Лакуна

РАЗРОЗНЕННЫЕ ФРАГМЕНТЫ, МОНТФОРД ИЮНЬ 1949 — ЯНВАРЬ 1950 ГОДА (В. Б.)

Тревожный звонок раздался, когда к миссис Браун пришли из ФБР. Я наконец очнулся и понял, каким был идиотом. Я должен был предвидеть, что ФБР заявится в пансион миссис Битл. Тогда-то я понял: надо сжечь бумаги. Это произошло 10 или 11 мая. А приходили они вечером 4 мая, сообщила миссис Браун, этот день врезался ей в память, и она целую неделю ничего мне не говорила. Я от нее такого не ожидал. У нее был не Майерс, а двое других агентов, и расспрашивали они обо всем, что она могла знать. Не только за время нашего знакомства, объяснили они, но и о моем прошлом. Уклонение от налогов, проблемы с подружками.

Надеюсь, вы им ответили, что самая большая проблема для меня — найти хоть одну подружку.

Но миссис Браун не позволила обратить все в шутку. Они предложили ей деньги, если она что-то вспомнит. Заикнулись про пять тысяч долларов. Она спросила, понимаю ли я, что это за сумма. Я ответил: «А вы думаете, нет?» Мы сидели за зеленым столом на кухне; с недавних пор мы стали обедать вместе, потому что миссис Браун разлюбила закусочные. В тот день я приготовил ей бутерброд со свининой. Шел дождь. Ах нет, кажется, было сухо, потому что позже она вышла во двор, чтобы сжечь дневники, и огонь оглушительно ревел.

Я точно помню, как она откусывала по куску от бутерброда, клала его на тарелку, потом снова брала и откусывала. Едва ли не давилась. Я уже пожалел, что сделал бутерброд, потому что миссис Браун явно не была голодна, однако чувствовала себя обязанной доесть. В Мексике она разглядывала все вышивки, протянутые ей каждой босой торговкой. Не притворялась, будто смотрит, а внимательно изучала стежки. Она не станет лицемерить даже под страхом смерти.

Поэтому, когда я поинтересовался, отчего у нее нет аппетита, миссис Браун выложила все начистоту. Ей не хотелось беспокоить меня из-за агентов ФБР, которые навестили ее у миссис Битл. Ей неловко меня расстраивать. Пять тысяч долларов. Тут-то до меня наконец дошло, какую опасность я на нее навлекаю. До чего же я был наивен и глуп.

Миссис Браун призналась, что, общаясь с этими двумя, чувствовала себя так, словно извалялась в грязи. Миссис Битл подслушивала в гостиной, притворяясь, будто протирает пыль с подоконников. Я живо представил себе эту картину. Миссис Браун сообщила агентам, что я добропорядочный гражданин, всячески защищала меня, и я велел ей больше никогда этого не делать. Этим типам лучше не говорить лишнего.

— Мне кажется, вы ошибаетесь, — возразила миссис Браун. — Надо дать им отпор.

— Зачем? Какая разница, попаду я в их список коммунистов или нет?

— Во-первых, это докажет, что их так называемому осведомителю можно верить. Тому, кто вас оклеветал. Допустим, открывают агенты список коммунистов и видят в нем вас. Смотрят, кто выдвинул против вас обвинение, и говорят: «Отлично, нашему информатору можно верить. Непременно обратимся к нему еще раз».

Она была права. Так и есть. Ее проницательность устыдила меня.

У миссис Браун нашлось еще много чего сказать о сплетнях как уликах. В Женском клубе организовали комиссию для проверки соответствия учебников американскому образу жизни. По мнению миссис Браун, это зашло слишком далеко и пора кому-то проявить стойкость. Она так и сказала. Миссис Браун чуть не плакала. Меня же обуревали смешанные чувства. На кухню, задрав хвост, заглянула Чиспа, безразличная к тому, что творилось вокруг. Сунула нос в полупустую миску с едой у холодильника, фыркнула и удалилась. Жизнь продолжается, и это раздражает сильнее всего. Те, кого беда обошла стороной, живут себе как ни в чем не бывало, не задумываясь, как им повезло.

Я посоветовал миссис Браун подыскать себе другую работу. Она застыла с бутербродом в руках, широко раскрыв глаза от изумления, точно на рекламном плакате.

— Вы меня увольняете, мистер Шеперд? За то, что я вам рассказала?

Я возразил, что дело не в этом. Что я просто-напросто не хочу больше причинять ей неприятности. Миссис Браун выпила полстакана воды и отправилась в другую комнату за носовым платком. Я слышал, как она рылась в большой кожаной сумке для писем. Я вымыл тарелки и спрятал бутерброд, чтобы она не мучилась. Наверно, в столовой миссис Браун поплакала. Успокоившись, она вернулась на кухню, но глаза у нее опухли.

— Мистер Шеперд, вы что, газет не читаете? Меня уже выставили вашей тайной женой, блудницей вавилонской, подельницей в преступлениях и кем угодно. Разве что не написали, будто я еще и пчел для вас развожу. Кто меня теперь возьмет на работу? Пожалуй, мне и вправду стоит научиться разводить пчел.

Она так и сказала — разводить пчел. Мне захотелось стиснуть ее в объятиях. Но для этого пришлось бы взять ее на руки, до того она крохотная. Я прямо видел эту сцену. Наверно, мы оба живо себе представили, как стоим, распахнув объятия, на выложенной белой плиткой кухне, и не можем расстаться, точно в кадре из фильма, от которого зрители, присвистнув, бросают в экран попкорн. Мы решили просто стоять и смотреть.

Мы с миссис Браун заключили договор. Она по-прежнему будет работать со мной, но на определенных условиях. Нужно сделать массу дел: избавиться от оставшихся старых дневников. Уничтожить имена и даты. Я не совершил ничего дурного, ей это известно, и все же мы оба прекрасно понимаем, в какое положение она попала. ФБР может провести обыск, использовать информацию из записных книжек в качестве улик и впутать в это миссис Браун.

Я сказал ей, что пора этим заняться. Я повторил это несколько раз. Давно пора. Я откладывал больше года, с тех пор как мы бросили в огонь Билли Бурзая. Лучше смерть, чем огласка. Я ожидал, что миссис Браун возразит, но, как ни странно, она промолчала. Строптивая Вайолет, которая вечно твердит: «Это ваши слова, не сдавайтесь, не дайте вашим детям осиротеть, вы же сами их написали». Она тоже опустила руки. Миссис Браун хотела сама все сжечь. Стояла в дверях и наблюдала, как я сметаю с полки блокноты, от конца к началу. Похоже, ей, как и мне, не терпелось поскорее покончить с этим, покориться неизбежности.

Миссис Браун пошла вниз с первой порцией бумаг, а я обшарил ящики стола. Иногда я записываю на машинке, что случилось за день, и забываю положить страницу к остальным. И письма. Фридины я давно сжег — во-первых, они мне не принадлежали, — но с копиями моих собственных было расстаться труднее. Сейчас я все это собрал, вместе со старыми вырезками из газет, которые хранил; я чуть не плакал. Когда миссис Браун на заднем дворе развела огонь в бочке из-под дегтя, я как очумелый носился по дому, проверяя, не валяются ли где незамеченные дневники, которые я спрятал от самого себя, как пьяница — бутылку джина в люстру. Иногда я себя так и чувствую. Такое охватывает отчаяние.

День тянулся как ни в чем не бывало. После ухода миссис Браун вечером я стоял у окна и курил сигарету за сигаретой, чтобы удержаться и не записать всю сцену, пока она свежа в памяти. Одна неделя, тридцать пачек сигарет. Недели. Не придумывать новых историй, не плодить бумагу для растопки, не вязать длинный узловатый шарф, который в конце концов придется распустить. Перед этим потоком слов я чувствовал себя беспомощным и смешным. Сотни раз мне пытались запретить писать. Мать. Фрида. Диего. Скрестив на груди руки, постукивая ногой, говорили: «Хватит. Именем закона. Прекрати все записывать, меня это раздражает». А у мальчика из души рвется крик: «Есть лишь два пути: огласка или смерть».

От одного этого можно свихнуться; все остальное как обычно — лето, полиомиелит. Дома сходишь с ума. Побеги глицинии затянули окна. Как ни вглядывайся, не видно ничего, кроме разлапистых листьев, — точно чьи-то зеленые ладони закрывают мне глаза. Раньше сосед брал секатор и по собственному почину подрезал вьющиеся стебли, но Майерс, скорее всего, посоветовал ему не ухаживать за глициниями коммуниста. Я заметил, что и свои он тоже не подрезал. Дом словно спрятался за кустарниками. У всех коттеджей в нашем квартале опущены ставни, занавешены окна. Карантин. Блокада Берлина окончилась 12 мая, баррикады разобрали. Мы же по-прежнему на осадном положении.

Томми не хочет рисковать, боится заразиться. «Успокойся», — говорит. Миссис Браун тоже не стоит, хотя я уверен, что, если бы могла, она обязательно приехала бы.

«Не волнуйтесь», — успокаивает Линкольн Барнс. Артур Голд сообщил ему, что нарушение условий контракта обойдется в кругленькую сумму, и издательство сочло разумным выпустить книгу согласно прежнему договору о сроках. Должно быть, Арти был убедителен. Барнс сказал, что, если ничего не случится, книгу опубликуют без лишнего шума и похоронят в списках «Летнего чтения».

В Америке сменилось руководство. Более чем где-либо это заметно по рекламе в журналах. На этой неделе вышли июльские номера. Куда подевались женщины в пиджаках с квадратными плечами, наливающие детям молочный коктейль, домохозяйки, которые знают, как лучше? Где жена, что с улыбкой сожаления грозит пальцем мужу, который воспользовался не тем средством для укрепления волос? Она уволена. Ей на смену пришли ученые в белых халатах и отчеты, демонстрирующие, что этот товар не для простых смертных. Силы небесные, они докажут что угодно: кожа станет мягкой, а боль утихнет быстрее. Я скучаю по домохозяйкам. Если вам не по вкусу коктейль, вас лестью убедят, что вы не правы. Новая же власть не станет с вами возиться.

Скоро выйдет «Летнее чтение», но на «Непредсказуемое» пока что ни одной рецензии. Барнс сообщает, что не продано ни экземпляра; книжные магазины не берут роман. Как он и боялся, поползли слухи. «Надеюсь, нам не придется об этом пожалеть».

Надо ему обратиться к кому-нибудь из тех ученых. Исследования показали, что романы Гаррисона Шеперда делают читателей счастливее, заставляют пульс биться на 14 % быстрее. Сегодня утром наткнулся на рекламу адаптированных книг: из них выбросили все лишнее, чтобы читались быстрее. «Доктор Джордж Гэллап недавно опубликовал отчет, согласно которому большинство выпускников американских университетов больше не читают книги. Причина очевидна: благодаря полученному образованию они нашли работу, на которой все время заняты!»

Надо будет сказать Барнсу, что, возможно, дело в этом. Не виноваты ни слухи, ни высоколобые коммунисты, ни злые волшебники: читатели просто заняты по горло.

Библиотека теперь работает два дня в неделю. Очевидно, по понедельникам и пятницам полиомиелит отдыхает. Что ж, троекратное ура отважным женщинам, вызвавшимся подежурить в склепе. Внутри ни души; можно открыто разгуливать по залу с «Взгляни на дом свой, ангел» и «Тропиком Рака» в руках и бровью не вести. Да вообще с любыми романами Генри Миллера и Кинси; возьму всю стопку.

До чего же странный этот добрый доктор Кинси. Еще один человек в белом халате, способный доказать что угодно. Все, что мы думали о мужчинах и сексе, оказалось правдой. 100 % мужчин гомосексуальны на протяжении 4 % жизни (такие как Билли Бурзай); 4 % мужчин остаются гомосексуалистами всю жизнь (такие как Томми Кадди). Но самое удивительное, что до меня никто не брал книгу доктора Кинси домой. Ни разу: на корешке на обложке ни одного имени. А переплет потрескался, и все страницы потрепанные, с загнутыми уголками.

Теперь все новости похожи одна на другую. Национальная ассоциация образования громит коммунизм на общегосударственном съезде в Бостоне. «Коммунист недостоин быть учителем». Равно как и мясником, пекарем, изготовителем подсвечников, попрошайкой или даже вором. Негритянского певца Поля Робсона теперь называют «черным Сталиным». Неужели жизнь остановилась? Едва ли: колеса Мексики медленно и со скрипом катят вперед. Европа возрождается из пепла, протягивает руку помощи бедным и бездомным. Но стоит Трумэну призвать к переменам, будь то реформы образования или социального обеспечения, как раздается дружная отповедь: государство всеобщего благосостояния, коллективизм и заговор молчания. До чего странно сознавать, что мы — готовый продукт. Камень, брошенный в ущелье, не катится вниз и не летит вверх, но замирает на месте.

Войска Мао вот-вот разгромят национально-освободительное движение в Китае. Или уже разгромили. О крахе заявил Ачесон[214]. Кликуши разошлись не на шутку: Трумэн возглавляет Партию измены, он и его приспешники-демократы бросили Китай в пасть коммунистическим собакам, разве ему не говорили, что нужно послать Чан Кайши больше пороху? Я лишь надеюсь, что нам не придется об этом пожалеть, но, увы, теперь вы поплатитесь.

У России есть атомная бомба. Все вечерние радиопередачи прервали, чтобы сообщить эту новость: певцы у микрофонов молча сложили ноты, остряки из «Таверны „Даффи“» медленно поставили кружки с пивом на стойку бара, раскрыв от изумления рты. Тонкая ткань государственного устройства затрещала по швам, обнажив наши слабые стороны. В СССР произошел атомный взрыв. Об этом вкратце сообщил Трумэн. Теперь бомба есть у обеих стран.

Сегодня утром в Отине застрелили человека. Страну охватила паника, народ хватается за вилы. Кто-то передал русским чертежи атомной бомбы, не сами же они додумались, у них бы на это не хватило ни ума, ни сил, ни средств. Наверняка это был Элджер Хисс, или Поль Робсон, или Гаррисон Шеперд: все они одним миром мазаны.

О том, чтобы показаться на людях, не может быть и речи. Страсти так накалились, что гнев может обрушиться на кого угодно. Беднягу из Отина убил сосед, складской сторож. Возвращаясь с ночной смены, вместо того чтобы пойти домой, он ворвался сквозь незапертую дверь и с криком «Русские ублюдки!» выстрелил в полуодетого соседа. При жене и детях.

Они славяне, судя по фамилии. Вероятно, бежали из СССР от Сталина. Убийца узнал о них от сына. Дети учились в одной школе.

Ужасное происшествие на выступлении Робсона в Пикскилле. После концерта любителей спиричуэла и рабочих песен избили в кровь. К залу, где пел Робсон, вела одна-единственная дорога; посетители попали в ловушку: на обратном пути их поджидали толпы вооруженных полицейских и горожан, которые забросали камнями автобусы с поклонниками музыканта. Вандалы колотили стекла, переворачивали автомобили, а пассажиров вытаскивали и били, невзирая на цвет кожи. Новость об этом опубликовали в журнале «Лайф» с фотографией и подписью: «Устраивая концерт, сторонники партии рассчитывали пострадать за идею; можно с полным правом заявить, что они получили то, чего хотели. Хулиганы, забросавшие автобусы камнями, больше помогли коммунистам, чем их попутчики».

Так же писали мексиканские газеты после покушения на Льва. Мы получили по заслугам: обстрел из автоматов, зажигательные бомбы, крики, паника, ранение Севы — все это Троцкий организовал лично. Мы сами напросились.

Миссис Браун вышла на тропу войны. «Мистер Шеперд, это сказал герой вашей книги. Неужели Чарльза Диккенса объявили бы вором, потому что он придумал старика Фейгина, который посылал мальчишек лазить по карманам?» Учитывая теперешнюю обстановку, сказал я, Чарльзу Диккенсу повезло, что он уже умер. Миссис Браун мой ответ не понравился.

Стойкости ей не занимать. Пришла на работу, несмотря на запрет миссис Битл, которая теперь боится не полиомиелита, но другой заразы. Миссис Браун решила, что если хозяйка ее выгонит, то она переберется к племяннице. Одна из дочерей Партении «выросла и вышла замуж за горожанина»; тетя с племянницей отлично ладят. Дом у супругов крохотный, с булавочную головку, но миссис Браун может спать на кушетке, ухаживать за ребенком и помогать по хозяйству.

Мы думали, что телефон будет разрываться от звонков. Наверняка другие газеты подхватят сенсационное известие: о таком невозможно молчать. Миссис Браун стояла у телефона, скрестив руки на груди, готовая дать мне отпор, если я попытаюсь первым взять трубку.

— Занимайтесь своими делами, мистер Шеперд. Всем, кто позвонит, чтобы уточнить, достоверна ли цитата, придется общаться со мной, и я им объясню что к чему.

Я согласился. Похоже, на этот раз у нас не осталось выбора. Нужно расставить точки над i: эти слова произнес герой романа, Поатликью, рассердившись на слабовольного вождя ацтеков.

Мы отыскали этот фрагмент в «Пилигримах Чапультепека». Мы оба его узнали: сцена примерно из середины романа, четвертое вынужденное бегство, двое юношей свежуют оленя и болтают за работой. Да, этот Сэм Холл Митчелл процитировал его слово в слово, но почему именно это предложение, да еще в виде якобы интервью? Миссис Браун, порывшись в бумагах, обнаружила, что он, как и говорил, действительно взял ее из «Ревю», из отзыва о книге, в котором приводился этот отрывок. В папке оказалось несколько копий; одну я, должно быть, послал Фриде — мне понравился этот критик. Его суждения по многим вопросам (в том числе и о политике сдерживания СССР, которая в то время была новой государственной доктриной) отличались глубиной. Бедняга, теперь за него тоже возьмутся. Последнюю строчку абзаца из моей книги мистер Митчелл в своей обличительной заметке отчего-то пропустил. Поатликью говорит: «Видимо, таков закон: воображение народа не может быть больше яиц вождя».

Никто не позвонил за уточнением. Странно спокойный день. Телефон молчал.

Из всех неожиданностей эта — самая большая. Эхо выстрела Гаррисона Шеперда раскатилось по всему миру. Цитата разлетелась повсюду; ее напечатали даже за рубежом и в газетах Вооруженных сил (например, в «Старз энд страйпс»): «Вот что думает один слизняк, некто Гаррисон Шеперд, о родине. И будьте уверены, он не служил! „Наш вождь — пустое место. Свергни мы его, насади на палку вот эту голову с рогами и следуй за ней — ничего не изменится. Большинство из нас никогда не верило в нашу страну: просто не нашлось идеи получше“».

«Республиканское обозрение»: «Слова главной угрозы нации». Гаррисон Шеперд теперь значится первым в списке, обогнав самого Элджера Хисса и голливудскую десятку. Отдел издательства, собирающий вырезки из газет и журналов, подсчитал, что цитату перепечатали ровно шестьдесят один раз, а ведь еще не выходили ежемесячные издания. Такое чувство, будто эти слова всех гипнотизируют, крутятся в голове, точно детская песенка. «Наш вождь — пустое место! И это нам известно! Голову на палку и вперед!»

Непонятно, зачем издательству понадобилось звонить и сообщать миссис Браун эту головокружительную цифру. Может, они довольны, что избавились от меня? У секретарши «Стратфорда» глаза блестят от глубины моего падения: нет сил побороть злорадство. Цитату узнало во сто раз больше народу, чем было тех, кто читал мои книги; она порадовала даже тех, кто прежде слыхом не слыхал о моих заслугах. В наше время презрение объединяет. Человек, которого приятно ненавидеть.

Миссис Браун так расстроена, что не может печатать. Почти все утро сидела на стуле у окна и вязала платок для малыша. Пропускает петли, замечает ошибку, распускает и начинает заново. То и дело поглядывает на улицу. Никогда не видел ее такой напуганной. Я опаснее Элджера Хисса. Которого вот-вот посадят за измену родине.

Большинство из нас никогда не верило в нашу страну: просто не нашлось идеи получше. Самые известные слова из всех, что за всю свою жизнь написал Гаррисон Шеперд.

Миссис Браун сходила в книжный магазин на разведку. Идти ей не хотелось, как и рассказывать мне, что она там увидела. Прости меня, Господи, что я заставил ее шпионить за меня. В витрине повесили плакат «Долой Гаррисона Шеперда». Я не одинок; нашлась целая стопка книг, написанных коммунистами.

На плакате говорилось: «Станете ли вы покупать книгу, зная, что деньги пойдут коммунистической партии?» Под вопросом — две клеточки, «да» и «нет», и стаканчик с карандашами, чтобы любой желающий мог выразить свою волю.

Что еще можно у меня отнять? Я спросил у миссис Браун, чего они хотят. Того же, чего и все люди, предположила она, — безопасности. Мира и благодати. Они не ведают, что творят. Наверное, они все стремились к свету, но сбились с пути.

Что значит «благодать»?

Вера в то, что ты особенный, что ты защищен от всех бед. Избранник Божий.

Вот до чего я глуп. Никогда не умел хотеть того же, чего хотят все. Я лишь надеялся найти дом, место, где смогу укрыться. Протягиваешь свое смятое сердце и видишь, как его каждый раз бросают в мусорную корзину. Хотя что это я. В ответ американцы посылали любовные письма.

Милый Шеперд,

не расстраивайся, дружище, держись. Наверное, не такого привета ты ждал. С Рождеством и так далее. Жизнь меняется, и с этим ничего не поделать. Я устроился работать в рекламу. Кроме шуток. Представляешь, сижу в кабинете, кругом ребята в галстуках, вкалывают так, что пар из ушей валит. И поверь, я не хочу от них отставать.

Знаешь, я просто очумел, когда прочитал, что ты думаешь о нашей стране. Если это правда, мне тебя жаль. Наверно, я никогда тебя толком не знал. Шутки шутками, но я, например, по-прежнему верю в отчизну, и печально, если ты не разделяешь моих чувств. Ну да ладно, ты иностранец, у тебя свои резоны.

Ты только не сердись, ладно? Было приятно с тобой общаться, но жизнь не стоит на месте. Будет лучше для нас обоих, если мы расстанемся и прервем переписку. Никто из моих новых коллег не знает, что мы с тобой знакомы.

Пока,

Том Кадди

Газеты прогибаются под тяжестью собственных заголовков, которые пророчат конец света. ПРИГОВОР ЭЛДЖЕРУ ХИССУ: ШПИОН И ЛЖЕЦ. Шрифт крупнее, чем в день победы над Японией; очевидно, новые враги опаснее японцев. Лживые либералы, продающие душу и военные тайны страны. Сталинские подпевалы, вылизывающие ботинки своих московских хозяев. Генри Уоллес тоже попал под удар и дает показания перед Комиссией по расследованию антиамериканской деятельности. Генри Уоллес, вице-президент при Рузвельте, кандидат от либерально-демократической партии на прошлых выборах, теперь предстал перед судом под заголовком «УОЛЛЕС ОТРИЦАЕТ, ЧТО ПОСЫЛАЛ РУССКИМ УРАН». Помоги ему, Боже, ибо сегодня он дал отповедь газетчикам: «Царю Соломону стоит добавить в свой список вещей, превосходящих человеческое разумение, еще одну: почему в газетах пишут всякую чушь».

Миссис Браун заметила, что на процессе Уоллес зачитывал вслух выдержки из своих дневников в качестве доказательства того, о чем говорилось на встречах по урану. «Хорошо, что он сохранил этот дневник», — добавила она, стоя у меня в дверях в приталенной рубашке в красно-белую клетку. По нарядам миссис Браун не угадаешь, то ли это последний писк моды, то ли она сшила эту блузку из скатерти, а может, и то и другое. Миссис Браун — живое доказательство того, что элегантные женщины и за сорок пять ягодки опять.

Миссис Браун считает, что я принимаю все слишком близко к сердцу. Приносит статьи об Уоллесе, Робсоне, Трамбо, голливудских сценаристах, членах профсоюза, учителях, бухгалтерах, клерках, мясниках, пекарях, но радости от этого мало. Вы не одиноки, уверяет она. Людей выгоняют с работы, детей дразнят в школе. Даже тех ребятишек из Отина, отца которых застрелил сосед. Чему научатся дети, вопрошает миссис Браун, кроме того, что нужно бояться мира и всего, что в нем?

— Мистер Шеперд, им ведь здесь расти. Что с ними будет?

Всеобщая декларация прав ревунов.

Пункт 1. Все люди обладают священным правом рубить упавшее дерево на дрова. Пункт 2. Сойдет любое дерево. Если дерево высокое, его подрубают. Качество древесины не имеет никакого значения. Дерево само виновато: нечего было расти таким высоким. Почтенная публика только обрадуется его падению. Пункт 3. Правила человеколюбия на знаменитостей не распространяются. Пункт 4. Стать знаменитостью может каждый. Пункт 5. Говорить важнее, чем думать. Главное — не молчать. Пункт 6. Ревун должен решить, как врать: постоянно или по особым поводам, чтобы больше верили (принцип Троцкого).

Палата представителей Соединенных Штатов Америки

Особая подкомиссия комиссии по расследованию антиамериканской деятельности

Открытое разбирательство, вторник, 7 марта 1950 года

Расшифровка стенограммы: типография правительства США

Комиссия по расследованию антиамериканской деятельности, палата представителей конгресса США

Джон С. Вуд, Джорджия, председатель

Фрэнсис Э. Уолтер, Пенсильвания

Ричард М. Никсон, Калифорния

Берр П. Харрисон, Виргиния

Фрэнсис Кейс, Южная Дакота

Джон Максуини, Огайо

Гарольд Г. Вельде, Иллинойс

Морган М. Моулдер, Миссури

Бернард У. Кирни, Нью-Йорк

Фрэнк Л. Равеннер, адвокат

Мелвин к. Майерс, старший следователь

Подкомиссия Комиссии по расследованию антиамериканской деятельности собралась на открытое слушание в указанное время, 9 часов 35 минут, в кабинете 226 старого здания. Возглавил заседание достопочтенный Джон С. Вуд. На заседании присутствовали члены комиссии: члены палаты представителей Джон С. Вуд (председатель), Фрэнсис Э. Уолтер, Джон Максуини, Ричард М. Никсон (прибывший в указанный час) и Гарольд Г. Вельде. Штатные сотрудники: Фрэнк Л. Равеннер, адвокат; Мелвин К. Майерс, главный следователь.

Мистер Вуд. Запись заседания Комиссии по расследованию антиамериканской деятельности в Вашингтоне, округ Колумбия. Помимо членов комиссии и штатных сотрудников присутствуют судебный секретарь и представители прессы на задних рядах. Перед нами сидит мистер Гаррисон Шеперд в сопровождении двух человек. Комиссия собралась в надлежащем составе.

Мистер Шеперд, поднимите, пожалуйста, правую руку и произнесите присягу. Вы клянетесь перед лицом Господа говорить комиссии только правду, всю правду и ничего, кроме правды?

Мистер Шеперд. Да.

Мистер Вуд. Назовите ваше полное имя.

Мистер Шеперд. Гаррисон Уильям Шеперд.

Мистер Вуд. Когда и где вы родились?

Мистер Шеперд. В Личгейте, штат Виргиния, 7 июля 1916 года.

Мистер Вуд. Вы не возражаете, если репортеры вас сфотографируют?

Мистер Шеперд. Было бы лучше, если бы они не снимали.

Мистер Вуд. Что ж, джентльмены, вы слышали ответ. Поступайте, как вам подсказывает совесть.

(Шепот и смех на задних рядах. Вспышки камер.)

Мистер Равеннер. Достопочтенный председатель, прежде чем мы начнем допрос, могу ли я попросить друзей или адвокатов мистера Шеперда представиться?

Мистер Шеперд. Это мистер Артур Голд, адвокат, и миссис Вайолет Браун, моя стенографистка.

Мистер Вуд. Мистер Шеперд, у комиссии есть секретарь, который ведет максимально подробную запись заседания. Миссис Уорд, пожалуйста, представьтесь.

(Миссис Уорд представилась.)

Мистер Шеперд. Сэр, миссис Браун и мистер Голд здесь в качестве друзей.

Мистер Равеннер. Тогда ладно. Мистер Шеперд, цель заседания Комиссии — установить, действительно ли вы делали те или иные заявления, касающиеся вашего членства или связей с коммунистической партией. Вы поняли? Мистер Шеперд. Да.

Мистер Равеннер. Хорошо. Господа, заседание будет длиться не до вечера, мы должны закончить к обеду. Мистер Шеперд, сообщите нам, пожалуйста, ваше настоящее место жительства и род занятий.

Мистер Шеперд. Я живу в Ашвилле, штат Северная Каролина, пишу книги.

Мистер Равеннер. Как давно вы там живете и где еще работали за это время?

Мистер Шеперд. С 1940 года. В Ашвилле я почти нигде не работал, только писал книги. Во время войны некоторое время преподавал испанский в педагогическом институте.

Мистер Равеннер. Во время работы преподавателем иностранных языков пропагандировали ли вы среди своих учеников коммунистические взгляды?

Мистер Шеперд. Едва ли бы у меня это получилось. Я не мог заставить их даже выплюнуть жвачку, прежде чем встать и спрягать глаголы. Иногда она вываливалась у них изо рта на третьем лице множественного числа. (Смех в зале.)

Мистер Равеннер. Теперь вы ответите на вопрос? Кто-нибудь из ваших учеников вступил в коммунистическую партию?

Мистер Шеперд. Честное слово, я не знаю, чем они занимались после уроков.

Мистер Равеннер. Проходили ли вы в те годы службу в Вооруженных силах? Вы молоды и, скорее всего, годны к военной службе.

Мистер Шеперд. К сожалению, меня признали негодным к военной службе и вместо этого призвали для выполнения особых работ в Национальной художественной галерее в Вашингтоне.

Мистер Равеннер. Мистер Шеперд, на каком основании вас признали негодным к службе?

Мистер Шеперд. По причинам психологического свойства.

Мистер Равеннер. Вы были признаны негодным из-за психических и сексуальных отклонений. Это так?

Мистер Шеперд. Сэр, я был признан годным к гражданской службе. Моих умственных способностей хватало для перевозки главных сокровищ национального искусства. Таково было решение Комиссии по учету военнообязанных.

(В эту минуту вошел мистер Никсон и сел возле мистера Вельде. Краткий разговор между мистером Никсоном и мистером Вельде.)

Мистер Равеннер. Сознавали ли вы в те годы, что членство в коммунистической партии противоречит интересам Соединенных Штатов?

Мистер Шеперд. Честно признаться, сэр, я об этом вообще не задумывался. Ни разу не встречал коммуниста в этой стране.

Мистер Равеннер. Вы можете отвечать только «да» или «нет»?

Мистер Шеперд. Разве гражданин не имеет права на сомнение до получения особых указаний?

Мистер Равеннер. Сообщаю вам, мистер Шеперд: член коммунистической партии — лицо, замышляющее насильственное свержение правительства Соединенных Штатов. Вы это одобряете?

Мистер Шеперд. Никогда не замышлял государственный переворот. Я ответил на ваш вопрос?

Мистер Равеннер. В некотором роде. Насколько я понял, вы родились в США, но предпочли провести большую часть жизни в другой стране. Это так?

Мистер Шеперд. Моя мать была мексиканка. Когда мне было двенадцать, мы переехали в Мексику. Она пригрозила, что бросит меня по дороге, если я буду капризничать. Так что, сэр, выбора у меня не было.

Мистер Равеннер. И что же заставило вас спустя много лет вернуться в Америку?

Мистер Шеперд. Сложный вопрос. Долго объяснять, а вы говорили, что хотите закончить поскорее.

Мистер Равеннер. Хорошо, я задам вопрос попроще. В Мексике вы общались с коммунистами?

(Свидетель долго колебался, прежде чем ответить.)

Мистер Шеперд. Этот вопрос не легче. Чтобы ответить на него, мне тоже понадобится кое-что объяснить.

Мистер Равеннер. Что ж, я упрощу вам задачу. У нас есть доказательства, что в ноябре 1939 года вам выдали документы для поездки в Америку в качестве спутника и помощника лица, вызванного нашей комиссией для дачи показаний. Тогда это называлось Комиссия Дайса. В наших бумагах указано, что некий Гаррисон Шеперд, родившийся в 1916 году в Личгейте, Виргиния, в числе прочих получил американскую визу. Это вы?

Мистер Шеперд. Да, это я.

Мистер Равеннер. Значит, мы можем сделать вывод, что в документах идет речь о вас. И это вы проживали в мексиканской штаб-квартире известного коммунистического лидера сталинской большевистской революции Леонадовича Троцкого.

Мистер Шеперд. Кого, простите?

Мистер Равеннер. Отвечайте на вопрос.

Мистер Шеперд. Я лишь хочу уточнить. Вы говорите о Льве Давидовиче Троцком, вожде международного движения против Сталина? Ваша комиссия вызывала его в качестве свидетеля.

Мистер Равеннер. Отвечайте на вопрос. Вы работали у Троцкого?

Мистер Шеперд. Да.

Мистер Равеннер. В качестве кого?

Мистер Шеперд. Повара, секретаря-переписчика, иногда чистил кроличьи клетки. Но обычно комиссар предпочитал лично копаться в навозе.

Мистер Вуд. Я призываю соблюдать порядок!

Мистер Равеннер. Вы говорите, что были его секретарем. Вы хотите сказать, что помогали готовить документы, целью которых было поднять коммунистическое восстание?

(Свидетель не ответил.)

Мистер Вельде. Мистер Шеперд, если хотите, вы можете прибегнуть к Пятой поправке.

Мистер Шеперд. Я не знаю, как ответить. Вы сказали «помогал готовить документы». Я был переписчиком. Иногда я не понимал ни слова в том, что печатаю. Я совершенно не разбираюсь в политике.

Мистер Никсон. Разве сварщик корпуса бомбы не несет ответственности за разрушения, которые она причиняет, лишь на том основании, что он не знает физики?

Мистер Шеперд. Хороший вопрос. Наши военные заводы производят оружие, которое мы продаем почти во все страны мира. Значит ли это, что во всех войнах мы воюем против всех?

Мистер Равеннер. Мистер Шеперд, на все дальнейшие вопросы вы должны отвечать «да» или «нет». Еще одна дерзость, и я привлеку вас за неуважение к Конгрессу. Вы помогали готовить коммунистические документы для вышеупомянутого Троцкого, вождя большевистской революции?

Мистер Шеперд. Да.

Мистер Равеннер. Вы до сих пор общаетесь с товарищем Троцким?

(Продолжительное молчание.)

Мистер Шеперд. Нет.

Мистер Равеннер. Вы прибыли в Соединенные Штаты сразу после того, как служили у него?

(Пауза.)

Мистер Равеннер. Да или нет?

Мистер Шеперд. Простите, не могли бы вы пояснить вопрос?

Мистер Равеннер. Отвечайте, да или нет. Ваше последнее место жительства, перед тем как вы приехали в Соединенные Штаты в сентябре 1940 года, — штаб-квартира вождя мировой революции Троцкого на улице Морелос в Койоакане, пригороде Мехико?

Мистер Шеперд. Да.

Мистер Равеннер. Правда ли, что в этом самом доме было совершено несколько актов шпионажа и насилия, напрямую связанных с тайной полицией Иосифа Сталина?

Мистер Шеперд. Да. Но совершены они были против нас.

Мистер Равеннер. Вы сказали, что не разбираетесь в политике, поэтому сосредоточьтесь, пожалуйста, чтобы ответить на один простой вопрос. Вы прибыли в США из штаб-квартиры Троцкого, чтобы устроить государственный переворот, несмотря на то что плохо разбираетесь в политике? Я хочу услышать прямой ответ. Да или нет.

Мистер Шеперд. Нет.

Мистер Равеннер. Тогда с какой целью вы прибыли в Соединенные Штаты?

Мистер Шеперд (пауза). Да или нет?

Мистер Равеннер. В этом случае можете дать развернутый ответ.

Мистер Шеперд. Я привез картины в музеи Нью-Йорка.

Мистер Никсон. Видимо, серьезное оказалось дело, раз вы задержались на целых десять лет. Даже «Сирс Робак» доставляет заказы быстрее.

(Смех в зале.)

Мистер Равеннер. И какова основа этих картин?

Мистер Шеперд. Холст, масло.

(Смех в зале.)

Мистер Вуд. Мистер Шеперд, мы не дураки. Мы прекрасно видим, что вы издеваетесь над присутствующими. Я делаю вам последнее предупреждение. Отвечайте на вопросы прямо. Какого рода картины вы тайком провезли в Соединенные Штаты?

Мистер Шеперд. Написанные в жанре сюрреализма. Картины были ввезены легально, со всеми необходимыми таможенными документами. Думаю, эти бумаги можно найти в архивах музеев.

Мистер Равеннер. Это были картины мексиканского художника Диего Риверы, широкого известного коммуниста?

Мистер Шеперд. Нет.

Мистер Равеннер. Нет?

Мистер Вуд. Не забывайте, мистер Шеперд, что вы под присягой.

Мистер Шеперд. Эти картины были написаны не мистером Риверой.

(Конгрессмены Вуд и Верн посовещались с мистером Равеннером и просмотрели документы.)

Мистер Равеннер. Эти картины принадлежали семье Диего Риверы или ему лично? Отвечайте на вопрос.

Мистер Шеперд. Они были написаны его женой, художницей Фридой Кало.

Мистер Равеннер. Значит, вы признаетесь, что общались с мистером и миссис Диего Ривера, активными сторонниками коммунизма?

Мистер Шеперд. Да.

Мистер Равеннер. С какой целью?

Мистер Шеперд. В случае, о котором вы упомянули, я сопровождал картины миссис Риверы в нью-йоркские галереи.

Мистер Равеннер. Вас наняли для того, чтобы вы перевезли груз через границу Соединенных Штатов. Где вы остались почти на десять лет. В моих документах указано, что всего было восемь ящиков; некоторые такие большие, что одному человеку не поднять.

Мистер Шеперд. Верно. Мы везли их с вокзала на тележке.

Мистер Равеннер. Вы знаете, что именно перевозили? Вы сами упаковывали ящики?

Мистер Шеперд. Нет. У меня был список с названиями картин.

Мистер Равеннер. Значит, вы тайно провезли в страну большие ящики с неизвестным содержимым. Из штаб-квартиры одного из самых опасных коммунистов соседних стран. Я вас правильно понял?

(Обвиняемый кратко посовещался с вышеупомянутым другом Артуром Голдом.)

Мистер Шеперд. Господин конгрессмен, ничего не взорвалось.

Мистер Вуд. Что вы сказали?

Мистер Шеперд. Я вез произведения искусства. Вы намекаете на преступление, которого я не совершал.

Мистер Вуд. Тогда я поставлю вопрос иначе. Можно ли назвать эти так называемые произведения искусства коммунистической пропагандой?

Мистер Шеперд. Я считаю, сэр, что у каждого свое представление об искусстве.

Мистер Равеннер. Не могли бы вы выражаться яснее? Какова была цель неизвестных предметов, которые вы ввезли в страну?

Мистер Шеперд. Я могу говорить откровенно?

Мистер Равеннер. Да, отвечайте своими словами.

Мистер Шеперд. Цель искусства — облагораживать душу или оплачивать больничные счета. Или даже и то и другое. Оно помогает помнить или забыть. Если в вашем доме мало окон, можно повесить картину и наслаждаться видом. Целой другой страной, если хотите. Если ваша супруга не блещет красотой, можно любоваться на милое личико, не опасаясь скандала.

(Смех в зале.)

Картина может быть написана на стене дома для всеобщего обозрения или заперта в особняке. Первые полотна, которые продала миссис Кало, купил ваш знаменитый киноактер, Эдвард Г. Робинсон. Если я в чем разбираюсь, так это в искусстве. У книги те же цели, о которых я упомянул; больше всего она подходит для дома, в котором мало окон. Искусство само по себе ничто, пока не попадет в чей-то дом. Американцам были нужны картины миссис Кало, и я их привез.

(Молчание в зале.)

Вы спросили, почему я задержался здесь так долго. Постараюсь ответить. В Мексике у людей много песен и ярких красок; мне всегда казалось, что искусства у них больше, чем надежд. Здесь же у людей полно надежд, но почти нет песен. Они не поют, они включают радио. Им нужны были истории. И я решил попробовать создавать искусство для тех, кто живет надеждой. Потому что наоборот — порождать надежды для тех, кто живет искусством, — у меня получалось плохо. Америка — страна самых больших надежд, которые только можно себе представить. Мои соседи сдавали в металлолом шпильки для волос и дверные петли, чтобы их переплавили и построили корабль. Я тоже хотел быть полезным стране. Поэтому я остался.

(Мертвая тишина в зале. Слышно, как муха пролетит.)

Мистер Равеннер. Вы утверждаете, что Эдвард Г. Робинсон связан с коммунистами?

Мистер Шеперд. Простите, я, кажется, ошибся. Давно это было. Кажется, картины купил Дж. Эдгар Гувер.

(Довольно громкий смех в зале.)

Мистер Вуд. Соблюдайте порядок!

Мистер Равеннер. Если вы продолжите издеваться над комиссией, мы привлечем вас к суду за неуважение к Конгрессу. Сейчас я задам вам ряд вопросов, на которые вы должны отвечать «да» или «нет». Одно лишнее слово — и вы окажетесь за решеткой. Вы меня поняли?

Мистер Шеперд. Да.

Мистер Равеннер. Вы работаете или работали у мексиканских коммунистов?

Мистер Шеперд. Да.

Мистер Равеннер. Вы писали романы об иностранцах, гражданах, которые выказывают неповиновение вождям, намереваясь широко распространять эти книги в Соединенных Штатах?

(Пауза.)

Мистер Шеперд. Да.

Мистер Равеннер. С момента прибытия в США вы общались с коммунистами?

Мистер Шеперд. Да.

Мистер Равеннер. У меня есть множество письменных доказательств, газетных статей и прочих, того, что ваши книги читают в коммунистическом Китае. Что вы выступали против атомной бомбы. У меня есть доказательства, что вы сделали следующее заявление. Прошу вас внимательно выслушать его, а потом ответить, правда ли это. Я цитирую слова мистера Шеперда: «Наш вождь — пустое место. Свергни мы его, насади на палку вот эту голову с рогами и следуй за ней — ничего не изменится. Большинство из нас никогда не верило в нашу страну: просто не нашлось идеи получше». Мистер Шеперд, это написали вы?

Мистер Шеперд. Да. Но это лишь отрывок из романа.

Мистер Равеннер. Мистер Шеперд, я задал вам простой вопрос. Эти слова написали вы? Отвечайте, да или нет.

Мистер Шеперд. Да. Это мои слова.

Мистер Равеннер. Мистер Вуд, господа, у меня больше нет вопросов. Заседание окончено.