«Если», 2003 № 04

Томас Шерред Недреманное око

Мы были одинаково поражены, когда я сотворил десятидолларовую купюру. Жена сидела напротив, и глаза у нее вытаращились, совсем как мои. На какое-то время мы просто застыли, глядя на зелененькую бумажку. Наконец жена наклонилась через столик, осторожно потыкала в нее кончиком пальца и только потом взяла ее.

— Кажется настоящей, — задумчиво сказала моя жена. — И выглядит, как надо, и на ощупь такая же. — Дай-ка я посмотрю! Она протянула купюру мне.

Я легонечко потер бумажку между пальцами и поднес к свету. Крохотные завитушки, так тонко нанесенные на геометрическую сетку, выглядели четкими и ясными; лицо Александера Гамильтона казалось вычеканенным, глаза мрачно смотрели на запад. Бумага похрустывала в должной мере, цифры были напечатаны, как положено.

Ни единого дефекта не обнаружилось.

Моя жена практичнее меня. Она сказала:

— Хорошо, по-твоему, купюра выглядит настоящей, но я хочу знать, примут ли ее в супермаркете. Нам нужно масло.

В супермаркете десятидолларовую купюру приняли, мы за нее получили масло, немножко кофе, немножко мяса, а на сдачу я купил пару журналов. Мы отправились домой обдумать ситуацию и выгнали детей погулять, чтобы обсудить все без помех. Джин посмотрела на меня.

— И что дальше?

Я пожал плечами.

— Сделаем еще несколько купюр. Десятидолларовых. Или ты хочешь сказать, что больше они нам не требуются?

Но Джин совсем не дурочка.

— Не говори глупостей, Майк Макнолли. Эта десятидолларовая бумажка означает, что завтра у нас вместо макарон будет мясо. Но на мой вопрос ты не ответил. Дальше-то что?

Я сказал, что мне надо подумать.

— Обдумывать будем сообща, — заявила она, как отрезала. — Если ты намерен продолжать… это и меня касается.

— Верно, — ответил я. — Давай подождем, пока ребята не лягут спать, и тогда разберемся, что к чему. А пока достань-ка снова ту, другую купюру. Мне требуется новый аккумулятор, да и правая передняя покрышка долго не протянет.

Она признала, что это по-честному, и достала из сумочки другую купюру (тут следует указать, что это была единственная наша купюра, а до зарплаты оставалось еще три дня). Она положила купюру на кофейный столик передо мной, разглаживая складки.

— Ну ладно, — сказала она. — Действуй.

Я придвинул десять долларов чуть поближе к себе, положил локти на стол и сосредоточился.

Почти немедленно начал возникать дубликат — сначала общие очертания, затем цвет, точный рисунок букв и все положенные завитушки. Ушло на это секунд пять.

Пока Джин внимательно изучала дубликат, я сделал еще две купюры, то есть всего их стало три, не считая оригинала. Я вернул оригинал Джин, добавив один дубликат, и отправился прицениться к новым аккумуляторам. День был теплый, а потому я погрузил ребят в машину и захватил их с собой прокатиться.

Когда дети засыпают, а посуда вымыта и поставлена сушиться, в доме становится очень тихо. Слишком тихо — когда я думаю о том, как быстро маленькие дети вырастают и покидают родной дом. Но до этого еще далеко, особенно малышу. Джин принесла пиво, и мы включили канадскую программу без рекламы. Концерт Виктора Герберта.

— Ну?

Джин, я понял, немного нервничала. У нее для размышлений был целый день, поскольку дети под ногами не путались.

— Вижу, они их взяли.

«Их» и «они» — это купюры и люди, которые продали мне покрышку и аккумулятор.

— А как же, — сказал я. — Все в ажуре.

Джин поставила бокал с пивом и посмотрела мне прямо в глаза.

— Майк, то, что ты делаешь, запрещено законом. Ты хочешь сесть в тюрьму, хочешь, чтобы дети узнали, как их отец…

Тут я ее перебил.

— А ты укажи, — вызывающе потребовал я, — каким образом я нарушаю закон.

— Ну-у…

Я не дал ей договорить.

— Во-первых, эти купюры не фальшивые. Они настоящие — словно их напечатали в Вашингтоне. И не копии, поскольку «копия» подразумевает попытку воспроизвести оригинал. А эти ничего не воспроизводят, они подлинные. Я показал их тебе под микроскопом, и ты со мной согласилась.

Я был прав, и она это знала. Я не сомневался, что даже атомы в исходной купюре и дубликатах были идентичны.

Ей нечего было возразить. Она просто смотрела на меня, а ее сигарета тлела в пепельнице. Я включил радио погромче. Некоторое время мы сидели и молчали. Потом она спросила:

— Майк, а кто-нибудь еще в вашей семье делал что-либо подобное? Кто-нибудь, про кого ты знаешь наверняка?

Насколько мне было известно, нет.

— Мою бабушку посещали предчувствия, и примерно половина их сбывалась, а моя мать находила потерянные вещи. Тетя Мэри до сих пор видит безумные путаные сны. Вот, собственно, и все, если исключить тот факт, что моя мать родилась в рубашке, а когда я был еще совсем маленьким, она постоянно повторяла, что я научусь делать деньги, стоит мне по-настоящему захотеть.

— Ну, а как насчет твоей родственницы, которую сожгли живьем в Белфасте? — осведомилась Джин.

Я оскорбился.

— В графстве Монахан, то есть очень далеко от Ольстера. Это была моя двоюродная прабабушка Бриджит-Нора. И ее сожгли, потому что ее отец был испанцем и потому что во время Великого Голода у нее всегда хватало еды и золота, а не из-за того, что она была ведьмой.

— Твоя бабушка всегда говорила, что она была ведьмой.

— Давай рассуждать логично, — сказал я. — Бриджит-Нора родом из Коннота. Ну, ты понимаешь. Как валлоны и фламандцы или пруссаки и баварцы…

— Хватит об истории Ирландии. Ты сказал, что твоя мать…

— Да, она говорила, что я получу много денег, когда они будут мне особенно нужны. Но ты же сама мать и знаешь, как родители пророчат счастье своим детям.

Джин вздохнула и разлила последнюю бутылку пива по бокалам — строго поровну.

— Твоя мать, бесспорно, хорошо знала своего сыночка. «Когда они будут тебе особенно нужны!» Майк, если из этого ничего не выйдет, я устроюсь на работу. Я не могу дольше это терпеть — ни мяса, ни новой одежды, ни нормальной еды. Я больше не в силах сносить такую жизнь!

Да я и сам уже не мог больше терпеть. Перехватывать пятерку, ездить в машине, которая официально не существует уже двенадцать лет, заправляться бензином и маслом по системе «расплачусь в пятницу», носить костюмы, которые… ну, вы понимаете. А двум ребятишкам придется еще долго ждать, пока они поселятся в собственном доме, который их отец сумеет купить на свой заработок.

Я никогда ни перед кем на коленях не стоял, с тех пор как был малышом. Но в эту ночь я просто рухнул на пол перед Джин, и мы все друг другу выложили. Все то, о чем люди обычно умалчивают, но постоянно думают. Я сказал ей, чего хочу, и она поведала о своих надеждах, и мы вместе совсем разнюнились. В конце концов мы встали с пола и пошли спать.

Утром я поднялся раньше ребят, что для меня большая редкость. После завтрака я позвонил боссу и объяснил ему, куда он может засунуть свою работу. В это утро мы просидели на кухне почти два часа, изготовляя дубликаты десятидолларовых купюр, и Джин вела счет, пока у нас не набралось две тысячи долларов — холодной твердой зеленой наличности, — столько денег у нас никогда не бывало за всю нашу совместную жизнь (впрочем, и до этого тоже). Затем мы взяли ребят и поехали на такси в центр. И покупали, покупали, покупали. За наличные, не глядя на ярлычки с ценой. Ну, конечно, Джин иногда пыталась посмотреть, когда думала, что я не замечу, но я всякий раз отрывал ярлычок и засовывал в карман.

Велосипед, и мопед, и другие объемистые вещи мы распорядились доставить в дом, а остальное унесли сами. Жена хозяина квартиры была просто потрясена, когда мы вернулись домой в другом такси, багажник которого был набит пакетами. Она поспешила выразить нам соболезнование по поводу печального события, из-за которого мы уехали в одном такси, а вернулись в другом. Ничего серьезного, она надеется. Мы сказали, да-да, ничего серьезного, и захлопнули за собой дверь.

Ну, это было только началом. Два-три дня непрерывных покупок обеспечат вас жутким количеством всякой одежды. Через три недели у нас было все, что только мы могли надеть на себя, и мы начали серьезно подумывать о чем-нибудь для дома. Наша плита находилась при последнем издыхании еще до того, как мы ее купили, а мебель хранила царапины и пятна с тех дней, когда ребята еще ползали и разбрызгивали все, что могли.

Впрочем, мебель мы покупать не хотели, пока не найдем загородный дом, чтобы жить на лоне природы. Однако все дома, которые мы осматривали во время воскресных поездок, оказывались либо слишком дорогими, либо слишком далеко расположенными, либо еще что-нибудь слишком. А потому я позвонил в «Бар Арта», куда иногда заглядывал в дни получки.

— Арт, — спросил я, — ты помнишь агента по недвижимости, который навязывал мне коттедж, пока не узнал, что у меня нет денег его купить?

Еще бы он не помнил.

— Собственно говоря, он сейчас здесь, продает мне страховку. А что?

Я сказал, что поговорил бы с ним насчет нового дома.

— Ну так валяй сюда. Отцепишь его от меня. Мне новая страховка нужна не больше, чем солома в голове. Придешь?

Конечно, я сказал, что уже выхожу.

Агент — даже если его фамилия и играла какую-то роль, я все равно ее позабыл — ушел в булочную за хлебом.

— Он сейчас вернется, — сказал Арт.

Ну ладно, подождем. Я попросил у Арта крепкого пива. Бутылка была чересчур холодной, и я немножко погрел ее в ладонях. Когда бар полон, пиво едва успевает охладиться, а когда посетителей мало, как сейчас, бутылки — чистый лед.

— Арт, — сказал я, — газеты тут нет. Что ты читаешь, кроме «Нейборхуд шоппинг»?

Он оторвался от кассовой ленты, с которой сверялся.

— Не знаю, Майк. Вон целая пачка почты, которую я еще не просмотрел. Может, там есть «Бар ньюс». Сам погляди, а я пока посмотрю, сколько наличности вчера прикарманил ночной бармен.

Он придвинул ко мне груду всяких почтовых отправлений. Я прежде иногда помогал Арту, чтобы подзаработать доллар-другой, а он знал, что в пачке ничего не найдется, кроме обычных рекламных соблазнов, и не возражал, если я их почитаю.

«Бар ньюс» там не оказалось, и я лениво перебирал содержимое пачки, поглядывая на восторженную рекламу водопроводных кранов, фальшивых очков и средства для прочистки канализационных стоков. Но тут я наткнулся на одно любопытное объявление… Следует пояснить, что я читаю все, начиная от указателя маршрута на трамвае до аптечных сигнатурок и включая объявления «Разыскивается» на почте.

Это объявление представляло собой копию, какие адресуют мелким предпринимателям ближайшее почтовое отделение или отделение Федерального Резервного банка их округа. Оно ничем не отличалось от всех прочих: указания на недостатки, или ошибки, или небрежности в поддельных купюрах, всегда циркулирующих по стране. Однако это предостережение словно ударило меня током.

Оно гласило:

Дальше шел номер федеральной службы.

Мне этого было достаточно. Я смял объявление и швырнул его на пол, словно жабу. Арт покосился на меня:

— Что случилось?

— Арт, — сказал я, — налей мне еще пива. Или лучше чего-нибудь покрепче.

Я выпил стопку и запил пивом. А к этому я совсем не привык и сидел, стараясь совладать с дыханием. Мне даже в голову не пришло, какого я свалял дурака, пока Арт не вернулся от кассы с поддельной десяткой в руке.

— Вот что, Майк, забирай-ка свою десятку. Заплатишь мне потом, если не хочешь получить сдачу одной мелочью. Час ведь еще ранний, а последние два типа расплатились двадцатками. Договорились?

Еще как!

— Конечно, Арт. Я знаю, как это бывает. — Я забрал десятку из его протянутых пальцев дрожащей рукой. — Собственно говоря, мне и не надо было давать тебе эту десятку. У меня хватит мелочи… — я высыпал пригоршню монет на стойку. — Выпей со мной, я угощаю.

Арт выпил еще пива, я допил свое, и вышел, и сел в машину, и сидел в ней, и тихонечко трясся в мужском варианте истерики. Домой я добрался благополучно и залез в постель, почти ничего не сказав жене. И пролежал полночи в размышлениях.

Нет, я себя мошенником не считаю и вовсе не хочу им становиться. Вообще, я как-то об этом не задумывался, потому что эти десятидолларовые дубликаты казались нам с Джин такими безупречными. Но мне теперь предстояло принять решение: продолжать ли наши занятия или вернуться к прежней собачьей жизни?

Деньги? Так правительство же их печатает, отсылает в банк, и оттуда они попадают к тем, кто их расходует. Пройдя через сотни или тысячи рук, каждый раз играя роль покупающего или продающего катализатора национальной экономики, они изнашиваются — бумага ветшает, а то и рвется. Тогда их собирают, отправляют назад в Вашингтон и уничтожают. Но не все.

Некоторые неизбежно будут утрачены — сгорят в огне или утонут в воде, а также будут закопаны в неизвестных тайниках безымянными скрягами, чтобы истлеть без пользы. Монетный двор выпустит миллиард долларов хрустящими зеленоватыми купюрами, которым предстоит вернуться туда ветхими и в количестве, уменьшившемся на тысячи пропавших купюр. Такое ли уж это преступление — восполнить потерю? Правительству придется напечатать взамен не больше, чем было напечатано в прошлый раз; люди, которые потратили эти деньги, ни на йоту не увеличат потери своих сбережений из-за инфляции; промышленность нисколько не пострадает, а может быть, сбыт даже увеличится.

Вот как я смотрел на это: никто ничего не потеряет, а одна семья выиграет. Но теперь какой-то банковский кассир опроверг мои рассуждения, острым взглядом обнаружив повторения одного и того же номера. Ни в чем не повинные люди, взяв мои дубликаты, понесли убытки, поскольку все поддельные деньги автоматически конфискуются. Дядя Сэм не терпит фальшивых символов. Быть может, из-за меня понесли убытки какие-то мои друзья, мои знакомые. И все лишь потому, что я по глупости использовал для всех моих дубликатов одну-единственную купюру.

Возмущенный потолок смотрел на меня сверху с омерзением, и я решил ничего не говорить жене. Я сам найду выход, не втягивая ее. Наконец я заснул — примерно через час после того, как перестал искать выход.

Встав утром, я «повторил» пятидолларовую купюру.

И все сошло отлично. Собственно, мне ничто не мешало сделать любую купюру на выбор. Просто та десятка была первой, а к тому же единственной в нашем доме. Ну и мне карман, полный десяток, был больше по вкусу, чем карман, полный пятерок.

Когда я изготовил первую пятерку, то открыл свой бумажник, извлек все имевшиеся в нем пятерки и сделал по дубликату с каждой. Потом обыскал сумочку Джин и проделал то же самое. Когда я закончил, у меня оказалось двенадцать дубликатов и двенадцать оригиналов. Гордясь собой, я откинулся на спинку кресла и начал прикидывать вероятность того, что какой-нибудь банковский кассир заметит идентичные номера на двух пятерках, если купюры эти поступят в банк с интервалом в два дня или в две недели.

Затем с пачкой купюр я отправился делать покупки.

Полагаю, разумней всего будет рассказать, чем я занимался в следующие несколько месяцев. От первой пачки пятерок я избавился в разных магазинах, тратя в каждом одну или две. Иногда мне удавалось обменять четыре пятерки на двадцатку или две десятки. Тогда я дуплицировал самую большую купюру, а затем расплачивался оригиналом и дубликатом в двух разных магазинах подальше друг от друга.

За два-три месяца я посетил больше офисов, больше баров и больше самых разных магазинов, чем за предыдущие десять лет. Однако без неприятностей не обошлось. Дело дошло до того, что продавцы, когда я входил в магазины, испускали шутливые стоны и жаловались, что, уж конечно, я миллионер, раз у меня всегда с собой только пятерки, или десятки, или двадцатки. Мне это не нравилось, пусть все и ограничивалось добродушным поддразниванием. Поэтому я был вынужден тратить массу времени на разъезды, так, чтобы как можно реже делать покупки в одних и тех же магазинах. В черную записную книжечку я заносил адреса всех магазинов, где побывал, с пометками, что там было куплено, зашифрованными моим собственным кодом.

Примерно каждую неделю я забегал в банк и клал на свой счет сумму, которая мне представлялась разумной. И до чего же было приятно входить в банк с чековой книжкой и пачечкой денег, чтобы положить их на свой счет! Собственно, впервые в жизни я пользовался услугами банка не для того, чтобы получить денежный перевод или кассировать сберегательную облигацию, которую по требованию моего босса покупал в согласии с планом налоговых льгот на суммы, расходуемые на заработную плату.

Дошло даже до того, что клерки в банке широко мне улыбались и говорили: «Дела, наверное, идут хорошо, мистер Макнолли!» А я в ответ сурово хмурился и жаловался, что страна летит ко всем чертям из-за высоких налогов. Я знал, что от меня ждут именно таких слов. Всякий, кто каждую неделю кладет деньги на свой счет, обязан ругать налоги. Чем больше сумма, тем громче вопли.

И мы купили новую большую машину. Ну, не совсем новую, но ей был всего год. Дилер, который мне ее продал, наверняка думал, что провернул выгодное дельце, сбыв такую пожирательницу бензина, но меня это не волновало. Чем больше бензина она сжигала, тем больше шансов было у меня остановиться еще у одной колонки и избавиться еще от одной купюры. И вообще, мне всегда хотелось иметь большую машину. Мою прежнюю я продал старьевщику, и у меня чуточку сжалось сердце, когда он утащил ее на буксире, а ее бамперы подрагивали на ветру.

Моя жена, которая так ничего и не узнала о том, как я чуть не вляпался, впервые в жизни получила всю одежду, все домашние приборы, все предметы скромной роскоши, о каких мечтала. Но она хотела купить дом.

— Майк, — сказала она, — на Туэлф-Майл-Роуд столько хороших домов! Давай купим такой, чтобы детям было, где играть.

Я сказал ей, что еще не время, и настоял на своем. В конце-то концов, моего банковского вклада только-только хватило бы на уплату за дом, а я не хотел рисковать, пока не получу возможности покрыть все расходы, которых потребует покупка нового дома.

И мы продолжали жить, где жили, и глаза у нашей хозяйки выпучивались всякий раз, когда мы возвращались с новой покупкой. Она пыталась что-нибудь выведать, но мы не откровенничаем с людьми, которые нам не нравятся.

Было только одно место, где меня подстерегали неприятности, и именно там мне они были нужны меньше всего. Естественно, я не мог не заглядывать в «Бар Арта». Я же много лет был тамошним завсегдатаем, и меньше всего мне хотелось, чтобы кто-нибудь решил, будто я зазнался. А сверх всего, я люблю играть в карты и люблю выпить пивка. Поэтому я продолжал заглядывать туда не реже, чем раньше, и старался придумывать ответы на все вопросы, которые на меня сыпались. Если Кто-то, кто всегда балансировал на краю банкротства — как и подавляющее число клиентов Арта, — вдруг является одетым с иголочки, ездит на новой машине и иногда может позволить себе угостить друзей пивом, вопросы не могут не возникнуть. Я говорил им, что делаю то и делаю это, но все равно не мог удовлетворить их любопытства.

Наконец я позвонил типу, который год за годом пытался всучить мне новые страховки. Он пришел ко мне и выдал одну из своих речей. Я притворился, будто записываю цифры, которыми он сыпал, а на самом деле фиксировал его профессиональный жаргон. Я купил у него несколько страховок и заучил его словечки и выражения. Когда в следующий раз кто-то у Арта спросил, чем я зарабатываю на жизнь, я объявил всем, что продаю страховки, и выдал им заученную речь. После этого они оставили меня в покое.

На исходе года мы купили наш дом. (Мы все еще живем в нем, если вам интересно. Загляните к нам как-нибудь, если окажетесь возле Атика-Роуд под Рочестером. Большой дом на дальнем углу, около поля для гольфа.) Уплатили всю сумму наличными за участок семьдесят футов на двести. Ребята влюбились в него с первого взгляда — тут, я полагаю, свою роль сыграли качели и горка на заднем дворе. И совсем скоро они стали коричневыми, как полинезийцы, и Джин стала темнее. Она ведь проводила (и проводит) больше времени, вскапывая клумбы во дворе и сажая цветы, чем я сплю.

Это была просто удивительная жизнь. Мы вставали по утрам, когда хотели — то есть летом, в дни школьных каникул, — и сидели-посиживали, пока у нас не возникало желания чем-нибудь заняться. А когда придумывали что-нибудь интересное, то исполняли, что нам захотелось, не подсчитывая заранее, сколько мы можем потратить. Если мы желали остаться ночевать в городе, то оставались, выбирая отель по вкусу. А когда мы регистрировались в этом отеле, то не начинали с вопроса, во сколько нам обойдется этот номер, и Джин шла со мной через вестибюль, не смущаясь своего костюма.

Когда у ребят наступили летние каникулы, мы отправились в большое путешествие, на этот раз к озерам Висконсина, а затем в горы Южной Дакоты. Когда мы вернулись домой в середине августа, почтовый ящик был набит обычными рекламными объявлениями, и, бегло их проглядев, я швырнул всю пачку в мусоросжигатель, что оказалось ошибкой. Случилось это в августе, а в сентябре к нам явился незваный гость.

Был чудесный денек индейского лета: легкий ветерок, теплое солнце и голоса детей, играющих во дворе.

— Моя фамилия, — сказал он, — Мортон. Фрэнк Мортон. Я сотрудник Налогового управления.

Джин чуть не хлопнулась в обморок.

— У вас такой симпатичный дом, мистер Макнолли, — сказал он. — Меня он всегда восхищал.

Я поблагодарил его.

— Нам он тоже нравится, мистер Мортон. И ребятам. Вдали от уличного движения.

Что еще сказать, я не нашел.

Он согласился.

— Собственно говоря, мой сын часто приходит сюда поиграть.

Я удивился.

— Ну, вы не могли его не видеть, — продолжал Мортон. — Такой карапуз.

Я сразу понял, о ком он говорит.

— Малыш Фрэнки? Ну, конечно же! Он очень любит пирожки моей жены. Ведь так, Джин?

Джин сказала спасибо за то, что я ей напомнил про пирожки в духовке, извинилась и ушла, бросив меня выпутываться в одиночестве. Но я не обиделся. Я же всегда говорил ей, что с самого начала и до конца это только моя идея, и если что-нибудь произойдет, я сам разберусь. И я знал, что теперь она стоит на кухне, прильнув ухом к двери.

— Собственно говоря, я здесь не поэтому, мистер Макнолли. В определенном смысле это, так сказать, своего рода дружеский визит.

Мне это понравилось.

— Всегда рад, мистер Мортон. Вы, наверное, живете в доме напротив бакалеи?

Так оно и оказалось.

— Я сказал, что это «дружеский визит», но отчасти все же и деловой. Я упомянул, что служу в Налоговом управлении.

И снова сердце у меня прыгнуло мне в глотку.

— Налоговое управление? Ах, да.

— Видите ли, мистер Макнолли, малыш Фрэнки так любит играть с вашими ребятами, что я подумал: не избавить ли вас от небольшой неприятности. Раз уж я живу на одной с вами улице, то могу оказать маленькую услугу соседу.

Я никак не мог понять, к чему он клонит. Мне оставалось только держаться повежливее и предоставить ему говорить дальше. Что он и сделал.

— Поскольку я работаю в Управлении, через мой стол проходит много всяких документов. На днях фамилия и адрес на одном показались мне знакомыми. Я взглянул еще раз и убедился, что они ваши. На нашей улице вы единственный Макнолли, вот я и подумал: надо бы заглянуть к вам по дороге домой и предупредить вас.

— О чем предупредить?

— Ну, — продолжал он, — это была обычная повестка, какие рассылает Управление. Видимо, тот, в чьем ведении находится ваше досье, отправил вам письмо с просьбой побывать у него и обсудить неясности с вашей налоговой декларацией. А вы, видимо, проигнорировали это письмо.

Я открыл было рот, чтобы ответить, но передумал. Мортон торопливо продолжал:

— Мистер Макнолли, я знаю, что почти все лето вы были в отъезде, а поскольку это мой департамент, и мы — соседи, я знаю, что письма иногда пропадают на почте, вот я и решил заглянуть к вам и сказать, что, видимо, вы этого вызова не получили. Было бы неплохо, если бы вы явились лично и объяснили, что произошло. В конечном счете это избавит вас от многих затруднений. Просто скажите им, что я заглянул к вам по-дружески.

— Он еще не выговорился, но, по-моему, суть заключалась в том, что ему не нравился этот его сослуживец, и он захотел предостеречь меня, чтобы я принял меры, пока меня не взяли за горло.

Мы еще немного поговорили о его сыне, и моих ребятах, и обо всем, о чем говорят только что познакомившиеся люди, а затем он ушел с извиняющейся улыбкой. Он уже ощутил, что сунул нос в чужие дела, и потому чувствовал себя виноватым. Я сделал, что мог, чтобы облегчить ситуацию, а когда он прощался, Джин вышла из кухни с тарелкой пирожков для его жены.

Мы смотрели, как он идет по косой, вымощенной плитками дорожке, которая обошлась мне в двести долларов; мы смотрели, как он энергично зашагал к своему дому в квартале от нашего. Я спросил Джин, не дать ли ей сигарету. Она покачала головой.

— Нет, не сейчас. — И рухнула в ближайшее кресло. — Что теперь будет с нами?

Я сказал ей, что все улажу.

Она издала тот саркастический смешок, который приберегает для особых случаев.

— Да, ты все уладишь. Я так и знала, что рано или поздно ты попадешься. — И она всхлипнула.

Я не знал, то ли взбеситься, то ли обнять жену. Когда женщина плачет, по-моему, ни то, ни другое не срабатывает. Я что-то сказал, но тут же понял, что толку не будет, а потому схватил шляпу и поехал покататься. И сел играть в карты у Арта, куда уже давно не заглядывал. Арт так мне обрадовался, что угостил пивом меня и всех остальных, а это для Арта большая редкость. Когда я вернулся домой, Джин уже легла и притворялась, будто спит.

На следующее утро, ясное и раннее, я уже стоял в очереди у справочной Налогового управления. Я объяснил, зачем пришел, и через некоторое время стоял перед человеком с моим досье.

Его отличали большие уши и скверный нрав. Фамилия его была Джонсон — мистер Джонсон для меня, как он дал понять.

— Вам очень посчастливилось, Макнолли, что Фрэнк Мортон потрудился помочь вам по-соседски, как он выражается. Но это — в сторону. Вы не заполнили декларации о доходах за прошлый и позапрошлый годы. Почему?

Я не собирался выходить из себя, зато знал, что могу довести до белого каления его. Не терплю чиновников с комплексом неполноценности.

— Ну, Джонсон, — сказал я, — по очень веской причине. Поскольку в прошлом и позапрошлом году никаких доходов не имел.

Это был именно тот ответ, который он хотел бы, но никак не ожидал услышать. И он начал перетасовывать свои бумаги, как очумелый, не в силах поверить в свою удачу.

— Что же, Макнолли, — заявил он, торжествуя, — это довольно-таки странное заявление. У вас есть дом, оцененный в десять тысяч долларов, причем его стоимость все возрастает. Я прав?

Конечно, он был прав. Там, где я живу, налоги низкие, большинство счетов оплачивает завод реактивных двигателей.

— И вы не получали никакого дохода в течение двух лет, Макнолли?

— Джонсон, — сказал я ему печально, — я очень законопослушный человек. Я прекрасно знаю правила налогообложения — чего я не знал, того не знал, — а кроме того, я очень бережлив. Все мои костюмы шьет жена, и она выращивает всю нашу пищу. Мне не требуется никакого дохода, но от скуки я подумываю поступить на государственную службу. Что-нибудь еще, мистер Джонсон?

Нет, ничего. Однако, «вполне возможно, мы вас потревожим в недалеком будущем, Макнолли». Когда я повернулся, чтобы уйти, он отчаянно что-то писал красным карандашом.

До конца года Налоговое управление никак не давало о себе знать, и к следующему маю мы с Джин практически о нем забыли. Однако летом я получил повестку.

Судебным разбирательством это не было. Судья отсутствовал, а при мне не было адвоката. Мы просто сидели в неудобных креслах лицом друг к другу. Упоминать имена особого смысла нет. Это была просто встреча для выяснения, нельзя ли все уладить без суда. Вероятно, потому, что судебные разбирательства требуют много времени и денег. Впрочем, держались они вполне корректно, но свелось все к следующему:

— Мистер Макнолли, у вас есть дом, автомобиль и счет в банке.

Счет в банке был не очень большой, о чем я и упомянул.

— Достаточно большой для человека без доходов. И мы можем доказать — да-да, до-ка-зать, мистер Макнолли, что за прошедшие два года вы потратили на покупку различных товаров почти тридцать тысяч долларов.

Мне оставалось только признать этот факт и выразить восхищение их обстоятельностью. Но их это ничуть не смягчило.

— Итак, мистер Макнолли, вы здесь именно по этой причине. Мы не видим смысла подвергать вас всем тяготам судебного процесса и сопровождающей его огласки.

Они ждали, чтобы я согласился с ними, и я согласился.

— В первую очередь, мистер Макнолли, нас интересует не точная сумма вашего дохода, хотя это крайне серьезный вопрос, который необходимо решить до того, как будет поставлена точка. — Тут я выпрямился в кресле. — Да, не столько сумма, мистер Макнолли, сколько источник. На кого вы работаете и как вы это делаете?

— Что делаю?

Они были очень терпеливы, подчеркнуто терпеливы.

— Как вы принимаете ставки, мистер Макнолли? Как вам передают ставки и как вы производите выплаты, когда выигрываете или проигрываете?

— Какие ставки? — спросил я с недоумением. — О чем вы говорите?

Если вам не доводилось видеть, как презрительно изгибаются коллективные губы, вы многое потеряли.

— Послушайте, мистер Макнолли. Да послушайте же! Мы все практичные люди. Нам известно, что у вас есть какой-то источник дохода. И узнать мы хотим — нам это крайне любопытно, — каким образом вам удается вести ваше дело без каких-либо средств связи?

Они помолчали, давая мне время осмыслить вопрос, после чего последовало:

— Мы будем с вами откровенны, сэр: мы в тупике. И настолько в тупике, что, возможно, мы могли бы договориться и разрешить вам уплатить вашу налоговую задолженность без применения каких-либо санкций.

Я засмеялся. Сначала засмеялся, а потом взвыл от смеха.

— Так, значит, это вы, — сказал я, — источник всех щелчков и треска, которые последнее время мы слышим в телефонной трубке! И, думается, вы источник всех тех легковушек и грузовиков, которые терпели поломки в пределах квартала от моего дома! И вы все-таки не установили, как я принимаю ставки и как произвожу выплаты. Побьюсь об заклад, что наш новый молочник и новый булочник из ваших!

Они дали мне посмеяться, но им это не понравилось. Один из федералов встал и грозно навис надо мной.

— Мистер Макнолли, для вас тут ничего смешного нет. Вы пришли сюда свободно и можете свободно уйти. Но в одном я вас заверяю: вы вернетесь сюда менее приятным и гораздо более официальным образом, как только мы передадим имеющиеся улики по инстанции.

Они все заметили, что меня это не обрадовало.

— Вы когда-нибудь задумывались, сэр, каково придется вашей жене и детям, если вам предъявят обвинения? Готовы ли вы понести наказание за то, что сознательно избегали уплаты налогов целых два с половиной года? Как бы вы там ни общались с сообщниками, вы не сможете вести игорное дело в тюрьме. Вы об этом подумали, мистер Макнолли?

Подоходный налог? Тут мелькнул один малюсенький шанс. Мне до жути не хотелось идти на это, но шанс есть шанс. Я знал, что не хочу впутывать Джин в то, что заварил. И детей втягивать в неприятности нельзя. Получат их сполна, когда станут взрослыми.

Федералы продолжали наседать на меня, а я продолжал размышлять. Малюсенький шанс все-таки лучше никакого. И тут они сами вывели меня из затруднения. Кто-то сказал:

— …и вы не можете сидеть тут и твердить нам, будто весь этот доход получали из воздуха.

Я перебил:

— Что вы сказали?

— Мы говорим о невозможности того, чтобы…

— Да нет. Чуть раньше. Что вы сказали про деньги из воздуха?

Коллективная ухмылка.

— Не будьте слишком уж буквальны, мистер Макнолли. Мы знаем, что у вас есть деньги, и мы хотим выяснить, где и как вы их получили.

И я им объяснил.

— Из воздуха, как вы и сказали. — Я вытащил бумажник. — Можете сравнить номера на этих купюрах. — И я протянул пачечку. — Получать деньги прямо из воздуха — наилучший способ. Никаких микробов.

Они взглянули на серийные номера, и сравнили купюры, и принялись визжать, как табун жеребцов, не получивших свое. И все еще визжали, когда я спокойненько ушел.

Возможно, они отпустили меня только потому, что я откровенно все выложил.

— Неважно, откуда они у меня, — сказал я на прощание. — Вы признали, что не можете отличить одну от другой. Если завтра вы придете ко мне домой, я вам покажу, откуда они взялись.

Один из них сказал, что у них есть другие улики, и в конце концов они меня застукают, пусть и через два года.

— Но разве вы не предпочтете выяснить все разом? Вы знаете, что я далеко не уеду, если попробую сбежать, а у меня и намерения такого нет. Дайте мне время все подготовить… нет, ни со мной, ни на меня никто не работает, если вы об этом подумали… и завтра вам все станет ясно.

Я не пытался оторваться от машины, которая следовала за мной до самого дома. Потом я уговорил Джин утром уехать с детьми к ее матери и выпил три банки пива, прежде чем сумел заснуть.

Утром я уже побрился, оделся и позавтракал, когда Джин и ребята укатили к бабушке. Я знал, что за ними увяжется какой-нибудь «хвост», но это и к лучшему. Не успела она выехать на улицу и скрыться из вида, как, точно по уговору, в бой вступила «морская пехота». Два невозмутимых человека, которых я прежде не видел. Зато я насмотрелся достаточно фильмов, чтобы определить кобуру под пиджаком.

Они были изысканно вежливы и вошли так, словно ступали по очень дорогим инкубаторным яйцам. Я выдал им дежурную улыбку и по банке пива на нос.

Они представились как Налоговое управление и Секретная служба, и я заморгал. Секретная служба-то тут причем?

Он мне объяснил.

— На Секретную службу возложена ответственность, — сказал он, — предотвращать и прекращать выпуск фальшивых денег.

Ну, я знал, что шанс был малюсенький. Мне оставалось только прогалопировать на лошади, раз уж я заказал седло. И я откашлялся.

— Что же, джентльмены, я пригласил вас сюда добровольно. Мне кажется, лучше будет распутаться с этим раз и навсегда. — Секретная Служба хмыкнул. — А наилучший способ — признаться во всем. Верно?

— Верно.

Я сунул руку в карман.

— Поглядите на них. Они фальшивые или настоящие? — И я протянул им пачку купюр.

Секретная Служба отошел с ними туда, где утреннее солнце свирепо светило в щели жалюзи, и достал из кармана лупу. Он простоял там довольно долго, прежде чем вернулся к нам и сел. Я спросил его:

— Так они настоящие или подделка?

Секретная Служба пробурчал:

— Настоящие. Но только на всех одинаковые номера.

— Прекрасно, — сказал я. — Вероятно, платят вам не слишком много. Захватите их с собой, когда будете уходить.

Температура упала на сорок градусов. Мне не требовалось быть чтецом чужих мыслей, чтобы понять, почему.

— Нет, я не стараюсь всучить вам взятку. Просто я подумал, что это наглядно объяснит то, что я сказал вчера… ах, да, верно! Вас же там не было! Ну, кто-то сказал, что деньги из воздуха не появляются, а вот эти как раз появились.

Налоговое Управление поверил мне не больше, чем Секретная Служба, о чем тут же поставил меня в известность.

Я пожал плечами.

— Значит, вам требуется кое-что поубедительнее.

Они кивнули.

— Сколько при вас денег? Нет, не монет, только купюры. Долларовые, пятерки, десятки, двадцатки… — Я попробовал сострить. — Поскольку ваши должности не выборные, думаю, что купюр покрупнее у вас не найдется. — На шутку они никак не отозвались, но вдвоем набрали около шестидесяти долларов в купюрах различного значения, и я аккуратно разложил их на кофейном столике.

— Ну, хорошо. Вот, что я имел в виду… — Я устроил их поудобнее перед стеклянным верхом столика. Первой купюрой в верхнем правом углу был доллар, и я велел им смотреть на поверхность столика рядом с ним, а сам уставился на бумажку и сосредоточился.

Поверхность стекла затуманилась, и начал возникать дубликат, симпатичный, зелененький, глянцевитый. Когда процесс завершился, я откинулся на спинку и велел им взять доллар вместе с его двойником и исследовать их, сколько душа пожелает. Пока они держали новую бумажку в солнечном луче и оглядывали ее под всеми возможными углами, я быстренько удвоил остальные купюры и пошел на кухню за пивом.

Они до того сосредоточились на первой бумажке, что даже не заметили моего исчезновения. Когда они обернулись ко мне, я сидел на своем месте с сигаретой, тремя новыми жестянками пива и выжидательной улыбкой на губах. Потом они поглядели на кофейный столик и увидели остальные дубликаты.

Секретная Служба посмотрел на купюры на столе, потом на те, которые держал в руке, потом на Налоговое Управление.

— Господи Боже ты мой! — сказал он и рухнул в кресло.

Понадобилось некоторое время, чтобы они наконец перевели дух, и немного сверх того, прежде чем они вернули себе способность задавать разумные вопросы.

— Вероятно, вы мне не поверите, — предостерег я. — Я и сам до сих пор не верю.

Секретная Служба снова посмотрел на Налоговое Управление.

— После этого, — сказал он, — я поверю чему угодно. Валяйте, Макнолли, вы сами поставили себя в дурацкое положение, так послушаем, как вы из него выберетесь.

Этого я спустить никак не мог.

— В дурацком положении не я, а вы. Я сотворю миллион таких купюр, если вы захотите, а нет, так в худшем случае проведу пару лет в тюрьме. Если мое положение совсем плохо, то пусть таким и остается. С другой стороны, если вы признаете, что я чист, как стеклышко, я пойду вам навстречу. Договорились?

Секретная Служба пробурчал:

— Моя обязанность устанавливать источник фальшивых денег. Тут тебе и конец, приятель.

Но я продолжал давить на него:

— Предположим, вы сможете сообщить, что покончили с источником. Предположим, вы сумеете доказать это и себе, и вашему боссу. Буду я очищен от всех обвинений? И если я просто уплачу налоговую задолженность, этого хватит?

Налоговое Управление замялся.

— Задолженность по налогам всегда можно уплатить вместе со штрафом, если нами установлено, что преступное намерение не имело места.

— Ну а вы как? — спросил я у Секретной Службы. — Согласны?

Но он был упрямым, не хуже меня.

— Нет, Макнолли. Ты перегнул палку.

Но я продолжал наседать.

— Предъявить мне вы можете только обвинение в наличии у меня денег, которые вы именуете фальшивыми. А на мой взгляд, никакой фальши в них нет. Может, печатную машину заело или еще какие-нибудь неполадки, оттого и номера получились идентичными.

— Ты создал эти бумажки здесь и у меня на глазах!

— Неужели? — сказал я. — А может, это цирковой фокус? Я отличный фокусник.

— Зрение меня никогда не обманывает. Ты изготовил эти деньги прямо здесь, передо мной. Я не знаю, как ты это сделал, но узнаю.

Вот он и сказал то, чего я ждал.

— Вы видели, как я делал деньги прямо у вас на глазах? Без печатного станка или какого-то другого приспособления? Как к этому отнесутся присяжные? Что они подумают о вашем психическом здоровье? И вашем? — я обернулся к Налоговому Управлению. — И ведь вы по-прежнему не знаете, как я это делаю, и никогда не узнаете, если я вам не расскажу. Правильно?

Налоговое Управление помотал головой и простонал:

— Боюсь, что так.

Секретная Служба выругался.

— И вы туда же? Хотите, чтобы этому… этому фальшивомонетчику все сошло с рук? Да ведь…

Тут я упомянул старую пословицу про синицу и журавля, и он так злобно хмыкнул, что сдул все купюры со столика. Их никто не поднял.

— Ну так как же? — не отступал я. — Поразмыслите, а я принесу еще пива.

— И не думай! — взвизгнул он и двинулся было за мной на кухню, однако Налоговое Управление толкнул его назад в кресло и наклонился над ним. Я слышал, как они отчаянно перешептываются, и делал вид, будто никак не найду открывалку для банок. Дал им пошептаться минуты две, а потом вернулся в комнату и нашел открывалку там, где ее оставил, вскрыл банки и развалился в кресле. Секретная Служба был темней грозовой тучи.

— Ну, решили что-нибудь? — осведомился я. — Буду рад сотрудничать, но только не под дулом пистолета.

Его брови сдвинулись еще более грозно.

— Где у вас телефон? Мне придется доложить начальству.

Налоговое Управление страдальчески поморщился.

Секретная Служба отошел к телефону и что-то забормотал в трубку. Минут через десять он вернулся и опустился в кресло.

— Он скоро придет. Подождем.

Ну, мы сидели и прихлебывали холодное пиво, пока не появился босс. Я как раз смотрел в окно и видел, как фургон телефонной компании высадил ничем не примечательного ремонтника и остался стоять с незаглушенным мотором.

Я опять проделал то же самое с кофейным столиком и купюрами. И всю комнату замусорил деньгами, прежде чем эти ребята сдались. Я уже побаивался, что пива может не хватить.

Босс сказал:

— Какие гарантии, что это прекратится?

— Когда вы узнаете, как я это делаю, вы сами сможете гарантировать. Итак…

Босс сказал:

— Нет. Прежде надо многое выяснить. Во-первых…

Я его оборвал:

— Выясним вот что. Я расскажу вам, как делаю деньги. Я отдам вам… приспособление. А от вас требуется только обещание, что за прошлое меня не привлекут. В моем предложении нет никакого подвоха — я больше не делаю денег, а вы оставляете меня в покое до конца жизни. Если одна из сторон нарушит свое обещание, договоренности конец, и другая может делать все, что сочтет нужным.

Он вцепился в оброненное мной слово:

— Приспособление! Вы их делаете, по-настоящему делаете? Это не оптическая иллюзия?

Я кивнул.

— Да, делаю. Прямо у вас на глазах. Если мы договоримся, вы заберете приспособление. А я никогда больше не сотворю и десяти центов!

Босс посмотрел на Секретную Службу, Секретная Служба посмотрел на Налоговое Управление, и они все посмотрели на меня, а я извинился, что покину их. Когда я вернулся из ванной, они явно нервничали. Заговорил босс:

— Макнолли, помоги вам Бог, если вы лжете. Мы пойдем на сотрудничество, потому что другого выхода у нас нет. Ну ладно, мы не предъявим обвинений за то, что вы уже совершили. Но если вы попробуете снова провернуть что-то в таком же духе, то пожалеете, что родились на свет. И я говорю серьезно. Это ведь может стоить нам всем наших должностей. Вы совершили тяжкое преступление, но остаетесь на свободе. Все ясно?

Свое предупреждение он пролаял, и я понял, что это не пустая угроза. Но и я говорил серьезно. А потому сказал, что меня это вполне устраивает.

— Тем лучше. Ну так выкладывайте. Как вы это делаете?

Я рассмеялся.

— Я открыл это совершенно случайно. Вы и сами можете. Вот этот кофейный столик…

Они поглядели на столик.

— Ну и что?

— Вы — начальник, — сказал я ему. — Начните первым. Просто положите какую-нибудь купюру на стекло и начните думать. О том, как было бы приятно получить еще одну, такую же. Думайте о том, на что уйдет ваше следующее жалование.

Надо отдать боссу должное. Мысль, что он поставит себя в дурацкое положение, была ему невыносима, но он попытался. По-настоящему попытался. Достал купюру из бумажника и скептически уронил на столик. Поежился под взглядами остальных двоих, бросил свирепый взгляд на меня, а потом попробовал сосредоточиться на деньгах. Ничего не произошло.

Он посмотрел на меня и открыл было рот…

— Это не розыгрыш, — сказал я мягко. — Вы первый, кто об этом узнал. Даже моя жена не догадывается.

Что было абсолютной правдой.

Он снова сосредоточился. Я сделал знак Секретной Службе и Налоговому Управлению отойти в сторону — боссу будет легче, если мы трое перестанем дышать ему в спину. И мы отошли на несколько шагов. Я отхлебнул из моей банки.

И чуть не захлебнулся, услышав, как ахнул босс. Я снова торопливо нагнулся над столиком. Все повторилось: туманная дымка, зеленый цвет и готовая купюра. Босс выпрямился и утер лоб.

— У-уф, — сказал он.

— Дайте, я попробую, — почти хором сказали Секретная Служба и Налоговое Управление. Они по очереди нагнулись над столиком. Все повторилось.

Тут они опустились в кресла, ожидая, что скажу я. Но я только откинулся на спинку, ожидая их вопросов. Первый мне задал босс:

— Как вы это делаете?

Я сказал ему абсолютную правду.

— Не знаю. Просто как-то вечером я сидел с женой и думал о наших долгах, и тут она вынула наши последние десять долларов и положила на столик, показать мне, на какой мы мели. И я сидел и грустно думал о жизни вообще. И вдруг, понимаете, перед нами оказались две десятки. Вот так.

Они все обернулись к кофейному столику. Босс сказал:

— Откуда у вас этот… портативный монетный двор?

— Наследство от родственников, — сообщил я ему и продолжал объяснять про баньши, эльфов и прочую нечисть. Он ни слову не поверил. В отличие от Секретной Службы. Позднее я узнал, что фамилия того была Келли. Тоже кельтские предки.

— Так что же нам теперь делать? — спросил босс с раздражением.

— Я ведь сказал вам, что вы можете забрать приспособление. — (Ничего другого я и не хотел.) — У меня есть дом, машина и достаточно денег в банке. Я всегда думал, что мог бы писать рассказы, если бы мне представился шанс. И все время ждал. А теперь вот дождался. Забирайте столик на здоровье.

Он поглядел на столик.

— И кто угодно может его задействовать? Кто угодно?

— Наверное. Вы же сами только что…

Без малейшего колебания он ударил рукояткой пистолета по столику. Раздался отчаянный звон, в котором чудилось что-то женское. Ковер усыпали осколки.

— Унесите эту… эту дрянь наружу, — скомандовал босс, и Секретная Служба вытащил деревянную подставку на крыльцо. Босс прыгнул на нее и топтал, пока не остались только щепки. А Секретная Служба самолично принес из фургона псевдотелефонной компании канистру с бензином.

Мы все смотрели, как горели щепки, пока от них не остался только пепел, который развеял ветер, едва я легонько поворошил его носком ботинка. Затем они ушли все вместе, не сказав ни слова. Никого из них я больше никогда не видел. А Келли узнал по фотографии в газете, когда он несколько лет спустя получил повышение.

Вот и вся история. Больше я никогда не делал купюры — слово было дано, столик разбит и сожжен, пепел унес ветер. Иногда я пописываю рассказы, но мой талант невелик, и продаю я лишь немногие. Хорошо, что у меня были деньги в банке, когда столик сожгли. Теперь ведь раздобывать их далеко не так легко, как когда-то.

Иногда я жалею, что лишился кофейного столика — как-никак семейная реликвия. И пока он у меня оставался, делать деньги было так легко, что жизнь казалась сладким сном. Но все-таки хорошо, что босс разбил его и сжег. Если бы он сохранил его на время, то безусловно выяснил бы, что это был самый обычный столик, а купюры изготовлял я, пока они тупо пялились в деньги. Причина заключалась в моих предках, исключительно моих. Но то, о чем они не знают, вреда им не причинит. Я сдержал свое обещание. Однако я не давал обещания не сотворять дубликаты чего-либо другого.

В настоящее время немало людей занимаются поисками и реставрацией автомобилей старых моделей. В будущем году я поеду во Францию присмотреться к «бугатти», модель 51. Двадцать лет назад одна машина обходилась в сорок тысяч долларов, а теперь их сохранилось всего четырнадцать. Типчик по имени Парди, живущий в Нью-Йорке, заплатит, насколько мне известно, приличную сумму за пятнадцатую. А в Европе я, кроме того, изучу в музеях редкие марки и монеты. Мне говорили, что это тоже очень выгодное дело — абсолютно законное и куда более прибыльное, чем сочинение рассказов, вроде этого.

Пол Ди Филиппо Нейтриновая тяга

Я знаю, почему Солнце не работает так, как, по мнению ученых, должно работать.

Мы с парнем, который называл себя Космический Пес, все там попортили, когда в 1951 году организовали ту клятую автомобильную гонку. Причем должен вам сказать: именно тогда я понял, что такое адская топка.

Я никому не рассказывал о нашем последнем поединке, на который мы сговорились, чтобы уладить наши разногласия. Да и кто бы мне поверил? Космический Пес не вернулся на Землю и не мог подтвердить мои слова. А свидетелей не было, кроме Стеллы Звездоокой. А она вообще никогда ничего не говорит, даже прожив со мной пятьдесят лет.

Но теперь, когда я состарился, когда того и гляди врежусь в Великую Стену Смерти, я решил, что пришла пора рассказать о том, как все было на самом деле. На случай, если вдруг машина Космического Пса начнет пожирать Солнце или того хуже.

Я демобилизовался в 1946 году и вернулся домой в Сан-Диего, где открыл автомастерскую на те несколько сотен долларов, что мне удалось скопить, и вложив умения, которыми щедро наградила меня армия взамен того, что мне старательно поджаривали задницу в котлах военных действий по всей Европе. «Выполняем любые индивидуальные заказы», владелец Обдалио Бенитес — это я. Мне удалось сделать из дерьма довольно прибыльное предприятие, которое приносило стабильный доход. Я превращал старые «кадиллаки» и «линкольны» в катафалки для местного похоронного бюро. Мне не раз приходилось задумываться над тем, как забавно сложилась моя судьба, ведь по ночам меня преследовали кошмары, в которых на голову сыпался злой свинцовый дождь, а вокруг текли реки крови. Разумеется, я просыпался с дикими криками, весь в поту. Стоило одной из сотни пуль отклониться в сторону всего на пару дюймов, меня бы самого прокатили на катафалке — если бы осталось что катать.

Первым, кого я нанял себе в помощники, был юный Хоакин Арнетт.

Да-да, вы не ослышались: именно Хоакин Арнетт, легендарный вожак «Разбойников на бобах», банды латиноамериканских полукровок, которые начали с того, что промчались, словно разъяренное племя ацтеков, по гоночным трассам Калифорнии, а закончили тем, что завоевали целую кучу престижных наград, обставив не одну высококлассную команду страны. К тому времени, когда в 60-х Хоакин решил завязать с гонками, оказалось, что он собрал больше трофеев и наград, чем любой из его соперников, а также вырастил двоих сыновей, с энтузиазмом продолживших его дело.

Но тогда, в сороковых, об этом еще никто не знал. Я нанял на работу тощего, улыбчивого и ужасно энергичного парня, с кожей чуть светлее моей, репутацией, которую ему еще предстояло создать, и маниакальной страстью к машинам и гонкам.

Сначала Хоакин собирал на помойке разные детали и приводил их в порядок. Водить он научился в девять лет. К моменту, когда он поступил ко мне на работу, Хоакин уже несколько лет занимался машинами — делал из кусков железа рамы, латал днища и капоты. Стоило ему добраться до моего оборудования, как он чуть с ума не сошел. Старые развалюхи, с которыми он возился в свободное время, носились по улицам и гоночным трассам быстрее ветра.

С 1948 года Хоакин выступал за клубы «Кукушек» и «Роудстеров» Южной Калифорнии. Но когда подкатил 1951-й, он решил организовать собственную команду. В нее вошли друзья детства — Карлос Рамирес, Эндрю Ортега, Гарольд Милер, Билл Глэвин, Майк Нагем и еще человек двадцать, — они стали называться «Разбойники на бобах», а потом, благодаря стараниям болельщиков, постепенно трансформировались в «Бобы» — имя, которое команда с гордостью носила, словно национальный символ.

Когда Хоакин только начал на меня работать, я водил жуткое страшилище — древний «паккард-32», купленный мной еще перед войной и честно простоявший на спущенных покрышках в гараже родителей целых пять лет. Тогда мне было в высшей степени плевать на то, в какой машине я езжу. Я считал автомобиль всего лишь транспортным средством, предназначенным для того, чтобы доставлять меня на свидания с Эрминией — Эрминией Рамирес, кузиной Карлоса.

Но, работая бок о бок с Хоакином и наблюдая за тем, с каким восторгом он собирает свои машины, я не мог не заразиться его страстью. Доводка автомобилей и участие в гонках — вот две ядовитых мухи, которые с яростью вцепились в мою задницу и ни за что не желали отпускать. Я и не заметил, как стал проводить все вечера и выходные, зарывшись по локоть во внутренности какого-нибудь «олдсмобиля-40» или «кадиллака». В результате я получал двигатель слишком мощный для городских дорог, но зато неистово жрущий трассу на высохших озерах.

Дело в том, что «Разбойники на бобах» гоняли свои автомобили в нескольких местах: на взлетных полосах старого аэродрома Парадиз-Меса, находившегося за городом, и по дну высохших озер Эль Мираж и Мьюрок — там, где можно не беспокоиться по поводу пешеходов, полиции и светофоров.

Когда я начал накручивать мили на своем новом «олдсмобиле» — ярко-оранжевом, словно тыква, с черными языками пламени по бокам и названием «Тигр», которое я старательно написал на капоте, сначала соревнуясь с «Бобами», а потом и с гонщиками из других клубов, я вдруг обнаружил, что забыл о своих ночных кошмарах. Не совсем, конечно, но достаточно, чтобы не слишком обращать на них внимание. Одного этого было бы достаточно, чтобы я навсегда заболел гонками — однако не следует сбрасывать со счетов и такие вещи, как шум ветра в ушах, скорость, безумное возбуждение и рев двигателя.

Но главное веселье началось, когда мы открыли нитро. Я имею в виду нитрометан, заменитель бензина, который произвел настоящую революцию. Сначала мы думали, что нитро — это страшная взрывчатка, и перевозили его в специальных оплетенных бутылях для кислот, завернутых в кучу тряпок.

— Отойдите в сторону! — кричали мы. — Это может взорваться в любую минуту!

Наши вопли наводили ужас на соперников до тех пор, пока они сами не открыли секрет нитро. А потом мы обнаружили, что нитро портит двигатели, и стали разбавлять его стандартным горючим — пополам. Но оно все равно давало нам кучу преимуществ, кроме того, мы день и ночь возились с нашими машинами и постепенно приближались к заветной цифре — 150 километров в час.

Я помню, как однажды Хоакин заявил:

— Знаешь, папаша Оби, скоро мы будем носиться по трассе, совсем как эти треклятые НЛО, о которых все только и болтают.

Я никогда не чувствовал себя настоящим членом команды «Разбойников на бобах». Не носил уродскую клубную футболку с дурацкой картинкой, изображавшей фасолину в сомбреро и маске, да еще на колесиках. И никогда не выходил с ними на линию старта, которую они называли «Рождественская елка», чтобы принять участие в официальных соревнованиях. Думаю, главная причина — возраст.

Когда я вернулся из армии, мне исполнилось двадцать шесть, а к 1951 году я пересек широкую красную черту тридцатилетия. Хоакин и все его приятели были намного моложе. Им нравилось дразнить меня, называя «папаша Оби» и прочими идиотскими прозвищами. Впрочем, надо отдать им должное: они никогда никого не унижали. И вообще им было плевать и на возраст, и на национальность. Несмотря на то, что большинство из них были испанцами, они совершенно спокойно приняли в свои ряды англичанина, ливанца, японца и филиппинца. И меня бы взяли, не задумываясь. Но нас занимали разные проблемы. Их интересовали только гонки. Я же имел собственное дело, а также подумывал — правда, не слишком определенно — о том, чтобы жениться на Эрминии и наконец остепениться.

Впрочем, я проводил с «Бобами» много времени и ни разу не почувствовал, что они меня сторонятся. В 1951 году практически каждые выходные я садился за руль «Тигра» и отбивал себе задницу, накручивая бесконечные круги по высохшему дну озера, заезд за заездом. Я вдыхал вонючие пары нитро, пока у меня не начинали слезиться глаза и щипать в носу, радовался, когда мне удавалось кого-нибудь победить, и горевал, когда проигрывал, а потом придумывал, что нужно подправить в моем любимом автомобиле, чтобы в следующий раз обязательно добиться успеха.

Да, такими были моя жизнь и мои радости, и временами мне казалось, что так будет всегда.

Но тут появились Космический Пес и Стелла Звездоокая.

В субботу днем казалось, будто солнце над старым взлетным полем жарит сильнее обычного, даже для Калифорнии. С полудня до трех часов я выпил шесть банок апельсиновой газировки, несколькими глотками размочив маисовые лепешки, которые мы купили у лоточника на шоссе Пасифик-Коуст, по дороге в Парадиз-Меса.

Мы с Эрминией сидели, свесив ноги, в одном из пустых трейлеров для перевозки похожих на взбесившиеся чудовища гоночных машин, которые никто в здравом уме никогда не принял бы за продуктовые фургоны и не пустил бы на улицы города, и пытались хоть как-то спрятаться от солнца под холщовым навесом, растянутым на четырех шестах. Так получилось, что въезд на поле видели только мы. Все остальные прятались под козырьками или следили за гонкой между Хоакином и каким-то парнем из Помоны. Хоакин сидел за рулем модели «29-А» с двигателем от «меркурия», а гонщик из Помоны — вывел на старт переделанный «виллис».

Именно в этот момент и появилась машина, каких до сих пор мне видеть не приходилось.

Она была новее цветного телевизора. Такой автомобиль мог бы сконструировать Раймонд Лоуи через пятьдесят лет для Всемирной ярмарки 1999 года. Низкий, обтекаемый, серебристого цвета, с дымчатыми стеклами, скрывавшими салон, он мчался на узких шинах невероятного золотого цвета и при этом производил не больше шума, чем подводная лодка, но, глядя на него, становилось ясно: перед тобой могучий зверь, которого невероятно трудно держать в узде.

Не отдавая себе отчета в том, что делаю, я вскочил на ноги и отшвырнул недопитую банку с газировкой. На Эрминию автомобиль не произвел никакого впечатления, и она продолжала преспокойно потягивать через соломинку свой апельсин.

Теперь я думаю, что именно в тот момент в наших отношениях и произошел перелом — когда Эрминия не смогла оценить великолепия этой невероятной машины.

Автомобиль притормозил в нескольких ярдах от меня. С двух сторон открылись двери.

Мне показалось, что они просто исчезли — так плавно скользнули в корпус автомобиля.

Сначала наружу выбрался водитель; вслед за ним, с другой стороны, появилась пассажирка.

Высокий тощий парень, шести футов ростом, он был одет в гавайскую рубаху дикой расцветки, с цветами, гитарами, досками для серфинга и пальмами, которые переплетались друг с другом, создавая и вовсе немыслимые картинки. Рубашку дополняли ярко-зеленые поплиновые штаны и сандалии, из которых торчали голые пальцы. Лицо незнакомца украшали роскошные цыганские усы и хилая бородка, а еще я обратил внимание на совершенно голый череп. Глаза диковинного гонщика скрывали темные очки.

Да, и еще кожа. Я не раз слышал выражение «оливковая кожа», но на самом деле имелась в виду просто смуглая. У этого же парня она была действительно оливковой — иными словами, тускло зеленого цвета, как у присыпанных пылью листьев эвкалипта.

Я пялился на необычную машину и ее водителя, а потом, словно случайно, увидел пассажирку.

Когда я служил в армии, я просто обожал комиксы, которые наши заботливые офицеры благородно поставляли нам, простым служакам, в огромных количествах. Ее звали Зенитчица Эйми, а художника — я запомнил его имя — Билл Уорд. Знаете, парни, надо отдать ему должное, красоток он рисовал классно! Даже на бумаге Зенитчица Эйми казалась такой соблазнительной и реальной (хотя, если честно, сомневаюсь, что на свет когда-либо появлялась крошка, похожая на нее), что сразу же хотелось ее облапать. Особенно, если ты сидел в окопе, да еще темной ночью.

Вернувшись домой, я пару раз видел рисунки Уорда. Он выпустил смешную книжку, где главную героиню звали Искорка, и должен вам сказать, что он стал рисовать еще лучше. Искорка выглядела раз примерно в десять роскошнее Зенитчицы Эйми, будто художник взял и соединил вместе сразу шесть красоток.

Девушка, выбравшаяся из машины, была родной сестричкой Искорки.

Короткие платиновые волосы, молочно-белая кожа (уж никак не оливковая, которой щеголял ее дружок), маленький вздернутый носик, полные соблазнительные губы и выразительная линия подбородка — совсем как корпус «феррари».

Оглядываясь назад, я вспоминаю, что издалека ее глаза не показались мне какими-то особенными. Наверное, я просто перестал соображать, когда взглянул на ее фигуру. Знаете, ребята, ничего подобного мне видеть не доводилось. У нее была шикарная грудь, напомнившая мне боеголовку ракеты, за такую Джейн Рассел удавила бы кого угодно, а голубой ангорский джемпер старательно подчеркивал все изгибы тела. Несмотря на длинный рукав и страшную жару, красотка чувствовала себя прекрасно и ни капельки не вспотела. Розовые обтягивающие джинсы демонстрировали миру потрясающую попку и ноги, за которые и умереть не жалко. Туфли на высоченном каблуке делали красотку почти одного роста с ее спутником.

Мне казалось, что у меня вот-вот остановится сердце от такой красоты. Но Эрминия заметила мою отвисшую челюсть и мгновенно надулась. Она презрительно посмотрела на девушку, заявила: «Шлюха!» — и швырнула банку с газировкой в кусты.

Я же двинулся к нашим гостям.

Когда я подошел поближе, то заметил три очень странные вещи.

Корпус машины был сделан из одного цельного куска металла, слишком тонкого, чтобы в нем могла прятаться дверь. Такого металла я вообще никогда не встречал; скорее, он походил на пластмассу.

Голый череп парня украшали шишки, расположенные концентрическими кругами, словно кто-то спрятал под кожу вафельницу.

А у девушки были очень необычные глаза — без зрачков. Там, где у людей есть такие черные точки, которые имеют обыкновение сужаться на ярком солнце, глаза незнакомки украшали сверкающие золотистые вспышки.

Впрочем, незнакомец не дал мне времени рассматривать гостей. Он протянул руку, и я ее пожал. Она оказалась сильной, но какой-то неправильной, будто ее сломали, а потом собрали снова, только в другом порядке.

И тут он заговорил:

— Зззип, доброе, чирп, хорошо, ззт, привет! Имя Космос, скрк, собака, ззз, перро, нет, зиип, пес! Имя Космический Пес есть. Сюда прибыть, ззт, чтобы гоняться, я.

Диковинная речь парня была пересыпана корявыми звуками: жужжание, щелканье и скрип, почти механические по своей природе — они встревали между словами. Словно склеенная сумасшедшим диск-жокеем пленка разговора в нью-йоркском кафе и рева последней модели пылесоса. Впрочем, дальше я не стану дословно передавать его речь, хотя и сейчас слышу его голос так же ясно, как и пятьдесят лет назад. Вам нужно только помнить, что всякий раз, когда я буду пересказывать наши с ним разговоры, в них постоянно присутствовали все эти щелчки и жужжание.

— Ну, — проговорил я, стараясь изо всех сил сохранять спокойствие, — здесь самое подходящее место.

Я умирал от желания заглянуть под несуществующий капот его автомобиля. А взгляды на приборную доску, которые я бросал через открытую дверцу — это сводило меня с ума! На панели было такое количество рычажков, кнопок, циферблатов и рукоятей, о каких ни одна машина просто не имеет права даже мечтать!

Но кое-чего не было вовсе. Например, педалей и руля.

Впрочем, все мысли о машине улетучились из моей головы в то самое мгновение, когда к нам подошла подружка Космического Пса. Она стояла так близко, что от моего дыхания шевелились шерстинки ее джемпера.

— Обдалио Бенитес, — представился я и протянул дрожащую, влажную от пота руку.

Красотка пожала ее маленькой сухой ладошкой с тонкими пальцами и наградила меня ослепительной улыбкой, но промолчала.

— Это Стелла есть, — сказал за нее Космический Пес. — Крипто-видовое, квази-супружеское приложение. Овеществленное женское начало и инсеминаторный приемник.

Я ничего не понял из его объяснения, но в тот момент мозги у меня все равно не работали. Мне показалось, будто миллион жужжащих пчел влился в мои вены, когда ее пальцы коснулись моей ладони.

Стелла по-прежнему приветливо улыбалась и молчала. Впрочем, я и сам не мог произнести ни единого слова.

Очень неохотно я выпустил ее руку и попытался сосредоточить все свои мысли на Космическом Псе.

К этому моменту все остальные «Бобы», их соперники и зрители собрались вокруг нас, чтобы посмотреть, кто к нам прибыл. Возбужденный шепот и восклицания звучали со всех сторон, уж больно необычной была машина и ее пассажиры. Все до единого парни находились на грани безумия, поскольку никак не могли решить, на что им смотреть раньше — на диковинную машину или на Стеллу. Женщины сбились в кучку и принялись шипеть, точно разъяренные кошки. Я одарил Эрминию ободряющей улыбкой, но она ее словно не заметила. В завязанной на животе кофточке и широких джинсах она вдруг показалась мне похожей на тыкву.

Наконец сквозь толпу протолкался Хоакин. Стянув потрепанный кожаный шлем (когда-то принадлежавший какому-то футболисту и теперь укрепленный асбестовыми пластинами), мой отважный друг заявил:

— Амиго, ты, похоже, прибыл к нам, чтобы поучаствовать в гонках.

— Да! Вероятность номер один. Гонки есть очевидная цель Космического Пса. Сжечь молекулы длинных цепей! Промчаться по планетарной поверхности! Плохо для остеокласта. Пожрать мои макрочастицы, всеобщие общественные хранители!

Я знал, что всем ужасно хочется спросить Космического Пса про его необычный цвет кожи. Но именно этот вопрос ни один из «Бобов» никогда не задаст вслух. Учитывая неписаный закон клуба, который гласил, что все люди равны — вне зависимости от национальности, — мы не могли сделать исключение даже сейчас.

Максимум, что мог позволить себе Хоакин, это спросить:

— Ты откуда?

Космический Пес поколебался несколько мгновений, затем ответил:

— Этрурия. Маленький уголок Европы. Земной континент, не спутник. Космический Пес и Стелла — этруски. Между собой мы говорим на древнем языке.

И тут Космический Пес произнес несколько предложений на каком-то диком наречии. Ничего подобного в Италии я и слыхом не слыхивал. Стелла молчала. Все наши принялись с умным видом кивать, готовые принять его объяснение.

— В Этрурии нет гонок. Должен в Калифорнию ехать за удовольствием.

Хоакин принял решение. Он выступил от лица всех «Бобов».

— Ну, приятель, Парадиз-Меса — главная гоночная трасса в наших краях. Давай поглядим, на что вы с твоей железкой способны.

Космический Пес захлопал в ладоши, словно пятилетний ребенок, впервые попавший в цирк.

— Весьма соблазнительно! Стелла, рядом с Обломом Бензедрином, пожалуйста, жди.

Не знаю, во что мне было труднее поверить: то ли в свое счастье, ведь Космический Пес оказал мне доверие и попросил присмотреть за Стеллой, то ли в события, которые произошли чуть позже.

Космический Пес запрыгнул в свою машину и взял в руки растягивающийся шлем, напоминающий толстую резиновую шапочку для бассейна. Внутри я заметил какие-то блестящие контакты — они полностью совпадали с шишками на голове Космического Пса. Он натянул шлем и будто исчез: таинственные двери материализовались, словно из ниоткуда.

Тихо, словно утренний туман, его машина тронулась с места, и толпа расступилась, пропуская ее на линию старта. Зрители заняли места, а Хоакин забрался в свой автомобиль.

Хоакин вылетел к старту под оглушительный визг колес, весь в клубах паров нитро. Получилось очень впечатляюще. Космический Пес, невидимый за дымчатыми стеклами, совершенно спокойно ждал сигнала к началу гонки.

Зажегся зеленый свет, и они сорвались с места.

Космический Пес пересек финишную линию, прежде чем Хоакин преодолел треть дистанции. Никто даже не успел засечь результат Космического Пса. Парни с секундомерами оказались слишком медлительными и не нажали вовремя кнопки.

Хоакин остановился на середине трассы, признавая полное поражение — ничего подобного я до сих пор не видел.

Я повернулся, чтобы посмотреть, как Стелла отнеслась к победе своего дружка.

И хотя красотка с сияющими глазами продолжала улыбаться, никакой особой реакции я не увидел, словно она ни секунды не сомневалась в исходе поединка. Она излучала какое-то животное приятие окружающей действительности — со всеми ее сюрпризами.

Примерно через минуту оба гонщика вернулись на линию старта. Космический Пес что-то сделал с дверью, она исчезла, и он выбрался наружу.

— Победа! Космический Пес выиграл! Еще гонка! Хотеть еще!

Мы взбесились.

Наша команда потратила целый день, до самого заката, пытаясь победить Космического Пса и его супермашину. Толпа скандировала имя, которое она дала его чудесному автомобилю: «НЛО! НЛО!» Мы были маленькими детьми против великана.

Когда пришла моя очередь выставить своего «Тигра», сердце сладко замерло в груди, несмотря на стопроцентную уверенность в поражении. А вдруг произойдет чудо, вдруг именно мне улыбнется победа? Что воскликнет Стелла — нет, я, конечно, имел в виду Эрминию!

Понятно, я проиграл.

В конце концов, когда Космический Пес надрал нам всем задницы, мы решили, что пора кончать и промочить горло. Космический Пес сделал глоток пива и поморщился, будто никогда не пробовал ничего подобного. Но уже через несколько минут он принялся поглощать банку за банкой, словно солдат, только что вернувшийся с поля битвы.

Вскоре Космический Пес пришел в благодушное настроение, и Хоакин задал ему вопрос, который мучил нас всех.

— На чем бегает твоя машинка, Пес?

— Нейтрино.

— Ты хочешь сказать — нитро?

— Да, нитро. Прошу простить язык, невольно исковерканный незнанием. Пожалуйста.

Хоакин задумался на мгновение, а потом спросил:

— Двигатель сделан по спецзаказу?

— Космический Пес вырастить сам двигатель.

Мы посмеялись над его ответом и перестали приставать с вопросами. Решили, что рано или поздно нам удастся хорошенько изучить чудесный автомобиль.

В особенности после того, как Космического Пса приняли в ряды «Разбойников на бобах», устроив церемонию посвящения.

Обняв Стеллу одной рукой за осиную талию, Космический Пес поднял другой банку с пивом и провозгласил:

— Жидкая дань будущим победам! Стручковые гегемонию установили есть!

Мы все дружно завопили, хотя и не очень поняли, чему, собственно, радуемся.

Подвиги «Разбойников на бобах», совершенные в течение следующих нескольких месяцев того далекого 1951 года, следовало бы записать золотыми буквами в книгу памяти для грядущих поколений. Однако никаких свидетельств не осталось, поскольку никто не потрудился заняться подсчетом побед «Бобов». Ни у кого не было времени, чтобы вести дневник или делать фотографии. Наши скакуны требовали постоянного ухода и внимания — то шину поменять, то починить забарахливший мотор. Никто из нас не ведал, что наши развлечения когда-нибудь станут легендой. Мы просто жили моментом — ревом двигателей, скоростью и победой.

Так что можете искать до посинения, вам все равно не удастся найти ни одной фотографии Космического Пса и его четырехколесного НЛО. Не говоря уже о том, что свидетелей тех событий осталось раз-два и обчелся. Впрочем, забыть о том, как Пес промчался по гоночным трассам Калифорнии, оставляя далеко позади соперников, просто невозможно. Тот, кто видел, как бесшумно срывается с места и мгновенно, словно советский «миг», набирает скорость его машина, будет всегда помнить свое потрясение и отвисшую от изумления челюсть.

Мы сражались с дюжиной клубов и всем до единого надрали задницы. До появления Космического Пса «Бобы» считались сильной командой, теперь же мы стали непобедимыми. Довольно скоро мы поняли, что нам пора расширять горизонты. Сначала выйти на Бонневильскую равнину, затем дальше, на самые престижные южные трассы.

Все в клубе переживали чистый экстаз, особенно Хоакин. Он всю жизнь мечтал взлететь на вершину мира. И не важно, что не сам он сидит за рулем машины. До тех пор, пока Космический Пес оставался членом его команды, он купался в лучах его славы.

А что касается самого Космического Пса, должен сказать: мне еще ни разу не приходилось видеть, чтобы кто-нибудь был так безгранично счастлив. Вы думаете, он зарабатывал миллионы за свои победы? Ничего подобного. Однажды, разделав под орех команду из Лонг-Бич, Космический Пес опустошил двенадцать банок пива, затем забрался на крышу своего автомобиля и принялся декламировать какие-то этрусские стихи, которые звучали так, будто пылесос вступил в безнадежную схватку со стаей голодных койотов и в конце концов потерпел поражение.

Лично я чувствовал себя прекрасно. Но в моем случае дело было вовсе не в гонках. Рядом со мной была Стелла.

Мне так и не довелось узнать, почему Космический Пес захотел, чтобы именно я присматривал за его девчонкой. Выбрал ли он меня потому, что я был старше всех и казался самым надежным из «Бобов», или честь оберегать Стеллу выпала мне только потому, что Космический Пес увидел меня первым?

Этот вопрос, как правило, сметала буря чувств, жертвой которой я становился всякий раз, когда оказывался рядом с ней. Я сопровождал ее на всех гонках, приносил газировку, отыскивал самое удобное место. Находясь всего в нескольких дюймах от нее, я терялся в божественных изгибах сногсшибательного тела и сгорал от желания. Молчание только усиливало ее животную притягательность. Всякий раз, когда приходила моя очередь принять участие в гонке, я прикладывал немалые, почти нечеловеческие усилия, чтобы заставить себя отойти от нее.

Мне было очень непросто, но я ни разу не дал волю своим желаниям. Кодекс запрещал уводить девчонок у своих. А если Стелла и чувствовала ко мне что-нибудь особенное, она этого не показывала.

Стелла всегда держалась со мной безупречно вежливо. Ни разу не подала мне ни одного знака, не кокетничала, не шутила. Довольно трудно соблазнить того, кто не может поддержать разговор. Разумеется, в подобных вещах слова далеко не все, но по тому, как она со мной держалась, я не сомневался: она ко мне равнодушна.

Что же до Эрминии — ну, мы с ней постепенно охладели друг к другу. Она больше не приходила на гонки, и мы виделись примерно раз в неделю, ходили в кино, где съедали пару гамбургеров, потом, прощаясь, целовались перед ее дверью. Ее кузен Карлос спросил, что у нас не заладилось, а я даже не смог толком объяснить. Проклятье, я ведь даже ей не изменял! Я всего лишь присматривал за иностранкой, подружкой приятеля, когда он участвовал в гонках.

Не знаю, сколько еще времени я бы продержался, изображая из себя благородного рыцаря, но однажды все пошло наперекосяк.

У Космического Пса кончилось топливо.

Вся команда «Разбойников на бобах» отправилась в Парадиз-Месу, чтобы принять участие в гонке с парнями из Бейкерсфилда. Космический Пес и Стелла должны были приехать сами, без нас. Все, что мне удалось вытянуть из скрытного, косноязычного, зеленолицего «Разбойника»: они со Стеллой жили не в самом Сан-Диего, а где-то за городом. Впрочем, это была не самая интригующая тайна Космического Пса и его подружки. Но мы не хотели попусту злить нашего чемпиона и потому не приставали с расспросами.

Сверкая золотыми покрышками, изящная машина Космического Пса промчалась сквозь ворота. Все «Разбойники» и зрители, приехавшие из города, завопили, приветствуя непобедимого чемпиона, а парней из Бейкерсфилда охватило отчаяние, по их рядам пробежал холодок паники.

И тут случилось непредвиденное. Волшебная машина, которая до сих пор ни разу не заглохла и не подвела своего хозяина, вдруг замерцала; ее окутало прозрачное облако, словно она влетела в зеркальную стену. НЛО проехал полпути до линии старта и замер на месте.

Двери в очередной раз исчезли, и наружу вывалился Космический Пес, за которым последовала совершенно спокойная Стелла. Лицо нашего чемпиона, наполовину скрытое очками, которых он никогда не снимал, показалось мне более зеленым, чем обычно. В руках он сжимал черный цилиндр размером с пивную банку. Что-то выкрикивая на своем этрусском языке, Космический Пес бросился к нам. Вблизи я увидел, что по всей длине цилиндра идет тонкая, с волос, трещина.

Космический Пес взял себя в руки и перешел на относительно понятный нам английский:

— Трагический третичный выброс! Субатомная бомбардировка! Беспрецедентная аномалия, я не заметил! Все топливо пропало! Как Космический Пес будет гоняться?! Гонка жизнь Космического Пса есть!

По правде говоря, несмотря на то, что мы провели вместе несколько месяцев, нам так и не удалось изучить двигатель его автомобиля. Но мы особо не старались. Крошечный переносной резервуар для топлива — вот и все, что мы смогли увидеть во внутренностях его супермашины.

Хоакин дружески обнял Космического Пса за плечи: юный парнишка, который, ну прямо как родной отец, пытается утешить своего «сынка».

— Успокойся, приятель! Дай-ка, я посмотрю, что у тебя приключилось.

Космический Пёс с безнадежным видом протянул цилиндр Хоакину, который изучил его и бодро заявил:

— Какие проблемы, мы запаяем трещину за пару секунд, а потом наполним ее нитро. Где впускной клапан?

Космический Пес сделал движение, будто собрался вырвать остатки своих волос, которых, если вы помните, не было вовсе. И взвыл:

— Нитро, нитро! Ваше нитро не мое топливо есть! Не нитро — нейтрино! Все, что так удобно хранилось, теперь вырвалось сферически наверх и мчится к Оортову Облаку.

Никто, естественно, ничего не понял, однако Хоакин не отступал.

— А если мы запаяем эту штуку…

— Починить гравитационный модулятор-хранитель? Давай тогда просто заменим его на большой камень.

— Ну что ты злишься, Пес? Разве у тебя нет запасного цилиндра?

Космический Пес мгновенно успокоился.

— Правда! На родной… Дома! До краев заполненный мощными частицами!

— Ну вот и отлично. Сейчас мы кого-нибудь попросим отвезти тебя домой, ты возьмешь, что нужно, и вернешься назад. Никто и глазом моргнуть не успеет.

— Нет! Космический Пес один должен уйти. Компания не нужна и невозможна.

— А… понятно. Ладно. Кто может одолжить Псу свою машину?

— Пусть берет моего «Тигра», — сказал я, не успев хорошенько подумать.

— Облом! Ты истинный друг и товарищ. Космический Пес беречь твой артефакт. Я скоро вернусь!

Хоакин пожал мне руку и заявил:

— Спасибо, папаша Оби. Я знаю, как тебе дорог твой скакун. Но нам очень нужно, чтобы Космический Пес сегодня выиграл.

— Конечно, нет проблем. — Я пошел вслед за Космическим Псом к своей машине и отдал ему ключи.

Он скользнул за руль, подвигал переключатель скорости, пару раз нажал на педали, затем включил двигатель.

— Ты уверен, что справишься с такой машиной? Шлем тебе здесь не поможет…

— Идет загрузка информации. Закончено! Адье, брат мой!

Он сорвался с места и исчез в облаке пыли, быстрее, чем корейские коммуняки, отступавшие перед натиском армии Макартура[1].

Когда пыль осела, я увидел, что Стелла стоит в толпе зевак.

Я бросился к ней.

Не думаю, что Космический Пес ее оставил. Просто он так расстроился из-за поломки двигателя, что забыл про свою подружку. Гонщики — они все такие.

Впервые за все время у Стеллы вдруг появились какие-то эмоции. Должен заметить, выглядело это не слишком приятно. Ее обычная приятная улыбка сменилась озабоченной гримасой. Она вся дергалась и извивалась, а ее диковинные зрачки прыгали со скоростью бегущих ламп на вывеске над баром.

— Эй, Стелла, что с тобой? Не волнуйся, старина Космический Пес скоро вернется. Похоже, он разобрался с тем, как управлять моей машиной. Все в порядке. Хочешь выпить? Я возьму пару пива.

Я повел дрожащую от возбуждения подружку Космического Пса к переносному холодильнику, который стоял возле дальнего трейлера. Гонка началась, и все занялись делом: кто-то готовил свой автомобиль, кто-то сел за руль, остальные отправились на зрительские места. Мы со Стеллой остались наедине — впервые с того самого момента, как встретились. А Космический Пес куда-то мчался на моей машине.

Я наклонился, чтобы достать из льда две бутылки пива.

Когда я выпрямился, держа в руках бутылки, и повернулся к Стелле, то чуть не умер на месте.

Она по-прежнему оставалась в своем голубом ангорском джемпере, но успела стянуть брюки. Там она оказалась такой же платиновой блондинкой.

В следующее мгновение Стелла вцепилась в ремень моих брюк; я бросил бутылки, чтобы схватить ее за руки.

— Стелла, нет! Мы не можем! Не здесь!

Не обращая на меня никакого внимания, она ловко разделалась с верхней пуговицей моих джинсов. Звук поехавшей молнии показался мне громче рева двигателей машин, мчащихся по трассе.

В следующее мгновение Стелла подпрыгнула и обхватила меня ногами. Я больше не мог сопротивляться. Чтобы сдержать себя, мне пришлось бы приложить усилия, соизмеримые с теми, что требуются для решения задач по тригонометрии.

Я схватил ее за грудь, а она поудобнее устроилась, впуская меня внутрь своего огнедышащего вулкана. Но тут, несмотря на ее энтузиазм (да и мой собственный), я чуть не растратил весь свой пыл.

На Стелле был вовсе не джемпер. Верхнюю часть ее тела покрывал голубой мех. Я чувствовал себя так, будто обнимаю овцу.

Впрочем, под коротким мехом прятались самые невероятные буфера, какие мне когда-либо удавалось потрогать.

Я развернулся, чтобы прижать Стеллу спиной к борту трейлера, и… все закончилось гораздо быстрее, чем нужно, чтобы рассказать о самых потрясающих минутах в моей жизни.

Стелла не издала ни единого звука.

Когда все закончилось, и я немного отдышался, мы оделись и вернулись к ребятам.

Космический Пес приехал примерно через час. Поставив новый цилиндр с топливом в свою машину, он вернулся на трассу и утер нос парням из Бейкерсфилда.

Когда солнце зависло над горизонтом, он с гордым видом подошел к нам. За несколько футов до нашей парочки Космический Пес все понял — не имею ни малейшего понятия, каким образом. Он вскинул руки к небесам и застонал.

— Разрушен! Осквернен! Отпечаток моего гино-симбиота разбит вдребезги! Либо Облом, либо Космический Пес должен умереть!

В надвигающихся сумерках я сидел за рулем «Тигра» и, следуя за хвостовыми огнями автомобиля Космического Пса, мчался по шоссе на юг от Сан-Диего в сторону Энсенады. Меня переполняли самые разнообразные чувства — стыд, страх, гордость, гнев, счастье, — разобраться в них я даже не пытался. Да, конечно, я предал доверие друга. Но не я первый начал. Его девчонка сама бросилась мне на шею. Да еще как! Но отвечает ли она за собственные поступки? Может быть, Стелла — безмозглая дурочка, хоть и симпатичная, а я этим воспользовался? И в каком районе Италии рождаются девушки с голубым мехом и усеянными звездочками глазами?

Я решил не искать ответов на вопросы, которых не понимал, и сосредоточиться на дороге. Я не знал, куда мы направляемся, но честь требовала, чтобы я откликнулся на вызов Космического Пса.

В Парадиз-Меса «Разбойники» устроили импровизированный судебный процесс. Я во всем честно признался. Стелла во время слушания нашего дела продолжала хранить молчание. Космический Пес, как пострадавшая сторона, получил право выбрать для меня наказание.

— Космический Пес вызывает! Поединок с Космическим Трусом.

— Я не знаю, что ты задумал, Пес, — с мрачным видом сказал Хоакин. — Но такие гонки всегда кончаются чьей-нибудь смертью. Нам не нужны проблемы с полицией. Иначе «Бобам» конец.

— Не волноваться. Поединок не здесь. В далеком месте: только Облом и Космический Пес. Свидетелей нет.

— Ладно, — Хоакин пожал нам руки. — Пусть победит лучший из «Разбойников».

Я не слишком рвался играть в эту дурацкую гонку, особенно ночью. Но решал Космический Пес.

На полпути в Энсенаду, в центр безлюдной пустыни, где не видно было ни единого признака человеческого присутствия, Космический Пес включил сигнал поворота и съехал с дороги. Его фары, а потом и мои осветили пустое поле.

Но только в первую пару секунд после нашего появления. Затем прямо в воздухе, в двадцати метрах над нами появился огромный сверкающий огнями люк. В следующее мгновение на землю спустились рифленые сходни, и Космический Пес поехал по ним прямо в неизвестность. «Тигр» следовал за ним, но, по-видимому, машина действовала по собственной воле, потому что сам я буквально окаменел от изумления.

Мы остановились в огромном ангаре, заполненном необычными на вид приборами и инструментами и еще более диковинными запахами. Я заметил несколько веретенообразных машин — такие, наверное, снятся в жутких кошмарах офицерам наших Военно-воздушных сил.

Я выбрался из своего автомобиля и встал рядом с Космическим Псом и Стеллой.

— Это же космический корабль! Настоящий НЛО! А вы вовсе не из Италии. Вы инопланетяне.

— Истинная твоя правда, друг, предавший меня. Наконец границы примитивного взгляда на мир признаны. Не сомневаюсь, что все «Разбойники» знали правду.

Я задумался над словами Космического Пса.

— Наверное. Только мы не хотели в этом признаваться друг другу. До тех пор, пока ты выигрывал гонки за наш клуб, это не имело значения.

— Понято. Я тоже не хотел говорить. Слишком много удовольствия получал! Космический Пес больше никому не нужен на родной планете. Слишком необычный, слишком дикий, слишком шустрый. Только гонки с новыми друзьями его радость. Это большой секрет, никому не говори. Но тебе никогда вернуться не суждено. Так что никаких последствий мои признания не иметь.

— Отпусти меня, Космический Пес. Я на это не соглашался.

— Слишком поздно. Смотри.

На соседней стене ожил огромный экран. Земля, похожая на окутанный облаками синий набалдашник трости или рукояти переключения передач, застыла в нижнем углу заполненного звездами пространства.

— Куда мы летим?

— На самую жаркую трассу, которая здесь имеется. Твоя первичная.

— Что первичная?

— Твое Солнце, Солнце!

Я прислонился к боку своей машины.

— Мы будем играть в «Труса» на Солнце?

— Именно.

— Может, хотя бы объяснишь, зачем?

Космический Пес показал на свою ручную собачку по имени Стелла, которая выглядела так, словно мучилась жесточайшим похмельем в сочетании с тяжелым гриппом.

— Моя овеществленная сущность, которую ты психосоматически заразил. Больше не привязана только ко мне одному, но сейчас частично к тебе. Со смертью одного из нас она снова станет целостной.

Он еще что-то говорил про перепутанные мюоновые пары, и точки гормонального крена, и морфологический резонанс, а еще про квантовые мозговые структуры и телепатические живые существа, из которых сделана Стелла, и о том, как она запаниковала, когда потеряла связь с Космическим Псом, и тут же выбрала меня в качестве замены. Но я не слишком обращал внимание на его болтовню, потому что единственное, что я видел — это глаза Космического Пса.

Он снял очки, и я увидел хромированные глазные яблоки. Космический Пес поднял капот моего автомобиля, его глаза на гибких стебельках выдвинулись вперед, словно два телескопа, и он принялся изучать мотор моего «Тигра».

— Невозможно заменить. Придется вырастить новый.

Он подошел к какому-то шкафчику, достал баллончик со спреем и серебристое яйцо и начал поливать неизвестным составом двигатель моего детища, которому я посвятил столько часов упорного труда — и он рассыпался в прах. Затем Космический Пес бросил в освободившееся пространство яйцо, полил его из той же банки — только чуть сдвинул в сторону носик — и закрыл капот.

— Новый двигатель готовый, когда Меркурий пролетать. А теперь в рубку, где необходимая поддержка и пропитание.

Мы втроем прошли по антигравитационному коридору в рубку управления. Повсюду стояли экраны, мелькали мерцающие картинки космического пространства, от которых у меня голова тут же пошла кругом. Но самое сильное впечатление производил тот, где висело наше Солнце. Бушующая жаром печь увеличилась в размерах прямо у меня на глазах и вскоре заполнила весь экран. Но уже в следующее мгновение раскаленная оранжевая звезда снова превратилась в крошечную точку. Впрочем, я почти сразу сообразил, что цикл повторяется: Солнце увеличивалось, становилось меньше, снова расползалось по всему экрану, почти исчезало из виду — получалось, что на такой скорости мы доберемся до него очень быстро.

Мы с Космическим Псом сидели в диковинных, но очень удобных креслах, которые обтекали тело. Стелла с рассеянным видом бродила по рубке, готовила какую-то космическую еду. Наверное, я что-то ел, но впечатлений от ужина у меня не осталось. Все молчали, пока не заговорил Космический Пес. Его маниакальное стремление со мной поквитаться уступило место задумчивому спокойствию.

— Сопротивление Стелле оказать никакой человек инсеминатор не в силах. Это я признаю. А также свою вину и легкомыслие, что оставил ее на одного тебя. Однако наша дуэль на Солнце состояться должна. Мои сожаления глубоки, но ничего поделать невозможно.

— Наверное.

Довольно скоро мы миновали Меркурий, который промчался мимо, словно кусок засохшей грязи, вылетевший из-под колес автомобиля. Когда космический корабль наконец замер на месте, Космический Пес сообщил, что мы находимся ровно в миллионе миль от Солнца.

На экране в ангаре Солнце бушевало и кипело, словно разъяренный дикий зверь. Тут и там возникали гигантские вспышки, пожирали вакуум, падали на раскаленную добела поверхность, где царил хаос. Облака разноцветных газов мерцали и переливались, точно праздничный наряд цыганки. У меня возникло ощущение, будто я заглянул в пылающую задницу самого Сатаны.

Я в ужасе отвернулся и посмотрел на новый мотор под капотом моего «Тигра». Похожий на бесформенный серебристый комок, механизм просто плавал в свободном пространстве, ни к чему не подсоединенный.

— Этот ест нейтрино. Но не из маленького контейнера, который был на Земле, получает его из внешнего потока, исходящего из Солнца. Подумай о воздухосборнике на капоте своей машины. Мощь нейтрино, чтобы толкать твой автомобиль и искривлять космическую геодезию. Значительно скорости выше так.

— И как я буду им управлять? У меня нет на голове шишек, чтобы натянуть на них шлем.

— Тяга нейтрино настроена на твои рычаги управления. Педали, руль, передачу.

— Итак, мы с тобой помчимся к Солнцу, пока один из нас не сгорит?

— Нет. Состязанию конец слишком быстро, если жара решающий фактор. Защитное поле окружает твою машину, оно способно выдержать температуру десять миллиардов градусов по Кельвину. У Солнца только максимум десять миллионов.

— Тогда в чем опасность?

— Гравитация. Тяга недостаточно сильная, чтобы преодолеть притяжение Солнца. Слишком близко, и ты попал в западню, затерялся в турбулентности конвекционной зоны. Смерть придет, когда исчерпается ограниченный запас кислорода в машине. Не больно, и такая красота вокруг!

— Значит, тот, кто первым испугается и свернет, останется в живых и получит Стеллу.

— Да. Но победитель будет трусом, не настоящим гонщиком, куча дерьма, и должен жить с чувством непреходящего позора.

Я задумался. Логика инопланетянина казалась мне какой-то ненормальной, выходило, что «трус» завоюет Стеллу. Но тут до меня дошло: понятие чести. Я вернулся назад, в свое военное прошлое, когда чудом оставался в живых, высовывая голову из окопа на одно короткое мгновение, чтобы выпустить очередь в неприятеля, только потому, что не хотел, чтобы меня считали трусом. Может быть, у Космического Пса не такая уж извращенная логика.

— Если повезет, мы оба погибнем. Ну что, пора. Заводи.

Мы оставили Стеллу на капитанском мостике. Я сел за руль «Тигра» и заметил маленький экран, который каким-то непостижимым образом врос в приборную доску. Он тут же включился, и я увидел Космического Пса в его НЛО.

— Активировать экраны, — сказал Космический Пес, и тут же наши машины окружили мерцающие прозрачные оболочки, похожие на пузыри.

— Щиты не позволяют фотонам попадать на твои глаза. Внешние условия реконструированы на основе информации, поступающей на щиты, затем результат отображается на внутренней поверхности пузыря. Сложная симуляция, виртуальная, но очень точная.

Люк в корпусе корабля открылся, и машина, которую мы назвали НЛО, вылетела наружу. Я осторожно нажал на педаль газа, и «Тигр», точно послушный ребенок, выполнил мой приказ.

Оказавшись снаружи большого корабля, мы заняли позиции, уставившись носами в пылающую печь Солнца. Виртуальная линия старта — Рождественская елка — появилась на внутренней поверхности моего щита, вот-вот должен был загореться зеленый свет.

Я не стал ждать и сорвался с места на желтый, оставив Космического Пса позади.

Я решил, что эту гонку я выиграю, даже если мне придется прибегнуть к не слишком благородным методам. Или проиграю — все зависит от того, как посмотреть.

Страх и отчаяние, которые охватили меня несколько мгновений назад, на борту корабля, исчезли, стоило мне взглянуть на чудовищное Солнце. Я вдруг понял, что мне представился уникальный шанс, и я не мог от него отказаться.

Никто на Земле никогда не участвовал в подобной гонке, на машине, мчащейся к цели на нейтриновой тяге. Сидя за рулем самого удивительного в мире автомобиля, я устремился в объятия самого Господа Бога, к героической смерти и славе великого гонщика, имя которого войдет в легенды.

Если, конечно, Космический Пес окажется достаточно благородным и сообщит «Разбойникам» о моей победе.

— Не забудь рассказать Хоакину и парням, как я тебя обставил, — крикнул я, обращаясь к экрану.

— Фактическая невозможность! Космический Пес умрет здесь. Ты свернешь и трусом станешь.

Я посмотрел в боковое окно и увидел, что Космический Пес меня догнал.

— Ни за что! — взревел я и нажал на педаль газа.

Только сейчас я заметил, что мой спидометр тоже претерпел изменения — теперь он показывал единицы световой скорости — и стрелка замерла на отметке 0,01.

Похоже, наша гонка не займет слишком много времени.

— Приближаемся к границе фотосферы, трус! Поворачивай!

И хотя в кабине у меня было прохладно, я взмок от возбуждения. Огромные щупальца Солнца извивались, словно в фильме ужасов, огненные арки, способные без проблем поглотить Землю, вздымались прямо перед нами.

Я включил третью передачу.

— Я твоя тень есть! Машины равны, одна не может обогнать другую!

— В таком случае, приглашаю тебя в ад, Космический Пес!

В этот момент какая-то сила отвернула нос моей машины на девяносто градусов. Я принялся отчаянно крутить баранку, орал и ругался, но все было бесполезно.

— Ха-ха! Космический Пес побеждает! Я умираю в удовлетворении. Слушай меня, Облом. Капля за каплей человеческое тело более горячее, чем Солнце!

И с этими загадочными словами он помчался в самое сердце звезды.

«Тигр» вышел из фотосферы под прямым углом к тому месту, откуда мы стартовали. Я увидел космический корабль, который притягивал меня к себе вдоль невидимого луча.

Стелла вытащила меня из смертельной гонки.

Меня, а не Космического Пса.

Она вошла в ангар, как только он снова наполнился воздухом. Измученный и потрясенный я выбрался из машины.

Но когда я увидел довольную и счастливую Стеллу, то не мог не испытать радости.

Она бросилась мне на грудь, и мы занялись любовью прямо в ангаре, опираясь на капот моего «Тигра».

Мы утопили космический корабль — вместе с «Тигром», потерю которого я еще долго оплакивал — в Тихом океане, примерно в миле от берега. Но получилось это, в общем-то, случайно, Стелла не слишком хорошо умела управлять кораблем. Нам пришлось добираться до берега вплавь, и мы чудом остались в живых. Затем мы отправились в Сан-Диего, где нас встретили мой бизнес, «Разбойники» и Эрминия, наградившая меня ледяным взглядом. Я попытался продолжить жизнь с того места, где она прервалась на схватку с Космическим Псом, но ничего не вышло. Меня больше не занимали гонки, а работать простым механиком казалось бессмысленным. Кроме того, хотя Хоакин и его ребята ничего такого мне не сказали, я понял: они все дружно решили, будто я прикончил Космического Пса, чтобы заполучить его подружку.

В каком-то смысле так и было.

Мы со Стеллой перебрались в Сан-Франциско и открыли кофейню. Назвали ее «Гараж» и украсили плакатами и дешевыми сувенирами, которые не одобрил бы ни один настоящий гонщик. Стелла привлекала посетителей, как деньги манят адвокатов, и мы процветали.

Я нисколько не сожалел о том, что остался в живых: я был готов идти до конца, и меня остановило лишь вмешательство Стеллы. Я не знал, почему она так поступила, и как только мы вернулись домой, попытался это понять. Решение вытащить меня из пылающей преисподней стало единственным проявлением индивидуальности и инициативы, которое она продемонстрировала за все время нашего знакомства. Верная рабыня спасла нового «господина». Или она полюбила меня и предпочла остаться со мной, а не с Космическим Псом? Прошло несколько лет, и этот вопрос стал для меня чем-то вроде наваждения. Ответа от Стеллы я, разумеется, получить не мог — по крайней мере, словесного.

Но однажды она взяла листок бумаги и ручку и нарисовала примитивную картинку: Стелла входит в диковинную камеру, где превращается в комок слизи, а из другой камеры появляется новая женщина, которую Космический Пес встречает с распростертыми объятиями.

Очевидно, она боялась, что ее поменяют на новую модель спутницы — как машину, которая пробежала слишком много миль. Стелла знала, что я ничего подобного не сделаю.

Получив ответ на мучивший меня вопрос, я порой (не слишком часто) задумывался о судьбе НЛО Космического Пса.

Пораскинув мозгами, я решил, что защитное поле продолжает поглощать нейтрино, а задохнувшийся Космический Пес вращается по орбите вокруг Солнца или, может быть, застрял где-нибудь посередине. И таким образом влияет на поведение самого Солнца.

Когда астрономы в 60-х заговорили о том, что Солнце испускает недостаточное количество нейтрино, и у них перестало что-то там сходиться в теории, я понял, что не ошибся.

Но что я могу? Все, о чем я вам поведал, произошло пятьдесят лет назад, а Земля по-прежнему никуда не делась, верно? Ну, стало немного теплее, однако все дружно согласились: причиной тому всякие там химические элементы в атмосфере, и Солнце тут ни при чем. Просто я хотел кому-нибудь рассказать о том, как все было на самом деле, чтобы эта информация не умерла вместе со мной. На Стеллу я не рассчитываю. Да, разумеется, за прошедшие годы она ни капельки не постарела и наверняка продержится еще пару веков. (Видели бы вы, какими завистливыми взглядами провожают меня прохожие, когда она толкает мое инвалидное кресло, если мы выходим на прогулку. Надеюсь, когда я отброшу копыта, она найдет себе какого-нибудь симпатичного молодого человека, который будет о ней заботиться.) Но за все пятьдесят лет она не произнесла ни единого слова. Думаю, что она обладает умом, который не нуждается в словах. И потому вполне могу на нее положиться.

Порой мне кажется, я слышу голос Космического Пса, который говорит:

— Да, мой друг! Каждый гонщик одинокий ужасно!

Ричард Чведик Мера всех вещей

Аксель первым заметил автомобиль, свернувший к нам с главной дороги, потому что стоял, как обычно, на столе возле панорамного окна гостиной. Он всегда «дежурит» там после завтрака и разглядывает окрестности в ожидании, когда на небе появятся облака (если их нет) или выглянет солнце (если его не видно), неуклюже переступая с ноги на ногу и балансируя задранным вверх хвостом, чтобы не поскользнуться на гладкой полированной поверхности. Рот Акселя при этом всегда широко раскрыт, демонстрируя остренькие ряды конических зубов — очень скромных, по сравнению с хищником, послужившим ему прототипом, а черные бусинки глаз горят восторгом изумления, словно Аксель каждую секунду открывает для себя какой-то новый, чудесный, восхитительный секрет.

— Чии-лаа-вееек! — завопил он на весь дом. — Чила-вееек приехал!

Я только что закончил уборку на кухне и занялся подсчетом съестных припасов. Недостатка в сухом корме пока не наблюдалось, но вот мяса и капусты хватит лишь на следующий день. Зато у нас был недельный запас апельсинов. Растворимый кофе почти закончился, но это человечья причуда, а значит, может подождать. Вообще-то мне давно пора купить новую бритву и расческу, и джинсы тоже не помешали бы или хотя бы крепкий кожаный ремень, однако к проблеме еды мои личные нужды отношения не имеют… Вздохнув, я меланхолически допил холодные остатки утреннего кофе и направился в гостиную.

— Чии-лаа-вееек!

Вся комната была залита ярким солнечным светом, все створки панорамного окна распахнуты настежь. К вечеру синоптики напророчили дождь, но в этот момент стояла теплая и радостная весенняя погода. Мало кого из завров обеспокоили взволнованные выкрики Акселя, поскольку он в своем лихорадочном энтузиазме постоянно предвещал то прибытие к Земле чужих боевых звездолетов, то испытание смертоносных лучей на беззащитном гражданском населении, то гигантскую приливную волну (мы живем в 400 километрах от океана), то осаду нашего скромного жилища частями Армии конфедератов, которые скрывались в окрестных лесах.

— Ты что, опять решил повалять дурака, Аксель? — раздраженно спросила Агнес, принимая грозную боевую позу со вздыбленным шипастым хвостом и встопорщенными роговыми пластинками на спине. — Ну смотри у меня, если ты снова соврал…

— Это правда! — возбужденно затараторил Аксель, указывая на окно крошечной передней лапкой. — Правда, правда, правда, ПРАВДА! Большая машина, очень большая и вся голубая, она едет сюда!

Я подошел к окну и подтвердил слова Акреля. К нам приближался темно-голубой «мерседес». Автомобиль как раз того сорта, что пользуется особенной популярностью у молодых мужчин, желающих похвастать перед всем миром своими личными достижениями. На секунду я задумался, а не было ли прежде у меня самого желания ощутить такую же собственную значимость, какую придает человеку подобная машина. Но так и не вспомнил. С другой стороны, когда я был мальчишкой, то, как и любой другой ребенок, желал абсолютно всего на свете.

— Это доктор? — осведомилась Агнес.

— Нет, она будет во второй половине дня.

— Надеюсь, не тот ужасный исследователь? Который хочет взять у Хетмана образцы тканей?

— Ученые, как правило, не ездят на «мерседесах», — заверил я ее.

— Я сама дам ему ткань на образец! — встопорщилась Агнес, с угрозой помахивая хвостом. — Его же собственную!

Классическая боевая стойка Агнес не так впечатляет, как могла бы, поскольку полная ее длина не превышает сорока сантиметров. Головка у Агнес не больше абрикоса, а нежные колючки на хвосте не выдержат серьезного сражения.

— Нет, — сказал я. И посмотрел вниз на Акселя, а тот поглядел вверх на меня. — Думаю, что к нам приехал посетитель.

— По-се-ти-тель! — шепотом повторил за мной Аксель, как будто бы впервые услышал это слово.

Конечно, Аксель слыхал его не однажды. Люди посещают нас не слишком часто, но и не настолько редко, чтобы каждый визит становился выдающимся событием. Чаще появляются шоферы-экспедиторы, которые доставляют заказанные мной продукты и хозяйственные мелочи. Доктор Маргарет Паглиотти навещает наш приют раз в неделю. Сотрудники Фонда Этертона регулярно проводят у нас инспекции. Но бывают здесь и другие посетители, которые приезжают просто для того, чтобы поглядеть на завров.

В наши дни большинство населения Земли о них даже не вспоминает. Самый маленький завр не длиннее десяти сантиметров, самый крупный — полтора метра ростом. Они, разумеется, не настоящие динозавры, просто их внешний вид смоделирован по природным образцам. Иногда до жути скрупулезно, во всех пугающих деталях, но гораздо чаще в смягченных, куда более симпатичных версиях — вроде тех забавных мультипликационных карикатур, которые ребятишки уже нескольких поколений видят на своих пижамках, тетрадках и упаковках школьного завтрака.

Собственно, этим зверушкам была уготована роль веселых товарищей по играм, друзей всех-всех-всех детей на свете. Современные — ходящие и говорящие — варианты древних плюшевых игрушек.

Вот для чего они были сконструированы, вот почему произведены на свет. Только для этого. Забудем на минуту, что фабриканты новых игрушек лелеяли планы по извлечению колоссальной прибыли, в каковых и преуспели (было распродано несколько миллионов завров). Забудем также, что разработчики новых игрушек имели собственный корыстный интерес, намереваясь убедить широкую публику в том, что биоинженерия и ее технологии совершенно безопасны и удивительно полезны во всех отношениях. Давайте забудем обо всем этом хотя бы на единственную минутку.

Итак, завры пришли в нашу жизнь, чтобы стать ласковыми приятелями и добрыми друзьями наших ребятишек. Чтобы дарить им любовь, разделять их беду и радость и получать взамен искреннюю заботу и привязанность мальчишек и девчонок. Вот для чего они были сотворены. Для этого и ничего другого.

Создатели долго размышляли, как бы их назвать. Живые игрушки? О нет, только не прямолинейное, неуместное упоминание о жизни! Это фактически приравняет завров к натуральным животным, и деятельность их творцов автоматически подпадет под несколько сотен правительственных постановлений и ограничений. В конце концов маркетологи предложили термин «Биоигрушка», и тогда кто-то из разработчиков, облегченно вздохнув, разразился определением: «Игрушка, смоделированная из биоинженерных материалов, которая с виду жизнеподобна, однако не является живой, удачно имитирует разумное поведение, но не обладает разумом».

Голубой «мерседес» доехал до конца подъездной дорожки и остановился там, где начинается посыпанная гравием площадка перед нашим старым домом, построенным еще во времена королевы Виктории. Я внимательно оглядел обитателей нашего викторианского дома.

Одна группа собралась в гостиной перед видеоэкраном, где демонстрировался древний фильм с Бастером Китоном. Здесь же всяческая малышня, величиной от мыши до белки, бойко разъезжала туда-сюда на тележках с приводом от батарейки — самокатах, как их называют завры. В столовой перед большим компьютером сидела другая группа, преимущественно малыши: это наверняка был урок географии, потому что тоненькие голоса старательно повторяли в унисон: «Хельсинки, Копенгаген». В другом углу столовой с комфортом расположились Пять Мудрых Буддозавров и потихоньку дудели в свои любимые пластиковые рожки. Дальше, через открытую дверь библиотеки, мне было видно, как Диоген и Хуберт (двое наших самых больших парней, очень тиранозавроподобных) аккуратно расставляли книги на полках (да, мы все еще пользуемся настоящими бумажными книгами, и даже те завры, которые не умеют читать, просто обожают их рассматривать, восхищаясь иллюстрациями, виньетками, старинными типами шрифтов и даже колофонами[2]). Там же, подле открытого окна, вся залитая солнечным светом, стояла медицинская кроватка Хетмана размером с человеческую колыбель.

Среди обычной меблировки на полах у нас разбросаны подушки, повсюду стоят самовыдвигающиеся и самоскладывающиеся стремянки, с помощью которых обитатели дома добираются до верхних полок. Древний лифт в виде кресла, которое у нас специально приспособлено для завров, постоянно курсирует между первым и вторым этажами, перевозя малышей и хромых, которым неудобно передвигаться по лестнице.

Это мир, в котором я живу, и я к нему привык. Однако многих посетителей наша обстановка поражает, а кое-кого даже угнетает.

— Ну что ж, — сказал я каждому, кто мог меня услышать. — Вы готовы принять посетителя?

Большинство восприняло мои слова с видимым безразличием, но некоторые завры тут же вспрыгнули на «самокаты» и укатили в дальнюю часть дома. Оставшиеся малыши поспешно вскарабкались на стулья и диваны, не желая очутиться под ногами чужого человека.

Чарли, золотистый трицератопс величиной с барсука, сразу отошел от видеоэкрана и заковылял к лифту в сопровождении своей верной подруги Рози. Дизайнеры проявили великолепное мастерство при конструировании глаз, слуховой системы, речевого аппарата и головного мозга завров, но конечности им явно не удались. Редко можно увидеть завра без какого-нибудь дефекта в походке, хотя многие из них, конечно, хромают совсем по другим причинам.

— Если это Джо, — обернулся ко мне Чарли, — скажи ему, что меня здесь нет. Скажи ему, что я умер!

Чарли всегда твердит одно и то же, каждый раз, когда к нам приезжает очередной посетитель, хотя за все эти годы здесь не появился ни один по имени Джо.

— Люди! — злобно пробурчала Агнес. — Кретины. Идиоты. Почему бы им наконец не оставить нас в покое?

Я заметил, что с Агнес нет Слагго, ее спутника жизни, и поинтересовался, куда он ушел.

— Кормит белок в лесу, — сказала она. — Или воробьев на дороге. Он всегда кого-нибудь кормит, словно полоумный Святой Франциск!

— Слагго никогда не кормит нас, — обиженно заявил крошечный теропод Пьеро, который стоял на спинке дивана вместе со своим лучшим другом втрое выше его ростом, темно-зеленым тиранозавриком по имени Жан-Клод.

— Карнозавры! — выплюнула Агнес с таким презрением, что все ее тельце бурно всколыхнулось. — Безмозглая обуза!

— Приятно видеть, что даже дивный солнечный денек не в состоянии изменить настроение Агнес, — красивым баритоном резюмировал Док, коричневый теропод почти в целый метр ростом. Дизайнеры снабдили его глаза тяжелыми веками, а губы вечной блаженной ухмылкой, поэтому при взгляде на Дока у посторонних обычно создается впечатление, что он успел где-то изрядно набраться.

— Такова уж ее природа, — философски заметил я.

Док уселся на пластиковую коробку, чтобы дать отдых усталым лапам, и обернул вокруг нее свой длинный хвост. Рядом с ним на полу затеяли игру с карандашом самые миниатюрные обитатели приюта, Слим и Слэм. Едва удерживая вдвоем тяжелый карандаш, они с восторгом выводили на листке бумаги дрожащие линии и загогулины.

— Природа, — с удовольствием повторил за мною Док. — Разумеется. Мы знаем: это такая штука, с которой нельзя манипулировать, если не позаботиться о всех мыслимых предосторожностях.

— Ненавижу, когда обо мне рассуждают так, словно меня здесь нет и я ничего не слышу! — незамедлительно взорвалась Агнес, нервно постукивая по полу хвостом.

— Я что хотел спросить, — негромко сказал мне Док, наблюдая за возней Слима и Слэма. — Хорошо ли ты спал сегодня ночью?

— А как же, — солгал я без запинки. Всю ночь меня мучили жуткие кошмары, но я почти ничего из них не запомнил. Осталось лишь тягостное впечатление, что мне все время приходилось прятаться в каких-то темных и невыносимо тесных местах. Может быть, я плакал во сне, кто знает.

— В самом деле? Ты уверен? — Док цепко взглянул на меня щелочками глаз из-под толстых морщинистых век.

— Конечно. А почему ты спрашиваешь?

— Просто так, — произнес он своим глубоким музыкальным голосом. — Ты выглядишь усталым.

И тут мы услышали мягкий щелчок, с которым по обыкновению захлопываются дверцы безумно дорогих автомобилей.

— Пожалуй, — сказал я, — мне пора поприветствовать посетителя.

— Охранная система включена? — резко спросила Агнес.

— Система всегда включена, и ты это знаешь.

— Чушь! — презрительно фыркнув, она гордо удалилась под столик с лампой, придвинутый к большому дивану. — Не забывай, что я здесь и все вижу!

Как будто о присутствии Агнес можно хоть когда-нибудь позабыть…

Взглянув в окно, я увидел, что посетитель стоит перед крыльцом с таким видом, словно никак не может понять, стоит ему подниматься по ступенькам или нет. Его возраст я оценил в тридцать с небольшим — ненамного моложе меня. Высокий, сложение атлетическое, светлые глаза, крупные правильные черты лица, очень короткая стрижка. Во всем облике проглядывает деловитая серьезность, свойственная большинству профессионалов в наши дни, а усталые черточки на лбу сложились между бровями в специфическое хмурое «V». Одет с небрежной, но продуманной элегантностью: темно-голубой пиджак в спортивном стиле, легкие светло-серые брюки сидят как влитые, рубашка цвета бледной розы с расстегнутой верхней пуговкой. Чересчур смахивает на топ-модель, хотя сейчас многие так одеваются. Я бы и сам носил нечто эдакое, если бы мне пришлось жить среди людей.

— Посмотрите! — завопил Аксель, тыча в окно лапкой. — Там во дворе пришелец! — Он побежал за мной вприпрыжку, когда я направился к входной двери. — Возьми меня с собой! Ну возьми! Пожалуйста!

— Только если ты будешь хорошо себя вести, Аксель.

— Я буду, буду! Не скажу ему ни словечка, честно! Просто хочу посмотреть, как он достанет свой пистолет-пулемет. И-и ка-ак ДУ-ДУ-ДУ-ДУ-ДУ! ДУ-ДУ! ДУ-ДУ! Прямо через стенку!!!

Агнес демонстративно застонала из-под столика.

Я наклонился, подхватил Акселя и пристроил его на сгибе правой руки. По спине Акселя тянулся длинный безобразный шрам. Эта рана была очень глубокой и зажила лишь в физическом смысле.

— Доброе утро! — сказал я посетителю, выходя на крыльцо. Вид у меня, конечно, был непрезентабельный, но нельзя же наряжаться специально для гостей, если ты не знаешь, когда они возникнут.

— Доброе! — откликнулся посетитель звучным голосом. — Должно быть, вы и есть Гровертон?

— Ага, — кивнул я, переправляя Акселя на левую руку и протягивая незнакомцу правую. — Я Том Гровертон, а это Аксель.

— Хейя! — возвестил Аксель, приветственно поднимая лапку, но посетитель не обратил на него внимания. Я пожал руку этому человеку, хотя он не сказал мне, как его зовут.

— Вы кого-то ищете, не так ли? Большинство приходит к нам именно поэтому.

— Я даже не знаю, — неуверенно начал он, поколебавшись и словно сожалея, что не прихватил с собой адвоката. — Не знаю, может быть…

— Хейя! — снова попробовал Аксель.

— …здесь. Я, то есть мы… Мой брат и я, мы играли с ним, когда были еще маленькими. Конечно, прошло много лет, и шансы невелики, но я подумал, что, может быть…

— Хейя-а-а!!!

Посетитель взглянул на Акселя, коротко кивнул ему и продолжил:

— Может быть, он найдется у вас?

Я предложил ему подняться на крыльцо и присесть на скамейку.

— Давайте сделаем так. Попробуйте его описать.

— Он был… то есть, я думаю, он стегозавр. Длина тридцать пять сантиметров или вроде того. Сверху оранжевый, пурпур на брюшке. Между оранжевым и пурпурным несколько желтых пятен. Щитки в основном тоже пурпурные, в середине немножко оранжевые. Голова не слишком круглая… скорее, напоминает клюв. — Незнакомец не захотел садиться на нашу старую скамейку и продолжал стоять, засунув руки в брючные карманы. — Мой брат назвал его Эллиотом, — подумав, добавил он.

Аксель тихонечко всхлипнул и произнес драматическим шепотом:

— Эл-ли-от…

— Многие завры изменяют свои имена, когда мы предлагаем им убежище, — сообщил я бесстрастным голосом. — И честно говоря, я никогда не пытаюсь выяснять, кто каким именем себя называет, старым или новым. Но так случилось, что у нас действительно есть Эллиот, и он соответствует вашему описанию. Вы хотите с ним увидеться?

— Да! — выпалил посетитель с таким нетерпением, что, казалось, сам был этим потрясен.

— Надеюсь, вы понимаете, что сначала я должен спросить разрешения у самого Эллиота. Вас сильно разочарует, если он не пожелает с вами встретиться?

— Не знаю, не могу вам сказать. — На лице незнакомца проступило прежнее суровое выражение. — Боюсь, я все же не слишком хорошо понимаю, что вы имеете в виду.

— Суть проблемы такова, — начал я. — Многие завры получили крайне тяжелые травмы, прежде чем попали в наш приют. Некоторые из них выжили просто чудом. Встреча с кем-то из членов семьи, в которой прежде жил наш воспитанник… даже если этот человек лично ни в чем не виноват… неизбежно напомнит завру о том, что он вообще не желает вспоминать.

— И все-таки я не вполне понимаю. — Он сел наконец на скамейку, не забыв аккуратно поддернуть брюки на коленках. — Завры, они ведь просто игрушки, разве не так?

— Будь это так, вы бы приехали сюда?

Незнакомец отвел глаза и смущенно выдохнул.

— Ладно, хорошо. Как скажете, Гровертон.

Я кивнул и распахнул перед ним входную дверь.

Посетителя явно изумило количество зрителей, собравшихся перед видеоэкраном, где теперь демонстрировали чаплинские «Новые времена».

— Господи, сколько же их у вас?

— Девяносто восемь. Совсем немного, учитывая, сколько всего их было сделано. Знаете, некоторые посетители удивляются, почему наш фонд устроил для завров приюты, а не заповедники или резервации. Эти люди просто забывают, что у завров никогда не было другой — естественной, если можно так выразиться — среды обитания, помимо жилого человеческого дома. Дизайнеры специально сконструировали их для роли домашних любимцев.

И однако, с горечью подумал я, когда детям надоедало играть со своими живыми игрушками и постоянно заботиться о них, родители вывозили завров куда-нибудь подальше, в леса или парки, и там оставляли. А это намного хуже, чем выбросить на улицу кошку или собаку. У домашних зверей есть, по крайней мере, дремлющие природные инстинкты, которые способны пробудиться. Заврам в такой ситуации приходится начинать практически с нуля, вот почему они в огромных количествах погибали от холода, голода и жажды, попадали под колеса автомобилей и в желудки разнообразных естественных хищников.

Интересно, подумал я, приходило ли когда-нибудь в голову создателям завров, что их творениям суждено закончить свою жизнь в специальных приютах? Они уверили всех инвесторов, фабрикантов игрушек и потенциальных покупателей, что завры наделены относительно небольшим количеством строго ограниченных реакций на поступающие стимулы. Что завры не более чем органические компьютеры, что они способны лишь запоминать имена, узнавать лица и поддерживать несложную беседу. Правда, еще они умеют петь, в одиночку и хором, очень милую «Песенку динозавра»: жуткую псевдомузыкальную поделку — «Яр-ву, яр-ву! Яр-ву, ля-ля! Мы динозавры и любим тебя!..»

Да, подумал я, эти дизайнеры сказали всем-всем-всем: завры, конечно, удивительные создания, почти чудесные, высшее достижение современной науки на базе горстки модифицированных генов, однако их никоим образом не следует путать с живыми существами! О да, они способны реагировать на стимулы, умеют запоминать, классифицировать и выдавать информацию, но этого явно недостаточно, чтобы сделать завров по-настоящему живыми. Так сказали они…

Из библиотеки вдруг раздался звон колокольчика.

— Хетман! Это Хетман! — заверещал Аксель, отчаянно вырываясь из-под моей левой руки. И тут же поднялась какая-то суматоха на кухне, что-то раздраженно выкрикнула Агнес, поэтому я торопливо извинился перед посетителем и галопом помчался туда. Я поспел как раз вовремя, чтобы увидеть на кухонной мойке живую пирамиду: внизу был Жан-Клод, а на его спине топтался Пьеро, пытаясь отворить дверцу настенного холодильника.

— Идиоты! Кретины! — снова крикнула Агнес. — Немедленно слезайте оттуда!

— Да уж, ребята, — сказал я, снимая нашкодивших друзей с мойки и опуская на пол. — Не могли подождать до ланча, что ли? Вы же знаете, что сырое мясо есть нельзя.

— Не-е-ет, — поправил меня Пьеро. — Мы не хотели его есть. Мы это… сторожили, да. Мы сторожили мясо, чтобы посетитель его не украл!

— Уж лучше бы он украл тебя! — с отвращением рявкнула Агнес, и Аксель у меня под мышкой немедленно возбудился.

— Посетитель украдет Пьеро! Да-да! Унесет его прочь и выбросит в колодец! И тогда Пьеро будет падать, падать, падать и кричать, кричать… АААААААААААААААААААААААXXХ!

— Посмотри, что ты натворила, — упрекнул я Агнес.

— А не надо было делать карнозавров, — огрызнулась она. — Идиотская затея. Это же просто мясо, тупое мясо и больше ничего!

Пьеро и Жан-Клод поспешно выбежали из кухни. Агнес с достойным видом вернулась в свое укрытие, и тогда Аксель наконец успокоился.

Посетителя я нашел уже в столовой, где он внимательно наблюдал за группой завров, собравшихся у большого компьютера. На экране нарисованная ракета оторвалась от нарисованной Земли, вышла в нарисованный космос и полетела все дальше и дальше от планеты.

— Куда летит этот космический корабль? — спросил мягкий, но настойчивый синтетический голос системы.

Услышав этот вопрос, завры начали вполголоса совещаться. Малыш Тайрон, теропод размером с хомячка, склонился к своему приятелю Альфи, который что-то пробубнил ему на ухо. Тайрон кивнул и громко повторил вслух:

— Космическая станция «Валькирия»?

— Правильно! — радостно воскликнул компьютерный голос, и система лихо проиграла веселую мелодийку. Все присутствующие завры дружно зааплодировали.

Я взглянул на посетителя, который стоял, как соляной столп, взирая на этот урок космологии, и сказал ему:

— Некоторые из завров бывают очень умны. А некоторые не очень. Одни прекрасно разговаривают, а другие совсем не могут. Проблема в том, что не всегда удается отличить одно от другого… Есть завры, которые умеют говорить, но не хотят. Есть умные завры, которые ведут себя очень глупо. Все они когда-то получили очень тяжелые травмы и до сих пор от них не оправились.

Аксель опять заерзал у меня под рукой, потом поднял лапку и принялся махать Альфи и Тайрону.

— У меня создалось впечатление, — помолчав, сказал посетитель, — что все завры в вашем приюте связаны тесными эмоциональными узами. Вроде как бывает у мужа с женой или у родителя с ребенком, ну, вы понимаете. Но ведь всегда считалось, что завры не имеют пола…

— Не только вас удивляет их привязанность друг к другу, — ответил я, пожимая плечами. — Исследователи, которые работали с заврами, совершенно сбиты с толку. С репродуктивной точки зрения, тут вы правы, все завры изначально нейтральны. И вдруг один начинает называть другого супругом или родителем, третьего своим сыном, четвертого братом… Как будто необходимость установить родственные связи оказывается принципиально важнее генетики! А впрочем, кто знает? Уж точно не разработчики, которым сейчас известно о заврах гораздо меньше, чем в самый первый день их творения. Взять хотя бы продолжительность жизни: предполагалось, что она составит максимум пять лет… Вы видели в гостиной Дока? Ему уже стукнуло двадцать восемь. Агнес, которая прячется под столом, исполнится двадцать пять.

— Как ты смеешь, придурок! — грубо рявкнула из-под стола Агнес. — Ну чего уж, давай выкладывай ему все!

Есть вещи, о которых я никогда не расскажу посетителю, да и любому другому человеку. Например, про Бронте, которая вечно сидит на кушетке, согревая своим теплом осиротевшие птичьи яйца, которые регулярно находит и приносит ей Слагго. Из некоторых действительно проклевываются птенцы — крошечные малиновки, воробьята или зяблики, и Слагго кормит их, пока птички не подрастут настолько, что смогут выпорхнуть из окна. А недавно я обнаружил, что Бронте насиживает довольно крупное яйцо, совсем не похожее ни на одно из птичьих, которые мне когда-либо приходилось видеть…

Я повел посетителя в библиотеку, и мы понаблюдали, как завры читают, беседуют, слушают радио. В центре комнаты Фред и Джинджер старательно репетировали очередной танец. Пять Мудрых Буддозавров решили подключиться к синтезатору, и грянула полнозвучная какофония, в которой иногда возникала прелестная музыкальная фраза. В дальнем углу библиотеки, куда падали прямые солнечные лучи, стояла возле открытого окна кроватка Хетмана. Рядом топталась апатозавр Гермиона, которая в тот день приглядывала за ним.

— Все в порядке, — доложила мне Гермиона. — Это был просто дурной сон.

— Прошшу просстить, никого не хотел бесспокоить, — слабо прошелестел Хетман. — Случайно задел колокольчик во ссне.

— Господь всемогущий… — пробормотал посетитель, уставившись на Хетмана, и резко побледнел.

Хетман все время лежит в своей медицинской кроватке, с того самого дня, когда его доставили сюда. Задние ноги Хетмана переехал автомобиль, его передние конечности вырваны с мясом, а вместо глаз зияют выжженные впадины. Когда его нашли, никто даже не предполагал, что Хетман сможет протянуть больше дня или двух, однако он уже несколько лет живет в нашем приюте.

— Не извиняйся, Хетман, — сказал я. — Здесь всегда кто-нибудь есть, ты же знаешь. Мы сделаем все, что тебе потребуется.

— Я тоже здесь! — заволновался Аксель, заелозив у меня под рукой. — Я тоже все сделаю для Хета! Я всегда буду рядом! Можно, я останусь здесь, можно? Ты хочешь, чтобы я остался с тобой, Хетман?

— Конешшно, Акссель, — сказал Хетман своим шелестящим шепотом. — Постарайся, чтобы я не засснул. Расскажи мне еще раз про приливную волну, хорошшо?

Я поставил Акселя на пол рядом с кроваткой и бросил взгляд на посетителя. Резкое «V», проступившее между гневно нахмуренными бровями, казалось, глубоко отчеканено во лбу.

— Боже мой, какой мерзавец мог сотворить такое?!

Я промолчал. Вопросы подобного рода, даже если их задают риторически, вообще не имеют смысла. Когда завров выпустили в наш мир, их снабдили очень простой физиологией, требующей всего лишь воды, сухих пищевых гранул и туалетной коробки с наполнителем вроде кошачьего. В качестве бонуса они получили доброжелательность, мягкую и привязчивую натуру, набор заранее заготовленных фраз и несколько умеренно глупых детских песенок. С этим багажом завры оказались в руках состоятельных родителей, которые покупали их не столько для удовольствия собственных детей, сколько для того, чтобы позавидовали соседи. Что касается самих ребятишек, то им было сказано: это просто игрушки. И дети играли с заврами так, словно они просто игрушки… А это значит, что многие и многие из них были удушены, утоплены, растоптаны, заморены голодом или забиты насмерть.

Я мог бы рассказывать такие истории часами, бесстрастно классифицируя по типам разнообразные жестокости, трагедии и ошибки. Хуберт, например, замученный до грани безумия, использовал для самозащиты свои зубы тиранозавра и лишь случайно был вызволен у хозяев еще живым. Добропорядочный отец семейства, купивший Диогена, продемонстрировал ему коробку сухого корма и сказал: «Когда эта дрянь закончится, тебе тоже придет конец».

Такие и другие истории могло бы поведать каждое маленькое, странное, нечеловеческое личико в этом доме. Иногда я задумываюсь, а не поступал бы я сам с заврами точно так же, если бы родился и вырос в богатом влиятельном семействе?.. Я слишком честен перед собой, чтобы твердо сказать себе «да» или «нет».

После библиотеки я повел посетителя на второй этаж.

— Ужасно. Просто ужасно, — сказал он тихим голосом. — Этот ваш приют… Неужели те люди, которые их сделали, даже не задумались, что из этого выйдет?

Он выглядел настолько подавленным, что я постарался дать ему самый лучший ответ, какой только сумел придумать.

— В те дни каждый отдельный кусочек генома, каждый его крошечный фрагмент считали элементарным символом вроде буквы. А каждая буква, так думали разработчики, имеет простое денотативное значение. И если к букве К прибавить букву О и букву Т, то может получиться только КОТ и ничего иного. В реальности все это отнюдь не столь прямолинейно, но биоинженерам тогда и в голову не приходила подобная мысль.

Посетитель поднимался по лестнице медленно, внимательно изучая каждую ступеньку.

— Что же, нынешние инженеры усвоили этот урок?

— По крайней мере, они так думают.

Мы прошли мимо маленькой комнатки без окон, где хранится знаменитый картонный замок Тибора. Этот замок более всего похож на руины, однако Тибор — карликовая версия апатозавра с суровым бетховеновским лицом — возится с ним целыми днями, лелея грандиозные наполеоновские планы. Тут же на комоде стоит большая картонная коробка, которую Джеральдина — другой карликовый апатозавр — гордо именует своей лабораторией. Пока все эксперименты Джеральдины проходили гладко, но я, на всякий пожарный случай, держу в этой каморке пару огнетушителей.

Эллиот и его подруга Сирена, эффектный огненно-красный стегозавр, обыкновенно проводят время в рабочем кабинете Престона, крупного круглоголового теропода упитанной комплекции.

— Если вы подождете, я переговорю с Эллиотом, — сказал я посетителю.

Престон, как обычно, сидел за своим компьютером, очень медленно, но целеустремленно тыча в клавиши своими крошечными передними лапками с двумя неуклюжими пальчиками на каждой. Я описал посетителя Эллиоту и спросил, как он смотрит на то, чтобы увидеться с ним. Эллиот немного подумал и взглянул на Сирену, в надежде на совет.

— Это, должно быть, Дэнни, — сказал он слабым голоском, тише шепота. — Я рассказывал тебе про него, помнишь? Дэнни не сделал мне ничего плохого. Только уехал и бросил меня. — Эллиот подвинулся ближе к подруге и нежно потерся о плечо Сирены. — Хорошо, — сказал он мне, — я согласен. Я поговорю с Дэнни, если он хочет меня видеть.

Когда я провел посетителя в кабинет, тот был моментально сражен видом Престона, печатающего на клавиатуре компьютера. На экране монитора красовался последний абзац, в который посетитель буквально впился глазами:

«К рассвету толпа, захватившая Центральную площадь столицы, насчитывала уже более десяти тысяч аборигенов. Из окна на верхнем этаже Послу Земли были великолепно видны бушевавшие на площади волны народного гнева. Все бунтовщики надели красные банданы, все потрясали ритуальными пиками и размахивали знаменами многочисленных кланов, все они дружно выкрикивали крамольные лозунги, утверждая, что Мир Лорейра принадлежит им по праву рождения…»

— Это уже восьмой роман Престона, — сообщил я.

— Вы хотите сказать, что он… публикует свои сочинения?

— Не под собственным именем, конечно. Знаете, его книги весьма популярны…

Но тут незнакомец вдруг увидел Эллиота на письменном столе, и суровое выражение взрослого преуспевающего бизнесмена моментально улетучилось с его мужественного лица.

— Эллиот?..

— Дэнни?

Посетитель наклонился над столом так низко, что почти уперся подбородком в столешницу красного дерева.

— Столько лет прошло… — тихо проговорил он, глядя на Эллиота, и Эллиот понимающе кивнул. Потом посетитель поднял голову, взглянул на меня, на других завров. — Не знаю, будет ли это удобно… Но мы можем поговорить наедине? Только я и Эллиот?

Я кивнул, сделал знак Сирене и Престону и помог им добраться до коридора.

— Это не займет много времени, — заверил я их, а затем обернулся к Эллиоту: — Мы будем рядом, если тебе что-нибудь потребуется, хорошо?

Когда я закрыл дверь и повернулся, то обнаружил прямо перед собой Агнес, которая глядела на меня в упор с выражением твердым и жестким, как бразильский орех.

— Все в порядке, — сказал я Агнес. — Ничего не случится.

Я очень надеялся, что сказал ей правду. В том и состоит моя главная обязанность: чтобы ни с кем из наших завров больше ничего плохого не произошло. Агнес выбила на полу нервную дробь хвостом, продолжая пристально смотреть на меня. За ее спиной скопилась кучка любопытствующих, среди которых возвышались самые могучие наши парни — Сэм, Док, Хуберт и Диоген.

— Ничего не случится, — холодно повторил Док, глядя на закрытую дверь кабинета. — А если случится, кто-то об этом очень сильно пожалеет.

Наконец дверь отворилась, очень медленно, и появился посетитель. Глаза его подозрительно блестели, на щеках проступили неровные пятна румянца.

— Эй, Эллиот! — демонстративно выкрикнула Агнес. — Ты там как?

Я вытер холодный пот со лба и проводил посетителя к «мерседесу». Он не сказал мне ни слова, пока не сел в свою шикарную машину, и лишь тогда произнес «благодарю». Это было все.

Потом он уехал, и мы больше его не видели. Так оно обычно и бывает… Через неделю Фонд Этертона получил десять тысяч в виде анонимного пожертвования, предназначенного специально для нашего приюта. И так оно тоже иногда бывает.

Когда я вернулся в дом и снова поднялся наверх, все завры уже разошлись кто куда. За исключением, разумеется, Агнес, которая стояла возле кабинета хотя и не в боевой позиции, но с угрожающе поднятым хвостом. Похоже было, что она размышляет, не стоит ли дать мне этим хвостом хорошего шлепка, просто для вразумления и порядка.

Эллиот все еще сидел на письменном столе, на том же месте, где беседовал с Дэнни. Рядом с ним стояла маленькая пластмассовая фигурка, солдатик в каске и полевой униформе, какие обычно входят в комплект больших специализированных наборов. Должно быть, эту фигурку принес с собой посетитель — и здесь оставил.

— Что это? — спросил я.

— Это сержант Серж, — сказал Эллиот своим беззвучным голоском, не отрывая глаз от солдатика. — Раньше Дэнни оставлял его рядом с моей корзинкой, когда уходил в школу. «Смотри, это твой Серж, — так он обычно говорил, — теперь у тебя тоже есть игрушка, чтобы не было скучно». Но сам я думал про Сержа, что это фигурка мальчика Дэнни, моего друга. Так что у Дэнни всегда был я, а у меня всегда был Дэнни, то есть Серж. Но когда он уехал, и дела пошли неважно… Перед тем как меня забрали оттуда, я спрятал Сержа. Протолкнул его через вентиляционную решетку. Я подумал, если все они желают мне зла, они могут навредить и Сержу. Неужели он все эти годы провел в вентиляции?

— Вероятно, — сказал я. — Наверное, Дэнни только что его нашел, вот почему он сегодня приехал.

— Это было очень глупо, да? Что я спрятал Сержа?

— Ничего глупого в этом нет, — покачал я головой. Потом нагнулся, чтобы взглянуть на Сержа с уровня глаз Эллиота. — И что мы будем с ним делать?

— Не знаю. — Эллиот искоса посмотрел на фигурку одним глазом, а потом, повернув голову, другим. — Может, поставим Сержа в музее? Если я передумаю, мы его заберем. По крайней мере, теперь я буду знать, где он находится…

Наш музей — всего лишь комната на чердаке, не слишком большая, но очень тесно заставленная стеллажами. На полках сотни и сотни игрушек: куклы, трубы-барабаны, завидный ассортимент оружия, настольные игры и головоломки, деревянные домики с меблировкой и разнокалиберные пластиковые автомобили. Еще у нас есть галстуки, шляпы и носовые платки, расшитые вручную жилеты и легкие шелковые шарфики, старые семейные фотографии и пейзажи, любительски написанные темперой на картонках, маленькие записные книжечки в натуральной коже и большие детские книжки с яркими картинками. Все, что хранится в этой комнате, было когда-то оставлено кем-нибудь из посетителей для того или другого завра.

Я осторожно поднял Эллиота правой рукой и столь же аккуратно взял в левую Сержа.

— Давай мы сейчас его отнесем, и ты сам выберешь, куда его поставить.

Агнес неохотно убралась с дороги, когда я вышел из кабинета с Эллиотом и Сержем. Тут появился Слагго и подкатил к ней сладко пахнущий апельсин, и тогда она наконец сменила гнев на милость.

После полудня доктор Маргарет Паглиотти нанесла нам очередной визит. Она еще совсем молода, у нее длинные каштановые локоны и прелестные, темные и мягкие, средиземноморские глаза. Мы вместе прошлись по всему списку, по всем нашим девяноста восьми заврам. Каждого она осматривала, выслушивала, выстукивала, спрашивала, на что жалуется пациент, не чувствует ли себя слишком вялым или, напротив, возбужденным, хорошо ли спит, хватает ли еды…

Доктора Маргарет никак нельзя упрекнуть в поверхностном отношении к своим обязанностям, к тому же у нее великолепое чувство юмора, которое необходимо каждому, кто имеет дело с заврами. Когда Агнес при осмотре вдруг начинает буянить и хорохориться, доктор Маргарет быстро хватает ее за передние лапки и бесцеремонно целует в мордочку. После этого ошеломленная Агнес временно теряет дар речи и ведет себя относительно прилично.

Когда очередь дошла до Хетмана, я рассказал о его кошмарах во сне, поскольку сам он никогда об этом не заговорит, и поделился подозрением, что боли Хетмана за последние дни заметно усилились.

— Кстати, о ночных кошмарах… — Я чуть было не рассказал ей о прошлой ночи, но сразу передумал. В конце концов, это тоже человечья причуда, наподобие кофе. — Нет-нет, ничего.

Доктор Маргарет еще только ступила на порог библиотеки, как Хетман уже заговорил:

— Мой ангел прилетел! Как ваши дела, доктор?

— Как твои дела, мой старый друг? — Она склонилась над кроваткой и погладила Хетмана по голове.

— Немножечко усстал, — прошелестел он. — Немножко плохо ссплю, но я не жалуюсь. Вы здесь, доктор, и со мною снова происходит чудо, я чувсствую себя совершшенно здоровым.

Я еще не упоминал, что доктор Маргарет очаровательно краснеет?.. В тот день она обследовала Хетмана с особой тщательностью и спросила, не выписать ли обезболивающее посильнее.

— Не сстоит, — отказался Хетман. — Эти снадобья притупляют чувства, а их у меня и так немного осталоссь.

— И все-таки я выпишу рецепт и оставлю у Тома. Для начала можно попробовать полдозы. А если лекарство покажется слишком сильным, тебе не нужно его принимать.

— Благодарю васс! Ко мне приходят ангелы на земле, и потому я не тороплюссь на небеса…

Когда обход закончился, доктор Маргарет сказала, что хочет поговорить со мной, и я повел ее в свой директорский кабинет.

— Мне снова звонил тот исследователь из ТойКо, — сообщила она.

— Как, и вам тоже?.. Простите, доктор, я бы с радостью предложил немного кофе, но, увы… — Я подошел к письменному столу, взглянул на кресло и ощутил, как и давешний посетитель, что мне не хочется туда садиться. — Так или иначе, но ТойКо уже воспользовалась шансом получить у нас биоматериалы. И я не понимаю, зачем им понадобились новые образцы.

Доктор Маргарет непринужденно уселась прямо на стол и задумчиво посмотрела в окно.

— Я слышала, — сказала она наконец, — что это как-то связано с долгожительством завров. Ходят всякие слухи… Например, что правительство намеревается возобновить проект «Бессмертие».

— Замечательно, — промычал я, разглядывая потолок.

— Или это может быть нечто иное, — добавила она очень тихо, словно опасаясь, что нас могут подслушать. — Что-то такое, чего для завров вообще не планировали и вовсе от них не ожидали.

— Например? — резго спросил я.

— Я видела яйцо Бронте, — вздохнула доктор Маргарет.

Я отвернулся, подошел к окну и уставился на двор, но перед глазами у меня стояла совсем другая картина. В первый раз за много лет я вспомнил, как еще ребенком побывал в большом, роскошном универсальном магазине; мама взяла меня с собой, когда поехала за покупками в торговый центр. Доктор Маргарет чем-то неуловимо напоминает мою мать в молодости, может быть, поэтому я и вспомнил.

В отделе игрушек, в аляповато раскрашенном квадратном загончике, топталось около дюжины серых стегозавров, размером с нашего Слагго. Из четырех репродукторов на углах загончика разносилась развеселая «Песенка динозавра»: «Яр-ву, яр-ву! Яр-ву, ля-ля!..» Однако завры не выглядели такими уж веселыми, они робко прижимались друг к другу, сбиваясь в кучку, и тогда к загончику подошла продавщица и накричала на них.

— Улыбайтесь! — приказала она. — Все время улыбайтесь! Никто вас не купит, если вы не станете улыбаться!

Завры подчинились, но их улыбки больше смахивали на страдальческий оскал. А когда маленькая девочка в белокурых кудряшках и красном пальто бесцеремонно схватила одного своей липкой от сластей ручкой, на всех маленьких серых лицах одновременно возникло одинаковое выражение: ужас потери, вечная боль разлуки.

Когда моя мама заметила, что я не отвожу глаз от завров, она увела меня оттуда, очень мягко, но решительно.

— Забудь об этом, Томми, — сказала она. — Мы не можем позволить себе такую покупку. И кроме того, за завром надо ухаживать, а ты на это совершенно не способен. Помнишь, что случилось с твоей игуаной?

Первая часть ее высказывания меня не огорчила. Мои родители были честны в своей бедности и никогда не пытались обратить ее в символ какой-то особой гордыни или средство психологического шантажа. Однако вторая часть больно задела меня, потому что я любил свою игуану и заботился о ней так старательно, как только умел.

Но теперь, когда я живо припомнил сценку в отделе игрушек, меня поразил тот факт, что я (то есть мальчик Томми) проигнорировал обидные слова матери. Я взглянул на нее снизу вверх, очень серьезно и немного с сожалением, и объяснил очевидное: «Мама, я никогда не стал бы покупать одного завра! Я купил бы всех сразу, чтобы они никогда не расставались».

Мысленно повторив свои детские слова, я почувствовал определенное удовлетворение, поскольку истекшие с той поры годы показали, что прав был я, а моя мать ошибалась. Я не только способен позаботиться об одном завре, у меня их девяносто восемь, и я справляюсь один.

— Том? — Маргарет помахала рукой перед моими глазами.

— Что?.. Прошу прощения, вы что-то сказали, Маргарет?

— Да, что у меня есть еще одна причина для беспокойства.

— Какая же?

— Томас Гровертон. — Она с врачебной бесцеремонностью окинула меня испытующим взглядом. — Вы слишком много времени проводите здесь, Том. В обществе завров… И я не уверена, что это не сказывается на вашем здоровье. Я не уверена, что подобный образ жизни вообще подходит человеку.

Она смотрела на меня с таким серьезным и печальным ожиданием, как будто я уже успел разочаровать ее или обидеть, и в этот момент так сильно напоминала мою мать, что я не сразу сумел подобрать слова для ответа.

— Я счастлив здесь, Маргарет, — сказал я наконец, на миг коснувшись ее руки, — и сам не знаю, почему… Я мог бы, конечно, придумать какое-нибудь объяснение, но только все это будет неправдой. Правда в том, что здесь я среди друзей.

Маргарет нахмурилась. Ее безупречный лоб прорезали тоненькие беспокойные морщинки, а это была совсем не та картина, какую мне хотелось бы видеть. Поэтому я сразу вспомнил о необходимости пополнить запас кофе, и мы немного поговорили о достоинствах различных сортов.

После обеда немало завров собралось в гостиной, чтобы посмотреть по видео спектакль «Турандот». В перерывах между актами Аксель демонстрировал всем присутствующим, как надо правильно падать навзничь с дивана на подушку, разложенную на полу. Возможно, с несколько избыточным энтузиазмом (и-и тут подо мной разверзлась дыра! Да, да! Это дыра в пространстве и времени! Ооооо! И вот я падаю, падаю, падаю, ПАДАЮ, ПА-ДА-Ю… ААААААААААААААААААААXXXX!..).

В финале «Турандот» многие зрители присоединились к хору; не то чтобы завры знали текст наизусть, но с удовольствием выводили мелодию без слов.

В библиотеке Пять Мудрых Буддозавров надолго оккупировали стереосистему, чтобы прослушать в который раз записи Луи Армстронга. Они обожают его надорванный хриплый голос, эта музыка приводит их в состояние чистейшего восторга. В глубине души Буддозавры совершенно уверены, что великий Сачмо был одним из них: черный, победительный, радостный и печальный заврианский ангел.

Слагго, собрав вокруг себя малышей, рассказывал им сказки о древней Заврии, о героических приключениях отважных юных завров, которые вернулись на родину.

— Вы знаете, почему герои бросили все и отплыли в Заврию? — строго спросила Агнес, когда очередная сказка закончилась.

— Из-за людей! — дружно ответили ей те, которые умели говорить, поскольку все малыши успели усвоить, какой ответ наверняка устраивает Агнес.

— Из-за людей, — удовлетворенно кивнула она. — Люди! Они портят все на свете! Они испортили весь наш мир!

— ФУУУУУУУУ! — дружно выдохнули малыши, и Агнес опять довольно кивнула, дирижируя хвостом. — Фууууу, люди, фууууу!

Покоучив с мытьем посуды, я направился в библиотеку почитать вслух для Хетмана, как обещал, и пара дюжин завров последовала за мной, чтобы послушать. Хетман сам выбирает для себя книги, и теперь это был «Потоп» Генрика Сенкевича.

— Не понимаю, зачем они сюда приходят, — задумчиво сказал Чарли, когда я на минутку остановился, чтобы перевести дух; он все еще был под впечатлением от утреннего визита. — И что они думают здесь найти? Прощение? Душевное спокойствие? Не лучше ли позабыть о нас навсегда, если им хочется быть счастливыми? Я бы на их месте забыл.

— Нет, Чарли, — с трудом проговорил Хетман, борясь с одышкой. — Ты бы не забыл. Даже если восспоминания причиняют нам боль, забыть — все равно что умереть. Но ничто, живущее по-насстоящему, никогда в дейсствительноссти не желает смерти… В том и состоит мера всех вещей.

К вечеру все небо затянуло непроглядно черными тучами, и разразилась гроза. Гром и молнии выводят из равновесия даже самых разумных и рассудительных завров. Кто-то из них нервно пошутил насчет атавистической памяти о комете, погубившей динозавров. Возможно, это так, однако люди тоже не лишены подобного атавизма.

Когда приходит время сна, завры собираются в просторной спальне на втором этаже. Рассеянную и бестолковую мелюзгу приводят туда завры побольше. Самые сильные осторожно переносят кроватку Хетмана вверх по лестнице и закатывают в спальню. Я разыскиваю отставших и заблудившихся малышей под столами, креслами, диванами, на нижних полках шкафов, за кухонной мойкой и в странных закоулках, которые всегда существуют в каждом доме. Иногда, когда я уже повсюду выключил свет и лег в постель, до моих ушей доносится чей-то тихий безнадежный скулеж. Тогда я поднимаюсь, иду на звук и нахожу хнычущего малыша застрявшим где-нибудь под ванной или между книгами в библиотеке, а затем доставляю его наверх к товарищам.

Это правда, что они спят вповалку, сгрудившись в кучки, как описывает Анджей Улачек в своей поэме под названием «На острове, где динозавры живут». Крупный завр обычно лежит в середине кучки, а к нему по бокам притуляются завры поменьше. Правда ли, что все они при этом «плывут совместно в том же самом сне», как информирует нас упомянутая поэма, я точно сказать не могу.

В нашем старинном доме немало уголков, где можно чудесно поспать, но даже самые необщительные завры присоединяются к какой-нибудь группе. Тибор оставляет свой драгоценный замок, Джеральдина сворачивает нелегальную лабораторию, Бронте привозит на самокате яйцо, заботливо обернутое байковой тряпочкой. Док, Хуберт и Диоген снуют по спальне, раздавая подушки, накрывают большими одеялами сформировавшиеся кучки и ложатся последними.

Той ночью весь дом сотрясали оглушительные раскаты грома, за окнами голубовато-мертвенным светом вспыхивали слепящие разряды. Я проверил, как обстоят дела в большой спальне, прежде чем отправиться спать. Груды одеял на полу конвульсивно вздрагивали при каждой вспышке. Положив ладонь на ближайшую выпуклость, я почувствовал под одеялом непрерывную аритмичную дрожь, словно там работал старый захлебывающийся моторчик.

— Я в полном порядке, — сурово заявила Агнес из-под одеяла, но снова затряслась при звуке грома и еще тесней прижалась к Слагго. — Все в порядке, — сдавленно повторила она, — я знаю, что это всего лишь гроза.

— Меня тоже пугает сильный гром, — заметил я.

— Это глупо, глупо… Но я ничего не могу поделать!

Я отошел, чтобы не смущать Агнес своим присутствием. Чарли спал в обнимку с Рози и резко вздрагивал во сне. Трясущийся Пьеро свернулся в крошечный клубок между Бронте и Жан-Клодом. Тайрон обнял худенькой передней лапкой Альфи, который лежал неподвижно, глядя своими огромными, навсегда испуганными глазами на черные тени, которые метались по стенам и потолку при каждой ужасающей вспышке. Аксель, разумеется, не спал и сразу сел, увидев меня.

— Большая буря! — закричал он, дрожа всем телом и улыбаясь во весь зубастый рот до ушей. — Очень, очень большая буря! Все гремит, все взрывается! Бррруууууумммм! БА-БАХ! ТАРРРАРАХ!

— О-ох, ради всего святого… — простонала Агнес.

— Да, это очень большая буря, — сказал я Акселю и погладил его по голове. Я гладил его, пока он не успокоился и не устроился снова на подушке.

— Страх, — произнес внезапно Док глубоким голосом, напоминающим отдаленный раскат грома. — Это такая штука, от которой никак не избавиться.

— Да.

— Неважно, если ты вырос большим и сильным. Всегда найдется кто-то больше и сильнее тебя.

— Я знаю.

Долгий тяжелый вздох с шипением вырвался из его ноздрей и был заглушен рокотанием грома.

— Доброй тебе ночи, друг мой, — помедлив, сказал Док.

— Доброй тебе ночи, дружище.

Я вернулся в свою комнату и лег в постель, но заснуть не мог. Буря бушевала, не ослабевая, но дело было не только в громе и молниях.

Я отнюдь не суеверен, ничуть не склонен к мистике, но я часто думаю о смерти. А точнее, о том, как странно ограничен наш взгляд на жизнь. Мы знаем, что Вселенная существовала миллиарды лет до нас и будет существовать еще миллиарды лет. За все это невообразимое время есть лишь один краткий промежуток, когда перед твоими глазами внезапно распахивается маленькая форточка и тебе позволено взглянуть на мир… Но форточка почти сразу захлопывается, и едва ты его увидел…

Я ворочался с боку на бок, тяжело дыша и весь в поту, стараясь из последних сил не представлять свою последнюю минуту: буду ли я в панике кричать и плакать, когда настанет мой черед? Или сумею достойно пролепетать последнее «прости»?.. О человечьи причуды! Это такие штучки, от которых невозможно избавиться, ибо все на свете они норовят включить в себя, от самого крошечного завра до самого Господа Бога…

Но только не грозу.

Кругом гремело и грохотало все ужаснее, и мне показалось, что я слышу, как вибрирует горстка мелочи, оставленная на комоде. А потом я услышал чей-то голос из спальни завров.

Вероятно, это был Слагго или Тайрон. А может, кто-нибудь из робких завров, о ком я никогда бы не подумал, но только он (или она) пропел очень четко и ясно музыкальную фразу с дурацким словечком: ЯР-ВУ!

И еще раз: ЯР-ВУ!

К третьему «яр-ву» присоединилось несколько голосов, и уже довольно стройным хором в спальне пропели «ля-ля». Это была их старая-престарая песня, для которой их сконструировали в те далекие невинные дни, когда завры только что вышли из лабораторий. Даже самая незначительная мелодия может обладать удивительной властью, а противиться желанию, которое, по сути, встроенная необходимость, долго вообще невозможно. Завров учили петь для своих хозяев, а теперь они пели для себя.

Я слушал, как они дружно поют, невзирая на все громы и молнии, а потом присоединил свой немузыкальный голос к их слаженному хору: ЯР-ВУ, ЯР-ВУ! ЯР-ВУ, ЛЯ-ЛЯ!

Я пел с ними, пока гроза не ушла, пока не стихло вдали рокотание грома. И тогда мы все наконец спокойно заснули. Даже Аксель.

Майкл Суэнвик Мудрость Старой Земли

Джудит He-Промах была воистину лучшей. Многие до нее домогались ясности постчеловеческого мышления, и кое-кто, возможно, мог претендовать на приблизительное владение основами, но ей одной довелось постичь его в той мере, в какой обладает им обычный внепланетник.

Такое понимание не дается даром. Человеческий разум неповоротлив, едва справляется с выводами, а интегрировать их в общую картину способен еще хуже. Ему не хватает молниеносного и многогранного восприятия постчеловеческого мозга. Простейшую истину надо повторить много раз, чтобы вдолбить человеку то, что естественно и без усилий дается бороздящим космос отпрыскам человечества. Джудит выросла в Городе Полярной Звезды, где шаттлы, сбрасывая скорость, спускаются полого, дабы не повредить и без того тонкий озоновый слой, и потому с самого детства общалась исключительно с представителями новой ступени эволюции. Вполне естественно, что такая женщина повернется спиной к своему звероподобному роду-племени и станет пробивать себе дорогу наверх.

Впрочем, она все равно оставалась обезьяной, пытающейся выдать себя за философа. Сколь бы ни насиловала она свой мозг тягостными раздумьями, ей долго не давалась сокровенная мудрость постчеловечества, а именно: мысль и действие едины. Однако, раз постигнув ее, она усвоила эту истину более основательно и глубоко, чем сами новые люди. Канадка по крови, она могла черпать из запасов древней хтонической мудрости своего народа. За ее мыслью более цивилизованный разум был не в силах следовать.

Нельзя ожидать от такой женщины терпимости. Тем более — в отношении своего рода. Проклиная на чем свет стоит двух троллеподобных метисов, которые, потея, прорубали проход в буйных зарослях кудзу, она погоняла их окриками, точно кнутом.

— Свиньи, недоразвитые ублюдки, — плевалась она. — Дегенераты, жертвы инцеста! Если хотите снова вернуться домой, чтобы там трахать собак и сестричек, пошевеливайтесь!

Тварь покрупнее обернулась к ней, гневно блеснув глазами, пальцы так крепко сжали рукоять мачете, что побелели костяшки. Джудит только осклабилась, похлопав по кобуре анкха. Такое оружие землянам выдавали лишь изредка, оно было знаком внимания и уважения со стороны высших.

Тупая скотина вновь принялась за работу.

Стояла середина зимы; в эту пору участки джунглей, поглотивших среднеатлантическое побережье, проходимы. Правда, если у вас есть хороший проводник. Джудит была отличным проводником. Целой и невредимой она провела свою экспедицию в Летучие Холмы на юге Пенсильвании, а такое по плечу немногим. Нынешний клиент явился искать легендарный колокол свободы, который тщетно пытался обнаружить не один десяток экспедиций. Впрочем, это не ее дело.

Ее дело — выживание экспедиции.

Поэтому она ругала и гнала вперед дикарей, пока вдруг они не вышли на равнину из-под темной сени кустов и лиан.

Все трое мгновение стояли неподвижно, глядя на рощи и травяные холмы, укрывшие фундаменты того, что некогда было заводами или жилыми домами, бензозаправочными станциями, мукомольнями, торговым центром… Сам горизонт казался бугристым. Под каждой кочкой пряталась манящая тайна.

Почти полдень. А вышли они на закате.

Опустив на глаза компьютерные очки-бинокль, Джудит поискала в сером небе навигационные спутники. Нашла три маяка радаров. Приняв входящие сигналы, специальная программа вычислила местонахождение Джудит: менее сотни миль от Филадельфии. Они прошли больше, чем она ожидала. Эмфатичная функция высветила на карте местонахождение других членов экспедиции: трое, включая ее саму на равнине, остальные — один, потом двое, потом еще один — растянулись почти на полторы мили по вырубке. Вот это уже нехорошо.

Скверно. Совсем скверно.

— Поставьте палатки, — приказала она, опуская бинокль на ремне. — К еде не прикасаться.

Мужчины скинули на землю рюкзаки. Один, подняв над головой изотермический посох, будто копье, с силой вонзил его в землю. Всех троих окатило волной холодного воздуха. Тупоголовый радостно оскалился, открывая обломки желтых зубов.

Если она еще хоть на минуту задержится здесь, то не сможет заставить себя возвратиться в удушливые джунгли… Резко повернувшись на каблуках, Джудит поспешила назад. При ее приближении врассыпную бросились крысы, спеша исчезнуть в жаркой зеленой тени.

Первым, на кого она наткнулась, был Гарри Работай-До-Смерти. Бледный, дрожащий, он продолжал идти, ведь остановиться — значит умереть. Они разминулись без единого слова. Джудит сомневалась, что он переживет эту экспедицию. Во время их путешествия он подцепил какую-то заразу. В аптечке оставалось достаточно опиатов, чтобы хотя бы избавить его от страданий, но она их не предложила.

Полмили спустя ей встретились Лиза Дитя-Презрения и Мария Победа-Воли, они смеялись и весело болтали на ходу, однако, завидев ее, остановились и примолкли. Джудит подняла над головой анкх, тряхнула им, давая почувствовать, как аура оружия, словно наждаком, проходится по их нервам.

— Где внепланетник? — Женщины съежились от ее гнева. — Вы его бросили! Да как вы посмели! Думали, вам это сойдет с рук?

— Человек со звезд знал, что подвергает опасности остальных, — вкрадчиво объяснила Лиза, — поэтому сам попросил, чтобы мы его оставили. — Они с Марией, как и сама Джудит, были чистокровными канадками, чей генотип не пачкала зараза южных генов. С интеллектом у них все в порядке: животная хитрость, которая делала их опасно ненадежными, если переход становился особенно труден. — Он настаивал.

— Это было так благородно, — лицемерно добавила Мария.

— Я вам покажу благородство! Знаете, что случится, если вы сейчас же не отведете меня туда, где его бросили?.. — Она убрала анкх на место, но кобуру не застегнула. — Ну! — Ударами кулаков она заставила их развернуться и двинуться назад по вырубке. Приземистая мускулистая Джудит гнала их перед собой, как дворняг, которыми они, по сути, и были.

Внепланетник лежал среди сорняков, там, где его бросили. Одна нога у него была вывернута под неестественным углом. Носилки, которые соорудила для него Джудит, валялись под кустами.

Одежда у него была испачкана кровью, сетка выбилась из-под воротника. Но, несмотря на слабость, при виде Джудит он улыбнулся.

— Я знал, что вы за мной вернетесь. — Его руки вспорхнули жестом, означающим абсолютное доверие. — Поэтому старался не двигаться. Со сломанной костью вновь придется поработать. Но, уверен, вы это умеете.

— Клиенты у меня еще не умирали. — Расшнуровав накладку из двух дощечек, Джудит осторожно выпрямила ногу пострадавшего. Новые люди, большую часть жизни проводящие в микрогравитации, были значительно более хрупкими, чем их древние прародители. Кости у них легко ломались. И все же, пока она выправляла перелом, а потом снова связывала дощечки кусками нейлонового шнура, он не издал ни звука. Внепланетники умели управлять выбросом в организм эндорфинов. Осмотрев его шею на предмет клещей и мошки, она подоткнула на место москитную сетку. — Будьте поосторожнее. Тут полно скверных болезней.

— Моя иммунная система много крепче, чем вы думаете. Будь все мое тело таким же, я бы вас не задержал…

Как правило, женщины нравились ей больше мужчин. Мужчины у них все равно что тепличные растения: взбалмошные, вечно чего-то недоговаривающие, капризные, с десятком причуд, переполненные выспренными фразами… Красота статуй: сплошь скульптурные лица и мускулы, но эффект расхолаживает… Этот внепланетник, однако, был не таков. Смотрел он прямо в глаза и казался столь же надежным и прямодушным, как женщина.

— Валяясь здесь, я едва не взмолился о партии спасателей.

Джудит было решила, что он имеет в виду молитву Богу, но заметила, как его взгляд непроизвольно метнулся вверх — к облакам и спутникам за ними. Там, где людям требовались машины, внепланетники обходились точно подогнанными нейронными имплантатами.

— Они бы вам отказали. — Это Джудит знала наверняка. Ее мать Эллен Терпи-Все умерла в джунглях Висконсина, и все то время, пока ее пожирала гангрена, проклинала по открытому каналу спасателей.

— Да, конечно, одна жизнь ничто в сравнении со здоровьем планеты, — он иронично скривил губы. — И все же должен сознаться, искушение было велико.

— Положите раненого на носилки, — приказала она женщинам. — Несите осторожно. — И на квебекском диалекте, которого клиент, конечно, не понимал, добавила: — Еще раз такое выкинете, убью.

Она помедлила, давая троице скрыться из виду — ей нужно было подумать. Теоретически — она могла бы просто не позволять экспедиции растягиваться по просеке. На практике — женщинам с носилками за мужчинами не угнаться. Но если она не будет погонять метисов, те не станут работать. А зимних дней осталось не так уж много. Продвигаться быстро, только это сейчас и важно.

Ветер принес неожиданный взрыв смеха, потом наступила тишина.

Устало она двинулась следом. Не прошло и нескольких минут, как женщины позабыли и саму Джудит, и ее анкх. Она им почти завидовала. Ответственность тяжким грузом лежала на ее плечах. Джудит не смеялась с самого Гудзона.

Если верить показаниям бинокля, в Филадельфии есть склад припасов. Добравшись туда, они смогут снова перейти на полный рацион.

На опушке джунглей высились яркие грибы палаток. В одной из них умирал Работай-До-Смерти. Женщины подались с мужчинами в кусты. Даже по такой безбожной жаре и духоте они не могли или не желали сдерживать животную похоть.

Джудит сидела с внепланетником возле палатки, выкрутив изотермический посох ровно настолько, чтобы сделать сносным предвечерний зной.

— Зачем вы прибыли на Землю? — вдруг спросила она. — Здесь нет ничего, что бы стоило таких мучений. На вашем месте я бы давно повернула назад.

Долгое время внепланетник размышлял, как упростить сложные мысли, переводя их в понятные Джудит слова, но наконец сказал:

— Возьмем эволюцию. Организмы вовсе не развиваются от низших к высшим, как полагали наши предки: выползающая на сушу рыба, ее эволюция, возникновение млекопитающих, обезьян, неандертальцев и, наконец, человека. Напротив, организмы развиваются, приспосабливаясь к среде обитания. Обезьяна не может жить в океане. Человек не способен дышать жабрами. Каждый процветает в собственной нише.

Теперь возьмем постчеловечество. Наша среда обитания целиком и полностью искусственная: плавающие города, подземелья Марса, хабитаты Венеры и Юпитера. Жизнь в подобном замкнутом пространстве требует высокого уровня социальной интеграции. Вы, вероятно, могли бы выжить в такой среде — но не благоденствовать. Наша среда определена нами же, и, следовательно, в рамках этой системы мы венец эволюции.

Пока он говорил, его руки подергивались, сказывалась подавляемая потребность усиливать и разъяснять слова на вторичном эмоциональном языке жестов, каким новые люди пользовались параллельно с устным. Разумеется, внепланетник считал, что в этом языке рук и пальцев она ничего не смыслит. Джудит решила его не просвещать.

— А теперь вообразите себе существо со сверхчеловеческой силой и интеллектом, превышающим постчеловеческий. В нашей среде обитания ему пришлось бы туго. С точки зрения эволюции, такое создание выглядело бы тупиковой ветвью. Как тогда ему обрести самоосознание, как выразить себя, как понять, на что оно способно, а на что нет?

— И какое отношение это имеет к вам?

— Я хотел испытать себя, попробовать, что я могу в среде, которая не подстроена под мои сильные стороны и не потакает моим слабостям. Я хотел узнать, что я есть в естественном состоянии.

— Здесь вы естественного состояния не найдете. Мы живем в век посткатастрофы.

— Правда, — согласился он. — Естественное состояние утеряно, разбито, будто яичная скорлупа. Даже если… когда… нам наконец удастся восстановить его, собрать все осколки и склеить их воедино, оно все равно не станет естественным, а будет лишь тем, что мы сами решили поддерживать и сохранять как искусственный сад. Это будет лишь продолжение нашей культуры.

— Природа мертва, — сказала Джудит; эту идею она подхватила у других внепланетников.

Его зубы блеснули в улыбке — от радости, что она так быстро все схватывает.

— Вот именно. Даже в космосе экстремальные условия во время перелетов или освоения планет смягчены под действием наших же технологий. Думается, природа как таковая может существовать только там, куда пока не проникла наша всепожирающая культура. И все же… Здесь на Земле, в регионах, где воспрещено все, кроме простейших технологий, еще возможно страдать от боли или даже умереть… Ближе к аутентичному состоянию нам не подойти. — Он похлопал по траве возле себя. — Прошлое здесь можно потрогать руками, столетие за столетием, и можно ощутить силу земли. — Его руки непроизвольно взметнулись. «Это все так трудно, — сказали они. — Язык слов такой неуклюжий». — Боюсь, я не сумел точно выразить свои мысли.

Тут он, извинясь, улыбнулся, и Джудит увидела, насколько он устал, но все же не смогла удержаться от вопроса:

— Каково это, думать, как вы?

Этот вопрос она задавала множество раз, многим внепланетникам. И получила на него множество ответов, каждый из которых не походил на другой.

Лицо собеседника застыло.

— Лучше всего по этому поводу высказался Лао-це, — наконец ответил он. — «Путь, который можно назвать, не есть истинный путь. Имя, которое можно произнести, не есть вечное имя». Высшая мысль невыразима: мистерия, какую можно пережить, но нельзя объяснить.

Его руки и плечи передернулись странным жестом: этакое эволюционировавшее пожатие плечами. Его усталость можно было потрогать руками.

— Вам нужно отдохнуть, — сказала она, вставая. — Давайте я помогу вам добраться до палатки.

— Дорогая Джудит. И что бы я без вас делал?

В сумерках никто не заметил, как она зарделась.

К следующему закату выяснилось, что карты Джудит, пусть и были обновлены недавно, неточны. Речка с неправдоподобным названием Скукль сменила русло, оставив по себе болота, которые топографические утилиты в ее бинокле не могли отличить от твердой почвы. Две ночи экспедиция пробивалась на юг, столько раз отклоняясь к западу и возвращаясь на прежний курс, что, не окажись навигационных спутников, Джудит давно бы сбилась с дороги.

Потом зарядили дожди.

Выбора не было: внепланетника пришлось оставить. Ни он, ни Гарри Работай-до-Смерти в таких условиях передвигаться не могли. Джудит решила, что присматривать за ними будут Мария и Лиза. Она, как могла, «накачала» их, отдала запасной бинокль. После того как дождь прекратится, они должны собрать лагерь и догнать ее и метисов.

— Почему ты обращаешься с нами, как с собаками? — спросил метис, когда они снова тронулись в путь. Вода струями стекала с его пончо.

— Потому что вы не лучше собак.

Он выкатил грудь.

— Я большой и красивый. У меня хорошие мускулы. Я могу тебе дать много удовольствия.

Его товарищ делал вид, будто не слушает. Но Джудит было очевидно, что мужчины поспорили, можно ли ее соблазнить.

— Сомневаюсь.

Он оскорбленно ударил себя в грудь, и во все стороны полетели капли.

— Я такой же, как твои канадцы, ничуть не хуже!

— Да, — согласилась она, — к сожалению, это правда.

Когда дождь наконец перестал, Джудит только-только поднялась на небольшой холм, который топографические утилиты идентифицировали как один из отрогов гор Уэлш. Перед ней раскинулась панорама поросших травой и кустарником развалин двадцать первого века. Нечего утруждаться, запрашивая название города. По опыту все заброшенные города походили один на другой.

— Десять минут, — сказала она, и метисы побросали рюкзаки.

Лениво Джудит надела очки-бинокль, чтобы удостовериться, что Лиза и Мария, как было приказано, сворачивают лагерь.

И взвыла от ярости.

Оставленные Джудит очки-бинокль висели без дела на шесте одной из палаток. Хотя женщины этого не знали, запасной бинокль был завязан на основной, и через него Джудит могла следить за их действиями. Своих очков Джудит не снимала до самого лагеря.

Когда она явилась, подруги сидели у изотермического посоха, вокруг валялись обертки продовольствия и опиатов. Гарри Работай-До-Смерти лежал на земле возле женщин, его лицо с дурацкой ухмылкой смотрело в небеса. Мертв.

За пределами круга, лишь отчасти видимый в бинокль лежал внепланетник, все еще привязанный ремнями к носилкам. Похохатывая, он распевал во все горло. На наркотики женщины не поскупились.

— Слабак, — бросила внепланетнику Дитя-Презрения. — Даже не знаю, почему ты не захлебнулся под дождем. Вот оставлю тебя здесь, пока не умрешь, а потом помочусь на твой труп.

— Не стану я ждать его смерти, — задиристо объявила Победа-Воли. Она попыталась встать, но не смогла. — Через ми… через минутку!

Раскаты хохота замерли, когда в круг шагнула Джудит. Споткнувшись, остановились у нее за спиной метисы и застыли, неуверенно переводя взгляд с Джудит на женщин. Пусть тупые и недалекие, они тоже были поражены увиденным.

Наклонившись над внепланетником, Джудит отвесила ему звонкую пощечину. Тот, вздрогнув, недоуменно уставился на пластырь, который она ткнула ему прямо в лицо.

— Это детоксикатор. Он выведет из вашего организма наркотики. К несчастью, есть и побочный эффект: детоксикатор подавляет выброс эндорфина. Боюсь, будет больно.

Налепив пластырь ему на руку, она бросила метисам:

— Несите его по просеке. Я вас нагоню.

Те повиновались. Внепланетник коротко вскрикнул, когда начал действовать детоксикатор, потом снова умолк. Джудит повернулась к женщинам:

— Вы не сделали ничего из того, что я велела.

Она подняла анкх.

— А что сделала для нас ты? — гневно сжала кулаки Дитя-Презрения. — Ты выдавала нам половинную пайку, лишь бы твой любимчик ел досыта. Загнала нас до смерти. Таскай его повсюду! Ты думаешь, я дура? Я ведь не дура. Я знаю, чего тебе от него надо.

— Он клиент. Он платит.

— Да ты же для него просто безобразная обезьяна. Он скорее корову трахнет, чем тебя!

Победа-Воли повалилась на бок от смеха.

— Корова! — выдохнула она. — Чер-чертова корова! My!

Глаза Дитя-Презрения горели.

— Ты знаешь, как небесные люди называют таких, как мы с тобой? Грязные телки! Иногда они ходят в хлева за периметром Города Полярной Звезды, чтобы хорошенько поваляться в грязи. Но потом всегда моются и возвращаются в свои чистенькие хабитаты.

— My! Му-у-у!

— Вам меня не разозлить, — сказала Джудит. — Ведь вы просто животные.

— Я не животное! — Дитя-Презрения погрозила Джудит кулаком. — Я не позволю, чтобы со мной обращались, как с животным.

— Никто не винит животное в том, что оно таково, каково есть. Но никто не доверяет животному, которое показало себя ненадежным. Я дала вам второй шанс.

— Если я животное, то ты кто? А? Ты-то кто тогда, черт побери? — Лицо женщины раскраснелось от ярости. Подруга ошеломленно уставилась на нее с земли.

— Плохих животных, — процедила сквозь зубы Джудит, — нужно убивать.

Она выстрелила. Дважды.

Теперь, когда ее экспедиция настолько уменьшилась, нечего было и надеяться вернуться в Канаду пешком. Но здешние места изобиловали развалинами, фактически резервуарами химических ядов, оставшихся с тех времен, когда Землей правили люди. Если установить анкх на полную мощность, она сможет разжечь такой пожар, что в Городе Полярной Звезды взвоют сотни датчиков. Спасателям придется приехать, чтобы его остановить. Ее, разумеется, арестуют, но клиент будет жить.

Тут Джудит услышала громовой рев.

Высоко в небе возникла падающая звезда, настолько яркая, что нимб вокруг нее был черный. Прикрыв глаза от яростного света, Джудит разглядела крохотную темную точку.

Через кустарники она бежала напролом — так быстро, как только могла. Через несколько кошмарных минут она поднялась на небольшую возвышенность, где уже стояли метисы, а между ними — внепланетник. Все трое смотрели, как мягко садится на равнину шаттл, сжигая выхлопами турбин всю растительность вокруг.

— Вы все же их вызвали, — обвинила она внепланетника.

Он поглядел на нее сквозь слезы. Благодаря детоксикатору он был в сознании, чувствовал все чрезвычайно ясно и отвлечься ему было не на что. Оставалась только боль.

— Да. Мне пришлось, — Голос у него был отстраненный, все внимание он обратил внутрь себя, к имплантату, позволяющему ему переговариваться с экипажем шаттла. — Такое мучение… Вы даже представить себе не можете, каково это…

Вся ложь, с какой она прожила целую жизнь, оглушая, взвыла вдруг в голове Джудит. Ее мать умерла, не дождавшись помощи, которая тут же прибыла к этому человеку, стоило ему только позвать.

— Я только что убила двух женщин.

— Правда? — он отвел глаза. — Уверен, у вас были основания. Я сделаю так, чтобы это зарегистрировали как несчастный случай.

Помимо его воли, руки внепланетника шевельнулись, говоря: «Мелочь, пустое. Оставь все, как есть».

В боку шаттла открылся люк. Спустились изящные фигуры в белом, с белыми же аптечками первой помощи у пояса. Улыбнувшись сквозь слезы, внепланетник простер к ним руки.

Джудит отступила на шаг — в тень его пренебрежения. Теперь она просто одна из местных.

Две женщины мертвы.

И причины, почему она их убила, не имеют значения.

Запрокинув голову, она расхохоталась — свободно, от души. В это мгновение Джудит He-Промах была совершенно и полностью жива, так же жива, как и высокодуховный, не от мира сего народ, который бродит по лишенным воздуха планетам и живет в богатых и непостижимых хабитатах глубокого космоса.

В это мгновение — если бы кто-нибудь на нее посмотрел — в ней не было ничего человеческого.