Лагерь

Восемь

– Ты официально оказался в самой смехотворной ситуации всех времен. И я БЫЛ. ТОМУ. СВИДЕТЕЛЬ, – возвещает Джордж. После нашего возвращения в домик он сидит на своей кровати и обмахивает себя веером. – То есть я, конечно, ожидал, что будет смешно, но чтобы настолько…

– Все пошло не по плану. – Я беру бейсболку и толстовку.

Эшли фыркает, сидя на верхней койке.

– Может, хватит? – сердито говорю я. – Все нормально. Он просто делает вид, что вовсе не великий…

– Плейбой, – подсказывает Джордж. – Я решил, что мы вполне можем ввести в обиход это слово.

– Но случившееся мне на руку Оно означает, что он попытается сблизиться со мной.

– Похоже, ты не зря преобразился, раз он выкинул такое. Ну кто мог подумать, что неприметный качок окажется примадонной? Представь себе, что он может вытворять на сцене с такими-то способностями к импровизации и убедительностью.

– Но он же не думает, что мы не расскажем тебе, как все обстоит на самом деле, – вступает в разговор Эшли.

– После твоего припадочного смеха я не удивлюсь, если он решит, что тебя это все дико забавляет. Или же что мы недостаточно осведомлены о его любовных похождениях, чтобы комментировать их.

– Ты действительно считаешь себя способным выдержать все это? – Эшли так много смеялась, что голос у нее теперь немного хриплый. – Ты играешь Дала, он играет Хадсона, который не Хал. Так вы не сможете узнать друг друга.

– Я уже знаю его. И он знает меня, просто у меня тогда была другая одежда.

– А еще у тебя были другие привычки и интересы, – добавляет Эшли.

– Плюс к этому теперь ты говоришь более низким голосом и медленнее – довольно милый штрих, кстати говоря. Ты достоин «Оскара», – иронизирует Джордж.

– Спасибо. – Я немного горжусь собой, хотя и пытаюсь злиться на них за то, что они делают из меня посмешище. Надеваю бейсболку и улыбаюсь так широко, что улыбка, кажется, готова выйти за пределы лица. Тихо вскрикиваю и притоптываю ногой. – Все идет замечательно! Мы чувствуем, что прекрасно подходим друг другу – вот почему он не хочет, чтобы я знал, что на дереве есть его имя.

Джордж и Эшли смотрят на меня так, словно я только что сказал им, сколько радости способны принести сиськи. Джордж кивает.

– Послушай, мне не хочется быть занудой, – говорит Эшли, – но ты просто держи в уме, что он – игрок.

– Плейбой, – поправляет ее Джордж.

– Конечно. Плейбой. И, может, он говорит, что он не Хал, только потому, что хочет залезть тебе в штаны, но понимает, что плейбой тебе не нужен.

– А может, ему просто нужен кто-то, с кем у него возникла бы подлинная связь, – возражаю я.

Эшли вздыхает:

– Может, оно и так. Но… ты предупредил меня, чтобы я не бросалась очертя голову в новые отношения, которые разобьют мне сердце этим летом. Вот и я предупреждаю тебя о том же.

– Все будет хорошо. – заверяю ее я, оглядывая себя в зеркале. Приглаживаю торчащие волосы. Надеть толстовку или нести в руке? Не буду надевать, на улице довольно тепло. – О’кей. Мне пора. Я сказал ему, что возьму толстовку и встречусь с ним у флагштока. Увидимся на шоу талантов.

– Ему, наверное, потребовалось время на то, чтобы сообщить своим соседям, что он теперь совсем другой человек, – предполагает Джордж. Эшли опять фыркает.

– Прекрасно! – Я направляюсь к сетчатой двери: – Пока! – Распахиваю скрипящую дверь и бегу к флагштоку.

Я прихожу на свидание первым, но я рад этому. Мне хотелось скорее оказаться вне домика и насладиться происходящим. Я уже нравлюсь Хадсону настолько, что он притворяется романтиком! Джордж и Эшли могут считать, что это смешно, да так оно отчасти и есть, но это еще и очень приятно. Он сейчас такой, каким всегда хотел быть и должен быть с подходящим ему парнем, и у меня создается впечатление, что он всегда знал: этим парнем буду я. Дело не в том, чтобы просто залезть мне в штаны. Ради одного секса столько усилий не прилагают. Он делает это, потому что испытывает ко мне чувство. А это значит, моя идея была правильной. И моя работа над собой в течение года, и то, что я лишаю себя этим летом театра, – именно то, что нужно. Так должно быть. Просто так должно быть.

Смотрю в небо. Солнце почти у горизонта – синего, и оранжевого, и пурпурного. Но прямо надо мной небо темное. В нем появляются звезды. Они подмигивают мне.

– Привет, – раздается за моей спиной голос Хадсона. Он говорит тише, чем я ожидал. Поворачиваюсь к нему. Поверх майки на нем надета старая зеленая толстовка, она немного тесна ему и обтягивает живот и плечи, так что очертания его тела вырисовываются яснее, чем когда он был в майке. Моя толстовка у меня в руке, и я вдруг начинаю соображать, а не накинуть ли ее на плечи или не обвязать ли вокруг талии, или же это будет слишком по-женски? Надо просто надеть ее, что я быстро и делаю, пока он подходит ко мне, но умудряюсь при этом уронить с головы бейсболку. Хадсон внезапно оказывается совсем рядом и становится на колени, чтобы поднять ее. Он протягивает ее мне, и я с трудом удерживаюсь от шутки о том, что он – принц, а бейсболка – хрустальная туфелька, что неминуемо закончилось бы тем, что я запел бы что-то из «Золушки» (Роджерса и Хамместейна, а не Диснея).

– Спасибо. – Надеваю бейсболку. – Прости, мне что-то вдруг стало холодно.

– Да, по вечерам здесь бывает прохладно. Не знаю, как у вас там в Огайо. Здесь же летом днем жарко, а ночью… прикольно.

– Ага. – Мы молча смотрим друг на друга, и я гадаю, чувствует ли он всю нелепость ситуации, при которой мы с ним говорим о погоде, как два идиота, или же он смотрит в мои глаза и хочет поцеловать меня. Мне кажется, что верно и то, и другое.

– Ну, пришло время экскурсии. – Он улыбается своей обычной – широкой волчьей улыбкой. В небольшой щелочке между передними верхними зубами виден язык. – Это, ясное дело, флагшток, а минут через пятнадцать здесь разожгут костер. Ребята будут поджаривать на огне зефир и вообще весело проводить время. А вон там… – показывает он, подходя ближе ко мне с тем, чтобы его палец оказался на одной линии с моими глазами, – четырнадцатый домик. Мой домик. Говорю на случай, если ты захочешь навестить меня.

– А мы можем заскочить туда на минутку прямо сейчас?

– Ага. Ты можешь оставаться там до отбоя. А позже… придется тихо красться, чтобы тебя не засекли вожатые. В задней стене домика есть окно, оно совсем рядом с моей кроватью.

– Ты наверху или внизу? – спрашиваю я, и, едва успев ляпнуть такое, сильно краснею и радуюсь, что в темноте этого незаметно. – Я хотел сказать… прости, я не хотел сказать…

– Как придется, – перебивает меня он и подмигивает. – Но койка у меня внизу: люблю сразу рухнуть в нее в конце дня.

– Я тоже, – соглашаюсь я, но это правда лишь наполовину, потому что кто же этого не любит, но дело еще и в том, что в первое свое лето я спал на верхней койке, а Эшли на нижней, а потом я как-то красил ногти и капнул сверху на нее лаком, вот мы и поменялись.

– Так что ты можешь постучать в окно, сам понимаешь, и я вылезу к тебе. Если на то будут причины.

Я смеюсь. Он каждый год прибегает к одним и тем же уловкам. И они, скажу я вам, хорошо испытаны на практике. А теперь он хочет применить их ко мне. И это вовсе не означает, что он остается плейбоем. Просто он знает, как это работает, и хочет наладить отношения со мной. А Эшли неромантична, вот и все. Я снова смотрю на звезды.

– О’кей. Это нужная информация… про запас. Но, вообще, экскурсия у нас пока что не очень содержательная. – Ну вот, я немного разрядил атмосферу.

– Пока что?

– Пока что, – решительно отвечаю я.

– О’кей, хорошо, итак, перейдем к следующей достопримечательности, коей является медпункт, – произносит он с чудовищным британским акцентом.

– Коей?

– Именно так, – кивает он, направляясь к лестнице. Ее широкие ступени вогнаны в землю, они, изгибаясь, ползут вверх, подобно грибам на дереве. Кое-где они узкие, кое-где широкие, и ходить по ним в темноте довольно трудно.

– Осторожно! – предупреждает он меня. – В темноте эти ступеньки не слишком надежны. Хочешь опереться о меня?

Делаю глубокий вдох и говорю:

– Конечно, – и протягиваю ему руку. Он берет ее в свою, и я чувствую, что мой член немедленно встает. Его ладонь немного шершавая – наверное, нужно дать ему увлажняющий крем, – но в то же самое время мягкая, и он сжимает мою руку ровно настолько, насколько мне хотелось бы этого.

– Не думал, что ты согласишься, – говорит он, а мы тем временем идем по ступенькам вверх.

– А я думал, ты блефуешь.

– Мы заметно продвинулись вперед в наших отношениях. Теперь мы ходим за ручку, – замечает он. – Мы из тех парней, кто берется за руки уже в первые пять минут свидания.

– Но это всего лишь из-за этих коварных ступенек.

– Верно, – отвечает он, и по его голосу я понимаю, что он доволен.

Мы добираемся до конца лестницы. Но рук при этом не разнимаем, я не убираю мою ладонь из его, даже когда мне на кисть садится комар и впивается в нее. Хадсон, увидев это, отгоняет его. Я почти жду от него шутки вроде того, что этим вечером он будет единственным, кому дозволено впиться в меня, но произнеси он что-то подобное, я, наверное бы, истерически захихикал и убежал прочь.

Мы немного проходим по дорожке и добираемся до открытого места, и Хадсон свободной рукой показывает на три строения перед нами.

– Вот он, наш медпункт. Космо – немного чудной, но и прикольный. Туда можно прийти в любое время и немного отлежаться, или же он даст тебе аспирин, а если ты поранился, то заклеит ранку пластырем. Он у нас медбрат, но с ним хорошо и поговорить, у него есть потрясающие истории о Стоунуолле – он действительно был участником тех событий. Ну, это в том случае, если тебе есть дело до такого. Я знаю, кому-то это до лампочки. Моя мама говорит, что все это ерунда, но все же слушать об этом… интересно. Еще у него на столе стоят две посудины – с презервативами и смазкой, и каждый может взять их.

– Прямо на столе? – переспрашиваю я, будто ни разу не брал там ни презервативов, ни смазки.

– Космо говорит, что вести себя так, будто никто здесь не трахается, верх идиотизма, вот он и принимает меры, чтобы мы не навредили себе.

– Значит, здесь занимаются сексом? Прямо в домиках на виду у всех? – Я могу как начать, так и свернуть разговор о сексе. Если он действительно плейбой, как говорит Эшли, – а я его таковым не считаю, тогда нужно просто поддразнить его, а потом отступить, снова поддразнить и снова отступить, и вести себя так до тех пор, пока он не узнает меня и мы не полюбим друг друга, и тогда уж я НЕ СТАНУ отступать. Дал – кокетка.

– Нет! – смеется Хадсон. – Я слышал, что некоторые ребята пытались делать это – по-тихому, под одеялами, когда все спят, но их всегда застукивали. И насмехались над ними до конца лета.

– Что, сюда приезжают только для того, чтобы потусить, и никакой тебе романтики? – даю я обратный ход.

– Конечно. Это же лагерь – теннис, плавание, водные лыжи… но все это у подножия холма. Давай сначала закончим здесь. Я серьезно отношусь к своим обязанностям гида.

– О’кей, – смеюсь я.

– Это – административное здание. – Он показывает на маленькое белое строение, которое я вижу каждое лето. Это скорее дом, а не домик. Я киваю, будто смотрю на него в первый раз. – Джоан находится здесь большую часть своего времени. Она и ее жена живут тут круглый год, ее жена – юрист, она не так уж много бывает в лагере, но к ужину иногда приезжает.

– Понятно. – Мне слегка наскучивает слушать о том, что я и так хорошо знаю. Но надо играть свою роль.

– О, а вот это… – Он отпускает мою руку и бежит к актовому залу. Я слегка хмурюсь, но понимаю, что ему же надо было когда-нибудь остановиться. – Это актовый зал. – Я иду за ним, стараясь выглядеть так, будто сильно впечатлен.

– А для чего он?

– В дождливые вечера в нем показывают кино, иногда здесь проходят какие-нибудь занятия, которые невозможно проводить под дождем, а иногда… – Он распахивает сетчатую дверь, а потом безуспешно пытается открыть деревянную дверь за ней.

– Ну ладно. Иногда ее оставляют открытой. В этом домике занимаются сексом. – Он улыбается мне, я улыбаюсь ему в ответ, но потом отворачиваюсь. «Не забыть бы, что Дал – кокетка», – говорю я себе. Не надо затаскивать его в домик и целовать в такие мягкие на вид губы. Еще не время.

– Но нужно вести себя тихо, – продолжает он. – Потому что Джоан совсем рядом. Прошлым летом две девушки стонали так громко, что она услышала, и их в тот же вечер выгнали из лагеря.

– Из-за секса?

– Из-за того, что их не было в домиках после отбоя. – Он закрывает сетчатую дверь и прислоняется к стене. Уже темно, и на улице горят несколько фонарей, но в основном свет падает из окон кабинета Джоан и медпункта. – Это лагерь для квиров, и потому к сексу здесь относятся лояльно, стараются не стыдить тех, кто хочет заниматься им, понимаешь? Но при здешних правилах трудно оказаться наедине с кем-то. Хотя трудности – это тоже весело. – Он опять улыбается той улыбкой, при которой его язык виден между верхними зубами.

Потом снова берет меня за руку, и какое-то мгновение мне кажется, что он хочет притянуть меня к себе и поцеловать, но вместо этого он подводит меня к лестнице и начинает спускаться по ней к домикам и флагштоку, где народ пытается разжечь костер, а затем по другому пролету лестницы – к центру лагеря.

– Давай посмотрим, что у нас тут. – Он снова отпускает мою руку, завидев ребят на теннисных кортах. Это немного печалит меня, но я понимаю, что мы не должны вести себя так в первый же день в лагере, это было бы смешно. К постепенному развитию отношений всегда относятся более уважительно. – А тут у нас теннисные корты. Ты играешь в теннис?

– Ага. – Теннис был для меня одним из самых простых способов обрести форму в этом году, и папа повесил сетку на заднем дворе. – Мой папа тоже любит это занятие.

– Клево. А я играю плохо, у меня ужасная подача.

– Ну, может, я смогу показать тебе, как это делается.

– Может. – Теперь мы идем с ним по траве, по запаху ясно, что она зеленая и – вечером – влажная. От озера слегка тянет рыбой. Другие ребята из лагеря бегают с фонариками, стараясь как-то напугать друг друга; за ними наблюдает кое-кто из вожатых. У театрального домика я вижу Эшли – она смотрит на Джорджа и других моих соседей по домику, те танцуют, готовясь к прослушиванию.

– Ну, столовую, ты, разумеется, видел, – говорит на ходу Хадсон. – А вот это домик искусств и ремесел. Занятия здесь ведет вожатая по имени Маргарита. Во внешнем мире она – странный концептуальный художник. Наверное, ее работы есть в музеях. Я вообще-то туда не захожу – страдаю полным отсутствием художественного таланта.

– Правда? – Я не упоминаю о том, что он сильно преуменьшает странности Маргариты.

– Я… – Он замолкает. При свете звезд и немногих фонарей трудно понять, какое у него выражение лица, но, как мне кажется, оно ненадолго становится печальным. Потом это впечатление исчезает, и я решаю, что мне просто привиделось в темноте. – Да нет, ничего. Но это клево, если у тебя он есть. Я безумно завидую таким людям.

– Ну, я тоже далеко не гений. Но я записался на занятия ИР. Решил, что это помогает расслабиться.

– Конечно. Но, надо же – ИР! Ты уже усвоил здешний сленг!

Черт побери! Неужели я переборщил?

– Да я уже был в лагере. Правда, не в этом. – Я не успеваю обдумать свои слова, как они уже вылетают из моего рта. Получилось просто здорово! Такая легенда сможет многое объяснить!

– Да? А что это за лагерь?

– Просто маленький еврейский лагерь в Огайо. Лагерь «Шалом». – Мне пришло на ум самое обычное название для еврейского лагеря.

– Мой папа хотел отправить меня в еврейский лагерь! – говорит Хадсон. – Но я сказал ему, что хочу сюда. Рассказал, что здешняя учительница физкультуры – участница Олимпийских игр, и тогда он согласился со мной.

– А почему бы ему не согласиться?

– Просто… еврейский лагерь ему больше по душе. А это лодочная станция. – Он показывает на нее рукой. Там темно и закрыто, катер и каноэ покачиваются на воде у причала. Противоположная сторона реки вся темная, там нет ничего, кроме деревьев. Река пахнет рыбой и немного мхом. Хадсон говорит о катании на водных лыжах и на каноэ.

– Народ в основном тусит на веранде, – объясняет он, показывая на крытую веранду над водой. – Здесь хорошо отдыхать, смотреть на воду.

– Прикольно. – Я стараюсь не рассмеяться. Веранда – лучшее в лагере место для поцелуев и всего такого прочего.

– Вон там, в лесу, проходит тропа приключений. Я провожу на ней большую часть дня. Полоса препятствий, походы… Это потрясающе!

– Я тоже записался на такие занятия.

– Молодец. – Он кладет руку мне на плечо. – Тогда я покажу тебе все, что тут есть, но только завтра. Вечером это опасно.

Мы разворачиваемся и отходим от реки. Хадсон показывает мне еще много чего: футбольное поле, на котором играют также в тач-футбол и захват флага. Ферму, где живут две козы и три цыпленка, мишени для стрельбы из лука, поле для кикбола, баскетбольную площадку. А также театральный домик, о котором ему совершенно нечего сказать. Мне бы очень хотелось, чтобы он знал, до чего же этот домик особенный. Хотя не думаю, что он когда-нибудь бывал в нем, разве что сидел среди прочих зрителей на спектаклях. А может, он не ходил и на них. Он вполне мог отлучиться в туалет, а потом отправиться в лес вместо того, чтобы сидеть в зале. Это объяснило бы, почему он меня не узнал после моего грандиозного успеха в роли Домины в «Смешном происшествии по дороге на Форум».

– Меня интересуют театральные постановки, – громко говорю я и вздрагиваю. Так оно и есть на самом деле, и я хочу того же от него, но ему еще СЛИШКОМ рано превращаться с моей помощью в любителя мюзиклов. – То есть хочу сказать, в них участвуют многие мои соседи по домику.

– Ага. Наверное, это весело. Но, мне кажется, это не мое и потому не цепляет меня. – И это лучше, чем я надеялся, – это значит, что он не уклонился от сего зрелища и ВИДЕЛ мою Домину в прошлом году, и я готов принять как признание моего умения вживаться в роль тот факт, что он не понял, что Дала играет тот же самый будущий лауреат премии «Тони». – Я считаю, нет нужды тратить силы на спектакли, ведь они забирают столько времени, что ни на что другое его не остается. Считаю, на свете есть вещи получше. А если ты включился в это дело, то уже не можешь дать обратный ход, даже если оно перестает тебе нравиться.

Я отворачиваюсь в страхе, что, должно быть, сильно покраснел. Есть вещи получше? Меня приводят в ужас эти его слова. Музыкальный театр – это радость. Он заключает в себе истории, и пение, и танец. Он объединяет тебя с людьми – с коллегами по труппе и со зрителями. Играя, ты можешь представить одну и ту же сцену совершенно по-разному и, в конце концов, отыскиваешь в ней тот смысл, каким хочешь поделиться со всеми. Это звучит пафосно. Но это правда. Когда я играю, танцую и пою, то ощущаю себя настоящим и не чувствую ограничений, которые накладывает на человека пол, или сексуальность, или всякая другая чепуха. Каждая новая сцена из спектакля позволяет обнаружить что-то новое в себе.

Но я не могу произнести всего этого вслух. Такие мысли выдадут меня с потрохами. И, кроме того, он прав. Есть кое-что и получше, в ином случае я этим летом опять бы играл на сцене. И это «получше» – он.

– Ага, – соглашаюсь я вместо того, чтобы возразить ему. – Я понимаю, что ты хочешь сказать. – Он кивает. Я киваю.

– Ну вот, наша экскурсия закончилась. Ты хочешь пойти на шоу талантов?

– Обязательно.

– Ты уже держишь наготове свой собственный талант?

Я оказываюсь застигнутым врасплох, и паника бурлит во мне, как пузырьки газа в бутылке с газировкой, которую основательно потрясли перед тем, как открыть. Я что-то упустил? А затем я понимаю, что он поддразнивает меня. Новичка в лагере.

– Что? А разве это нужно?

Он смеется, и мы идем к театральному домику, взявшись за руки, хотя на этот раз здесь нет никакой лестницы.

– Я шучу. В первый вечер такое шоу устраивают вожатые. Шоу талантов отдыхающих бывает через несколько недель. И дело это сугубо добровольное. У тебя есть какие-нибудь таланты?

Наш домик обычно представляет большой музыкальный номер из пьесы, которую мы не ставим, но, полагаю, этим летом я не буду принимать участия в нем.

– Не то чтобы. А у тебя?

– Ничего такого, что можно было бы показать со сцены. – Я чувствую: он улыбается в темноте. – Но я был бы счастлив показать тебе что-то наедине.

Я отвечаю ему после немного затянувшейся паузы:

– Ну, может быть, когда-нибудь в будущем.

– Звучит как неплохой план. Да, я должен предупредить тебя: шоу талантов вожатых – это не для слабонервных. То есть оно крутое, гейская гордость и все такое… Но… просто будь готов к этому.

– О’кей. – Я стараюсь сдержать улыбку, прекрасно понимая, что он имеет в виду. Шоу талантов вожатых – одно из лучших событий лета для меня.