Курлышка

Курлышка в небе

Включили радио, и в комнате зазвучал приятный баритон дяди Сени:

— Открываем сатирическую страничку: «Люди — жать, а они с поля бежать».

— Вот именно, — усмехнулся папа и выдернул вилку из розетки. — Вчера директор совхоза меня остановил. «Твой свояк, говорит, заявление подал. „По состоянию здоровья жены“. Ты бы уговорил его всё-таки остаться». — «Свояк-то, говорю, мой, да ум у него свой».

— Похоже, нигде они себе места не нагреют, — вздохнула мама.

Подмёрзшая земля звенела под ногами. Смолк на полях гул комбайнов, иссяк поток машин на дорогах, лишь мачты в степи вели свою привычную перекличку: «Идёшь?» — «Иду-у-у…»

На подстанцию то и дело приезжали разные люди, что-то вымеряли, высчитывали, и уже со дня на день должна была прибыть строительная механизированная колонна.

— Папа, а подружки у меня теперь будут? Ты узнавал, есть у них дети, у тех, кто сюда приедет?

— Будут, будут, — отмахивался папа.

— Нет, ты точно узнай, девочки или мальчики и сколько им лет.

Мама и Даша помогали родственникам укладываться в дорогу. Как всегда, больше всех суетился дядя Сеня:

— Вот мы сейчас чемодан коленкой примнём, он и закроется… А фотокарточка почему валяется? Это же я с сазаном… Фаечка, где у нас альбом?

— Ах, Сеня, ну что ты со своим сазаном? Тут кастрюли в ящик не помещаются.

— Сейчас мы кастрюля в кастрюлю. Идеально!

— Вот, Наташа… — тётя Фая держала в руках воздушное платье с блёстками. — Возьми, Даше к Новому году пригодится. Ушьёшь, укоротишь…

— Не надо, Фаечка, — почему-то испугалась мама. — Я Даше сошью, если потребуется. Пусть Але будет память.

Аля стояла у окна, прижавшись лбом к стеклу. Накануне она уже не ходила в школу. А там был праздник Урожая. Гремел оркестр, вручали премии. Иван Филимонович передал Клаве Сивцовой большую коробку, перевязанную красной лентой, и она гордо сошла со сцены. Её окружили подружки.

— Идём посмотрим, что ей подарили, — потянула Галя Дашу.

Подошла и Анна Матвеевна, поздравила Клаву.

— Девочки, что-то я Али не вижу.

— А она уезжает. Уже документы забрала.

— Какая жалость… Я думала, это просто разговоры.

— Невелика потеря, — заметила Клава. — Только и делов было — с нею нянчиться.

Анна Матвеевна огорчилась:

— Клава, Клава, зачем ты так? Аля — твоя подруга.

Клава фыркнула, поморщилась:

— Моя подруга? Эта кривляка, белоручка?..

И тут возмутилась не только учительница, но и десятиклассницы, стоявшие вокруг:

— Как тебе не стыдно, Клавка… Она же старалась, только не всегда получалось у неё.

— А малыши её как любят!

— Про кого это вы? — спросил подошедший Иван Филимонович. — А, про Алю… Славный человек, добрая душа…

…Вещи были увязаны.

— Кому квартиру передаете? — спросила мама.

— Темиру-экономисту. К нему жена приезжает на днях с ребёнком и братишкой, — сказал дядя Сеня.

— Значит, в этой квартире будет жить Айдос… — порадовалась Даша и тут же опять загрустила: «Аля, Аля…» Она подошла к сестре, уткнулась носом ей в плечо: — Как же Курлышка-то без тебя?

Аля повернулась к Даше, стиснула её щёки ладонями.

— А ты знаешь, Даша, мы ведь одинаковые с Курлышкой… Он от стаи отбился, и у меня… Ну ты понимаешь: нет у меня друзей.

— А я? Разве не друг тебе?

— Ты — сестрёнка моя любимая… А друзья… Это…

И вдруг на улице раздалось громкое:

— Аля! А-ля!

Аля вздрогнула, выглянула в окно и просияла: там, на улице, перед домом, собрался весь десятый «А». Лишь Клавы Сивцовой не было видно.

Солнце теперь всходило поздно, лучи его едва пробивались из-за горизонта, а Даша вышла с портфелем на крыльцо. Листья облетели, только у тополей оставались на макушках растрёпанные вихры. Цепь у Лапика заиндевела, вода в поилке у кур взялась ледком, и Курлышка разбивал её клювом.

— Ты, Курлышка, не горюй, — сказала Даша. — Аля к нам обязательно вернётся. Она обещала…

В небе послышалось курлыканье журавлей. Запоздалый клин летел необычно медленно и низко, и таким властно призывным был его крик, что Курлышка заметался.

«Кур-р-р!» — С каким-то отчаянием оглянувшись на Дашу, журавль захлопал крыльями и побежал по двору, всё быстрей и быстрей, потом с силой оттолкнулся от земли ногами, откинул их назад, вытянул шею…

— Курлышка, куда ты? Курлышка, вернись!

С горестным криком Курлышка сделал над подстанцией два круга и полетел догонять журавлиный клин.

— Курлышка-а-а!.. — Даша бежала следом по хрусткой от мороза траве, потом по стерне убранного поля. Упала, ушибла коленку, а когда поднялась, Курлышку уже невозможно было отличить от других журавлей стаи.

Говорила же, говорила тётя Фая: надо было подрезать ему крылья, тогда бы он не улетел.

Солнце взошло, но как будто стало ещё холоднее. Порывистый ветер леденил лицо. Чулок был порван, коленка кровоточила, и в школу Даша уже опоздала. Она стояла посреди поля, пытаясь удержать взглядом тающий в небе клин… В какой-то миг он всё-таки ускользнул у неё из глаз — осталось небо, холодное, неприветливое. Глотая слёзы, прихрамывая, Даша побрела домой.

Всё было так, словно и не случилось ничего. Гудели трансформаторы; из дежурки доносился голос папы — он говорил по рации; мама на крыльце обувала Николку.

— Даша, что с тобой? Где ты так расшиблась?

— Курлышка улетел. Я гналась, гналась…

— Улетел-таки! — всплеснула руками мама, и Николка захныкал:

— Кулиска… Где кулиска?..

Даша хотела бежать в дежурку, чтобы сказать папе, но он сам вышел на крыльцо:

— Мехколонна-то уже в «Тополином»! Вот-вот здесь будет.

— Ой, — встрепенулась Даша, но тут же сникла: — Папа, а Курлышка-то улетел.

— Вот оно что… — Папа наклонился к Даше, заглянул в глаза. — Да плакать-то зачем? Неужели ты хотела, чтобы он всю жизнь с курами в пыли рылся!

А ведь и в самом деле… Даша попыталась и уже не смогла представить Курлышку на земле, среди кур. Ведь она только что видела его уже совсем другим: вольной птицей в дружной журавлиной стае.

— Иди умойся, — говорил папа. — Сейчас будем гостей встречать. Гляди-ка, уже показались.

По шоссе от «Тополиного» двигались к подстанции бульдозеры, экскаваторы, машины, а чуть отстав от них, тракторы тащили вагончики для жилья. Папа подхватил Николку на руки, и вся семья вышла за калитку.