Кулак Аллаха

Глава 7

Сын владельца табачной лавки не на шутку перепугался. Не меньше был напуган и его отец.

– Умоляю, расскажи им все, что ты знаешь, – просил он сына.

Двое мужчин представились табачнику членам комитета кувейтского сопротивления. Они вели себя очень учтиво, однако настаивали на том, чтобы сын табачника был с ними предельно откровенен и правдив.

Владелец табачной лавки понимал, что двое мужчин назвались не своими именами, но у него хватило ума сообразить, что гости являются влиятельными и могущественными представителями кувейтской нации. Однако известие о том, что его родной сын тоже участвует в активном сопротивлении, было для лавочника полнейшей неожиданностью.

Больше того, как он только что узнал, его сын не связан с официальным движением кувейтского сопротивления. Оказывается, он бросил бомбу под иракский грузовик по приказу какого-то странного бандита, о котором табачник никогда и не слышал. От таких известий любого отца мог хватить удар.

Все четверо сидели в гостиной уютного дома табачника в Кейфане. Один из гостей объяснил, что они ничего не имеют против бедуина, а только хотели бы установить с ним контакт, чтобы сотрудничать в дальнейшем.

Тогда сын табачника рассказал им все, с того самого дня, когда бедуин остановил его друга, который собрался стрелять в проезжавший иракский грузовик. Гости слушали внимательно, лишь время от времени один из них, желая что-либо уточнить, задавал вопросы. Другой, в темных очках, не произнес ни слова; это был Абу Фуад.

Спрашивавший кувейтец особенно заинтересовался домом, где подпольщики встречались с бедуином. Сын табачника сообщил адрес, однако добавил:

– Думаю, идти туда нет смысла. Бедуин очень осторожен. Один из нас как-то хотел поговорить с ним и пошел, не договорившись. Дом оказался заперт. Мы думаем, он живет не там. Так он все равно узнал, что мы приходили, и сказал, чтобы мы так никогда не делали, иначе он порвет все связи и мы больше его никогда не увидим.

Абу Фуад молча кивнул в знак одобрения. Из всех четверых он один был профессиональным солдатом, а судя по тому, что рассказал сын табачника, бедуин тоже был профессионалом высокого класса.

– Когда вы увидите бедуина в следующий раз? – спросил он.

Возможно, через сына табачника удастся передать записку, приглашение на переговоры.

– Теперь он сам связывается с кем-нибудь из нас, а тот приводит остальных. Может пройти несколько дней, пока бедуин даст знать о себе.

Гости ушли. Теперь они располагали описанием двух автомобилей бедуина: видавшего виды пикапа, на котором бедуин, очевидно, ездил под видом зеленщика, поставляющего овощи и фрукты, на городской базар, и мощного вездехода, предназначенного для поездок по пустыне.

Абу Фуад попросил друга, что работал в Министерстве транспорта, проверить, кому принадлежат автомобили. Оба номерных знака оказались фиктивными. Можно было попытаться разыскать бедуина по удостоверению личности; теперь без документов невозможно миновать вездесущие проверочные посты и заставы на дорогах.

Через одного из членов комитета движения сопротивления Абу Фуад нашел надежного человека в Министерстве внутренних дел. На этот раз ему повезло. Человек вспомнил, что шесть недель назад он выдал фальшивое удостоверение личности на имя какого-то зеленщика из Джахры. Его попросил об этом миллионер Ахмел Аль Халифа.

Абу Фуад был заинтригован и окрылен. В движении сопротивления Аль Халифа был очень уважаемым и влиятельным участником, но всегда считалось, что он занимается только финансовыми вопросами и не вмешивается в планирование боевых операций. Тогда почему же он помогал таинственному бедуину, сеявшему смерть среди иракских солдат?

К югу от саудовско-кувейтской границы американская армия непрерывно наращивала силы. Генерал Норман Шварцкопф уже давно обосновался в строго охраняемом лабиринте комнат, на третьем подвальном этаже здания Министерства военно-воздушных сил Саудовской Аравии, которое находилось на старом шоссе, ведущем к эр-риядскому аэропорту. В последнюю неделю сентября генерал наконец решил, что он накопил достаточно сил, чтобы объявить Саудовскую Аравию надежно защищенной от иракского вторжения.

Генерал Чарлз («Чак») Хорнер создал надежный щит в воздухе. Возле границы круглосуточно патрулировала хорошо оснащенная армада из скоростных истребителей, истребителей-бомбардировщиков, воздушных заправщиков, тяжелых бомбардировщиков и охотников за танками – «тандерболтов». Эта армада была готова в любой момент уничтожить иракскую армию в воздухе и на земле, если Саддам осмелится двинуться дальше на юг.

Радары непрестанно прощупывали каждый квадратный дюйм территории Кувейта и Ирака, приборы отмечали движение каждой машины по дорогам, в пустыне или в воздухе, они могли перехватить любую радиопередачу и точно указать любой источник тепла.

Норман Шварцкопф понимал, что и наземных войск – механизированной пехоты, легких и тяжелых танков, артиллерии – у него теперь достаточно, чтобы встретить, остановить, окружить и ликвидировать любую колонну иракской армии.

В последнюю неделю сентября в обстановке такой секретности, что об этом не сообщалось даже союзникам США по коалиции, был разработан план перехода от оборонительной тактики к наступательным действиям. Детальная разработка плана атаки на иракские позиции осуществлялась, несмотря на то что мандатом ООН предусматривалось только обеспечение безопасности Саудовской Аравии и других государств Персидского залива и ничего больше.

Но и у генерала Шварцкопфа были свои проблемы. Одна из них заключалась в том, что на кувейтском фронте численность иракских танков, артиллерии и пехоты за последние шесть недель удвоилась, другая – в том, что для освобождения Кувейта требовалась вдвое большая армия, чем для защиты Саудовской Аравии.

Норман Шварцкопф совершенно серьезно воспринимал афоризм Джорджа Паттона, который гласил, что потеря одного своего солдата или летчика – неважно, американец ли он, британец, француз или араб, – это слишком высокая плата за военный успех. Поэтому до начала наступления Шварцкопф намеревался удвоить численность армии коалиции и обеспечить такой воздушный удар, после которого было бы выведено из строя не меньше половины иракских вооруженных сил, располагавшихся к северу от саудовско-кувейтской границы.

А для этого требовалось, во-первых, время, за которое можно было бы обеспечить доставку дополнительных пушек, танков, самолетов, другой военной техники, людей, провианта, складов, и, во-вторых, очень много денег. Удивленным кабинетным наполеонам с Капитолийского холма Шварцкопф сказал, что если они хотят победить, то ему нужно все, что он требует.

На самом деле послание Шварцкопфа политикам передал, предварительно несколько смягчив тон, менее прямолинейный председатель объединенного комитета начальников штабов генерал Колин Пауэлл. Политики любят играть в военные игры, но терпеть не могут, когда к ним обращаются на языке солдат.

Как бы то ни было, пока планы освобождения Кувейта разрабатывались в глубокой тайне. Впоследствии оказалось, что все было сделано вовремя. Предложенные ООН планы мирного урегулирования конфликта трещали по всем швам; 29 ноября лопнуло терпение и у членов этой уважаемой организации, и они дали добро на применение любых санкций вплоть до военных, если Ирак не выведет свои войска из Кувейта до 16 января. Начни Шварцкопф разработку наступательных операций в конце ноября, он никак не смог бы закончить подготовку армии коалиции в срок.

Ахмед Аль Халифа оказался в крайне затруднительном положении. Разумеется, он знал, кто такой Абу Фуад и чем он занимается. Больше того, Аль Халифа охотно выполнил бы его просьбу, но он дал бедуину слово, а нарушать свое слово торговец не умел.

Даже своим друзьям кувейтцам и товарищам по движению сопротивления Аль Халифа не признался, что на самом деле никакого таинственного бедуина нет, а есть британский офицер. Впрочем, в конце концов торговец согласился передать бедуину записку, точнее, не передать, а оставить в условленном месте, где рано или поздно бедуин ее обнаружит.

На следующее утро Аль Халифа оставил на христианском кладбище, под мраморным памятником британскому матросу Шептону, письмо, в котором настоятельно рекомендовал бедуину согласиться на встречу с Абу Фуадом.

Майк Мартин свернул за угол и слишком поздно заметил иракский патруль – пятерых солдат во главе с сержантом. Солдаты были удивлены неожиданной встрече с бедуином не меньше самого Мартина.

Несколько минут назад Мартин поставил свой пикап в гараж и пешком направился на виллу, где намеревался провести эту ночь. Он очень устал; это был один из тех крайне редких моментов, когда его внимание притупилось. Он увидел иракских солдат, понял, что те тоже заметили его, и выругался про себя. В его работе потеря бдительности даже на мгновение могла стоить жизни.

Комендантский час давно наступил. Майкл Мартин далеко не в первый раз шел по городу, когда законопослушные горожане уже заперлись в своих домах и по улицам рыскали лишь иракские патрули. Он взял за правило выбирать плохо освещенные боковые улочки, темные аллеи и совсем неосвещавшиеся пустыри, а иракские солдаты предпочитали не удалиться от главных улиц и перекрестков. Поэтому до сих пор Мартин и солдаты оккупационной армии не мешали друг другу.

Но после возвращения Хассана Рахмани в Багдад и его довольно язвительного доклада о беспомощности народной армии в Кувейте произошли кое-какие изменения. На улицах стали появляться зеленые береты иракских частей специального назначения.

Зеленые береты тоже не шли ни в какое сравнение с элитной Республиканской гвардией, но были не в пример дисциплинированнее того мобилизованного сброда, который называли народной армией. На перекрестке, где никогда не было ни одного иракского солдата, сейчас стояли шестеро «зеленобереточников».

У Мартина хватило времени лишь на то, чтобы тяжело опереться на палку, которую он всегда носил с собой, и, ссутулившись, принять старческую осанку. Это была самая выгодная поза, ибо арабские обычаи предписывали оказывать старикам если не почтение, то хотя бы сострадание.

– Эй, ты! – крикнул сержант. – Иди сюда.

На одинокого старика в клетчатой куфие нацелились четыре карабина. Старик помедлил, потом заковылял к солдатам.

– Что ты здесь делаешь в такой поздний час, бедуин?

– Старый человек хочет добраться домой до комендантского часа, – захныкал старик.

– Дурень, комендантский час давно наступил. Два часа назад.

Старик удрученно покачал головой.

– Я не знал, сайиди, у меня нет часов.

На Среднем Востоке часы – это не необходимость, а предмет роскоши, символ преуспеяния. В Кувейте иракские солдаты быстро обзавелись часами – они их просто отбирали. А слово «бедуин» происходит от арабского бидун, что значит «без».

Сержант хмыкнул. Объяснение казалось резонным.

– Документы, – сказал он.

Старик свободной рукой похлопал по своей грязной одежде.

– Кажется, я их потерял, – умоляющим тоном сказал он.

– Обыскать! – приказал сержант.

Один из солдат сделал шаг вперед. Мартину показалось, что ручная граната, привязанная к его правому бедру, вдруг выросла до размеров тех арбузов, которые он развозил на своем пикапе.

– Только не хватай меня за яйца, – вдруг раздраженно сказал старый бедуин.

Солдат в нерешительности остановился. Другой патрульный, прячась за спинами товарищей, хихикнул. Сержант пытался сохранить строгий вид:

– Зухаир, что ж ты? Обыщи его.

Молодой солдат Зухаир замешкался, понимая, что товарищи будут смеяться над ним.

– Только моей жене позволено трогать меня за это место, – продолжал бедуин.

Теперь захохотали и опустили карабины уже двое солдат. Остальные последовали их примеру. Зухаир никак не мог решить, что ему делать.

– Правда, и она ничего от этого не получает. Я уже давно не занимаюсь такими делами, – закончил старик.

Это было уже слишком. Патрульные захохотали во все горло, и даже сержант позволил себе ухмыльнуться.

– Ладно, старик. Иди своей дорогой. И больше не шляйся по ночам.

Прихрамывая и на ходу копаясь в своей грязной одежде, бедуин дошел до угла и обернулся. По булыжной мостовой покатилась граната с неуклюже торчащей в сторону ручкой взрывателя. Граната остановилась как раз у ног Зухаира. Все шестеро недоуменно уставились на нее. И тут она взорвалась. Солдаты были убиты на месте. Подходил к концу сентябрь.

Поздним вечером того же дня в далеком Тель-Авиве, точнее, в штаб-квартире Моссада, что в здании «Хадар Дафна», генерал Якоб (Коби) Дрор после работы разоткровенничался за бутылкой пива со своим старым другом и коллегой Шломо Гершоном, которого обычно называли Сэми.

Сэми Гершон возглавлял Комениут – оперативный отдел Моссада, занимавшийся, в частности, вербовкой «нелегальных» агентов и работой с ними – опасным занятием, при котором и агенты и связные постоянно ходят как по лезвию бритвы. Он был одним из двух сотрудников Моссада, в присутствии которых их шеф солгал Чипу Барберу. Разговор снова вернулся к проблеме отношений между Моссадом и ЦРУ.

– Ты не думаешь, что лучше было бы все рассказать американцам? – спросил Сэми.

Дрор повертел в руках бутылку с пивом, отпил глоток.

– Пошли они… – проворчал он. – Пусть сами вербуют своих чертовых агентов.

Дрор вспомнил, как весной 1967 года он, тогда еще совсем мальчишка, прятался в пустыне под своим танком в ожидании приказа, а тем временем четыре арабских государства готовились раз и навсегда разрешить все споры с Израилем. Дрор помнил и то, как той весной весь мир ограничивался дружескими упреками в адрес арабов.

Экипажем его танка командовал двадцатилетний офицер. Танк Дрора входил в состав той ударной группы, которая под командованием Исраэля Таля пробилась через перевал Милта и отбросила египетскую армию к Суэцкому каналу.

Дрор не забыл и реакцию западных средств массовой информации. Сначала газетчики ломали себе руки, предчувствуя уничтожение его страны, а когда Израиль за шесть дней разгромил армии четырех стран на суше и в воздухе, те же писаки обвинили Израиль в проведении тактики устрашения.

За те шесть дней сформировалось мировоззрение Коби Дрора, которое свелось к формуле: «Пошли они все к черту!». Он был настоящий сабра, он родился и вырос в Израиле и потому не обладал ни широтой взглядов, ни родословной таких людей, как Давид Бен-Гурион.

Политические симпатии Коби Дрора были на стороне крайне правой партии Ликуд, которую возглавляли Менахем Бегин, выходец из движения Иркун, и Ицхак Шамир, ранее входивший в группу «Шторм».

Однажды Коби Дрор присутствовал на занятиях новобранцев Моссада. Преподаватель, один из его сотрудников, употребил выражение «дружественные разведывательные управления». Сидевший на задних рядах Коби Дрор встал и прервал лектора:

– В природе не существует такого понятия, как друг Израиля, – сказал он новобранцам, – за исключением, быть может, еврейской диаспоры. Все страны делятся на две категории: на наших врагов и нейтральные государства, у которых надо брать все, ничего не давая взамен. Встретитесь с «нейтралами» – улыбайтесь им, похлопывайте их по плечу, пейте с ними, льстите им, благодарите их за ценные сведения, но не давайте им никакой информации.

– Что ж, Коби, будем надеяться, что они никогда не узнают, – сказал Гершон.

– Как они могут узнать? В курсе дела только восемь человек. И все они – наши сотрудники.

Должно быть, всему виной было пиво. Коби Дрор забыл о девятом посвященном.

Весной 1988 года британский бизнесмен Стюарт Харрис принимал участие в багдадской промышленной ярмарке. Харрис был торговым директором ноттингемской компании, которая изготавливала и продавала дорожно-строительные машины. Организатором ярмарки было иракское министерство транспорта. Как почти все европейцы и американцы, Харрис жил в отеле «Рашид» на улице Яфа. Этот отель был построен специально для иностранцев и находился под тщательным наблюдением иракской службы безопасности.

На третий день работы ярмарки Харрис, вернувшись в отель, обнаружил, что в его отсутствие под дверь кто-то просунул конверт, на котором был указан только номер его комнаты.

Внутри оказался единственный небольшой листок и второй самый обычный конверт, в каких отправляют письма авиапочтой. На втором конверте не было написано ни слова, а на листке по-английски печатными буквами было выведено:

Больше никаких пояснений нигде не было. Стюарт Харрис насмерть перепугался. Он хорошо представлял себе, что такое Ирак и его кошмарная секретная полиция. Что бы ни было в том конверте, этого вполне достаточно, чтобы его арестовали, пытали, даже убили.

К чести Харриса, он сохранил спокойствие и способность здраво рассуждать. Почему, например, письмо подбросили именно ему? В Багдаде было несколько десятков британских бизнесменов. Так почему же выбор пал именно на Стюарта Харриса? Не могли же иракцы знать, что по происхождению он еврей, что его отец, Самюэль Горовиц, эмигрировал в Англию в 1935 году из Германии?

Харрис так никогда и не узнал, что двумя днями раньше в ресторане ярмарки его имя упоминалось в беседе двух сотрудников иракского Министерства транспорта. Один из них рассказывал другому о своей поездке на ноттингемские заводы в августе прошлого года; тогда Харрис радушно принимал его первые два дня, потом исчез и снова появился лишь через день. Иракский гость поинтересовался, не заболел ли его хозяин. В ответ английский коллега Харриса лишь рассмеялся и объяснил, что тот взял выходной на йом кипур.

Иракские чиновники тут же забыли о своем разговоре, но сидевший за соседним столиком другой иракец все слышал и счел необходимым доложить своему начальнику. Тот вроде бы не обратил внимания на рапорт подчиненного, но чуть позже задумался и просмотрел имевшиеся у него сведения о мистере Стюарте Харрисе из Ноттингема, в частности, узнал номер его комнаты в отеле «Рашид».

Харрис стал думать, что же ему делать. Предположим, рассуждал он, анонимный отправитель письма каким-то образом узнал, что он – еврей. Даже в этом случае он никак не мог знать другого. Благодаря совершенно случайному стечению обстоятельств письмо попало не просто к еврею, а к сайану.

Израильский институт разведки и специальных операций был создан в 1951 году по приказу самого Бен-Гуриона. Вне стен института его обычно называли «Моссад», что на иврите и значит «институт», но сотрудники Моссада, говоря о своей штаб-квартире, всегда ограничивались безликим словом «офис». По сравнению с другими ведущими разведывательными управлениями мира Моссад – совсем крохотная организация, особенно если судить по численности штатных сотрудников. В штаб-квартире ЦРУ в Лэнгли (штат Вирджиния) работают около двадцати пяти тысяч специалистов; в это число не входят работники многочисленных филиалов. В период расцвета КГБ в его Первом главном управлении, выполнявшем примерно те же функции, что и ЦРУ или Моссад, числилось около пятнадцати тысяч оперативных работников, в том числе не менее трех тысяч – в штаб-квартире управления в Ясеневе.

Моссад в любое время насчитывал от 1200 до 1500 постоянных сотрудников и меньше сорока руководителей оперативных групп.

Тот факт, что Моссаду все же удавалось существовать с ничтожным числом сотрудников и на тощем бюджете и не просто существовать, а приносить весомые плоды, объясняется двумя причинами. Одна из них заключается в умении Моссада при необходимости проникать в любые еврейские общины – чудом сохранившиеся чуть ли не во всех странах мира удивительные сообщества, которые сконцентрировали в себе поразительно талантливый и трудолюбивый народ, обычно говорящий на языке той страны, где находится община.

Другая причина успехов Моссада кроется в наличии сайанима – международной сети помощников; на иврите слово «сайан» и означает «помощник». Сайанами могут быть только чистокровные евреи. Сохраняя лояльность по отношению к той стране, гражданами которой они являются, сайаны в то же время испытывают симпатии и к государству Израиль.

Только в Лондоне насчитывается около двух тысяч сайанов, а по всей Великобритании их рассеяно еще тысяч пять. В США сайанов раз в десять больше. Они никогда не принимают непосредственного участия в операциях, а лишь оказывают те или иные услуги. Сайан всегда должен быть уверен, что операция, осуществлению которой он помогает, не направлена против той страны, где он родился или живет. Преданность Израилю не должна вступать в противоречие с патриотизмом гражданина другой страны. Как бы то ни было, благодаря помощи сайанов расходы на проведение операций удается заметно снизить – иногда на порядок.

Предположим, что в Лондон прибывает оперативная группа Моссада с заданием осуществить акцию против подпольной палестинской организации. Группе нужен автомобиль. Тогда сайана, занимающегося торговлей автомобилями, просят оставить в определенном месте подержанный автомобиль с настоящим номерным знаком, а ключи от него положить под коврик. По окончании операции автомобиль возвращают владельцу. Сайан никогда не узнает, для чего потребовался этот автомобиль, а в его отчетах будет указано, что машину отдали на время потенциальному покупателю.

Если той же группе Моссада потребуется надежная «крыша», то сайан, имеющий в своем распоряжении недвижимость, сдаст в аренду пустующий магазин, в то время как другой сайан, связанный с кондитерской фабрикой, привезет в магазин конфеты и шоколад. Если Моссаду понадобится тайник для передачи информации, то сайан, торгующий недвижимостью, подыщет пустующий офис.

Однажды Стюарт Харрис проводил отпуск на израильском курорте Эйлат. Как-то раз в баре он разговорился с приятным молодым израильтянином, в совершенстве владевшим английским языком. На следующий день израильтянин привел своего друга, мужчину средних лет, который незаметно выведал у Харриса, какие чувства тот питает по отношению к государству Израиль. К концу отпуска Харрис согласился, что если когда-нибудь он сможет чем-нибудь помочь…

Отпуск закончился, и Харрис уехал домой, где, как ему и было рекомендовано, вел такой же образ жизни, что и до поездки в Израиль. Два года он напрасно ждал какого-то особого задания; за все это время к нему лишь изредка заходил дружески поболтать один и тот же гость. Каца, выполняющий обязанности резидента, должен регулярно заниматься и такой скучной работой, как проверять готовность сайанов.

И вот теперь сайан Стюарт Харрис сидел в своем номере багдадского отеля и гадал, что ему следует предпринять. Его все больше охватывала паника. Письмо вполне могло быть провокацией: тогда его задержат в аэропорту при попытке вывезти тайком секретную информацию. А что, если подбросить конверт в багаж другому англичанину? Нет, на такое Харрис был просто не способен. Да и как потом получить письмо в Лондоне?

Немного успокоившись, Харрис наконец разработал план действий и дальше поступал уже в строгом соответствии с ним. Он сжег в пепельнице наружный конверт и записку, пепел измельчил и спустил в унитаз. На внутреннем конверте Харрис тщательно ликвидировал собственные отпечатки пальцев и положил его под запасное одеяло, которое лежало на полке над гардеробом.

Если теперь в его номер придут с обыском, он поклянется, что никогда не забирался на верхнюю полку, потому что лишнее одеяло было ему совсем ни к чему, а что касается письма, то, должно быть, его оставил тот, кто жил в этом номере до него.

В большом магазине Харрис купил конверт из прочной манильской бумаги, самоклеющуюся этикетку и липкую ленту, а на почте – столько марок, сколько требуется для пересылки толстого журнала из Багдада в Лондон. С ярмарки он принес рекламный журнал, прославлявший красоты и добродетели Ирака, и даже проштемпелевал конверт эмблемой ярмарки.

В последний день пребывания в Багдаде, за полчаса до того, как он вместе с двумя другими британцами должен был выехать в аэропорт, Харрис заперся в своем номере. Он спрятал письмо между страницами рекламного журнала, а журнал опустил в конверт, потом наклеил на него марки и этикетку с адресом своего дяди, который жил в Лонг-Итоне. Харрис заранее узнал, что из почтового ящика, висевшего в холле отеля, в очередной раз вынут корреспонденцию лишь через четыре часа. Даже если эти болваны вскроют его конверт, рассуждал Харрис, к тому времени он сам будет уже где-то над Альпами, на борту британского авиалайнера.

Говорят, что везет дуракам или отчаянным храбрецам. Холл отеля действительно постоянно находился под наблюдением секретной полиции, которая следила, чтобы никто из соотечественников ничего не смог передать отъезжавшим иностранцам. Харрис нес конверт под пиджаком, прижимая его левой рукой к телу. Сидевший в углу переодетый полицейский обратил внимание на англичанина, но в тот момент, когда Харрис опускал конверт в почтовый ящик, их с полицейским разделила тележка, доверху нагруженная багажом. Когда тележка проехала, Харрис уже сдавал администратору ключи от номера.

Конверт доставили в дом дяди неделю спустя. Дядя уехал в отпуск, а перед отъездом на случай пожара или ограбления отдал ключи племяннику. Харрис беспрепятственно проник в дом и забрал конверт. Потом он отправился в посольство Израиля в Лондоне и попросил встречи с опекавшим его кацой. Харриса проводили в какую-то комнату и попросили подождать.

Вскоре туда вошел мужчина средних лет, спросил у Харриса его имя и поинтересовался, почему тот хочет видеть «Нормана». Харрис все объяснил, извлек из кармана конверт и положил его на стол. Израильский дипломат побледнел, снова попросил Харриса подождать и вышел.

Здание израильского посольства на Палас-грин может привлечь внимание любителя архитектуры своими классическими линиями, но ни один архитектор никогда бы не догадался, что под этим зданием скрывается надежно укрепленное и оснащенное самой современной аппаратурой лондонское бюро Моссада. Именно из этой подземной крепости был срочно вызван молодой человек. А Харрис все ждал и ждал.

Конечно, он не мог знать, что стал предметом тщательнейшего изучения через полупрозрачное поляризационное зеркало. Пока он сидел за столом, на котором по-прежнему лежал нетронутый конверт, его сфотографировали, а фотографию сличили со снимком Стюарта Харриса из Ноттингема, хранившимся в его досье. Молодой каца убедился, что в посольство проник сайан, а не палестинский террорист, и лишь после этого вошел в комнату.

Каца улыбнулся, сказал, что его зовут Рафи, и предложил Харрису рассказать все с самого начала, с той самой встречи в Эйлате. Харрис так и сделал. Разумеется, Рафи все знал о вербовке Харриса в Эйлате (он только что просмотрел его досье), и рассказ Харриса был нужен ему лишь для проверки. Когда рассказчик дошел до событий в Багдаде, каца заинтересовался всерьез. Сначала он почти не прерывал Харриса, давая ему возможность полностью выговориться. Потом засыпал его вопросами; вопросы часто повторялись, так что в конце концов Харрису пришлось пересказать несколько раз все, что было в Багдаде. Рафи не делал никаких заметок, вся их беседа записывалась. Наконец он подошел к укрепленному на стене телефону и недолго переговорил на иврите со старшим по званию коллегой, сидевшим за стеной.

Потом Рафи, не скупясь на похвалы, долго благодарил Харриса, отметил его мужество и хладнокровие, настоятельно просил никому и ни при каких обстоятельствах не говорить ни слова о всем происшедшем и пожелал ему счастливого возвращения домой. Затем Харриса проводили до выхода.

Письмо забрал мужчина в шлеме, пуленепробиваемом жилете и в перчатках. Конверт сфотографировали и просмотрели в рентгеновских лучах. Израильское посольство уже потеряло одного сотрудника, погибшего при вскрытии письма-бомбы, и больше не хотело рисковать.

Наконец конверт вскрыли. В нем оказалось два листка тонкой прозрачной бумаги, исписанных арабской вязью. Рафи не знал ни слова по-арабски, а уж тем более не мог прочесть рукописный текст. Во всем лондонском бюро Моссада не нашлось человека, который смог бы разобраться в ажурной вязи арабских букв. Рафи отослал в Тель-Авив подробное, надежно зашифрованное сообщение, после чего составил еще более детальный отчет по специальной форме, которую в Моссаде называли НАКА. Вечером того же дня письмо и отчет были отправлены с дипкурьером, который вылетел самолетом израильской авиакомпании из Хитроу в Тель-Авив.

В аэропорту Бен-Гуриона дипкурьера прямо у трапа самолета встретил мотоциклист связи с вооруженным эскортом. Мотоциклист доставил холщовый мешок с диппочтой в большое здание на бульваре короля Саула, а после завтрака мешок уже лежал на столе руководителя иракской инспекции, очень способного молодого офицера Давида Шарона.

Шарон хорошо владел арабским языком, и то, что он прочел на двух листках папиросной бумаги, произвело на него примерно такое же впечатление, как первый прыжок с парашютом на тренировочных занятиях над пустыней Негев.

Не вызывая секретаря и не прибегая к помощи компьютера, Шарон сам напечатал дословный перевод письма на иврите, потом с оригиналом, переводом и отчетом Рафи направился к своему непосредственному начальнику, директору средневосточного отдела Моссада.

В письме сообщалось, что его автор занимает очень высокий пост в иракской иерархии и является членом многих правительственных советов. Далее автор говорил, что он готов работать на Израиль за деньги – и только за деньги.

Там были еще кое-какие детали и номер абонементного почтового ящика на центральном багдадском почтамте для ответа.

Вечером того же дня в личном кабинете Коби Дрора состоялось совещание. Помимо генерала Дрора на совещании присутствовали Сэми Гершон, руководитель оперативного отдела Моссада, и Эйтан Хадар, шеф средневосточного отдела и непосредственный начальник Шарона. Вызвали на совещание и самого Давида Шарона.

Гершон с самого начала был настроен скептически.

– Это фальшивка, – убежденно сказал он. – В жизни не видел такой наглой, неуклюжей, совершенно откровенной ловушки. Коби, я не пошлю своего человека проверять эту фальшивку. Это значит – отправить его на верную гибель. Я бы не послал в Багдад даже отера.

Отером в Моссаде называют араба, которого израильтяне посылают для установления предварительных контактов с другим арабом. Отер – это посредник самого низкого уровня, которым – в отличие от настоящего кацы – можно и пожертвовать.

Все склонялись к тому же мнению, что и Гершон. Письмо казалось нелепой попыткой заманить достаточно высокопоставленного кацу в Багдад, арестовать его, подвергнуть пыткам, а потом показательному суду и публичной казни. Наконец Дрор повернулся к Давиду Шарону.

– Давид, ты тоже имеешь право высказать свое мнение. Что ты думаешь?

Шарон с сожалением покачал головой.

– Мне кажется, Сэми почти наверняка прав. Посылать в Багдад старшего офицера было бы безумием.

Эйтан Хадар бросил на Шарона предупреждающий взгляд. Как обычно, отделы Моссада соперничали друг с другом. Не было нужды заранее отдавать лавры победителя Гершону.

– С вероятностью девяносто девять процентов – это ловушка, – продолжал Шарон.

– Только девяносто девять? – поддразнил его Дрор. – А как нам быть с оставшимся одним процентом, мой юный друг?

– У меня нет серьезных предложений, просто мне в голову пришла глупая мысль. В принципе не исключена вероятность – как бы мала она ни была, – что мы неожиданно приобрели нового Пеньковского.

Воцарилась мертвая тишина. Фамилия Пеньковского прозвучала открытым вызовом. Гершон звучно выдохнул. Коби Дрор уставился на шефа иракской инспекции. Шарон внимательно разглядывал свои ногти.

Чтобы завербовать агента, занимающего значительный пост в высших эшелонах власти враждебного государства, существует только четыре пути.

Первый путь, самый длительный и трудоемкий, заключается в подготовке агента из числа своих соотечественников. В этом случае вполне очевидно, что его нужно обучить настолько тщательно, чтобы он ничем не отличался от граждан той страны, в которой ему предстоит работать. Практически это возможно, только если кандидат в агенты родился и воспитывался в этой стране. Тогда в принципе не исключено, что агенту удастся постепенно снова прижиться – при условии, что для объяснения его долгого отсутствия будет найдена достаточно правдоподобная легенда. Но даже при идеальном стечении обстоятельств ему придется ждать долгие годы, иногда до десяти лет, пока перед ним не откроются двери кабинетов, в которых имеется доступ к секретным документам.

Тем не менее в свое время Израиль достиг больших успехов в подготовке именно таких агентов. Причина этого очевидна: после создания Израиля в это молодое государство эмигрировали евреи едва ли не из каждой страны мира. Среди них без труда можно было найти евреев, которые вполне могли сойти за марокканцев, алжирцев, ливийцев, египтян, сирийцев, иракцев и йеменцев. Кроме того, тысячи евреев прибывали из России, Польши, Западной Европы, Северной и Южной Америки.

Из таких агентов наиболее успешно работал некий Или Коуэн, который родился и долгое время жил в Сирии. Однажды он снова оказался в Дамаске как гражданин Сирии, долгое время находившийся за рубежом. Коуэн жил под сирийской фамилией и устраивал роскошные вечера, на которые приглашались многие высокопоставленные чиновники – как гражданские, так и военные. Гости свободно обсуждали с бесконечно щедрым хозяином самые разные проблемы. Все, что рассказали Коуэну сирийские чиновники, включая военные планы Сирии, оказалось в Тель-Авиве как раз к началу шестидневной войны. Коуэна разоблачили, пытали и публично повесили на площади Революции в Дамаске. Таких агентов очень немного, а их работа чрезвычайно опасна.

Проходили годы. Те, кто приехал в Израиль в процессе становления этого государства, постарели, их дети не знали арабского языка и не имели ни малейших шансов стать шпионами калибра Коуэна. Поэтому к 1990 году Моссад располагал куда меньшим числом блестящих арабистов, чем можно было бы предположить.

Была и другая причина ослабления израильской шпионской сети в арабских странах. Сейчас проникнуть в секреты любого арабского государства гораздо легче, находясь в Европе или Америке. Если арабы покупают американский истребитель, то все детали сделки и характеристики приобретения гораздо проще и к тому же почти без риска можно узнать в Америке. Если высокопоставленный араб по каким-то причинам кажется подходящим кандидатом для вербовки, то почему бы не попытаться его завербовать во время посещения им злачных мест в Европе? По всем этим причинам к 1990 году подавляющее число своих операций Моссад проводил в относительно безопасных Европе и Америке, а не в арабских странах, где шпионаж связан с большим риском.

Королем по части внедрения агентов был, однако, Маркус Вольф, который долгие годы возглавлял восточногерманскую разведку. У Вольфа было огромное преимущество: жителя ГДР практически невозможно отличить от гражданина ФРГ.

За годы работы в разведке «Миша» Вольф внедрил в западногерманские правительственные структуры многие десятки своих агентов, одна из которых стала личным секретарем самого канцлера Вилли Брандта. Вольф специализировался на чопорных старых девах, работавших секретарями у высших чиновников ФРГ. Со временем такие секретари становились незаменимыми для своих хозяев; тогда они могли скопировать любой проходивший через них документ, с тем чтобы копия позднее оказалась в Восточном Берлине.

При втором пути внедрения шпионов разведывательное управление выбирает среди своих соотечественников человека, который играет роль гражданина третьей страны. В том государстве, куда направлен агент, все знают, что он – иностранец, но в то же время убеждены, что он «свой иностранец», поскольку представляет дружественную державу.

Такой путь внедрения был блестяще использован Моссадом в случае агента Вольфганга Лотца. Лотц родился в Германии, в городе Мангейме, в 1921 году. Этот высокий – ростом шесть футов – голубоглазый блондин, не прошедший обряд обрезания, ничем не походил на еврея. Он эмигрировал в Израиль еще мальчишкой, здесь воспитывался и учился, принял еврейское имя Зеев Гур Ариех, боролся с подпольщиками и террористами и стал майором израильской армии. Потом его забрал к себе Моссад.

Сначала его послали на два года в Германию, чтобы он смог совершенствовать родной немецкий язык и на деньги Моссада добиться «процветания». Затем Лотц и его молодая жена-немка эмигрировали в Египет, где Вольфганг открыл школу верховой езды.

Школа пользовалась большим успехом. Офицерам египетского генерального штаба нравилось проводить здесь свободное время, они с доверием относились к немцу, не скрывавшему своих правых, антисемитских взглядов и к тому же подававшему гостям шампанское. Офицеры откровенничали с Лотцем, а тот передавал все их разговоры в Тель-Авив. В конце концов Лотца арестовали, но, к счастью, не повесили, а после шестидневной войны обменяли на египетских военнопленных.

Еще более знаменитым шпионом был другой немец, представитель предыдущего поколения. Перед началом второй мировой войны Рихард Зорге был корреспондентом нескольких ведущих германских газет в Токио. Он хорошо говорил по-японски и установил множество контактов с членами правительства Хидеки Тойо. Это правительство симпатизировало Гитлеру и считало Зорге верным нацистом; разумеется, сам Зорге говорил, что он таковым и является.

Токийским чиновникам и в голову не приходило, что Зорге не имел никакого отношения к германской нацистской партии. На самом деле он был немецким коммунистом и работал на Москву. Годами он посылал в Москву информацию о военных планах правительства Тойо. Его последнее сообщение оказалось поистине бесценным. В 1941 году армия Гитлера стояла на подступах к Москве. С востока Советскому Союзу угрожала японская армия, сосредоточившая большие силы на своих маньчжурских базах. Сталину было жизненно необходимо знать, собирается ли Япония напасть на СССР. Зорге удалось получить ответ: японская армия не намеревалась переходить границу Советского Союза. Получив эту информацию, Сталин смог передислоцировать сорокатысячную армию с Дальнего Востока на московский фронт. Эта армия помогла задержать немцев на несколько недель, а затем наступила зима, и Москва была спасена.

Зорге спас Москву, но не себя. Его разоблачили и в конце концов повесили. Но переданная им информация, возможно, изменила ход истории.

Третий путь внедрения агента в высшие эшелоны власти другого государства используется чаще всего. Он заключается в вербовке человека, уже занимающего достаточно высокий пост. Вербовка может оказаться мучительно долгим процессом, но иногда ее удается осуществить поразительно быстро. Для этой цели «искатели талантов» постоянно присматриваются к дипломатическому корпусу в поисках потенциальных кандидатов: высокопоставленных чиновников «второй стороны», которые кажутся разочаровавшимися, неудовлетворенными, обиженными, ожесточившимися или представляются подходящими для вербовки по какой-либо иной причине.

Аналогичному изучению подвергаются и иностранные делегации. Обычно «искатель талантов» только смотрит, нет ли среди членов делегации человека, который в принципе мог бы отколоться от своих соотечественников, с удовольствием вспомнить доброе старое время и в конце концов изменить свои патриотические привязанности. Если такой кандидат обнаружен, то за дело принимается вербовщик. Работа последнего обычно начинается со «случайного» знакомства, которое со временем перерастает в более сердечные и теплые отношения. В конце концов «друг» просит оказать ему небольшую услугу; как правило, ему требуется незначительная, почти ничего не значащая информация.

После этого ловушка захлопывается, и для новоиспеченного агента все пути отступления оказываются отрезанными. Чем более жесток режим на родине только что завербованного агента, тем менее вероятно, что он решится во всем признаться властям и отдаться на несуществующую милость режима.

Человеком, согласившимся работать в пользу другого государства, могут двигать различные мотивы. К измене его могут подтолкнуть денежные долги, неудачная семейная жизнь, отказ в продвижении по службе, отвращение к режиму, царящему в его стране, или просто страсть к деньгам и приключениям. Вербовщик может воспользоваться человеческими слабостями, чаще всего сексуальной распущенностью или склонностью к гомосексуализму, а иногда бывает достаточно лишь обещаний и лести.

Очень многие граждане СССР стали иностранными агентами совершенно сознательно, повинуясь «голосу совести»; достаточно упомянуть Пеньковского и Гордиевского. Но большинством шпионов руководит невероятное тщеславие, глубокая убежденность в том, что только они понимают, что в этом мире правильно, а что нет.

Самый странный из путей вербовки агентов называется «появлением». Как следует из названия, потенциальный агент просто неожиданно появляется сам, без какого бы то ни было предупреждения, и предлагает свои услуги.

К таким случаям то разведывательное управление, которому предлагает свои услуги потенциальный агент, всегда относится крайне скептически: уж слишком велика вероятность того, что это всего лишь «подсадная утка», направленная второй стороной. Когда в 1960 году высокий русский стал искать связи с американцами, заявив, что он является полковником Главного разведывательного управления Министерства обороны СССР и хочет работать на Запад, ему попросту отказали.

Ошеломленный отказом русский решил попытать счастья с британцами, и те предоставили ему возможность проявить себя. Олег Пеньковский оказался одним из самых поразительных агентов за всю историю международного шпионажа. За свою недолгую, всего тридцатимесячную, карьеру шпиона он передал англоамериканской оперативной группе, которая «вела» его, более пяти с половиной тысяч документов – и все они относились к категориям «секретно» и «совершенно секретно». Во время кубинского кризиса, разразившегося из-за размещения русских ракет на этом острове, никто не догадывался, что президент Кеннеди отлично знал все карты, которыми приходилось играть Никите Хрущеву; Кеннеди был в положении игрока в покер, когда за спиной его противника находится большое зеркало. Роль этого зеркала выполнял Пеньковский.

Пеньковский пошел на отчаянный риск, отказавшись выехать на Запад, когда это было еще возможно. После кубинского кризиса советская контрразведка разоблачила его. Пеньковского судили и расстреляли.

Тем, кто в тот вечер принимал участие в совещании в кабинете Коби Дрора, не было нужды рассказывать об Олеге Пеньковском. В мире разведчиков он стал легендой. Когда Шарон как бы невзначай обронил это имя, в мыслях каждого невольно сверкнула мечта, казавшаяся совершенно несбыточной. Настоящий, из крови и плоти, бесценнейший предатель в самом Багдаде? Реально ли это? Может ли такое быть на самом деле?

Коби Дрор одарил Шарона долгим, испытующим взглядом.

– Что ты хочешь сказать, молодой человек?

– Я просто подумал, – преувеличенно скромно ответил Шарон, – а если составить письмо… просто письмо… не заставляя никого рисковать… задать несколько вопросов, трудных вопросов, на которые мы хотели бы получить ответы… интересно, что он скажет?

Дрор бросил взгляд на Гершона, в обязанности которого входила работа с «нелегальными» агентами. Гершон только пожал плечами, как бы говоря: я занимаюсь людьми, какое мне дело до каких-то писем?

– Хорошо, Давид. Мы напишем ему ответное письмо. Мы зададим ему ряд вопросов. Потом посмотрим. Эйтан, ты займешься этим вместе с Давидом. Прежде чем отправлять письмо, покажите его мне.

Эйтан Хадар и Давид Шарон вместе вышли из кабинета.

– Надеюсь, ты отдаешь себе отчет, какую чертовщину затеял, – проворчал шеф средневосточного отдела, обращаясь к своему подчиненному.

Ответное письмо составлялось необычайно тщательно. Над ним работали несколько экспертов Моссада. Наконец был подготовлен проект ответа на иврите. Перевод на арабский будет сделан в последнюю очередь.

Сначала Давид представился, разумеется только по имени, поблагодарил автора за его предложение и заверил, что послание благополучно прибыло к тем людям, с которыми автор и хотел установить контакт.

Далее в ответе говорилось: автор не может не понимать, что как содержание его послания, так и способ пересылки вызвали удивление и серьезные сомнения. Поскольку автор послания, очевидно, не глупец, он должен также знать, что «моему народу» потребуются кое-какие доказательства искренности его намерений.

Затем Давид заверил автора, что как только такие доказательства будут получены, перевод запрошенной им суммы не заставит ждать, но в любом случае представленная автором информация должна оправдывать те финансовые затраты, которые готов понести «мой народ». В связи с этим автору предлагалось найти ответы на вопросы, изложенные на отдельном листе.

К этому сводилась суть ответного письма, на самом деле оно было намного длиннее и изощреннее. В заключение Шарон дал автору адрес для ответа.

Это был адрес пустующего дома в Риме, который по срочному требованию из Тель-Авива подыскало римское бюро Моссада. Теперь сотрудники римского бюро будут следить за пустым домом. Если там появятся иракские секретные агенты, их сразу обнаружат, и все дело будет закрыто.

Лишь после долгих обсуждений был составлен перечень из двадцати вопросов. Ответы на восемь из них уже были известны Моссаду, причем считалось, что Ирак об этом ничего не знает. Поэтому попытка провести Моссад не удастся.

Восемь других вопросов касались событий, которые должны были вскоре произойти; после этого можно будет проверить правильность ответов. Наконец, на четыре оставшихся вопроса израильтяне и в самом деле очень хотели бы получить ответы, в особенности на вопрос относительно намерений самого Саддама Хуссейна.

– Что ж, посмотрим, как высоко летает эта чертова птичка, – сказал Коби Дрор, просмотрев перечень вопросов.

Наконец профессор арабского факультета Тель-авивского университета перевел письмо на цветистый, образный арабский язык. Шарон подписал его на том же языке, воспользовавшись арабским вариантом собственного имени – Дауд.

В тексте письма содержалось еще одно предложение. Давид говорил, что он хотел бы дать автору имя и, если тот не будет возражать, нельзя ли впредь называть его Иерихоном?

Письмо было отправлено из единственной арабской страны, с которой Израиль поддерживал дипломатические отношения, – из Египта.

После того как письмо ушло, Шарон занялся другими, более прозаическими делами. Чем больше он ждал, чем больше размышлял, тем более сумасшедшей казалась ему вся эта затея. Невероятно опасно пользоваться абонементным почтовым ящиком в стране, где контрразведкой руководит ловкий Хассан Рахмани. Еще опаснее передавать совершенно секретную информацию «открытым текстом», а в первом письме не было даже намека на то, что Иерихон хоть что-то понимает в шифровке сообщений и средствах тайнописи. В будущем, конечно, исключалось и использование обычной почты – если у этой истории имеется будущее, в чем Шарон все больше и больше сомневался.

Но история получила свое продолжение. Четыре недели спустя в Риме получили ответ Иерихона. Нераспечатанный конверт во взрывобезопасном ящике доставили в Тель-Авив. Были приняты все мыслимые меры предосторожности. Конверт мог быть начинен взрывчаткой или пропитан смертельно ядовитыми веществами. Наконец ученые объявили, что конверт «чист», и его вскрыли.

Ко всеобщему удивлению, ответы Иерихона оказались поразительно точны. На все восемь известных Израилю «контрольных» вопросов Иерихон ответил абсолютно правильно. Ответы на восемь вопросов другой группы относительно передислокации войсковых частей, перестановок в багдадской иерархии, поездок высокопоставленных иракских чиновников за рубеж можно будет проверить позднее, когда эти события совершатся – если они совершатся вообще. Тель-Авив не знал и никак не мог проверить правильность ответов на четыре заключительных вопроса, но все они казались вполне правдоподобными.

Давид Шарон тут же написал ответное письмо. Даже будучи перехваченным иракской контрразведкой, оно не вызвало бы ни малейших подозрений.

Постепенно в Моссаде все больше и больше склонялись к тому мнению, что Иерихон и в самом деле намерен работать на Израиль. В таком случае следовало срочно предпринять какие-то меры. Одно дело – обмен парой писем, и совсем другое – постоянная связь с глубоко законспирированным агентом в стране, где властвует жестокая диктатура.

Связь посредством посланий, написанных «открытым текстом» в дальнейшем исключалась, точно так же как и пересылка писем почтой через абонементный ящик. Такая связь кратчайшим путем вела к провалу.

Необходимо было направить в Багдад искушенного в оперативной работе офицера, который жил бы там и «вел» Иерихона, используя все обычные средства: тайнопись, коды, тайники для передачи сообщений и безопасные способы пересылки информации из Багдада в Израиль.

– Я в этом не участвую, – повторил Гершон. – Я не стану надолго посылать в Багдад старшего кацу с «темной» миссией. Или вы обеспечиваете дипломатическую «крышу», или никто из моих людей в Багдад не поедет.

– Хорошо, Сэми, – успокоил его Дрор, – пусть будет дипломатическая «крыша». Посмотрим, что у нас есть.

Дипломатический паспорт дает неоспоримые преимущества. «Темного» агента могут арестовать, подвергнуть пыткам, повесить – сделать с ним все что угодно. Аккредитованный дипломат застрахован от таких неприятностей даже в Багдаде: если его уличат в шпионаже, то объявят «персоной нон грата» и вышлют из страны. Так поступают всегда.

Тем летом несколько основных отделов Моссада, особенно аналитический, работали с большой перегрузкой. Гершон уже сказал Дрору, что ни в одном из багдадских посольств у него нет ни одного агента, и настраивался на то, что из этой затеи в любом случае ничего не выйдет. Начался срочный поиск подходящего дипломата.

В Моссаде просмотрели перечень посольств всех государств в Багдаде. Из столиц этих стран доставили списки всех сотрудников. Подходящего кандидата не находилось: никто из иностранных дипломатов никогда ни дня не работал на Моссад, ни в одном из посольств не было даже ни одного сайана.

Потом у какого-то мелкого служащего Моссада появилась мысль: Организация Объединенных Наций. Эта всемирная организация с 1980 года располагала в Багдаде единственным агентством: экономической комиссией ООН для Западной Азии.

Моссад не испытывал недостатка в агентах внутри нью-йоркской штаб-квартиры ООН, и достать список сотрудников комиссии не представляло труда. Таким образом сотрудники Дрора в конце концов вышли на молодого чилийского дипломата, иудея по вероисповеданию, Альфонсо Бенса Монкаду. Он не обучался агентурной работе, но был сайаном и, возможно, согласится оказать помощь Израилю.

Прогнозы Иерихона оправдывались один за другим. Проверка показывала, что передислоцировались именно те дивизии, какие он упоминал, получали повышение или смещались со своих должностей именно те чиновники, о которых он говорил.

– Или все это спектакль, устроенный самим Саддамом, или Иерихон на самом деле готов продать всю свою страну с потрохами, – сделал вывод Коби Дрор.

Давид Шарон послал третье письмо, тоже на первый взгляд самое невинное. Для перевода второго и третьего писем Шарона профессор арабистики не понадобился. В третьем письме говорилось о заказе багдадского клиента, выразившего желание купить очень хрупкие изделия из стекла и фарфора. Вы понимаете, говорил Шарон, что придется немного подождать, пока не будет подобран способ транспортировки ценного груза, гарантирующий его доставку в целости и сохранности.

В Сантьяго был срочно направлен каца, уже давно обосновавшийся в Южной Америке и хорошо говоривший по-испански. Он убедил родителей сеньора Монкады попросить сына срочно взять отпуск по семейным обстоятельствам и вернуться домой, поскольку его мать серьезно заболела. Отец сам звонил сыну в Багдад. Обеспокоенный сын тотчас же обратился с просьбой к руководству комиссией ООН. Ему предоставили отпуск на три недели, и он сразу вылетел в Чили.

В Сантьяго его встретила не больная мать, а целая бригада инструкторов Моссада, умолявших Монкаду согласиться на их предложение. Монкада посовещался с родителями и ответил согласием. Никто из них никогда не был в Израиле, но если эта страна нуждалась в их помощи, они не могли отказать.

Другой сайан из Сантьяго, не задавая лишних вопросов, предоставил свою летнюю загородную виллу. Вилла стояла на берегу океана в саду, окруженном высоким забором. Бригада инструкторов приступила к делу.

Чтобы подготовить кацу к работе с глубоко законспирированным агентом на территории противника, обычно требуется не меньше двух лет. В распоряжении инструкторов было всего три недели. Они работали по шестнадцать часов в сутки, обучая тридцатилетнего чилийца тайнописи и основам шифрования, пользованию микрокамерами и искусству уменьшения обычных фотографий до микрофотоснимков. Они выводили чилийца на улицы и учили обнаруживать слежку, предупреждая, что от слежки можно уходить лишь в исключительных случаях, когда при тебе находятся безусловно компрометирующие материалы. Они говорили, что при малейшем подозрении, даже если ему только показалось, что за ним следует «хвост», нужно немедленно отказаться от встречи или передачи материалов и попытаться сделать это позднее.

Они показали ему, как пользоваться самовозгорающимися препаратами, спрятанными в фальшивой авторучке, чтобы за несколько секунд уничтожить компрометирующие материалы, укрывшись в общественном туалете или даже просто завернув за угол.

Они вывозили его в город и учили обнаруживать преследующий автомобиль. При этом один из инструкторов выполнял роль учителя, а другие – преследователей. Ежедневно занятия велись до тех пор, пока у чилийца не начинало звенеть в ушах, не переставали что-либо различать глаза и не оставалось лишь одно-единственное желание – спать.

Они рассказывали ему о шпионских тайниках – укромных уголках, в которых можно оставить письмо для агента или забрать переданное им сообщение. Они показали, как сделать тайник из небольшой ниши за плохо укрепленным в стене кирпичом, под надгробной плитой, в трещине ствола старого дерева или под каменной плитой тротуара.

Через три недели Альфонсо Бенс Монкада попрощался с готовыми расплакаться родителями и через Лондон снова вылетел в Багдад. Проводив чилийца, старший инструктор откинулся на спинку кресла, устало провел ладонью по лбу и сказал:

– Если этот бедняга останется в живых и даже не попадет за решетку, я совершу паломничество в Мекку.

Инструкторы рассмеялись: все знали, что их руководитель – правоверный иудей. Никто из них понятия не имел, что предстоит делать Монкаде по возвращении в Багдад. Им и не нужно было этого знать. Впрочем, пока этого не знал и сам Монкада.

Во время короткой остановки в лондонском аэропорту Хитроу Монкаду привезли в отель «Пента». Там его ждали Сэми Гершон и Давид Шарон. От них Монкада впервые услышал о сути своего задания.

– Даже не пытайтесь узнать, кто он такой, – предупредил Монкаду Гершон. – Это будет наша забота. Подготовьте тайники, следите за ними, обслуживайте их – и все. Мы передадим вам перечень вопросов, на которые нам хотелось бы получить ответы. Все будет написано по-арабски, вы ничего не поймете. Мы думаем, что Иерихон скорее всего вообще не говорит по-английски. Не пытайтесь переводить наши письма. Просто оставляйте их в тайнике для передачи Иерихону и делайте соответствующую отметку мелом, чтобы он знал, куда ему следует наведаться за письмом. Когда увидите его отметку, направляйтесь к тайнику и заберите ответ.

В спальне гостиничного номера Альфонсо Бенсу Монкаде вручили новый багаж. Там был фотоаппарат, внешне казавшийся обычным туристическим «Пентаксом», но снабженный специальной кассетой для микросъемки на сто кадров, а также на первый взгляд самый обычный алюминиевый штатив, который позволял устанавливать аппарат на определенном расстоянии от бумаги. Фотоаппарат был заранее настроен на такое расстояние.

В наборе туалетных принадлежностей под видом лосьона, применяющегося после бритья, имелись самовозгорающиеся препараты и невидимые чернила нескольких типов. В бюваре была специальная бумага для тайнописи. В заключение ему рассказали о способах связи с Моссадом, которые были отработаны во время обучения Монкады в Чили.

Он будет посылать письма о шахматных партиях – Монкада и в самом деле был большим любителем шахмат – своему знакомому по переписке угандийцу Джастину Бокомо, который работал в генеральном секретариате штаб-квартиры ООН в Нью-Йорке. Его письмо всегда будет отправляться из Багдада только с дипломатической почтой, направляемой в Нью-Йорк. Ответы Монкада также будет получать от мистера Бокомо из Нью-Йорка.

Бенс Монкада, разумеется, этого не знал, но в Нью-Йорке и в самом деле жил угандиец по фамилии Бокомо. Впрочем, важнее то, что в почтовом офисе ООН работал агент Моссада, которому было поручено перехватывать письма Монкады.

Письма от Бокомо будут написаны только на одной стороне листа, а на другой после специальной обработки появится перечень вопросов, интересующих Моссад. Этот перечень нужно будет сфотографировать (так, чтобы этого никто не видел) и фотокопию передать Иерихону через один из обусловленных тайников. Ответ Иерихона, вероятно, будет написан замысловатой арабской вязью. Каждую страницу ответа нужно будет сфотографировать десять раз (на случай возможных дефектов), а пленку отправить Бокомо.

Оказавшийся снова в Багдаде молодой чилиец был перепуган до смерти, но тем не менее подготовил шесть тайников, большей частью за непрочно держащимися кирпичами в старых стенах и полуразрушенных зданиях или под плитами мостовых в пустынных переулках, а один – под каменным подоконником бесхозного магазина.

Монкада ждал, что его вот-вот схватит кошмарный Амн-аль-Амм, но встречал лишь мирных жителей Багдада, столь же обходительных и гостеприимных, как и прежде. Никто не обращал внимания на любознательного иностранного туриста, бродившего по узким улочкам и переулкам Старого города, Армянского квартала, по базару в Касре, где торговали фруктами и овощами, по старым кладбищам – везде, где можно было надеяться найти полуразрушенные старые стены и расшатанные плиты мостовых, заглядывать под которые не придет в голову никому и никогда.

Монкада тщательно описал расположение шести тайников, три из которых предназначались для передачи писем Иерихону, а три других – для получения ответов от него. Кроме того, Монкада нашел шесть мест – на стенах, воротах, ставнях, – где начерченный мелом неприметный условный знак даст знать Иерихону, что в определенном тайнике его ждет письмо, или сообщит Монкаде, что в другом тайнике лежит готовый ответ Иерихона.

Каждая меловая отметка соответствовала определенному тайнику. Монкада описал расположение тайников и меловых отметок настолько подробно, что Иерихон без труда найдет их только по этому описанию.

Монкада постоянно проверял, не тянется ли за ним пешком или на автомобиле «хвост». Лишь однажды он обнаружил наблюдение, но настолько открытое и ленивое, что даже он понял: Амн-аль-Амм по очереди следит за всеми дипломатами, просто на всякий случай. На следующий день «хвоста» не оказалось, и Монкада снова принялся за работу.

Когда все было готово, чилиец напечатал на пишущей машинке, где расположены тайники и места для меловых отметок, ленту тут же уничтожил, сфотографировал напечатанное, сжег машинописный экземпляр, а пленку отослал мистеру Бокомо. Небольшой пакет попал сначала в почтовый офис здания ООН на Ист-Ривер в Нью-Йорке, а оттуда – к Давиду Шарону в Тель-Авив.

Самый большой риск был связан с передачей всей этой информации Иерихону. Для этого существовал только один путь – через тот проклятый абонементный почтовый ящик в Багдаде. Шарон написал «дядюшке», что необходимые документы будут положены в абонементный ящик ровно в полдень через четырнадцать дней, то есть 18 августа 1988 года, и должны быть забраны не позднее чем через час.

Переведенное на арабский язык письмо Иерихону было у Монкады уже к 16 августа. За пять минут до полудня 18 августа он вошел в здание почтамта. Здесь ему показали абонементный ящик, в который он и опустил объемистый пакет. Никто его не остановил и не арестовал. Час спустя Иерихон вскрыл ящик и достал пакет. Его тоже не остановили и не арестовали.

После установления надежной системы связи обмен письмами резко ускорился. Иерихон настаивал на том, что он сам будет «оценивать» стоимость ответа на каждый интересующий Тель-Авив вопрос, причем ответ будет отправлен лишь после перевода соответствующей суммы на депозитный счет. Он назвал номер счета в никому не известном венском банке «Винклер», который находился в переулке Балльгассе, неподалеку от Францисканерплатц.

Тель-Авив согласился – и немедленно проверил банк. Он оказался небольшим и абсолютно неприступным учреждением, окруженным плотной завесой тайны. Впрочем, в банке имелся указанный Иерихоном счет; действительно, первые двадцать тысяч долларов банк принял, а не возвратил с недоуменными вопросами в финансовое учреждение, из которого была переведена эта сумма.

Моссад поинтересовался, не хочет ли Иерихон ради собственной безопасности назвать свое настоящее имя, поскольку только в этом случае, если что-то пойдет не так, западные друзья смогли бы оказать ему помощь. Иерихон не только категорически отказался, но заявил, что, если Моссад попытается наблюдать за тайниками либо установить с ним личный контакт каким-либо иным путем или на его счет перестанут поступать деньги, он немедленно разорвет все связи.

Моссад был вынужден согласиться, но в то же время попытался действовать окольными путями. Для начала был составлен психопортрет Иерихона, тщательно изучен его почерк; полученные данные сравнили со сведениями обо всех высокопоставленных иракских чиновниках. В конце концов аналитики пришли к заключению, что Иерихон – мужчина средних лет, умеренно образованный, вероятно, плохо или неуверенно говорит по-английски и занимает военную или полувоенную должность.

– Под это описание подходит добрая половина проклятого иракского верховного командования, полсотни высших чинов в баасистской партии и еще чертова тьма людей, – проворчал Коби Дрор.

Альфонсо Бенс Монкада «вел» Иерихона два года, и все это время Моссад получал ценнейшую информацию из области политики, обычного вооружения и его закупки, военных успехов, перестановок в высших эшелонах власти, дислокации ракет, производства отравляющих веществ, бактериологического оружия и даже относительно двух неудавшихся попыток свергнуть Саддама Хуссейна. Иерихон затруднялся ответить лишь на вопросы о ядерном вооружении Ирака. Разумеется, Тель-Авив запрашивал такие сведения, но Иерихон отвечал, что вся информация об иракской атомной бомбе хранится в строжайшей тайне и известна лишь иракскому Роберту Оппенгеймеру – доктору Джаафару Джаафару. Оказывать на него слишком сильное давление – значило наверняка «засветиться», добавлял Иерихон.

Осенью 1989 года он сообщил в Тель-Авив, что тень подозрения пала и на Джерри Булла и что в Брюсселе за ученым уже ведет постоянное наблюдение специальная группа Мухабарата. Моссад, который к тому времени сам стал использовать Булла в качестве источника ценной информации, в том числе и об иракской военной программе, как мог, пытался его предупредить. Конечно, и речи не шло о том, чтобы рассказать Буллу все, что было известно Моссаду; это было бы равносильно признанию, что на самой вершине багдадской иерархии у Тель-Авива есть свой агент, а такого не может себе позволить ни одна разведка мира.

Поэтому каца, руководивший довольно многочисленным брюссельским бюро Моссада, дал указание своим людям несколько раз, осенью и зимой 1989 года, проникнуть в квартиру Булла, оставив недвусмысленные намеки: перемотанную ленту в видеомагнитофоне, переставленные с места на место бокалы, открытое окно во дворик, даже локон длинных женских волос на подушке.

Булл обратил внимание на непрошеные вторжения, но, очевидно, не придал им слишком большого значения. Когда Иерихон сообщил о решении ликвидировать Булла, было слишком поздно. Операция уже была проведена.

Благодаря информации Иерихона израильтяне имели практически полное представление об Ираке в момент подготовки к вторжению в Кувейт в 1990 году. Переданные им сведения об иракском оружии массового поражения подтвердили и дополнили информацию, полученную ранее от Джонатана Полларда, который к тому времени уже был приговорен к пожизненному заключению.

Израиль ждал той или иной реакции США, полагая, что американцы тоже должны знать то, что известно Израилю. Но США и Западная Европа будто онемели, поэтому молчал и Тель-Авив, а тем временем Ирак наращивал мощь своего химического, ядерного и бактериологического оружия.

К августу 1990 года на счет Иерихона в венском банке Моссад перевел два миллиона долларов. Иерихон обходился недешево, но в Тель-Авиве считали, что деньги потрачены не зря. Потом иракская армия вторглась в Кувейт, и случилось непредвиденное. Организация Объединенных Наций, приняв 2 августа резолюцию, призывающую Ирак немедленно вывести свои войска из Кувейта, решила, что она не может далее содержать свою комиссию в Багдаде, поскольку это выглядит как поддержка режима Саддама. Через пять дней экономическая комиссия ООН для Западной Азии была неожиданно расформирована, а все дипломаты отозваны.

Бенс Монкада успел сделать лишь одно важное дело. В тайнике он оставил письмо, в котором сообщал Иерихону, что его высылают из страны и связь с Тель-Авивом прекращается. Однако, писал дальше Монкада, он может вернуться, поэтому Иерихону рекомендовалось время от времени заглядывать туда, где Монкада ставил свои меловые отметки. Потом чилийский дипломат уехал, в Лондоне его тщательно опросили; Давид Шарон выжал из чилийца все сведения до последней мелочи.

Итак Коби Дрор мог, не моргнув глазом, солгать Чипу Барберу.

В тот момент у него действительно не было связи с багдадским агентом. К тому же Дрору ужасно не хотелось признаваться, что он так и не сумел узнать имя иракского предателя и даже умудрился потерять с ним связь. И все же, как справедливо заметил Сэми Гершон если американцы узнают… Может быть, и в самом деле лучше было бы рассказать им об Иерихоне, подумал Коби Дрор.