Глава 3

— Где это я? — растерянно подумал Николай Семенович. — Я уже умер? Это со всеми так после смерти происходит? Или меня этот коновал так сильно током шарахнул, пытаясь запустить остановившееся сердце?

Вопросы полились рекой, и самым главным из них стал этот: А кто я такой, вообще?

Худые жилистые руки с пальцами, украшенными обкусанными грязными ногтями, никак не могли принадлежать ему. Николай Семенович ощупал себя, и пришел к неожиданному выводу. Он — молодой мужчина. В последнем он с чувством глубокого удовлетворения убедился, когда развязал веревку на немудреных портах и осмотрел свое хозяйство. Оно было в полном порядке, и, судя по горделивому положению этого самого хозяйства, сейчас было раннее утро. На вопрос «кто я?», ответ был получен быстро. Он был молодым парнем неизвестной наружности по имени Самослав. А еще он был человеком по имени Николай Семенович Мещеряков, который смотрел на происходящее, словно со стороны. По крайней мере, он совершенно точно знал, что если Самослав прямо сейчас не принесет воды и не разожжет костер, то хозяин немилосердно отдубасит его своей палкой.

— Само, паршивец! — услышал он рассерженный крик. — Вот я тебе задам!

— Уже бегу, хозяин! — Николай Семенович с любопытством слушал, как из его рта льется незнакомая речь, и как непривычно легкое упругое тело выскакивает из какой-то крытой телеги, хватает деревянное ведро и несется к реке, что была совсем рядом с их стоянкой.

Парень оказался простым до крайности, и Николай, чувствуя его мысли и желания, был безмерно удивлен. С одной стороны, мальчишка был неглуп, бойко лопотал на шести языках и знал счет в объеме первого класса. С другой, его желания были крайне незатейливы и крутились лишь вокруг еды и безделья. Собственно, есть он хотел всегда, даже, когда спал. Казалось, он вообще никогда не ел досыта. А потому, слегка заморив червячка, он искал возможность подремать так, чтобы не попасть под бдительное хозяйское око. Пока тело само, без участия разума тащило воду и разводило костер, чиркая ножом по кремню, Николай Семенович развил умственную активность, несвойственную ранее этому организму. Несомненно, это был то самый мальчишка, который ему снился, только сейчас он был существенно старше, лет шестнадцати. По крайней мере, такое мнение у него сложилось, когда он попытался увидеть свое отражение в ведре с водой. Это что же, он теперь попаданец, что ли? Так все нормальные попаданцы в сорок первый год проваливаются, а его в самые, что ни на есть, Темные века занесло. Никаких склонностей к волшебству он у себя не обнаружил, как не нашел рядом заботливого волшебника, который его всему этому волшебству научит. А вот воспоминания, что робко продирались из памяти мальчишки, не обрадовали абсолютно. Жилось ему тут откровенно хреново.

— Ленивый венд, — ворчал хозяин, доставая из кибитки мешочек с крупой. Еду рабам он не доверял. Съедят вмиг. Ведь жизнь приучает раба к тому, что думать о завтрашнем дне не нужно, об этом подумает хозяин. Дело раба — повиноваться. И эту нехитрую мысль Николай Семенович ощутил моментально, ведь она была основой жизни человека, в чье тело его занесла прихотливая воля судьбы. Он был рабом с малых лет, и хозяин стал ему если не отцом, то одним из самых близких людей на свете, за исключением стряпухи Венеранды, пожалуй. Та с самого начала была к Само чуть менее зла, чем все остальные люди вокруг. По крайней мере, когда она орала на него или колотила за украденную лепешку, то делала это без особой злобы. По-отечески скорее, для порядка.

Самослав сидел рядом с костром, и жадно смотрел на булькающий котелок, а Николай Семенович чувствовал, как личность мальчишки растворяется в нем без остатка, а он растворяется в ней. И теперь он и есть Самослав, и это он безумно проголодался. И пресная каша из разваренной крупы кажется ему пределом мечтаний. Главное, чтобы этой самой каши было побольше. Для него сейчас степень счастья измерялась количеством еды, что останется в котелке после хозяина. В то же время, он легко вспоминал подробности своей прошлой жизни, прожитой в двадцать первом веке. Этот парадокс погрузил Самослава в раздумья, и он пропустил окрик хозяина, который удивленно спросил:

— Ты не просишь есть. Ты где-то украл еду?

— Нет, хозяин, — бойко ответил Самослав. — Я вспоминал, какой сейчас год.

— Что? — Приск от неожиданности даже уронил на землю ложку, которую держал в руках. — Тебе это зачем?

— Так интересно же, — бесхитростно ответил Самослав, глядя на остатки каши с вожделением. По глазам торговца он уже догадался, что тот сыт, и мигом доел то, что Приск оставил ему. Мало! Растущему организму требовалось мясо, но таковое он видел последний раз полгода назад, когда обглодал говяжий мосол после гостей хозяина.

— Год тридцать пятый царствования короля Хлотаря, — растерянно ответил Приск. К сожалению, эта информация мало, что дала Самославу. Биографию местного правителя он помнил очень смутно. В памяти отложилось только то, что он начал править еще младенцем, когда убили его отца, короля Хильперика. — Шестой год, как он единственный король, благослови его святой Мартин.

— Значит, сейчас шестьсот девятнадцатый год, — задумался Само. Казнь Брунгильды крепко врезалась ему в память, и он запомнил этот день намертво. — А какие такие значительные события у нас в это время происходили? Да ни малейшего представления не имею!

— Что с тобой сегодня? — с беспокойством спросил его Приск. — Ты не заболел часом? Не вздумай сдохнуть, мы же едем в Ратисбону[8], где я еще возьму надежного переводчика с языка вендов!

— Нет-нет, хозяин, я в порядке, — спешно ответил Самослав. Нарываться на хозяйский подзатыльник или пинок ему не хотелось, а другого способа лечить своих рабов почтенный купец не признавал. Они ехали с купеческим обозом из бургундского Санса в далекую Баварию. Там Приск хотел прикупить партию славян, которых германцы должны были пригнать из весеннего похода. Не то, чтобы там нельзя было найти переводчика, скорее наоборот. Язык вендов там знал каждый второй. Приск не хотел платить этим людям, и он боялся, что его там попросту обманут.

— Одно разорение! — привычно запричитал Приск. — Ленивый прожорливый мальчишка, который, не приведи святой Мартин, помрет. Только сожрет до этого, как три монаха вместе взятых. А мне потом переводчика нанимать. Сплошные убытки!

— Я если и помру, то с голоду, — буркнул Самослав, думая, что хозяин не слышит. Он думал так напрасно, и все-таки заработал крепкую затрещину, на которые Приск никогда не скупился.

Почтенный купец считал себя слишком добрым хозяином и гордился тем, что почти никогда не пытал своих рабов и очень редко их убивал. Разве что только кого-нибудь из новичков-дикарей, которых привели из-за Рейна. Хотя, так он поступал скорее из-за жадности, а не из-за милосердия. Его величество Хлотарь II, казнив свою тетку Брунгильду, остановил бесконечную междоусобицу, и страна стала хорошеть, на глазах затягивая раны войны. Входили в силу новые сады и виноградные лозы, отстраивались сожженные деревни, а пустующие земли заселяли подросшие сыновья убитых отцов. Люди трех королевств благословляли своего государя, который подарил мир всей Франкии, хоть и развалилась она на Нейстрию, Бургундию и Австразию. Его величество перебил всех своих родственников, к вящей радости подданных, и тремя королевствами правил теперь единолично, имея в каждом из них своего майордома и штат чиновников. Так он договорился со знатью, которая устала от самовластья старой королевы Брунгильды. В стране был мир, она цвела и богатела, и только почтенный купец Приск нес убытки. Вместо покорных римских крестьян ему приходилось торговать вендами и германцами, а он ужасно этого не любил, с тоской вспоминая благословенные времена усобиц. Впрочем, сервы[9]из римлян на продажу тоже попадались, но заработок с этого был ничтожный, несравнимый с тем, что мог быть после войн прошлых лет. Тогда целые области пустели, а Приск с покойным отцом скупали у воинов крепких работников в треть цены и гнали на юг, в Прованс, где каждые десять лет вспыхивала эпидемия бубонной чумы, уносившая в могилу тысячи жизней. Рабочие руки там были нужны всегда. А потому почтенный купец считал свое ремесло наиважнейшим на свете и наиполезнейшим для своей страны. Ведь если бы не он, кто бы обрабатывал поля прекрасной Галлии? А теперь на него свалилась еще одна напасть. Неспешную поступь наступающего нового мира он чувствовал на своем кошельке. С каждым годом все больше крестьян разорялись и попадали в зависимость от знати, которой уже не требовались после этого рабы. Потому и приходилось купцу Приску ввязываться в сомнительные авантюры, подобные сегодняшней. Купить партию вендов, пригнать их в Марсель, и там продать имперским купцам, заработав вдвое от вложенных денег. Правда, из этой суммы придется вычесть расходы на охрану, поборы по дороге, еду для живого товара и стоимость умерших в пути. Остается совсем мало, святой Мартин тому свидетель. Да и иудейские купцы, которых было особенно много в портовых городах, давят не на шутку, ведь у них родня по всему Средиземноморью. Почтенный Приск не знал, что как только арабы перекроют морские пути, эти его конкуренты монополизируют работорговлю полностью, от устья Волги до Испании, и его семья лишится привычного источника дохода. Но и сейчас дела у Приска шли не лучшим образом, и приходилось рисковать, чтобы заработать на достойное приданое четырем дочерям.

Караван суетливо собирался в путь, и Само запряг в повозку мулов, флегматично жевавших сочную майскую траву. Мулы были упрямы до крайности, но беспредельно выносливы и неприхотливы. Они безропотно шагали день за днем, таща двух человек и их поклажу. Впрочем, иногда хозяин и сам садился на козлы, и правил повозкой, и тогда Самослав шел рядом, ведь безделье пагубно для раба. Путь от Санса до восточной границы баварских земель занимал месяц, и это если дождями не размоет дороги, если не нападут полудикие алеманы или не начнет шалить какой-нибудь местный граф, пользуясь тем, что в этой глуши никто никого искать не станет. Герцоги Баварии были почти независимы, и происходили из рода Агилольфингов, наследуя власть, словно короли. А потому в их землях тоже нужно было держать ухо востро, и опасаться засады. Впрочем, Приск, при всей своей жадности, еще не потерял разума. Он купил место в большом торговом караване, с которым шел крепкий отряд безземельных франков. С этим же караваном он рассчитывал вернуться назад, потратив на все месяца три, не больше.

— Поехали же, — занервничал хозяин. — Не вздумай оказаться в самом конце, можем отбиться. Тогда нам конец!

— Да, хозяин, — торопливо ответил ему Само, ткнув мула острой палкой. Ему тоже не улыбалось потеряться где-нибудь на лесной дороге.

Само глазел по сторонам так, словно видел все это впервые, хотя на самом деле так оно и было. Частично. А ведь мальчишка был в Баварии четыре раза, и ничего нового вокруг не происходило. Караван шел по землям Бургундии, страны, наименее пострадавшей в мясорубке последних сорока лет. Тут уже вовсю молились распятому богу, но по весне статую старой богини Кибелы все еще носят с песнями по полям. В таком деле, как борьба за урожай нет места легкомыслию. Один бог — хорошо, а несколько — лучше. Кто-нибудь, да поможет. Караван миновал богатую виллу, где голые по пояс сервы в коротких штанах-брэ провожали караван любопытным взглядом и снова возвращались к работе. Они не боялись толпы людей. Если бы это было где-нибудь в Шампани, то, едва завидев столб пыли на горизонте, они попрятались бы в кустах и не вышли оттуда, пока караван не пройдет мимо. А ведь сейчас было на редкость спокойное время, и страна наслаждалась мирной жизнью. Но слишком уж глубоко впитался страх в души людей. То победоносный король Сигиберт I приводил из-за Рейна толпы германцев-язычников, которые опустошали все земли, по которым шли. То король Хильперик мстил своему брату, и наносил ответный визит со своими франками. Обоих зарезали наемные убийцы, а дальше уже воевали их жены, дети, внуки и правнуки. Короли резали друг друга без всякой жалости, словно и не кровной родней были, а злейшими врагами. Хотя, положа руку на сердце, так оно и было. Истинными зверями в людском обличии были длинноволосые короли. Так все и шло, пока знатные люди не решили предать своего государя Сигиберта II и не вручили власть сыну Хильперика и Фредегонды, его величеству Хлотарю II, благослови его святой Мартин.

Николай Семенович, привыкший к бескрайним просторам Родины, к виноградникам юга, уходящим вдаль ровными рядами, смотрел на окружающие его поля и сады с легкой усмешкой. Все было как-то … убого, что ли… А ведь это плодороднейшая Франция, земли которой не шли ни в какое сравнение с полем отца Самослава, что было разбито на месте сожженного леса. Дальше пошли деревеньки вольных крестьян, которые были одеты в грубые рубахи помимо коротких штанов. Разбросанные в беспорядке домики под соломенными крышами не слишком отличались по размеру от тех, в котором жил в детстве Самослав. Там, где жили франки, хозяйства были побогаче, и дома были окружены службами. Тут были и загоны для волов, и амбары для зерна, и навесы, где это зерно сушилось. Такие хутора тоже не были редкостью, и бабы там ходили сытые и важные, цепляя жадный глаз Само развесистой тяжестью грудей. А чего такой бабе не важничать, ежели тот, кто свободную женщину просто за руку схватит, пятнадцать солидов по суду заплатить должен будет. А это пять коров добрых, целое богатство для простого человека. А ежели раб на свободную женщину покусится, то убьют его, как последнюю собаку.

— Хозяин, хозяин! — почтительно спросил Само у купца, дремавшего на козлах под неспешную поступь мулов.

— Чего тебе? — недовольно спросил тот, но недовольство было напускным. Приску было безумно скучно в дороге, где миля шла за милей, а по сторонам чередовался лес и зеленеющие поля.

— Хозяин, а почему все рабы от хозяев не убегут? Ведь на воле куда лучше, — спросил Само, уставив на купца чистый и наивный взгляд. А увидев, как разгорается гнев купца, добавил: — Не у всех же такой добрый хозяин, как у меня.

Гнев купца погас. Он не мог долго сердиться на этого мальчишку, уж слишком незлобив и безобиден тот был. Да и языки схватывал на лету, освоив помимо «мужицкой»[10] латыни языки франков и других германцев, говоры которых отличались довольно сильно. А при торговле вендами мальчишка был и вовсе незаменим, втираясь в доверие к своим землякам. Он мог утешить молодуху, потерявшую мужа, и та покорно шла дальше, веря улыбчивому пареньку, который обещал, что впереди ее ждет просто райская жизнь. Он мог взять за руку мальчишку, потерявшего родителей, и плести ему какую-нибудь чепуху, отвлекая того от горестных мыслей. Приск очень дорожил своим рабом, и частенько спускал ему мелкие прегрешения.

— Да некуда им бежать, — удивился купец. — Ну, вот представь, куда баба из вендов побежит, к примеру, из Бордо? Тут же у любого встречного вопрос возникнет, а чего это одинокая женщина, которая правильную речь не знает, одна по дорогам шатается. Ее же каждый свободный человек схватить должен и к графу отвести. А тот накажет и передаст хозяину. За укрывательство чужого раба такой штраф полагается, что дешевле трех новых сервов купить. А по лесам долго не побегаешь, есть же надо что-то.

— Да-а, — задумался Само, который решил такого рода вопросами восполнить пробелы в знании местной жизни. В памяти мальчишки-раба информации было совсем немного, потому что круг его интересов был предельно узок. — И, правда, — протянул парнишка. Надежда на побег стала призрачной. При всей простоте местной жизни каждый чужак был как на ладони, и добраться домой через густонаселенную страну беглому рабу было практически невозможно. Вот он и получил ответ на самый важный для него вопрос.

— А тебе это зачем? — подозрительно спросил Приск. — Не то бежать задумал? Я вот тебе задам сейчас, паршивец! Ты сегодня странный какой-то.

— Нет-нет, хозяин, что ты! — замахал Само руками. — Я у тебя как сыр в масле катаюсь. Я вспоминаю последнюю партию вендов, что на добычу камня для нового монастыря продали. Кому охота целый день киркой и молотом махать?

— Да, этих язычников, почитай, на верную смерть отправили, — нехотя признал Приск. — Если пять лет там протянут, то это чудо будет. Значит, так им милостивый господь отмерил. Значит, грешили много в этой жизни. Те, кто на императорских дромонах[11]весла тягают, еще меньше живут. Да ты и сам знаешь, вендов почти всех туда и продаем. В поле они работать не хотят, все норовят сбежать.

— Я пойду посмотрю, что там впереди, — нетерпеливо сказал Само, а хозяин милостиво кивнул, снова погружаюсь в дрёму. Бежать тут все равно было некуда, да и незачем. Мальчишка прав. Такого доброго хозяина, как он еще поискать.

А Самослав легкой рысцой потрусил в голову каравана, жадно осматривая свежим взглядом то, что видел не один десяток раз. Ведь он вырос в дороге, служа хозяину для всяких надобностей. Он знал, что впереди, в миле от каравана, десяток всадников осматривал дорогу, чтобы убедиться в отсутствии засады. Такой же отряд скакал сзади. Наемники франки шли в центре, удивляя окружающих необычным видом. Суровые парни с чисто выбритыми затылками и собранными в хвост на макушке рыжеватыми волосами выделялись в любой толпе. Само знал, что для них показать голый затылок врагу считалось страшным позором. Воины носили зеленые плащи с красной оторочкой, рубахи, обшитые разноцветной тесьмой, штаны и кожаные чулки, которые крепились к ноге перекрещенными лентами. На спине франки тащили круглые щиты и дротики-ангоны, которые метали мастерски. У многих на поясе был меч и легкий топор-франциска. Умелые ребята, отметил мальчишка опытным взглядом, вся снасть подогнана так, словно это вторая кожа. Войной на жизнь зарабатывают. А поскольку войны поутихли, перебиваются охраной караванов. Им бы на землю осесть, да видно, не по ним крестьянская жизнь. Им мечом махать привычнее, чем коров пасти и зерно растить. Не люди — волки, сильные и безжалостные. Удар франкской пехоты редко какая армия могла сдержать, уж больно страшен был ее натиск. И только аварские всадники били этих германцев раз за разом, безнаказанно расстреливая в бесконечной конной карусели.

Остальные же в караване были похожи на купца Приска. Телега с товаром, пара слуг да хозяин, что рассчитывал закупиться на беспокойном славянском приграничье. Кто шел за мехом, кто за медом, а кое-кто, как и хозяин, рассчитывал поживиться рабами. В Ратисбоне был отличный рынок, куда и гнали живой товар из земель вендов. Гнали авары, гнали баварцы, гнали и сами славяне, что стало в свое время для Само неприятным открытием. Впрочем, он уже ничему не удивлялся. Ведь великое славянское братство существует только в фантазиях очень добрых и наивных людей, к которым мальчишка Самослав не относился. Он был сыном своего времени, которому пришлось повзрослеть очень и очень рано.

Они миновали древний Аргенторат, который алеманы назвали Штрасбургом[12]. «Город у дороги» на их наречии. Старая римская крепость была когда-то давно разрушена гуннами Аттилы, и от имперской старины тут не осталось почти ничего. Только стены были сложены из обломков римских домов, как и по всей Галлии, где величественные руины споро разбирали на кирпич все кому не лень. Не пропадать же добру. Тут заканчивались спокойные земли, как заканчивалась власть христианских епископов, уступая место древним германским богам. Город жил торговлей между старым римским миром и племенами за Рейном, где все было так же, как сотни лет назад. Полудикие племена язычников германцев и вендов жили небольшими общинами, лишь иногда ставя городища там, где это требовалось для обороны или торговли. С Штрасбурге купец нанял двух плечистых франков-рипуариев[13]. Дорога была слишком опасна, как опасен был товар, который они погонят назад. Здесь же наемники стоили куда дешевле, чем в Бургундии, и бойцами были отменными, не чета изнеженным римлянам из благодатных южных земель.

Через Рейн караван переправился на плотах, и купцы очутились в землях, где спать нужно было в полглаза. Франки деловито проверили оружие, подтянули ремни и ленты на голенях. В бою любая мелочь может стоить жизни. Заночевать решили тут же, на берегу, и выйти с рассветом. Осталось всего две недели пути.

Загрузка...