Лагерь

Девять

– Я Диана Лон. И я смирилась с этим.

Марк подмигивает залу, пурпурные тени на его веках сверкают в свете рампы, как аметист, губы в бордовой помаде складываются в улыбку. Впрочем, должен сказать, что это не Марк, а Диана – его женская ипостась. У нее черные волосы, уложенные в огромный пучок, утыканный белыми цветами, на ней красное платье с длинными рукавами, подчеркивающее пышные формы. Кое-где оно усыпано блестками, а кое-где, опять же, белыми цветами. Ее макияж виден и в задних рядах, длинные серьги поблескивают, когда она вертит головой или мечется туда-сюда по сцене. Луч прожектора следует за ней по пятам, и ее трудно не разглядеть во всех деталях.

– Добро пожаловать, юные квиры, в лагерь «Открытая страна»! Привет вам, новички! Обещаю, что буду относиться к вам снисходительно. А вы, кто здесь не впервые, вас, должно быть, не взяли в порядочные лагеря. – Публика хохочет. – Ничего страшного! Мы берем к себе всех при условии, что эти люди – квиры. Вы только посмотрите на медбрата Космо! – Диана тычет пальцем в сидящего в первом ряду и улыбающегося медбрата. – Мы позволяем ему работать здесь, хотя он вот уже семь лет как мертв. – Все, в том числе и Космо, громко смеются, хотя она выдает эту шутку каждый год. Все дело в том, как она ее подает. Марк у нас нервный и чувствительный, а она – особа спокойная и уверенная в себе.

– Да шучу я. – Диана машет Космо. – Космо – это часть живой истории квиров. Он был в Стоунуолле во время мятежей. Среди тех, кто сражался с полицией за свои права. И это, конечно же, очень сказалось на нем. Вы знаете, что некоторые не моют руки после того, как обменялись рукопожатием со знаменитостью, которую обожают? Вот и Космо ни разу не мылся после Стоунуолла. Он действительно пахнет историей. – А вот это что-то новенькое. В зале хохочут, и я смеюсь вместе со всеми. Хадсон, к моей радости, тоже смеется. Меня слегка обеспокоило, что он сказал, будто это шоу не для слабонервных, и это могло означать, что он не получает удовольствия от дрэг-шоу. Это было бы ужасно. Я не имею ничего против тех, кто предпочитает мужественных парней, но если ты неспособен наслаждаться таким шоу, значит, ты, скорее всего, бездушное чудовище. Мы сидим слева от сцены в задних рядах, потому что немного опоздали. Впереди через несколько рядов сидят Эшли и Джордж. Они оглядываются назад и видят, что мы держимся за руки. Это явно впечатляет Джорджа, а глаза Эшли становятся круглыми.

– Ага, Джоан показывает на часы, и это означает «Давай дальше, Диана!». Джоан всегда спешит увидеть следующий номер, а потом следующий и следующий. Думаю, если дать ей волю, лето закончилось бы завтра в полдень. Нет-нет, мы обязаны Джоан очень и очень многим. Она построила этот лагерь и управляет им, так что давайте от души поаплодируем Джоан. – Все дружно хлопают в ладоши, но Диана тут же говорит:

– Стоп! Нам нужно продолжать. Значит, наше сегодняшнее шоу талантов открывает… – она достает из рукава листок бумаги и сверяется с ним: – О… хорошо. Не хочу расстраивать вас, но сейчас Маргарита из домика искусств и ремесел споет нам свою собственную песню. Аплодисменты Маргарите!

Из колонок звучит музыка, и Диана уходит со сцены. На подмостки выходит Маргарита и начинает изображать Бьорк, о чем счастливо не подозревает. Шоу идет своим чередом, Диана объявляет все новые и новые номера. Тина и Лиза – водители катера – исполняют вполне приличный кавер песни Тиган и Сары; Кристал отбивает чечетку; Ребекка, руководительница походов на каноэ, представляет кавер песни Indigo Girls (она уже давно соперничает с Тиной и Лизой в исполнении каверов); Карл, стройный немецкий юноша, владелец фермы, обычно одетый в комбинезон, выходит на сцену в коротких, усыпанных блестками шортах и короткой майке и танцует под песню группы Years & Years; другие вожатые показывают фокусы, акробатические номера, поют, танцуют, и все это преисполнено гейской гордости. Кто-то из зрителей начинает танцевать под музыкальные номера. Это все равно что побывать за один вечер в десятке гей-клубов – по крайней мере, я представляю себе гей-клубы именно так, хотя не был ни в одном из них (их очень немного в провинциальном Огайо, а отвезти меня в Кливленд некому). Даже Хадсон встает и тянет меня танцевать, когда Пабло, один из вожатых-теннисистов, представляет диджейский микс из песен Мадонны. Хадсон кладет руку мне на талию, и мы с ним двигаемся под эту музыку, пока я не соображаю, что никогда не учился танцевать в мужском стиле и что трясу бедрами гораздо энергичнее, чем он. Тогда я начинаю подражать ему и медленно покачиваюсь из стороны в сторону, но это кажется мне каким-то неуклюжим и неудобным, и скоро наши движения становятся несогласованными. Когда звучит ремикс What It Feels Like for a Girl, он, смеясь, наклоняется ко мне:

– Танцы – не твоя стихия? – спрашивает он.

Я проглатываю грубый ответ о том, что, вообще-то, я один из лучших танцоров в лагере и меня сдерживает лишь отсутствие стиля у партнера. Но, впрочем, я действительно должен казаться Хадсону плохим танцором – это часть моего плана.

– Никогда прежде не танцевал с парнем. – И это правда. О боже, это правда! А сейчас я танцую с ним! Хадсон притягивает меня ближе к себе. Наши животы соприкасаются, и мне приходится немного отстраниться, чтобы он не почувствовал моего возбуждения.

– Просто покачивайся в соответствии с ритмом. – Он кладет мне на талию другую руку. – И обними меня.

Что я и делаю. Кладу руки ему на плечи, едва удержавшись от того, чтобы не обнять его за шею, и мы продолжаем покачиваться как десятилетние мальчики, подражающие взрослым на свадебной вечеринке, и продолжаем делать это до тех пор, пока не заканчивается песня I Rise и кто-то из вожатых не начинает жонглировать. Мы с Хадсоном садимся, он кладет руку мне на ногу и сжимает ее, и я смотрю на Джорджа, строящего мне сердитую рожицу. Все идет очень хорошо.

В конце шоу Диана обычно поет под фонограмму песни из мюзикла, который будет представлен в текущем году, и на этот раз она исполняет страстную версию Honestly Sincere. Как правило, в конце шоу она спускается в зал и садится на колени Джоан или флиртует с Космо, но на этот раз устремляется прямо ко мне, протискивая свой необъятный зад между сиденьями, и, оказавшись передо мной, поет и, наклонившись, заправляет мои волосы за уши – или она сделала бы это, если бы я решительно не отпрянул от нее.

– Запиши и не забудь, – поет она мне. – Надо быть открытым. Искренним и открытым! – А затем, продолжая петь в микрофон, снова оказывается в проходе между рядами.

Ну что тут скажешь? Марк никогда не отличался деликатностью.

Но я смотрю на Хадсона и вижу, что тот улыбается, взволнованный выбором Дианы, и мне становится без разницы, что она там спела. Просто я чувствую себя счастливым. Искренне счастливым.

После того как под аплодисменты вставших со своих мест зрителей Диана закрывает шоу, мы все высыпаем из зала в ночную прохладу и начинаем осторожно подниматься по лестнице к домикам.

– Это было круто, согласен? – спрашивает меня Хадсон. Мы с ним больше не держимся за руки, потому что идем посреди толпы.

– Это было удивительно, – соглашаюсь я.

– Мне очень понравился микс песен Мадонны. Я ничего не знаю о диджействе, но мне здорово зашло, а тебе?

– Ага. И Диана здорово спела ту песню под фанеру. – Марк сегодня на вершине успеха.

– Ну, что касается меня, то я небольшой фанат дрэг-шоу. Но раз в году с удовольствием смотрю его. И иногда мне начинает казаться, будто я единственный здесь нормальный человек, в хорошем смысле этого слова.

– Нормальный? – переспрашиваю я.

– По сравнению с внешним миром. – Быть квиром – это, конечно же, нормально, но ведь существуют и дрэг-квин, и мюзиклы, которые… – И, помолчав немного, он продолжает: – Меня будто распилили пополам. Ну, вроде как есть нормальный мир и есть мир геев, и я живу в мире геев, и мне нравится это, но в то же самое время я, возможно, не вписываюсь в него целиком. И мне бы хотелось, чтобы мир геев больше подходил мне. Не знаю, похоже, я порю чушь.

– Нет. Думаю, я понимаю тебя. Мы с тобой определенно существуем сейчас в мире геев, и нам бывает трудно признать, что это наш мир, что мы принадлежим ему. Мир натуралов – ненормальный мир – не желает принимать нас. Но здесь мы можем быть такими, какими хотим быть. И никто и не подумает осуждать нас.

– Я не считаю, что мир натуралов отказывается принимать меня, – смеется он. – Я имею в виду, что нам приходится жить в нем, и мне это комфортно. По большей части.

– Ну да, но ты должен чувствовать себя комфортно и здесь.

– Я и чувствую, но дрэг-квин быть не хочу. Вот что я пытаюсь донести до тебя.

– Ну, вряд ли кто-то будет тебя заставлять, – смеюсь в ответ я. – С такими-то плечами.

Он весело смотрит на меня и тоже смеется. Мы доходим до верха лестницы, и толпа начинает удаляться от нас, направляясь к домикам.

– Ты хорошо разбираешься в таких вопросах для здешнего новичка.

– Я много думал об этом, – не так чтобы лгу я. Я и впрямь немало размышлял на подобные темы. Впервые покрывая свои ногти лаком за пределами лагеря, я думал: «Ну вот, это станет еще одной причиной для засранцев вести себя по отношению ко мне как засранцы», а потом: «Они будут вести себя так в любом случае, зато я смогу испытывать маленькую радость каждый раз, когда мои ногти сверкнут при ярком свете». И еще я думал о мальчике из лагеря, который сказал мне в темноте, что я особенный, и о том, что я действительно почувствовал себя с ним таким. Но этого не стоит рассказывать Хадсону. Такая история не в духе Дала.

– Понятно, – говорит Хадсон. – Пошли вон туда. Я хочу кое-что показать тебе.

Он берет меня за руку и ведет к актовому залу, к задней его части, погруженной в темноту.

– Что? – спрашиваю я.

– Как считаешь, у нас было хорошее первое свидание? – Его лицо наполовину скрывает тень, выступающие скулы ярко освещены, глаза блестят.

– Да. Действительно хорошее.

– Замечательно. – Он слегка отворачивается от меня, и я облокачиваюсь на стену зала, чтобы лучше видеть его, а затем, не успеваю я понять, что происходит, как он наклоняется и целует меня. Честно говоря, я ожидал, что его поцелуй окажется грубым и даже неопытным. Но это была глупая мысль, учитывая историю его похождений. Кроме того, он излучает такую энергию, что я думал, будто его поцелуй окажется сродни удару. Но я ошибался. Он нежен, но настойчив, его язык осторожно раздвигает мои зубы, его руки обнимают меня. Он приникает ко мне, и меня не смущает, что он чувствует, как я возбужден, потому что я чувствую, как возбужден он. Его руки спускаются ниже по моей спине, и он притягивает меня еще ближе. Знаю, мне следовало бы оттолкнуть его – ведь это уже больше, чем просто поцелуй; это уже довольно далеко зашедшая любовная игра, он ведет себя как плейбой, и я рискую стать еще одним его завоеванием на две недели, но все это уже происходит, и это так хорошо. До такой степени хорошо, что у меня перехватывает дыхание. Так хорошо, будто я пою соло на сцене. Будто мне устроили овацию стоя.

Но мне, собрав все мои силы, все же удается отпрянуть от него, когда он делает паузу, чтобы глотнуть воздуха.

– Не так быстро, – говорю я. – А не то я подумаю, что у тебя больше общего с Халом, чем ты хочешь показать.

Хадсон какое-то мгновение будто пребывает в шоке, и я боюсь, что все испортил, но потом он улыбается.

– Верно. Не надо спешить. Прости. Просто ты… очень хорошо целуешься.