Лагерь

Один

Запах обволакивает меня, как объятия вновь обретенного старого друга, когда я выхожу из автобуса. Запах темной земли, но смешанный с каким-то более легким запахом. Ощущение чего-то зеленого, наводящее на мысль о листьях под дождем или о деревьях на ветру. Я люблю этот запах. Он встречает меня каждое лето. Это запах свободы. Не той тупой свободы в духе рекламы виагры, где мужчины без рубашек плывут на байдарке. Это для натуралов. Другой свободы. Свободы, когда никто не обращает внимания, манерны твои жесты или нет. Свободы, когда ты не обязан выслушивать, как два старшеклассника за соседним столом во время обеда издеваются над каким-то, по их мнению, «абсолютным гейством».

Рядом с парковкой поставили несколько столов. Над ними – большой плакат: ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В ЛАГЕРЬ «ОТКРЫТАЯ СТРАНА»!

В этом году, признаю, здесь пахнет несколько иначе. Но я знал, что так оно и будет. Этот запах – чуть меньше сосны и немного больше травы – не что иное, как запах любви.

– Быстрее, быстрее, не останавливайтесь! – взывает к нам директор лагеря Джоан, когда мы выходим из автобуса, в котором провели несколько часов на пути сюда. При этом она машет руками, как регулировщик дорожного движения. – На столах таблички с указанием возраста. Найдите свой возраст и зарегистрируйтесь.

Отыскиваю взглядом стол с числом «16» и становлюсь в очередь. Провожу рукой по недавно подстриженным волосам. Еще два дня тому назад волосы доходили мне до подбородка, курчавились и выглядели просто классно, если мне позволено так говорить о себе, но с ними пришлось расстаться ради того, чтобы осуществить мой план. Очередь движется, я оказываюсь рядом со столом и вижу Марка – руководителя театральной студии, моего вожатого. Думаю, ему сорок с чем-то, у него седые виски, загар, чуть более сильный, чем обычно бывает у белых людей, рубашка с логотипом лагеря, большие солнечные очки, как у авиатора, и значок с надписью ТЕАТРАЛЬНЫЙ ГЕЙ, сияющий всеми цветами радуги. Вот она, проверка. Он поднимает на меня глаза, и они на мгновение вспыхивают, словно Марк узнал меня, но затем он смущенно щурится.

– Как тебя зовут, солнышко? – спрашивает он.

Улыбаюсь, но не своей обычной широкой улыбкой.

Я поработал над ней, и теперь она больше похожа на усмешку.

– Рэндал, – отвечаю я. – Рэндал Капплехофф.

– Рэнди? – почти выкрикивает он, и, встав, рассматривает меня. – Боже, да что с тобой стало?

– Пубертат. – И я улыбаюсь своей настоящей улыбкой. Потом оглядываюсь и возвращаюсь к усмешке.

– Солнышко, да у тебя уже прошлым летом был баритон, так что пубертат здесь ни при чем. Я едва узнал тебя.

«Хорошо, – думаю я. – Так и было задумано».

– Просто я решил, что пора меняться.

– Тебя затравили? – озабоченно смотрит он на меня поверх очков.

– Нет, – качаю головой я. – Просто… захотелось попробовать что-то новенькое.

– Ну что ж. – Марк садится. – Ты действительно выглядишь по-новому. Но, надеюсь, ты не изменился до такой степени, что не придешь на прослушивание.

– Посмотрим, – пожимаю плечами я.

Он хмурится и перебирает листы бумаги в своей папке.

– Ладно, по крайней мере, ты снова с нами. У тебя седьмой домик.

Он берет из папки чистую карточку и прежде, чем я успеваю остановить его, выводит на ней большую букву Р.

– Вообще-то, теперь я Дал.

Он снова таращится на меня:

– Дал?

– Ага, – выпячиваю я подбородок. – Дал.

– О’кей, – говорит он так, будто не верит мне, пишет мое новое имя на новой карточке-стикере и вручает ее мне. Я прижимаю стикер к майке и разглаживаю, надеясь, что он прилипнет. – Надо будет посоветоваться с моим психотерапевтом, – бормочет он себе под нос, потом смотрит на часы и снова поворачивается ко мне: – Поднятие флага в одиннадцать. Иди займи кровать и возвращайся сюда через двадцать минут.

– Спасибо, – говорю я.

– Увидимся… Дал.

Я возвращаюсь к автобусу, из которого уже выгрузили наш багаж, и подхватываю огромный армейский вещмешок, купленный по Интернету. Пурпурная сумка на колесиках в наклейках с кошечками в тиарах для этого лета не годится. Равно как и проводы родителей. Думаю, это слегка опечалило их. Лагерь «ОТКРЫТАЯ СТРАНА» стал их идеей четыре года тому назад, когда я заявил о своей сексуальной ориентации. Не так уж много других двенадцатилетних мальчишек твердили, какая лапочка Скайлар Эстин в Идеальном голосе 2 и как они надеются, что их будущий бойфренд будет похож на него, вот родители и решили, что мне стоит познакомиться с другими ребятами-квирами, и отыскали этот четырехнедельный подростковый летний лагерь для ЛГБТКИА+, расположенный в лесах северного Коннектикута.

И давайте по чесноку. Это была потрясающая идея. Каждое лето оказывалось лучше предыдущего. Но самым лучшим станет это лето. Потому что в меня влюбится Хадсон Аронсон-Лим.

Взваливаю вещмешок на плечо и, не обращая внимания на то, что дешевый холст царапает мне ухо, вместе с другими ребятами иду по лесной дороге. Лагерь построен по принципу водопада. Наверху стоянка для машин, затем ведущие вниз ступени, по которым ты доходишь до административного комплекса, где находятся офис директора лагеря Джоан, медпункт и большой кинозал. Затем еще один пролет лестницы, и тебе открывается пространство, уставленное домиками. Самый нижний ярус – это столовая, бассейн, театральный домик, полоса препятствий, поле для спортивных игр, домик искусств и ремесел и лодочная станция на берегу реки. Останавливаюсь перед выстроившимися в линию домиками, окруженными лесом. В середине открытого пространства флагшток, у которого по утрам собирается весь лагерь, и площадка для вечерних костров. Завтрак в девять, обед в час, ужин в шесть, отбой в десять. Остальным временем мы обычно распоряжаемся сами. Плаваем в бассейне, занимаемся спортом, катаемся на водных лыжах или же сплетничаем и вяжем фенечки в домике искусств и ремесел. Я же больше всего люблю театральный домик. Каждое лето Марк ставит спектакль, перед этим имеет место прослушивание, и главную роль получает вовсе не обязательно хорошенькая блондинка, как обычно бывает в школах. Пол и внешность не имеют тут никакого значения, просто всем хочется повеселиться, что мы и делаем. В прошлом году я играл Домину в «Забавном происшествии», а после «Грязного старикашки» мне аплодировали стоя.

Но в этом году – никакого театра. В этом году… спорт. Я с трудом удерживаюсь от дрожи при мысли об этом.

– Эй! – слышу я голос за моей спиной. И этот голос мне знаком. Он низкий, с небольшим придыханием. Оборачиваюсь, и вот он предо мной – Хадсон Аронсон-Лим во всем своем великолепии. Высокий, с мускулистыми руками под рукавами футболки и столь же заманчивой выпуклостью в черных спортивных шортах. У него широкое, квадратное лицо с выступающими скулами и небольшой щетиной. Короткие черные волосы зачесаны на стороны, но при этом он лохмат, словно ему плевать, как он выглядит. Он, без сомнений, самый привлекательный из всех парней, которых я когда-либо встречал в реальной жизни, и привлекательнее половины парней, которых я когда-либо видел на экране. У него убийственная улыбка, и он выстреливает ею в меня, кривоватой и слегка порочной, но ровно настолько, чтобы казаться сексуальной. И мне кажется, как это всегда бывает в его присутствии, что я наполнен звездами и могу быть тем, кем хочу, и сделать все, что хочу, скажем, покорить мир. У меня никогда не возникало такого чувства, когда я шарил по его Инстаграму. Я целый год был лишен подобного кайфа.

– Привет! – говорю я после довольно продолжительного молчания. Надеюсь, мне удалось не покраснеть.

– Новенький? – спрашивает он.

Я ухмыляюсь. Прежде он едва замечал меня, и потому нет ничего удивительного в том, что он меня не узнает. Но теперь его внимание обращено на меня.

– Можно и так сказать, – отвечаю я, не желая очень уж лгать.

Он подходит ближе. Я продумал свой образ на случай такой встречи. Коричневая фланелевая рубашка навыпуск с короткими рукавами; оливкового цвета шорты; желтые кроссовки, перекликающиеся с желтыми полосками на рубашке. Кроме того, я скинул двадцать фунтов, коротко подстригся и целый год изучал «братанов» из школы. Надеюсь, теперь я – парень мечты Хадсона. Очень мужественный. Разумеется, из-за всего, что я сделал, я не смогу сыграть в спектакле в нынешнем году, но любовь того стоит.

Он приближается ко мне, и я чувствую его запах – запах остывшей молнии – сочетание вчерашнего дезодоранта и клена. Изо всех сил стараюсь, чтобы мои коленки не дрожали.

– Я Хадсон, – говорит он.

– Дал, – отвечаю я низким голосом.

– Ты в каком домике? – Он уже совсем близко. Я ощущаю жар его тела и гадаю, а ощущает ли он жар моего, словно мы с ним прикоснулись друг к другу.

– В седьмом.

– О! – Он приподнимает брови. – Это был твой выбор?

– Семь – мое счастливое число.

– А я в четырнадцатом. Так что, может, теперь у тебя будет другое счастливое число.

– А что не так с седьмым домиком?

– Ничего, они хорошие пацаны, – говорит он. – Но, думаю, тебе будет веселее со мной – в моем домике. С ребятами вроде нас с тобой. – Он машет пальцем взад-вперед, словно спрашивает: «Мы будем заниматься этим?», и мне приходится сделать глубокий вдох, дабы не кивнуть.

– Но я же просто буду там спать, верно?

– Ага, – смеется он и сжимает мое плечо. Он впервые намеренно касается меня, а это то, о чем я мечтал несколько лет, и мне трудно не растаять прямо сейчас, но я лишь встречаюсь с ним взглядом и улыбаюсь. «Помни, – говорю я себе, – ты хочешь, чтобы он влюбился в тебя. Если бы мне хотелось просто трахнуть его, проблем не возникло бы, но я собираюсь стать парнем, который наконец-то заарканит Хадсона. Это еще никому не удавалось, но у меня получится. Потому что у меня есть план».

– Ну, – говорит он, опуская руку, при этом его глаза слегка щурятся, будто он заинтригован, – надеюсь, увидимся.

– Надеюсь, увидимся, – повторяю я за ним и гадаю, не переборщил ли, но нет, думаю, направляясь к своему домику, это было в самый раз. Сделав несколько шагов, оборачиваюсь – он смотрит мне вслед и, увидев, что я обернулся, улыбается, а затем идет к четырнадцатому домику.

«О’кей, – говорю я себе, шагая медленно и регулируя вдохи и выдохи. Ноги у меня как желе, сердце колотится. – О’кей. О’кей, о’кей, о’кей. Еще один шаг. Сработало. СРАБОТАЛО. Может, остальное тоже сработает. Может, я не зря отказался от углеводов, и лишился волос, и многие часы работал над походкой и голосом, и учился не жестикулировать, когда говорю, и не напевать то и дело мелодии из мюзиклов. Может, я действительно смогу заполучить парня моей мечты».

Вхожу в домик, и Джордж вскрикивает:

– О боже! – и обнимает меня. – Я смотрел в окно и едва тебя узнал – то есть я, конечно, видел твое фото в Snapchat, дорогой ты мой, и прочитал все твои сообщения, но не думал, что ты и впрямь решишься на такие крутые перемены в гардеробе и стиле. – Он встает и гладит воздух над моей головой. – Бедные волосы, – печалится он. – Но ты только что говорил с ним, и он внимательно изучил твой зад, когда ты шел сюда! Ты чувствовал, как взгляд его темных, сексуальных глаз проникает в тебя? – говорит он, шевеля бровями.

– Привет! – окликает меня Эшли с верхней койки, где она листает какой-то комикс.

Позволяю сумке упасть на пол и делаю глубокий театральный вдох.

– Думаю, все сработает.

Джордж снова вскрикивает – на этот раз победоносно.

Я улыбаюсь и рассматриваю их обоих. Два моих лучших лагерных друга. В самом деле, два лучших друга. Грустно, конечно, что я вижу их всего четыре недели в году, но мы обмениваемся письмами и сообщениями и вместе смотрим «Королевские гонки Ру Пола», обсуждая их в чате, и других друзей-квиров у меня нет. В моей маленькой школе на востоке Огайо не имеется даже представительства Альянса геев и гетеросексуалов. Уверен, есть среди ее учеников ребятишки-квиры вроде меня, и, возможно, они, как и я, не скрывают своих пристрастий перед близкими друзьями и родителями, но никто об этом не говорит. Ведь если ты начинаешь обсуждать это с кем-либо, к разговору могут присоединиться посторонние люди, а в восточном Огайо ты редко услышишь от них что-то приятное.

Я сильно изменился за последний год, что не прошло незамеченным. Я продолжал оставаться театральным ребенком (всегда кордебалет, никогда главные роли), но неожиданно девочки стали смотреть на меня иначе, стали просить куда-нибудь пойти с ними. И мне приходилось часто сказываться больным. Мои родители тоже то и дело бросали на меня странные взгляды и спрашивали, все ли у меня в порядке, а я в ответ лишь улыбался и говорил, что все просто замечательно. Это было не слишком комфортно, но оно того стоило, если я смогу вернуться в школу с фотографией целующихся Хадсона и меня на экране блокировки телефона.

– Итак, – говорит Джордж, покончив с вскрикиваниями, – какой у тебя план действий? Ведь ты по-прежнему сможешь тусоваться с нами, да? Марк сказал, он собирается поставить «Пока, пташка», и я так волнуюсь по этому поводу! Дорогой, я готов пройти по трупам ради того, чтобы сыграть Ким, и не вздумай встать у меня на пути.

Джордж вытягивает руки, и я вижу, что зеленые и золотые буквы на его ногтях складываются в ЖИВИ ЯРКО. Весь этот год я был сосредоточен на изменениях в своем теле и не замечал по Инстаграму и Snapchat, а что же происходит с ним. Джордж изменился не так сильно, как я. Он по-прежнему «коренастый», как мы характеризовали себя оба, пока я не похудел, но лицо цвета песка у него теперь более худое, на нем просматривается щетина, а в треугольном вырезе лиловой майки видны волоски, и все это придает ему мужественности. Его черные курчавые волосы на голове по-прежнему сбриты по бокам и длинные посередине, но теперь это смахивает на мужскую прическу, а не на детскую. И он больше не выглядит слишком молодо для своего возраста, а смотрится даже несколько старше, чем мы. И это идет ему. Что касается Эшли, то она осталась точно такой, как была. Те же обрезанные джинсы, та же черно-белая фланелевая рубашка, повязанная вокруг талии, та же самая майка без рукавов. Ее голова с одной стороны выбрита, немытые вьющиеся волосы на другой падают на узкое, бледное лицо. Она прекрасный работник сцены. Свет, звук, закулисье – ее стихия, она справляется с этим куда лучше, чем кто-либо еще.

– Не знаю, смогу ли я принять участие в постановке. – Стараюсь, чтобы в моем голосе не прозвучала грусть, которую я по этому поводу испытываю.

– Только не это, дорогой, – качает головой Джордж. – Конечно, у тебя есть план и все такое, но в жизни всегда есть место театру.

Эшли отрывается от комикса – потрепанного выпуска «Академии смерти»:

– Ты готов бросить театр ради этого парня? В самом деле?

– Это часть плана, – отзываюсь я. – И он не просто какой-то там парень. Он Хадсон. ХАДСОН. Идеальный человек. – Пока я произношу это, в домик входят другие мои друзья – другие театральные ребята. Мы здороваемся, обнимаемся, некоторые из них говорят, что им нравится моя новая прическа. Джордан останавливают на ней взгляд и произносят:

– Ух ты! Тебя не узнать. Прикольно, однако. – А потом выбирают себе кровать. Я занимаю койку рядом с кроватью Джорджа, под койкой Эшли.

– Я думал, ты разместишься на втором ярусе, с такой-то прической, – комментирует мои действия Джордж.

– Уймись, – отвечаю я. – Это всего лишь волосы.

– И никакого тебе театра, – грустно говорит Эшли.

– И что ты будешь делать все лето? – спрашивает Джордж.

– Думаю заняться спортом, – отвечаю я, хотя сам не знаю, каким именно. – Бегом с препятствиями, а еще всякими там искусствами и ремеслами.

– Ну, это будет тебе обеспечено, – пожимает плечами Джордж.

– Я как-то не въезжаю, Рэнди, – начинает Эшли, – Понимаю, что ты запал на этого парня…

– Я не просто запал, – возражаю я. – Он заставляет меня чувствовать себя… иным. Он особенный.

Эшли вздыхает у себя наверху, и я замечаю, что они с Джорджем переглядываются.

– И зовите меня теперь Далом. По крайней мере, на людях.

– Дал, – задумывается Джордж. – Не так уж и плохо.

– А мне не нравится, – морщится Эшли. – Это не твое имя.

– Это же просто другая часть имени Рэндал. – Я достаю из сумки простыни – на этот раз они серого цвета, без радужных изображений единорогов, какие я привозил прежде, – и застилаю кровать. – Все хорошо. Я не забываю, кто я есть на самом деле. Просто хочу, чтобы на меня смотрели другими глазами.

– Ты хочешь казаться более мужественным, – с отвращением констатирует Эшли. Она спрыгивает вниз и помогает мне подоткнуть углы простыни. – Словно это что-то да значит. Эту чепуху придумали гендерные эссенциалисты.

– Это имидж, – высказывает свое мнение Джордж.

– Это то, что нравится Хадсону. – Я сажусь на кровать и разглаживаю серые простыни. По крайней мере, они из плотной ткани. Может, они и смотрятся иначе, но на ощупь такие же, как прежние.

– И ты уверен, что все это стоит того?

– Совершенно уверен.