Курсант. На Берлин

Глава одиннадцатая Я, вновь следуя народной мудрости, прихожу к выводу, что под лежачий камень водичка точно не польется

— Свобода действий? — Эско Риекки громко хмыкнул. Не знаю, что уж его так развеселило в моих словах. Я, например, был максимально серьезен в этот момент. — Алексей, ты хочешь свободы действий? Мне не послышалось?

Начальник сыскной полиции, с которым мы находились в гостиничном номере, встал с дивана и подошел к креслу. В кресле, само собой, сидел я. Нас в гостиной было двое. Почти тесная дружеская компания. Ну если не считать, конечно, еще парочки сыскарей за дверью и одного слухача за картиной.

Риекки упёрся руками о подлокотники, наклонился вперед, то есть прямо ко мне, а затем повернул голову в сторону, приблизив ухо. Мясистое, похожее на пельмень. Из-за лысой башки полковника сходство с пельменем было просто фантастическим.

— Повтори-ка. Возможно, я плохо расслышал, Алексей. Ты хочешь свободы действий. Ты. Сбежавший из Советского союза недочекист, так и не сделавший карьеру разведчика. Человек, который уже предал одних хозяев, а значит, вполне способный предать других. Ну-ка повтори, Алексей. Мне показалось, ты заявил, что тебе нужна свобода действий?

Интонация у Эско в этот момент была исключительно мерзкая. Вернее, он-то хотел придать своим словам саркастически-иронического окраса. Но… Скажем прямо, не его это конек. Не его.

— Вам не показалось, господин полковник. И прекратите кривляться. Не надо строить из себя — меня. Это моя роль, изображать чудака и клоуна. А вам она совсем не идет. — Ответил я Риекки в достаточно резкой форме.

Прямо выбесил он меня, честное слово. Ты погляди, расслабился в конец. Решил, будто может со мной вести себя подобным образом. Как говорит Подкидыш, в тех институтах, где вы учились, мы преподавали. Ставить на место сильно много о себе возомнивших — умеем.

А еще, не люблю, когда нарушают личные границы, да еще столь хамским способом. Думал, только чекисты страдают подобной хренью. Те вечно любят чем-нибудь в рожу ткнуть. Правда, как-то чаще делают это кулаками. Уши мне в лицо еще никто не совал.

Это чертово ухо маячило прямо перед носом, ужасно раздражая. Оно было настолько близко, что мои глаза против воли собрались в кучу к переносице.

Я без какого-либо почтения, достаточно грубо оттолкнул Эско, который, наклонившись, замер рядом со мной, изображая то ли глухого, то ли тупого, то ли просто издеваясь. Полковника из-за моего движения качнуло в сторону. Но он не упал, удержался на ногах. Хотя, лицо у Риекки вытянулось. Видимо, не ожидал от меня такой прыти.

Да потому что не надо устраивать вот это меряние пиписьками. Моя-то один чёрт побольше будет. Ну… В переносном смысле.

Желание избавиться от слишком жесткого контроля со стороны сыскной полиции, выглядело с моей точки зрения вполне нормальным. Особенно если учесть, что все три дня, минувшие после идиотского покушения на Мюллера, я чувствовал себя ребенком в детском саду. Причем, непослушным ребенком, за которым след в след бегает весь персонал, начиная от нянечек и заканчивая заведующей.

А! Ну и доктор. Конечно. Доктор с его утренними посещениями и уколами. Тот вообще каждый день настолько искренне удивлялся, когда заходил в номер, что я в ответ не знал, как реагировать.

— Алексей! Прекрасно выглядите! Удивлён. Удивлён…– Повторял врач одну и ту же фразу.

Будто на самом деле, прибалтийский эскулап рассчитывал на что-то другое. Я даже начал сомневаться, антибиотики ли он мне колет. Может, травит, сволочь, на самом деле.

В общем, обложили со всех сторон. Только что в туалет не провожали. И то, не факт. Может, я просто еще не нашел, каким образом они подглядывают и там. Финские изврашенцы.

Люди Риекки не то, чтоб не скрывались. Ни фига подобного. Они вообще не оставляли меня в покое ни на минуту, буквально выпячивая свое присутствие. Даже ночью я слышал, как по коридору вышагивает очередной «охранник». Под окнами, кстати, тоже. Видимо, Риекки прикинул одно к другому и догадался, каким образом я в первую ночь оказался в номере, минуя холл и центральный вход.

Конечно, всему этому придавался вид заботы о моем здоровье. Мол, имеется строгий приказ господина оберштурмбаннфюрера, который велел беречь драгоценное тело своего спасителя до полного выздоровления.

Однако я прекрасно понимал, на самом деле Риекки просто перестраховывается. Он боится оставлять меня одного, потому что не знает, чего ждать. Вот и держит поблизости сразу несколько человек. И еще в его глазах я видел надежду. Огромную. На то, что скоро проблемный русский уедет из Финляндии и он этого русского больше никогда не увидит.

В принципе, черт бы с ними, с его сыскарями, но в некоторых моментах их присутствие доставляло массу неудобств. Даже откровенно мешало.

Например, люди Риекки едва ли не под ручку сопровождали меня в прогулках по Хельсинки. Вернее, сопровождали нас. Я выходил из гостиницы только с Ольгой.

Ольга…Это единственный момент, который действительно радовал. Пошел процесс сближения. Мы каждый день отправлялись в парк, который находился напротив гостиницы, и проводили там по два-три часа. Просто прохаживались по аллеям, сидели на скамейках. Выглядел наш променад, конечно… Смех один.

Впереди, не торопясь, двигались я и Чехова, на расстоянии нескольких метров от нас топали сыскари. Обычно в количестве двух штук.

Ольгу это ужасно веселило.

— Знаешь, Алексей, мне кажется, будто господа полицейские выполняют роль дуэний. Следят за твоей честью. Опасаются, как бы я не оставила на твоей репутации несколько пятен. — Смеялась Чехова каждый раз, когда мы, дойдя до конца аллеи, разворачивались в обратную сторону и нос к носу сталкивались с парочкой хмурых мужчин, не успевших вовремя оказаться за нашими спинами.

Мужчины суетливо отскакивали в сторону, позволяя нам пройти, а затем снова пристраивались сзади.

— Тебе смешно. Мне — хоть плачь. Я за всю свою жизнь ни разу не находился под столь бдительным контролем. Может, сбежим? — Отвечал я актрисе, на что она реагировала еще более громким смехом. Мол, дурачок, куда бежать? Кто тебе даст?

Кстати, мы с госпожой Чеховой в первый же день после покушения, когда она явилась в номер, перешли на «ты». Актриса сама так решила.

А еще мы…даже не знаю, как точнее назвать…подружились.

Конечно, формулировка «подружились» по отношению к красивой женщине звучит несколько странно и даже нелепо, но наше с ней общение выглядело именно так. Хотя я с огромным удовольствием формат дружбы сменил бы на что-нибудь приятное.

Тем более, за эти дни, благодаря нашим встречам, я действительно начал испытывать некое подобие увлечения и даже лёгкой влюбленности. Все-таки, Ольга — особая женщина. Именно про таких, наверное, говорят — в ней есть порода.

Начиная с того дня, когда она появилась на пороге номера, мы проводили много времени вместе. Утром, после посещения врача, завтракали в ресторане отеля, потом уходили в парк.

Все наше общение, естественно, прикрывалось ностальгией по России. Ностальгией Чеховой, естественно. Я-то ещё не успел соскучиться.

Ольга в первый же день попыталась расспросить меня о Родине. Но я решил сразу расставить все точки над «и». Поведал Чеховой печальную историю своей жизни.

Мол, сознательные, и не очень, годы провел в детском доме. Ничего толком не видел. Ничего толком не знаю. По сути это была чистая правда. Ну что я ей расскажу? Как прекрасно бегать кругами среди берёзок по территории секретной школы? Или блесну парочкой выражений Шипко из разряда «в рот те ноги»?

О жизни в Союзе образца 30-х годов мне особо нечем было поделиться. И тут память деда вообще не поможет. Он сам ни черта кроме детского дома не видел. Поэтому, я ненавязчиво передал инициативу в наших беседах Чеховой.

Вот ей действительно было о чем поведать. Она развлекала меня историями о юности, о театре, о своей тётушке, тоже Ольге и тоже Чеховой. Той самой, которая была супругой Антона Павловича. Вспоминала Российскую Империю, дворян, свой круг общения, театральные байки.

В общем, говорила моя спутница, а я слушал. Внимательно. Тем более, по сюжету мы вот-вот должны были перейти к тому периоду ее жизни, который уже связан с Германией. А это, пожалуй, крайне любопытный момент.

На самом деле, в случае с актрисой помогло покушение, устроенное Клячиным. Прямо не дядя Коля, а Дедушка Мороз. С Мюллером свел, с Чеховой свел. Пусть косвенно, но тем не менее.

Как оказалось, она узнала о случившемся и по этой причине явилась в номер, чтоб справиться о здоровье. Я не стал уточнять, у кого узнала. И без всяких вопросов понятно.

Просто Чехова вообще не интересовалась моим побегом из Союза. А это, как минимум, странно. То есть, левый, не имеющий отношения ни к сыскной полиции, ни к Мюллеру, человек, непременно спросил бы, Леха, а ты как вообще оказался в Хельсинки? Ни черта подобного. Чехова вела себя так, будто я вообще живу в Финляндии давным-давно. Соответственно, она прекрасно знала, когда и каким образом я попал в эту страну.

Именно поэтому, спустя три дня нашей дружбы, чудесных прогулок и милых бесед, я на сто процентов понял одно. Ее ко мне приставили. Так можно сказать. Ну или, если выражаться более мягко, убедительно попросили.

Думаю, с помощью актрисы Мюллер захотел понаблюдать за мной прежде, чем встретиться лично. Посмотреть ее глазами на потенциального «друга» Третьего Рейха.

Возможно, сильно посвещать Чехову в подробности он не стал. Просто обозначил, мол, есть вот такой загадочный тип, надо с ним пообщаться, разговорить. Вдруг что-нибудь выскочит интересненькое. Все-таки приятные беседы с красивой женщиной вполне неплохо развязывают мужские языки. Тем более, я в глазах окружающих выгляжу молодым, нахрапистым и горячим.

Единственное, что радовало, Ольга явно не из тех особ, которые поступают каким-либо образом вопреки своим желаниям. То есть, в данном случае «просьба» Мюллера совпала с личным интересом актрисы. Не будь я ей симпатичен, уверен, она послала бы господина оберштурмбаннфюрера к чёртовой матери без малейших сомнений. И это, конечно, было приятно. Имею в виду, приятно нравится столь привлекательной даме.

Впрочем, на данный момент меня весь расклад устраивал. Я улыбался, кивал, ухаживал, делал комплименты, периодически смотрел влюблённым взглядом. Тем более, с Чеховой вообще не сложно изображать увлечённость. Она действительно хороша во всех смыслах слова.

Ну и конечно, я планировал завербовать Ольгу, как и было велено Панасычем. Чуть позже. Как говорится, всему свое время…

К тому же, сейчас меня гораздо сильнее волновал Клячин.

Чем больше я думал о его воскрешении, тем поганее становилось на душе. Не в плане моральных терзаний. Нет. Из-за нехороших подозрений и столь же нехорошего предчувствия.

Ладно, Шипко сбрехал. Черт с ним. Не сказал правды о Клячине. Возможно, из-за опасений, что я вместо дела ударюсь в личную месть. Панасыч ведь не в курсе, мне как-то все равно на факт участия Клячина в гибели прабабки. Хреново, конечно, звучит, но так и есть. Я её не знал. Для меня она — мать деда. Не моя. Мы, конечно, с дедулей окончательно стали одной личностью, но с ума я не сошёл. Его предыдущую жизнь со своей не путаю.

Однако сам факт бодрого здравия Николая Николаевича нервировал достаточно сильно. Он знает о тайнике Сергея Витцке. Он знает, что я знаю о тайнике. Мы оба знаем, что Клячин преследует свои цели. А они вряд ли изменились.

Думаю, дядю Колю по-прежнему интересует архив, в котором имеется компромат на первых лиц Советского Союза, включая Бекетова и Берию. А там, чем черт не шутит, может, и на самое главное лицо.

Я помню, как в одном из снов Сергей Витцке разговаривал с высоким худым человеком. Создателем то ли мелафона, то ли кселафона. С тем, кто привез документы. И мужик отчетливо упомянул некое завещание Ленина. В оригинале. Может, с личной подписью, не знаю. Может с отпечатками пальцев. Не важно. Главное — суть. Если оригинал завещания спрятали, там явно что-то интересное.

Ну и, конечно, бриллианты. Подозреваю, если камешки перевести в денежный эквивалент, Клячин сможет не только скрыться из-под бдительного ока чекистов, но и приобрести себе личный остров где-нибудь на Карибах, окружить его охраной и благополучно жить до старости. Можно сколько угодно рассуждать, мол, времена сейчас не те, советские граждане не продаются, бла-бла-бла. Хрен там. Всегда деньги решали многие вопросы. Разница заключается лишь в обозначенном ценнике и сложности реализации.

Просто, когда я думал обо всей ситуации с дядей Колей, во мне крепла определённая уверенность. Он сотрудничает с НКВД, да. Это факт. Выполняет прямые приказы. Иначе его бы тут не было. Делает вид, будто хочет искупить ошибку кровью. Да и потом, там ошибка — такое себе. Подумаешь, хотел угробить Панасыча и меня. Это всегда можно объяснить желанием уничтожить вражескую гидру. Сейчас время такое. Слова «диверсант» и «шпион» оправдывают многое. Но в отличие от чекистов, я понимал самое главное.

НКВДшники думают, будто используют Клячина в своих целях, а это далеко не факт. Скорее всего, он сам использует их в своих целях. Как только получит архив и бриллианты, покажет своим «коллегам» такую Кузькину мать, что они охренеют.

В общем, гадать можно сколько угодно. Все равно по факту я понятия не имею, почему его оставили в живых, почему он оказался здесь, в Хельсинки, почему стрелял в Мюллера.

В любом случае, хорошего в этом мало. Если говорить конкретно — ни черта хорошего. Я теперь не так наивен и отлично представляю, на что способен дядя Коля.

Пусть чекисты его используют как пешку в своих планах. Ок. Но недооценивать Николая Николаевича нельзя. Чтоб спасти свою задницу он сделает, что угодно. Пойдет на любые условия. Однако, это закончится ровно в тот момент, когда дядя Коля увидит крохотную, маленькую, еле заметную лазейку, через которую сможет выбраться.

Но и это не столь важно. Меня интересует другое. Мне нужно знать правду. Как Клячин остался жив и на каких условиях он вписался в историю с Мюллером. Не ради самого дяди Коли. Хрен бы с ним. Ради себя. Потому как воскрешение Николая Николаевича заставило меня сомневаться в Панасыче. Ну и соответственно, во всем остальном тоже. А я не хочу больше бродить в темноте.

И еще имелся нюанс. Я чувствовал, Клячин где-то рядом. Кожей чувствовал. У меня прямо как у пса, холка вставала дыбом, едва выходил на улицу. Дядя Коля наблюдает за мной со стороны, могу поклясться в этом хоть на Библии, хоть на конституции СССР.

Естественно, пока рядом оттирается половина сыскной полиции, проявить себя он не сможет. Хотя, явно собирается. Иначе на черта чекисту, покушавшемуся на Мюллера, находящемуся в розыске по всей Финляндии, рисковать настолько сильно. Он просто ждёт удачного момента. Вот и все.

Соответственно, через три дня стало понятно, пора снова поговорить с Эско Риекки. Он, кстати, после того, как я бессовестным образом вызвал его в номер через слухача, взял и обиделся. Сначала, правда, прибежал, накричал, ногами потопал, слюной побрызгал. Мол, у него столько дел, столько дел! И какого черта я вообще не лежу в постели, как любой нормальный подстреленный человек⁈

В общем, разошелся не на шутку. А я всего лишь хотел выяснить подробности покушения. Нервный какой-то финн мне достался. Но… Если и дальше буду везде ходить с сыскарями, Клячин не объявится. А там я уже в Германию уструячу. Короче, нет времени.

Мы с Ольгой как раз вернулись с очередной поогулки. Я проводил ее до номера, а затем отправился к себе. Решил снова воспользоваться лучшим способом связи с Риекки. Он, этот способ, работает на «ура». Правда, боюсь, господину полковнику не понравится, но что же делать. Жизнь — сложная штука. Начальник сыскной полиции итак два дня наслаждается покоем, не встречаясь со мной. Нельзя, а то быстро к хорошему привыкнет.

Вошел в номер и прямо от входной двери, промаршировал в спальню.

— Эй! Милейший! Передайте господину Риекки, я умираю. Смерть моя близка. Сейчас упаду, буду валяться по полу в корчах. А вас потом уволят, кстати. Так что бегом несите весть начальству. Пусть срочно дует сюда. Хочу сделать важное признание. — Громко крикнул я, отодвинув картину.

Полковник явился буквально через полчаса и выглядел, мягко говоря, недовольным.

— Я тебе кто, не пойму? Собака? В прошлый раз ты хотел срочной встречи. Я думал, и правда что-то случилось. А ты всего лишь любопытство проявил. Расспрашивал меня о неизвестном стрелке. — Начал он прямо с порога.

— Ну что вы⁈ Откуда столь нелепые мысли? Собака… Были бы вы собакой, я бы относился к вам с бо́льшей симпатией.

Эско хмыкнул, а затем прошел мимо меня к дивану. Не снимая пальто, плюхнулся на мягкие подушки. Только пуговицы расстегнул и распахнул по́лы.

Я решил, раз настроение у начальника сыскной полиции все равно поганое, испортить его вряд ли получится. Поэтому сходу рубанул полковнику в лоб, что именно мне от него нужно. Потребовал свободы действий.

Реакция Риекки оказалась немного иная, не та, которую я ожидал. Эско не разозлился, а принялся кривляться. Мало того уши тут свои суёт всем подряд, так еще после того, как я оттолкнул его в сторону, он вдруг несколько раз хохотнул. Похоже, нервы ни к черту у мужика.

— Что смешного, господин полковник? — Поинтересовался я.

— Алексей, давай поясню тебе кое-какие нюансы. Три дня назад некто очень шустрый пытался убить оберштурмбаннфюрера СС. И чтоб ты понимал, насколько это неожиданно, о прибытии господина Мюллера стало известно… В день прибытия! Представляешь? То есть времени на подготовку и организацию покушения не было совсем. И вот меня очень, очень интересует вопрос. Кто это был? Поиском ответа сейчас занята бо́льшая часть моих людей. Они прочёсывают всю территорию страны. Соображаешь? Не всю территорию Хельсинки. Страны! И это не преувеличение, Алексей. А ты заявляешь, будто тебе нужна свобода действий. То есть, по итогу я получу двойную головную боль. Помимо поиска неизвестного стрелка, у меня добавиться вероятность новых проблем, но уже от тебя. Ни минуты не сомневаюсь, проблемы точно будут.

— Ну почему же проблемы? — Я пожал плечами. — Вы не дослушали до конца. Вдруг это отличное предложение.

— Так… Хорошо. И зачем тебе свобода действий? Давай начнём с такого вопроса.

— Хочу разыскать человека, который стрелял в оберштурмбаннфюрера. Вернее, если говорит более точно, хочу, чтоб он меня разыскал.

Эско минут пять сидел молча. Просто таращился на меня тяжёлым взглядом. В его голове очевидно происходил серьезный мыслительный процесс. Начальник сыскной полиции сообразил, я неспроста делаю подобные заявления, и от этой догадки ему с каждой секундой становилось хреново.

— О как…и зачем стрелку это? — Осторожно поинтересовался Риекки.

Хотя по его хмурому взгляду было вполне понятно, он уже сам додумал ответ.

— Потому что мы знакомы. Этот человек убил мою мать. И он знает, что я в курсе его непосредственной вины в ее смерти. — Ответил я господину полковнику с абсолютно невинным выражением лица.