ПЯТНИЦА 12 августа, 1988 ДЕНЬ ЧЕТВЕРТЫЙ

7.50

В небольшую комнату № 4776-А в северо-западном крыле четвертого этажа штаб-квартиры ФБР были втиснуты два стола. На одном можно было видеть кожаный бювар и подставку с двумя шариковыми ручками, а также японский видеомагнитофон "Сони", телевизионный монитор с подключенными наушниками и аккуратную стопку видеокассет в черных пластиковых коробочках.

Второй стол был сплошь завален старыми газетами и журналами, бумагами, обертками от конфет и пустыми пакетиками из-под апельсинового сока. Нетрудно догадаться, какой из двух столов принадлежал Манкузо. В данный момент он и сам находился на своем рабочем месте: задрав ноги на самую середину газетной кипы, уставился на первую страницу столичной "Пост". Заголовок длиной в три газетные колонки гласил:


ФЭЛЛОНА НАЗЫВАЮТ ПЕРВЫМ КАНДИДАТОМ В ВИЦЕ-ПРЕЗИДЕНТЫ.


Ниже красовалось фото Фэллона, покидающего госпиталь "Уолтер Рид" в инвалидной коляске. Улыбка и поднятый вверх большой палец. Манкузо, мальчишкой, тоже сделал однажды такой жест и тут же схлопотал от своей бабушки затрещину: у итальянцев палец торчком означал нечто иное.

Сложив газету, Манкузо швырнул ее на стол. Затем, откинувшись на спинку стула, стал наблюдать, как Росс в который уже раз прокручивает видеопленку с записью сцены убийства Мартинеса. На экране монитора Мартинес и Фэллон, словно две марионетки, то падали на деревянный помост, то — при обратной перемотке — вскакивали, как будто их дергали за шиворот невидимые нити.

Наконец Манкузо тронул шнур от его наушников.

— Ты чего? — Росс приподнял шлемофон.

— Может, скажешь, зачем тебе все это?

— Ищу ответа.

— Его не будет.

— А что, только бутерброды, как ты говоришь? — буркнул Росс.

— Именно так,— подтвердил Манкузо, откидываясь на спинку стула.

Росс разозлился:

— Вчера ночью мы уже попытались действовать вслепую. Хватит!

Наклонившись, Манкузо совсем тихо прошептал, так, чтобы услышать его мог только один Росс:

— Мы тут не виноваты. Этот тип оказался слишком уж сообразительным — добром такие вещи не кончаются.

— А в газетах что-нибудь есть? — Росс положил шлемофон на стол.

— Смеешься? — просипел Манкузо.— Такие, как он, все делают тайно. Никто не знал, что он жил, никто не знает, что он умер.

В этот момент дверь комнаты отворилась. На пороге стояла Джин, блондинка из машбюро, в руках — большой коричневый конверт.

— Привет, красотка! — обратился к ней Манкузо.— Как у тебя ребрышки, еще видны?

— Хочешь узнать — плати! — фыркнула Джин.

— Я бы с радостью.

Бросив конверт ему на колени, она удалилась, хлопнув дверью.

Манкузо снял ноги со стола, пошарил под газетами и извлек оттуда карандаш, с помощью которого вскрыл конверт.

— Сиськи у этой крали что надо…

Манкузо выложил на стол содержимое конверта — два официальных бланка Центрального разведывательного управления, запечатанных красным штампом: "Только Для Служебного Пользования".

— Похоже, твой дружок Уилсон расстарался,— заметил Росс.

— Н-да. Братская взаимопомощь двух компаний. Прямо душа радуется.— Манкузо сломал печать на сложенном бланке: оттуда выпало черно-белое фото Рольфа Петерсена.

— Ну и морда у этой суки! — Он протянул фотографию Россу.

— Вон мы какие! — воскликнул тот, прислоняя ее к видеокассетнику. Манкузо тем временем изучал другие бумаги из конверта.

Росс же вскоре убедился: у Рольфа вовсе не морда, а лицо. Длинный орлиный нос. Прямые светлые волосы, длинные, идеальной формы ресницы. Но самым поразительным на фото были все-таки глаза: по-утреннему светлые и льдисто-холодные.

Росс не отрываясь смотрел на фотографию, чтобы Она — так его учили — могла полностью запечатлеться в его памяти. Впрочем, он уже понимал, что запомнит это лицо навсегда.

Манкузо между тем читал сопроводиловку:

— Родился в Гэмптоне, Виргиния, 16 марта 1946-го. Август 1965-го: зачислен в корпус морской пехоты. Январь 67-го: завербован ЦРУ. Ну и времечко досталось этому сукину сыну — Сальвадор, Чили, Парагвай…

Не отрывая завороженного взгляда от загадочно-неподвижного лица, Росс спросил:

— Что, интересно, он там делал?

— Проходил подготовку, конечно.

— Подготовку?

— Госбезопасность. Проведение допросов.

— Допросов?

— Пыток.

Манкузо пошелестел страничками.

— А потом взял и отвалил.— Он сложил бумаги и сунул в конверт.— Перешел на свободную жизнь.

— Значит, кто-то давал ему заказы?

— Про это здесь ничего нет.— Взломав печать на другом конверте, Манкузо стал просматривать новые материалы.— Вот дерьмо собачье! — не сдержавшись, воскликнул он.

— Что такое?

— Ты только послушай.— Манкузо начал читать, водя пальцем по строчкам: "Стрелковое оружие. Стрельба из пистолета: специалист экстракласса. Третий в своем класее по владению винтовкой и карабином".

— Может, класс был маленький? — Росс, впрочем, уже понимал, с кем им придется иметь дело, и эта перспектива его не радовала.

— "Легкие и тяжелые пулеметы, минометы",— продолжал Манкузо,— "Т-О-У". А это что такое?

— Тип ракет.

— "Специалист по взрывам. Водолаз. Владеет каратэ, таичи". Что еще за дерьмо?

— Китайское каратэ.

— "Изучал действие ядов". Ядов, мать его!…

— Господи Иисусе, Джо! Я думал, такие бывают только в кино.

— Слушай дальше! "Окончил спецкурсы по проведению допросов — высший балл".

— Пыток, значит.

— Ну сука! — Манкузо отшвырнул недочитанный лист.

— А каково нам будет ловить этого типа?

Манкузо поглядел на Росса так, словно не верил своим ушам.

— Ты что, смеешься? Я тебе тут про него читаю, читаю, а ты все еще собираешься его ловить?

— Собираюсь, черт подери!

— Знаешь, кто ты после этого? Идиот трахнутый! — Манкузо встал со стула и подошел к автомату с холодной водой.— Круглый идиот, едрит-твою мать! — Он наполнил водой бумажный стаканчик.— Еще когда только они дали мне тебя в напарники, я уже знал, с каким дерьмом я должен буду работать. Жиденок с дипломом Йельского университета! Пришел и воображает, что он, видите ли, мир спасет. Да иди ты в задницу!

— Сам туда иди! — огрызнулся Росс.

— Нет, подумать только, какие у него благие порывы! Но почему-то тебя засунули ко мне — в архивы, в статистику! Ты что, и после этого не понял, что они думают в конторе обо мне, да и о тебе тоже? — Манкузо швырнул стаканчик с недопитой водой в корзинку для бумаг.— Это ж какое говно надо иметь вместо мозгов, чтобы не докумекать: раз они бросили нас — нас с тобой! — на такое дело, то, значит, хотят, чтобы мы ничего не нашли. И чтоб политиканы могли по-прежнему играть в свои сучьи игры.

— Это ты так считаешь, Джо, а не я! Мне, например, никто не сказал, что надо засунуть палец в задницу, свистнуть — и все дела.

— Ну, а это как тогда понимать? — Манкузо схватил со стола фото Петерсена и помахал им перед носом своего напарника.— Почему ни одна газета не поместила этой фотографии? Почему ее не выставили во всех почтовых витринах? И почему продолжают писать, что "убийца или убийцы пока остаются неизвестными"! — Он бросил фото обратно.— Да если бы они на самом деле хотели его разыскать, то обклеили бы этим фото всю страну, чтобы какой-нибудь из наших сознательных граждан опознал бы его. Или кто-нибудь из его же дружков.

На это Россу возразить было нечего. Но он еще не сдавался.

— Ладно. Но в эти игры я все равно не играю.

— А в какие играешь?

— Я должен найти того, кто впрыснул Мартинесу вирус СПИДа!

— Опять ты за свое!…— Манкузо прошелся по комнате.— Ты что, не видел, что они сделали с Беквортом или как там его?

— Ну, глаза у меня, слава богу есть.

— Слава богу! Так вот, когда эти же самые люди, кто бы они ни были, обнаружат, что чужие примеры тебя ничему не научили, что ж, тогда… И учти: в тебя будут стрелять уже не эти мазилы из Арлингтона, а профессионалы, а они патронов зря не расходуют.

Но Росса не так легко было сбить.

— Нет, я должен узнать, кто вколол Мартинесу СПИД! И кто его подстрелил. Если это Петерсен, что ж, пусть будет Петерсен.

— Форменный кретин! Ты и вправду хочешь его разыскать?

— Хочу.

— Посмотри сюда, Дэйв! — Манкузо ткнул пальцем в лицо на фотографии.— Это же патологический тип! Убийца-маньяк!

— Я хочу его найти,— тихо, но твердо сказал Росс,— чтобы найти ответ.

— Какой еще ответ?!

— Почему он убил Мартинеса.

— Почему, малыш? Тут могут быть только две причины. Кто-то ему заплатил. Или кто-то ему приказал.

— Приказал? Но он действует сам по себе, вольный стрелок. О'Брайен получил эти сведения от директора ЦРУ.

— Неужели? — В хриплом голоее Манкузо звучала насмешка.

— Но это его официальное заявление. Сделанное в присутствии самого президента!

— Н-да,— пробурчал Манкузо.— Теперь скажи мне еще, что ЦРУ никогда не врет президенту. Идиот несчастный! Ты что, не видишь, сукин ты сын, какая тут идет игра? Знаешь, какие у них ставки?

Росс был растерян — и одновременно разгневан.

— Ты… ты жалкий циник, вот ты кто!

— Поехали! — Манкузо стал натягивать свой пиджак.— У нас же Фэллон в девять, забыл?

— Пойду возьму машину.

Росс, схватив с вешалки пиджак, направился к двери.

Манкузо подождал, пока шаги Росса не стихнут в холле. Тогда он стал тихонько напевать про себя, будто в забытьи, не стараясь при этом воспроизвести никакой определенной мелодии. Затем оглядел комнату, бесшумно выдвинул ящик стола.

Как он и ожидал, красный глазок на его проверочном электронном детекторе мигал не переставая. Это означало: где-то в комнате спрятан микрофон. Он прекратил мурлыканье — вместо красного заморгал зеленый глазок. Следовательно, подслушивающий магнитофон, спрятанный в помещении, приводится в действие звуком голоса. Чтобы лишний раз в этом удостовериться, Манкузо снова принялся напевать — красный глазок снова замигал.

Он отключил детектор, положил его в карман и задвинул ящик стола. По-прежнему мурлыкая себе под нос, вышел из комнаты. Что ж, кто бы там его ни подслушивал, должен был убедиться: Джо Манкузо сделает именно то, чего от него ожидают. И не более. А Росс — просто дурачок…


8.10.

На вид это были двое самых обычных деловых людей. Завтракают себе в скромном кафетерии "Датч трит"[55] на углу 19-й и Л-стрит, сидя в отдельной кабинке в дальнем конце заведения. Обычные темные костюмы, белые рубашки, неброской расцветки галстуки — типичные конторские крысы.

Официантка, подававшая им яйца всмятку и поджаренные на английский манер тосты, не признала их. Между тем это были те самые "невидимки", которые время от времени собираются вместе для доверительных бесед — там, куда не ступала нога репортера. Уж кто-кто, а они-то знают, что телефонные разговоры могут перехватываться, а офисы — даже Овальный кабинет в Белом доме — прослушиваться, что в частных квартирах водятся "жучки"-микрофоны. Так что единственная возможность обеспечить себе анонимность — это раствориться в мире трудяг и рядовых граждан.

Невысокого роста седоватый человек был Лу Бендер, специальный помощник президента. Его редко цитировали, фотографировали тоже нечасто. Формально за ним не было никакой власти, он ни за что не отвечал. Однако знающие люди говорили, что в Белом доме не происходит ни одно сколько-нибудь важное событие, без того чтобы Лу не знал о нем и лично не одобрил.

Его собеседник, жилистый и худощавый, был контр-адмирал Уильям Раух, директор ЦРУ.

— Не мог же он просто так взять и исчезнуть,— говорил Бендер.— Чушь собачья!

— Лу, ты, очевидно, не понимаешь или же не хочешь. понять…

Раух знал, что Бендер блефует. А это открывало перед ним, Раухом, встречные возможности, если только знать, что у того на руках.

— Да, не понимаю и не хочу!

Раух помешал ложечкой кофе.

— Лу, он больше у нас не работает. Уже много лет мы ничего о нем не знаем.

— Это я слышал…

— Петерсен — профессиональный наемник. Сейчас кто-то его финансирует, опекает. Так что для него не составляет труда бесследно исчезнуть. Найти его мы сумеем только в том случае, если вы разрешите опубликовать в газетах его фото из нашего досье.

— Забудь и думать об этом,— отрезал Бендер.

— Тогда нам остается лишь ждать, когда он сам о себе напомнит…

Бендер помотал головой. Нет, он не мог доверять этому человеку. Но что касается данного дела, то они повязаны, и полагаться ему больше не на кого.

— Так куда же этот Петерсен теперь направляется?

— Откуда я знаю?

— Я хочу сказать, где сейчас его дом?

— Точно неизвестно. Может быть, Никарагуа. Может. Панама. Не исключено, что Москва.

— В общем, где бы ни был сейчас его дом, надо, чтобы он туда отправился. Ваша задача — перехватить его по дороге. И убить! Причем до того, как его обнаружит ФБР. Только таким образом мы сможем покончить с расследованием убийства Мартинеса.

— Лу, ты же знаешь: по закону ЦРУ не имеет права проводить свои операции на территории собственно Соединенных Штатов. А это, слава богу, три с половиной миллиона квадратных миль! Он может быть где угодно!

— Но он не "где угодно"! Он где-то! — перебил Бендер.— И наверняка на пути домой.

Раух отхлебнул кофе. Было ясно, что Бендеру позарез надо убрать Петерсена. И у него, Рауха, есть шанс запрашивать любую цену.

— Не думаю, что это соответствует истине,— мягко заметил он.

Бендер прищурился, как бы желая лучше разглядеть, куда тот клонит.

— А что? Человек сделал свое дело и…

— Может быть,— согласился Раух.

— Что значит "может быть"?

— А откуда ты взял, что он его сделал?

— Не смеши меня! Его дело было убить Мартинеса. И он убил. А теперь все, чего он хочет, это убраться куда подальше.

— Ты действительно в этом убежден?

Бендер подался вперед.

— Перестань темнить, Билл. Что ты хочешь сказать?

Раух тоже подался вперед.

— Ты убежден, что Ортега и сандинисты подослали Петерсена, чтобы убить именно Мартинеса?

— Конечно, черт подери! Ведь Петерсен наилучшая фигура. Американец. Сотрудник ЦРУ. Пусть бывший, но сотрудник — для газет и наших союзников в Латинской Америке любой, кто был в ЦРУ, там и остается. Мартинес приезжает в Штаты, и его — где? — на ступенях Капитолия! — пришил кто? — агент ЦРУ! Притом, заметь, за две тысячи миль от Никарагуа! Ортега-то чист как стеклышко. И добился всего, чего хотел. А все газеты Западного полушария поливают грязью — кого? — наше ЦРУ!

Бендер стряхнул пепел сигары и снова сунул ее в угол рта. Раух в ответ только улыбнулся.

— Но разве Ортеге нужен мертвый Мартинес?

— Конечно. Убрав Мартинеса, он сможет, по его мнению, ослабить контрас.

— А на самом деле?

— Естественно, нет. Не будь дураком.

Раух отломил половинку тоста, начал намазывать его маслом:

— Судя по тому, что тебе известно об Ортеге, ты же не назвал бы его дураком, правда?

— Хитрая крыса!

— Вот именно.— И Раух стал медленно жевать: он явно тянул время.

— О чем ты, черт подери, ведешь речь? — не выдержал Бендер.

Раух провел по губам бумажной салфеткой.

— В твоей теории, Лу, два изъяна. Во-первых, Ортега знает, что убийство Мартинеса не изменит хода войны. И потом, что бы пресса ни говорила, но Петерсен — не наш человек. Мы это знаем, и Ортега знает, что мы знаем.

— Это означает…

— … что Ортега не подсылал Петерсена, чтобы убрать Мартинеса. Не делали этого, конечно же, и мы. Так что остается…

— Что?

— Одно: не Мартинес был у них на мушке.

— О, господи! — Терпение Бендера явно иссякло.— Если, по-твоему, целили не в него, то в кого же?

— В Фэллона.

Какое-то время Бендер сидел с выпученными глазами.

— Такой дичи я еще не слыхивал,— произнес он наконец.

— Лу, ты, я вижу, не изучал как следует наследие Шерлока Холмса. Устраните все невозможное, учил он, и вы найдете искомое решение,— невозмутимо заявил Раух.— Каким бы невероятным оно ни казалось.

Бендер презрительно улыбался, но Раух видел, что его визави встревожен.

— Что, если действительной мишенью был Фэллон? — продолжал Раух, дожевывая тост.— Подумай, Лу! Ведь, нанимая убийцу Мартинеса, Ортега подвергал бы себя риску ответных действий с нашей стороны. Мы тоже могли бы послать своих убийц, чтобы убрать самого Ортегу.

— Что? Убрать? — переспросил Бендер.— Но, черт возьми, тогда все эти вонючие Объединенные Нации дали бы нам горячей кочергой по заднице. И все дипломаты в Латинской Америке, чтобы помочиться в сортире, должны были бы всякий раз вызывать вооруженную охрану!

— Просто я имел в виду,— пояснил Раух,— что Ортеге не было смысла вот так расправляться с Мартинесом. Он ничего не приобретал, а терял многое.

Лицо Бендера потемнело от беспокойства.

— Иными словами… ты хочешь сказать, что курок был спущен не сандинистами?

— Я хочу сказать, что убийство Мартинеса — это чистейшая случайность. И целились они — в Терри Фэллона.

Бендер сидел как изваяние.

Теперь-то Раух знал, что он у него в руках.

Как все властолюбцы, Бендер был хитроумен, ловок и безжалостен. Он был способен на молниеносные комбинации, неожиданные и жестокие решения. При этом мыслил он, как параноик, опасаясь своих противников: по его мнению, они были способны действовать столь безжалостно, как и он сам. Теперь Раух решил сыграть на этих его страхах. То, что он собирался сейчас предложить Бендеру, ставило под удар всю разработанную Бендером предвыборную стратегию: идеальному тандему Бейкер — Фэллон грозила смертельная опасность.

— Еще кофе,— подозвал официантку Бендер и, как только, наполнив его чашку, она отошла, спросил: — Ты что, и на самом деле не можешь отыскать этого Петерсена?

— Нет,— напрямик ответил Раух.— Нам остается только ждать, что он сам заявит о себе.

— А он, по-твоему, может так поступить?

— Да. Ведь свое дело он не сделал. Значит, должен еще раскрыться.

— А где это произойдет?

— Там, где находится его жертва.

— И ты уверен, что эта жертва — Фэллон?

Раух пожал плечами: он не имел обыкновения сразу выкладывать на стол козыри, даже когда игра почти выиграна.

— Очень может быть.— И стал объяснять Бендеру: — О Центральной Америке Фэллон разглагольствует больше всех. Для Ортеги он куда опаснее, чем какой-то там Мартинес.

Бендеру было прекрасно известно, что Терри Фэллон резко критиковал ЦРУ за его провал в Центральной Америке и нажил в Компании немало врагов.

— Ну-ну, не будем насчет Фэллона! Ваша Компания давно наложила в штаны в Никарагуа. Если бы не головотяпство ЦРУ, там не было бы сейчас ни сандинистов, ни этих дерьмовых контрас.

— Тут все сплошь дерьмо! — возразил Раух.— Начиная с Рузвельта, мы всегда поддерживали семейство Сомосы — их и "Юнайтед фрут". Да еще "Чейз Манхаттан банк". Никого другого все американские правительства просто не желали там знать. И если бы сегодня какой-нибудь Сомоса оставался у власти, ты первым поддержал бы его, и сам это прекрасно знаешь.

Бендер смолчал: Раух говорил правду.

— О'кэй,— произнес он наконец.— Переходи к делу.

— Это не имеет прямого отношения к Фэллону. Понятно, что он нужен вам, чтобы Бейкер смог остаться на второй срок.

— Я же сказал, черт подери: к делу!

Смяв салфетку, Раух положил ее на тарелку.

— Фэллон требует для Центральной Америки жесткого курса. Он больше всех постарался, чтобы контрас получали деньги и оружие. Возможно, учитывая все это, Ортега решил: если он заставит Фэллона замолчать, то поставки для контрас прекратятся.

— Ты что, веришь всему этому?

Раух пожал плечами. Всего, чего он хотел от Бендера, он добился. Теперь самое время подвести его к нужному заключению.

— Я верю, что подобный вариант сценария возможен. Во всяком случае, он куда правдоподобней, чем ваш, согласно которому Ортега подослал убийцу к Мартинесу.

Покачав головой, Бендер произнес едва слышно, будто напоминая самому себе:

— Мы не можем потерять Фэллона, не можем…

— Конечно,— согласился Раух.— Но ты же знаешь, Лу, стопроцентной безопасности просто не бывает.

Некоторое время Бендер молчал: Раух видел, как бродившие в его голове мысли становятся все мрачнее.

— О'кэй! — прервал молчание Бендер.— Кто теперь наш человек у контрас?

— Карлос Бевилакуа, или просто отец Карлос.

— Еще один недоделанный? — вздохнул Бендер.— Ты что, не можешь подыскать настоящего солдата?

Раух улыбнулся:

— В партизанской войне, Лу, есть много такого, чего ты не понимаешь. Бевилакуа воюет с "комми" от имени Отца, Сына и Святого Духа. Он мистик, но вместе с тем весьма практичный человек: цель для него оправдывает любые средства.

— И он, по-твоему, сумеет вести эту проклятую войну?

— Да еще и проповедовать по воскресеньям!

— Кто его нашел?

— Мы.

— И он будет делать то, что ему велят?

— Его заповеди — бедность, чистота и послушание.

— Тогда так. Направим Ортеге послание — дадим ему понять, что если он еще раз попытается добраться до Фэллона, то мы…

— Какое послание? — как бы между прочим, ничем не выдавая своего волнения, осведомился Раух.

— Ну, к примеру, убьем кого-нибудь из тех, кто ему дорог.

Бендер выпустил в воздух струю голубоватого дыма; утренний свет пронзил ее узорными лучами.

— Кого, например? Его мать? — хохотнул Раух.

— Кого хотите. Но чтоб со стороны это выглядело как несчастный случай.

Раух улыбнулся: он добился своего, теперь можно было приступать к делу, не останавливаясь ни перед чем.

— Ну, Лу, таких отъявленных злодеев, как ты, поискать!

— Не трать время на комплименты.— И, аккуратно сложив бумажную салфетку, Бендер опустил ее на стол.


8.25.

Рольф Петерсен, держа в руке пакет с апельсиновым соком и пончиками, шагал через автостоянку. Здесь парковались постояльцы старой гостиницы "Холидэй Инн", где он сейчас остановился. Перед дверью своего 108-го номера он чуть замешкался. Уходя, он оставил включенным телевизор, а на ручке двери табличку: "Просьба не тревожить!" Это ограждало его от нежелательных посетителей. В одиночестве попивая теперь апельсиновый сок, он смотрел программу "Тудей".

Главным событием дня был Фэллон: герой, мужественно сражавшийся за свою жизнь, человек, о котором говорила сейчас вся страна, будущий вице-президент. Комментаторы брали телеинтервью у партийных боссов. О'Доннелл был уклончив, но расточал Фэллону всяческие похвалы: по его мнению, он вполне подготовлен, чтобы занять самые высокие посты в государстве. А вот и сам Фэллон. Выздоравливающий. Толпы богатых паломников, стекающихся к его дому в Кембридже, штат Мэриленд. Колонны фургончиков с телеоборудованием, батальоны репортеров, запрудившие всю Кресент-драйв.

Петерсен допил сок, швырнул пустую жестянку в корзину для бумаг, затем, взяв карту, расстелил ее на кровати. Ему не понадобилось много времени, чтобы найти на ней Кембридж. И еще меньше, чтобы обнаружить Кресент-драйв.


8.50.

Когда Манкузо и Росс подъехали к Кресент-драйв, улица оказалась перекрыта полицейскими барьерами, и, только показав свои удостоверения, они получили разрешение припарковаться за углом. К дому Фэллона им пришлось довольно долго подниматься пешком — туда, где перед домом Фэллона по обеим сторонам улицы стояли мини-автобусы, оборудованные для передачи теле— и радионовостей, а перед камерами можно было видеть репортеров, рассказывающих зрителям, где они сейчас находятся, или берущих короткие интервью у соседей Фэллона.

Второй ряд полицейских барьеров перегораживал подступы к самому дому: здесь стояли уже не обычные "копы", а "пай-мальчики" из секретной службы, ведавшей охраной президента и его окружения, — бдительные няньки при великих мира сего.

Манкузо молча взирал на роскошный особняк, построенный в колониальном стиле минувших времен. Как-то так получалось, что конгрессмены и сенаторы вроде бы работали за умеренную зарплату, а купались в роскоши.

Когда пухлый коротышка Крис Ван Аллен ввел их в библиотеку, Манкузо сперва отказался поверить собственным глазам.

Подобно какому-нибудь кронпринцу, Терри Фэллон возлежал на большой кожаной софе в дальнем конце просторной комнаты. На нем была голубая шелковая пижама, а поверх, тоже голубой, шелковый халат, пояс которого увенчивался длинными махровыми кистями. Его домашние бархатные тапочки с загнутыми носами были расшиты золотом.

За ним, посвечивая жемчугами, стояла Салли Крэйн в дорогом сером костюме.

Едва дождавшись, когда за ними закроется дверь, Терри начал:

— Я хочу дать вам ясно понять, что недоволен тем, что — по вашей вине — произошло вчера вечером. Вы поставили мисс Крэйн в весьма щекотливое и потенциально опасное положение.

Манкузо и Росс остановились посреди комнаты — там, где застала их эта тирада.

— Да, конечно…— промямлил Манкузо.

— Я хочу, чтобы вы знали, я сегодня же позвонил в отель "Четыре времени года", чтобы принести свои извинения мистеру Томасу.

Росс беспокойно переступил с ноги на ногу.

— Ручаюсь, что этот тип был прямо-таки тронут,— промолвил Манкузо.

— К сожалению, мистер Томас уже покинул отель.

— Н-да? Жаль.

— Вот именно, агент. И если вы сделаете еще что-нибудь, что могло бы скомпрометировать мой офис, я позвоню директору О'Брайену, чтобы он отстранил вас от ведения этого дела. Вам ясно?

— Да, сенатор. Нам ясно.

— Что вы еще хотите?

Манкузо подтолкнул Росса.

— Сенатор,— начал тот,— у нас имеется фото человека, который, возможно, стрелял в вас.

— Дайте взглянуть.

— Но это сугубо конфиденциально,— заметил Манкузо, глядя на Салли.

— Джентльмены, меня это все начинает утомлять.— Терри говорил раздраженно.— Мисс Крэйн имеет доступ ко всем секретным бумагам, поступающим ко мне в офис.

Росс вынул фото Петсрсена из папки и передал Крису. Тот пронес его через комнату и вручил боссу. Салли тут же наклонилась над его плечом.

— Вы видели когда-нибудь этого человека, сенатор?

Терри покачал головой:

— Нет, никогда.

Он посмотрел на Салли. Она тоже покачала головой, пожав плечами.

Росс не мог оторвать от нее взгляда. Ее кожа как-то таинственно светилась. Или, быть может, то было сияние ее волос или глаз (а может, сегодня ее груди по-особенному лежали под шелковой блузкой?). Вчера ночью она была просто хорошенькой, сегодня — восхитительной.

— Почему вас интересует, знаю я этого человека или нет? — спросил Терри.

— Он работал в ЦРУ,— ответил Манкузо.— Как вы полагаете, мог Мартинес иметь какие-нибудь личные конфликты с ЦРУ?

Терри сразу подобрался:

— Вы хотите сказать, что Октавио Мартинес был убит агентом ЦРУ? Так?

— Не совсем. Этот тип сейчас сам по себе, вольный стрелок. И вообще на нем еще окончательно не остановились. Пока что он лишь "баллотируется" в убийцы.

Шутка показалась не смешной, и Терри был уже готов отчитать Манкузо. Но тут заговорил Росс:

— Как по-вашему, сенатор, Ортега настолько жаждал гибели Мартинеса, что готов был пойти на риск прямых ответных мер со стороны американской администрации, если бы той удалось выявить его участие?

Манкузо поглядел на Росса: вопрос ему понравился. Терри же взглянул на Салли — похоже, и они его оценили.

— Не знаю,— ответил Терри после паузы.— Любопытная постановка вопроса. Но я просто не знаю.

— А кто, по-вашему, может знать? — не унимался Росс.

— Рамирес.

— Кто, кто?

— Хулио Рамирес,— ответила за Терри мисс Крэйн.— Он был государственным секретарем у Сомосы до того, как Ортега его свергнул. А сейчас он член их правительства в изгнании. Кстати, это он просил сенатора Фэллона выступить с приветствием по случаю прибытия полковника Мартинеса в Вашингтон.

Росс улыбнулся: она, оказывается, не только хороша собой, но и говорить умеет. И какой голос — грудной, свободный…

— Где можно этого человека найти? — спросил Манкузо.

— Сейчас он скрывается. Где-то во Флориде.

— Н-да,— поскреб подбородок Манкузо.— Может, вы могли бы подсказать, как нам его искать?

Салли покачала головой, но Терри, видимо, решил иначе:

— Да. Мы можем войти с ним в контакт. Мисс Крэйн организует для вас встречу с ним.

— Но сейчас у нас столько дел,— занервничала Салли.— Осталось всего шесть дней до…

— Убит великий человек,— твердо отчеканил Терри.— Я хочу, чтобы его убийцы получили по заслугам. Мы все этого хотим.

— Хорошо. Как скажешь…

Росс не отрываясь глядел на нее: боже, до чего хороша, когда она вот так злится…

— Благодарю, джентльмены,— заключил Терри.— Оставьте ваши визитные карточки. Мы свяжемся с вами, как только договоримся об этой встрече.

— То есть сегодня? — уточнил Манкузо.

— Как только договоримся. Всего наилучшего.

Наконец-то Росс смог взглянуть Салли в глаза. И улыбнуться ей. Она же просто кивнула в ответ: никаких эмоций, все по протоколу. Крис Ван Аллен проводил их.


9.15.

Нередко, когда ему предстояло принять важное решение, Сэм Бейкер садился в лифт и нажимал кнопку П-3[56]. Кабина опускалась все ниже — с "семейного" этажа на правительственный, затем цокольный, где располагались приемные для церемониальных встреч и с самого утра вилась бесконечная очередь туристов, допускавшихся для осмотра Восточного крыла Белого дома. Вот первый этаж, вот нулевой; далее лифт начинает погружение под землю. Нет нужды смотреть на световое табло над дверью кабины: президент всякий раз и так ощущает, что лифт пересек эту отметку и начал спуск на первый из подземных этажей. Прохлада и сырость земли каким-то непостижимым образом проникают в кабину, спускающуюся сперва туда, где расположен Центр оперативной секретной службы, и еще ниже, туда, где в звуконепроницаемых комнатах оставался во время карибского кризиса 1961 года ночевать Джон Кеннеди. Когда же лифт наконец достигает третьего подземного этажа, кабину слегка встряхивает, на табло зажигается соответствующая клетка: глубина тридцать футов, холодная сырая земля, омываемая водами Потомака.

Вставив серебряный ключ в замочную скважину, он повернул его вправо, и двери лифта с шипением отворились. Президент ступил в тускло освещенный узкий бетонированный коридор, куда воздух нагнетался через мощные фильтры. В конце его находилась затемненная, полностью звукоизолированная комната. Вся обстановка — тяжелые ковры и три привинченных к полу кресла. Бейкер устроился в среднем.

Прямо перед ним большие окна, сквозь них виден Центр управления противовоздушной обороной Белого дома. Специальные стекла позволяют самому президенту оставаться невидимым, но наблюдать за тремя огромными ярко светящимися электронными табло, изображавшими нашу планету в трех ракурсах.

На телефонном аппарате возле его локтя замигал красный глазок. Он поднял трубку.

— Говорит генерал Гейнор, мистер президент. Могу ли я чем-нибудь быть вам полезен?

Президент поглядел в темное стекло. За ним в Центре управления стоял навытяжку генерал Гейнор, прижав к уху телефонную трубку.

В свои пятьдесят с лишним он дослужился до генерал-майорского чина, его грудь украшали пять рядов орденских планок. Сэм Бейкер лишь однажды виделся с ним на коктейле в честь начальников штабов.

— Вы тот офицер, который сидит в Центре управления? — спросил президент.— И вы будете там в том случае, если…

— Да, сэр,— ответил Гейнор тихо.— Тогда я буду там рядом с вами.

— Надеюсь, мне не придется быть с вами рядом, генерал.

— И я молю бога о том же, сэр!

Впрочем, Сэм Бейкер мог видеться с генералом когда угодно — вот только сам генерал не мог его видеть сквозь зеркальные стекла той комнаты. Если президенту, как это было сейчас, предстояло какое-то особо трудное решение, он спускался сюда, садился один в центральное кресло и рассматривал очередные, сделанные из космоса, снимки мирной планеты Земля. Когда морские пехотинцы высаживались в Гренаде или когда бомбардировщики, покинув свою базу в Грешэм-коммон, обрушивали смертоносный груз на Ливию, он всегда мог прийти в подземный Центр и понаблюдать по спутниковой связи за тем, как разворачивается очередная драма.

В данный момент, однако, в помещении за зеркальными стеклами все было тихо: на электронных табло одна половина столь знакомого ему мира была погружена в сон, в то время как вторая бодрствовала, а он, вознесенный в своем воображении над земным шаром, любовался его голубыми водами, коричневатыми континентами и серебристыми облаками, не уставая дивиться этой сотворенной Богом Земле.

А ведь вполне может настать и такой день, когда ему придется сесть в это самое кресло и принять Решение. Невыносимое, ужасное Решение, которое дано принять человеку в канун Страшного суда. Что ж, тем счастливей чувствовал себя Сэм Бейкер, сидя сейчас в этом кресле, пока на Земле еще царил мир. И пусть эта память о мире посетит его в тот миг, когда, не дай бог, придется отдавать приказ о его уничтожении…

— Извините, сэр,— тихо произнес генерал Гейнор в прижатую к уху телефонную трубку.

— Это вы меня извините, генерал. Я чуть забылся.

Гейнор поглядел на табло:

— Со мной это тоже случается, сэр. Иногда.

Сэм Бейкер почувствовал, что оба они отлично поняли друг друга.

— Я хотел бы выяснить у вас, генерал…

— Что именно, сэр?

— Как вы узнаете, что я нахожусь здесь? Вам что, звонят и сообщают, что я спускаюсь?

— Нет, сэр. Никто не звонит. Это ваше сиденье…

— Сиденье?

— Я хотел сказать: ваше кресло. Когда вы в него садитесь, оно нагревается, и у меня здесь загорается световой сигнал.

— Благодарю вас, генерал.

В дальнем конце коридора между тем раскрылись бронзовые двери лифта, и Генри О'Брайен, директор ФБР, ступил в коридорный сумрак.

— Привет? — неуверенно произнес он, вглядываясь в окружавшую его темноту.— Есть здесь кто-нибудь?

Президент выпрямился в кресле:

— Я здесь, Генри! Проходи и садись.— Бейкер похлопал по сиденью ближайшего к себе кресла.

О'Брайен, продолжая моргать, приблизился и сел рядом с президентом. На душе у него, как всегда, когда он находился в обществе главы государства, было неспокойно. Толстый живот любителя пива перевешивался через пояс брюк; верхняя пуговица рубашки, по обыкновению, расстегнута, толстый твидовый пиджак (один и тот же летом, и зимой) немоден и безвкусен. Словом, обыкновенный полицейский, не более того. Правда, наделенный природной смекалкой и пользующийся доверием Сэма Бейкера.

— Ага! Вот оно, значит, какое, это самое место,— оглядевшись, заметил шеф ФБР.

— Это самое место,— повторил за ним президент.

— Святая Мария, Матерь Божья,— перекрестился О'Брайен.— Помолись за нас, грешных, сейчас и в час смерти нашей. Аминь.

— Аминь,— повторил за ним президент.

Некоторое время они сидели молча.

— Есть какой-нибудь прогресс?

О'Брайен знал, что тот имеет в виду:

— Нет, сэр.

— Понятно.— Бейкер откинулся в кресле.— А те, кого вы в ФБР бросили на это дело, они что-то смогут обнаружить?

— Маловероятно.

— Разыщут они убийцу, Петерсена?

— Не думаю. Ведь никаких следов.

Президент задумался.

— Конечно,— продолжал О'Брайен,— если бы мы опубликовали его фото в газетах…

— Генри, присяга, которую ты принимал, она для тебя священна? — перебил его президент.

О'Брайен вздрогнул, набрал в легкие как можно больше воздуха. И ответил:

— Да, конечно.

— А ты бы ее нарушил? Если бы я тебя об этом попросил?

— Надеюсь, вы не станете о таком просить, мистер президент.

— Я и не собираюсь. Напротив, я как раз хочу просить тебя оставаться верным присяге, что бы ни случилось. Обещаешь?

— Да, сэр!

— Тогда ответь мне: почему это дело расследуют только двое твоих агентов?

Вместо ответа О'Брайен уставился на президента.

— Я же задал тебе вопрос. Почему делом Мартинеса заняты всего два человека?

О'Брайен продолжал смотреть на него так, словно тот говорил на непонятном ему языке.

— Генри!

— Но это был… — О'Брайен запнулся… — приказ.

— Приказ? Чей?

О'Брайен не отвечал. Потом наконец заставил себя произнести:

— Да вообще-то, мистер президент, ваш!

— Мой?

— Да, я получил его непосредственно от мистера Бендера.

Теперь уже Бейкер в упор уставился на О'Брайена. Красный глазок у него под рукой отчаянно замигал, но президент, казалось, этого не замечает.

Теперь-то уж Сэм Бейкер понимал: дело зашло слишком далеко. И глубоко. Толща темной воды кипит предательскими круговоротами, которые тащат тебя в такие глубины, куда не проникает, кажется, и сама смерть. Сейчас он сам барахтался там, беспомощно шевеля ногами и руками, не зная, куда и как выплыть. Сидящий перед ним О'Брайен — всего лишь ненадежная скала, за которую не ухватишься в этом бушующем море.

— Мистер президент… телефон, сэр!

— Обещай, что будешь рядом со мной всю эту неделю, Генри. Хорошо?

— Можете на меня рассчитывать, мистер президент.

— Благодарю.

Бейкер наконец взял трубку.

— Говорит президент.

Звонила Кэтрин, его секретарша.

— Мистер президент, в одиннадцать тридцать у вас встреча с послом Габона. Вручение верительных грамот. Короткая церемония, фотографы приглашены.

— Спасибо, Кэтрин.

Он было собрался повесить трубку, когда она добавила:

— Звонил вице-президент Истмен. Сказал, что тоже примет участие.


8.25 (по центральному времени)[57]

Тед Уикофф был весь в поту, то и дело вытирал платком лоб, все больше ослабляя узел галстука.

— Хорошо, чего мы сейчас ждем?

Арлен Эшли улыбался благодушной улыбкой южанина, но зеленые сузившиеся глаза глядели недобро.

— Миста[58] Уикофф, мне поручили показать то, что вы просили. И я должен это сделать — хочешь не хочешь. Но кое-что мне не по душе. Вы понимаете, сэр, о чем я?

— Вы так ставите вопрос? Что ж, прекрасно.

— Весь наш газетный фонд переведен на микрофильмы и доступен широкой публике. В том числе и вам, сэр.

— Извините, мистер Эшли, я спешу.

— Знаю, миста. И если мое начальство хочет, чтобы вы просмотрели наши редакционные статьи…— Он начал перекатывать карандаш между пальцами.— Что ж, я с удовольствием окажу вам все возможное в этих условиях гостеприимство.

Поднявшись, он направился в отдел новостей, один из самых больших в хьюстонской "Пост". Отдел этот был весьма мало похож на тот, где пятнадцать лет назад начинал свою журналистскую деятельность Тед. Тогда он убедил газетных боссов, что его весьма приличные оценки (средний балл три и восемь десятых[59]) и опыт внештатного редактирования газеты в колледже заслуживают того, чтобы доверить ему место практиканта в "Трентон таймс". Молодому специалисту по сравнительному литературному анализу новая работа показалась упоительной. Его тогдашним кумиром был Хемингуэй, он верил, что тоже сумеет из репортера вырасти в романиста. Однако два года единоборства с черным стареньким "Ундервудом"[60] принесли ему лишь ворох письменных отказов от таких солидных изданий, как "Нью-Йоркер", "Парис-ревю" и прочих. Между тем его сокурсник, с которым он делил комнату в общежитии, Дик Стэнтон, перешел из практикантов в штатные репортеры, занимаясь освещением работы муниципалитета на страницах "Филадельфия инкуайрер". Помнится, весь первый курс Уикофф потратил на то, чтобы совратить Стэнтона с пути истинного, на старших курсах он уже делился им с приятелями. И вот теперь "его" Стэнтон — репортер экстра-класса — за счет информации, поставляемой ему знакомой из городской ратуши. А он, Уикофф, сочиняет некрологи для своей "Трентон таймс"!

В 1974-м один из сотрудников муниципалитета в Филадельфии вступил в героическую борьбу с губернатором штата, покрывавшим неполадки в работе пожарного управления. Перипетии этого противостояния оказались столь захватывающими, что Тед Уикофф буквально поглощал все появлявшиеся в "Инкуайрере" репортажи, тогда как "Трентон таймс" оставалась лежать нечитаной на парадном крыльце родительского дома, куда по утрам бросал газеты почтальон. Наконец он отправился в Филадельфию, остановил свою машину перед одной конторой и, войдя, дождался, когда из кабинета вышел внушительных размеров мужчина — тот самый, что единоборствовал с губернатором.

— Что тебе, черт подери, нужно? — рявкнул на него Дэн Истмен — а это был именно он.

Однако Тед все-таки успел втиснуться вместе с ним в кабину лифта.

— Работы.

— А что ты можешь?

— Разузнавать все про всех.

— Например?

— Кто докладывает про вас "Инкуайреру".

Истмен тут же нажал на кнопку "стоп": дернувшись, кабина повисла между этажами.

Обернувшись к Теду, Истмен угрожающе потребовал:

— Говори, кто это?

— Если я скажу, мне нужна будет новая работа. Потому что это будет стоить мне моей нынешней.

Истмен смерил его взглядом.

— Сколько тебе лет?

— Двадцать три.

— Скажешь правильно, и я тебя беру.

— Паола Тэрнер.

— Иди подотрись!

— Ну, как хотите.

Уикофф нажал на кнопку спуска, лифт поплыл вниз. Но Истмен снова ткнул пальцем в "стоп":

— Откуда ты знаешь?

На шее у него вздулись жилы, он был в гневе. Да, на это чувство он способен и тогда бывал страшен. Но Уикоффа это не испугало. Наоборот, даже возбудило.

— Но я же сказал, что умею все про всех разузнавать,— ответил он, не повышая голоса.

— Посмотрим,— бросил Истмен, и лифт поехал вниз.— Позвони мне на следующей неделе. Как тебя зовут, детка?

— Скажу, когда позвоню.

На следующий день, в пятницу, "Инкуайрер" поместила короткую заметку на двенадцатой полосе: "Паола Тэрнер, сотрудница аппарата Дэна Истмена, уволилась по собственному желанию в связи с переходом на службу в частную компанию". В понедельник Уикофф позвонил Истмену и попросил о встрече.

— Что я должна сказать патрону, на что сослаться? — спросила секретарша.

— Сошлитесь на нашу поездку в лифте.

Снова взяв трубку, она передала ему, что встреча назначается на ближайшую пятницу. Когда в указанный час Уикофф явился, его сразу провели в кабинет: Истмен уже ждал его.

— Ты учился в колледже "Бодуэн", работаешь в "Трентон таймс" и мечтаешь стать великим романистом.

— Вижу, вы наводили обо мне подробные справки. Весьма польщен.

— Что еще мне остается узнать?

— Я гомосексуалист.

Истмен презрительно скривился.

— Понимаю, что это на любителя. Ладно, а почему я должен тебе доверять?

— По двум причинам.

— Ну?

— Я намерен преуспеть в жизни.

— А во-вторых?

— У меня отсутствует совесть.

— В свои двадцать три ты редкостное дерьмо,— фыркнул Истмен.

— У меня, между прочим, есть и другие бесценные качества.

— Например?

— Никогда не заметишь: вру я или нет.

— Ладно. Но чтобы в офисе этими твоими педиками и не пахло!

— Идет.

— Сто пятьдесят в неделю. Хочешь — начинай, не хочешь…

— Когда приступать?

— Считай, что ты уже приступил.

Как только о его переходе к Дэну Истмену стало известно, ему позвонил Дик Стэнтон:

— Слушай, ты, педераст вонючий. Я знаю, кто продал Паолу Тэрнер.

— Но тут политика, Дик. Лично я против нее ничего не имею.

— А моя политика — вышибить из тебя мозги вместе с дерьмом!

— Да? А как ты отнесешься к тому, если твои друзья по кегельбану узнают, что ты в свободное время занимался тем, что подставлял свою задницу?…

На другом конце после долгого молчания трубку со всего маха швырнули на рычажки.

Теперь, четырнадцать лет спустя, Тед Уикофф был в Хьюстоне, где пытался разыскать в архиве "Хьюстон пост" хоть что-нибудь, что могло бы заставить замолчать Терри Фэллона.

В дальнем конце отдела была отгорожена застекленная каморка: спущенные жалюзи не позволяли сотрудникам видеть, что там происходит. Сев за стол, Эшли включил терминал "Ай-Би-Эм" и дождался, когда засветится экран (в зеленоватом свете было что-то потустороннее). В контрольной строке появилась надпись: "ПОЖАЛУЙСТА, СООБЩИТЕ КОДОВЫЕ ДАННЫЕ".

Повинуясь команде, Эшли набрал цепочку букв и знаков. Прокрутив их в своем мозгу, машина отозвалась: "ПОЖАЛУЙСТА, СООБЩИТЕ КЛЮЧЕВЫЕ СЛОВА".

Эшли тут же напечатал: "ФЭЛЛОН ТЕРРИ — СЕНАТОР".

Экран заморгал, на нем появился список газетных материалов в хронологической последовательности, начиная с 1976 года. Заголовок первого из них, сопровождаемого, как и остальные, кратким резюме, гласил: "ПРЕПОДАВАТЕЛЬРАЙС-КОЛЛЕДЖА ДОБИВАЕТСЯ МЕСТА В МУНИЦИПАЛИТЕТЕ".

— Ну вот,— Эшли встал, уступая Уикоффу свой стул,— теперь отметьте то, что вас интересует, нажмите кнопку ввода — и нужная вам статья появится на экране. Если понадобится ее текст, нажмите другую кнопку — "печать"…

— Спасибо,— поблагодарил Уикофф, садясь за компьютер.

Эшли, улыбнувшись, вышел и прикрыл за собою дверь клетушки.


9.40.

— Куда? В Майами? — переспросил Барни Скотт.— Какого хрена вам там надо? Отпуск у вас, что ли? — И он с отвращением взял командировочное удостоверение, словно это была не бумага, а завонявшаяся рыбина.

— Там находится некто Рамирес,— объяснил Манкузо.— Нам надо с ним переговорить. Чего ты ко мне привязался?

Росс, прислонившись к стене в углу кабинета, молча наблюдал за происходящим.

— А на что вам эта "мокрая спина"[61]?

— Он знает, кто подослал убийцу к Мартинесу,— ответил Манкузо.— Он у них губернатор в изгнании или что-то в этом роде.

— Не нравится мне это,— процедил Скотт, изучая удостоверение.— Четыреста десять баков на ветер!

— Послушай, Скотт, по мне — пусть этим займутся ребята из нашего отделения в Майами. Мне на это вообще наплевать!

— Нет уж,— возразил Скотт.— Дело это ваше, вам двоим его и расхлебывать. А парней из Майами сюда нечего впутывать.

Он подписал бумагу и передал ее Манкузо.

— Спасибо,— поблагодарил тот.— А вот еще удостоверение. Для девушки.

— Какая еще девушка?!

— Пресс-секретарь. Она будет связной. Без нее нам не обойтись.

Скотт нехотя подписал вторую бумагу.

— Дерьмо это все, ребята! Вам, конечно, наплевать, что наши налогоплательщики вынуждены раскошеливаться на такое говно!

— Да я ночь не спал, все горевал об этом!

И Манкузо направился к двери. В холле он передал обе бумаги Россу.

— Поедешь ты.

— Я? Почему?

— Ей, видишь ли, не ндравится, как я выражаюсь.

— Кому? — Росс попытался изобразить на своем лице обиду, хотя на самом деле предложение Манкузо привело его в восторг.

Манкузо вызвал лифт.

— Езжай домой, пакуй чемодан. А я скажу нашей Джин Большие Сиськи, чтобы она заказала авиабилеты.

Росс положил удостоверение в карман.

— А ты чем займешься?

— Фэллоном. Слишком уж он идеальный для нормального смертного.

Белая стрелка указателя прыгнула наверх, Росс вошел в кабину.

— Знаешь, Джо, иной раз меня прямо тошнит от тебя.

Створки дверей, захлопнувшись, разделили их.


11.25.

Гамильтон Тэйт, заведующий протокольным отделом госдепартамента США, вел церемониальную процессию по направлению к Голубой гостиной на втором этаже Белого дома. Следом за ним шел президент, стараясь хоть как-то связать воедино те разрозненные сведения о Габоне, которые он почерпнул из прочитанных на ночь материалов об этой стране. Сейчас в его памяти осталось только одно: Габон расположен в ста пятидесяти милях к северу от Анголы, западноафриканской страны, где в тот момент находились тысячи кубинских военных советников.

У дверей Голубой гостиной Тэйт остановился, оглянувшись на президента.

— Они говорят на французском и на банту.

— И какой они, по-вашему, предпочтут?

— Боюсь, разговор пойдет на банту, сэр. У всех у них на уме "Корни"[62]. В Африке сейчас это модно.

— Тут ничего не поделаешь,— вздохнул президент.

В своем фраке со стоячим воротничком габонский посол как две капли воды был похож на всех на свете дипломатов. Высокого роста, с волнистыми шрамами на обеих щеках, похожими на кошачьи усы, он как раз пожимал руку Дэну Истмену, когда в гостиной появился президент.

— Мисса президент! — Сложив обе руки вместе, посол отвесил церемонный поклон.

— Доброе утро, господин посол. Добро пожаловать к нам в Вашингтон — от имени народа и правительства Соединенных Штатов.

Посол наклонился к переводчику, и тут вперед выступил Дэн Истмен.

— Доброе утро, мистер президент! Все это время я безуспешно пытался с вами связаться.

— Здравствуйте, Дэн! — Бейкер пожал протянутую руку.

Взяв президента за локоть, Тэйт поставил его между Истменом и послом: это был наиболее фотогеничный ракурс.

— Мисса президент! — начал при свете замелькавших фотовспышек свою приветственную речь на банту посол Габона.

Стоя сбоку от него, Истмен достаточно громко спросил:

— Когда же мы наконец поговорим? Вы сами знаете о чем.

— Попозже,— произнес Бейкер, улыбаясь фотографам. Истмен тоже улыбался. Между тем переводчик начал свой перевод.

— Наш президент, досточтимый Эль Хадж Омар Бонго, шлет вам свои наилучшие пожелания и благодарность нашего народа за ту щедрость, с которой…

— Тысячу проклятий, Сэм, — прошипел Истмен,— вы что, даете мне от ворот поворот?

— Говорите тише!

— Извините, сэр.— Переводчик был сбит с толку.

— Я не вам,— продолжая улыбаться, пояснил президент.— Продолжайте, пожалуйста.

— … великий американский народ помогает развитию нашей экономики и…

— Если вы думаете, что, заменив меня Фэллоном, вы что-то выгадаете, то вы просто рехнулись,— заявил Истмен под стрекот и вспышки камер.

— Да я ничего такого не думаю!

Перестав переводить, переводчик на мгновение замер с открытым ртом.

— Нет, нет, продолжайте, прошу вас,— повторил президент и, обернувшись к Истмену, добавил: — Приходите завтра, мы все обговорим.

Переводчик что-то зашептал на ухо своему послу, тот в ответ радостно заулыбался.

— Он придет к вам завтра с большим удовольствием!

— Это я не о нем! — переполошился президент.— А о другом,— указал он на Истмена.

— Черта с два я приду завтра,— не унимался тот.— Сегодня или никогда!

Переводчик зашептал на ухо послу.

— Зачем вы это переводите? — вышел из себя президент.— Послушайте, Дэн, мы все обсудим завтра.

— Может быть, пару фото с вице-президентом? — предложил Тэйт, чтобы увести Истмена подальше от Бейкера.

Засверкали вспышки, посол схватил руку Истмена и начал трясти ее.

— Этот номер у вас не пройдет! — произнес Истмен угрожающе, стоя вполоборота одновременно к камере и президенту.

— Здесь же пресса, Дэн! — попробовал урезонить его Бейкер. В голосе президента звучали стальные нотки.

— Плевать на прессу! — Истмен стряхнул руку посла, словно грязную половую тряпку, и повернулся к президенту: — Пусть я сдохну, если позволю вам сбросить меня за борт. Полечу я — полетите вы, так и знайте!

— Хорошо, Дэн, хорошо!…— Президент изо всех сил старался удерживать на лице улыбку.— Не заставляйте меня краснеть от стыда за ваше поведение.

Посол в недоумении переводил взгляд с одного разъяренного руководителя страны на другого; в комнате вовсю стрекотали камеры.

— Будьте вы все прокляты! — С этими словами Истмен, растолкав толпу фотографов, выскочил вон.

Сэм Бейкер остался стоять посреди комнаты с печальной улыбкой.


10.40. (по центральному времени).

Теду Уикоффу не хотелось признаваться в этом, но факт есть факт. История возвышения Терри Фэллона, бывшего преподавателя Райс-колледжа (оклад 11 тысяч долларов в год), больше всего напоминала сон наяву. На экране дисплея перед глазами Уикоффа будто вырастала фигура Линкольна наших дней, странствующего рыцаря, бесстрашно вступающего в единоборство с хьюстонской мафией: грязная разноязыкая толпа "усталых и голодных"[63] под его руководством смогла одержать сокрушительную победу над своими недругами.

Тут было все, что обычно налицо в мелодраматических телесериалах: Фэллона грозились убить; на газоне перед его домом сожгли крест; в окно его конторы стреляли… Но, вопреки всему, он ни разу не свернул с избранного пути, не изменил своей цели — равные права и единый закон для всех. И вот он уже сплотил вокруг себя белых и выходцев из Латинской Америки, так что в Хьюстоне возникло некое подобие братства людей…

Тед Уикофф снял очки, потер уставшие глаза. Да, ничего странного в том, что деятельность Фэллона в бэррио и других кварталах бедноты принесла ему победу сперва на выборах в муниципалитет, а затем и в конгресс, нет. Как и в том, что губернатор штата избрал именно его, чтобы заменить проворовавшегося сенатора Везсрби. И не удивительно, если Сэм Бейкер сочтет его идеальной кандидатурой на пост своего нового вице-президента.

Но был во всей этой эпопее некий контекст, притом весьма красноречивый. Почти все статьи, о возвышении Фэллона, его борьбе с сильными мира сего, непреклонности и преданности идеям народовластия были написаны одним автором — Салли Крэйн. Сама она объясняла это просто: однажды по чистой случайности она встретила этого человека в квартале бедняков — том самом, где, невзирая на протесты жильцов, были снесены десятки их лачуг.

Вот он на фотографиях. Высокий и стройный, с распущенным узлом галстука, с закатанными выше локтей рукавами безукоризненно белой рубашки. Рыжеватые волосы по-мальчишески вьются, одна из прядей упала на глаза, как у Джона Кеннеди. Вот он утешает старуху, вот пожимает руку одному отчаявшемуся, другому, третьему… По-испански он говорит так, словно это его родной язык. И говорит то, что понятно каждому: "валенсия" — мужество, "персистенсия" — упорство и "эсперанса" — надежда.

По словам Салли Крэйн, сражение Фэллона за место в хьюстонском муниципалитете по своему духу больше всего напоминало средневековую пьесу-мистерию.

Когда же Уикофф перешел к кампании Фэллона по выборам в конгресс, общий тон статей разительно изменился: он стал теперь сухим, почти репортажным. Оказалось, что попросту изменился их автор. Из множества материалов ни один больше не принадлежал перу Салли Крэйн.

— В чем дело? Она что, взяла и перестала о нем писать в 1976-м?

Арлен Эшли поглядел на Уикоффа поверх очков:

— Перебралась на север. В ваши края.

— В Вашингтон?

— В "Вашингтон пост", эту "Правду на Потомаке", как мы ее тут зовем.

— Она считалась хорошим репортером?

— Да нет, репортер она неважнецкий,— засмеялся Эшли,— но сочинитель что надо. Я ей прямо сказал: "Тебе бы романы писать, а не газетные статьи!" Идеалистка — вот кто она была! А Вашингтон как раз для таких. И для дураков.

Уикофф оставил это замечание без внимания.

— Она что, была в него влюблена?

— Ну, наверное.

— Скажите, они были любовниками?

— А с какой стати, спрашивается, я должен отвечать на подобные вопросы?

— В общем, она уехала в поисках лучшей работы?

— В общем, она уехала, когда он женился.

Уикофф перелистал несколько своих листков.

— Да, вот у меня тут колонка светской хроники: "Принц и Принцесса Царства Света"…— Хихикая, Тед принялся читать вслух.— "Невеста плыла среди них, как плывет самая прекрасная музыка, которую вам только доводилось слышать среди тишины летнего дня. Даже пересмешник[64] забыл свою песню, прерии затаили дыхание…" — Уикофф сложил газетный лист, на его губах заиграла презрительная ухмылка.— А всего через год Принцесса отправилась в дурдом, а Принц — в конгресс. Царство Света кончилось.

— Между прочим, эту заметку написала Салли.

От удивления Уикофф даже рот открыл:

— Вы меня разыгрываете?!

— Она уже собралась в Вашингтон и сама напросилась, чтобы это было ее последним редакционным заданием. Я тогда подумал: а почему бы нет.

— Но зачем? Почему?… Из любви? Или из ненависти?

Эшли поднялся.

— Итак, если я вам больше не нужен…

Уикофф остановился в дверях:

— А этот дурдом, он где, собственно, находится?

— Как раз при выезде из города. Так что вы его не минуете,— ответил Эшли, заключив:— Приезжайте, всегда будем рады видеть вас у себя.


12.05.

В спальне дома для гостей, расположенного прямо за особняком Фэллона, Салли уже успела распаковать свои вещи. В этой комнате ей довелось провести не одну ночь: теперь она стала для нее почти что домом. Случалось, она тащилась по выложенной булыжником дорожке к этому увитому плющом коттеджу после затянувшихся далеко за полночь споров относительно того или иного программного документа, с которым предстояло наутро выступить сенатору. Порой, когда важные гости, участники очередного обсуждения, загасив недокуренные сигары, разъезжались в своих длинных лимузинах, она и Терри выходили вместе через заднюю дверь его дома и шли сюда, минуя по пути плавательный бассейн и земляной очаг, где во время больших сборищ жарились бифштексы. Им под ноги мягко стлались световые круги, отбрасываемые на дорожку неяркими фонарями. В такие минуты они обычно молчали: слишком уж утомительны бывали эти обсуждения, чересчур запутаны проблемы, когда никак не удавалось примирить требования общественности, с одной стороны, и соответствующую статью Конституции — с другой.

Терри привык полагаться на ее суждения, убедившись, что Салли, не упуская из виду сути обсуждавшегося вопроса, всегда оказывалась способной раньше других увидеть и все выгоды, которые он сулит. Одним словом, когда она была рядом, Терри Фэллон мог не сомневаться в конечном успехе дела.

Экономка Фэллона, дородная датчанка Катрин, обычно глядела на них двоих из окна, когда они удалялись в сторону коттеджа. Когда же они останавливались перед его дверью, она из деликатности тут же отворачивалась.

Потом Салли какое-то время еще стояла с ним рядом, прислушиваясь к стрекоту цикад в ночи, ощущая разгоряченной щекой восточный ветер с Чесапикского залива. При тусклом свете невысоких фонарей она видела, как он устал, как старят его эти дни, ночи и годы вашингтонской жизни. Он оставался еще энергичным и притягательным, но возраст — средний возраст! — был уже не за горами. Иногда он наклонялся и целовал се, как муж целует жену, с которой прожил лет двадцать,— с благодарностью и почтением. И потом, следя за тем, как он возвращается по дорожке к себе, как над крышей большого дома занимается восход, на фоне которого выделялись его согнутые под тяжестью забот плечи, она с особенной остротой ощущала, сколько радости упущено ими обоими в этой жизни,— и никогда он не бывал ей так дорог, как в подобные минуты.

Но сегодня все было по-другому. Сегодня под пляжными зонтами возле бассейна сидели бдительные вооруженные люди с портативными рациями. Стоя у открытого окна своей спальни, Салли могла слышать доносившееся до нее слабое попискивание этих раций.

Неожиданно зазвонил телефон.

— Мисс Крэйн? — осведомился сотрудник секретной службы, сидевший на переносном коммутаторе в большом доме.

— Да?

— У меня на проводе некто мистер Бенсон из Ассошиэйтед пресс. Будете с ним разговаривать?

— Да, спасибо.

— Салли?

— Да, Боб.

— Не пропусти полуденные новости.

— Что-нибудь произошло?

— Бейкер с Истменом выясняли отношения прямо в Голубой гостиной перед дюжиной фотографов! Снимки уже пошли в эфир.

— А что там было?

— Бейкер приветствовал какого-то африканского бонзу, и тут вдруг заявляется Истмен, начинает склоку с президентом и уходит, хлопнув дверью. Посмотри картинки — не пожалеешь. От злости оба просто писали горячим кипятком. У твоего шефа комментарии будут?

— Никаких комментариев.

— А общие соображения?

— Вее это одно мальчишество,— пожала плечами Салли.

Бенсон рассмеялся. В этот момент в дверь постучали.

— Я готова, Крис! — крикнула Салли, возясь с сережкой, которая никак не хотела застегиваться.

— Но прошло уже двадцать минут! Сейчас десять минут первого, а ровно в половину тебе надо быть в "Maison blanche"[65]. А мне… предстоит ланч с прелестным молодым человеком из "Уильяма и Мэри"[66].

— О другом ты, видно, думать неспособен?

— Мама внушала мне, что секс — это гадость. Как раз за это я его и люблю.

Кивнув стоявшему возле черного хода агенту секретной службы, они вошли в дом.

— Он уже спрашивал про вас,— сообщила экономка.

Терри в задумчивости сидел у окна своего кабинета в голубом шелковом халате, ноги на подушках. Ослепительное солнце образовывало нимб вокруг его головы. Неудивительно, что сейчас он показался Салли почти херувимом.

— Ты хотел меня видеть?— тихо спросила она.

— А… да. Доброе утро, Крис. Слыхали, Бейкер и Истмен… Прискорбно! Двое столь достойных людей…— Терри покачал головой и продолжил: — Мне звонил Эшли.

Салли оживилась:

— Арлен Эшли? Из хьюстонской "Пост"?

— Он самый. Сегодня утром у него побывал один человек, которого мы с вами должны знать.

— Кто это?

— Просмотрел всю их подшивку обо мне. И о тебе расспрашивал.

— И это был кто-то, кого мы знаем?

Терри пристально посмотрел на Криса.

— Да, Тед Уикофф.

Крис начал на глазах надуваться от гнева: казалось, он вот-вот лопнет.

— Этот… грязный джорджтаунский педик! Да я ему… все яйца вонючие размозжу!

— Успокойся, Крис. Ничего страшного тут нет,— заметил Терри.— То, что напечатано в газетах, это уже достояние истории. Нам скрывать нечего.

Ван Аллен, однако, продолжал злобно шипеть:

— Да это… это…

— Конечно, кому понравится, что его использовали. Но тут ничего не поделаешь: политика. На ошибках учимся. Но главное-то ведь остается при нас, не так ли? Мы горды тем, что мы есть, тем, за что мы боремся.— Терри поднялся, стараясь не потревожить при этом раненый бок.— И нам, повторяю, нечего скрывать, мы доверясм друг другу и заботимся друг о друге. Прав я или нет?

— Прав,— подтвердил Крис, подставляя Терри свое плечо.

— О'кэй,— подытожил тот.— Теперь вы двое отправляйтесь в город и плотно пообедайте. А ты, Салли, не позволяй Томми Картеру морочить тебе голову.

— Не волнуйся, босс!

— Ну а ты, Крис, будь поразборчивей…

— Эшли не говорил, что теперь собирается делать Уикофф?

— По-видимому, попробует повидать родителей Харриет.— И, заметив широко открытые глаза Салли, добавил: — Идея, по-моему, не самая удачная… Итак, встречаемся около двух!

Пройдя через забитую агентами и партийными боссами приемную, они вышли на улицу. В конце проезда толпились телерепортеры — в надежде хотя бы мельком взглянуть на Терри Фэллона. Некоторые из них, знакомые Салли, сразу же засыпали ее градом вопросов:

— Что, Фэллон уже видел фото?

— Как его мнение насчет Истмена и президента?

— Бейкер решил в его пользу?…

В ответ Салли только качала головой. Крис между тем предъявил агенту свое удостоверение, и тот отправился за их машиной: в гараж теперь вход тоже был запрещен.

— Эй, Салли! — не унимались репортеры.— Скажи нам хоть что-нибудь!

Улыбнувшись, она помахала им рукой,— что означало: комментариев не будет.

Когда они сели в машину, Крис сказал:

— Знаешь, я чувствую себя в полнейшем дерьме. Полнейшем!

— Да,— утешила его Салли как могла.— Нам всем предстоит многому учиться.

Агенты в это время расчистили для них путь в конце проезда, оттеснив репортеров и отодвинув барьер. Голубая "тойота" Криса покатила по Кресент-драйв. И тут что-то заставило Салли неожиданно обернуться. Сзади, в толпе репортеров, мелькнуло чье-то лицо. Оно было явно чужим и совершенно ей незнакомым. Впрочем, нет, она все-таки видела его раньше. Только вот где?

— Кто это? — спросил Крис.— Ты знаешь этого человека?

— Нет. Как будто не знаю.

Однако почему-то кровь отхлынула от ее щек…


12.20.

Росс не поехал домой паковаться. Поймав такси, он отправился на угол 23-й и Е-стрит, где находилось Медицинское управление ВМС. Ведавший приемом посетителей дежурный офицер, которому он показал свое удостоверение, удалился, оставив его сидеть в окружении красочных рекламных плакатов, расписывавших прелести службы на флоте. Через несколько минут внушительного вида негр в новенькой бело-голубой форме берегового патруля выкликнул его имя.

— Агент Росс!

— Да?

— Я рядовой Браун. Мне поручено провести вас в кабинет капитана Фэрчайлда.

Пока поднимался лифт, он стоял расслабясь, однако у дверей капитанского кабинета сразу же вытянулся по стойке "смирно".

— Я подожду вас здесь, сэр!

— Хорошо.— Пожав плечами, Росс вошел внутрь.

— Привет, Дэйви! — воскликнул Тим Фэрчайлд.

Врач-терапевт, он окончил медицинский факультет Йельского университета, получая стипендию по программе обучения офицеров запаса, и теперь должен был отслужить определенный срок в Медицинском управлении ВМС. В студенческие годы их с Россом связывало общее увлечение — игра в сквош.

— Заходи, старина. Садись,— продолжал Тим.— Куда ты подевался? Вот Пэм, так та хоть раз в месяц отмечается, а тебя неизвестно где черти носят. Что, так много работы?

— Да нет вроде…

— Ты все еще в паре с этим типом, как его… Манкузо?

— Ну да. Та же тягомотина.

— Неужели они не могут дать тебе шанс? Бросить на что-нибудь стоящее?

— Я и сам спрашиваю себя о том же самом.

— Не отчаивайся, старина,— утешил друга Фэрчайлд.— Вот увидишь: как только этот тип выйдет на пенсию, они тут же подкинут тебе настоящую работенку. А пока… чем я могу тебе быть полезен?

— Да есть тут одна закавыка. У меня к тебе несколько вопросов по СПИДу.

— Что? — рассмеялся Фэрчайлд.

— Да погоди смеяться. Я же не о себе!

— Господи, еще этого не хватало.

— Я серьезно, Тим. Сколько мы с тобой знаем друг друга? Так вот, у меня к тебе чисто гипотетический вопрос.

— Ну если гипотетический, то валяй,— кивнул Фэрчайлд.

— Одному парню делают анализ крови. Нормальному парню, а не из этих. Ну и анализ тоже нормальный. А через пару дней обнаруживается: у него СПИД. Как это может быть?

— Такого не бывает,— развел руками Фэрчайлд.

— Что значит — "не бывает"?

— Не бывает, и все. Так СПИД не заработаешь.

— А ведь те, кто сидят на игле, могут его сами себе занести, так?

— Могут, конечно. Но первая иммунная реакция проявляется не раньше чем через месяц.

— Да?

— Да!

Некоторое время Росс сидел молча, что-то обдумывая.

— Послушай, не морочь мне голову. Никакой это не гипотетический вопрос! — прервал молчание Фэрчайлд.

— Нет, Тим, именно такой,— в упор глянул на друга Росс.

— О'кэй,— кивнул тот.— Тебе, значит, кто-то сказал, что у парня всего за два дня проявились симптомы СПИДа?

— Да, примерно так.

— А этот твой… гипотетический источник — ну который сказал тебе насчет диагноза, он что, сам врач?

— Конечно. Судебный медик.

— Ясно…— кивнул Фэрчайлд.— Тут, скорей всего, простое заблуждение. Все эти патологоанатомы только и умеют, что резать. И про СПИД им известно одно: от него умирают. Но главное…

— Что главное?

— Главное — зачем им понадобилось брать у него анализ на СПИД? Я спрашиваю об этом в чисто гипотетическом плане. Ведь обычно при вскрытиях этого не делают.

— Тут речь шла не об обычном покойнике…

— Хорошо, Дэйв, но, даже гипотетически рассуждая, СПИД за двое суток не заработаешь. Ни за счет грязной иглы, ни за счет инфицированной крови. Единственное, как это могло произойти: кто-то должен был бы впрыснуть парню инъекцию вируса. А такого произойти наверняка не могло.

— Почему ты так уверен?

— Ты что, Дэйв, серьезно? — рассмеялся Фэрчайлд.— Чистая культура вируса СПИДа? Да знаешь, что это за смертельная штука! Выращивать ее в лаборатории — это все равно что держать у себя дома водородную бомбу!

— И никто ее не выращивает?

— Почему, выращивают, конечно. Хотя бы для того, чтобы со временем получить вакцину. Вакцина от полиомиелита, к примеру,— это ведь тот же вирус полимиелита, только ослабленный. Он и помогает нашему организму создавать свои антитела. Сейчас то же самое пытаются сделать и с вирусом СПИДа.

— Где?

— Мне известно лишь одно такое место — Национальный институт здравоохранения в Бетезде. Это у нас. А у французов этим вроде занимаются в Париже в Пастеровском институте. Туда перед самой своей смертью еще ездил Рок Хадсон[67].

— А кто-нибудь мог выкрасть из Института в Бетезде вирус СПИДа?

— Не думаю. Легче, наверное, выкрасть атомную бомбу!

— Это почему же?

— Потому что их больше…

Росс поднялся.

— Спасибо тебе, Тим…

Тот перебил его:

— Да, я вспомнил. Есть еще одно место.

— Какое?

— Форт Дитрих. Штаб Управления медицинских исследований армии США.

Росс вытащил из кармана блокнот.

— Кого мне там надо повидать?

— Никого! Забудь про это дело. Туда простым смертным вход запрещен. И не пытайся совать к ним свой нос — останешься в дерьме!

Росс тем не менее старательно записывал:

— Так… значит, штаб Управления медицинских…

Фэрчайлд перехватил его руку — перо остановилось.

— Брось писать, Дэйв! Там тебе ничего не скажут. Ребята из этого управления — они не просто военврачи, как я. Нет. Когда выйдет их срок, они не уйдут на гражданку, не станут педиатрами. Они убежденные, они фанатики! Считают, что война уже давно началась. Им плевать, сколько народу помрет,— лишь бы победить.

Росс смотрел на него во все глаза.

— В любом случае я бы туда не совался.

— А что?

— Там как раз можешь что-нибудь такое подцепить…

— Спасибо, дружище. Ты мне здорово помог.

— Помог? А я-то думал, что это все чисто гипотетически.

Росс ничего не ответил.

— Я знаю одного парня,— заговорил Фэрчайлд,— который бы мог быть тебе полезен.

Взяв у Росса ручку, он нацарапал на листке адрес.

— Он врач и раньше работал у них. Но не выдержал и смылся оттуда.

— Спасибо.— Росс спрятал листок в карман.

— Гляди в оба, Дэйв…— Обойдя стол, Фэрчайлд приблизился к Россу.— Тут замешана армия, понял? А эти люди, учти, шутить не любят. Так что осторожней.

— Ясно. Я не говорил тебе, что ты настоящий парень?

— Нет. И давно…


11.35 (по центральному времени).

Миновав последний из хьюстонских пригородов, Тед Уикофф еще с час ехал по проселочной дороге. Мимо проносились пожелтевшие техасские равнины, поросшие кустарником, и рощи торжественных, как часовые, кактусов сагуро. Потом взятый им напрокат форд пересек узкоколейку — отсюда к цели его путешествия вела прямая, словно лента, асфальтовая аллея. У въезда посетителей встречала новенькая красно-белая вывеска: "ЧАСТНАЯ ДОРОГА". Ярдах в ста виднелись брошенные загоны для скота и мостки, по которым животных загоняют в вагоны. Вскоре появилась еще одна вывеска, тоже красно-белая, на ней было крупно выведено слово "КИМБЕРЛИ".

Вдоль колючей проволоки, отделявшей от дороги обширное пастбище, Тед проехал еще добрых миль пять. Но вот проволока сменилась белым штакетником, а пастбище — лугом. Еще миля — и открылся въезд в имение: вдалеке виднелось несколько построек, окруженных небольшой рощицей. Тед вылез из машины и позвонил по телефону, предусмотрительно поставленному при въезде.

Человек на другом конце провода прогнусавил с техасским акцентом:

— Семейная резиденция Кимберли. Чем могу служить?

— Я Тед Уикофф. Из аппарата вице-президента. Я звонил вам, чтобы условиться насчет встречи с мистером Кимберли.

— Минутку, мистер Уикофф.

Он остался стоять с трубкой в руке. За забором виднелась длинная бетонная взлетная полоса, два белых ангара и посадочная площадка, где вполне мог бы уместиться пассажирский самолет. Прошло некоторое время — и в трубке послышался назойливый треск.

— Мистер Уикофф, весьма сожалею, сэр, но у мистера Кимберли сегодня забит весь день. Вы же понимаете, как это иногда случается. Может быть, вас устроит начало будущей недели? Или, скажем, через неделю?

— Боюсь, что это мне не подойдет,— ответил Уикофф.— Скажите мистеру Кимберли, что я не займу у него слишком много времени. И еще скажите, что я еду в Кливленд.

— Минутку.

Железные ворота бесшумно раздвинулись. Повесив трубку, Уикофф сел в машину. На полпути к усадьбе он поравнялся с группой ковбоев — все немолодые, в пыльных сапогах и потертых кожаных куртках, не раз побывавших и под дождем, и под палящим солнцем. Они проводили его машину косыми взглядами из-под широких полей своих шляп.

В конце аллеи возвышался огромный раскидистый дуб, за которым, в окружении рощицы ореховых деревьев, стоял белый псевдоготического стиля особняк: шесть свежевыкрашенных колонн у входа поддерживали изящный портик.

Навстречу ему вышла молодая женщина с распущенными темными волосами. На ней были джинсы, синяя холщовая рубашка и расшитые узорчатые сапожки. За ее спиной стоял бой-мексиканец в белой, с иголочки, ливрее, с подносом в руках.

— Мистер Уикофф,— обратилась она к нему, как только он вылез из машины,— меня зовут Сюзанна Браун. Я секретарша мистера Кимберли.— Она протянула руку и поздоровалась с ним.— Добро пожаловать к нам, в имение Кимберли. Что бы вы предпочли: холодную воду или охлажденный чай[68]?

— Я предпочел бы чай.— Уикофф взял с подноса заиндевевший стакан.— Господи, ну и жарища у вас тут.

— Техасское лето, мистер Уикофф. Слава богу, что только жарко. Бывает еще и душно.— Она улыбнулась.— А сейчас мистер Кимберли может вас принять.

Однако она не провела его в дом, а направилась через густой газон к низкому деревянному зданию. На медной доске, прикрепленной к дверям, было выбито: "КОНЮШНЯ ДЛЯ СЛУЧКИ".

Уикофф ступил в полутемное и глубокое, как пещера, квадратное помещение, стены которого были обшиты тиковой панелью и увешаны картинами с изображениями лошадей. Пол был земляным, красного оттенка. В самой середине двое конюхов пытались удержать на месте норовистую кобылу. У одного из них в руке была длинная палка: прикрепленное к ней кольцо было продето в ноздри лошади; другой сгибал левую заднюю ногу животного и старался поднять ее, так что лошади приходилось теперь балансировать на трех ногах. К ее холке была приторочена красная кожаная попона: схватив ее зубами, над кобылой навис мощный, белой масти, жеребец. Его огромный черный член болтался между кобыльими ляжками. Постепенно хрипы обоих животных перешли в пронзительное ржание.

Сперма жеребца, совладавшего наконец со вздрагивающим крупом кобылы, выплеснулась на утоптанную красную землю.

У противоположной стены несколько фермеров, довольные, пожимали друг другу руки. Отфыркивающегося жеребца увели, кобыла же осталась стоять на месте, дрожа и недоумевая, в то время как конюх оглаживал кобыльи бока, всячески пытаясь ее успокоить.

— Я Дуайт Кимберли.— Высокий жилистый скотовод протянул Уикоффу руку.— Спасибо, Сюзанна,— обратился он к секретарше, отпуская ее.

Вместе с хозяином Уикофф вышел из конюшни на солнце.

— Зачем изволили пожаловать? — Кимберли поставил сапог на перекладину ограды.

Конюхи между тем выпустили белого жеребца на волю; радостно заржав, он вскинул голову и галопом ускакал прочь.

— Меня интересует ваш зять,— ответил Уикофф.

Кимберли посмотрел куда-то вдаль.

— Что ж, он и вправду человек любопытный,— произнес он не слишком дружелюбно.

— Мне хотелось бы поподробнее узнать о его женитьбе. И о вашей дочери. Что произошло? Почему это она вдруг заболела? Только что ее объявили первой красавицей Хьюстона — а на следующий год она уже в больнице!

— Мистер Уикофф,— Кимберли стряхнул пыль со штанины,— к вашему сведению, у нас тут многие до сих пор придерживаются мнения, что браки заключаются на небесах. Муж и жена — единая плоть. Так что кое-кому может и не понравиться, что вы тут расхаживаете, задаете свои вопросы — ну, например, насчет Харриет. Я бы не советовал вам ворошить прошлое. Надеюсь, вы меня понимаете?

— Позвольте ответить откровенностью на откровенность, мистер Кимберли,— начал Уикофф, не скрывая угрозы.— У меня билет в Кливленд, я утром вылетаю. Мне не хотелось бы без нужды тревожить вашу дочь. Не хотелось бы, чтобы столичная пресса стала мусолить слухи, почему, выйдя за Терри Фэллона, она прямиком направилась в дурдом. Но вы, похоже, просто не оставляете мне иного выбора. Придется прибегнуть к услугам прессы. Вы меня понимаете, не правда ли?

Кимберли посмотрел на него, улыбнулся. Лицо у него было обветренное, глаза смотрели жестко, даже жестоко.

— Мистер Уикофф, я всего лишь простой фермер, а не столичная штучка, как вы. Но тем не менее я бы все же дал вам дружеский совет: не суйте свой член в чужую задницу. Слышите? Желаю всего наилучшего.

Уикофф вылил на землю остатки холодного чая, поставил стакан на заборный столб и зашагал к машине.


12.45.

Ресторан назывался "Белый дом". Здесь собирался официальный Вашингтон, чтобы показать себя. И когда репортер, бывший коллега Салли, зазвал ее сюда на ланч, было ясно, что ему не просто хочется с ней потрепаться. Метрдотель провел их в кабинку, но, прежде чем сесть, Салли обратилась к бородачу с мягкими серыми глазами, который пригласил ее сюда:

— Значит, платишь ты, так?

— Так,— утвердительно кивнул Томми Картер, заведующий вашингтонским бюро своей телекомпании.

— Нью-Йорк готов раскошелиться?

— Угу.

— И через месяц никто не позвонит мне и не скажет: "Хелло, Салли, тут из ресторана поступил счет, с вас причитается…"

— Исключено,— засмеялся Картер.— Может, все-таки присядешь, а?

Салли наконец села.

— Господи, да я тебя тысячу лет не видел! А ты в порядке…

— Вранье.

— Ладно, беру свои слова обратно.

— Кончай треп.

Склонившись над ее плечом, метрдотель по-французски осведомился:

— Мадмуазель желает аперитив?

— Да,— тоже по-французски ответила Салли,— "Кир Ройаль", пожалуйста.

Поблагодарив, метрдотель удалился.

— Тебя, похоже, ждут большие перемены. Рад за тебя. Да, как вспомнишь нашу Закатеколуку…

— Ты, по-моему, единственный из "гринго", кто в состоянии произнести это название, не сломав язык.

— Там ты была счастлива.

— Но там я потерпела крах. Впрочем, как и все мы…

Официант поставил на столик ее напиток. Картер постучал по своей пустой рюмке.

— Una mas![69]

— Pardon?[70]

— Un autre[71].

— Oui, monsieur[72].

— Сноб! — презрительно бросил Картер ему вслед.— Итак, Салли Крэйн, в Вашингтоне мы пошли в гору? По такому поводу требуется выпить.

Они чокнулись.

— Скажи, а твой Фэллон, он что, настоящий парень?

— Настоящий! Честный! Порядочный! Словом, хороший человек с хорошими идеями. Вот и вся его биография.

— Здорово его поцарапало?

— Да, изрядно.

— Но голова-то не задета?

— Нет. Осталась только дырища вот тут.— И она показала на свой правый бок.

— Знаешь, меня поразило…— Картер устроился поудобнее.— Как это он смог выступать после всего, что произошло. В него всадили пулю, столько крови потерял, без сознания… И при этом умудрился сказать то, что нужно было сказать толпе в такой момент. Поразительно!

— Что ж, на то он и поразительный человек.

— Угу. Послушай, а ты еще заплетаешь косы?

— Косы?

— Угу. Когда-то ты носила косы, помнишь? Две косы, резиночки, бантики… Однажды ты принимала роды у одной местной, а я смотрел на тебя и думал: "Черт, вот еще немного наклонится и перепачкает свои косы в крови".

Откинувшись назад, Салли скрестила на груди руки:

— Эй, Томми, это что — "Я помню мамочку свою"[73], да?

— Так, воспоминания нахлынули.

— Перестань валять дурака, Томми! Мы слишком давно с тобой знакомы. Давай-ка ближе к делу. Чего тебе надо?

Он сперва вздохнул, потом рассмеялся.

— О'кэй, о'кэй. Ходят слухи, что Фэллон у Эн-Би-Си в кармане. И ни к чьему чужому микрофону ни за что не подойдет. Мои ребята в нью-йоркской конторе решили сделать тебе одно предложение.

— Через тебя? Думают, значит, что тебе я не сумею отказать?

Он пожал плечами:

— Было время, когда ты действительно не могла сказать мне "нет". И я его еще помню.

— Да, было.— Салли принялась разглядывать маленькие пузырьки, скопившиеся на дне рюмки.— Только давным-давно, в далекой-предалекой галактике…

Оба замолчали. Она почувствовала, что, пусть и невольно, причинила ему боль. Когда-то, когда они стали любовниками, она была совсем еще юной, к тому же девственницей. А он… он был уже не мальчиком тогда — впрочем, еще и не мужчиной.

В те времена зона Панамского канала была главной базой подготовки добровольцев из Корпуса мира. Она приехала туда из Мемфиса, он из Андовера. Она блондинка с косичками, девочка из церковного хора, сестра милосердия. Он бородатый, в заношенных джинсах, с неизменной гитарой и дипломом престижного колледжа Амхерст, будущий политолог. Они сразу же воспылали друг к другу страстной… ненавистью. И если все же очутились вместе, то виноват в этом был разве что идиотский компьютер в штаб-квартире Корпуса мира: машина пришла к заключению, что их дипломы исключительно удачно дополняют друг друга. По ее электронной команде обоим суждено было отправиться в Лагримас-де-Кристо, грязную деревушку, затерянную где-то на границе Гондураса и Сальвадора, где среди холмов брала свое начало Рио-Нуа. Старенький, розового цвета, автобус провез их мимо визгливой детворы и восседавших на корточках мужчин до самой Эсперансы. Оттуда автофургоном добрались до Сан-Маркоса; здесь пересели на грузовик, шедший до Корокина — за этим городком не было уже ничего, кроме джунглей.

Воспоминание о том, как она впервые в своей жизни вступила в джунгли, следуя за босоногим пареньком, прокладывавшим путь с помощью мачете, до сих пор наполняло ее сердце ужасом. Один шаг в сторону — и, казалось, джунгли сомкнутся над головой, навсегда отрезав Салли от узенькой полоски дороги, этой единственной приметы цивилизации в безбрежном зеленом море. Мир, который она до той поры знала, и впрямь, как на тоненькой ниточке, висел теперь на затерянной и временами почти невидимой полоске дороги. И когда лезвия пальмовых листьев смыкались за ее спиной, обрезая эту пуповину, Салли оказывалась один на один с вечными, как сама земля, джунглями…

Для развлечений у них был лишь выделенный им со склада радиопередатчик времен второй мировой войны. Бывало, вечерами они часами крутили колесико настройки, чтобы переброситься парой слов с кем-нибудь в центре Корпуса мира в Тегусигальпе или связаться с такими же, как они сами, добровольцами, затерянными в холмах к северу от Сан-Мигеля. Раз в месяц в деревушку являлся старый толстый монах-иезуит из Санта-Розы, чтобы исповедать местных жителей и отслужить мессу. Он редко разговаривал с Томми и никогда с Салли, полагая, что она живет в грехе.

На самом же деле прошло немало времени, прежде чем она разрешила Томми дотронуться до себя. И случилось это вовсе не потому, что он стал ей больше нравиться. Главной причиной была скука. За четыре месяца сонная монотонность деревенской жизни окутала ее, словно холодный стелющийся над землей туман. Наступила зима, а с нею вечные дожди — каждый день, начиная с полудня. Их маленькая хижина с двумя гамаками и железной плитой больше всего напоминала тюрьму. Не отдаться ему сделалось просто невозможно…

Но, когда они прожили в Лагримас уже восемь месяцев, она случайно застала Томми с одной из тамошних крестьянок — они лежали в канаве на обочине кукурузного поля. После этого она больше ни разу не позволила ему до себя дотронуться. Было это почти двадцать лет назад.

И вот он опять перед ней, в сущности, все тот же: уже не мальчик, но еще и не мужчина. Седина в бороде, поредевшие на макушке волосы, морщины вокруг серых глаз. Даже не верится, что когда-то она могла принадлежать этому человеку.

— Я собираюсь сделать тебе одно предложение,— говорит он,— от которого Фэллону будет невозможно отказаться.

— Интересно.

— У моей компании есть час лучшего вечернего времени. Если вы гарантируете нам эксклюзивное интервью, считай — он ваш!

Да, предложение не просто заманчивое — невероятное! Салли потребовалась вся ее воля, чтобы удержаться от неосторожного восклицания, сохранить на лице маску невозмутимости: только так можно было надеяться выторговать еще кое-что.

— О каком конкретно часе идет речь? — скептически спросила она.

— Восемь вечера, четверг.

— Так я и знала! Совпадает с "Косби шоу". В такое время с равным успехом можно было бы демонстрировать телесетку!

— Но ты же сама знаешь, что для новостей выбор вечернего времени всегда ограничен. Так что все равно нам дали самое…

— Это ваши игры. Мы в них не играем!

— Ты отказываешься от целого часа в вечернее время?! Да еще накануне съезда?!

— Нам ничего не надо.— Салли потребовалась вся ее выдержка, чтобы произнести это, не дрогнув. Картер прямо-таки опешил.

— Ты шутишь?

— Ничуть.

— Нет, серьезно?

— Вполне.

— У Фэллона что, выборы в кармане? Он уже обеспечил себе вице-президентство?

Салли улыбнулась:

— Это сказал ты, а не я. А теперь, может, ты накормишь голодную девушку, у которой кончается обеденный перерыв?

— Мне надо позвонить.— И Картер выскользнул из-за стола.— Закажи мне сама что хочешь.

Он вышел, а она прислонилась к стене кабинки, будто выпотрошенная.

Картер вернулся взмыленный, когда она доканчивала салат.

— Слышала насчет Бейкера и Истмена?

— А что такое? — произнесла Салли таким тоном, словно она ничего не знала.

— Господи, да они чуть не подрались — на глазах у кучи репортеров!

Салли прищелкнула языком.

— И что же мы имеем? — спросила она с деланным безразличием.

— Ваша сторона выбирает любой час, наша — интервьюера.

Она отрицательно покачала головой.

— Послушай, Салли? Чего ты добиваешься? Чтобы программу вечерних новостей вел Фэллон?

Она была наготове.

— Мне надо не меньше трех теледебатов между кандидатами в вице-президенты.

Картер так и ахнул:

— Ты с ума сошла, Салли! Какая компания может себе это позволить?

— Вы начинайте, а Эн-Би-Си подключится.

— Да никогда!

— Хочешь пари?

— Ни за что не поверю, чтоб ты могла ими так вертеть!

— Никем я не верчу. Но обещаю: если твои боссы согласятся начать такие дебаты и выделят лучшее вечернее время, все так и будет.

— А если мы пойдем на это, ты обеспечишь нам Фэллона на час?

— При условии, что будут согласованы и час, и интервьюер.

— Да, ты и правда размахнулась, Салли!

— Просто люблю свою работу,— ответила она с улыбкой, снова приступив к салату.


13.40.

Дом, указанный в полученном им адресе, оказался вонючей полуразвалившейся трущобой в худшем из негритянских гетто Вашингтона. В коридорчике за парадной дверью с сигаретами в зубах стояли трое подозрительного вида подростков. Они злобно засверкали глазами, увидев, как Росс поднимается по ступенькам крыльца.

— Чего тебе здесь надо, хрен собачий? — спросил самый рослый из парней.

— Мне надо…— Росс еще раз перечел фамилию,— доктора Брюса Мак-Каррана.

— А его, может, нету,— заметил самый толстый.

— Или он, может, не хочет видеть твою вонючую задницу,— осклабился парень в кожаной куртке.

Высокий подошел к Россу и ткнул его пальцем в грудь.

— Может, тебе лучше дуть отсюда ко всем матерям?

— А может, тебе лучше заткнуться? — не остался в долгу Росс.

Глаза парня налились злобой.

— Чего? Ты мне будешь указывать? Тварь поганая.

Он замахнулся, но Росс приставил свой револьвер к мошонке парня: тот так и замер с поднятым кулаком. Росс щелкнул курком.

— Хочешь, чтоб от твоих яиц пыль осталась? Или пойдешь и позовешь доктора?

— Этого как раз не надо,— произнес за их спиной чей-то усталый голос.— Все в порядке, Фриско. Я сам им займусь. Так что вам тут надо?

— Моя фамилия Росс. Я друг Тима Фэрчайлда. Можно с вами побеседовать — приватно?

Мак-Карран оказался обладателем черной курчавой бороды и длинных курчавых волос, завязанных сзади в тугую косичку. На нем была старая белая рубаха, белые штаны и грязные (когда-то тоже белые) штиблеты: в общем, типичный сорокалетний хиппи, "самоизгнанник" из района Хэйт-Эшбери[74]. Они поднялись вместе на Второй этаж в гостиную — совершенно пустую, если не считать двух ветхих кушеток, нескольких разномастных стульев, поставленных полукругом, очевидно для проведения психоаналитических групповых сеансов, и старенькой электроплитки, на которой стояла кружка с водой.

— Хотите чаю?

— С удовольствием выпью.

— Откуда вы знаете Тима?

— По колледжу.

— Вы тоже во флоте?

— Нет, в ФБР.

Мак-Карран вздрогнул.

— Но сейчас по личному делу.

— Да?

— Да.

Мак-Карран разлил кипяток в треснутые фарфоровые чашки и, подав одну из них Россу, уселся на кушетку, легонько дергая за ниточку от пакетика с чаем.

— О'кэй, так что вам надо?

— Мне надо узнать: может ли вирус СПИДа использоваться в качестве смертоносного оружия? И правда ли, что армия разрабатывает такое оружие в Форте Дитрих?

Мак-Карран откинул голову и расхохотался.

— Что тут смешного?

— Слушай, убирай-ка ты отсюда свою задницу, и поскорее. Говорить нам с тобою не о чем. Просто у меня нет желания видеть твою физиономию. И нет желания иметь с тобою дело. Короче, убирайся отсюда к едреной матери, ясно?

Росс продолжал отхлебывать из своей чашки.

— А если я сойду вниз и застукаю там тех ребят? Вместе с их травкой?

— Никакой травки у них нет.

— Может, пари заключим? И всю эту твою дерьмовую клинику тоже прикроют, и выкинут ключ куда подальше.

Мак-Карран уставился на него.

— Да ты, братец, говно! — произнес он наконец.

— Ну и что?

— А то, что этими делами я не занимаюсь. Уже восемь лет, как я послал нашей армии воздушный поцелуй. Знать не знаю, что они там делают. Мне на это наплевать. И когда ты в следующий раз увидишь Тима, скажи ему…

— Работают они с вирусом СПИДа в Форте Дитрих или нет?

— Послушай,— Мак-Карран отхлебнул немного чаю.— Если я кому-нибудь скажу, что они там делают, то загремлю в Ливенуорт[75] на всю катушку. Но вообще-то восемь лет назад о СПИДе никто и слыхом не слыхал.

— Допустим. Но такой вариант возможен? — не отступал Росс.

— СПИД как стратегический микроб? Кто знает.

— Стратегический? Что это значит?

— Это то, чего они ищут. Микроб, который может быстро вывести из строя войска противника. Или инфицировать какой-нибудь небольшой регион. И то, что можно легко замаскировать, чтобы противник не сразу принял бы ответные меры. Своим людям вы даете соответствующее противоядие, а противнику…

— Как можно его поразить?

— Хотя бы с помощью аэрозоли — сибирская язва или лихорадка. Прекрасно действует на кожные покровы, органы дыхания.

— И что тогда?

— Что? Сперва ты чешешься, потом задыхаешься, а потом подыхаешь.

— Господи! — Росс поставил недопитую чашку: ему расхотелось пить.

— Или вот еще…— Мак-Карран, похоже, разговорился.— Туляремия. Чудесный маленький микроб-убийца. Он один может заразить человека прямо через кожу. В результате обильные кровотечения в легких, в кишечнике — самое оно, если ты собрался в гости на уик-энд.

— И у них эта штука уже готова?

— Целых шесть упаковок. Запускай хоть сейчас.

— А СПИД?

— Про это не знаю.

Росс наклонился к нему поближе:

— Но как ты думаешь: могут они разрабатывать новое оружие на основе его вируса? Вывести для этого чистую культуру СПИДа?

— Слушай, мы ведь говорим про американскую армию. А эти ребята могут все!

— Даже такое?

Мак-Карран уставился на свисавший с потолка разбитый плафон.

— А почему бы нет?… Ты хоть раз видел, как умирают от СПИДа?

— Ни разу.

Доктор встал, подлил кипятку в свою чашку.

— Обычно все начинается с саркомы Капоши. Такая разновидность рака кожи: на ней появляются алые пятна, боль невыносимая. Человек превращается в урода. Ну и конечно, как только диагноз поставлен, ты — пария. От тебя отворачиваются друзья, ты теряешь работу, родственники начинают тебя избегать. Даже родители — и тем ты делаешься противен. Потому что все убеждены, что ты заразился через… задницу. Ну, а потом останется одно — ждать.

— Ждать?

— Да, ждать — убийцу. Одну из тех болезней, сопротивляться которым твой организм уже бессилен. Менингит, к примеру. Это если повезет.— Мак-Карран постучал пальцем по лбу.— Сразу выключает тебе свет. Ну а не повезет, то насморк.

— Почему?

— Потому что он переходит в воспаление легких, которое лечить уже нельзя. Легкие постепенно наполняются жидкостью — и ты в ней тонешь. Вот так и умирает большинство жертв СПИДа. Сперва изгнание, потом смерть.

Некоторое время Росс молчал. Затем набрал в легкие побольше воздуха и отважился на новый заход:

— Значит, им там прямой смысл заниматься этим вариантом?

Мак-Карран, однако, покачал головой.

— Нет. Ни малейшего смысла. Инкубационный период — от полугода до пяти лет, прежде чем появятся первые симптомы. Какое уж тут стратегическое оружие! Ведь следующая война-то должна закончиться в течение тридцати дней. Или минут!

Росс сидел молча, обдумывая его слова. Мак-Карран же порылся в нагрудном кармане, достав оттуда сигарету с "травкой":

— Не застукаешь?

Росс пожал плечами. Мак-Карран затянулся, стараясь как можно дольше удержать дым в легких.

— А вот политически,— продолжал он,— это, можно сказать, супероружие…

— Политически?

Мак-Карран устроился поудобнее.

— Да, предположим, они разработали надежный способ заражения СПИДом…— Он наконец выдохнул.— Красотища! — И Мак-Карран с нежностью взглянул на поднятую сигарету.

— Я не совсем улавливаю…— прервал его Росс.

Мак-Карран сделал очередную затяжку.

— Например, Кастро, аятолла какой-нибудь. Представляете: мировой лидер — и вдруг оказывается жертвой СПИДа! Взрыв негодования у него в стране. Вселенский позор. От него отворачиваются даже его ближайшие сторонники…— Он опять выдохнул.— Да, в качестве политического оружия — это самое оно. Ведь невозможно определить источник заражения: симптомы-то появляются не сразу. А когда спустя многие месяцы диагноз поставлен, тут начинается такая свистопляска… Хочешь одну затяжку? — Мак-Карран протянул свой окурок.

Росс отмахнулся:

— А сколько для такого дела потребуется сыворотки?

— Для инъекции? Смочить кончик иглы — и готово.

— Положим, им удалось получить такой вирус в Форте Дитрих. Можно ли было его оттуда выкрасть?

Мак-Карран засмеялся, закашлялся: ядовитый дым обжег ему горло.

— Нет. Никак. Тут ваша теория, молодой человек, сходит с рельсов. Все такие разработки держат под усиленной охраной. Помещения опечатываются, двери открывают только с дистанционного пункта. Притом никто не имеет права находиться в лаборатории один. Нет, добраться до вируса невозможно.

— А если военные там, наверху, прикажут его выдать?

— Приказ может исходить только от одного человека.

— Кого?

— Главнокомандующего[76],— пожал плечами Мак-Карран.


14.35.

Крис уже поджидал Салли у тротуара в своей голубой "тойоте", когда она в сопровождении Томми Картера вышла из "Белого дома".

— Спасибо за ланч,— попрощалась она, стоя у обочины.

— Значит, договорились?

— Буду следить за газетами. И как только увижу, что обещание выполнено…

— А если дебатов будет не три, а два?

Она протянула руку:

— Свидание было прелестным.

Улыбнувшись, Салли села в машину. Крис тут же влился в плотный поток тех, кто, только что отобедав, возвращался на службу.

— Весь город говорит о войне между Бейкером и Истменом,— заметил он.

Салли откинулась на спинку сиденья: она была сыта, она была довольна собой. И хотелось ей теперь только одного — поскорее рассказать обо всем Терри.

— Ну как у тебя сложилось с Томми Картером? — спросил Крис.

— Он предложил часовое интервью. В лучшее вечернее время.

— Вот это да! Конец света!

— Я отказалась.

— Не может…

— Сказала ему, что нам нужна серия из трех теледебатов для кандидатов в вице-президенты — и в самые лучшие часы.

— Вот это да! — воскликнул Крис.— Хотел бы я быть там, чтобы увидеть его в этот момент. Он не поперхнулся?

Салли пожала плечами.

— Он просто встал и позвонил в свой офис в Нью-Йорке.

— Не шутишь? — Крис искоса взглянул на нее.— И?… И?…

— И там будет видно.

— Будет видно! Господи, Салли, ты правда думаешь, что выгорит?

— Я просто не думаю, что у них есть выбор.

— Господи, Салли, да ты гений!

— Вполне вероятно. А теперь выкладывай, что ты знаешь.

— В сравнении с тобой — ничего. Уикофф болтается в Техасе — и никто пока не раскололся. Думаю, что Истмен накрылся. Ведь он хотел выведать что-нибудь насчет Терри и тиснуть в газетах.

— Я бы не говорила так уверенно, как ты. Истмен хотя и дубина, но не подлец.

— Зато Уикоффу подлости хватит на них обоих. Но если Истмена сковырнут, то они оба окажутся без работы. Ты понимаешь, кого мы тогда получим в лице Уикоффа?

— Противника. И опасного.

Оставшуюся часть пути оба проехали молча. Добравшись вскоре до Кембриджа, они застали там состояние полнейшего хаоса.

Его обычно тихие и нарядные улочки были буквально запружены полицией — не только из самого городка, но и соседнего Чеви-Чейз, штата Мэриленд, и дорожно-патрульной службы. Из домов повысыпали люди, на всех углах, перекрывая улицу, стояли патрульные полицейские машины. Доступ к Кресент-драйв был полностью блокирован. Крису и Салли приходилось то и дело показывать агентам в штатском свои удостоверения сотрудников аппарата конгресса. Притом на каждой такой вынужденной остановке к их машине сразу же пристраивались патрульные в форме, с пистолетами наготове.

— Может быть, вы скажете,— обратилась встревоженная Салли к одному из полисменов,— в чем, собственно, дело? Что тут произошло?

Тот, не ответив, махнул рукой, отсылая ее вперед.

— Господи, Крис…— прошептала Салли.

При подъезде к Кресент-драйв улица оказалась перегороженной двумя бронетранспортерами Национальной гвардии. Рука Салли, протянувшая удостоверение, мелко дрожала. Один из гвардейцев, капитан, держа руку на кобуре, грубо потребовал, чтобы она вылезла из машины.

— Улица закрыта для любого транспорта. Отдайте ключи моему сержанту: машину вам вернут, когда вы будете выезжать обратно.

— Но я помощница сенатора Фэллона по печати…— взмолилась она.— Скажите же, что случилось?

— Была перестрелка. Убит полицейский.

— О боже!… А что с сенатором Фэллоном?

— С ним все в порядке, мисс. Проходите.

Салли прижала руки к груди, чтобы успокоить заколотившееся сердце.

— Пошли! — обернулась она к Крису и заспешила вверх по холму.

— Мисс Салли, они…— Экономка Катрин стояла в дверях в окружении агентов секретной службы.

Но Салли, не дослушав, бросилась по коридору в кабинет: Терри сидел — живой и невредимый — в обществе двух молодых людей из штаб-квартиры их партии. Перед ними на кофейном столике была разложена схема зала в Сент-Луисе, где в скором времени предстояло собраться съезду. При ее появлении мужчины сразу же поднялись.

— Салли, ты помнишь…— начал Терри.

Не дав ему договорить, она подбежала к нему и, рыдая, обвила его шею руками. Салли плакала не как женщина, а как ребенок, горько и безутешно. Терри стоял, опустив руки, явно смущенный этим неожиданным всплеском чувств. Потом он с нежностью обнял ее за плечи, прижав к себе.

— Джентльмены,— обратился он к гостям,— я прошу вас извинить нас, но…

Те дружно закивали головами и поспешно засеменили к дверям.

— Ну, ну,— заговорил Терри,— успокойся же. Все в порядке.— И, посмотрев на стоявшего в дверях Криса, добавил: — Все в порядке.

Крис затворил створки дверей. Теперь, кроме них, в комнате никого не оставалось. Сидя рядом с Терри, Салли еще долго не могла сдержать слез, выплакивая все тревоги минувших четырех дней, все свои сомнения и страхи, которые она делила с этим человеком уже долгие годы. Постепенно ее всхлипывания перешли в надсадный кашель: в глазах больше не было слез, и в этот момент Терри попытался слегка приподнять ее подбородок.

— Я в порядке. Правда. Не беспокойся, девочка.

— Я так… Терри… Я так перепугалась.

— Но я же в полнейшей безопасности!

— Я так тебя люблю!

— Знаю.

— Терри, Терри, люблю, люблю…— все повторяла она, пока его губы на сомкнулись с ее губами.

Потом он принялся вытирать ей глаза своим носовым платком.

— Не надо,— взмолилась она.— Это тушь. Ее не ототрешь.

— Неважно. Я хочу увидеть твою улыбку.

Ценой героических усилий она изобразила подобие улыбки, затем взяла его платок и решительно утерла последние слезинки.

— Нет, какая же я дура! Представляю себе, как я выгляжу. И что ты должен обо мне думать!

— Ты дурочка, но славная. А вот кто дурак дураком, так это Истмен.

— Правда,— согласилась с этой оценкой Салли, стирая следы губной помады с его лица.— Сегодня же вечером скандал станет известен всей стране. Что ж, нам это только на руку.

— Как мы к этому относимся?

— Официально — никаких комментариев. Неофициально — мы считаем происшедшее постыдным.

— Позорным.

— Нет, достаточно будет просто "постыдным".

Салли разгладила складки на юбке:

— Боже, в каком я виде! Вся как взмыленная лошадь. Мне бы надо переодеться…

— Тебе надо ехать домой, упаковывать вещи.

— Что? — Салли не сразу вспомнила, о чем речь.

— Рамирес, ты не забыла?

— А ты с ним договорился?

— Утром вылетаешь в Майами. Свяжешься там с нашими друзьями. Они все устроят.

— Но, Терри, мне нельзя сейчас ехать. Эта ссора между Бейкером и Истменом может взорвать весь съезд!

Он взял ее за плечи.

— Ты должна поехать. Мы обязаны знать правду, понимаешь?

Она кивнула. Терри разжал пальцы.

— Спасибо. Я знал, что смогу на тебя положиться.

Он прошел к окну. И когда заговорил, в голосе его уже не было нежности:

— А что насчет этой перестрелки? Полицейского убили всего в двух кварталах отсюда.

— Стрелял или сумасшедший, или…

— Или?

Он притронулся к тому месту, где была его рана:

— Думаешь, тут не может быть связи?

— Это просто смешно. Ну кому придет в голову делать плохое тебе?

Он приподнял ее лицо, посмотрел в глаза.

— Такая умница,— засмеялся он,— и так простодушна! Впрочем, это твое качество и сводит с ума мужчин.

Когда он говорил так, она его побаивалась.

— Ладно,— докончил Терри,— отправляйся домой и укладывайся. И позвони мне после ужина.

В доме для гостей Салли сразу же сбросила туфли, упала на софу. Итак, до съезда остается всего пять дней. Через пять дней Терри предстанет перед ликующими делегатами и примет предложенное ему вице-президентство, сделавшись тем самым фигурой общенационального масштаба. Истмен, по существу, разорвал свои узы с президентом: в результате Терри мог теперь без малейших усилий получить то, за что в других условиях надо было бы бороться, не жалея себя. Такой шанс упускать было бы неразумно.

Мысли в голове Салли неслись неудержимо. Сколько лет ждала она подобного поворота событий — и теперь не могла, просто не имела права допустить, чтобы все пошло насмарку…

Она нашла в сумочке визитку, на ней нужный ей телефон. Затем сняла трубку и набрала номер…


15.25.

— Ну и жара,— промолвил Росс, выйдя из кабины лифта.— Звонки были?

— Нет,— ответила секретарша.— Зато есть билеты — тебе на медовый месяц!

— Необычайно остроумно,— кисло заметил Росс, принимая из рук Джин два авиабилета.

— И еще вот это,— она протянула ему зеленого цвета листок телетайпной ленты.— У дома этого вашего Фэллона ухлопали полицейского.

Росс схватил листок, быстро пробежал его глазами.

— Манкузо на месте?

— Нет.

— А звонил?

— Не-а…

Росс захлопнул за собой дверь офиса. Телекс мало что ему говорил. Один из местных "копов" неподалеку от дома Фэллона остановил подозрительного вида человека, тот вытащил свою "пушку" и дважды, в упор, выстрелил ему в грудь. Единственный свидетель находился за целый квартал от места происшествия. Примерное описание: брюнет, раса белая, рост шесть футов, одежда — бейсбольная кепка и кожаная куртка. Все равно что ничего… Росс в сердцах бросил листок на стол Манкузо. Куда он делся? И записки не оставил. Ну ладно, черт с ним, в конце-то концов. Тревожило же его что-то иное, но что именно, Росс так и не мог понять. Снова включив видео, он перемотал пленку, запечатлевшую смерть Мартинеса,— до того самого рокового, момента. В сотый раз следил он, как пули буквально разнесли его в клочья. Да, стрелял профессиональный снайпер, ничего не скажешь. Просто попасть в человека с такого расстояния — и то нелегко. А тут сразу семь попаданий — и все кучно, как на учебной мишени! Найдено было пять пуль, от двух других остались лишь осколки. Но вне сомнения: стреляли из ствола одной и той же винтовки. На крыше обнаружено семь гильз — вот они, в полиэтиленовом пакетике. Шесть блестящих, медных, и одна, седьмая, черная. Итак, один убийца, одна винтовка, на спусковой крючок нажимал один и тот же палец. Между тем люди там, внизу, на ступенях Капитолия, когда убийца целился с крыши Расселовского центра, виделись ему размером с ноготь, а площадка, которую он держал под прицелом,— вроде буквы "о" в клавиатуре пишущей машинки. Притом, охваченный азартом убийства, в поту от страха, что его вот-вот схватят и убьют, этот человек все же сумел собрать свое внимание на столь малой площади и поразить жертву без малейших колебаний. Это мог сделать только тот, кому наплевать на собственную шкуру. Или тот, кто уверен: за его спиной стоят могущественные покровители.

В этот момент в комнате раздался звонок телефона.

— Агент Росс?

— Да.

— Говорит Салли Крэйн.

— Да…

Услышав этот голос, Росс сразу же прокрутил пленку в видеокассетнике до того момента, когда на экране замелькали лица зрителей и среди прочих, в первом ряду,— она, Салли Крэйн. В ужасе она закрыла лицо руками… И наконец совсем крупно: только ее лицо и руки, только выражение страха в остановившихся зрачках.

— Мисс Крэйн…— Росс прочистил горло.— У меня билеты и…

— Кое-что случилось. Вот я и решила, что должна вам позвонить.

— Да, я слышал. Кто-то убил полицейского.

— Это был ОН.

— Кто "ОН"?

— Ну тот человек с фотографии, которую вы показали нам сегодня утром. Из ЦРУ.

Росс перевел взгляд на фото Петерсена, приставленное к телевизору.

— Что вы хотите сказать, мисс Крэйн?

— Я его видела. Сегодня.

— Где?! — Росс схватился за карандаш и блокнот.

— Перед домом, когда я ехала на ланч. Заметила краем глаза, из окна машины. Вот только никак не могла припомнить, где я его видела раньше. А когда пришла домой и узнала про новое убийство… Какая же я все-таки дура! Если бы я тогда подумала…

— О'кэй, Салли! Такое случается со всеми, и довольно часто. Спасибо за звонок. Мы этим займемся. А завтра, полагаю, мы увидимся с вами в аэропорту?

— Да, наверное…

— С нетерпением жду встречи.

Он держал трубку до тех пор, пока она не положила свою. И все это время с экрана монитора на него глядели ее глаза, прекрасные и испуганные. А рядом с экраном стояла фотография Рольфа Петерсена. Росс переводил взгляд с одного изображения на другое, и в нем все больше крепло желание защитить эту женщину — и овладеть ею.


15.45.

Пот Фаулер, заместитель директора ЦРУ по оперативной работе, тихонько попыхивал своей неизменной трубкой пока его босс, контр-адмирал Уильям Раух, зачитывал принесенную Пэтом шифрованную телеграмму. Закончив чтение, тот немедля вставил лист в прорезь "бумагоистребитсля", который, немного пожужжав, смолк: телеграммы больше не существовало.

— Девушка мертва?

— Да.

— Кто стрелял?

— Друзья,— ответил Фаулер.— Наши друзья.

— Но там говорилось, что владелец машины — аргентинский бизнесмен?

— Инсценировка. Маленький фокус, которому нас обучили израильтяне. Нанимать иорданцев, чтобы устранить сирийцев… Вроде ерунда, но полиция и пресса тут же бросаются искать виновных совсем в другую сторону.

— Вы полагаете, Ортега поймет смысл этого нашего послания?

— Еще бы не понять! — Фаулер откинулся назад, попыхивая трубкой.— Думаю, что это куда более веский довод, чем дипломатическая нота.

Его прервал звонок спецсвязи: на проводе был Бендер.

— Черт подери! Только что убили "копа" — всего в двух кварталах от дома Фэллона!

— Что? Когда?… Час назад?… Петерсен? Никогда не поверю!

— Господи, чему тут не верить! Помощница Фэллона узнала его. И позвонила этим олухам из ФБР.

— Откуда это известно?

— Мало ли откуда! Задача сейчас — найти этого сукина сына и убить!

— Послушай, Лу! — обратился к невидимому собеседнику Раух, подавшись вперед.— Все, что мы теперь делаем — наши люди в аэропортах, наши агенты, проверяющие его прежние "явки",— все незаконно. Если это станет известно, мы все полетим вверх тормашками.

— Тогда пусть Ортега поймет, что мы считаем его ответственным. Доведите это до его сведения.

— Лу, мы убили его дочь. Сегодня!

На другом конце провода замолчали.

— Правда?

— В пять ноль восемь по женевскому времени. Когда ее привезли в госпиталь, она была уже мертва. Убийца выстрелил из машины и скрылся.

— А Ортега уже узнал об этом?

— Да, через десять минут. У нас есть подтверждение.

— Ты думаешь, что эта штука с Петерсеном — его ответ?

— Возможно.

— Черт подери!…— Бендер опять замолчал.— Ладно, поддайте ему еще жару. И хорошенько!

— Да, но нам нужны дополнительные средства. Контрас…

— Средства будут. Не беспокойся. Будут!

Раух положил трубку, покачал головой:

— Этот подонок Петерсен…

— Мы все делаем, чтобы найти его,— заметил Фаулер.

Раух вдруг расхохотался.

— Что тут смешного?

Но Раух уже не мог остановиться: он почти лег грудью на стол, в изнеможении хлопая по ручкам кресла:

— Да отмените вы ваши поиски…— наконец выговорил он.

— Что?! — удивился Фаулер.

— Не доходит? Пока Петерсена не нашли, Бендер будет давать нам все, чего мы захотим. Для этой войны в Никарагуа! Ха-ха-ха…


17.40.

Манкузо пробыл в библиотеке конгресса всего минут пятнадцать: перелистав материалы биографии Терри Фэллона, он сразу же напал на след. Притом такой след, что потребовалось разрядиться — и немедленно. Он сел в машину и погнал на ипподром в Пимлико. Там он поставил всю свою наличность — пятьдесят шесть долларов — на Счастливчика, бежавшего в четвертом заезде. Только после того как Манкузо потерял все до единого цента, он наконец успокоился.

Когда он снова попал в офис, Росса там уже на было. Манкузо прочел оставленный на столе телекс насчет убийства полицейского в Кембридже, спустился в бар "У Герти", но Росса не оказалось и там.

Тогда Манкузо решил, что, пожалуй, сегодня имеет смысл не отправляться сразу же домой, на 37-ю стрит, в меблированные комнаты миссис Уайнстайн, а заглянуть сперва к Мэнди.

Так он и сделал.

Взяв у Герти ключи от ее квартиры, он подъехал к дому, поднялся к ней, но, открыв дверь, увидел сидящего в гостиной блондина с короткой стрижкой. Лет ему было девятнадцать, от силы двадцать, грудь обтянута спортивной водолазкой. При виде Манкузо он опустил стакан, который держал в руке, и встал.

— Здорово. Не обращай на меня внимания.— Манкузо повесил свое пальто за дверью. Парень, однако, продолжал глазеть на него.— Что ты интересного увидел, а?

— Ничего.

— Тогда садись, допивай свой стакан.

Манкузо зашел в ванную и вымыл руки. Через тонкую стенку он слышал, как в соседней комнате ходит ходуном двухспальная кровать. Вернувшись, он налил себе виски, взял номер "Ридерс дайджест" и уселся на старую, обтянутую коричневым плюшем софу. Он как раз подошел к разделу "Юмор в военной форме", когда дверь спальни распахнулась и послышался крик Мэнди:

— Поросенок вонючий! Я тебе сейчас дам под зад коленкой, живо отсюда вылетишь. Дрянь паршивая!…

В коридор нагишом выскочил парень, по всей вероятности, студент колледжа, того же возраста, что и первый, сидевший в гостиной. Держа в руках свою одежду и кроссовки, он истерически хихикал. Следом, натягивая на ходу халат, показалась Мэнди:

— Глянь-ка на него, Джо! — обратилась она к Манкузо.— Этот щенок только что обоссал всю мою постель!

Манкузо с трудом удержался от емеха.

— Сука старая! — заорал в свою очередь студент, торопливо натягивая штаны.— Скажи спасибо, что только обоссал!

— Ах ты засранец! — И Мэнди бросилась на него с кулаками.

— Сукин сын!…— пробормотал Манкузо, поставил недопитую рюмку и схватил Мэнди за руку.— Успокойся, из-за такого сосунка не стоит волноваться.

— А тебя кто просит вмешиваться, хрен собачий? — вспылил парень.— Сходи сперва в сортир и просрись как следует!

Второй парень тут же встал, чтобы поддержать друга.

— Послушайте, ребята, так не пойдет,— обратился к ним Манкузо.— Лучше вам обоим сейчас выйти прогуляться.

Мэнди между тем опять заголосила:

— Этот хрен мне не заплатил!

— И не собираюсь! — огрызнулся студент.

— Ну зачем же так? Не будь сквалыгой,— стал увещевать его Манкузо.— Людям ведь надо есть.

— Пусть говно жрет, плевать я хотел!

Мэнди попыталась вырваться из рук Манкузо.

— Пусти Джо! Я этому гаденышу яйца пообрываю!

— Ну зачем же, когда я здесь! — И Манкузо только покрепче прижал ее к себе. — А ты, парень, не дури и заплати что следует,— обратился он к студенту.

— Закрой хлебало! — озверел тот.— А то так вмажу, век не забудешь!

В ответ Манкузо чуть больше расстегнул куртку, чтобы можно было увидеть кобуру на боку.

— Может, есть желание пососать вот это, парень? — Манкузо постучал по кобуре с револьвером.

Глаза у студента полезли на лоб.

— А теперь деньги на стол и катись отсюда куда подальше!

Студент молча бросил пачку скомканных долларовых бумажек на стол, и оба парня тут же испарились.

— Педик паршивый! — Мэнди, плеснув себе виски, спрятала деньги в карман халата.— Ну и жизнь пошла! Совсем не дают ничего заработать!

Манкузо сел на софу, взял со стола свою рюмку. Вздохнув, подумал: трое уже погибли — Мартинес, тайный агент и этот полицейский в Кембридже. А дело-то ведь еще далеко не кончено…

Сидя рядом с ним и приводя в порядок спутавшиеся волосы, Мэнди тихо поскуливала:

— И что за люди пошли? То педики, то чокнутые.

Он сделал большой глоток и отставил рюмку.

— Ну так что, потолкуем, подружка?


19.40. (по центральному времени)

Первым делом, вернувшись к себе в отель, Тед Уикофф принял душ, чтобы смыть пот и пыль Техаса и хоть как-то размяться после долгой езды. Он готов был, кажется, стоять под душем целую неделю — лишь тогда, наверное, ему удастся избавиться от застрявшего в волосах запаха прерий. Но было уже поздно, а надо было еще звонить в Вашингтон Дэну Истмену.

Тот как раз ужинал с женой и сыном-подростком, когда дворецкий подозвал его к телефону.

— Что ты там обнаружил?

— Кое-что. Или ничего. Как посмотреть,— ответил Уикофф, стоя в своем номере возле кровати и растираясь полотенцем.— Но могу доложить, что Фэллон и родня его жены не слишком-то ладят друг с другом.

— Великолепно! Зять и теща совсем как в классических анекдотах! И это самая главная новость, которую ты там вынюхал?

— Вовсе не теща. А тесть. И никакой это не анекдот. Да, его жена находится в заведении… минутку…— Уикофф перелистал бумаги на ночной тумбочке.— Называется "Убежище кармелиток". В Кливленде. Утром я туда отправляюсь.

— Думаю, тебе не следует этого делать.

— Никаких проблем. Билет уже заказан.

— Послушай! — Истмен повысил голос.— Не к чему тревожить эту женщину, она больная, у нее с головой плохо.

— Но откуда известно, что она свихнулась? Никто никогда ее в глаза не видел!

Истмен начинал терять терпение:

— Да она в психбольнице чуть не десять лет. Об этом, черт подери, знают все в городе. И если мы ее только тронем, то газеты пронюхают и сделают из нас бифштекс.

— А кто сказал, что они пронюхают?

Истмен замолчал.

— Ты еще не видел вечерних газет? — спросил он после паузы.

— Нет, а что?

— Тут у нас кое-что случилось.

— С кем это?

— Со мной и Бейкером.

— А что такое?

— Посмотри вечерний выпуск теленовостей. И потом позвони мне. Скажешь свое мнение.

— Так скверно?

— Может, и так…

Положив трубку, Уикофф не смог сдержать улыбки. Вот так всегда: на высокие посты вечно выбирают не тех, кого надо. Он оделся и вышел. На улице съел гамбургер и выпил пива, после чего отправился в центр. Там он набрел на бар "Филлис". В баре играли музыку "кантри", было дымно и шумно. Среди публики он заметил немало настоящих ковбоев и девушек, одетых а-ля Дэйл Эванс[77]. Послушав пару гнусавых песенок и выпив три бутылки "Лоун стар"[78], он взглянул на часы и увидел, что до начала программы поздних новостей остается всего двадцать минут. Расплатившись, он решил перед обратной дорогой зайти в туалет.

Следом за ним туда зашли и двое ковбоев. Один из них двинул ему кулаком по затылку, так что он шмякнулся лицом о кафельную стену, где стояли писсуары, и выбил себе передние зубы. Когда же он попытался подняться, второй ковбой врезал ему по уху чулком, набитым песком и подшипниками. Тед был так перепуган, что даже не позвал на помощь. Падая, он ударился лбом о выступ писсуара, а они после этого еще долго пинали его распростертое на полу тело железными носками своих ковбойских сапог — даже когда он потерял сознание.


22.50.

Сотрудникам офиса Фэллона было дано строгое указание: никаких комментариев насчет скандала между Бейкером и Истменом. Что же касается убийства полицейского, то тут им, наоборот, надлежало высказываться вполне определенно. Правда, на сей раз Салли не была расположена делать это сама и послала вместо себя Криса. Стоя у окна, она следила, как он спускается к репортерам, возбужденный, будто подросток, которому впервые доверено столь важное дело. Он возвратился с пылающим лицом, пошатываясь, словно пьяный, и пригласил Салли ужинать: платить, конечно, будет он.

Салли пришлось уступить. Но ела она без всякого аппетита: еда казалась ей такой же безвкусной, как и беседа. Не дождавшись десерта, она извинилась и поехала домой укладывать вещи.

Дома ее ждал сюрприз. Перед дверью стояла белая, перевязанная ярко-красной лентой коробка из цветочного магазина — в ней дюжина красных, с длинными стеблями, роз. И записка от руки:


"Я забыл, какая ты высокая.

И как я тебя люблю.

Томми"


Это было так естественно и вместе с тем так для нее неожиданно, что Салли, сев на тахту, схватила подушку, уткнулась в нее лицом и разрыдалась.

Как же это случилось, что она стала чужой самой себе — расчетливой, холодной женщиной? Откуда в ней уменье управлять другими людьми, используя даже друзей только для дела? Так, как использовала она на сей раз и Томми Картера. Боже, до чего она сделалась хитроумной! Как это произошло? Когда, с каких пор поселилась в ее душе эта черствость?…

Она скомкала мокрую от слез записку. Сейчас обо всем этом думать некогда. До того момента, когда Терри выдвинут на съезде партии в вице-президенты, всего пять дней. Потом, если он добьется власти, у нее будет время во всем разобраться. А пока она должна делать то, что должна. Только так она сможет завоевать мир. Иначе она его потеряет.


23.40.

Когда Рольф Петерсен вошел в свой номер, раздался телефонный звонок. Он закрыл за собой дверь, запер ее и подошел к продолжавшему трезвонить аппарату. Некоторое время он постоял над ним, затем снял трубку. Голос на другом конце провода произнес:

— Ты идиот! Дубина!

— Не мог до тебя дозвониться,— ответил Петерсен.— А хотелось, понимаешь ли, напомнить о себе. Вроде получилось?

— Заткнись. Больше не высовывайся,— продолжал голос.— Или считай, что ты конченый человек.

Трубка умолкла…

Загрузка...