Кыпчаки в истории средневекового Казахстана

Формы хозяйства у кыпчаков

Согласно показаниям средневековых информаторов и данным археологических исследований, жители Дешт-и Кыпчака выглядели наиболее кочевым народом среди многих этносов и этнических групп Евразийских степей. Кочевой образ жизни кыпчаков неумолимо накладывал на их психологию, мировоззрение настолько глубокий отпечаток, что они и де представляли себе другого образа жизни. В этой связи можно привести в качестве образца один из ярких примеров, свидетельствующих о чрезвычайно глубоком проникновении в сознание кочевников особенностей их хозяйственно-культурной деятельности, а следовательно, осознании собственного отличия от жизни других народов, что находит своё концентрированное выражение в противопоставлении мы — они: «Мы — жители степи. У нас нет ни редких, ни дорогих вещей, ни товаров, главное наше богатство состоит в лошадях: мясо и кожа их служит нам лучшей пищей и одеждою, а приятнейший напиток для нас — молоко их и то, что из него приготовляется, в земле нашей нет ни садов, ни зданий; места наших развлечений — пастбища скота и табуны лошадей, и мы ходим к табунам любоваться зрелищами коней»[877].

Сказанное можно проиллюстрировать. На обширнейшей территории Казахстана кочевой тип хозяйственной деятельности, господствовавший с начала I тыс. до н.э., носил экстенсивный характер. «Население обитает в юртах и кочует летом и зимой по пастбищам, лугам и около вод. Их богатство… овцы. Их пища — летом молоко, а зимой сушёное мясо»[878], — доносит до нас анонимный автор «Худуд ал-Алама». Как видим и тип одного из древнейших видов передвижного жилища, приспособленного к кочевому образу жизни, — юрта[880], и пища — продукты животноводства молоко и мясо — являются атрибутами, присущими в основном народу с подвижным укладом жизни.

Согласно данным письменных источников и археологических материалов, можно представить и видовой состав животных, преобладавших в стадах кыпчаков. Например, Гардизи писал, что они владеют стадами коров и баранов, верблюдов у них нет[881]. Последняя фраза Гардизи об отсутствии у кочевников верблюдов свидетельствует только о том, что в его контексте речь идёт о территориях с холодным северным климатом, где верблюды не могли существовать, а не полном отсутствии в видовом составе стада кыпчаков. Главное богатство кочевников — их скот четырёх видов (лошади, овцы, верблюды, крупный рогатый скот) — воспето в эпосе разных тюрко-монгольских народов. Даже русские летописи, описывая, например, поход Владимира Мономаха в 1103 г. на донецких половцев, сообщают, что русские в качестве трофеев взяли тогда «скот и овец, коней и верблюдов»[882]. Вероятно, крупный рогатый скот разводился только в местах, пригодных для его содержания, в районах с более или менее умеренным климатом и отличным травостоем. Верблюды имели подсобное значение и разводились далеко не везде (на севере ареала их не знали) и вышеприведённое свидетельство Гардизи служит веским доказательством этого. Овцы играли одну из первостепенных ролей в повседневной жизни кыпчаков, ибо баранина служила основной пищей кочевых народов, к тому же овцы быстро восполняли запасы мяса, жира, а их шерсть и овчина служили для изготовления одежды и войлока, необходимых кыпчакам в их повседневном обиходе. Но любовь у кыпчаков, как и у большинства номадов, вызывали кони — «жемчужный скот»[883], наиболее ценная и престижная часть стад[884].

В условиях кочевого быта лошадь была незаменимым животным, благодаря исключительной подвижности и выносливости, позволявшей осваивать далёкие земли, совершать продолжительные перекочёвки и опустошительные набеги. В степях Казахстана в эпоху средневековья «лучших коней приносили в жертву. Череп, и копыта коня служили оберегом… поклонялись наскальным изображениям копыт скакуна, которые в огромном количестве открыты в Центральном Казахстане, в горах Каратау и на Мангышлаке. Эти рисунки казахи называют тулпартас — камень скакуна. Аль Бируни и Казвини отмечали, что этим рисункам поклонялись огузы и кыпчаки. Изображение копыт скакуна встречается на обожжённых кирпичах мавзолеев центрального Казахстана, например, мавзолея. Келин-там на реке Кенгир (XIII в.)»[885]. Кроме своего военного и культового значения лошадь играла большую роль в повседневной жизни кыпчаков как транспортное и тягловое животное. Не последнее место в пищевом рационе кыпчаков имела конина, причём мясо нежеребившейся кобылы считалось лучшей пищей, пиршественным блюдом, а кумыс был приятнейшим и любимым напитком кочевников. Чрезвычайно важную роль играла лошадь и в процессе воспроизводства стада, поскольку в суровые зимы и в периоды джутов, когда трава была недоступна другим видам скота, только лошадь, умеющая тебеневаться при глубине снежного покрова до 40 см, могла обеспечить овцам и крупному рогатому скоту доступ к пастбищной растительности. У всех кочевников существовали правила совместного и последовательного выпаса скота в зимний период, когда после прогона лошадей на пастбищах выпасались другие виды животных. Такой метод содержания скота на подножном корму и летом и зимой обусловливал преобладание в скотоводческом хозяйстве кыпчаков овец и лошадей, хорошо приспособленных к резко континентальному климату аридной зоны Дешт-и Кыпчака.

Лошадь была не только средством воспроизводства стада, но и основой социальной дифференциации, показателем богатства, мерилом благосостояния жителя степи. Табуны коней принадлежали в основном представителям социальной верхушки и были чрезвычайно многочисленны.

Тамим ибн Бахр во время поездки в степи Центральной Монголии в начале IX в. отмечал у царя кимаков наличие породистых лошадей «с тонкими копытами», которых было не менее 20 тыс. В тот же центральноазиатский период своей истории кыпчаки (первоначально известные более под именем сеяньто), согласно китайским хроникам, славились своими косяками лошадей; которых они часто предлагали в подарок китайским императорам. Исхак ибн ал-Хусейн, говоря о территории Центрального Казахстана, писал: «Там водятся стада неукротимых лошадей, которые иногда дичают в пустынях»[887]. Согласно «Ганьму», в стране Кинча (Кыпчак) проживает народ, очень богатый лошадьми[888]. Тибетский источник XIV в. сообщает: «Люди этой земли (Кинча) по большей части владеют богатствами. Именно многие из них были владельцами десяти тысяч прекрасных лошадей»[889]. Изучение костных остатков животных, обнаруженных в процессе археологических исследований на территории Казахстана, также свидетельствует о преобладании в кыпчакских стадах овец и лошадей[890].

Об этом же свидетельствует большое количество терминов, связанных с животноводческим хозяйством; прежде всего с обозначением названий домашних животных, их масти, возраста, специализации лошадей и овец, а также крупного рогатого скота и верблюдов. Эти термины, которые сохранились и дошли до нас благодаря словарному запасу, содержавшемуся в средневековых толковых словарях, употреблялись жителями Дешт-и Кыпчака. В «Словаре тюркских наречий» Махмуда Кашгарского, в арабо-кыпчакских глоссариях XIII–XIV вв. приводятся с арабским толкованием или в прямом переводе многие кыпчакские термины и лексические обороты, отражающие хозяйственно-животноводческие реалии, существовавшие в ту эпоху в кыпчакской общетюркской среде. В частности, в них приводится большое количество слов, связанных с коневодством, овцеводством, верблюдоводством и другими видами кочевнического хозяйства: койун — овца, баран, Tinii койун — овца, козу — ягненок, коч, кочкар — баран-производитель, токлы — годовалый ягнёнок, пишек — двухлетний баран, укеч — трёхлетний баран, сагыр, инек — корова, огуз — вол, буга — бык, бузагу — телёнок, тана — годовалый телёнок, теве — верблюд, шген — верблюдица, кошек — верблюжонок, бота — верблюжонок, бугра — верблюд-производитель, ат — лошадь, айгыр — жеребец, кысрак — молодая кобылица, иорга, ошкун — иноходец, бе — кобыла, тай — двухлетка, кулун-кулунчак — годовалый жеребёнок, кунан — трёхлетка и т.д.[892]

Наличие в кыпчакских стадах большого количества лошадей и овец, а также крупного рогатого скота и верблюдов, требовало обширных пастбищ с достаточными кормовыми ресурсами и не бедных водой. «Трава и вода» — постоянная формула определения условий жизни любого кочевого социума, начиная с самых первых письменных известий о них. Кыпчаки также совершали определённые перекочёвки. Но это было не беспорядочное блуждание по степным просторам в поисках случайных благоприятных выпасов, а строгое, регламентированное передвижение по устоявшимся, постоянным маршрутам, изменить которые могли только серьёзные экономические, социальные или политические причины[893]. Отличительной чертой этой формы скотоводства является большой радиус кочеваний и отсутствие длительных стоянок, что было одним из условий существования экстенсивного кочевого скотоводства.

В X в. кимаки кочевали на огромном расстоянии, имея летние выпасы в долине Иртыша, а зимние пастбища — в землях огузов в нижнем течении Сырдарьи. Этот маршрут сохранялся и в XII в., когда степи Казахстана попали под влияние кыпчаков и канглов. О последних источники сообщают, что они соседствуют с найманами на Иртыше, в то же время их земли оказываются и в окрестностях Баласагуна, в долинах Таласа и Чу. Кыпчаки, содержавшие свои стада на территории современного Западного Казахстана, лето проводили в южных отрогах Уральских гор, на зиму же откочёвывали к югу, в окрестности Аральского моря, в низовья Сардарьи. Ан-Нувейри сообщал о кыпчаках: «Это обитатели шатров, которые не живут в домах и не селятся в строениях, но проводят лето в одной земле, а зиму — в другой»[894]. Аналогичная картина наблюдается, и в половецких степях. Ибн ал-Асир писал: «Земля кыпчаков богата пастбищами зимою и летом, в ней есть места, прохладные летом, богатые пастбищами, тёплые зимой, также изобилующие пастбищами — это степи по берегам моря»[895]. Г.Н. Потанин писал: «Зависимость населения от физических условий страны при нынешних ступенях культуры так велика, что установившиеся в стране направления миграций остаются также в течение длительного ряда годов, несмотря на смену народностей»[896].

Такие устойчивые районы кочевания установились не сразу, а в процессе длительного освоения аридной зоны Евразии представителями кочевого типа хозяйственно-культурной деятельности. На первых порах, когда свободной земли было в достаточном количестве, сезонные перекочёвки на заранее установленные пастбища осуществлялись спонтанно, в зависимости от факторов зональности и посезонной продуктивности растительного покрова. Стада кочевников перегонялись в поисках, как сообщают источники, «травы и воды», и в этих случаях землей пользовались сообща.

К. Маркс отмечал: «У кочевых пастушечьих племён… земля, наряду с прочими природными условиями, представляется в своей первичной неограниченности, например, в степях Азии и на азиатском плоскогорье. Её используют как пастбища, на ней кормят стада, которыми, в свою очередь, существуют пастушечьи народы. Они относятся к земле как к своей собственности, хотя никогда не фиксируют этой собственности. Присваивается и воспроизводится здесь на самом деле только стадо, а не земля, которую, однако, на каждом месте стоянки временно используют сообща»[897].

Вспомним, что автор «Худуд ал-Алама» сообщает о кочевках кимаков: «Когда между ними и гузами мир, они кочуют зимой к гузам». А если между ними война? Тогда они, согласно Гардизи, удаляются в отдалённую страну Эктаг, т.е. Монгольский Алтай. Но такое состояние кочевий не могло продолжаться исторически долго. С ростом населения и увеличением количества скота, с развитием производительных сил определённому кочевому социуму требовались все большие пастбища. Но пригодных для выпаса земель не так много, и поэтому за них приходилось бороться. В этот период войны ведутся в основном за обладание землёй. В конечном счёте слабое племя вытеснялось из своих мест и пускалось в «сказочное странствие», в свою очередь, сдвигая с мест соседей.

Последним крупным передвижением в предмонгольское время была миграция племён, в середине XI в., когда кимаки сдвинули с обжитых мест часть кыпчакских племён и вместе с ними обрушились на огузов низовий Сырдарьи. В результате разгрома последних они закрепили за собой зимние пастбища в этом районе. Вероятно, именно в этот период среди кыпчаков сложилась та пастбищно-кочевая система с сезонной перекочёвкой на лето к Иртышу и на зиму к Сырдарье, которая в дальнейшем бытовала среди казахов Среднего жуза. Правда, такое направление кочёвок отмечалось и при кимаках в IX–X вв., но тогда они не были традиционными и зависели от политических отношений между гузами и кимаками. Со стабилизацией системы кочевания и использования пастбищ связано в известной степени становление разнообразных общинно-племенных форм собственности на землю (земля находилась у кыпчаков как в общественном, так и в частном владении и пользовании). При имущественном неравенстве, развивавшемся на основе частной собственности на скот, крупные скотовладельцы одновременно становились и владельцами общинных пастбищ.

По мнению ряда исследователей, в процессе производства происходила трансформация общинной собственности на землю в частную через посредство качественновидового состава стада. Как писал К. Маркс, «у пастушеских народов собственность на естественные продукты земли — на овец, например, это одновременно, и собственность на луга, по которым они передвигаются»[898]. Пастбища номинально продолжали считаться общинноплеменной собственностью, но концентрация скота в руках родоплеменной знати фактически приводила к тому, что земля становилась объектом присвоения богатых скотовладельцев. Это создавало предпосылки для складывания специфических отношений господства-подчинения, отношения феодальной зависимости.

Недостаток источников не позволяет проследить, в каких конкретно формах эта зависимость начала складываться в обществе кыпчаков, но бесспорно, что кыпчакская знать была не только крупным владельцем скота, но и не менее крупным собственником пастбищных земель. В условиях кочевого общества феодальная собственность на землю проявлялась не столько в праве феодалов распоряжаться районами кочевий, сколько в фактически имеющих место отношениях, когда воспроизводственный процесс становился сферой регламентации богатых скотовладельцев. В. Рубрук писал: «…всякий начальник значим по тому, имеет ли он под своей властью большее или меньшее количество людей, границы своих пастбищ, а также где он должен пасти свои стада зимою, летом, весною и осенью»[899].

Передвигаясь на значительные расстояния, кыпчаки пользовались спутником своей кочевой жизни — повозкой, которая и могла широко бытовать у народа, находящегося в постоянном движении. Сам подвижный образ жизни заставлял кочевников использовать животных в качестве тягловой силы и ставить свои жилища на колёсные повозки. Этот традиционный вид транспорта в Казахстане уводит нас в скифо-сакское время, что подтверждается и археологическими данными[900], а также письменными источниками.

О бытовании колёсных повозок у скифов сообщают античные авторы Гиппократ, Геродот, Страбон. По описанию последнего, кибитки номадов «сделаны из войлока и прикреплены к повозкам, на которых они живут»[901]. Повозка как передвижное жилище проходит через всю историю степных скотоводов-кочевников и хорошо была известна кыпчакам. О них писали Плано Карпини, Вильгельм Рубрук, Ибн Батута. Эти повозки были рассчитаны на большое количество людей. Назывались они — кюйме, ими пользовались во время перекочёвок или длительного передвижения. В них жили только женщины и дети.

Рубрук писал: «Женщины устраивают очень красивые повозки, которые я не могу описать вам иначе, как живописью… Они служат как бы комнатами, в которых живут девушки». А вот что писал в XIV в. Ибн Батута:. «В Дешт-и Кыпчаке каждая хатун их ездит в кибитке, на арбе, в которой находится навес из позолоченного серебра…»[902]. В эти повозки запрягались волы, лошади, верблюды. Как отмечал Плано Карпини, для перевозки некоторых из них «достаточно одного быка, для больших — три, четыре или даже больше, сообразно с величиной повозки, и куда бы они ни шли, на войну ли… они всегда перевозят их с собой». А во время военных столкновений эти повозки служили и средством защиты для кочевников.

Михаил Сириец на такой способ обороны обратил особое внимание при описании обычаев кыпчаков. Они «являются частью тюрок. Их язык тюркский… Всюду, куда они отправляются, они берут с собой своих женщин, детей, имущество. Они защищаются при помощи деревянных повозок, из которых создают стену вокруг лагеря». Более подробную тактику подобной обороны описывает Анна Комнина. «Они ставили свои телеги в круг, покрывали их бычьими шкурами, сажали на них своих жён и детей и отбивали приступы. Трудно было разбить телеги и проникнуть в середину этого оригинального укрепления. Когда неприятель решался их осаждать, они видоизменяли несколько способ защиты: раздвигали немного телеги и делали между ними извилистые проходы. Часть тюрков занимала телеги. Из проходов выносились неожиданно их отряды, нападали на неприятеля и снова скрывались внутри круга»[903].

Вместе с тем многие исследователи обращают внимание на значительные неудобства при передвижении в кибитках, поскольку любое естественное препятствие становилось для повозки непреодолимым. С другой стороны, наличие повозки, по-видимому, должно было свидетельствовать о значительной социальной дифференциации, ибо бедным и пауперизированным элементам было не под силу кочевать на повозке, а богатым и очень зажиточным — было экономически невыгодно передвигаться на повозке, скорее всего, ими пользовались в основном женщины, что и заметили Рубрук и Ибн Батута. Видимо, большая часть населения передвигалась, завьючивая предметы своего быта на лошадей и верблюдов, что позволило значительно интенсифицировать процесс кочевания, расширить сферу обитания, жизненное пространство.

Как видим из приведённого материала и его анализа, основной системой материального производства кыпчаков средневековья являлось скотоводческое хозяйство, служившее удовлетворению потребительских нужд кочевого наследия Дешт-и Кыпчака.

Ремесла

Ремесленное производство кыпчаков служило в основном целям переработки скотоводческой продукции и удовлетворению практических потребностей в хозяйстве. Для постройки той же повозки, например, требовались определённые производственные навыки, что указывает на развитие у кыпчаков ремесла, в частности, деревообделочного, которое заключалось (помимо выделки деталей деревянной повозки) в изготовлении деревянных частей юрты (кереге, уков, тунлуков, дверей), деревянных частей сёдел, некоторой части посуды, черпаков для разливания кумыса, блюд для мяса и деревянных чаш.

Основное ремесленное производство было связано с обработкой и производством изделий из продуктов животноводства. Это — кошмы, арканы, шорные изделия, шерстяные ткани домашнего производства (армянина и т.п.). Из кож и шерсти выделывались верхняя одежда (шубы, шапки, малахаи), кожаная обувь, различные типы посуды и др. вещи.

Кыпчакам, соприкасавшимся с населением оседло-земледельческих оазисов Южного Казахстана, по всей вероятности, была знакома техника производства керамической посуды[904]. Встречаемые повсеместно в кыпчакских погребениях богатый набор конского снаряжения и оружия (стремена, удила, различные бляшки оголовья лошади и т.п.), а также металлические изделия бытового характера неоспоримо свидетельствуют о существовании у кыпчаков традиции обработки металлов, а равно и добычи железной руды, которые уводят нас к тюркским Каганатам — Восточному и Западному. Нам хорошо известно, что в V — начале VI вв. алтайские тюрки тюгю были прекрасными рудокопами, на что обратили внимание сяньбийские и жужаньские ханы, заставившие после захвата территории тюрков тугю платить им дань железом. Китайские источники об этом сообщали: «Оно (поколение тюрков из рода ашина) удалилось к подошве Алтая, где… находилось под зависимостью сяньбийцев, а потом жужаней и вместо податей обязано было добывать железо для хана»[905], и не только добывать, но и плавить его и производить изделия из него, недаром жужаньский правитель сообщал Тумыню: «ты мой плавильный невольник»[906]. В середине VI в. западные тюрки даже предлагали «купить у них железо» византийскому посланнику Зимарху[907]. Вероятно, это железо, шедшее на продажу, добывалось уже не на Алтае, а в степях Центрального Казахстана, где традиции горнорудного производства, чёрной и цветной металлургии уходят в более отдалённые времена — в эпоху бронзы[908].

А.X. Маргулан писал в связи с этим: «В Центральном Казахстане сохранился ряд древних выработок того времени. К ним относятся прежде всего выработки Восточно-Каркаралинского района, в частности Кентобе, Кенказган, Карашокы, Карашошак, Карасы, Жалпак I, Карачукур»[909]. В этих и других местах Дешт-и Кыпчака и добывали, скорее всего, железную руду те представители кыпчакских племён, которые специализировались в горном деле. Одним из крупных регионов по добыче железа в Восточно-Каркаралинском районе были горы Темирчи, о чём свидетельствует географическое название этого района (темир — железо, темирчи — кузнец, место кузнецов). О существовании идентичного термина в начале XI в. сообщает Махмуд Кашгарский, называя место, где расплавляли руду и выделывали из железа различные предметы, он приводит термин «темурлук»[910].

Кузнецы-темирчи производили всё: от деревообрабатывающих и иных специализированных орудий до мельчайших принадлежностей конского снаряжения, оружия. Например, автор IX в. ал-Джахиз сообщал: «Они (тюрки) производят оружие, стрелы, сёдла, колчаны, копья»[911]. О существовании специальных оружейных мастеров среди кыпчаков свидетельствуют термины, употреблявшиеся жителями Дешт-и Кыпчака для их обозначения, сохранившиеся в арабо-кыпчакских словарях средневековья: йачи — лучник, окчы — мастер по изготовлению стрел, сунучи — тот, кто делает копья, йарыкчи — оружейник[912]. Вероятно, некоторые виды ремёсел, особенно кузнечного, передавались по наследству. Видимо, в течение определённого времени, во всяком случае вплоть до монгольского нашествия, в степях, населённых кыпчаками, работали и камнетёсы, мастера по камню, делавшие каменные изваяния, которые были непременным атрибутом культовых сооружений кыпчакской верхушки. Согласно С.А. Плетневой, специально занимавшейся изучением половецких каменных изваяний в южно-русских степях, многие статуи несли черты портретного сходства. Несомненно, что каменные изваяния, некогда возвышавшиеся на курганах, разбросанных по Казахстану, были произведениями искусства, для выделки которых требовались определённые профессиональные навыки и художественный вкус.

Несмотря на появление специализации, ремёсла у кыпчаков не обособились в самостоятельную отрасль, а существовали в виде дополнительного занятия в доминирующем скотоводческом хозяйстве, которое оставалось натуральным.

Элементы оседлости и земледелия у кыпчаков

Несмотря на классический кочевнический уклад жизни кыпчаков, говорить о полном отсутствии нескотоводческих занятий в жизни племён Дешт-и Кыпчака не приходится. Историю повозки мы приводим для того, чтобы, как отмечал А.X. Маргулан, проследить одну из сторон зарождения полуоседлых поселений, возникших в своеобразных условиях кочевой жизни кыпчаков[913]. То, что ряды передвижных жилищ-повозок во время больших стоянок составляли своего рода вид поселений, подтверждается целым рядом факторов. А.X. Маргулан, наряду с известием Плано Карпини о расположении большого количества повозок-жилищ, напоминавших «кочующие-поселения», приводит и данные топонимики, когда местности Казахстана, получили своё название от расположения некогда в них повозок: урочища Кырык-Арба на р. Урал; Тоганастынг токсан еки — в низовьях Нуры; Урда Конган — в районе Улутау и т.п.[914] Для таких поселений более типичны развалины древних сооружений, расположенные в районе Улутау и на р. Ишим. «Это остатки крепостной стены квадратной или овальной формы, безо всяких следов строений внутренней площади, где могли размещаться повозки или ставки владетельной особы… По свидетельству Рузбехана, часть города Ясы в его время состояла исключительно из юрт. Это один из ярких примеров, говорящих о тесной связи кочевого и оседлого хозяйств на протяжении всей истории Казахстана»[915].

Городом, где наряду со стационарными домами стояли войлочные юрты и шатры, был Саксин, возникший, вероятно, на развалинах Итиля[916]. Состав жителей этого города, окружённого кочевой степью, был пёстрым, там проживали кыпчаки, йемеки, гузы и др. Видимо, такими же городами были поселения половцев, проживавших на Северском Донце — Шарукань, Сугров, Балинь[917]. Они возникли со стабилизацией кочёвок, сезонностью движения кочевых групп, при которых имеют место устойчивые маршруты кочевий, которые проводят из года в год, на одну и ту же зимовку, что способствует постоянному генезису полуоседлых поселений. Этому же способствовала традиция стационарного пребывания на кстау («зимовке») в холодное время года, продолжающегося в среднем в Казахстане шесть месяцев. Такое длительное пребывание на зимовках приводило к появлению полустационарных зимних жилищ, достаточно чётко прослеживающихся по данным археологических раскопок[919].

Классовая, имущественная дифференциация среди кыпчаков в известной степени способствовала переходу к оседлости и в конечном счёте к земледелию. Обедневшие кочевники назывались ятуками. «Это те, — писал Махмуд Кашгарский, — которые живут в их городах, не переезжают (т.е. не кочуют — С.А.) в другие места и не воюют, называются ятук, т.е. заброшенные, ленивцы»[920]. Ятуков можно сопоставить с историко-этнографическими данными о казахских «жатаках». Этим именем называли всех проживавших в зимовках и неподвижных жилищах.

В этой связи очень важно заметить, что оседлые и полуоседлые стоянки в основном сосредоточивались по периферии кочевого мира, именно здесь возникали города и оседлые поселения. Внутри же ареальной зоны оседлое население никогда не могло бы найти устойчивой материальной основы для своего существования. В условиях засушливого и резко континентального климата только кочевое скотоводство в доиндустриальную эпоху могло быть основой материальной базы для жизни людей.

Одним из важнейших аспектов проблемы является вопрос о роли земледелия в процессах седентаризации номадов. По мнению ряда исследователей, занятие земледелием обязательно связано с процессом оседания. Если это так, то почему оседлое население почти не было зафиксировано в последующее время в степях Казахстана? Материалы показывают, что основное казахское население оставалось кочевым вплоть до начала XX в. В этой связи исследователи обратили внимание на то, что занятие земледелием, во-первых, является лишь подспорьем, вспомогательной отраслью хозяйства кочевников и никогда не приобретает самостоятельного значения, во-вторых, оно никогда не приводит в пределах ареальной зоны к прочной оседлости и даже те немногочисленные элементы, которые спонтанно и спорадически оседают, вынуждены в конечном счёте забрасывать земледелие и снова переходить к кочевничеству[921]. «Впрочем, земледелие, — констатировал А.И. Левшин в начале XIX в., — не делало их оседлыми. Они кочуют… у… пашен своих…»[922]. И, хотя эти слова относятся к казахам, они справедливы и для кыпчаков, т.е. той группы кыпчаков, которая вынуждена была заниматься земледелием.

Основным видом зерновых, разводимых кыпчаками, было просо, именно это имел в виду Рубрук, когда, сообщал, что небольшая часть кочевников высеивает просо[923]. «В Туркестане нет земледельцев, кроме сеющих просо», — писал Йакуби[924]. Согласно Петахье, «хлеба не едят в этой земле, а только просо, сваренное в молоке, а также молоко и сыр»[925]. Более поздний информатор ал-Омари также замечал, говоря о кыпчаках, «посевов… мало и меньше всего пшеницы и ячменя, бобов почти нельзя сыскать. Чаще всего у них встречается просо, им они питаются и по части произведения земли в них заключается главная еда их». В другом месте он отмечал: «Эта страна одна из самых больших земель, [изобилующая] водой и пастбищами, дающая богатый урожай, когда сеется хлеб, но они народ бродячий и кочующий, обладающий скотом, у них нет никаких забот о посевах и посадках…»[926]. Просо наиболее подходило кочевникам, так как неприхотливо и засухоустойчиво.

Помимо проса в очень ограниченном количестве кыпчаки возделывали пшеницу и ячмень, но в основном хлеб они получали в обмен на продукты скотоводства от земледельцев Средней Азии. Как рассказывает Рубрук, «бедные люди добывали себе хлеб… в обмен на баранов и кожи»[927].

Полуоседлые и стационарные поселения кыпчаков имелись не только в речных долинах, удобных для земледелия. Бытовали они и в горных районах, где кыпчаки вели скотоводство вертикального типа, т.е. так называемое яйлажное скотоводство. Такой тип отмечен грузинскими источниками, согласно которым кыпчакские стойбища делились на две категории: «сазамтро» (букв. — зимнее место) и «сазапхуло» (летнее место)[928]. В этих зимних поселениях кыпчаки селились в землянках и полуземлянках. Описывая события, когда грузинское войско потерпело поражение от кыпчаков в XII в., Киракос Ганзакеци писал: «…когда произошла между ними схватка, варвары спокойно вышли из своих нор (землянок) и, предав мечу уставшее войско иберов, многих взяли в плен»[929].

Таким образом, кыпчаки, оставаясь кочевниками, частично проживали в стационарных поселениях на зимних пастбищах. Эти зимние стоянки могли образовываться как на основе арбы с юртой, стоявшей на ней, так, очевидно, и в землянках, деревянных постройках, жилищах, сложенных из камня и, конечно, сложенных из глины-сырца, самана и другого подручного материала[930]. Но наличие такого рода жилищ и постоянных поселений не приводило к широкой оседлости кыпчаков, ибо земледелие в условиях их проживания не могло стать и не стало основой системы материального производства их общества. Более стабильным путём кыпчаков к оседлости было их проникновение в среду жителей уже издавна существовавших городов, располагавшихся на границах степей, где они смешивались с местным населением. Эти процессы носили по большей части инфильтрационный характер, когда в города проникали обедневшие и пауперизированные элементы. Другим источником пополнения городского населения были политико-военные явления, когда в городах, обычно также расположенных по периферии кочевой степи, поселялась кочевая знать и их военная гвардия. С течением времени как те, так и другие растворялись в среде городского населения.

Таким крупным торгово-ремесленным и административным центром восточных кыпчаков являлся город Сыгнак, который «издревле был столицей кыпчакской степи»[931]. Как город он существовал ещё до появления кыпчаков в бассейне Сырдарьи. «Сугнак — один из гузских городов»[932], — сообщал Махмуд Кашгарский. Со второй половины XII в. Сыгнак становится одним из политических центров кыпчаков, чьи кочевья вплотную соприкасаются к этому времени с окрестностями Сыгнака, Дженда и Янгикента. Кыпчаки также проникают в состав городского населения целого ряда городов на среднем течении Сырдарьи и северных склонов Каратау и, в частности, в Отрар, Сауран, Кумкент, Караспан, Баба-Ата, Сузак[933].

Согласно мнению авторов исследования «Древний Отрар», «тенденция к оседлости части скотоводческих племён кимако-кыпчакского круга должна была получить дальнейшее развитие в городах на Сырдарье и на склонах Каратау задолго до монгольского нашествия. Вполне вероятно, что в процессе длительной трансформации части бывших кочевников в оседлое население и происходило сложение тех своеобразных черт материальной культуры, которые прослеживаются, в частности, при анализе поливной керамики городищ Южного Казахстана…», относимых к кыпчакам[934] и появления традиции нанесения на определённый тип поливной и неполивной посуды традиционных тамг, принадлежность которых к кыпчакским и близких к ним племенам не вызывает сомнения[935].

Охотничьи промыслы

Подспорьем в преобладающем кочевом хозяйстве кыпчаков была охота, которая также несла в себе чисто степные, кочевнические традиции и обычаи. Сугубо кочевническим типом охоты были облавные действия по добыче диких животных. Они практиковались почти у всех кочевых народов Центральной Азии. Данные источников сообщают о широких, грандиозных облавных охотах у хуннов, сяньби, тюрков, киданей, монголов[936] (вовремя облавной охоты на куланов в степях Центрального Казахстана погиб сын Чингисхана Джучи).

Необозримые степи Казахстана с их богатой фауной способствовали развитию у кыпчаков традиций облавной охоты. У верхушки кыпчакского общества охота была предметом развлечения и поддержания боевой формы дружин, когда в обстановке, максимально приближенной к боевым действиям, можно было отрабатывать, предвосхищая идею манёвров, различные военные действия по охвату и окружению, преследованию и уничтожению зверя на огромном расстоянии, а также проверять боевую готовность военных дружин. Облавные охоты, таким образом, давали очень много для военно-тактической выучки кыпчакского войска, выработки у них на облавах тактического мышления и мастерства.

Другое предназначение облавных охот была их интендантская роль во время военных походов, набегов и войн. Например, так пополнял свои запасы продовольствия Тимур во время похода на Тохтамыш-хана. Его войска, страдавшие от безводья и отсутствия пищи, достигнув местности Айгырайлы (Айгыржал — грива жеребца), согласно его повелению, «занялись охотой и, устроив облаву, изловили много диких ослов; тех, что были жирными, забирали, а тощих оставляли»[937]. Более конкретно сообщается об этих событиях в другом источнике: когда воины Тимура превратили степь в «место охоты, попалось много дичи, что увеличило запасы продовольствия и мощь войска»[938]. Подобный способ пополнения продовольствия практиковался, и у кыпчаков за 200–300 лет до вышеописанных событий.

Существовала и индивидуальная охота, которая для рядовой массы населения Дешт-и Кыпчака являлась дополнительным средством для получения продуктов питания, а также мехов и кожи. В степях добычей удачливых промысловиков были куланы, сайгаки, джейраны, водоплавающая птица, в горах — горные козлы и архары, в лесостепях — олени, лоси.

Махмуд Кашгарский сообщает, в частности, о крупном диком животном с одним рогом, обитавшем в степях кыпчаков, булана[939]. Ал-Джахиз отмечал: «Кочевые тюрки необычайно выносливы на охоте, особенно в преследовании джейранов и куланов»[940].

По словам Петахьи, кыпчаки «чрезвычайно дальнозоркие, они отличные стрелки из лука и убивают птицу на лету»[941]. Помимо лука и стрел они пользовались на охоте ловчими птицами, травили зайцев, лис и даже волков охотничьими собаками. В северных районах Дешт-и Кыпчака, на границах с лесостепной зоной и на Алтае кыпчаки охотились на пушного зверя — соболей, куниц, горностаев, мех которых использовался для изготовления одежды, подкладок для шуб, воротников, оторочки рукавов и подолов, а также для головных уборов. Меха часто шли для обмена на рынки Средней Азии, Хорезма.

В арабо-кыпчакских глоссариях приведены названия диких животных и птиц, с которыми кыпчаки сталкивались в своей повседневной жизни и которые служили предметом охоты: кейик — дикое животное вообще, сагыр кейик — антилопа, кулан — дикий осёл, сагын — олень, айрук — горный баран, тонгуз — свинья, чучка — поросёнок, чакал — шакал, тулку — лиса, болчик — волчонок, тейин — белка, савсар — соболь, кунен — ласка и т.д.[942] Там же приводятся названия охотничьих собак, ловчих птиц: тазы ит — гончая, балабан — сокол, тоган — ястреб, каракуш — орёл, лачын — кобчик.

Кыпчаки занимались и рыболовством, в основном самые бедные, проживавшие на берегах рек. На это указывает существование у кыпчаков терминов, связанных с водным хозяйством: кеми, кереп, катарга — лодка, корабль, балык — рыба, йенкеч — рак, йелкен — парус, курек — весло[943].

Торговые связи и товарно-денежные отношения

Города долины Сырдарьи играли важную роль в торговых взаимоотношениях населения степей и жителей оседло-земледельческих оазисов. В таких регионах всегда существует симбиоз между оседлыми земледельцами и кочевниками, причём каждая сторона предлагает характерные продукты своей зоны. Знаменательно в этом отношении встречающееся в одном из документов XII в. указание на то, что «товары и предметы их (кочевников)… являются причиной увеличения благоденствия и пользы оседлых людей. Знать и простой народ имеют свою долю в этих благах и преимуществах»[944]. В свою очередь, степь нуждалась в продукции ремесленников городских районов и поселений, а также в сельскохозяйственных продуктах, производимых земледельцами среднеазиатских оазисов, в том числе и Хорезма. Эти разнообразные товары продавались и обменивались как в глубине Дешт-и Кыпчака, так и в городах, расположенных на границах со степью.

Одним из торговых центров был Сыгнак — «сухопутная гавань кыпчакской степи». Ещё в конце I тыс. н.э. он был одним из отправных пунктов на торговых караванных дорогах, ведущих в степи Центрального Казахстана. В конце XII — начале XIII вв., став одним из главных центров кыпчакских владений, Сыгнак оставался и крупным торговым пунктом, где «было много народа и ежедневно поступало на базар пятьсот верблюдов с вьюками, из которых к вечеру ни один не оставался непроданным»[945].

Другим крупным торговым городом был Саураи. О нём в IX–X вв. было известно как о городе, в котором собирались гузы для заключения мира и перемирия, и для торговли[946]. Далее сообщается: «Город очень богатый, место гузских купцов»[948]. В таком же качестве он оставался и во времена, когда на берегах Сырдарьи проживали кыпчаки, которые пригоняли свои стада — основной товар, идущий в обмен и на продажу, также и в другие населённые пункты, расположенные в низовьях Сырдарьи (Дженд и Янгикент), где в составе городского населения проживали и выходцы из степи.

Основным меновым средством при обмене товаров был скот, выполнявший функцию денег. «Кочевые народы, — писал К. Маркс, — первые развивают у себя форму денег, т.к. всё их имущество находится в подвижной, следовательно, непосредственно отчуждаемой форме, и так как образ их жизни постоянно приводит их в соприкосновение с чужими общинами и тем побуждает их к обмену продуктов»[949]. Торгуя, например, с Хорезмом, для которого «большая часть богатства — от торговли с тюрками»[950], кыпчаки пригоняли на базары Хорезма — «место торговли с тюрками»[951] — баранов, тем самым обеспечивая их мясом, даже, в «количестве большем, чем нужно им»[952].

Помимо предметов скотоводческого хозяйства жители степи превращали в предмет торговли и другие товары, добытые ими охотой и войной. На рынках Хорезма высоко ценились попадавшие к ним большая часть мехов степных лисиц, соболей, лисиц, бобров и др.[953] Часть указанных товаров проходила через рынки Хорезма, поступала в другие страны, но уже под видом предметов торговли самого Хорезма.

А что шло обратно в степь, в кочевья кыпчаков? Конечно, в первую очередь, плоды земледельческой деятельности жителей благодатных плодородных оазисов, земель древнего орошения Хорезма и Средней Азии. О Хорезме информатор сообщает: «Там не прерываются… сады, множество прессов для давки винограда, пашен, деревьев, фруктов и жизненных благ, он прибылен для людей торговли»[954], которые, конечно, и направлялись с ними в кочевья кыпчаков или на приграничные с Дешт-и Кыпчаком рынки. Согласно источникам, предметами торговли были «виноград, много изюма, печенье, кунжут, полосатые одежды, ковры, одеяла, прекрасная парча (для подарков), покрывала «мульхам», замки, цветные одежды, луки, которые могут натянуть только самые сильные лучники, особый сыр, сыворотка, рыба»[955].

Так как земледельческое хозяйство у кыпчаков было крайне слабым и носило натурально-потребительский характер, то оно едва обеспечивало нужды собственного потребления и, конечно, не могло обеспечить хлебом кочевых соплеменников. Поэтому кыпчаки нуждались в хлебе. Верхушка общества также интересовалась дорогими тканями, украшениями, дорогим оружием, пряностями, экзотическими для степи фруктами и т.д. Всё это учитывали хорезмийские и другие восточные купцы, отправляясь в степи, примыкавшие с севера к их местожительству.

Наряду с натуральным обменом у племён Дешт-и Кыпчака развивались отдельные элементы товарно-денежных отношений, что обусловливалось, несомненно, увеличивающимся ростом торговли с земледельческими районами и ростом товарности скотоводческого хозяйства. Этот процесс происходил одинаково по всей степи, населённой кыпчаками и половцами, так что утверждение ряда авторов о том, что денежное обращение совершенно отсутствовало в степях Казахстана, в отличие от южнорусских степей, является уже устаревшим фактом. Об этом свидетельствуют находки монет, найденных в кыпчакских курганах как в степях Центрального Казахстана (А.X. Маргулан, М.К. Кадырбаев)[956], так и в Западном Казахстане (раскопки Г.В. Кушаева, В.В. Железникова и др.). Это свидетельствует и о том, что кочевое хозяйство не являлось непреодолимым препятствием для проникновения товарно-денежных отношений в степь.

На обращение монет в обиходе торговцев в степях Казахстана указывает и Ибн Батута, который приводит цены на лошадей, исчисляемые в арабских дирхемах и динарах[957]. Овцы на рынках Хорезма и в приграничных со степью городах не только обменивались, но и покупались за деньги. Об этом можно судить по следующим фактам: «жители Туркестана и области Хорезм… пользуются их шкурами… Одна шкура из них продается (за цену) от четверти динара до двух данаков и менее»[958]-.

Не следует, однако, преувеличивать значение этих сообщений, ибо фиксация денег в кочевой среде была сильно ограничена внутренней природой самого кочевого общества.

Социальная организация кыпчаков в предмонгольское время

Кыпчакское общество в XI — начале XIII вв. было раннеклассовым с тенденцией развития в сторону феодального общества. Важную роль в общественной организации кыпчаков продолжал играть род, из которого слагались племена. О наличии родов у половцев свидетельствуют русские летописи. Так, например, под 1172 г. упомянут Кончак «с родом своим», в другом случае говорится о половчанине, который «крестился и был монах и с родом своим»[959]. Грузинские источники также отмечают существование среди кыпчаков родоплеменных подразделений. Историограф грузинского царя Давида Строителя писал: «Он (Давид) распределил их по родовому признаку (букв, по родам — «гуарад-нуарад») и поставил над ними военачальников и управителей»[960].

Согласно К. Марксу, «племена древних государств были основаны двояким путём: либо по родам, либо по территории. Племена, организованные по родовому признаку, древнее племён, созданных по территориальному признаку, и первые почти повсеместно были вытеснены последними»[961]. В первые периоды своей истории система общественной организации кыпчаков ещё продолжала основываться на институте родов, объединявшихся в племя, а также в более крупные объединения, называвшиеся «иль» (народ), в которых происходили постоянные перемещения и перегруппировки племён и родов. Немалую роль в этнической консолидации кыпчаков сыграли их контакты с соседними тюркоязычными племенами и другими этническими группами. С одними они находились в длительных и тесных взаимоотношениях, что, конечно, не могло не отразиться на их культурно-этнической общности, с другими же — в эпизодических отношениях, менее прочных. Последние почти не оставляли никаких следов взаимного влияния.

Следует также отметить, что в начале II тыс н.э. племена, составлявшие кыпчакский этнический массив, уже не представляли собой близкий союз кровнородственных объединений. Вследствие развивающихся классовых антагонистических отношений роды постепенно утрачивали своё первоначальное значение как объединение кровных родственников. В письменных источниках подчёркивается, что среди племён, входивших в кыпчакскую конфедерацию, были и другие, присоединившиеся к ней этнические группы[962]. Эти родоплеменные коллективы говорили как на различных наречиях тюркского языка, так и на некоторых монгольских диалектах, но их было значительно меньше. Рассмотрим родоплеменной состав кыпчаков в качестве элементов этнополитической организации общества.

Уже в наиболее раннем перечислении племенных групп, вошедших в состав кимакского союза племён, образовавшегося в долине Иртыша в IX–X вв., встречаются различные этнические подразделения: исконно тюркские, издавна обитавшие в указанном регионе (кыпчаки и йемеки), пришлые из более восточных районов из монголоязычной среды (тюркизированные группы татар, байандуров, собственно кимаков — каи). Среди кыпчакских племён, кочевавших в XI–XII вв. на территории Казахстана, источники отмечают следующие родоплеменные группы: собственно кыпчаки, канглы, печенеги, огузы, йемеки, ильбари, югуры, башкиры, урани, или каи, кидани, бакауты и др. Все они входили в кыпчакскую конфедерацию племён, образовавшуюся на рубеже XI и XII вв. и впоследствии распавшуюся в результате «беспорядков, происшедших в среде кыпчаков»[963], и военных походов, предпринятых Хорезмом в Дешт-и Кыпчаке.

Для этого периода истории кыпчаков характерны были не только объединение этнических родственных племён, но и постоянные столкновения племенных коалиций, дробление самих племён и, наконец, смешение с иноязычными группами. Этот период отразили в своих хрониках авторы XIV в. Ан-Нувейри и Ибн Халдун, описывающие со ссылкой на летопись XIII в. этническую ситуацию, сложившуюся в Дешт-и Кыпчаке в предмонгольское время. Согласно Ан-Нувейри, у кыпчаков было много различных племён: токсоба, йета, бурджоглы, бурлы, кангуоглы (кангароглы), анджоглы, дурут, карабароглы, котян[964], джузан. Ибн Халдун тоже перечисляет одиннадцать племён кыпчаков с небольшими изменениями в их написании. Они у него следующие: токсоба, сета, бурджоглы, зльбури, канаарлы, оглы, дурут, калабаалы, джерсан, карабирикли, кунун. «Ход рассказа, — пишет дальше он, — указывает на то, что племя дурут из кыпчаков, а племя токсоба — из татар, что все перечисленные племена не из одного рода…»[966].

В списке племён, приведённом Ан-Нувейри и Ибн Халдуном, встречаются знакомые родоплеменные подразделения, в частности бурлы, или эльбури, известное под именем ильбари в степях Западного Казахстана или под этнонимом бурчевичи в южнорусских степях; кангуоглы, или канаглы расшифрованные ещё Н.А. Аристовым как канглы[967]. Имя токсоба имеет аналогии в названии «токсобичи» русских летописей[968], йета или сета, соответствуют летописным етебичам или ещё ближе — летописным иета[969], друт, или дортуул тождественны летописным тортробичам[970]. Племя карабирикли (черношапочники — чёрные клобуки) объединяли в XII в. такие племена, как берендеи, или байндур (племя, известное ещё среди кимаков), и каепичи[971]. Последние являются ничем иным, как племенем каи[972]. Интересно связать этноним котан, или кунун, с именем основателя династии ильбари, имя которого П. Пелльо восстанавливает как кунан[973]. В то же время этот этноним встречается в половецкой ономастической среде в форме котян[975].

Несколько отличный, но не менее интересный список кыпчакских подразделений приводит автор XIV в. ад-Димашки. Он отмечает среди них крупные и мелкие роды и племена. К крупным он отнёс баргу, токсоба, итоба, барат, альарас, бурджоглы, манкуроглы, йемек, к мелким таг, башкурт, куманку, бузанку, баджна, караборикли, уз, шортан. Перед нами конгломерат народов. Наряду с довольно древними племенами, входившими ещё в состав кимакского союза племён (йемек) или существовавших самостоятельно, таких, как (баджна-печенеги, башкиры, узгузы, манкуроглы), встречаются и новые этнические наименования. Некоторые из них представляют собой объединения нескольких родов, превратившиеся в этническое имя с собирательным значением, получившим числительное определение как необходимый детермитив. Например, етебичи — йета-жети оба — семиродцы[976], тортобичи — дортуул — торт оба — четырёхродцы. Во всех этих названиях термин «оба» прилагался главным образом к родовым подразделениям. Семантика термина «оба» генетически связана с монгольским «обог», «овок»[977]. Как указывал Б.Я. Владимирцев, («обог» был своеобразным союзом кровных родственников»[979]. Характерным признаком обога — рода был обычай левирата, экзогамии. Об обычае левирата у половцев сказано следующее: «Паимеют мачехи своя ятровь (жена брата мужа или жены) и иные обычаи отец своих творят»[980].

Интересно и то, что многие этнонимы кыпчаков находят многочисленные параллели, свои этнонимические аналогии, преемников в средневековой узбекской этнокультурной среде[981], позднее в казахской[984]. Интересно сопоставить кыпчакское название етебичи-йета с казахским этнонимом джетыру, известным в составе Младшего жуза. Этноним канглы встречается практически в составе всех тюркских народов. У казахов Старшего жуза он представлен в звучании канлы. Этноним бурджоглы в составе казахов Младшего жуза сохранился в форме башкурт, таз и др. Сказанное является свидетельством этнонимической преемственности названий племён казахов от древних кыпчакских этнонимов, несмотря на то, что монгольское нашествие, как известно, повлекло за собой почти полную трансформацию этнонимов средневекового населения Казахстана и наплыв монгольских этнонимов.

Однако род оба, по-видимому, не был связан с классическим родом первобытнообщинного строя. Интересна мысль Ф. Энгельса о том, что родовой строй оказался «бессильным перед лицом новых элементов, развивавшихся без его участия. Его предпосылкой было то, что члены одного рода, или хотя бы племени, жили на одной и той же территории, заселённой исключительно ими. Это давно уже прекратилось. Повсюду были перемешаны роды и племена, повсюду среди свободных граждан жили рабы, лица, находившиеся под покровительством, чужестранцы… Наконец, родовой строй вырос из общества, не знавшего никаких внутренних противоположностей и был приспособлен только к нему. У него не было никаких других средств принуждения, кроме общественного мнения. Здесь же возникло общество, которое в силу своих экономических условий жизни должно было расколоться на… эксплуататоров-богачей и эксплуатируемых-бедняков. Общество не только не могло вновь примирить эти противоположности, но должно было всё больше обострять его… Родовой строй отжил свой век. Он был взорван разделением труда и его последствием— расколом общества на классы. Он был заменён государством»[985].

Для кыпчакского общества XII–XIII вв. были характерны признаки раннеклассового общества. Мы видим, что роды и племена у кыпчаков не представляют уже союз близких и кровных родственников, в них сплошь и рядом прослеживаются новые этнические элементы, пришлые и покорённые. Даже замечание Ибн Халдуна о том, что племя токсоба происходило из татар, и дурут из кыпчаков, говорит о смешанности населения, жившего на одной территории.

Как уже говорилось, с расширением торговли, усилением этнокультурных контактов, миграционными явлениями, развитием раннеклассовых отношений, земельной собственности в кыпчакском обществе происходит процесс социальной поляризации, где на одном конце появляется класс богатых скотовладельцев, знать, аристократия, на другом — беднейшие слои общества, пауперизированные элементы.

Согласно более поздним реконструкциям кочевых обществ, важная роль в социальной организации общества принадлежала также таким социальным институтам, как семья и община. К сожалению, в имеющихся источниках, процесс их функционирования прослеживается недостаточно. Семья, как известно, является низшей ячейкой социальной организации общества. Она характеризуется биологическим воспроизводством человека и рядом социальных функций и признаков, важнейшим из которых является частная собственность на скот. Трудно сказать, какую форму конкретно носила в кыпчакском обществе семья… Но, судя по реконструкциям кочевниковедов, в среде номадов объективно преобладала так называемая малая, нуклеарная моногамная семья, которая в силу биосоциальных традиций могла быть осложнена рядом пережиточных форм. Но в целом исследователи указывают на то, что формирование малой семьи было тесно связано с процессом развития собственно кочевого типа хозяйственно-культурной деятельности[987].

Гораздо сложнее обстоит дело с проблемой общины. Долгое время исследователи ставили во главу угла диахронный аспект, анализируя эволюционные формы общины — азиатскую, славянскую, германскую и другие[988]. При этом, характеризуя общинные структуры, исследователи указывали на такие признаки, как соседство, родство, совместное владение средствами производства, которые, по мысли этих авторов, играли основную роль при формировании общины[990]. Но для решения диахронного аспекта проблемы очень важно синхронное исследование общины. В отношении кочевых социумов проблема общинной структуры разработана явно недостаточно. В синхронном срезе, пожалуй, наиболее продуктивной является концепция Н.Э. Масанова о наличии минимальной и расширенной общины, которые в зависимости от сезонных особенностей функционирования системы материального производства формировались на основе производственной кооперации в различные сезоны года. Минимальная община являлась, по мысли этого автора, организацией по обеспечиванию воспроизводственного процесса в зимний период года, а расширения — в тёплый[991]. Думается, что общность производственной деятельности, господство кочевого типа хозяйственно-культурной деятельности в идентичных условиях среды обитания позволяют реконструировать на этой основе общинную структуру кочевого общества средневековых кыпчаков. Община являлась не только объединением трудящихся индивидуумов на производственной основе, но и была носителем ряда социальных характеристик. Община характеризуется прежде всего в кочевой среде общинной собственностью на землю и обеспечением всех элементов процесса производства.

Таким образом, социальная организация кочевого общества кыпчаков характеризуется переплетением разнообразных систем общественных связей: социальных, экономических, политических и т.д. Её основу составляли на низшем уровне семья и община, а на высшем — род, племя и т.д. Анализ данной проблемы тесно взаимосвязан с изучением социальной организации других кочевых народов.

Социальная дифференциация кыпчаков в XI— начале XIII вв.

Источники приводят нам примеры социального расслоения в кыпчако-половецком обществе начала II тыс. н.э. Основой имущественного неравенства у них являлась частная собственность на разнообразные средства производства и прежде всего на скот. Согласно информаторам, посягания на частную собственность карались строжайше. Например, Ибн Батута приводит закон о наказании за воровство. «Постановление же их (кыпчаков) по этой части такое, что тот, у кого найдут украденного коня, обязан возвратить его хозяину и вместе с тем дать ему девять таких же коней»[992]. Если же он был не в состоянии уплатить такую цену, у него забирали ребёнка, а если его не было — вора убивали.

К классу субъектов собственности относились богатые скотовладельцы, а также аристократическая знать — ханы и беки или эмиры. Некоторые из них имели табуны лошадей, насчитывавшие несколько тысяч голов. Согласно источнику XIV в., «многие из них были владельцами десяти тысяч прекрасных лошадей». Наряду с крупными владельцами скота были и такие, которые «пасли табуны своих господ»[993]. Резкое имущественное неравенство среди кыпчаков-половцев отмечают все информаторы того периода, например, П. Карпини, В. Рубрук, летописцы русских хроник. Имущественное расслоение подтверждается и археологическими данными, свидетельствующими по различию в инвентаре, сопровождающем погребённого, о том, что процесс социальной дифференциации среди кыпчаков получил значительное развитие.

О категории социально приниженных людей довольно много имеется известий в русских летописях, где мы встречаемся с указанием на патриархальное рабство в половецком обществе. О наличии рабов среди кыпчаков сообщает и М. Кашгарский. «Яланкуг — рабыня, невольница на языке гузов, кыпчаков…», — пишет он. Но в условиях экстенсивного скотоводства рабство было экономически невыгодной формой хозяйства, так как кочевой тип организации процесса производства требовал больших затрат и широкого применения рабочей силы в непосредственной сфере производства. Именно поэтому рабство не стало и не могло стать у кыпчаков основой производства прибавочного продукта, а носило главным образом домашний, патриархальный характер. И вышеприведённая цитата как раз свидетельствует о таком виде рабства. Помимо этого рабы, как сообщает Ибн ал-Асир, шли на продажу.

Главным источником пополнения рабства были, конечно, набеги на соседние области. Русские летописи говорят о том, что одной из главных целей походов половцев были захват пленных и превращение их в рабов для продажи. Недаром в списке товаров, поступавших на рынки Хорезма, упоминаются и славянские рабы. Кроме того, определённая часть рабов оставалась в собственности у кыпчаков — в виде домашней прислуги и наложниц. Это к ним относится термин русских хроник — челядь. Во время разгрома половцев в 1103 г. Владимир Мономах захватил «скот и овец, коней и верблюдов и вежи с имуществом и челядью, и захватил печенегов и торков с вежами…»[994]. Как видно из приведённого, тюрки и печенеги находились также в каком-то подчинении у половцев, хотя и жили своими отдельными селениями. Само это подчинение одних племён другим является специфической особенностью политической организации кочевых обществ. «Племенной строй, — писал К. Маркс, — сам по себе ведёт к делению на высшие и низшие роды — различие, ещё сильнее развивающееся от смешения победителей с покорёнными племенами»[995].

Наряду с классом богатых скотовладельцев и наследственной аристократии в кыпчакском обществе были и рядовые общинники — юридически и фактически свободные люди. Они назывались по летописям «мужи» и «лучшие мужи», иногда «господичи». Здесь уже налицо разделение на социальные группы и внутри самих свободных общинников. По данным «Русской правды» и летописей, «мужи» несли военную службу у князя или хана, т.е. находились в определённой зависимости от «князя» и «лепших князей» (так именовались беки и ханы, предводители племён и родов).

Как видим, аристократия и богатая знать заметно возвышалась над рядовой массой свободных общинников. Для этого использовались разнообразные средства, среди которых весьма важными были права и обязанности участвовать всем свободным взрослым мужчинам в войнах и походах. Вожди родов и племён сколачивали вокруг себя военные дружины, содержа их за счёт завоёванной добычи, что, в свою очередь, способствовало возникновению специфической формы прямой зависимости рядового свободного общинника, «мужа», от крупных предводителей — ханов и беков.

Наличие многослойной господствующей верхушки общества показывает степень развития общественных отношений у кыпчакских племён XI–XIII вв. Классовое расслоение среди кыпчаков было обусловлено значительной поляризацией и социальной дифференциацией на основе собственности на средства производства, и прежде всего на скот. Обладая огромным количеством скота, богатая аристократия являлась фактически собственником земли — пастбищ, на которых содержался их скот, так как процесс производства объективно порождал монополию богатых скотовладельцев на сам воспроизводственный процесс. В конечном счёте в результате имело место экономическое закабаление свободного общинника. Но и сами рядовые общинники были неоднородны в имущественном и социальном отношении. «Лучшие мужи» имели домашних слуг, рабов и были полноправными членами общины. Бедные постепенно оказывались в зависимом положении, самые бедные — безлошадные, — переходили в категорию ятуков, попадая в кабалу к феодалу, на чьих землях он располагался. Подчинение осуществлялось и без экономического принуждения. Примером его являлась коммендация — отдача под защиту богатому и сильному покровителю[996], ибо бедному и малоимущему было фактически невозможно обеспечить необходимые продукты для своего собственного воспроизводства и защититься от чужих набегов и барымты.

Верования и обычаи

Специфика экономической и политической структуры кочевого общества кыпчаков отразилась и на духовной культуре, мировоззрении и идеологии. Наиболее распространённой формой религии в Дешт-и Кыпчаке, как в восточной, так и в западной её части, был шаманизм. Элементы этой религии проявлялись в поклонении каменным изваяниям, почитании явлений природы, в обожествлении неба (Тенгри), Солнца, огня и др.

По всей степи, где кочевали кыпчаки, стояли каменные изваяния, изображавшие людей. После многочисленных споров в литературе утвердилось мнение, высказанное ещё Н.И. Веселовским, что основная масса статуй принадлежит кыпчакам-половцам[997]. Однако единого мнения о назначении каменных изваяний нет. Одни считают, что это изображения главного убитого врага[998], другие, что изваяния являются изображениями самих умерших[999].

Обычай ставить каменные фигуры среди кочевников был отмечен у тюрков в центральноазиатский период их жизни. Там они стояли у поминальных оградок. Зная, что соправителями политического образования тюрков тюгу в VII–VIII вв. под именем сеяньто были кыпчаки, можно не удивляться, что каменные изваяния широко распространены по всей территории Евразийских степей по мере расселения кыпчаков на запад. Однако среди каменных статуй, принадлежавших одному и тому же народу — кыпчакам-половцам, довольно заметны различия в их внешней форме, в их художественных достоинствах, декоре и т.д. Более скромное изображение каменных изваяний Казахстана наводит на мысль о более архаичном искусстве кыпчаков, обитавших к востоку от Волги. Так, Г.А. Фёдоров-Давыдов писал: «Резкое отличие западных, восточноевропейских каменных изваяний от казахстанских и оренбургских свидетельствуют о том, что западные кыпчаки, заимствовав саму идею и обычай сооружать статуи и сохранив черты изваяний восточных родственных племён, сильно изменили стиль исполнения и облик статуй, освоили совсем другое, значительно более реалистичное понимание форм и снабдили множеством деталей, совершенно неизвестных у восточнокыпчакских, казахстанских изваяний»[1000].

Однако к вопросу о различиях в художественном изображении каменных статуй следует подходить также с учётом особенностей конкретно-исторической обстановки, окружающей среды, в которой развивались духовные представления родственных друг другу этносов кыпчаков и половцев. Известно, что казахстанские кыпчаки, находясь в непосредственной близости с мусульманским государством и прежде всего с Хорезмом, так или иначе подвергались воздействию мусульманской идеологии, запрещавшей изображать людей и животных. Хотя в подавляющем большинстве племена, кочевавшие в глубине Дешт-и Кыпчака, и не приняли до XIII в. ислам, определённое влияние его на себе, особенно кыпчакская знать, несомненно, испытывала, поэтому не детализировались все атрибуты, присущие изваяниям[1001].

Характерно, что только в степях Центрального Казахстана на склонах Улутау, в бассейнах р. Кара и Кары-Кенгрин был встречен тип каменного изваяния, который пока нигде, кроме этих мест, не обнаружен. У этих каменных изваяний, явно женских, отсутствует прорисовка глаз, носа, рта. Изображения лиц не испорчены, нет следов сколов — материал гладкий, покрытый однотонным пустынным загаром гранит или сланец[1002]. А.X. Маргулан, впервые опубликовавший рисунки этих изваяний, пишет, что в период ислама не практиковались изображения лица, что, видимо, отобразилось на некоторых каменных статуях[1003].

В поэме «Искандер-намэ» великого поэта средневековья Низами, жившего в XII в., имеются интересные данные, которые он получил, возможно, от своей жены Аппак, кыпчачки по происхождению. Интерпретируя эти данные, можно получить ответ, когда и почему некоторые каменные изваяния Центрального Казахстана стали изображаться без определённых черт лица.

Хотя героем поэмы Низами является Александр Македонский, описанные действия происходили в его время, в кыпчакских степях Казахстана. В далёких степях за Джейхуном (Сырдарья) кочевали многочисленные и могущественные племена кыпчаков, у которых женщины имели обычай не закрывать лицо. Женщины-кыпчачки были «пламенны и были нежны, были солнцем они и подобием Луны…». Они, естественно, смущали суровое войско завоевателя. Тогда Александр стал убеждать старейшин ввести обычай мусульман, у которых женщины закрывают чадрой свои лица. Получив отказ, Македонский приказал одному мастеру иссечь каменное изваяние женщины и «чадрой беломраморной скрыл её лик». Гордые кыпчакские жёны, «узрев, что всех жён она строже, устыдясь, прикрывали лицо своё тоже». Низами добавляет, что каменные статуи до сих пор стоят в степях «за их сизым туманом». «И приходят кыпчаков сюда племена и пред идолом гнётся кыпчака спина. Пеший путник придёт или явится конный, покорит любого кумир их исконный. Всадник медлит и, коня придержав, он стрелу, наклонясь вонзает меж трав. Знает каждый пастух, мимо гонящий стадо, что оставить овцу перед идолом надо»[1004].

Приведённые строки Низами полны легендарных деталей. Понятно, что полководец и государственный деятель IV в. до н.э. Александр Македонский не имел никакого отношения к кыпчакам, жившим в начале II тыс. н.э. Трудно определённо сказать, какими трудами пользовался Низами, воссоздавая реальную обстановку вымышленного похода Искандера в Дешт-и Кыпчак. Но всё же тот факт, что племена, проживавшие в этой степи, воздвигали каменные статуи, Низами зафиксировал чётко и определённо. А изваяния Центрального Казахстана и, что знаменательно, именно здесь их отмечает Низами, так как описывал степи за Джейхуном (Сырдарьей), являются изображениями женщин, укрытых чадрой, что, в свою очередь, говорит о том, что в XII в. определённая часть кыпчаков, а именно Сыгнакская группа, исповедовала мусульманскую религию.

Так как Низами пишет только о женском каменном изваянии, то можно предположить, что у кыпчаков был развит культ женского божества. Известно, что у кыпчаков существовало женское божество Умай, являвшееся составной частью сложной системы религиозных представлений древних тюрков. Умай считалась покровительницей домашнего очага, хранительницей потомства, божеством плодородия, являлась реликтом женского материнского культа. Умай, возможно, имела развитую иконографию, если принять предположение о том, что определённый тип каменных изваяний в трёхрогих головных уборах, которые привязываются к территории расселения кимако-кыпчакских племён, относится именно к ней[1005]. Наличие женского божества, почитаемого кыпчаками, пока не поддаётся научной интерпретации.

Помимо Умай, «куманы, или половцы, поклоняются звёздам, верят в небесное влияние и предаются изучению астрологии». Ибн ал-Асир свидетельствует, что кыпчаки почитают солнце на восходе. В этим почитанием надо связывать обычай кыпчаков обращать свои статуи лицом на восток, в сторону восхода солнца. Космологические представления кыпчаков находят своё продолжение в религиозных представлениях казахов. Ч.Ч. Валиханов писал, что «…солнце, луна, звёзды… пользуются до сих пор уважением в народе»[1006].

Высшим божеством, подобно другим тюркам-язычникам, кыпчаки почитали Тенгри. Этот культ восходит к глубокой древности и в значений «небо», «бог» выступает уже в древнетюркских рунических памятниках. Поклонение каменным изваяниям, почитание неба (Тенгри) и явлений природы (горы, реки, озёра, леса, урочища), — всё это указывает на язычество, как основную форму религии кыпчакских племён. Ибн-Арашбах отмечал: «Они, кыпчаки, были только идолопоклонники и многобожники, не знавшие ни ислама, ни православия. Некоторые из них ещё до сих пор поклоняются идолам»[1007]. П. Карпини и В. Рубрук сообщали: «Эти люди (канглы) были язычниками, как и команы»[1008].

Среди кыпчаков были довольно развиты анимистические представления, заключающиеся в веровании о переселении душ и существовании потустороннего мира… Только при такой интерпретации можно понять погребальные обряды кыпчаков, известные нам по описанию В. Рубрука: «Команы насыпают большой холм над усопшим и воздвигают ему статую, обращённую лицом на восток и держащую у себя в руке пред пупком чашу. Они строят также для богачей пирамиды, т.е. остроконечные домики, и кое-где я видел большие башни из кирпичей, кое-где каменные дома, хотя камней там и не находится. Я видел одного недавно умершего, около которого они повесили на высоких жердях 16 шкур лошадей по четыре с каждой стороны мира; и они поставили перед ним для питья кумыс, для еды мясо, хотя говорили про него, что он был окрещён… Когда кто-нибудь занедужит, он ложится в постель и ставит знак над своим домом, что там есть недужный, и чтобы никто не входил… Именно они опасаются, чтобы со входящим не явился злой дух или ветер. Самих гадателей они называют как бы своими жрецами»[1009]. Как видим, не последнюю роль в повседневной жизни кыпчаков играли гадатели, гадавшие на бараньих лопатках и совершающие другие магические заклинания — жрецы, или так называемые ядачи, которые занимались вызыванием дождя, ветра, бури при помощи особого камня яда. О ядачи Махмуд Кашгарский писал: «О них все хорошо знают. Я сам видел их у Ягма. Там нужно было потушить вспыхнувший пожар. Снег выпал среди лета по милости Бога и погасил пламя в моём присутствии»[1010].

Со слов раввина Петахье мы можем представить некоторые обряды побратимства и клятвы у половцев-кыпчаков. «Вот каким образом каждый из сыновей Кедара связывает себя клятвою со своими спутниками. Он втыкает иголку в свой палец и отдаёт тому, кто должен с ним идти, высосать выступившую кровь, и с той минуты он становится как бы плотью и кровью. Есть у них ещё и другой род клятвы: наполняют медный или железный сосуд в форме человеческого лица и пьют из него оба спутника и провожатый, после чего провожатый никогда не изменит своему спутнику»[1011].

Таким образом, религиозные представления кыпчаков являются в основе шаманистическими. Что касается тотемических представлений кыпчаков-половцев, то следует обратить внимание на описание поведения одного из ханов половцев Боняка перед битвой с венграми. «Давыд… пошёл к половцам и встретил его Боняк и воротился Давыд, и пошли они на венгров. В пути они остановились на ночлеги, когда наступила полночь, встал Боняк, отъехал от войска и начал выть по-волчьи, и волк откликнулся на вой его и завыло множество волков. Боняк же, вернувшись, сказал Давыду, что завтра мы победим венгров»[1012]. Как видим, волки в этом эпизоде фигурируют как предсказатели судьбы и основные советчики предводителя половцев Боняка, который, кстати говоря, происходил из бурчевичей. Поэтому он и обращается к волкам как представителям рода кыпчаков, которых они считали своими первопредками. С.А. Плетнева пишет: «Связь Боняка, соединяющего функции хана и жреца, с тотемом и покровителем «волком» несомненна»[1013].

Культ волка широко был распространён у тюрков. На знамени предводителя тюрков Ашина красовалась волчья голова[1014]. Как указывал Михаил Сириец, главным тотемом у огузов и кыпчаков был сивый волк, у многих тюркских племён было широко распространено поверье о волке, связанное с рождением ребёнка. Андижанские кыпчаки, например, чтобы облегчить роды давали роженице кусок высушенного волчьего сердца[1015].

Сведения о религиозных представлениях кыпчаков позволяют сделать некоторые выводы. В кыпчакском обществе преобладали специфические религиозные представления в виде шаманизма, идолопоклонства и язычества, которые являются идеологией эпохи раннеклассовых отношений.

Однако развивающиеся и существующие классовые отношения настоятельно требовали иной формы религиозной идеологии, отвечающей особенностям экономической и политической структуры кыпчакского общества, и уже в XI–XII вв. господствующая знать кыпчаков первой отходит от политезима и принимает монотеистическую веру (ислам в районах, смежных с мусульманскими странами, и христианство — в южнорусских степях).

Ислам проникал и распространялся прежде всего среди той части кыпчакских племён, которая переходила на службу к владетелям Хорезма, первым и основным условием для перехода кыпчаков в подданство Хорезма было принятие ими мусульманства. Ислам приняли кыпчакские ханы Кыран (Икран), Алп-Дерек, сменив при этом свои языческие имена на мусульманские титулы Кадыр-хан, Гайир-хан. Так было и с мамлюкскими кыпчаками в Египте. Однако подавляющая масса кыпчакского населения была равнодушна к ортодоксальным догмам ислама. Даже в наиболее близком и подчинённом к концу XII в. Сыгнакском владении кыпчаков мусульманство оставалось лишь религией аристократической верхушки, которая с её помощью стремилась закабалить народ. Однако для рядового кочевника ислам оставался пустым звуком. «Несмотря на появление ислама в этих народах (кыпчаках) и исповедования ими двух догматов, они всё-таки переступают правила её (религии) во многих делах»[1016].

Находки несторианских сирийских надписей в Семиречье будто указывают на бытование здесь христианства в домонгольскую эпоху, но принадлежат ли они кыпчакам, пока не доказано, хотя известно, что куны, вошедшие в состав кыпчаков, были христианами.

Христианство в основном проникало в среду западной ветви кыпчаков — половцев южнорусских степей. Миссионерское движение шло с двух сторон — из Руси и Византии. Как свидетельствуют русские летописи, в Рязани в 1132 и в Киеве в 1168 гг. крестились половецкие князья Амурат и Айдар[1017]. Один из крупнейших половецких ханов, сын знаменитого Кончака, принял даже православное имя Юрий. Ибн Батута, сообщал: «В этой степи, которая принадлежит народу под именем кыпчак, они христианской веры»[1018]. Выше мы приводили отрывок из записок Рубрука, где он описывал похоронный обряд кыпчака, совершаемый по языческому обычаю, не забыл отметить, однако, что умерший был христианином (нам известно о принятии христианства кыпчаками, проживавшими в Грузии). И несмотря на эти известия, всё же отметим, что подавляющее большинство половцев не приняли христианства, за исключением определённой верхушки их общества, принявших веру скорее всего из политических соображений.

Следовательно, религиозная идеология кыпчаков связана была с язычеством и развивалась в соединении с исламом, христианством и даже с иудаизмом (русские летописи сообщают об исповедовании какой-то частью кыпчаков этой религии, заимствованной от хазар), и представляла собой своеобразную форму религиозного синкретизма, характерного для ранних форм классового общества кочевников Евразии.

Форма государственной организации

В предмонгольское время в кыпчакском обществе появились предпосылки для создания раннефеодального государства с наследственной властью. В Дешт-и Кыпчаке прослеживаются, по крайней мере, две династийные линии. Об одной из них сообщает «Юаньши» (эта династия происходила из племени ильбари).

Другая наследственная власть прослеживается в Сыгнакских владениях кыпчаков, во главе которых стояли правители из племени урани, или каи-кимаков (вероятно, продолжая традиции кимакского государственного образования).

Вероятно, представители этого же племени стояли во главе крупного кочевого объединения половцев, известных в русских летописях как донецких. Основатель династии — Шарукан, или Дракон-змей. Родовые пережитки заставляют рассматривать государственную власть именно как родовое достояние племени ильбари в одном случае и племени уран — в другом. Признаком раннефеодального государства является попытка объединения нескольких племён под властью одного хана. В конце XI — начале XII в. в Дешт-и Кыпчаке была попытка создать кыпчакскую общую политическую структуру, состоявшую из кыпчаков, йемеков, югуров, уранийцев и др., во главе которой стояли представители племени ильбари. Но в 30-е гг. XII в. объединение было разрушено походами хорезмшахов, не желавших иметь опасного соседства на северных и северо-восточных границах, а также междоусобицами, происходившими внутри самих кыпчаков, что также характерно для раннефеодального государства. Эту междоусобную смуту среди кыпчаков всячески поддерживали правители Хорезма, оказывая помощь то одной, то другой стороне, не давая затухнуть вражде.

Характерным обычаем раннефеодального государственного объединения у кочевников была передача ханской власти не сыну, а племяннику или брату. Борьба за власть между Кадыр-Буку-ханом и его племянником Алп-Дереком в конце XII в. разгорелась, очевидно, из-за того, что Алп-Дерек на основе этого обычая о наследовании стремился захватить престол своего престарелого дяди.

Таким образом, в предмонгольское время кыпчакское общество находилось на стадии раннефеодального государственного образования. Особенностью его было наличие большого количества специфических форм социальной организации общества в виде родоплеменных отношений во всех сферах и то, что все ступени политического и социального подчинения строились по принципу общинно-родового деления, старшинства племён, права первородства.

Г.И. Марков и Н.Э. Масанов полагают, что в силу внутренних особенностей системы материального производства формирование крупных политических общностей находилось в известном противоречии с экономикой кочевого скотоводства, которая требовала рассеяного состояния кочевников-скотоводов, тогда как политическая организация была следствием интеграции номадов. Из этого вытекали преобладание центробежных тенденций, лабильность и аморфность политической структуры любого кочевого общества, в том числе и кыпчакского, принципиальная невозможность возникновения в собственно кочевой среде мощного государственного аппарата с сильной военной властью и социально-властной инфраструктурой[1019]. Вследствие этого правомернее вести речь не о государственных образованиях кочевников-кыпчаков, а о раннегосударственых образованиях, или этнополитических объединениях.

О существовании на территории Казахстана единого кыпчакского государства В.В. Бартольд, писал: «Были отдельные кыпчакские ханы, но никогда не было хана всех кыпчаков»[1020]. Исследователи отмечают, что в южнорусских степях, на территории, заселённой половцами, было несколько этнополитических объединений. А.Ю. Якубовский говорил о наличии у половцев XII в. кочевых княжеств[1021]. Согласно К.В. Кудряшову, у них существовало шесть центров кочевий, представлявших самостоятельные владения с ханами во главе[1022]. На основе археологических данных к аналогичному заключению пришёл и Г.А. Фёдоров-Давыдов[1023]. С.А. Плетнева считает, что ко второй половине XII в. окончательно сформировались такие крупные половецкие союзы, как лукоморские, приднепровские, донские. Существовали, вероятно, и поморские, крымские, предкавказские, поволжские, а всего 9 объединений[1024]. Но ни один летописец не сообщает о том, что союзы половецких племён когда-нибудь объединялись в единое мощное государство. Даже наиболее могущественные половецкие ханы Боняк, Туторкан, Шарукан распоряжались только отдельными (хотя и достаточно обширными) территориями.

Внук Шарукана, хан Кончак, создал довольно значительное объединение половцев (известно, сколько пришло половецких племён под его знамёна во время сражения с Игорем в 1185 г.), но его этнополитический союз не имел управленческого аппарата, налоговой системы, т.е. атрибутов, необходимых для функционирования государства. Наиболее близок к созданию государства раннефеодального кочевого типа был его сын Юрий Кончакович, последний представитель династийного рода Шаруканидов (власть у них была уже наследственной, переходящей от отца к сыну). Однако его усилия были пресечены нашествием татаро-монголов. В основном же у половцев существовали периоды, когда в степи вообще отсутствовали какие-либо политические союзы под единым руководством. Именно это имел в виду Петахье, когда информировал, что «куманы не имеют общих владетелей, а только князья и благодарные фамилии»[1025].

Такая же тенденция прослеживается и у кыпчаков, населявших в начале II тыс. н.э. степи современного Казахстана, с той только разницей, что источники не сообщают почти ничего об определённых владениях. Автор «Худуд ал-Алама» говорил о трёх или даже четырёх отдельных областях в землях кимаков. Несмотря на скудность информации для XII в., мы попытались выделить три кыпчакских владения, находившихся в разной степени зависимости от Хорезмийского государства — наиболее могущественной державы Средней Азии в предмонгольское время.

Одной достоверной локальной группировкой кыпчаков являлось их объединение на территории полуострова Мангышлак, где они совместно с обитавшими южнее их племенами язырской этнической общности образовали на короткое время политический союз, во главе которого стоял «царь». Очень незначительные известия о них в источниках не позволяют в настоящее время сказать что-нибудь достоверное об их истории. Известно только, что в середине XII в. они попали под власть хорезмшаха.

Непосредственно в степях Казахстана кыпчакские племена объединялись в две достаточно мощные группировки, население которых по этническому составу было однородно. Раздел этих владений проходил по сложившимся в предыдущее время территориям. Одно владение располагалось в регионе Западного Казахстана, в степях к северу от Аральского моря, где ещё в IX в. локализовалась область независимых кыпчаков, находившихся на стадии выделения из кимакского союза племён. В конце XI в. на этой территории сформировалось кыпчакское объединение, во главе которого стояли представители племени ильбари. Возможно, в этот период их влияние распространялось на значительную территорию Казахстана, включая и её центральные области, бывшую кимакскую территорию Андар аз-Кифчак. Однако в начале 30-х гг. XII в. поход хорезмшаха Атсыза и внутренние беспорядки и неурядицы среди кыпчаков положили конец поступательному развитию этого этнополитического объединения. Ослабленные поражением представители племени ильбари уступили своё господство руководству племени байаутов, внедрившемуся с востока. О существовании у них правящей династии сообщает китайский источник «Юаньши». Последний представитель этой династии Баямон погиб, вероятно, в 1237 г. в борьбе с татаро-монголами.

В середине XII в. в источниках впервые появляются известия о Сыгнакском владении кыпчаков. Очевидно, оно образовалось как раз после разгрома Атсызом кыпчаков племени ильбари. Это владение появилось на бывших землях кимакской области Андар аз-кифчак, и правящей династией его оставались представители кимаков, известные под именем уран. Поэтому столь многочисленны топонимы с основой уран на территориях, примыкающих с северо-востока к Сырдарье. Находясь в непосредственном соседстве с Хорезмом, это Сыгнакское владение кыпчаков стало наиболее частым объектом постоянных притязаний хорезмшахских войск, которые в конце концов, используя умелую тактику, на рубеже XII и XIII вв. покорили их.

Политика владетелей Хорезма, направленная на недопущение возникновения сильного противника на северо-восточных и северных границах, явилась одной из основных причин того, что монгольское нашествие застало кыпчакскую степь «Дешт-и Кыпчак» раздробленной и неспособной к объединённому отпору завоевателям. Нельзя, конечно, игнорировать и внутренние причины раздробленности.

В «Юаньши» в главе 126, где приводится биография кыпчакского предводителя Хубилай-хана Тутуха, сказано, что предки его переселились к горам Юйлиболи, отождествляемым, как известно, с Уральскими горами. Обосновавшись в этих местах вновь прибывшие кыпчакские племена неминуемо должны были потеснить жившие до них кочевые коллективы также кыпчакского происхождения. Это внедрение происходило далеко не мирным путём, поэтому в биографии Тутуха и сказано, что во владениях Инасы, главы кыпчаков, «произошли большие беспорядки»[1026]. Как видим, внутри владения шла борьба за власть. Слабость центральной власти (источник сообщает — Инасы был очень стар. В государстве (кыпчаков) не было единства…)[1027], наступавшая в результате длительного пребывания у власти одного рода, неизбежно приводила кочевые объединения к расколу и краху.

Раздробленность на две основные группировки облегчалась в Дешт-и Кыпчаке и тем, что разделение проходило по двум областям, где издавна складывалась естественно-географическая зона регионального кочевания с зимних пастбищ на летние и обратно. Для Центрального Казахстана такими зонами были долины Иртыша и его притоков, ущелья Алтая и Тарбагатая в летние периоды и долина Сырдарьи, низовья Чу и Таласа в зимнее время. Для Западного Казахстана наиболее удобными летними пастбищами были земли Южного Урала и Мугоджарские. горы. На зиму кыпчакские племена откочёвывали в низовья Сырдарьи, Урала и Волги.

Интересно, что по этим естественно-географическим зонам кочевания в позднее средневековье сложились территории Среднего и Младшего жузов. Кыпчаки, как известно, один из составных компонентов казахской народности, повсеместно обитали в кыпчакских владениях. В обеих группах в XII в. зафиксированы одни и те же кыпчакские роды: ильбари, йемеки, байауты, югуры, канглы, кимаки-уранийцы, хотя, несомненно присутствовали и другие племена.

Исходя из однородности населения двух кыпчакских владений, трудно согласиться с утверждением некоторых исследователей, что расчленение Джучидского улуса в XII в. по линии двух естественно-географических зон, прошло по линии этнической, когда разделёнными оказались резко отличавшиеся по языку и культуре, уровню социального развития группы покорённого населения степей — гузы и кыпчаки[1028]. Последнее утверждение довольно спорно по той причине, что гузы в XIII в. уже не обитали в степях Центрального Казахстана, но даже если принять, что между гузами и кыпчаками существовало резкое языковое отличие (что само по себе спорно), то как объяснить существование единого казахского языка для обоих казахских жузов — Младшего и Среднего?

Нам представляется, что разделение улуса Джучи в XII в. на два крыла произошло по издавна сложившимся ещё при кимако-кыпчаках естественно-географическим районам. Несмотря на то, что монгольское завоевание подорвало политическую структуру кочевников Дешт-и Кыпчака, оно не смогло разрушить устойчивые этнокультурные образования, в основе которых лежали общности, исторически сложившиеся ещё в период домонгольского нашествия, т.е. кыпчакские общности с устойчивыми районами кочевания. Они настолько устойчивы, что, несмотря на все политические потрясения, в позднее средневековье на территории Казахстана на базе бывших кыпчакских владений образуются два казахских жуза — Средний и Младший. Интересно, что кимакская область Андар аз-Кифчак, локализуемая в Центральном Казахстане, где впоследствии проходят основные кочевья Среднего жуза, переводится как «внутренние», т.е. «срединные» кыпчаки.

укладом жизни и оседло-земледельческих оазисов Востока.

Письменные источники дают нередко искажённую картину военных конфронтаций, рисуя древних скотоводов разрушителями цивилизаций. Всё это, очевидно, объясняется тем, что дошедшие до нас источники носят однобокий характер. Тем не менее подобная точка зрения до сих пор находит отражение в некоторых научных трудах. Многочисленные факты истории, в том числе и археологического характера, показывают сложную картину постоянного взаимодействия двух типов экономики. Мы постарались охарактеризовать торговые караванные пути, постепенное складывание политических объединений кыпчакских племён в канун монгольского нашествия, динамику расселения кыпчаков по степям Казахстана, их выход к границам Хорезма, и как следствие этого — неумолимое втягивание в этнополитические контакты с этим государством.

Обобщая сказанное, отметим, что кыпчакское общество в предмонгольское время находилось на стадии государственного образования, особенностью которого было наличие большого количества остатков родоплеменных отношений во всех сферах, причём отметим, что формы государственности у кыпчаков изучены недостаточно.

Такова в основном история кыпчаков в предмонгольское время, которую можно выделить по письменным и археолого-этнографическим источникам. Более глубокое изучение этнополитической истории, географии страны, политического устройства и социальных отношений следует, очевидно, рассматривать через призму превалирующего источниковедческого аспекта, с появлением сугубо новых нарративных письменных данных.