тут, наверху, сэр. В сорока пяти километрах к западу. Линия идет в обратном направлении. Ставлю пятьдесят фунтов против пинты теплого пива, что эта линия сооружена для отвода глаз. Настоящий кабель проложен под землей и идет в центр Тармии вот от этой электростанции мощностью сто пятьдесят мегаватт.

– Сукины дети, – выдохнул полковник. Потом он выпрямился и схватил стопку фотографий. – Отличная работа, Чарли. С этими картинками я пойду прямо к Бастеру Глоссону. Но ждать нельзя. Если этот оголенный цех так нужен иракцам, то мы должны превратить его в пыль.

– Слушаюсь, сэр. Я включу объект в перечень для бомбардировок.

– Но не на три-четыре дня. На завтра. Кто у нас свободен?

Сержант подошел к компьютеру и набрал запрос.

– Никто, сэр. Все подразделения уже получили задания.

– Нельзя ли отвлечь хотя бы эскадрилью?

– Боюсь, что нет. Из-за охоты за «скадами» мы и так отстали от графика. Впрочем, подождите, на «Диего» базируется 4300-е авиакрыло. Оно свободно.

– Отлично. Поручите это «баффам».

– Прошу прощения, сэр, – заметил сержант, стараясь выражать несогласие по возможности более мягко, – но «баффы» не отличаются точностью бомбометания.

– Послушайте, Чарли, через двадцать четыре часа иракцы вывезут из Тармии все до последнего гвоздя. У нас нет выбора. Дайте задание «баффам».

– Слушаюсь, сэр.

Беспокойная натура не позволила Майку Мартину хорониться на вилле советского дипломата более нескольких дней. Русская кухарка и ее муж были в смятении; по ночам им не давала заснуть неумолчная какофония разрывов бомб и ракет и бесконечный грохот иракской зенитной артиллерии, имевшей, по-видимому, неисчерпаемые боеприпасы, но практически беспомощной в борьбе с авиацией союзников.

С опаской выглядывая из окон, русские призывали проклятья на головы всех американских и британских пилотов, но на вилле уже стал ощущаться недостаток продуктов, а в сложных ситуациях русский желудок всегда был самым весомым аргументом. В конце концов было решено все же послать садовника Махмуда на базары.

На третий день после возобновления своих велосипедных поездок по городу Мартин заметил меловую отметку. Она была начерчена на задней стене одного из старых домов в Карадит-Мариаме и означала, что в соответствующем тайнике Иерихон оставил письмо.

Несмотря на непрекращавшиеся бомбардировки, постепенно стала сказываться способность простого человека приспосабливаться к жизни в любой обстановке. Хотя багдадцы осмеливались обмениваться впечатлениями да и то лишь шепотом – только с ближайшими родственниками, которые уж наверняка не побегут доносить в полицию, мало-помалу они стали понимать, что бени кальб и бени Наджи умеют сбрасывать бомбы только на то, что им нужно уничтожить, оставляя в покое дома горожан.

К пятому дню воздушной войны президентский дворец превратился в кучу развалин (такая участь постигла его уже на второй день), перестали существовать министерство обороны, телефонная станция и главная электростанция, снабжавшая весь город энергией. Еще большие неудобства причинял тот факт, что все девять мостов теперь украшали дно Тигра. Правда, толпы мелких предпринимателей быстро организовали многочисленные переправы через реку; большие паромы перевозили легковые автомобили и даже грузовики, плоскодонки брали до десяти пассажиров с велосипедами, а простые лодчонки – и того меньше.

Большие здания в основном были целы. Отель «Рашид» по-прежнему переполняли иностранные журналисты и операторы, хотя все знали, что раис прячется в бункере под этим отелем. Хуже того, уцелела и находившаяся на перекрытой улице недалеко от Каср-эль-Абиада в Рисафе штаб-квартира секретной полиции – несколько связанных друг с другом зданий, реконструированных изнутри, но сохранивших старые фасады. Под двумя из этих зданий располагался «гимнастический зал», где Омар Хатиб пытками добивался признаний.

На другой стороне реки, в Мансуре, невредимым остался большой дом, в котором размещался Мухабарат, включавший отделы внешней разведки и контрразведки.

На обратном пути к советской вилле Мартин, неторопливо крутя педалями, обдумывал, что ему делать с меловой отметкой. Он не забыл недвусмысленного приказа: ни в коем случае не приближаться к тайникам. Будь он чилийским дипломатом, подчинился бы приказу – и был бы прав. Но Монкада не умел долго – если нужно, сутками, пока птицы не начнут вить гнездо на твоей шляпе, – лежать на наблюдательном посту и следить за тем, что происходит вокруг.

Вечером Мартин пешком отправился на набережную Тигра, переправился на другой берег в Рисафу, а когда начались налеты авиации союзников, пошел на овощной базар в Касре. На тротуарах время от времени попадались случайные прохожие, спешившие укрыться в домах, как будто стены убогой хижины смогут защитить их от крылатой ракеты «томагавк». Мартин был просто одним из таких испуганных прохожих, к тому же во время налетов патрули секретной полиции предпочитали не бродить по улицам.

Наблюдательный пост Мартин устроил на углу крыши фруктовой лавки, откуда ему были видны улица, двор и тот камень во дворе, под которым располагался тайник. Мартин неподвижно лежал на крыше и наблюдал в течение восьми часов – с восьми вечера до четырех утра.

Если тайник находился под наблюдением, то Амн-аль-Амм должен был направить сюда не меньше двадцати полицейских. За восемь часов эти двадцать человек так или иначе непременно выдали бы себя: шарканьем ботинок по камню, кашлем, потягиванием одеревеневших мышц, чирканьем спичек, огоньком сигареты, приглушенным приказом перестать курить. Что-то в этом роде обязательно должно было бы произойти. Мартин никак не мог поверить в то, что люди Хатиба или Рахмани смогли бы за восемь часов и пальцем не шевельнуть.

Когда до четырех утра оставалось несколько минут, бомбардировки прекратились. На базаре не было видно ни единого огонька. Мартин еще раз проверил, не установлена ли в каком-нибудь из окон камера, но поблизости не было видно даже подходящего окна. В десять минут пятого он бесшумно соскользнул с крыши, пересек узкую улочку – в своей темно-серой одежде ночью он был почти невидимкой, – нашел нужный камень, извлек письмо и тут же ушел.

Как раз перед рассветом Мартин оказался у стены виллы первого секретаря посольства СССР Куликова, а через несколько минут – в своей лачуге. Обитатели виллы спали и не заметили его отсутствия.

Письмо Иерихона оказалось предельно простым. В течение девяти дней с ним не было никакой связи. Он не видел ни одного условного мелового знака. Со времени его последнего сообщения никто не пытался установить с ним контакт. На его банковский счет деньги не поступили. Тем не менее его сообщение было получено – он сам проверил. В чем дело?

Мартин не стал передавать сообщение Иерихона в Эр-Рияд. Он понимал, что не должен нарушать приказы, но считал, что на месте он лучше Паксмана понимает ситуацию и имеет право сам принимать решения. Той ночью он рисковал, но риск был оправдан, потому что он противопоставлял свое искусство ведения тайных операций искусству тех, кто, по его убеждению, многим уступал ему. Если бы он заметил хотя бы ничтожный намек на то, что переулок находится под наблюдением, он тут же ушел бы, и никто его не увидел бы.

Возможно, Паксман был прав, Иерихона разоблачили и арестовали. Но ведь могло быть и так, что Иерихон лишь сообщил то, что слышал от Саддама Хуссейна своими ушами. Все упиралось в тот миллион долларов, который ЦРУ отказалось платить. Мартин решил сам написать ответ.

Он сообщил, что в связи с началом воздушной войны возник ряд проблем, но в общем события развиваются более или менее по плану и надо просто набраться терпения. Он сообщил, что его последнее письмо было действительно взято и передано, но что он, Иерихон, будучи разумным человеком, должен понимать: миллион долларов – это очень большая сумма, и, прежде чем ее выплатить, нужно проверить информацию, а на это требуется время. В эти тревожные дни Иерихону следует сохранять спокойствие и терпеливо ждать, когда в условленном месте появится новая меловая отметка. Тогда их сотрудничество будет возобновлено.

Днем Мартин спрятал ответ за шатающимся кирпичом в стене рядом с вонючим рвом, который окружал мавзолей в Аадхамийе, а когда стемнело, мелом начертил условный знак на ржавых воротах гаража в Майсуре.

Через двадцать четыре часа меловая отметка исчезла. Каждую ночь Мартин настраивал свой приемник на условленную волну, но Эр-Рияд молчал. Мартин понимал, что, отдав приказ о возвращении, руководители операции теперь скорее всего просто ждут, когда он перейдет границу. Но Майк Мартин решил еще немного задержаться в Багдаде.

Диего-Гарсию никак не отнесешь к числу мест, притягивающих к себе толпы туристов. Этот крохотный островок, чуть больше кораллового атолла, входит в состав архипелага Чагос, расположенного на юге Индийского океана. Формально Диего-Гарсия принадлежит Великобритании, но британцы давным-давно отдали его в аренду США.

Во время войны в Персидском заливе этот затерянный островок стал базой для 4300-го авиакрыла бомбардировочной авиации ВВС США, укомплектованного «летающими крепостями» Б-52.

Летающие крепости были старейшими ветеранами войны. Они состояли на вооружении ВВС США больше тридцати лет, из которых не один год составляли костяк американской стратегической авиации (штаб-квартира которой находилась в Омахе, штат Небраска). В те годы летающие мастодонты, напичканные термоядерными бомбами, день и ночь кружили возле границ советской империи. Старые бомбардировщики оставались грозной силой. Во время войны в Персидском заливе эти устаревшие самолеты посеяли настоящую панику в частях так называемой элитной Республиканской гвардии, окопавшейся в пустынях южного Кувейта. Если эта элита иракской армии при наступлении наземных войск коалиции вылезала из нор с поднятыми руками, то в этом была немалая заслуга Б-52, круглосуточно бомбивших позиции гвардейцев.

В войне участвовали только восемьдесят таких бомбардировщиков, но их грузоподъемность и бомбовая нагрузка настолько велики, что они успели сбросить 26 000 тонн бомб, то есть сорок процентов всего тоннажа авиабомб, сброшенных на Ирак в течение всей войны.

Летающая крепость настолько огромна, что у стоящей на земле машины гигантские крылья, каждое из которых несет по две пары двигателей J-57, прогибаются и свисают к земле. Если Б-52 взлетает с полной нагрузкой, то сначала поднимаются в воздух крылья. Какое-то время они располагаются даже выше тяжелого фюзеляжа самолета; со стороны может показаться, что летающая крепость, как чайка, машет крыльями. Лишь в полете крылья занимают привычное горизонтальное положение.

Б-52 летит так высоко, что с земли его не видно и не слышно, а бомбы сыплются на землю как бы сами по себе прямо с небес. Именно поэтому летающие крепости наводили такой ужас на Республиканскую гвардию. Для «ковровой» бомбежки Б-52 очень хороши, но высокой точностью бомбометания они не отличаются. Об этом и хотел напомнить полковнику сержант.

На рассвете 22 января три «баффа» Б-52 поднялись с аэродрома Диего-Гарсии и направились к Саудовской Аравии. Каждый самолет нес максимальную бомбовую нагрузку: пятьдесят одну семьсотпятидесятифунтовую бомбу без специальной системы наведения (в авиации такие бомбы называли «утюгами»). Их сбрасывали с высоты тридцать пять тысяч футов, а дальше они падали как им заблагорассудится. Двадцать семь бомб размещались в корпусе самолета, остальные крепились на кронштейнах под крыльями.

«Баффы» чаще всего отправлялись на задание звеньями по три самолета. Экипажи бомбардировщиков надеялись на то, что им удастся приятно провести еще один день на своем затерявшемся в океане тропическом островке, занимаясь рыбной ловлей, плаванием и ныряя с аквалангами к рифам, и с неохотой прокладывали курс к далекому иракскому заводу, который они никогда не видели и никогда не увидят.

Летающие крепости Б-52 называют «баффами» (что значит «буйволова кожа») не из-за их серовато-коричневой окраски и не потому, что они имеют какое-то отношение к авиаполку, базировавшемуся когда-то в английском Ист-Кенте. Можно было бы подумать, что слово «бафф» как-то связано с сокращенным обозначением самолета, но на самом деле оно представляет собой аббревиатуру самого популярного прозвища Б-52: «Big Ugly Fat Pucker», что значит «огромный безобразный жирный прохвост».

Как бы то ни было, «баффы» потянулись на север, нашли Тармию, обнаружили нужный им иракский цех, сбросили все сто пятьдесят три бомбы, а потом развернулись и полетели назад, к архипелагу Чагос.

Утром 23 января, примерно в то время, когда Лондон и Вашингтон в один голос стали требовать дополнительных фотографий таинственных сот для гигантских пчел, оценить эффективность бомбардировки был послан еще один самолет. На этот раз на аэрофотосъемку отправился разведывательный «фантом», пилотируемый летчиком воздушной национальной гвардии из Алабамы. «Фантом» поднялся с бахрейнской базы Шейх Иза, которую пилоты называли «Шейкис пицца».

Нарушив все традиции, на этот раз бомбы «баффов» попали точно в цель. На месте цеха осталась лишь гигантская воронка. Лондону и Вашингтону пришлось довольствоваться десятком фотографий, сделанных капитан-лейтенантом Дарреном Клири.

В «Черной дыре» умнейшие головы долго изучали эти фотографии, потом пожали плечами, признались в своей некомпетентности и отослали снимки своим шефам в столицы – Лондон и Вашингтон.

Копии аэрофотоснимков тотчас были направлены в британский центр фотографической интерпретации в Джарике и в аналогичное вашингтонское учреждение.

Случайный прохожий, даже если он обратит внимание на эту грязно-коричневую огромную кирпичную коробку на одном из перекрестков самого грязного квартала делового центра Вашингтона, вряд ли догадается, чем занимаются ее обитатели. Единственным ключом к разгадке могли бы послужить многочисленные выходы воздушных кондиционеров, которые обеспечивали комфортабельные условия для работы завидного собрания самых мощных американских компьютеров.

Что же касается всего остального, то, судя по пыльным и грязным окнам и мусору, который гонял ветер по ближайшим улицам, Национальный центр фотографической интерпретации США можно было бы принять за не слишком преуспевающий товарный склад.

Однако именно сюда поступают тысячи снимков, сделанных многочисленными спутниками, именно здесь работают специалисты, которые объясняют сотрудникам Пентагона, ЦРУ и Национального управления рекогносцировки, что же именно увидели эти дорогие космические игрушки. Все эти специалисты молоды, умны и сообразительны, если речь идет о чем-либо касающемся новейших технологий, но они никогда не видели ничего похожего на соты возле Тармии. Поэтому они зарегистрировали снимки и сказали, что понятия не имеют, что это такое.

Эксперты из британского министерства обороны и из Пентагона, которые знали все о любом обычном оружии от арбалета до термоядерной бомбы, тоже посмотрели на снимки, недоуменно покачали головами и передали их дальше.

Не исключалось, что иракский объект в Тармии имел какое-то отношение к производству оружия массового поражения, поэтому снимки показали также британским ученым в Портон-Дауне, Олдермастоне и Харуэлле и их американским коллегам в Сандии, Лос-Аламосе и Ливерморе. Результат оказался тем же самым.

Наиболее вероятной представлялась следующая гипотеза: диски были деталями огромных трансформаторов электрического тока, предназначавшихся для новой иракской тепловой электростанции. Когда из Эр-Рияда сообщили, что новые снимки сделать невозможно, так как загадочный цех в Тармии в буквальном смысле слова перестал существовать, пришлось довольствоваться этой гипотезой.

Гипотеза была неплоха, но она не объясняла одного существенного факта: почему иракцы так отчаянно пытались скрыть или спасти таинственные диски?

Лишь вечером 24 января Саймон Паксман из телефонной будки позвонил домой доктору Терри Мартину.

– Не хотите ли еще раз пообедать в индийском ресторане? – спросил Паксман.

– Сегодня не могу, – ответил Мартин. – Я уезжаю.

О том, что вернулся Хилари и он хотел бы провести вечер со своим другом, Мартин умолчал.

– Куда? – спросил Паксман.

– В Америку, – ответил Мартин. – Я получил приглашение прочитать лекции о халифате Абассидов. Признаться, довольно лестное приглашение. Судя по всему, им очень понравилась моя работа о юриспруденции в третьем халифате. Сожалею, но не могу.

– Я хотел только сказать, что с юга пришло нечто новое. Другая загадка, которую никто не может разгадать. Правда, тут дело не в тонкостях арабского языка, а в технике. И все же…

– Что это такое?

– Фотография. Я снял копию.

Мартин заколебался.

– Еще один случайный факт? – с сомнением спросил он. – Хорошо, в том же ресторане в восемь.

– Возможно, так оно и есть, – согласился Паксман. – Просто еще один случайный факт.

Стоя в холодной телефонной будке, он не догадывался, что держит в руке ту нить, которая свяжет все разрозненные факты воедино.