«Если», 2005 № 03

Роберт Рид Дизайн с привидениями

— В уютной ванной комнате под лестницей мы поселили очаровательного мальчугана лет пяти-шести, который жил когда-то в Сассексе и умер…

— Мадам…

— …И умер во время эпидемии чумы 1348–1349 годов.

— Простите, Мадам, — пробормотал режиссер, нервно теребя свои редеющие волосы. — Тысяча извинений, но мы… Видите ли, у нас возникла еще одна проблема…

Мадам Зайн была высокой, элегантной и весьма красивой женщиной сорока с небольшим лет. Свое происхождение она вела сразу от нескольких благородных семейств, от которых ей достались изысканный аристократический акцент, матово-белая кожа, миндалевидные глаза нефритового оттенка и густые блестящие волосы, которые, несмотря на их значительную длину, она стягивала на затылке в аккуратный, тугой пучок, ставший со временем ее фирменным знаком — совсем как черная повязка адмирала Нельсона.

Сейчас Мадам с видимым усилием заставила себя прерваться и с неудовольствием посмотрела сначала на режиссера с его съемочной бригадой, затем на гордых владельцев только что отстроенного дома, почтительно внимавших ей из коридора. Мадам Зайн еще ничего не сказала, но ее раздражение было очевидным. Впрочем, неудовольствие — это еще мягко сказано. Плотно сжатые губы и слегка расширившиеся зрачки выдавали с трудом сдерживаемый гнев. Мадам разозлилась не на шутку, и было отчего. Заказ, над которым она работала уже несколько дней, оказался очень непростым, и несколько необъяснимых сбоев спровоцировали не одну вспышку раздражения Мадам. Впрочем, съемочная группа давно усвоила железное правило: пока включены камеры — или пока они выглядят включенными — их начальница постарается справиться с гневом и будет притворяться спокойной и любезной. Но как только запись закончится — тогда держись!..

— И что случилось на этот раз? — осведомилась Мадам Зайн холодно.

— Микрофоны, мэм… — почтительно доложил режиссер. — Оба микрофона неожиданно вырубились.

— И вы полагаете, что это произошло не случайно?

— Боюсь, что нет, Мадам.

— Опять этот мальчишка?… — Мадам покачала головой и повернулась к единственной работающей камере. — Выключите! — приказала она. Когда красный огонек погас, Мадам задумчиво пробормотала, ни к кому в особенности не обращаясь: — Вряд ли это он… Скорее всего, бабуля опять мутит воду.

— Понятия не имею, Мадам, — честно сказал режиссер.

Мадам Зайн с легким упреком поглядела на хозяев — молодую супружескую пару, — хотя они, скорее всего, были ни при чем. Впрочем, заниматься поиском виновных Мадам не собиралась. Она давно знала, что даже в такой деликатной области, как мир духов, большинство проблем можно быстро и эффективно устранить с помощью современных технических средств и методик.

— Увеличьте мощность сигнала и проверьте экранирование, — сказала Мадам режиссеру. — Неужели вы до сих пор не научились правильно экранировать микрофоны?

Режиссер и двое жеребцов-техников были профессионалами; они уже увеличили чувствительность и установили защиту там, где это было необходимо. Увы, Мадам Зайн была не слишком хорошо знакома с современной электроникой, поэтому любые рациональные объяснения вызывали у нее только еще более сильное раздражение. Вместе с тем было ясно, что непонятный сбой, произошедший несмотря на все их мастерство и профессиональную сноровку, указывал на что-то достаточно серьезное, например — на ошибку в проекте. Разумеется, даже ошибку в проекте можно было обнаружить и устранить, но… Ни режиссеру, ни другим членам команды не хотелось вкалывать сверхурочно. А если при этом они превысят бюджет, тогда сверхурочная работа могла оказаться еще и бесплатной.

— Попробуем изменить некоторые параметры, — туманно пообещал режиссер, с тревогой наблюдая за сошедшимися на переносице бровями Мадам. Он хорошо изучил начальницу и успел вывести техников в коридор (якобы для короткого совещания) раньше, чем разразилась гроза. Впрочем, это еще ничего не значило: гнев Мадам Зайн не остывал, сколько бы ни прошло времени.

Когда режиссер и техники вышли, Мадам повернулась к унитазу с инкрустированной золотом ручкой и крошечной лужицей ароматизированной воды на дне и некоторое время стояла неподвижно, пристально глядя в стену над бачком. Там, скрытый от посторонних глаз итальянской облицовочной плиткой, находился вмурованный в стену обломок дубовой доски, найденный в груде мусора наемными охотниками за призраками. Опутанное проводами древнее дерево было подсоединено к квантовым усилителям и резонаторам и — в полном соответствии с новым Танатологическим кодексом — снабжено личным идентификационным жетоном.

— Лучше не раздражай меня, мальчишка… — прошептала Мадам Зайн, обращаясь к стене. Затем она закрыла глаза и негромко добавила: — Учти, если что-то подобное повторится, я лично выну тебя из стены и сожгу на костре!

Студия дизайна «Привидения лимитед» была далеко не самой крупной, зато самой известной и модной и могла сама выбирать клиентов и здания, которые она оборудовала (разумеется, в соответствии с желаниями клиентов, хотя возможны были варианты). Возглавлявшая фирму на протяжении нескольких лет Мадам Зайн слыла одним из лучших в мире специалистов в этой совершенно новой области дизайна интерьеров. Она, однако, была весьма разборчива, поэтому каждый, кто подписал с фирмой соответствующий договор, мог считать себя настоящим счастливцем. Разумеется, ни в какой рекламе Мадам Зайн не нуждалась, однако практически каждый особняк, с которым она работала, каким-то таинственным образом попадал в видеосетевое шоу «Дом тысячелетия», пользовавшееся бешеной популярностью.

Том и Тина Линч отвечали всем требованиям, которые Мадам Зайн обычно предъявляла к потенциальным клиентам. Дом, который они строили, был красив и элегантен, но не слишком роскошен и не вызывал у зрителей комплекса неполноценности. Кроме того, супруги Линч были достаточно богаты и могли позволить себе заплатить за то, чтобы специально запрограммированные роботы собирали их жилище по индивидуальному проекту под руководством высококвалифицированных специалистов на глазах у миллионов зрителей. Наконец, они очень хотели приобрести в пользование несколько высококачественных привидений.

Разумеется, они обратились в «Привидения лимитед». Там им сказали, что в настоящее время у фирмы имеется возможность оформить только один дом. Как и несколько тысяч претендентов, супруги Линч написали заявление, заполнили соответствующие формы, представили справки о своем финансовом положении и стали ждать, приостановив на время строительство своего нового семейного гнездышка. Вскоре, однако, с ними связался один из младших директоров шоу. Профессионально-безличной скороговоркой он сообщил Линчам, что студия «Привидения лимитед» остановила свой выбор на другом проекте.

И действительно, в промежутке между покосившимся лодочным доком, принадлежавшим престарелому мультимиллиардеру из Кувейта, и старинной гостиницей в Джорджия-бей, студия «Привидения лимитед» планировала «оформить в средневековом стиле» (по терминологии фирмы) некий особняк в Сан-Франциско, показавшийся Мадам самым перспективным из всех имевшихся вариантов. Линчи были разочарованы; откровенно говоря, они не на шутку огорчились. Но им повезло: всего неделю спустя проект в Сан-Франциско прекратил свое существование из-за развода главных героев. Продюсеры в срочном порядке подыскивали замену, и тогда кто-то вспомнил о супругах Линч. Словом, благодаря счастливому (впрочем, для кого как) стечению обстоятельств Том и Тина оказались в первых рядах кандидатов.

— Нам хотелось бы иметь несколько призраков, — заявил Том на предварительных переговорах. — Несколько старых, милых духов…

— Мы не называем их духами, — строго сказала Мадам Зайн.

— Понимаю, — кивнул Том.

— Дело в том, — продолжала Мадам Зайн, словно не слыша, — что никаких «духов» на самом деле не существует. В своей работе мы используем проекции реальных людей, которые жили когда-то. В момент смерти их души оставляют своего рода квантовые отпечатки на каком-нибудь подходящем материальном носителе, поэтому то, с чем мы имеем дело, уместнее сравнивать с фотографией, нежели с какой-то таинственной силой или бесплотным существом. К сожалению, в подавляющем большинстве случаев обнаружить такие отпечатки с помощью обычных человеческих чувств бывает очень нелегко. Отфильтровывать и усиливать квантовую запись личности позволяет только ультрасовременное электронное оборудование.

— Я знаю, — снова сказал Том. А Тина, взяв мужа за руку, добавила:

— Мы прочли о призраках все, что только смогли найти.

— Очень предусмотрительно с вашей стороны, — промурлыкала Мадам Зайн.

Молодые супруги переглянулись. Как-никак Мадам Зайн была настоящей знаменитостью, и возражать ей они не осмеливались.

— Мы называем их «отпечатками», — с нажимом сказала Мадам Зайн.

— Не привидениями? — робко осведомилась Тина.

— Так называется наша фирма, но… Впрочем, пусть будут «привидения», коль скоро это словечко в последнее время у всех на устах. — Мадам Зайн величественно пожала плечами, давая понять, что она выше неуклюжих попыток продюсеров потрафить желаниям жаждущей острых ощущений публики. — В каком-то смысле наши подопечные действительно видения — изображения, которые можно увидеть благодаря многократному усилению квантового отпечатка. Но это ни в коем случае не духи и не души. Если здесь и есть какие-то души, то только ваши, и именно для вас я украшаю ваш дом, превращая его в настоящее произведение искусства.

Этих слов оказалось достаточно, чтобы Том и Тина радостно заулыбались.

— Кстати, об искусстве, — добавила Мадам Зайн. — Я уверена, что у вас есть собственное мнение по поводу того, что и как должно быть устроено. Должна предупредить сразу: я специализируюсь на масштабных проектах и никогда не размениваюсь на мелочи. И если вы имели в виду что-то вроде парочки умерших родственников, бряцающих цепями на заколоченном чердаке, то мне придется вас разочаровать — это не мой профиль.

Счастливые улыбки Линчей погасли.

— Впрочем, вы можете высказать ваши пожелания. — Мадам Зайн притворилась, будто сменила гнев на милость. — Возможно, вам приходилось слышать обо мне кое-какие… подробности, но по большей части эти истории не соответствуют действительности. Я открыта для любых предложений, если они своевременны и разумны… — Она слегка выделила голосом последнее слово.

Последовала непродолжительная пауза, потом Тина, нервно сглотнув, сказала:

— Моя бабушка…

— Да?… — Мадам Зайн изобразила на лице искреннюю заинтересованность.

— Точнее прабабушка, — поправилась Тина, глядя в пространство перед собой. — Она умерла… Я ее очень любила. Ба Доусон была умной, волевой женщиной. Именно она воспитала и вырастила меня, и я… Я была к ней очень привязана, а поскольку у нас самих уже трое детей, включая грудного младенца, мне бы очень хотелось…

— Поместить вашу прабабушку в детской? — предложила Мадам Зайн.

— Простите, как вы сказали?…

— Вы хотите, чтобы мы поместили вашу прабабушку в детской? — повторила Мадам Зайн.

Том слегка сжал пальцы жены.

— Извините, Мадам, — ответил он за двоих, — но мы твердо решили, что призрак… что Ба Доусон должна жить с нами.

— Вам не за что извиняться, Том, мистер Линч, — сказала Мадам Зайн уверенным, профессиональным тоном, который одновременно и внушал надежду, и давал понять, что в случае необходимости она сумеет настоять на своем. — Самая суть моей работы как раз и состоит в том, чтобы создать в доме гармоничное сообщество, гм-м… привидений. Мои люди, охотники за призраками, которым я всецело доверяю, собирают по всему миру артефакты, хранящие проекции умерших людей. С помощью современных технологий и собственных методик мы обрабатываем и усиливаем найденные отпечатки, чтобы они смогли украсить собой ваш дом и занять подобающее место в вашей повседневной жизни… Если ваша прабабушка существует в виде такого квантового отпечатка и если она впишется в общую картину, я с удовольствием включу ее в свой план.

Зачем спорить с клиентами? Шоу подчинялось строгому расписанию, а пригодные для работы проекции душ встречались исключительно редко. Иными словами, существовала очень большая вероятность того, что от прабабушки не осталось ничего, кроме пары старых фотографий или цифровых снимков, которые можно будет повесить в детской над полкой с игрушками, и считать свои обязательства выполненными.

Так или примерно так рассуждала Мадам Зайн.

— Но бабушка существует!.. — радостно воскликнула Тина и тут же смущенно хихикнула. Потом она опустила руку в сумочку и достала прозрачный пластиковый параллелепипед размером с кирпич. — Ба Доусон умерла только в позапрошлом месяце в возрасте девяносто девяти лет. Эта ловушка находилась под кроватью в больничной палате, когда бабушка…

— Квантовый туннельный поглотитель-концентратор, — пробормотала Мадам. Ничего подобного она не ожидала. Квантовый концентратор — последнее достижение современных технологий — стоил целое состояние. Кто бы мог подумать, что клиенты…

— Бабушка здесь, внутри, — сказала Тина, любовно поглаживая кирпич кончиками пальцев. — Перед самым концом она… Она всегда говорила, что хочет быть рядом с праправнуками и после смерти. Бабушка обещала, что будет присматривать за ними, помогать, воспитывать — как когда-то воспитывала меня. Я уверена, что ее общество пойдет детям на пользу. Ба Доусон — самый добрый и порядочный человек из всех, кого я когда-либо знала!

«Проклятая старуха мертва, мертва, мертва!..» — подумала Мадам Зайн.

Но ничего такого она не сказала. Мягко улыбнувшись, она кивнула и проговорила негромко:

— Что ж, в таком случае наша задача намного упрощается, не так ли?

Старомодные радиомикрофоны, спрятанные в одежде, обладали слишком малой чувствительностью, чтобы улавливать квантовые колебания, поэтому их использовали только для записи речи живых участников шоу. За тем, что происходило в доме, следили в основном новейшие цифровые камеры, установленные снаружи и соединенные с дополнительными объективами с помощью проложенных в стенах оптоволоконных кабелей. Все оборудование было давно установлено, но дело по-прежнему не клеилось. Главной проблемой неожиданно стал размещенный в ванной комнате мальчишка. Техники провозились с ним все утро, но он по-прежнему отказывался выходить из стены по сигналу, из-за чего мог пострадать зрелищный эффект всего шоу. Ничего не дало и изменение рабочих параметров резонатора, хотя теперь мощность сигнала достигла максимума.

Выслушав сбивчивый доклад режиссера, Мадам Зайн распорядилась приглушить свет и оставить ее в ванной комнате одну. Когда приказание было исполнено, она пристально уставилась на стену над бачком и сказала негромко:

— А я тебя вижу.

Разумеется, она ничего не видела, но обвести вокруг пальца пятилетнего сорванца, умершего несколько веков назад, было так же просто, как и любого другого мальчишку. Уверенный, что попался, он неохотно появился из стены. Мерцающая, одетая в лохмотья фигурка с растрепанными рыжими волосами и большими глазами со страхом взирала на мир, который, несомненно, должен был казаться мальчугану странным и чужим.

Разумеется, это не был настоящий мальчик. Это был даже не дух в полном смысле слова. В данном случае Мадам Зайн приходилось иметь дело с проекцией нервной системы, запечатлевшейся на куске половой доски в момент смерти. Что касалось внешнего облика призрака, то его вид свидетельствовал, что именно так сохранившаяся в дереве проекция нервных связей воспроизводила представления мальчугана о самом себе.

— Почему ты прячешься? — требовательно спросила Мадам. Не дождавшись ответа, она наклонилась, и ее полыхнувшие зеленым огнем глаза оказались вровень с молочно-белыми, как у снулой рыбы, глазами мальчика. — Женщина велела тебе спрятаться от меня, ведь так? — спросила Мадам Зайн на своем лучшем средневековом английском.

Мальчишка стал совсем белым, но работающие на полную мощность резонаторы не позволяли ему раствориться в воздухе.

— Это она, старуха Доусон?…

Белесые глаза мальчугана стали еще больше. Теперь они выглядели почти настоящими, материальными.

— Ты понимаешь, о ком я говорю?

Мальчик нехотя кивнул.

— Она сейчас здесь?

Призрак отрицательно покачал головой.

— Тебе нравится миссис Доусон?

Призрачное лицо отразило некое подобие недоумения.

Мадам Зайн включила спрятанный в пуговице микрофон. Через мгновение снова заработали камеры, поглощая и усиливая световое излучение, испускаемое крошечным призраком.

— Тебе нравится эта комната, мой милый?

Мальчуган посмотрел на мраморную раковину, потом на унитаз.

— Смотри!.. — сказала Мадам Зайн. С этими словами она прикоснулась к инкрустированной золотом ручке, и в фаянсовую чашу хлынул поток хрустально-чистой, ароматизированной воды.

— Я выбрала тебя из тысяч и тысяч кандидатов, — сообщила Мадам Зайн доверительным тоном. — Мне казалось, что ты лучше других подходишь для того, чтобы жить в этой великолепной комнате.

Похоже, ее слова пришлись мальчугану по вкусу. Во всяком случае, в белесых глазах призрака промелькнуло что-то похожее на воодушевление.

— Ты хороший мальчик, и твои новые родственники обязательно тебя полюбят, — продолжала Мадам Зайн. — Хочешь познакомиться со своей новой семьей?

Она — даже она! — не знала, что именно из сказанного мальчуган понял. Главное, считала Мадам, не слова, а тон. Когда разговариваешь с призраком, важно выбрать верный тон, а это она умела. Как бы там ни было, мальчик с готовностью кивнул головой и даже слегка улыбнулся, когда — в точно рассчитанный момент — дверь ванной отворилась и внутрь вошел старший сын Линчей.

— Здравствуй!.. — прошелестел призрак чуть слышно.

— Его зовут Джошуа, — представила живого мальчика Мадам Зайн.

Услышав свое имя, Джошуа улыбнулся.

Мадам посмотрела на него и чуть заметно кивнула. Джошуа набрал полную грудь воздуха и вдруг выпалил:

— Как поживает моя прапрабабушка? Ты ее видел?

Мадам Зайн сумела сдержать свой гнев и дать возможность призраку задать свой вопрос:

— Эта вода, чтобы пить?…

— Нет, — заявил живой семилетний мальчишка. — Эту воду не пьют.

— Нет?!..

— Сюда писают.

И Джошуа, ловко расстегнув штанишки, с гордостью продемонстрировал пораженному призраку, что принесли в мир несколько веков развития инженерной мысли.

Детская была закончена днем раньше.

— Не вижу, в чем проблема, — сказала Мадам Зайн, обращаясь к игрушечному медвежонку-панде, бабочкам на обоях и мобилю, представлявшему собой несколько глазастых цирковых зверушек, подвешенных на невидимых нановолоконных нитях. Прикоснувшись к кнопкам на контрольной панели, Мадам опустила и закрыла жалюзи, отсекая льющиеся в окна потоки солнечного света.

— Твоя правнучка хотела, чтобы ты стала частью моей программы и жила с ее семьей. И чтобы она могла хвастаться тобой перед своими друзьями и знакомыми…

Нет ответа.

— Бабуля!.. — негромко позвала Мадам Зайн.

В темноте возник легкий намек на движение. Мадам Зайн уловила его краешком глаза, но она была слишком опытна, чтобы смотреть на привидение в упор. Она не пошевелилась и тогда, когда ощутила на лице чье-то холодное прикосновение, зная, что это так называемый псевдохолод, вызванный кратковременным замедлением скорости движения молекул воздуха. Когда призрак отпрянул, Мадам Зайн негромко рассмеялась и сказала:

— Я не боюсь мертвецов, бабуля. И если захочу, сама могу их напугать.

Холод отступил еще дальше, Мадам Зайн медленно повернула голову и расфокусировала взгляд, чтобы рассмотреть привидение внутри возникшего в центре спальни столба холодного серебристого тумана.

Перед ней стояла молодая женщина лет тридцати.

В первый момент это заставило Мадам Зайн вздрогнуть, но она тотчас взяла себя в руки и снова рассмеялась. Бабуля Доусон выглядела настоящим пришельцем из прошлого века. На ней был совершенно кошмарный брючный костюм, длинные волосы распущены по плечам, на миловидном лице застыла угрюмая гримаса.

— Значит, вот как ты себя представляешь, — заметила Мадам Зайн. Затем она презрительно тряхнула головой и спросила: — Ну и что тебе нужно?

Легкие модуляции внутри туманного столба вызвали колебания воздуха в комнате, и Мадам Зайн услышала на удивление молодой голос — голос, умолкший почти семьдесят лет назад, который мог бы показаться приятным, если бы не звучащая в нем ненависть.

— Оставь нас в покое!

— Почему? — притворно удивилась Мадам Зайн.

— Убирайся!.. — прошипела женщина. Подняв обе руки, она придвинулась, и Мадам Зайн снова ощутила на коже прикосновение мертвящего холода.

— Меня ты не испугаешь, — повторила Мадам Зайн.

В следующее мгновение она ткнула рукой в грудь противницы и, ухмыльнувшись, сказала:

— Мое тепло гораздо опаснее для тебя, бабуля, чем твой холод — для меня. А знаешь, почему? Потому что ты материальна не более, чем пук новорожденного младенца.

Ба Доусон отступила в клубящийся туман. На мгновение она исчезла, потом снова появилась.

— Знаешь, кем я была раньше, бабуля? До того как стала Мадам Зайн?…

Лицо женщины сделалось плотным, почти осязаемым, зато все остальное тело истончилось до прозрачности, став почти неразличимым в серебристом тумане.

— Я была археологом, бабуля. Доктор гуманитарных наук. Синди Зайн к твоим услугам… — Мадам отвесила шутовской поклон, рассмеялась и небрежно взмахнула рукой. — Впрочем, это было давно, когда я была молода, — добавила она с легкой сентиментальной ноткой. — Когда новые квантовые технологии только появились, я разыскивала органические артефакты, хранящие проекции умерших, и изучала по ним внешний облик людей прошлого. Потом, когда резонаторы стали мрщнее и дешевле, я научилась «оживлять» отпечатки. Разумеется, существовали естественные ограничения… Человеческий мозг слишком сложен, поэтому то, что остается после него на материальных носителях, напоминает просто… просто отпечаток грязной руки, да. — Мадам Зайн подняла вверх ладонь. — Вот что ты такое, бабуля! Просто смазанный отпечаток руки. Разумеется, в поглотителе, который любимая правнучка тайком засунула тебе под матрац, полным-полно разных полезных сведений, знаний и прочего. Я допускаю даже, что благодаря достижениям современной технологии ты сохранилась лучше, чем многие, но даже несмотря на это, ты просто горстка квантовой пыли, едва различимый след на вечности, который со временем поблекнет и исчезнет…

Говоря все это, Мадам Зайн внимательно изучала свою противницу. Несомненно, в молодости миссис Доусон была очень хороша собой. Даже сейчас, когда она представляла собой просто информационный набор бесплодных желаний и тщетных стремлений, ее очаровательное лицо казалось решительным и умным, а взгляд — уверенным.

— Да… — прошептала Ба Доусон. — Я знаю, кем ты была… раньше. Знаю…

— Несколько лет назад, — продолжала Мадам Зайн, — мне в голову пришла замечательная идея. Я обнаружила на рынке никем не занятую нишу, где я могла добиться блестящих успехов. Когда ты была жива, женщинам не приходилось заботиться о том, чтобы заработать себе на жизнь. Теперь не так. Лично мне всегда приходилось много и тяжело работать, чтобы не умереть с голода. Разумеется, у меня было много соперников, завистников, просто врагов, но я сумела с ними разобраться. Сумею разобраться и с тобой.

Призрак смотрел на нее и молчал, но во взгляде молодой женщины читалась неприкрытая насмешка.

— Мне наплевать, что ты обо мне думаешь, старуха, — резко сказала Мадам Зайн. — Я пришла, чтобы предупредить тебя: если утренняя история повторится еще раз… или если кто-то из призраков вдруг вздумает бунтовать, я лично выдеру из стены твою ловушку-концентратор и закопаю на заднем дворе… Будешь лежать там, пока мы не закончим. Тебе понятно?…

Привидение заколебалось, задрожало. Рот молодой женщины открылся и закрылся, но звук донесся будто со всех сторон сразу.

— Теперь мне понятно…

— Точно ли?…

Но Ба Доусон не ответила. Стремительно приблизившись, она погрузила правую руку глубоко в грудь Мадам Зайн, хотя горячая кровь и мускулы должны были обжигать ее, как огненная печь. Рискуя собственным призрачным существованием, Ба Доусон проникала все глубже и глубже в живую плоть, пока у Мадам не потемнело в глазах. Чувствуя, как сжимается в ледяных тисках холода ее сердце, Мадам Зайн невольно ахнула, и изо рта ее вырвалось облачко редкого пара — вырвалось и растаяло в сумраке детской.

Угроза, по-видимому, возымела свое действие. Во всяком случае до конца дня больше не случилось ничего экстраординарного. Созданный Мадам Зайн ансамбль функционировал практически безукоризненно. Римский легионер стоял на страже в будке у въездных ворот и выкрикивал приказы в чувствительные микрофоны цифровых камер. Дворецкий-англичанин любезно улыбался у парадных дверей, а служанка-француженка, некогда пользовавшаяся благосклонностью самого Людовика XIV, роняла в кухне ножи и звенела посудой. Помещенный в большой гостиной учитель музыки ухитрился сыграть несколько тактов бетховенской «Лунной сонаты» на детском фортепиано. В целом это была на редкость хорошо подобранная команда человеческих отпечатков, и Мадам Зайн испытывала тайную гордость при мысли о том, чего удалось добиться ей и ее работникам в столь ограниченный промежуток времени. Когда наступил вечер, она лично переключила резонаторы на максимальную мощность, добиваясь, чтобы в библиотеке появился призрак астронома XX века.

— Знаменитый открыватель десятка астероидов и комет, — сказала она в спрятанный в пуговице микрофон, представляя привидение зрителям, которым его имя все равно ничего не говорило. — Сейчас сюда придет Джошуа, сэр, — добавила она. — Он очень интересуется всем космическим. — Мадам Зайн улыбнулась зрителям и позвала: — Иди сюда, Джошуа, не бойся.

Семилетний Линч, ожидавший ее зова в коридоре, быстро вошел библиотеку.

— А я и не боюсь, — проговорил он бодро.

— Тогда поздоровайся, — подсказала Мадам Зайн.

У мальчика явно был сценический талант. Подсознательно ощущая присутствие камер — и миллионов зрителей, которые увидят его, когда запись пойдет в сетевой эфир, — он радостно улыбнулся привидению.

— Привет!.. — сказал он. — А у меня тоже есть телескоп.

Мертвый астроном, похоже, был весьма воодушевлен этой новостью.

— Хорошо… — прошелестел он.

— Он большой, — снова сказал мальчик.

— Очень хорошо, Джошуа…

Внезапно призрак почувствовал прилив сил. Включенные на полную мощность резонаторы позволяли ему выглядеть почти настоящим, не тратя ни капли собственной энергии. С любопытством, которое дремало в нем вот уже несколько десятилетий, астроном спросил:

— А какой у тебя телескоп? Трех- или пятидюймовый?

— Его диаметр пять километров, — похвастался Джошуа.

Призрачное лицо озадаченно вытянулось, но тут вперед выступила мать мальчика.

— К дню рождения Джошуа мы арендовали время на одном из лунных телескопов, — пояснила Тина Линч.

— Если захотите, — воскликнул мальчик, — я покажу вам одну из ваших комет!.. Только это будет в следующем году, когда мне исполнится восемь.

«Но я мертв, — припомнило привидение. — Мертв!»

Однако это знание нисколько его не смутило, как не смущало и большинство других «отпечатков». Астроном даже улыбнулся, по привычке разглаживая призрачными руками иллюзию мягкой плисовой куртки. Он даже хотел что-то сказать, но в последний момент заколебался. Несколько секунд астроном стоял неподвижно, словно к чему-то прислушиваясь. Потом вдруг выпрямился и повернулся к Мадам Зайн. Бледное призрачное лицо ученого приобрело зловещий багровый оттенок. С необъяснимой яростью он выкрикнул:

— Оставь их в покое, слышишь?!

Все, кто был в комнате, невольно попятились.

— Стерва! Подлая стерва! — астроном обвиняющим жестом указал на Мадам Зайн и… исчез.

— Кого он имел в виду? Кого я должна оставить в покое?!..

После чашки крепчайшего кофе кровь в ушах Мадам Зайн стучала, как паровой молот. Дыхание от переизбытка нервной энергии сделалось неглубоким и частым, а на щеках проступили два алых пятна неправильной формы. Она не была испугана (во всяком случае, сама Мадам ни за что бы в этом не призналась), однако факт оставался фактом: безобразная сцена в библиотеке в самом конце рабочего дня выбила ее из колеи.

А этого с ней не случалось уже давно.

Лампы в комнате были почти полностью погашены. Глядя в темноту, Мадам Зайн проговорила негромко, но твердо:

— Завтра я закончу. Да, я отстаю от графика уже на два дня, но кого это волнует? Тебя, во всяком случае, это волновать не будет, потому что я своими руками выну тебя из стены и раздавлю бульдозером. Ты больше не будешь мешать мне, старуха… Ты слышишь, что тебе говорят?

По комнате пронесся чуть слышный звук, похожий на легкий вздох. Повеяло холодом, потом тихий голос, звучащий ниоткуда и отовсюду, произнес:

— Он имел в виду их… всех. Я хочу, чтобы ты оставила их в покое.

— Завтра я закончу, — повторила Мадам Зайн.

— Не закончишь. Ничего у тебя не выйдет, Синди Зайн.

Но Мадам Зайн пропустила эти слова мимо ушей. В одной руке она держала титановую дисковую пилу — полностью заряженную и со снятым предохранителем. В другой руке Мадам Зайн сжимала инженерную электронную планшетку с рабочими чертежами комнаты. Сверившись с ней, она определила места, где в стенах располагались несущие опоры и были проложены высоковольтные силовые кабели. Туннельный концентратор был вмонтирован в кирпичную кладку в двух метрах справа от главного окна — на высоте, примерно соответствовавшей центру тяжести фигуры Ба Доусон, когда та была жива.

— Верни их на место, — потребовал из-под слоя штукатурки призрачный голос.

— Кого?!

— Их…

Мадам Зайн покачала головой и негромко рассмеялась.

— На какое место?

— На то место, где они лежали до тебя. Где им было хорошо…

Планшетная схема была крайне удобным инструментом. И ее, и пилу Мадам Зайн позаимствовала у одного из строительных роботов. Теперь, когда она была уверена, что правильно определила свое местоположение, Мадам достала светящийся карандаш и начертила на стене первую линию. Немного помедлив, Мадам Зайн в последний раз предупредила непокорную Ба Доусон:

— Хорошо, я не стану вырывать тебя из стены. Но ты должна пообещать, что завтра все пройдет без сучка, без задоринки.

Рядом бесшумно возникла полупрозрачная женская фигура. Холодный, тихий голос прошептал:

— Я никогда не была дурочкой, Синди… В больнице я много читала, и мне удалось узнать о тебе кое-что интересное.

Мадам Зайн пожала плечами и взяла пилу на изготовку.

— Например, я сумела разобраться в твоей глупой программе…

— Спасибо за комплимент, старуха.

— А еще я прочла статьи, которые когда-то давно ты публиковала в научных журналах.

Эти слова заставили Мадам Зайн остановиться. Недоверчиво рассмеявшись, она сказала: Ну, это вряд ли.

— Слушать голоса мертвых… Это была весьма оригинальная идея. Оригинальная и захватывающая.

— Не верю, — твердо повторила Мадам Зайн.

— Я прочла твое «интервью» с девушкой, умершей во время Эпидемии 1919 года. Какая печальная и трогательная история!..

Мадам Зайн нажала кнопку, и твердосплавный режущий диск начал со звоном раскручиваться. Одним быстрым движением Мадам пропилила в новенькой стене глубокую горизонтальную борозду.

— Как ее звали, эту несчастную?…

— Сара, — не задумавшись ни на мгновение, ответила Мадам Зайн. — Ее звали Сара…

— Сколько дней ушло у тебя на… Сколько времени ты ее расспрашивала?

— Несколько недель.

— И что случилось с бедной Сарой?

— Она умерла от испанки. Так называлась заразная болезнь, которая…

— Я имею в виду — после «интервью»? — Привидение стало ярче и плотнее. — Кому из твоих клиентов она досталась? В какой гребаный дом ты ее вставила?

«Ни в какой…»

Но Мадам Зайн промолчала. Вместо ответа она сделала в стене первый вертикальный пропил.

— Сара… Такая приятная, милая девушка… — проговорил призрак.

— Да, разговаривать с ней было приятно, — согласилась Мадам Зайн.

— Насколько я помню, тебе пришлось перенести ее в свою лабораторию, чтобы расспросить. Так?

— В те времена усилительное оборудование было слишком громоздким и тяжелым. Сара отпечаталась в ореховом паркете своей комнаты. Чтобы изучить ее, мне пришлось…

— Но когда интервью было закончено, ты вернула Сару на место, не так ли?

На стене появился второй вертикальный пропил. Правда, на этот раз на обоях остались неопрятные задиры, но Мадам Зайн это не волновало. Она знала, что роботы сумеют привести обои в порядок. Машины одинаково эффективно работают и днем, и ночью, так что к утру детская будет выглядеть как прежде. Но главное, завтра ей не придется отвечать на трудные вопросы, если, конечно, никому из хозяев не придет в голову подняться наверх, чтобы поболтать с Ба Доусон о погоде и прочей ерунде. Впрочем, даже если прабабки хватятся, что с того? На протяжении своей блестящей карьеры Мадам Зайн успешно обвела вокруг пальца не один десяток клиентов.

— Ты вернула Сару туда, где она умерла, правда?

— Да, я вернула ее домой, на то место, где я ее нашла, — резко сказала Мадам Зайн. — Сара представляла собой несколько квадратных футов паркета. Не могла же я оставить ее дом без пола? В конце концов, это был исторический памятник, и…

— Заплату можно было сделать и из нового паркета, такое случается сплошь и рядом.

Мадам Зайн подняла пилу, готовясь сделать последний горизонтальный распил. И снова что-то заставило ее промедлить.

— Моя правнучка и ее муж — милые, честные люди, — напомнило ей привидение.

Мадам промолчала.

— И я люблю их, — продолжала Ба Доусон, — но иногда они ведут себя как… как самые заурядные обыватели. Они легко поддаются веяниям моды, идут на поводу собственных капризов, и не могу сказать, чтобы я одобряла все их поступки без исключения. Еще до своей смерти я говорила им, что мне не нравится твоя программа, не нравится то, что ты делаешь…

— Потому что нельзя тревожить останки умерших, верно? В этом причина? В глупых этических нормах и правилах?

— Если мертвые хотят, чтобы их переносили с места на место, мы можем уважить их желания, — твердо сказала Ба Доусон. — Но, как правило, они не хотят. А значит, нужно оставить их там, где они есть.

Мадам Зайн снова включила пилу.

Холодная, как ледник, рука призрака легла на красную кнопку предохранителя. Как ни странно, Ба Доусон хватило физических сил, чтобы выключить мотор. Пила заглохла.

— Не лезь! — предупредила Мадам Зайн.

— Скажи мне одну вещь, — проговорило привидение. — Это Сара попросила тебя вернуть ее домой или ты сделала это по собственной инициативе?

И опять Мадам Зайн не ответила.

Ба Доусон покачала головой.

— Я так и знала! Она попросила тебя сделать это, и ты послушалась… Я права?

Мадам Зайн пожала плечами. Ей хотелось, чтобы этот жест выглядел как можно небрежнее, но обмануть Ба Доусон ей не удалось.

— Тогда я была моложе… — призналась Мадам Зайн, через силу усмехнувшись.

— Моложе и добрее. Лучше!..

Свободной рукой Мадам Зайн попыталась хлестнуть Ба Доусон по щеке. Разумеется, она не могла ударить призрак, однако тепла ее тела было вполне достаточно, чтобы рассеять в воздухе то, что имело лишь вид человека.

Ба Доусон поспешно отступила и произнесла сдавленным голосом:

— Для нас это важно, Синди. Важно, где упокоятся наши души…

Не отвечая, Мадам Зайн снова включила пилу и одним уверенным движением вогнала блестящий диск прямо в изображение бабочки-монарха на обоях. Пила легко взрезала обои и штукатурку и наткнулась на клубок проводов, ответивший яростной вспышкой лилового электрического огня.

Все камеры были выключены, поэтому никто из посторонних не видел, как Синди Зайн вошла в парадную дверь и остановилась, устремив задумчивый взгляд влажных зеленых глаз на величественную мраморную лестницу в вестибюле. Члены съемочной группы, державшиеся от нее на почтительном расстоянии, были уверены, что Мадам намерена отомстить. Но сможет ли она подняться по лестнице без посторонней помощи? Последние два дня она провела в больнице, однако этого было явно недостаточно. Каждый шаг давался ей с огромным трудом, а правая рука бессильно повисла вдоль туловища. Выглядела Мадам слабой и подавленной, да и голос ее прозвучал тихо и неуверенно, когда, судорожно сглотнув, она сказала кому-то: «Нет».

— Нет… — повторила Синди Зайн несколько мгновений спустя, ни к кому особо не обращаясь.

Режиссер ждал бури, урагана, грома и молний — если не сегодня, то позднее, когда к Мадам полностью вернутся силы. И — как бывало уже много раз — поклялся себе самой страшной клятвой, что не станет сносить унижения и подаст заявление об уходе.

Техники приготовились к худшему, однако, узнав правду, только насмешливо переглянулись. Кто бы мог подумать, что бесплотный дух сумеет одурачить саму Черную Королеву, перепрограммировав планшет-схему своими призрачными пальцами?! Оба сошлись на том, что Ба Доусон поступила весьма умно, устроив дело так, что их начальница влетела пилой прямо в разводку осветительных проводов и едва не превратилась в пепел.

Линчи тоже были здесь. Они сожалели о несчастном случае, однако виноватыми себя не считали. Больше того, в их взглядах читался вызов. В конце концов, Ба Доусон только защищалась… Можно было не сомневаться, что в случае судебного разбирательства они будут упрямо стоять на том, что их призрачная прабабка не собиралась никого убивать. Кроме того, даже если бы Мадам Зайн угораздило перерезать не обычный провод, а высоковольтный силовой кабель, центральный компьютер успел бы вовремя обнаружить замыкание и обесточить детскую.

— Где ты?… — прошептала Синди Зайн.

Никто не сомневался, что она обращается к мертвой женщине, но Синди вдруг обернулась.

— Джошуа, — позвала она с легкой улыбкой. Парализованная правая рука чуть приподнялась, тонкие белые пальцы легли на плечо мальчугана. Превозмогая боль, Синди Зайн опустилась на колени, и ее лицо оказалось на одном уровне с лицом мальчугана.

— Сделаешь для меня одну вещь, Джошуа?

Джошуа — в силу нежного возраста чуждый внутренних сомнений, неуверенности и пустячного беспокойства — с готовностью кивнул.

— Если смогу, мэм.

— Поговори от моего имени с тем мальчиком…

— С каким мальчиком?

— Который живет в ванной комнате под лестницей, — объяснила Синди. — Пойди туда прямо сейчас и позови его — к тебе он выйдет. Спроси его… — Она бросила еще один взгляд на верхнюю площадку лестницы, ведущей наверх, в детскую. — Спроси его, где бы он хотел быть?…

Перевел с английского Владимир ГРИШЕЧКИН

© Robert Reed. Designing with Souls. 2004. Публикуется с разрешения журнала «The Magazine of Fantasy & Science Fiction».

Борис Руденко Лиман

Они остались живы. Все трое. Только третий этого не знал. Третий лежал на полу авиетки, на надувном матрасике, запрокинув кверху неподвижное лицо.

Кроман нагнулся, осторожно приподнял его голову и подложил под затылок скатанную валиком куртку. Затем, сильно прихрамывая, опираясь рукой о стенку, вернулся в кресло и вновь принялся осторожно массировать поврежденное колено.

— Станция, Станция, я Разведчик-два, совершил аварийную посадку в лимане Лапранди, около десяти километров на юго-восток от Игольного мыса… Станция… — безостановочно и монотонно бормотал в микрофон Гусев.

Некоторое время Кроман бездумно слушал и смотрел на его затылок, поросший жесткими завитками черных волос, затем перевел взгляд на иллюминатор. Сквозь стекло была видна согнутая стойка крыла и близкая, неподвижная и темная вода лимана, сливающаяся с атмосферой в однообразное серое месиво уже метрах в пятидесяти от самолета.

— К черту! Бесполезно! — Гусев откинулся от передатчика и развернул кресло. Он посмотрел на Калину. — Как он?

— Как и прежде, — ответил Кроман. — В себя не приходит. В его состоянии это сейчас самое лучшее. Может, они нас слышат и просто не могут ответить?

Гусев вновь повернулся к рации, небрежно перебросил тумблер и прибавил громкость. Кабину заполнил гул и треск, неприятно ударивший Кромана по барабанным перепонкам. Он поморщился и рефлекторно поднял руки к голове, но Гусев уже отключил приемник.

— Вот что они слышат, — сказал он. — Музыка небесных сфер. Это даже не магнитная буря. Это настоящий тайфун. Ты на компас смотрел? Крутится как юла. Даже не пытайся разобрать, где юг, где север. Без толку. Вот же влипли!

Он осторожно потрогал лоб. Кожу все еще слегка саднило, но кровь уже запеклась. «Отделался легким испугом», — мысленно усмехнулся Гусев. И в самом деле, ему досталось меньше всех. В момент падения он даже не потерял сознания. Удивительно четко и подробно запечатлелось в памяти, как Калину первым страшным толчком выдрало из кресла и швырнуло спиной на аккумуляторный ящик, а потом, пока теряющий скорость самолет, судорожно дергаясь и вихляя, тащился по лиману, тело Калины, словно гуттаперчевый манекен, высоко подпрыгивало на полу после каждого нового рывка, переваливаясь с боку на бок. Отчего-то тогда, в эти короткие страшные секунды Гусев был уверен, что Калина умер. Гусев даже успел ему позавидовать, потому что тоже ждал смерти, не ведая, какой она будет — но вдруг все кончилось…

Кроман вздрогнул, прильнул к иллюминатору и отпрянул.

— Гусев, что это?

Гусев машинально схватился за кобуру, подошел и посмотрел. Метрах в двадцати от самолета, будто толкая перед собой округлый водяной бугор, под водой двигалось нечто широкое, просвечивающее грязно-серым телом сквозь тонкий слой жидкости. Гусев проводил животное равнодушным взглядом и отвернулся.

— Это блин, — сказал он.

— Что?

— Не что, а кто. Вообще-то официально его назвали илистым придонником, но мы зовем блином. Как-то с самого начала повелось… Он хоть и массивный с виду, но плоский, довольно тонкий и почти слепой. Поедает всякую мелочь в иле. Ну и его едят все кому не лень. Ты не беспокойся, он не опасен. Если случайно наткнется — даже с ног не собьет. Удерет как заяц.

— Я и не беспокоюсь, — Кроман слегка покраснел. — Просто никогда раньше не видел.

«А что ты здесь видел кроме Станции», — подумал Гусев с неожиданным раздражением, которого тут же устыдился.

— Как твоя нога? — спросил он.

— Думаю, просто сильный ушиб, — тут же ответил Кроман. — Ну, может быть, трещина. Без рентгена сказать трудно. Вообще, травмы колена одни из самых неприятных. Болезненные и долго не проходят… Как ты считаешь, связь скоро восстановится?

Гусев с досадой дернул плечом.

— Может, через два часа, может, через неделю.

— Через неделю — это плохо, — очень серьезно проговорил Кроман. — Калина может не выдержать.

— Как это «не выдержать»? — быстро и агрессивно переспросил Гусев. — Что значит «не выдержать»? Объясни, что с ним вообще?

— Пока что продолжается болевой шок, — сухо сказал Кроман голосом, похожим на скрип давно не смазанных дверных петель. — Все, что возможно в нашем положении, я сделал. За дальнейшее ручаться не могу.

Его вытянутое, грубой лепки лицо, и так на редкость малоподвижное, сейчас вообще не отражало и следа эмоций. Гусев посмотрел на эту одушевленную маску и разозлился еще больше.

— Мы с Калиной на Флоре пять лет, — плохо сдерживая раздражение, сказал он. — Почти со дня основания Станции. Ты же врач, черт возьми!

Каменная маска дрогнула.

— Извини, — мягко произнес Кроман. — Не злись. Я сам злюсь оттого, что ничего не могу здесь поделать. Перелом позвоночника — это, знаешь… Домой ему скорее надо, вот что.

— Да, — наклонил голову Гусев. — Нам всем надо…

Он встал и с некоторым усилием откинул в сторону дверцу кабины.

— Что ты собираешься делать? — спросил Кроман.

— Купаться, — буркнул Гусев и спрыгнул в воду.

Вода доходила почти до пояса, комбинезон воду не пропускал, зато и тепла не удерживал, но холода Гусев не почувствовал.

«Градусов двадцать восемь — тридцать», — определил он.

Каждый шаг по илистому, топкому дну требовал определенного усилия. Нога, казалось, проваливалась в неведомую глубину без надежды остановить падение, но в конце концов словно повисала без опоры в придонной жиже. Наверное, так же трудно ходить было бы по мягчайшим пуховым подушкам. Это неприятно, но не опасно. Как и на подушках, провалиться в лимане некуда. Шагай в любую сторону — к берегу или еще на сотню километров в океан, — все будет точно так же. Только пешком сотню километров по лиману не пройдешь. И десяти не пройти. Сил не хватит. Пять — еще куда ни шло…

На поверхность всплывали крупные пузыри, лопались, распространяя запах сероводорода, на который тут же налетела невесть откуда взявшаяся мошкара, вслед за ней из тумана спикировала стая бабочек, а завершил всеобщее пиршество промчавшийся над поверхностью летучий голландец — проглотил на лету половину стаи бабочек и вновь растворился в тумане.

Четыре года назад Лапранди ушел в лиман на катамаране в одиночку. Когда истек контрольный срок выхода на связь, начались поиски. Лапранди нашли всего в каких-то восьмистах метрах от обездвиженного судна — гидрокостюм не дал телу утонуть. Лапранди умер от истощения и усталости. Он оставил катамаран, видимо, увлекшись погоней за кем-то из обитателей лимана, и оказался настолько неосторожен, что не взял с собой маяк. Найти судно в сплошном тумане без единого ориентира он уже не смог. С тех пор любые выходы в лиман в одиночку были категорически запрещены.

За спиной Гусева шумно всплеснуло. Он обернулся, выхватывая пистолет, и замер, не окончив движения. Кроман размахивал руками в поисках равновесия на зыбком дне. Гусев шагнул к нему, поддержал за рукав.

— Ты зачем прыгнул? — грубовато спросил он. — У тебя же нога!

— Просто хочу попробовать, — сквозь зубы ответил Кроман.

Он высвободился, сделал несколько неловких шагов и встал, привалившись к фюзеляжу.

— Будто по киселю ходишь, — пожаловался он, учащенно дыша. — Запах довольно неприятный.

— Только сейчас почувствовал? — усмехнулся Гусев. — Сероводород, основа местной жизни. Это не самое страшное.

— В какой стороне земля? — поинтересовался Кроман.

— Примерно там, — Гусев махнул расслабленной рукой куда-то в туман.

— Действительно примерно, — хмыкнул Кроман. — Ну а все же?

— Да там же, там. Плюс-минус тридцать градусов. Ты же помнишь, как нас мотало, перед тем как мы ткнулись. Если бы гирокомпас не разлетелся в труху, я бы тебе ответил точнее… А ты зачем интересуешься? Неужели пешком идти собрался?

Кроман не ответил. Опираясь о фюзеляж, добрался до люка и полез обратно. Гусев обошел вокруг самолета, стукнул мимоходом кулаком по обломку кронштейна хвостового поплавка, затем тоже забрался в кабину и задвинул дверь.

В это время Кроман закатывал рукав на вялой, неживой руке Калины. Бормоча что-то себе под нос, смазал кожу ваткой и сделал укол. Избегая смотреть на беспомощное тело друга, Гусев пробрался к передатчику. Включил, послушал немного и вновь вырубил питание.

— Экономить нужно, — ответил он на вопросительный взгляд Кромана. — Иначе батареи сядут за два дня, тогда нас вообще никто не найдет.

— Два дня? — брови Кромана медленно поползли вверх.

— А ты что думаешь! Два дня — минимальная длительность здешней магнитной бури. Плюс-минус… Да черт его знает, сколько она еще продлится!

— Двух суток Калина может не выдержать, — сказал Кроман. — Нужно искать какой-то выход.

— Выход! — Гусев стукнул кулаком по панели. — Какой выход! Верхом на блине ехать, что ли?

— А можно? — спросил Кроман, и Гусев с изумлением уставился на него.

— Ты что, шутишь?

Кроман наклонил голову, аккуратно опустил и застегнул рукав на руке Калины.

— Я на Флоре всего неделю. К тому же я врач, а не… блинолог, — с обидой произнес он. — Откуда мне знать! Тогда придумай что-нибудь другое. Может быть, не стоит сидеть здесь? Может быть, нужно идти? Не всем вместе, это понятно. Мы бы с Калиной остались и подождали.

— Идти? — усмехнулся Гусев. — Куда?

— На берег, к Станции, за помощью!

Гусев тяжело вздохнул и досадливо передернул плечами.

— Не сбиться с направления в этом молоке без единого ориентира в первые же полчаса — просто чудо. Другое чудо — пройти десять километров пешком по лиману. Не слишком ли много чудес ты от меня требуешь?

Кроман суетливым жестом потер ладони, быстро взглянул на Гусева и отвернулся.

— Наверное, ты прав, — проговорил он. — Я все понимаю. Просто Калине действительно нужна срочная операция и…

Он замолчал и без всякой нужды принялся рыться в своей медицинской сумке, вытаскивая и пряча какие-то пузырьки, упаковки таблеток и прочую мелочь. Гусев смотрел на все эти бессмысленные движения, и лицо его медленно наливалось кровью.

— Ты думаешь, я боюсь? — спросил он. — Если думаешь — так и скажи. Только я на это плюю. Что ты знаешь о Флоре? Об этом чертовом лимане? Что? Ну, хорошо, я пойду. Значит, погибнут уже двое: Калина и я. И неизвестно, кстати, кто раньше. Ты понимаешь или нет? Зачем это тебе?

— Что ты, Гусев! — испугался Кроман. — Совсем я так не думаю. Ты меня просто неправильно понял. Я хотел лишь спросить о возможности и совсем не имел в виду ничего такого. Я действительно тут ничего не знаю…

Гусев слушал его лепет, и злость уходила, раздражение гасло. Но какой-то паршивый осадок в душе все равно оставался. Будто он и в самом деле в чем-то виноват. Что за ерунда! Он тряхнул головой, отгоняя непрошеные мысли. Калина на его месте поступил бы точно так же. Кому, как не Калине, знать, что такое лиман Лапранди…

Мягкий толчок качнул самолет, раздался долгий пронзительный скрежет, словно снаружи по обшивке от хвоста к носовой части двигалась огромная терка. Кроман слегка вздрогнул, но не от страха, а от неожиданности. Он забеспокоился, лишь когда увидел, как враз побледневший Гусев вырвал из кобуры пистолет, стволом провожая источник скрежета. Фюзеляж покачнулся в последний раз, и все затихло.

— Что это было?

— Это, — Гусев с шумом перевел дух. — Это, брат, самая мерзкая здешняя тварь. И наше счастье, что мы ей сегодня не понравились. Если тебе интересно, зовут ее единорог.

— Почему?

— Да просто так назвали… Вообще-то нечто вроде рогов у нее в самом деле имеется. Как ты знаешь, в лимане пищевая цепочка состоит целиком из животных. Только в самом начале несколько видов простейших водорослей. Этим биосфера лимана и уникальна. И практически все, начиная со второго-третьего звена — хищники. Все друг друга жрут. Так вот единорог — на самом верху пирамиды. Сидит, зарывшись в ил, пока не проголодается, а потом идет на охоту. Поскольку у него нет естественных врагов, он никого не боится. И всякого норовит сожрать.

— Самолет-то ему зачем жрать? — не поверил Кроман.

— Да он и сам не знает, а все равно попытаться бы мог. Но на этот раз нам повезло. Видно, сытый попался.

Гусев подошел к двери, отодвинул створку и выглянул наружу.

— Ты не боишься, что он вернется? — немного нервно спросил Кроман. — Или другой приплывет, голодный.

— Нет, — успокоил его Гусев. — Их здесь очень мало. Лиман большой, но его биоресурсы все равно ограничены. Ты не представляешь, насколько сбалансирована здешняя экология…

Он зябко передернул плечами и потер ладонями лицо.

— Кроман! Дай мне что-нибудь. Словно бы познабливает. Только простуды мне тут еще не хватало.

— Сейчас, — засуетился Кроман, полез в свою сумку, достал облатку и протянул Гусеву. — Это антибиотик. А вот еще тонизирующее.

Гусев сунул в рот таблетки, разжевал и проглотил, слегка поморщившись от горечи. Целлофановую оболочку скатал комочком и швырнул в воду. Комочек упал на гладкую поверхность воды, почти ее не потревожив. Он будет тут лежать и завтра, и послезавтра, и еще месяца четыре до начала сезона ветров. Течений в лимане не бывает. Планета не имела спутников, поэтому здесь не было и приливов с отливами. Когда миллионы лет назад в лимане зародилась жизнь, ничто не мешало ее эволюции. Гусев еще немного постоял, бездумно глядя на этот комок.

— Если бы хоть спасательный плотик был, — произнес он, не оборачиваясь, и замолчал, потому что ему показалось, что неосознанно он оправдывается неизвестно в чем.

— Что? — переспросил Кроман.

Самое плохое, что никто их искать не собирается, и в этом действительно есть вина Гусева. В Фактории их не ждут, потому что он не сообщил о вылете, намереваясь сделать это уже в полете, однако начавшаяся магнитная буря превратила его намерение в ничто. А на Станции не знают, что они не долетели. Что им могло помешать? И не узнают, прежде чем не наладится связь. Черт их дернул лететь над лиманом!

— На плотике с мотором да с нормальным запасом продуктов можно было бы рискнуть, — рассуждал он вслух. — Только говорить об этом бесполезно. Плотика-то все равно нет!

Берег в той стороне, куда он показал Кроману, отчего-то Гусев был в том уверен почти на все сто. У него отличное чувство ориентации, оно его никогда не подводило и никакая магнитная буря не способна его исказить…

— Пойми, — сказал Гусев, — одно дело — рисковать, если есть хотя бы малейший шанс. Но сейчас-то такого шанса нет. Ты мне веришь?

— Верю, — с готовностью кивнул Кроман.

Слишком уж быстро он соглашается! Гусев снова почувствовал раздражение, желание придраться и, чтобы подавить его, отвернулся к лиману.

Из тумана вынырнул летучий голландец. Едва пошевеливая полупрозрачными перепонками, стремительно промчался над поверхностью воды к самолету, в самый последний момент немыслимым образом затормозил, замер в воздухе, отпрянул с тихим аханьем, свечкой взвился вверх и исчез.

«Тоже заплутал, бедолага», — подумал Гусев без особого сочувствия.

— Эти… летучие голландцы тоже хищники? — осторожно спросил Кроман.

— Разумеется, — кивнул Гусев. — Ты не беспокойся, мы им не по зубам. У них зубов-то нет… Слушай, Кроман, ты женат?

— Нет, — удивился тот. — А что?

— Да я так просто… У Калины жена на орбитальной базе. Она тоже врач. Нина. Может, встречал?

— Не знаю. Возможно…

— Прежде она работала в Фактории. Ты как раз должен был занять ее место.

— А почему она ушла?

— У нее открылась аллергия к пыльце росянки. Ты еще увидишь, как росянка цветет. Цветы крупные, яркие. Малейший ветерок — пыльца оранжевым облаком поднимается. Тоже неплохо выглядит, если от этого чихать не начнешь. Кстати, ее с Земли привезли, посеяли возле лимана — там, где мошкары побольше. Другие растения на этой почве существовать, в принципе, не могут. Гумуса маловато. Она не только прижилась, но и здорово мутировала, а потом как бы сбежала от экспериментаторов и расселилась на плато, о чем теперь стыдливо умалчивают. Сейчас все напряженно думают, что с ней делать: оставить или истребить. Собственных растений суши тут ведь пока нет. Когда закончили строить Станцию, на нижнем плато настоящие заросли образовались. Говорят, планету в конце концов решили назвать Флорой именно из-за этих цветов. Интересно, что аллергия на пыльцу проявляется не сразу. На второй, а то и третий сезон. Но потом уже не отвязывается, и никакие твои таблетки помочь не могут. Вот и у Нины так было. Калина по ней сильно скучал, — он поспешно поправился, — …скучает.

— Мне кажется, я ее помню, — сказал Кроман, тоже отчего-то чересчур торопливо. — Такая худенькая блондинка, верно? Очень симпатичная… и хороший специалист.

Гусев снова отвернулся к лиману.

«Словно стеной из ваты нас обнесли», — подумал он.

Взгляд его случайно упал на обрывок целлофана. Несколько секунд он смотрел на него, прежде чем ощутил какое-то несоответствие.

— …На базе она заведует карантинным отделением, да? — спросил Кроман.

— Да-да, — машинально ответил Гусев и внезапно понял причину.

Обрывок переместился от того места, куда он его бросил, левее сантиметров на тридцать. Такого не могло, не должно было быть, в принципе, но ошибиться Гусев не мог.

— Почему? — услышал он удивленный возглас Кромана и обернулся.

— Что?

— Ты сказал: «не может быть». А мне все же кажется, что аллергия к этой пыльце излечима. Принцип тот же. Выделить агрессивный белок и создать противоядие…

Гусев никак не мог понять, о чем идет речь.

— Возможно, — пробормотал он и еще раз посмотрел на кусочек целлофана, убедившись, что за последнюю минуту обрывок переместился еще дальше.

— Странно, что этим никто всерьез не занимался, — озабоченно проговорил Кроман. — Пожалуй, я займусь этим в первую очередь.

Гусев глядел то на него, то на проклятый комок целлофана и чувствовал, как внутри разливается жгучий холод. Он резко шагнул к передатчику, включил, повернув до отказа регулятор громкости. Кабину заполнил оглушительный грохот атмосферных разрядов. Кроман протестующе замахал руками и зажал уши. Гусев отключил питание и осторожно вернулся к двери. Клочок обертки медленно уплывал под крыло самолета. Еще минута, и он окончательно скроется из виду. Эту минуту Гусев следил за ним, не отрываясь.

— Слушай, Кроман, — Гусев старался, чтобы его голос звучал как можно спокойней и естественней. — А ты по дну идти сможешь, если очень постараешься?

— Почему ты спрашиваешь? — удивился врач.

— Да так, просчитываю разные варианты… Если, например, мы Калину потащим на надувном матрасе. Матрас его выдержит?

— Ну конечно, выдержит! — воскликнул Кроман и тут же увял. — Ты понимаешь, Гусев, у меня, наверное, не получится. Вообще-то я уже об этом подумал, когда пробовал походить возле самолета. Нога здорово болит, я просто боюсь, что очень быстро выбьюсь из сил. И тогда толку от меня никакого… Но почему все же ты спрашиваешь? Ты же сам говорил, что без ориентиров в этом тумане можно мгновенно сбиться с направления.

— Не собьюсь, — быстро проговорил Гусев и осекся, покосился на Кромана, но тот ничего такого не заметил. — Ориентир можно создать, — Гусев отвернулся в сторону, словно бы размышляя. На самом деле ему просто не хотелось сейчас смотреть в лицо Кромана. — Звуковой ориентир не хуже иного. Предположим, что каждые пятнадцать минут от самолета будет раздаваться выстрел…

— Так это же здорово! — мгновенно сообразил Кроман. — Слушай, я был уверен, что ты что-нибудь обязательно придумаешь.

— Я просто рассуждаю, — теперь Гусев еще тщательнее следил за интонацией. — Допустим, ты будешь стрелять каждые четверть часа. Выстрелы послужат мне ориентиром, я буду слышать их километра три-четыре, может, и больше. А дальше — ну, полагаю, твердо взяв направление, я с него уже не собьюсь. К тому же я не считаю, что берег от нас дальше чем в пяти километрах. Ты будешь продолжать стрелять, и если я начну кружить, звуки выстрелов вновь помогут мне сориентироваться и вернуться. Впрочем, это только теория.

— Почему?! — горячо возразил Кроман. — Все действительно выглядит логично. Но все же мне отчего-то кажется, что риск слишком велик.

— Это потому, что ты в лимане впервые, — хмыкнул Гусев. — А я тут пять лет плюхаюсь, как…

Он будто ненароком выглянул из кабины. Обрывок уже появился с другой стороны крыла.

— Ты действительно уверен? — с большим сомнением спросил Кроман.

— Процентов на девяносто, — в этот момент Гусев не лукавил. Это действительно было так.

— Если на самом деле… Я, конечно, не уверен, не могу советовать. Но если есть шанс… Слушай, вообще я знал, что ты обязательно что-нибудь придумаешь. Звуковой ориентир — это же прекрасное решение. Простое и гениальное.

Он смотрел на Гусева с восхищением, и от этого Гусеву становилось все более мерзко и тошно.

— Может быть, ты все-таки сможешь? — с надеждой спросил он и тут же подумал, что втроем, с Калиной, они, конечно же, не успеют. Даже если бы Кроман был полностью здоров. Ведь вода скоро уйдет.

— Я не смогу, — категорически сказал Кроман. — Не понимаю, почему ты за меня беспокоишься. Передатчиком и оружием я умею пользоваться не хуже, чем ты, мы прекрасно дождемся. Твой единорог, надеюсь, больше тут не появится.

— Ты полагаешь, я должен попробовать?

— У нас нет иного выхода. Если идти — то тебе одному. Иначе Калину не спасти. Я делаю, что могу, но больше суток он не протянет. Слишком серьезная травма, ему нужна немедленная операция. Только… — он запнулся и взглянул Гусеву в глаза. — Если это из-за меня, ну… из-за того, что я сказал, то прошу тебя…

— Перестань! — воскликнул Гусев. — При чем здесь ты, что за глупости!

«Ведь это действительно единственный выход, — подумал Гусев и еще раз сказал себе: — Единственный выход!»

Кроме пистолета он взял с собой обе упаковки стимуляторов и маленькую рацию. Если что-то пойдет не так, она послужит маяком для его поисков. Впрочем, если что-то пойдет не так, найдут не Гусева, а то, что от него останется.

— Ну, ни пуха тебе, — с улыбкой сказал Кроман. — Значит, я буду палить каждые пятнадцать минут. Ты прислушивайся, не увлекайся. Следи за временем. Только со стимуляторами будь осторожней. Не более таблетки в час. Четыре выстрела — таблетка…

— Счастливо, — ответил Гусев с фальшивым подъемом. — Ждите меня обратно примерно через восемь — десять часов. А рацию включай почаще. Чем черт не шутит, может, кончится эта небесная вакханалия…

«Конечно, через восемь часов, — повторял он про себя. — Шесть часов через эту проклятую лужу. Ну, в крайнем случае семь, а там рукой подать до Станции. Успею, почему же нет!»

Зачем он так говорил? Там, на берегу, нужно еще подняться на плато, а потом пересечь каменистую равнину… За восемь часов он едва одолеет половину пути…

Гусев услышал звук выстрела и удивился тому, как скоро прошла первая четверть часа. Выстрелы не могли ему помочь. Искаженные туманом, размытые по всему объему пространства, звуки были плохим ориентиром. Однако направление он держал верно. Иногда Гусев останавливался, бросал на воду клочки бумаги и, проверяя себя, следил за их движением. Другие ориентиры ему в общем-то были не нужны.

К берегу надо идти против течения.

Пока еще оно было почти незаметным, да и понижения уровня воды Гусев не замечал. Слишком рано. У него еще оставалось в запасе немало времени.

Кроман не знал — откуда ему знать, как это начинается. А Гусев знал хорошо. Конечно, он мог бы сказать, только зачем? За пять лет это случалось трижды. На Станции все старожилы знали…

Навстречу проплыл придонник. Гусев слегка посторонился, чтобы тот не задел его мягким безглазым телом. Вот еще один и еще… Все они плыли в сторону океана. Они тоже знали, они почуяли вовремя и наверняка успеют. Летучих голландцев — тех давно уже нет, убрались загодя.

Все животные безошибочно чувствовали, что должно произойти, и убирались из теплого, полного пищи лимана в бесплодный океан. Множество этих существ погибнет от непривычных температур, глубин и нехватки пищи. Некоторые, благополучно переждав катаклизм, вернутся на прежнее место обитания, уже через какой-то год полностью восстановив численность своего рода. А некоторые не смогут вернуться и останутся в океане. Вероятно, их будет совсем немного, но они все же не погибнут, сумеют приспособиться. Лиман — колыбель, уникальная супница всего живого — произведет очередную инъекцию жизни в юный океан планеты. Потом это повторится еще и еще раз. И когда-нибудь жизнь захватит планету полностью, утвердившись на ней окончательно…

Гусев тоже намерен выжить, но для этого должен бежать в противоположном направлении. Он вовсе не стремится составить конкуренцию местным формам. Гусев просто борется за свою жизнь.

Справа метрах в тридцати раздался сильный всплеск. Из воды вылез черный горб весь в костяных наростах. Следом поднялась огромная уродливая башка, трудно заворочалась на короткой шее. Тусклые глаза уставились на Гусева, замершего в полной неподвижности. Прошло несколько секунд, растянувшихся до бесконечности. Потом монстр отвернулся, выпростал из-под брюха широкие лапы и зашлепал в сторону океана, постепенно набирая скорость.

«Ч-черт! — Гусев с трудом обрел вновь остановившееся дыхание. — Вот черт! Мог ведь и проглотить, дрянь такая. Нет, сейчас ему не до еды. Нужно спасать свою толстую шкуру. Успеет? Может, и успеет. Надо же — и про пистолет забыл. А если бы не забыл — какая разница? Все равно бы не успел вытащить…»

Пистолет на поясе скрывался в водонепроницаемой кобуре, которая на случай американской дуэли не годилась.

Звук очередного выстрела Кромана он едва услышал. Вряд ли его сейчас отделяло от самолета более километра. Туман надежно хоронит в себе звуки.

Гусев остановился, достал таблетки, разжевал сразу две.

«Осторожней со стимуляторами» — какая чушь! Десять километров по лиману не под силу пройти ни одному человеку. Тем более, за шесть-семь часов… Глотать трудно, горло от напряжения уже пересохло. Воды надо было взять побольше…

Он постоял немного, позволив себе короткую передышку, а когда вновь сделал шаг, то не смог сдержать стона от острой боли в перенапряженных мышцах. Его мотнуло в сторону, он не устоял и опустился в воду. Тут же перевернулся и начал подниматься, физически ощущая течение драгоценных секунд. Ничего, ничего, мышцы пройдут, ничего…

Это начиналось всегда совершенно одинаково. В лимане нарождалось течение. Шесть часов лиман неторопливо вытекал в океан, обнажая вязкое дно, а еще примерно через час приходила Волна.

Цунами. Обыкновенное цунами, такое же, как и на Земле, только мощнее раз в двадцать, рожденное могучим тектоническим вздохом планеты где-то в океанских глубинах. В принципе, все было ясно с самого первого раза, оно не застало людей врасплох. И толчки зарегистрировали, и с орбитальной Станции получили подтверждение. Да и лиман предупредил — на Земле все происходит точно так же, лишь масштабы разные. С побережья убрались загодя, без особой спешки перебросили оборудование на плато, поближе к Станции, а потом наблюдали фантастическое, жуткое зрелище с воздуха, словно из театральной ложи…

Он взглянул на хронометр: минуло около двух часов. Выстрелов больше не слышно — все глушит туман, все скрывает. Впрочем, туман тоже скоро уйдет… Надо проглотить еще таблетку…

Уровень воды немного понизился, теперь Гусев это заметил. Идти, правда, от того легче пока не стало. Вероятно, потому, что и течение слегка усилилось…

Его совесть должна быть чиста. Разве он не сделал все, что возможно? Разве существовал какой-либо иной выбор? Двое погибнут в любом случае, ничто не сможет их спасти. Третий — если останется с ними. Погибать из солидарности дико, глупо. Никто не вправе осудить его за то, что он не пожелал себе бездарной, совершенно бессмысленной смерти. Возможно, он должен был сказать Кроману о том, что его ждет. Но зачем? Это жестоко. Для Кромана все произойдет очень быстро. Возможно, он даже ничего не почувствует. В последние секунды он услышит гул, потом жуткий грохот, но вряд ли успеет понять его смысл. А потом все кончится…

Гусев плеснул на ходу водой в лицо. Идти стало труднее. Действительно мешает усилившееся течение или причиной служит увеличивающаяся усталость? Разжевал очередную таблетку и через две-три минуты почувствовал новый прилив сил. Он пройдет еще быстрее, чем предыдущий, но Гусев успеет одолеть около километра.

Он знал, что со стимуляторами так нельзя, только в крайнем случае. Калина — тот всегда старательно избегал разрушительного допинга, хотя доводилось ему попадать в передряги. Но для Гусева это и есть крайний случай. Если он выживет, если убежит от Волны, ничего его больше не возьмет. Калина бы его не осудил… При чем тут Калина?!

Снова мимо проплыл придонник. Прошлепал по самой поверхности. Верно, последний. Этот точно не успеет. За оставшиеся два часа безопасных мест ему не достичь. Разве осталось только два часа? И всего четыре таблетки…

Лиман мелел буквально на глазах. Казалось, только что вода омывала колени, а теперь уже она журчала, огибая ноги всего лишь чуть выше щиколоток. Идти стало намного легче. Он успеет, теперь он обязательно должен успеть. Прошло еще сколько-то времени, и Гусев увидел, что начал оставлять за собой следы — цепочку ямок, заполненных илистой жижей. Проклятое, гнусное болото! Пора принять таблетку. Последнюю…

Туман уходил, воздух становился все прозрачнее, и он наконец увидел берег. Казавшаяся неприступной стена базальта вздымалась на сотню метров над лиманом. Она защитит Гусева, если ему достанет сил на нее взобраться. И он сделает это, сделает! Весьма глупо погибать именно теперь, когда спасение так близко. Как жаль, что кончились стимуляторы…

Он карабкался по шершавым камням медленно и тяжело, пытаясь разорвать противоестественную, странную, но физически ощущаемую связь между своим хрупким телом и колоссальным, все сокрушающим валом, рожденным далеко в океане. Он оглядывался через каждый десяток метров, прикидывая пройденное расстояние, понимая при этом, что теряет драгоценные секунды, однако ничего не мог с собой поделать. Вперед! Вверх! Скорее! Здесь Волна еще сможет его достать.

Туман развеялся почти полностью. Завеса его истончилась и отступила далеко от берега. Отсюда, сверху, черное дно лимана кажется идеально ровным, словно сотворенная гигантами для неведомых целей площадь, покрытая только что раскатанным, еще горячим асфальтом. Гусев услышал далекий, постепенно нарастающий гул. Это приближалась Волна. Пока еще он не мог видеть ее, скрытую кисеей тумана, зато вдруг с невероятной отчетливостью представил беспомощный самолет на обнаженном дне и набегающую колоссальную стену воды.

Какой страшный хруст!.. Нет-нет, самолет слишком далеко, и ничего нельзя услышать, рев набегающей Волны заглушает все прочие звуки. Неужели так громко скрипят его зубы? Резкая боль стиснула сердце. Он ощутил, как страшно ослаб, ему показалось, что больше не сумеет сделать ни шагу…

Гул становился все громче и отчетливей. Гусев еще раз обернулся, замер и, преодолев спустя секунду вызванный ужасом паралич, позабыв об усталости, принялся лезть вверх с учетверенной силой и яростью.

Волна приближалась с огромной скоростью, но ее невероятные размеры делали это стремительное движение плавным и величественным. Белая пенная корона венчала ее гребень, густая зелень срединной части плавно переходила в черноту основания, вновь вскипающего грязной пеной у самой подошвы.

Гусев увидел слева, чуть выше, узкую расщелину, последним усилием подтянулся, бросил туда тело, вполз, извиваясь червем.

И пришла Волна, растворив мир в жутком грохоте. Земля, скалы, вся планета вздрогнули от удара. Гусев захлебывался в невыносимо холодной, густой влаге, цеплялся скрюченными пальцами за предательски ускользающую почву, кашлял, кричал в последнем приступе смертного страха… А потом внезапно все кончилось. Вода схлынула, он понял, что способен дышать, и услышал тишину. Волна не догнала, не смогла справиться с ним, она лишь легко коснулась его обессиленным гребнем. Гусев понял, что победил. Он выиграл, потому что остался жив.

Судорожно сведенные мышцы постепенно расслабились, и тут же на него навалилась усталость, которой невозможно было противостоять. Усталость налила чугунной тяжестью веки, шершавый неровный камень показался мягкой периной, Гусев попытался придать телу более удобное положение, но отключился раньше, чем наполовину выполнил задуманное…

Далекий стрекочущий звук вырвал его из сна, и не назойливость нового источника шума стала тому причиной, а профессиональные рефлексы. Шум вертолетных винтов пилот не спутает ни с чем. Гусев выполз из спасшей его расщелины и принялся обшаривать взглядом небо, пока еще чистое от тумана. Темную точку в небе он увидел почти сразу. Она приближалась, быстро вырастая в размерах. Со стороны океана над лиманом к берегу шел вертолет.

Неужели его уже ищут? Слишком быстро. Собственно, почему именно его. С вертолета просто увидели обломки потерпевшего крушение самолета и принялись искать оставшихся в живых… Чушь это! Никаких пригодных для идентификации обломков Волна после себя не оставляет. Но его все равно ищут. Странно, что так скоро. На Станции, разумеется, никто ничего не знает о произошедшем. И не узнает никогда. В чем его вина, если он не захотел дожидаться гибели вместе с Калиной и Кроманом? Он сделал все, чтобы их спасти. Все, что было в его силах. Он хотел, он надеялся добраться до Станции вовремя. Разве он виноват, что не успел? И, конечно же, он отправился на берег намного раньше, чем почувствовал приближение Волны. Ему просто повезло…

Гусев дернулся, ударил кулаком в камень, сдирая кожу с костяшек пальцев. Не стоит так примитивно обманывать самого себя. Хотя бы с собой нужно иногда оставаться честным.

Вертолет кружил совсем рядом. Скальный карниз скрывал его сейчас от Гусева, но машина упорно совершала круг за кругом над его головой. Ах да! Он же совершенно забыл об индивидуальном маяке. Выходит, магнитная буря кончилась? Тогда, может быть, вертолетчики успели к месту крушения самолета раньше Волны?

Гусев мотнул головой и усмехнулся. Как хочется надеяться, что ты не самый последний негодяй на этой планете.

Он расстегнул комбинезон и вытащил плоскую коробочку личной рации. Включил. Помехи все еще сохранялись, но сквозь их треск вполне отчетливо пробивался голос начальника Станции Перовского: «…с экипажем из трех человек. Ушли на Факторию сегодня утром. Связь была потеряна через сорок минут после вылета. Примите меры к обнаружению…»

Вертолет не отвечал. Скорее всего, потому, что ему нечего было ответить. Но это уже совсем не важно. Гусев снова скривил губы в ухмылке: чудес не бывает. Отыскать то, что навсегда унесено Волной, невозможно.

«…Самолет с экипажем из трех человек. Немедленно начните поиски…»

— Они до сих пор не знают, что мы вас подобрали, — сказал штурман Кроману. — Вы просто в рубашке родились, доктор. В Фактории Станцию слышно, а двусторонняя связь никак не наладится. Вот ведь странная штука!

— На Станции аппаратура гораздо мощней, — заметил пилот. — Да к тому же эта атмосферная чехарда слабеет. Услышать бы их на час раньше!..

— Это я виноват, — монотонно проговорил Кроман. — Я его погубил.

Оба — и пилот, и штурман — молча покосились на него.

— Я заставил его идти через лиман. Говорил, что Калина не выдержит. Если бы не я, Гусев сейчас был бы жив.

— Прекратите, доктор, — сухо сказал пилот. — Или вам жаль, что Калину действительно удалось спасти? Истерики нам еще не хватало! Вы-то тут при чем!

— Он говорил, что это невозможно. Я его вынудил…

— Тихо! — крикнул штурман. Он плотнее прижал рукой наушник и замер, напряженно вслушиваясь. — Я слышу маяк! Это Гусев, больше некому!

Быстро сверился с приборами, еще раз прислушался.

— Держи курс на полвторого… Так, хорошо!

Берег приближался. Кроман жадно вглядывался в каменный хаос.

«…ушел в сторону Фактории. На борту три человека. Примите меры к обнаружению…» — безостановочно твердил на аварийном канале сменивший осипшего Перовского радист.

— Минут через пять они замолчат, — заметил пилот. — Вертолет с Калиной, наверное, уже рядом со Станцией. Как он сам-то?

— Теперь все будет нормально, — ответил Кроман. — Вы успели вовремя.

Лицо штурмана вдруг сделалось озабоченным.

— Куда-то пропал сигнал, — он закрутил ручки настройки. — Только сейчас прекрасно слышал, совсем рядом. Странно!

— Опять помехи?

Штурман отрицательно помотал головой.

— Помехи ни при чем. Просто пропал сигнал. Не понимаю… Давай спускайся, это где-то здесь. Надо искать.

Вертолет опустился на ровную площадку почти на краю обрыва. Не дожидаясь остановки двигателя, Кроман распахнул дверцу, выпрыгнул и присел, охнув от боли.

— Куда вы с ногой-то! — крикнул штурман. Кроман только отмахнулся.

— Да вы успокойтесь, — сказал пилот, спрыгнув следом. — Мало ли что с рацией могло случиться. Я считаю, если уж везет — то до конца. Разве не чудо, что мы вас чуть не из-под самой Волны успели вытащить? А Гусев, если сюда сумел добраться — будет жив, вот увидите. Он вообще везучий. Надо же решиться идти по лиману без малейшего ориентира. Чутье у него, как не знаю, у кого. Я бы тут же закружился.

— Когда отлив начался, не закружился бы, — возразил штурман. — Шел бы против течения до самого берега.

— Он же не в отлив пошел, — возмутился пилот. — Гусев раньше вышел. Что толку идти, если отлив начался? До Станции часов двенадцать пути. Гусев не мальчишка, он прекрасно это понимал.

— Ну, не знаю, — неопределенно пробормотал штурман.

— Да ты что! — начал сердиться пилот. — Не хочешь ли ты сказать, что он удрал? Да ты его действительно не знаешь. Если бы он понял про Волну, он бы на себе и Калину поволок, и доктора. Пусть без малейшей надежды, но только так! Ты еще молодой, а мы с ним тут почти с самого начала…

— Идемте искать, — перебил его Кроман.

Прихрамывая, но довольно бойко он начал спускаться по расщелине.

— А вы там посмотрите, — крикнул он, показывая правее от обрыва.

Гусев аккуратно отделил батарею от рации и бросил на землю. Вертолет прошел чуть левее от него и скрылся за скалами. Теперь, без маяка, его обнаружат не так быстро.

Сердце снова сжала острая боль. Такое впечатление, что вдруг онемела вся левая половина тела. Ерунда, пройдет. Самое главное — он остался жив. Что еще нужно? Один из трех. Один или никого… Глупая арифметика… Кто-то должен будет рассказать Нине, как умер Калина. Только не Гусев, он этого просто не сумеет сделать.

Калина сейчас вполне мог оказаться на месте Гусева. А Гусев — на месте Калины. Это же только случай…

Тарахтение вертолета смолкло, и Гусев не заметил, в какой именно момент это произошло. Улетел? Вряд ли. Видимо, сел где-то рядом. Теперь его будут искать, пока не обнаружат. Хоть землетрясение, хоть вулкан вдруг откроется. Интересно, а если действительно вулкан, будут продолжать поиски или нет?

Новый приступ боли в груди вырвал у него короткий стон. Подумал равнодушно: искать, конечно, будут и обязательно найдут. Его, разумеется, не станут ни в чем упрекать, не назовут ни предателем, ни трусом. Даже Нина признает, что у Гусева не оставалось иного выхода. Но два и два может сложить даже ребенок. И результат этого нехитрого действия будут знать все. И всегда! Нет, найти его они не должны!

Пальцы отчего-то теряли чувствительность, и Гусеву понадобилось немалое усилие, чтобы вытащить из водонепроницаемой кобуры пистолет и оттянуть затвор. Как трудно стало дышать! Он повернул оружие к себе и заглянул в черный кружок ствола.

Нет, себе в лицо он стрелять не станет. Лучше в сердце… Он опустил ствол ниже. Осталось лишь шевельнуть указательным пальцем. Он так и хотел сделать, как вдруг обнаружил, что больше не ощущает ни пальца, ни руки, словно их вовсе нет. Гусев был не удивлен, а раздосадован. Это нужно немедленно исправить. Он потянулся левой рукой, чтобы перехватить пистолет, но не успел. Боль в груди скачком рванулась к пределу того, что человек способен вытерпеть, и легко его преодолела. Оранжевая вспышка сопроводила этот прыжок, а потом наступила темнота.

Мелкие камни катились из-под ботинок вниз. Кроман как мог старался не нагружать больную ногу, но удавалось это плохо, колено то и дело отзывалось болью, Кроман морщился и ругался вполголоса.

— Гусев, ты где? — крикнул Кроман и услышал, как где-то за скалой словно эхом отозвался пилот: — Ты где, Гусев?!

Кроман в очередной раз споткнулся, охнул, взмахнул руками в поисках равновесия и в этот момент увидел ноги Гусева, высовывавшиеся из-за камня.

— Гусев! — тихо сказал Кроман. — Ты меня слышишь?

Гусев сидел, привалившись спиной к скале и уронив голову на грудь. Скрюченная рука с зажатым в ней пистолетом лежала на коленях. Кроман осторожно тронул его за плечо.

— Гусев!

Тело медленно повалилось на бок, и по тому, как это произошло, Кроман понял, что Гусев мертв.

«Как странно направлен пистолет, — подумал Кроман. — Будто собирался выстрелить себе в сердце, да не успел».

Взгляд наткнулся на коробочку рации. Рядом с ней лежала батарея.

— …Волна поработала, — услышал Кроман правее и ниже голос пилота, ослабленный расстоянием. — Там бы он просто не смог удержаться. Нужно выше искать…

Он поднял рацию, повертел, осматривая, потом аккуратно вставил на место батарею.

«…модуль опустится примерно через полчаса, — услышал он. — Калина должен быть готов к транспортировке… Как там остальные? Все нормально? Ладно, я понял, до связи…»

Рация Гусева была в полном порядке. Зачем он ее отключил?

«Как странно он держит пистолет», — снова пронеслась мысль.

Он осторожно вытащил из руки Гусева оружие.

— Кроман! — крикнул штурман где-то совсем неподалеку. — Вы что молчите? Вы меня слышите?

Кроман вздрогнул, испуганно оглянулся.

— Вы где, Кроман? — позвал штурман еще ближе.

Кроман торопливо сунул пистолет в щель между обломками базальта, затем снова отделил от рации батарею и запихнул туда же.

— Я здесь! — отозвался он наконец. — Идите сюда! Я его нашел!

Он успел швырнуть в щель несколько пригоршней жидкой грязи и кое-как обтереть руки, прежде чем появился штурман.

— Гусев! Что с ним? Он ранен? — воскликнул штурман, шагнул ближе и все понял. — Что с ним? — тихо повторил он.

— Он не ранен, — тихо ответил Кроман. Это сердце… скорее всего, не выдержало сердце. Он взял с собой весь запас стимуляторов. Я его предупреждал…

Негромко ахнул подошедший пилот. Наклонился, коснулся шеи Гусева и медленно отвел руку.

— Как же так? — сказал он. — Как мы могли опоздать?

Штурман поднял и теперь вертел в руках рацию.

— Что у него с рацией-то случилось? Я же ясно слышал его маяк! А батарея куда делась?

— Наверное, он выбросил ее, когда понял, что питание вышло из строя, — сказал Кроман.

— Как же мы не успели, — горько произнес пилот. — Я же так спешил!

— Да-да, — не расслышал Кроман. — Он очень торопился…

Владислав Силин «Нагльфар»

Пустая Нора встретила Завацкого тишиной и покоем. Где-то капала вода и тихо шуршал песок. Земля осталась далеко позади — со всеми дрязгами, интриганством теиров, тупоумием господ рыцарей.

— Привал, — скомандовал сам себе Завацкий. — Господин детектив чревоугодничать изволят.

Сбросил с плеч рюкзак, расстелил на песке одеяло. Горячий чай задымился в стаканчике термоса, распространяя вокруг себя приторный аромат роз. — Ну-с, — пробормотал путешественник, — станем сибаритствовать. Что же нам положила любезная Марфуша?…

Зашуршала оберточная бумага. Появились стопка бутербродов с монашеским сыром и два помидора, пластиковая коробочка с салатом.

О, видел бы его в этот момент господин вице-магистр: как бы скривилось лицо орденского сноба! Какое мнение составил бы он о детективе!..

Что делать, кому нравится попадья, а кому — свиной хрящик. Денис Завацкий, потомственный теир-псионик на службе Ордена, и сам терпеть не мог плебеев, которые пьют ароматизированные чаи. «Розу Иштар» навязала ему пифия — та самая Марфуша, что собирала рюкзак.

У предсказательниц свои резоны. Какими бы глупыми ни казались вам их слова — лучше не спорить.

Денис достал из рюкзака ноутбук. Орденские насмешники окрестили его Абу — в честь Абулафии из «Маятника Фуко». Ходили слухи, что Абу разумен, но Завацкий точно знал — интеллекта в этой коробке не больше, чем в банке из-под сардин.

Щелкнула крышка компьютера, и огоньки на панели эфиролинка тревожно заметались. Абу паниковал. С его точки зрения, Земля исчезла, а с нею пропали незримые цепочки, связывающие людей в единое целое. Денис оказался вне общества, вне его информационных банков и следящих структур.

Детектив завтракал в межпланетном пространстве. Пустая Нора, которой он шел, соединяла Соль и Землю — два разных мира. С точки зрения стороннего наблюдателя, Дениса попросту не существовало.

Завацкий налил себе еще чаю и достал из рюкзака конверт. Тот самый, что вице-магистр передал ему утром с условием вскрыть в Пустой Норе.

Кроме письма в пакете были мини-диск и бронзовая пайцза — допуск на работу с документами Ордена. Денис пайцзу спрятал и принялся изучать содержимое мини-диска.

Первым в списке файлов значилось письмо от Ландмейстера Соль.

Место после запятой оставалось пустым. Ландмейстерам не положено имен, есть лишь титул.

Кроме письма на диске хранились информационные файлы о земле Соль. Составленные предельно безобразно, в чем Денис вскоре убедился.

«Соль. Длительность года: 365 земных суток. Длительность суток: 24 земных часа. Предположительная масса планеты… Предположительный радиус орбиты… Тип звезды…»

Щелк. Щелк. Страницы никому не нужных сведений…

Никто не видел Соль из космоса. И не увидит. Мечта о звездах навсегда останется мечтой, мифом. Будут ржаветь на космодромах «Шаттлы» и «Энергии» — потому что в них исчезла надобность. Земляне отдали первородство за чечевичную похлебку, за Пустые Норы — подарок чужаков.

Норы ведут в миры. Именно миры — не планеты. Над ними не властна человеческая физика, само понятие «наука» теряет смысл.

На что похож мир, в котором радиус кривизны равен бесконечности? А земля, в которой местный князь способен достать звезду с неба?

На старых картах поверх Соль красовалась бы надпись «Terra Incognita». Тип правления, устройство общества, даже анатомия местных жителей — всё держалось в секрете. Интересно, почему?…

«Общество Соль сковано множеством табу и предрассудков. С точки зрения землян, во многих обычаях сольо отсутствует логика».

Ниже располагались три индиговые буквы: НСМ. Денис навел на них курсор, и стрелочка превратилась в любопытный глаз.

Гиперссылка. Досадная мелочь. На Земле можно щелкнуть мышью и прочесть, что значат эти три проклятые буквы. Или же выяснить, что доступ закрыт, потому что бронзовой пайцзы недостаточно.

Над ссылкой услужливо всплыло крохотное окошко подсказки со словами «Наведённый синдром Марвина». Денис отложил ноутбук и задумался.

…Год в каждом из подаренных миров длится триста шестьдесят пять суток. В сутках — двадцать четыре часа. Обитатели земель — обязательно гуманоиды. Случайно ли это? Или же мы — слепцы, ощупывающие слона? Слон — это веревка, столб, простыня… Быть может, вместо слона мы ощупываем чудовище? Чудо-юдо рыбу-кита?

НСМ. Наведенный синдром Марвина.

Уж не тот ли это Марвин, что у Шекли в «Обмене разумов»? Который видел ковбоев вместо инопланетных жуков, потому что его ум устал от вселенских чудес?

Завацкий выключил Абу и принялся складывать одеяло.

Память народная зла, попасть в анекдоты очень легко. Еще римские плебеи обожали незатейливые истории вроде «Пошел ликтор в баню, а там — одни варвары…»

— Ознакомьдесь, господин Забацкий: список запрещенных к провозу добаров. Незарегистриробанное оружие, наркотики, балюта?…

Свято место пусто не бывает. Ушли в прошлое гибэдэдэшники и новые русские, явились привратники. С тем же нарочитым тупоумием и легкими деньгами… которые вовсе не легкие — потому что рождаются из крови и грязи. Защищать Норы от вторжения своих и чужих бандитов — страшная судьба. Туннели, связывающие Землю с другими мирами, очень уязвимы. Кто знает, что таится на той стороне?…

От коннетабля несет застарелым потом и речным илом. А еще он носит власяницу. Гарнизоны Пустых Нор формируются из религиозных фанатиков. Сами привратники говорят так: коль пути на Землю нет, одна дорожка остается — в святые.

— Рюкзак положите на сдол. Бод дак, да.

Автоматчики у стены глядят на Завацкого волками. В который раз Денис пожалел, что одет не по форме. Будь на нем не халат и тюбетейка — последний писк самарской моды, — а форменный звездчатый балахон, беседа прошла бы не в пример легче. К орденским магам привратники относятся с почтением, а вот туристов не уважают.

— Ничего запрещенного не везу, — ответил Завацкий. — Хотя постойте… Одеколон?… Тут правильно написано?

— Бсе одеколоны, лосьоны, — подтвердил коннетабль. — Без разгоборов!

Изможденное существо в бледно-зеленом халате выскользнуло из-за решетки и схватило рюкзак. Нехитрый скарб теира оказался на столе. Существо осматривало каждую вещь, чуть ли не обнюхивая.

Почему-то Денис смутился. Женщина! Коротко стриженная, мужеподобная, с таким же звериным выражением на лице, что и у кнехтов-автоматчиков. Смотреть на нее было тягостно, словно на калеку-ребенка.

Бесцеремонно переворошив вещи, рыцаревна отложила в сторону пену для бритья, лосьон и набор по уходу за компьютером. Термос ее озадачил. Она пощелкала ногтем по лаковому боку, а затем отдала Денису.

— Пройдите за решетку, пожалуйста, — сказала она. — Там вас ждет контроль теиров. Заодно выдадим маску Марвина. К этому, — привратница обвела рукой кучку вещей на столе, — мы претензий не имеем.

Мытарства детектива продолжались. Его заставили раздеться, а затем тщательно обыскали. Как есть — голышом, с термосом в обнимку — Денис вышел в карантинное отделение.

Там ожидал новый сюрприз: за казенным столом сидела теириня. Изможденная, косенькая, с тусклыми больными волосами, выпученными глазками и зобом. На вид ей можно было дать лет двадцать пять — тридцать, но взгляд… Взгляд принадлежал старухе-великомученице, какими их изображали на древних православных иконах.

— Цель прибытия, брат? — осведомилась она.

— Перед вами бумаги. Там все написано.

— Вижу. Денис Завацкий, теир восьмой ступени. Детектив. — Женщина протянула руку. — Подай-ка сюда термос, брат.

Развязность новообретенной родственницы поражала. Зябко ежась, Денис подошел к столу и протянул термос. Привратница с серьезным видом поводила над ним ладонями, что-то пошептала и вернула обратно.

— Одежда и вещи там, — кивнула она в сторону коридора. — Привратники благословляют твой путь, брат теир.

— Хорошо. Спасибо. — Денис повернулся, чтобы идти.

— Маску не забудь.

— Ага, хорошо… Какую маску?

Теириня не ответила. Денис подивился простоте привратничьего этикета и вышел в коридор. Одежда и вещи лежали на столе возле караулки — там, где он их оставил. Едва детектив оделся, его окликнул женский голос:

— Господин Завацкий?…

Женщина в зеленом халате выглянула из караулки.

— Господин Завацкий, пройдите в караульное помещение, пожалуйста.

Тут-то детективу на собственной шкуре пришлось уяснить, что беды бывают двух степеней. Сравнительной и превосходной.

— Что это?… — Денис ткнул пальцем в миску.

— Энэсэм, — коротко ответила женщина. С таким видом, будто слово это объясняло все: — Наведенный синдром Марвина.

— Я знаю, что энэсэм. Кто такой этот Марвин? Ученый? Великий теир?

Женщина замялась. Шекли она не читала.

— Соляне… простите, сольо настаивают на этом, господин. Маска совершенно безвредна, поверьте! Без нее братья не выпустят вас наружу.

Медуза колыхнулась в желтоватом сиропе, норовя выползти за край миски. Щупальца ее жадно шевелились.

— Вы просто опускаете лицо в физраствор и все. Маска осуществляет с кожей чисто механический контакт, вы даже ничего не почувствуете. Вот эти бугорки окажутся напротив глаз; если у вас линзы — лучше снять.

— Но для чего это?…

— Земля Соль фантасмагорична, господин теир. Чтобы ваше сознание не получило шока, маска трансформирует кошмар в знакомую вам реальность. Вместо причудливых аборигенов вы увидите обычных людей. Сможете понимать их речь.

Медуза в миске благожелательно шевелила щупальцами. Денис вздохнул:

— Хорошо. Давайте попробуем.

По долгу службы теир не бывал нигде, кроме университетских центров Ордена: Самары и Резекне. Иные миры не в счет. Соль… да, Соль баловала новыми впечатлениями. Как заграница, но не чужая планета.

И дело тут не в планировке. Поселение сольо показалось бы родным разве что Кампанелле. Да еще, может, советским архитекторам, создававшим проекты Городов Счастья.

Утопия, небесная мечта, воплощенная в камне и дереве. Витые шпили пронзают небо; у их подножия — сложная головоломка, китайские шары красного дерева. Один шар скрывает в себе другой, тот — третий…

Завацкий чувствовал себя здесь как дома. Оттого ли, что в лицах сольо не ощущалось чуждости? Или же тому виной русская речь, что звучала повсюду на улицах?

Скорее всего, ни то, ни другое. Землю Соль можно было сравнить с потемкинской деревней, вернее, потемкинским мегаполисом. Фантастический пейзаж существовал где-то далеко, на горизонте. Вблизи же из головоломного сплетения шаров и шпилей вырастали обычные девятиэтажки, супермаркеты, кинотеатры — они-то и казались гостю реальными. В скверах шумели вполне земные клены, били фонтаны. Воздух наполняло бесшабашное майское веселье.

Денис провел ладонью по лицу. Маска-медуза совершенно не ощущалась. Ох, лукавят привратники! Механический контакт?… А осязание она, значит, заколдовывает?… Обоняние зачаровывает, вкус — теир облизал губы — завораживает. И даже сильный теир-псионик не способен ее почувствовать. Вот загадка так загадка!

— Прошу прощения, — теир подошел к сидящей на мостовой девочке в пончо. — Где здесь посольство Земли?

Девчонка поглядела на Дениса с изумлением.

— Там! — Для пущей убедительности махнула рукой в неведомую даль. — Таам, видите?… Вас встрееттят, господин!

Она чуть растягивала гласные, что не вязалось с острым носиком и бойкими черными глазками. Денис был твердо уверен, что «аакать» позволено лишь плечистым скандинавским девам. С грустными бледно-голубыми глазами и волосами, похожими на спутанную овечью шерсть…

— Таам, господин!

Девочка умоляюще посмотрела на него. Пот оставлял грязные дорожки на ее коже; для мая сольо была одета слишком тепло.

— Таам? — Завацкий и сам принялся выпевать слова. — Поосоольствоо! Зеемляа!

— Таам!

Он неуверенно двинулся в указанном направлении. Сделав несколько шагов, обернулся: аборигенка все так же сидела на дороге в позе андерсеновской русалочки. В глазах ее застыли слезы.

«Жарко ей в балахоне, — посочувствовал Денис. — Конечно, детективы Ордена не каждый день на Соль прибывают. На меня всем интересно посмотреть. Вот и мается, дуреха». Для теира он мыслил недопустимо категорично.

— Идиитте! Идиитте! Таам!

Напевность и мелодичность царили во всем. Из трех встреченных по пути вывесок одна звучала как «Моолоко», вторая «Молооко», а на третьей значилось гордое «Моорепродуулакты». Магазины располагались под изразцовыми куполами. Купола чужие, а вот старушки в очередях — наши, земные до кончиков волос. И в авоськах — вполне земная рыба, помидоры, банки.

За тот час, что Завацкий провел под безоблачным небом Соль, он сделал множество ценнейших наблюдений. Слова Ландмейстера подтверждались: от ресторанов и кафе в городе было не продохнуть.

Солнечный блик мелькнул на открывающейся двери. Из «Заккакусочной» выскочила пухленькая девушка и ринулась к теиру. Завацкий испуганно отпрянул, но все обошлось. Девушка припала к его ногам:

— Боже!.. Вы наконец прибыли!..

Денис сконфузился, замахал руками:

— Встаньте немедленно! Ах, господи!.. К чему это?! Глубокий поясной поклон… этого вполне достаточно…

— Нет-нет! Вы детектив, — упорствовала та. С колен все же поднялась. — Вы больше, чем посланник Ордена, вы — надежда Соль.

На белоснежных брючках остался черный след. Безжалостное солнце плавило асфальт, превращая серую корку в антрацитовые лужицы, а девушка не очень-то выбирала, куда падать.

— Смотрите, вы перепачкались!..

— Ничего, ничего, — она достала из кармана носовой платок и принялась энергично оттирать пятна. — Мы вас так ждали… так ждали!.. Ой, что же это я?! Мы ведь еще не познакомились!

Изгаженный платок полетел в сторону. Девушка порывисто протянула руку:

— Каринэ Михайлян. Социолог при дворе Ландмейстера Соль.

— Денис Завацкий, — теир попытался поцеловать ее руку, но Каринэ ожгла его яростным взглядом. Детектив стушевался. — Извините, пожалуйста.

— Ничего. Я не сержусь.

На вид ей можно было дать лет двадцать. Невысокого роста, плотненькая, подтянутая… если сбросить пяток лишних килограммов. Скуластое Симпатичное личико, острые глазки поблескивают. И ни следа косметики.

— Идемте, — Каринэ ухватила Дениса за рукав. — Вы голодны?… На улице совершенно невозможно разговаривать. Ужасная жара.

— Хорошо, — кивнул Денис. — Но я бы предпочел… с господином Ландмейстером.

— С Ландмейстером?… Ах, вы же ничего, совершенно ничего не знаете! Господина Ландмейстера похитили.

Каринэ оказалась права: разговаривать на улице не стоило. Жара, духота… Завидев землян, сольо садились на раскаленный асфальт и начинали плакать. Денис пытался расспросить свою спутницу о местных обычаях, но та лишь отмахнулась. Местные обычаи социолога интересовали куда меньше, чем еда.

Для разговора Каринэ выбрала крохотный ресторанчик на берегу канала. Располагался он экзотично, но неудобно: одним углом нависая над зеленой водой. Когда земляне вошли внутрь, домик покачнулся, и повара виртуозно забегали, не давая ему опрокинуться.

— Где сядем? У окна?

Не дожидаясь ответа, Каринэ бросила кипу подушек рядом со столиком. Официант молча постелил скатерть и принялся расставлять тарелки.

Детектив уселся напротив своей спутницы. Ему было многое интересно: чем в действительности занимается Каринэ? Куда делся Ланд-мейстер? Отчего девушка не ведет его в посольский модуль?

— Вы видели письмо магистру? — спросил он.

— О да. Я секретарь господина Ландмейстера и в курсе всех его дел. Правда, с момента отправки письма многое изменилось, господин детектив. Земного посольства уже не существует.

— Даже так?

— Даже так.

— Рассказывайте, Каринэ. Быть может, поставим завесу? — Денис неопределенным жестом обвел поваров.

— Пустое. От сольо у нас секретов нет. Если захотят подслушать — сделают это в любое время и в любом месте, пока мы носим маски. Если честно, наших атташе я опасаюсь куда больше.

Официант принес корзинку с хлебом. Расставил чашки и налил в них прозрачную жидкость.

— Что это? — Завацкий понюхал напиток. — Водка?…

— Вода. Медузы не переносят наркотиков, даже самых слабых. Вам привратники разве не объясняли?… Спиртосодержащие лосьоны, одеколоны, духи… — Каринэ вздохнула совсем по-женски: — Знали бы вы, как я тоскую по косметике!.. — Она задумалась. Затем произнесла: — Давайте я начну рассказ, а вы уж сами решайте, как поступить.

А завязалась вся эта фантасмагория…

Завязалась вся эта фантасмагория, когда трем атташе приснился один и тот же сон.

Темная вода. Огромное чудовище дремлет на волнах. Голодный Левиафан, или, следуя скандинавской традиции, Митгард. Все трое особенно настаивали на Митгарде.

Снятся ли драконам сновидцы?… Возможно. Атташе проснулись со смутным ощущением беды. Змей страдал от голода; он хотел крови и мяса. Близилось время великой охоты…

— Постойте, — перебил Завацкий. — Вы уверены, что им снился именно Митгард? Я теир, кое-что в психологии смыслю. Глубинные архетипы, подавленные предпочтения… У вас сохранились записи?

— Да. Я покажу, если это поможет.

…Винченцо Малих, придворный теир земли Соль, потратил неделю, пытаясь расшифровать это сновидение. К сожалению, оно больше не повторялось. Зато пришел голод.

Хлеб в посольской столовой выметали подчистую. Порций не хватало. Послы плели невообразимые интриги, доходило чуть ли не до преступлений — и все ради лишней тарелки консоме или буайбеса.

Особенно страдали женщины. Тяжело следить за фигурой, когда днем жизнь еще держится в привычных рамках, а ночью наступает царство шоколада, эклеров и коричных булочек.

Ситуация сложилась анекдотичная. Комедия, буффонада — какими еще словами можно ее обрисовать? Настало время крайних мер, и господин Ландмейстер отправил письмо в Орден…

Завацкий вновь не утерпел:

— Простите, что перебиваю, но… Это ведь глупо! Что заставило опытного дипломата просить помощи Ордена в таком, в общем-то, смешном деле?… Вы же понимаете, что на дальнейшей карьере господина Ландмейстера можно было поставить крест?

— В этом виноваты закусочные. Дело в том, что сольо так же страдали от голода, как и люди. В считанные дни появилось множество ресторанчиков, забегаловок, кафешек. Самое ужасное, что наши посольские тоже стали бегать по заведениям сольо.

Она виновато посмотрела на Завацкого.

— Я вижу, вы не едите. Это правильно. Держитесь, пока можете. Я бы сама…

— Так-так. — Завацкий нахмурился. — Атташе бегают по инопланетным ресторанам… Вы представляете, что вам грозит?

Каринэ чуть улыбнулась:

— Думаю, что трибунал. Но пока не закончится расследование, посольство существует. Никто не вправе покинуть землю Соль и уйти Пустой Норой. Господин Ландмейстер поступил правильно. Он хотел спасти нас всех.

— Себя он хотел спасти! — не выдержал теир. — Себя! Вы действительно не понимаете, госпожа Каринэ? Едва он узнал, что его сотрудники просиживают в местных закусочных… или же, говоря иначе — в местах потенциальной вербовки, он должен был сделать… что?…

— Оповестить привратников, — убитым голосом сказала Каринэ.

— Объявить чрезвычайное положение. Сдать гарнизону Пустой Норы оружие, перевести сотрудников в бункер гарнизона, уничтожить маски…

— …и, возможно, потерять мир Соль. Сотрудники отправились бы на океанские фермы, а сам Ландмейстер сжег бы себя из именного фу-зионера. Да, похоже, другого выхода не было. Что же случилось дальше, госпожа Каринэ?…

…Через несколько дней Пустая Нора запульсировала. На целый месяц Соль оказалась отрезана от метрополии. Прахом пошли надежды Ландмейстера; блестящий гамбит обернулся детским матом.

Начали исчезать люди. Ландмейстер пропал одним из первых.

Сольо объявили землянам ультиматум.

— Ультиматум?…

— У меня есть копия. Вот, не угодно ли взглянуть?…

Госпожа Михайлян вновь принялась рыться в рюкзачке. Нужная бумага все не находилась. Каринэ пыхтела, потела, сдувала со лба непослушную прядь, наконец решилась на крайние меры.

Тарелки поехали в сторону; социологиня перевернула рюкзачок, и на столик посыпались карточки, использованные салфетки, стикеры, карандаши. Шоколадка. Книга.

Фузионер.

— Ой! Совсем забыла!

Краска залила ее лицо. Госпожа Михайлян торопливо запихала оружие обратно. Следом сгребла карточки, стикеры, ресторанную солонку. Схватилась было за томик, но Денис ее опередил.

— Вы позволите?…

Каринэ кивнула.

— Ваша? — Теир рассеянно перелистал книжку. «Скандинавские мифы и легенды» — значилось на обложке. Между листами обнаружился залитый в пластик документ; сами страницы местами были покрыты бурыми пятнами, похожими на кровь.

— Э-э… Нет. Это Марвина… вернее, Ландмейстера.

— Так Ландмейстера или Марвина?…

Каринэ закашлялась. Схватила стакан воды, торопливо отхлебнула.

— Марвин дал почитать Ландмейстеру — перед тем, как тот исчез. Нам ее вернули вместе с одеждой пропавшего и ультиматумом. Сольо уверены, что книга поможет понять суть происходящего… Собственно, она и несла в себе послание.

— Вот это? — Денис подцепил ногтем листок в пластике.

Девушка опять кивнула.

— Хорошо. Разберемся.

Послание сольо и книга отправились в рюкзак теира. Послышалось угрожающее сопение. Каринэ отбросила с глаз челку и неодобрительно посмотрела на детектива.

— Откуда у вас оружие? — поинтересовался Денис.

— Нам полагается. По штату, — она замялась. — Я исследую обстановку, собираю информацию…

В этот миг Завацкий увидел ее всю как на ладони. Дочь влиятельного рыцаря. Взбалмошная, непоследовательная, бестолковая. И очень, очень гордая. Информацию собирает? Как бы не так! На дракона она охотится. Сама охотница, сама и приманка…

Денис задумался.

По всему выходило, что оснований считать пропавших мертвыми не было. Ну вещи, ну одежда… Сольо отвечали просто: охота близится. Зверь голоден; скоро весь мир пожрет, как вы не понимаете?

То, что они при этом помнили о послах, радовало. Смерть в обществе сольо — табу. Мертвого не существует, а раз о беднягах говорят, — значит, не все потеряно.

Ох, глупо все как… По вечерам пропадают служащие, и всегда — вдали от посольства. Дознания никто не ведет, да и смысл? — все равно нападет ночью голод, и очередная жертва уйдет в темноту. А утром доброжелательные сольо принесут пакет с мятым бельем и тапочками…

— Сенешаль Митяев одно время вел расследование, — вдруг сказала Каринэ. — Вы его расспросите, он толковый, хоть и служака. Правда, я боюсь, что он-то как раз и стоит за всем этим…

— Хорошо, я поговорю. Сколько всего человек пропало?…

— Пятнадцать.

Ага. Из девятнадцати. И если Ландмейстер исчез одним из первых — нет повести печальнее на свете. Без начальства, без надежды на спасение, конечно же, за месяц посольство тихо-мирно скончалось. Бедняги не могли даже сдаться привратникам, потому что Нора пульсировала, не пуская никого внутрь.

— Ладно, Каринэ, — Денис деликатно накрыл пальцы социолога своей ладонью. — Проводите меня в здание посольства. Мне надо переговорить с оставшимися работниками и просмотреть данные на компьютерах. — Он вздохнул: — Кстати, а что на том берегу канала?

— На том?… А что такое?

— Пустынно, — пояснил Завацкий. — Подозрительно как-то… Здесь народ кишмя кишит, а на той стороне словно вымерло все.

— Ну да. Это кладбище сольо. Помните, я рассказывала о табу? В тех краях бывать запрещено.

— А как же они хоронят?

— Перед смертью у сольо притупляются социальные инстинкты. Умирающий уходит за реку и там остается навсегда.

— А коврик на берегу… во-о-он тот, видите? Это тоже часть ритуала?

Госпожа Михайлян посмотрела на теира, словно на идиота:

— Это наш коврик. Посольский.

— Но…

Внезапно Денис почувствовал, что устал. Голова шла кругом от обилия впечатлений. Навалились апатия и голод.

— Хорошо, — покорно согласился он. — Проводите меня, пожалуйста, в посольство, Каринэ.

Оставшуюся часть дня Денис переписывал в Абу окружающую реальность. С того дня, как его назначили детективом, он вел заметки, стараясь не упустить ничего.

«…Госпожа Михайлян вновь начала рыться в рюкзачке. Нужная бумага все не находилась. Каринэ пыхтела, потела, сдувала со лба непослушную прядь, наконец решилась на крайние меры.

Тарелки поехали в сторону; социологиня перевернула рюкзачок и на столик посыпались карточки, использованные салфетки, стикеры, карандаши. Шоколадка. Книга.

Фузионер.

Я вздрогнул: оружие было взведено. Бесстрашная женщина! Таскать в сумочке четверть Хиросимы… Одно неудачное движение — и от госпожи Михайлян даже пепла бы не осталось».

Завацкий задумался.

Бывают же на свете загадочные женщины!..

Спрятав пистолет в сумочку, она и не подумала поставить его на предохранитель. Денис сам хорош — мог бы и просветить бедняжку. Жизнью ведь рискует.

Или нет? Или фузионер разряжен, а госпожа Михайлян играет с детективом? Следит за выражением лица, за мельчайшими интонациями?…

«Перед моим внутренним взором возникла картина: чудовищный дракон крадется по улицам вечернего города, выискивая жертву. Вот в конце улицы мелькает тщедушная фигурка посла…»

Теир поморщился. Получалось пафосно и наигранно. «Внутренний взор», «картина», «чудовищный дракон»… Мелодрамотятина. И отчего фигурка — тщедушная? Ели-то послы от пуза. Вовсе не тщедушная фигурка должна быть, а совсем наоборот.

Описание кладбищенского берега и вовсе не пошло. Чтобы отвлечься, Завацкий достал из «Скандинавской мифологии» ультиматум сольо. Перечитал еще раз.

Митгард, Митгард…

Сновидцы называли дракона Митгардом, и в ультиматуме тоже так сказано. По легендам, змея, опоясывающего Землю, звали иначе.

Митгард — это земля людей. И одновременно — дракон. Отчего все мифологии так запутаны?… Чтобы лучше понять суть, теир выписал в блокнот текст ультиматума на человеческом языке:

«Люди! Голод довлеет над миром. Пасть следует за нами; мы укажем путь. Митгард голоден! Вас пасти ищут, возможно, близится конец света! ‹Погибнет все, что› над, но и конец суши ‹обязан› голоду.

Митгард поохотится и пожрет весь мир наконец».

Недвусмысленно.

Итак, что же у нас есть?… Теир достал лист бумаги и начертил три кривых круга.

«Первое: ультиматум. Составлен он довольно необычно: некоторые строчки, слова и буквы «Скандинавских мифов и легенд» заляпаны кровью. Странно, что она не просачивается сквозь бумагу и не оставляет отпечатков на соседних страницах. Такое ощущение, что сольо аккуратно наносили капли на листы и тщательно высушивали…»

Денис решил про себя, что посольским разгильдяям доверяться не будет. Сам пролистает все страницы и выпишет заново каждую буковку.

«Второе: Каринэ Михайлян. Фузионер со снятым предохранителем, неестественное поведение…»

Даже версия об эмиссаре сольо не казалась чересчур экстравагантной. Теир поставил у края листа жирный знак вопроса. За Каринэ стоило проследить. Штучка та еще…

«Третье: последовательность событий. Сон — голод — появляются рестораны — исчезают послы. Затем — ультиматум. Рестораны — ловушка для людей? Но зачем так сложно?»

Денис подключился по эфиролинку к посольской сети и принялся просматривать информацию. Выяснилась занятная вещь: работников посольства оказалось не девятнадцать, а двадцать. Первоисследователь земли Соль Марвин Локи перешел Пустой Норой за час до начала пульсации.

Круг пришлось рисовать чуть ли не у края.

«Четвертое: Марвин Локи. Первоисследователь земли Соль».

Первоисследователь — это важно. В любом мире он является ходячей энциклопедией местных обычаев. Скорее всего, маска-медуза названа в его честь, и Шекли тут ни при чем.

Порыскав по базам данных, детектив узнал, что некогда Марвин претендовал на Ландмейстерство. Вот так-так! Ай да ученый!

Скрипнув зубами, Денис расширил четвертый круг и дописал:

«Возможно, ненавидит Ландмейстера и плетет интриги против него. Возможно, используя свои знания, спровоцировал события, приведшие к расследованию».

В голове шумело. После нескольких часов общения с Абу хотелось на солнышко, поразмять ноги, поболтаться по городу. Увы! За окнами быстро темнело. Близился вечер — время голодного дракона.

Из двадцати человек на Соль пропало пятнадцать. Значит, осталось всего пятеро.

Каринэ Михайлян и Марвин Локи — о них разговор особый. Оставались еще трое: атташе-биолог Киннар II, сенешаль Митяев и повариха баба Аля. Теир еще раз перечитал список служащих, хмыкнул и отправился на поиски.

Идти коридорами покинутого посольства было жутковато. Теир считал себя человеком неробкого десятка, однако мертвое здание угнетало. Что-то щелкало под потолком, в стенах журчала вода. Как это часто бывает в домах с привидениями, обычные шумы ушли, а их место заняли звуки мистические.

К счастью, не во всем. Повариху Завацкий нашел быстро: она отдраивала кастрюли, и звон стоял такой, что сразу становилось ясно — люди живы. И будут живы, пока такие вот бабы Али дежурят на кухнях.

Рядом с толстенькой краснолицей украинкой призрачными и смешными казались опасности земли Соль. Голодные драконы, написанные кровью ультиматумы и пятнадцать сожранных послов.

Алевтина Михайловна Загоруйко великолепно разбиралась в ситуации. Некогда Фрейд объяснил все проявления человеческой психики через сексуальность. Алевтина пошла дальше. Полтора часа Завацкий слушал ее теорию, включавшую в себя чакры, коммунистов, лодошей и соевые продукты.

Не обошлось без конфузов. С очаровательной старческой наивностью баба Аля путала протеины и пантеизм. Кроме того, она верила, что «одиозный» — синоним слова «голый». Выслушав историю о технике, в шкафу которого нашли «одиозную секретутку Галочку», Денис заскучал.

Разговаривать с поварихой оказалось тяжело. Она отвлекалась, философствовала, пускалась в воспоминания… Но курочка по зернышку клюет; кое-что из бабкиной болтовни оказалось полезным. Добавилась стрелочка от Марвина к госпоже Михайлян.

Дело в том, что Каринэ попала в штат по протекции, — еще в те времена, когда власть первоисследователя не оспаривалась.

Сам Локи, хоть и не считался пропавшим без вести, в посольстве не жил. Он изучал сольо и общался с ними напрямую. Орден одобрил его исследования, и Ландмейстеру ничего не оставалось, как смириться с вольной жизнью своего противника.

Четвертый пункт — кружок Марвина — пришлось расширить, так что он залез во владения Каринэ.

Если Алевтину Михайловну Завацкий обнаружил по звону кастрюль, то сенешаля Митяева пришлось искать по запаху. Из кабинета мастера охраны несло канифолью, горелой изоляцией, машинным маслом.

Голод на Митяеве сказался самым удручающим образом: сенешаль выглядел худым, как щепка. Не впрок пошла ему пайковая пицца, коробки от которой валялись по всему кабинету. Не в коня чипсы, решил Денис, глядя на лошадиное лицо сенешаля.

О дисциплине что уж говорить… Сапоги не чищены, воротничок не подшит, мундир болтается, как на вешалке. При этом нельзя сказать, что вояка наплевательски относится к своей внешности: волосы он зачесывает так, чтобы те закрывали лысину. Увы, безуспешно.

— Денис Завацкий. Детектив, — теир ткнул пайцзу под нос рыцарю.

— Рад служить Ордену! — вытянулся в струнку сенешаль. — Евстигней Митяев.

— Садитесь, Митяев. Мне бы хотелось узнать некоторые вещи.

Вояка уселся и преданно заморгал. Денис оглядел комнату, пытаясь найти свободное кресло. К сожалению, сесть было негде: все пространство занимали радиоаппаратура, свернутые жгутами провода, паяльники, микросхемы. Детектив потоптался, потоптался, да так и остался стоять.

— Вы вели расследование исчезновений послов?

— Так точно, господин детектив. Вел. Как есть вел.

— Можно ознакомиться?…

— Рад буду служить… так сказать!..

Негнущимся пальцем Митяев включил машину. Компьютер зажужжал; загорелась оливковая панель допотопной армейской «Аники».

— Отвернитесь, господин детектив, я введу секретный шестибуквенный код. Вот… все, готово!..

Минут десять Завацкий наблюдал, как на экране разворачиваются кривые и графики, мелькают строчки докладов и меморандумов. Наконец до него дошло: Митяев добросовестно, тупо, а главное — безупречно шил дело Киннару II, биологу. Следующему из списка выживших. В ход шло все: эфемерная взаимосвязь между исчезновениями послов и научными озарениями Киннара, украденный из запасника проектор, скрупулезный учет меню биолога, наконец.

Денис поднял на сенешаля глаза.

— Вы что, все это серьезно?

— Виноват, — не понял тот. — Что именно?…

— Ну… меню, проектор… Смотрите, что у вас написано: «8 апреля. Обнаружена в номере обертка от шоколадной плитки марки «Альпенголд». Пропал Клаус Доннель, гражданин Швейцарии…» И вот дальше: «Взял у Татьяны Ли взаимообразно сумму в размере двадцати рублей. Означенная выше Татьяна Ли пропала 10 апреля…»

— Виноват, — повторил Митяев. — Что вам конкретно не нравится, господин детектив?…

— Так ведь к кому угодно придраться можно! Каринэ не пробовали обвинить?… У нее в рюкзачке тоже шоколадка лежит.

— Зря ерничаете, господин детектив. Зря! У меня система. И госпоже Каринэ в ней найдется место. И господину Марвину.

Митяев смотрел на теира безумным птичьим взглядом:

— Марвин, между прочим, у Киннара в гонцах. Потенциальный диссидент! Вы в курсе, что он бывший яхтсмен?

Пальцы сенешаля забегали по клавиатуре. Завацкий не верил своим глазам: досье, на которое он любовался, требовало минимум серебряной пайцзы!

— Вот, смотрите: «…три года в Рижском яхт-клубе «Роза Ветров». На собственной верфи… трам-пам-пам… реконструировал древний викингский драккар «Нагльфар». — Митяев поднял глаза. — Драккар сгорел, но поплавать ребята успели изрядно. Слушайте дальше: «Заядлый рыбак. Написал несколько статей по мифологии, ни одна не была напечатана… в их числе «Тюр или милосердие», «Куда плывет Нагльфар», «Проблема посмертия в разных мифологических традициях». Видите?…

— Что я должен увидеть, господин Митяев?… — понемногу закипая, осведомился Денис. — Посмертие в мифологических традициях?

Терпеливо, словно ребенку, сенешаль объяснил:

— Вы, господин детектив, рассуждаете недопустимо косно. Яхтсмен? Яхтсмен. Значит, способен построить лодку. С инструментами в его модуле это раз плюнуть. Рыбак — значит, не умрет с голоду, пока будет сплавляться по реке.

— Да куда по реке? Зачем?!

От нелепости вопроса Митяева передернуло:

— Куда? В логово, конечно. Господин детектив! Умоляю, не сбрасывайте со счетов Марвина! Хотя главный злодей, конечно же, Киннар II.

Уже собравшись уходить, Завацкий полюбопытствовал:

— А что это у вас за аппаратурка, если не секрет?

— Это? — засмущался Митяев. — Так, ничего, господин детектив… Науками в свободное от службы время балуемся.

— А именно?

Митяев вытянулся. Официальным голосом объявил:

— Производим планомерные научные исследования. В области конструктивного налаживания диалога с внеземным разумом, господин детектив. По радио, значит. Поскольку у солян радиовещания нет и эфир чистый.

Денис опешил:

— А сольо, сольо-то чем вам не внеземной разум?

— Сольо? — сенешаль хихикнул, словно детектив сморозил невесть какую глупость. — Это разум, да. Конечно.

Оставалось найти последнего атташе. Перед тем как отправляться в путь, Денис тщательно занес все свои догадки в Абу. Кроме того, перелистал «Мифы и легенды…», выписал заляпанные красным буквы. До последнего пробела.

Одна странность привлекла его внимание.

Конечно же, Митяев нес несусветный бред. Любой здравомыслящий детектив просто посмеется над этими домыслами.

И все же, все же…

Всякий раз, как он открывал книгу, перед его глазами представала одна и та же страница. Посвященная — sic! — «Нагльфару».

К этим страницам обращались чаще всего. Они были сильнее прочих захватаны пальцами. Кого-то очень интересовал «Нагльфар».

Корабль из ногтей мертвецов.

— Господин Киннар? — осторожно позвал Денис.

Тишина в ответ насмешливо вздохнула. Лабораторный этаж казался вполне обжитым: тут и дорожки были почище, и лампы светили в полную силу. Теир двинулся по коридору, открывая все двери. За одной из них и обнаружился атташе.

Киннар II сидел на столе в позе лотоса, читал книгу и жрал спагетти с грибами. Уж простите, что я так грубо, — язык не поворачивается назвать это «ел».

— Здравствуйте, господин Киннар, — вежливо и с достоинством поклонился Денис.

— Киннар второй, — сварливо отозвался биолог. — А ты кто будешь? Каких краев?

— Денис Завацкий. Я детектив Ордена.

— Ишь! — хмыкнул тот. Однако со стола слез и ниц простерся.

— Ну, ну! Вставай, — миролюбиво потрепал его по плечу Завацкий. — Вполне достаточно поясного поклона, я не сторонник церемоний.

Жирная туша биолога замерла. Джинсы были малы Киннару, линялая рубашка выбилась из-под пояса, и Денис с омерзением заметил торчащее нижнее белье. И такие люди представляют Орден в варварских краях!

Атташе поднялся и преданно замигал. Густая борода не могла скрыть некую детскость в его лице. Бог знает, в чем тут было дело: в капризном ли изгибе губ или оттопыренных ушах? В длинном буратинистом носу? А может, глазки биолога тому виной: смотрел сквозь них простодушный младенец, для которого мир — одна большая погремушка, а все взрослые — няньки, кормилицы и поильцы.

— Ты че, всегда с рюкзаком таскаешься?…

— Бывает. — Денис скинул рюкзак с плеча, достал «Скандинавские мифы и легенды». — Узнаешь?

— Ультиматум. Как же, книга тяжелой судьбы.

— Можешь провести экспертизу?

— Зачем? — Он ухмыльнулся. — Думаешь, кровищей книжку заляпали? А хрен тебе! Вернусь на Землю, напишу диссертацию.

— Вернешься. А экспертизу сделай. Не я прошу — Орден просит. Вот это слово, видишь, бурым замазано, и это.

Киннар II барским жестом принял книгу и отправился к анализатору. Проходя мимо тарелки, подхватил пук спагетти, отправил в рот.

— Что, дракона будем ловить? — оборотился он к теиру, стоя возле анализатора. — Дело, дело… И Мьельниром по башке.

Денису было ужасно интересно, откуда у биолога такое роскошное имя. Однако напрямую спросить он постеснялся:

— Ты на чем специализируешься? По какой теме?

— Общая биология сольо, конечно, — пожал тот плечами.

— Расскажи, кто они?…

— Общественные животные.

— Как мы?

— О нет! Мы — иное. Сольо… Локи считает их паразитами. Мол, множество умов паразитируют на одной тушке.

— А ты как считаешь?

— По-моему, это рой. Вроде муравьев или пчел. Ты в курсе, что до нашего прибытия на Соль было всего три обитателя?

— Нет. — Денис подкатил кресло, уселся и иронично спросил: — Соль-отец, Соль-сын, Соль-дух святой?

Вместо ответа биолог сморщился. Сгреб с тарелки остатки еды, запихал в рот.

— Сольо умнее нас. Честно. Ультиматум составили одновременно на двух языках… А мы, тупые, в панику — кровь на страницах!

— А на самом деле что?

— Аминосоль. Пахучие железы. Секреты. Каждое слово — новый запах… Ты думаешь, чего солянки плачут, когда ты подходишь? От тебя потом несет, на их языке это «твои междуреберья недостаточно мускулисты». Как нашей девчонке сказать, что у нее ноги кривые.

— Хм… Интересно. Расскажи тогда, как они умирают, Киннар… Киннар второй.

— Можешь звать просто Кином. Предки фанатели от ролевых игр, ссудили имечком. Кинг оф Нарзаниум… Тебе о кладбищах рассказать?

— И о кладбищах тоже.

Как оказалось, Денис сделал правильный ход. Свою профессию Киннар любил; о рое сольо рассказывал страстно, увлеченно. Биолог увлекся повествованием настолько, что едва не пропустил момент, когда анализатор закончил работу.

— …и вот ты думаешь, что если рой, так отдельная тушка не важна? Хрена с два!.. У них проблемы круче, чем у пчел. Смотри…

На экране появилось несколько сложных конструкций. Из некоторых торчали когти, усы, сочленения позвонков. Может быть, археологи и способны по кости воссоздать динозавра, но Денис, хоть убей, не понимал, как этот эшеров бред складывается в живое существо.

— Вот это — скелет сольо.

— Он что, не цельный?

— О! Сразу сообразил. Слушай дальше, здесь тонкий момент. Все, что связано со смертью, у сольо табуировано. Как секс у тетушки-не-вредимки. На кладбищах сольо, кроме Марвина и умирающих, никого нет. Но вот проблема: для замкнутого круга воспроизводства кости должны возвращаться в рой. Помри, но скелет родине сдай. Понимаешь?

Денис напрягся. Где-то здесь, близко-близко таилась разгадка… Киннар поторопился объяснить:

— Тушка течет. Ф-ф-ф! Вонь на всю округу, слизь впитывается — это нормальный круговорот. А кости — нет. Кости прочные. Поэтому беднягам приходится выкручиваться. У них есть тварь вроде трутня, только наоборот. Ларгиф называется. Трутни оплодотворяют королеву, а Ларгиф жрет кости. Потом возвращает их в рой, и матка может рожать новых солянок.

— В обществе сольо Ларгифов не любят?

— Отщепенцы, как ассенизаторы у нас. Марвин говорит, что кости — он их называл «когтями мертвецов» — идеальный строительный материал. Будто бы, если заглянуть в реал, — все дома на этих когтях держатся.

Денис напрягся. Когти мертвецов… ногти! В памяти моментально всплыло: «Нагльфар». За ним почему-то «рыбалка». Рыбалку Завацкий с негодованием отмел, а «Нагльфар» подчеркнул в уме двумя жирными линиями. Руки чесались дополнить схему новыми кружочками.

— В реал?…

Киннар II поскреб подбородок. Ухмыльнулся.

— Реал — это если медузу снять. Марвин так без медузы и живет, остальные не смогли. Хоть все пробовали. Я часа три продержался и скис. На стенку полез, весь в блевотине. Ору, чтобы масочку обратно вернули. — Послышалась трель звонка. Биолог встрепенулся: — Понимаешь, — он пошел к анализатору, — это скотский мир, просто мы всего не знаем. К примеру, девятиэтажки — это не просто дома, а сами сольо: Хорошо хоть Марвин настоял, чтобы посольство строили из земного кирпича. Сидели бы сейчас в солянке.

Он отщелкнул зажимы и достал книгу.

— Подожди, — остановил его Денис. — А медузы?

— Медузы — тоже сольо, только другие, бесхребетные… Думаешь, почему на кладбище ни одного скелета? Медузы их не видят. Табу. И мы не видим вместе с ними.

— Как можно снять медузу?

— Берешь спиртик — вжик! Для прочистки оптических осей. Можешь кофеем лицо протереть.

— А чай? Годится?

— Если крепкий.

Киннар протянул Денису распечатку с результатами анализа. Как он и говорил, книга была заляпана не кровью, а аминосолем — пахучим веществом, которое сольо использовали для общения друг с другом.

— Что, детектив, не ожидал? — подмигнул биолог. — Ты не уходи, поболтаем. Какой-нибудь случай расскажи. У вас, теиров, наверное, разное случается?

Денис пожал плечами.

— Случается… А думаешь, мог Марвин спровоцировать нападение сольо на землян? Отшельник, экспериментатор…

— …мэд сайнтист, — в тон подхватил Киннар. — Ага, как же!.. Трудяга он кабинетный. Все зубы Ларгифам считает. Кстати, курьез: оказывается, кости можно сцеплять наподобие головоломок — чертовых узлов. Тогда Ларгиф не может их сожрать — в пасть не лезут. Он еще хохотал: «Мол, выстрою башню из слоновой кости».

— Кто, Ларгиф?

— Нет, Марвин.

Схема обретала солидность. На листе бумаги она не умещалась, и Денис занес ее в память Абу.

«Пятое: кладбище сольо. Ларгиф — аутсайдер роя сольо, пожиратель костей».

От него тянулась прямая стрелочка к Марвину:

«Первоисследователь живет на кладбище сольо. Без маски-медузы. Внимание: Марвин способен сделать кости сольо «несъедобными» для Ларгифа. Террор?»

Марвинский кружок еще расширился:

«Кости сольо — когти (ногти?) мертвецов. Марвин — яхтсмен, опыт постройки кораблей. Инструменты в научном модуле. Идеальный строительный материал».

Последняя фраза была подчеркнута двумя жирными линиями — как Денис любил. Следующий шаг был ясен и ребенку.

Башня из слоновой кости? Ха! На такую чушь мог купиться лишь дилетант.

Будем знакомы, господин Локи. Итак, кто перед нами? Амбициозный неудачник, фанатик от древнескандинавской мифологии. Его научные статьи не печатают журналы, Ландмейстером его не сделали. Корабль, его детище, погиб в огне.

Что остается бедняге?

Денис наугад (о нет, совсем не наугад!) раскрыл «Мифы и легенды». Торжественно добавил в схему шестой пункт:

НАГЛЬФАР

И ниже:

«Нагльфар» (мифол.) — корабль из ногтей мертвецов. Согласно скандинавским мифам, мертвецы плывут на нем, чтобы принять участие в битве перед концом света. Предводительствует «Нагльфаром» бог огня Локи».

Ночью Завацкого преследовали кошмары.

Мчался по улицам ночного города призрачный драккар; клочьями тумана вились по мачтам паруса, и голодные духи стояли у бортов — с автоматами и фузионерами на изготовку.

Денис умывал лицо в ванной комнате. Чай из Марфушиного термоса неприятно щипал глаза. Кровавые капли падали в раковину, смешиваясь с брызгами зубной пасты. В зеркале горестно застыла уродливая муравьиная морда.

Внезапно отражение превратилось в Каринэ. Теир вздохнул: худшие ожидания сбылись. Хоть какая-то определенность!

Социологиня испуганно подхватила рюкзачок, принялась рыться в нем.

Вспышка! Хлопья пепла осели на пол. «Нагльфар» развернулся, и Денис увидел Каринэ, пригнувшуюся у борта с фузионером в руках.

Мертвые послы отправлялись сражаться с драконом.

Зуммер Абу запищал ровно в восемь утра. Денис встал, умылся. Заглянул к Алевтине Михайловне за завтраком, а потом спустился в зимний сад.

Информации вполне хватало, чтобы делать выводы. Требовалось лишь поразмыслить немного. Детектив разложил на коленях ноутбук и вызвал на экран схему.

Итак: что у нас есть?

Марвин Локи, первоисследователь земли Соль. Честолюбив, порывист… Яркая, сильная личность, если не лжет досье. Претендует на место Ландмейстера Соль, но, увы, у Ордена свои резоны.

Проиграв первый раунд, Локи внедрил в штат своего агента, Каринэ Михайлян. Конечно же, когда начались чудеса с драконом и голодными послами, идея о расследовании не возникла на пустом месте. Ее Ландмейстеру подсказала Каринэ. А ей — Марвин.

У сторонних наблюдателей может возникнуть вопрос: откуда взялся дракон? Объяснение у нас есть — и прешикарнейшее! — но его мы отложим на потом.

Нора запульсировала; это спутало карты всем игрокам. А может, и нет. Первоисследователь, лучше других зная Соль, мог сидеть в научном модуле и ждать. Когда же послы один за другим отправились в пасть дракона, никто не мог помешать Марвину взять власть в свои руки.

Кроме эмиссара Ордена.

Естественно, Марвин забеспокоился. Кто он, эмиссар — враг или друг? Способен ли стать союзником? Или же он — тупой инквизитор-особист, чья цель расправиться с инакомыслящими?

Прощупать настроения Завацкого должна была Каринэ. Милая, влюбленная, самоотверженная Каринэ. Взялась она за дело с присущим ей жаром: тут и ответы невпопад, и взведенный фузионер в рюкзачке, и сумбурная ловля дракона… Интересно: а если бы детектив показался ей опасен? Неужто стала бы стрелять?

А ведь может. Боевая девчонка!

Денис вздрогнул. Та, о ком он думал, появилась в дальнем конце сада. Смущенно улыбаясь, госпожа Михайлян подошла к Завацкому:

— Здравствуйте, Денис. Можно я посижу с вами?…

— Доброе утро, Каринэ. Рад вас видеть!

Один Бог ведает, что изменилось за ночь, однако социолог не выглядела той взбалмошной террористкой, каковой показалась вчера. Быть может, дело в одежде?… Каринэ надела простенькое белое платьице, в котором выглядела студенткой-простушкой. Потертый рюкзачок сменила на сумочку; Денис был уверен, что фузионер — там. Лежит себе между фломастерами и обертками от карамели.

— Как вам спалось? — девушка присела возле ног теира. — Ночью была такая жара…

— Плохо я спал, Каринэ. Дурные сны, знаете ли…

Завацкий вгляделся в безмятежное лицо секретаря. «У кого вы украли фузионер? — хотелось спросить ему. — Для чего вам этот спектакль?»

А что бы она ответила?

«Я не могу жить без маски-медузы. Но иначе мне не проникнуть на кладбище. На кладбище, по которому бродят Ларгифы и мой любимый. Поэтому мне пришлось выслеживать вас, шпионить ради Марвина…»

Денис вздрогнул. Голос Каринэ прозвучал в голове так явственно, отчетливо… Он помотал головой, отгоняя наваждение.

— Как вы думаете, где сейчас первоисследователь?

— Марвин? Понятия не имею.

— Лжете. Отчего вы все время лжете, Каринэ? Это ведь он вас послал навстречу мне! При том бардаке, что творится в посольстве, он единственный, кто должен владеть ситуацией.

Девушка молчала, наблюдая за теиром сквозь полуприкрытые ресницы.

— Поймите, я не враг вам. Я детектив, мне надо докопаться до истины. Вы же таскаете в сумочке взведенный фузионер. Уверен: оружие краденое!

Вновь тишина. И тогда Денис выложил свой последний козырь:

— Вы хоть знаете, что в любой момент можете вспыхнуть, как свечка? Отправиться прямым ходом на борт «Нагльфара»?

— Что?… Как вы сказали?…

— Ваш фузионер готов к бою, Каринэ! Он в любой момент может выстрелить.

— Нет… вы… про «Нагльфар»?…

«Простите меня, Каринэ! — взмолился про себя теир. — Вы не оставили мне иного выбора».

— Сумочку дайте сюда, — он уверенно протянул руку с пайцзой. — Властью Ордена!

Каринэ безропотно скинула с плеча ремешок:

— Пожалуйста.

Завацкий нащупал оружие: так и есть! Предохранитель снят. Незаметно выщелкнул батарею, достал фузионер и принялся объяснять:

— Вот этот рычажок, видите? В этом положении фузионер готов к бою. В этом — отключен, сдвигаем. Теперь вы не сможете случайным движением отстрелить себе голову. Держите!

— Спасибо. — Губы Каринэ тряслись. Она нервно теребила сумочку в руках: — Откуда вы знаете о «Нагльфаре»?!..

— Каринэ, — твердо произнес Денис, — взглянем правде в глаза. Ваш друг Марвин — межмировой террорист. Он воспользовался доверием роя Соль и захватил в заложники местного жителя — Ларгифа. Он связал кости мертвых сольо так, что Ларгиф не способен их проглотить. Отныне рой не может породить новых особей. Мало того, следуя безумным обрядам земной мифологии, Марвин выстроил «Нагльфар» — корабль из ногтей мертвецов. Из костей сольо!

— Какой ужас! Я не знала!

— Естественно, рой Соль оказался игрушкой в его руках. Угрожая сольо тотальным геноцидом, Марвин натравил их на землян.

— И этот человек… и я его…

— Каринэ! Помогите мне найти его. Проведите меня на кладбище сольо. Я должен поговорить с Марвином.

Как зачарованная, девушка кивала в такт его словам. Затем вскочила:

— Да-да, идемте же!.. — потянула Дениса за рукав, беспомощно оглянулась: — Ну что же вы?…

Завацкий торопливо запихал ноутбук в рюкзак. Теперь главное — не зевать!

На ходу он достал из рюкзака термос. Отвинтил крышку, принюхался. Едкий чайный дух ударил в ноздри. Плесени наверняка нет, теириня привратников убила ее, а вот ядреная заварка осталась. Несет могучий заряд кофеина для несчастной медузы.

— Что ж… Значит, идем к «Нагльфару».

И вновь судьба вывела Дениса на берег кладбищенского канала. Завацкий стоял рядом с нелепым ресторанчиком и всматривался в изменчивый пейзаж Соль.

Резиновый коврик все так же лежал на другом берегу. Это еще больше утвердило детектива в его догадках. Конечно же, рядом с ковриком в волнах залива качался «Нагльфар», невидимый из-за табу сольо. Вот она — истинная логика!.. Это вам не митяевские домыслы.

— Все, — Каринэ опустила плечи. — Туда… я не знаю, как туда попасть. Сольо находят путь, лишь когда умирают.

— Понятно. Что ж, спасибо, Каринэ. А теперь отвернитесь.

Девушка замигала непонятливо.

— Я смою маску, — объяснил Денис, — а это зрелище не из приятных. Вы ведь остаетесь?

— Мне нечего ждать на этом берегу. Я отправлюсь с вами. К Марвину.

— Но Киннар говорил…

— Мало ли что он там болтал… Все меняется. Я с вами!

Завацкий осторожно налил в крышку термоса темно-коричневой жидкости и протянул девушке. Затем плеснул чаю на ладонь, зажмурился и растер по лицу.

Земля дрогнула. Кожу обдало жаром, затем защипало щеки, а нос словно утонул в комке теста. Ощущения сменяли друг друга с невообразимой быстротой. Денис почувствовал, как с лица сорвался кусок студня, капнул на руку. Закричала Каринэ.

Медуза расплылась горячей жидкостью и потекла по подбородку.

Детектив жмурился изо всех сил, тер лицо, пытаясь содрать с кожи останки твари. Наконец, решившись, он распахнул глаза.

Вокруг, насколько хватало взгляда, простиралась темно-зеленая трясина. Полупрозрачное желе, местами заполненное озерцами леденцово-зеленой влаги. Колыхались студенистые холмы, пронизанные кровеносными сосудами, хлопали полотнища плоти, напоминающие пленки кальмаров, вились устричные языки. Теир ощутил себя брошенным в миску, полную рыбьей требухи.

Рядом на коленях стояла Каринэ, закрывая лицо руками. Из-под ее пальцев сочилась черная жижа.

— Каринэ! Вставайте, Каринэ! — Теир осторожно обтер лицо девушки полой халата.

Социолог в ужасе прижалась к Денису. Сердце ее часто колотилось.

— Марвин вызовет меня на дуэль, если увидит, — шепнул ей детектив. — Идемте! Нам следует найти кладбище.

Она кивнула испуганно, однако глаз не открыла.

— Ну же!

Из ближнего холма вытекла студенистая струя, похожая на рыбью молоку. Она разбухла, выпустила лапы, безглазую голову, раздула подмышечные мешки и стала похожа на больного тритона. Тварь поводила уродливой складчатой мордой, словно прислушиваясь, и двинулась в сторону людей.

Нравы сольо поражали простотой и свободой, в чем Денису тотчас пришлось убедиться. Трясина на пути чудовища протаяла, в желе возникла ритмично сжимающаяся воронка. Тритон наполз на нее брюхом, забился в такт пульсациям, заворочался. Бородавки на его теле вспухли белесыми пузырями, словно жвачка, которую надувает ребенок.

— Никого не стесняются, сволочи, — с неожиданной злостью выдохнула Каринэ. — Прилюдно совокупляются! Уроды! — Она ухватила теира за рукав, потянула. — Пойдем, Денис! — голос ее звучал моляще. — Не могу на это смотреть!

В этот миг судорога прошла по холмам. Студенистая плеть хлестнула по земле; тритон вытянулся вверх на тонких паучьих ножках, и теир понял, что все не так просто. Белесые бородавки на теле твари превратились в медуз. Мир Соль пытался вернуть заблудших землян в благостное неведение.

— Денис, смотри… это их солдаты…

Четыре бледно-зеленые струи текли в студне; остро отточенные костяные лезвия торчали наружу. Похоже, они экономили силы, передвигаясь в теле роя.

— А ну не двигаться! — теир поднял руку в предупреждающем жесте. Детектив Ордена и Чужие… Ах, Рипли, Рипли, как тебя здесь не хватает!..

Сольо замерли, растекаясь масляными лужами.

— Возьмите маарски! — отчаянно пробулькал тритон. — Не надевааарйте, но возьмиирте!.. Вы не выыырживете без них!..

Медуза шлепнулась рядом с Завацким.

— Благодарю тебя, Соль. К сожалению, доверие меж нами утрачено. Оставь своих детей себе, пока не придем к соглашению опять!

Каринэ уже бежала к леденцовой реке, и в руке ее поблескивал фузионер. Завацкий двинулся следом, стараясь не спускать с тритона глаз. Трясина под ногами колебалась, но вес тела держала. Рыбий студень… И запахи соответственные — аппетитные, пряные. Не хватает лишь морковных звездочек и горошин перца, вплавленных в желе.

— Вон туда, туда!.. Видишь?…

Бледно-зеленоватый мускул, висящий над маслянистой рекой, судорожно сократился. Теир выждал, пока «мост» успокоится, и побежал за девушкой.

Пространственный идиотизм отступал. Все понятнее становилось, как студенистые холмы соотносятся с городскими зданиями, а пучки кольчатых трубок — с деревьями. Денис заметил вдалеке металлически поблескивающий бок посольского модуля.

Кладбищенская земля впереди… Вон — заросла хрупкими кораллами костей, как варенье плесенью.

— Марвин! Ма-а-арвин! — закричала Каринэ. Ринулась вперед, не разбирая дороги, так, что мост-мускул не выдержал, забился тревожно. Денис едва не оказался по уши в леденцовом сиропе.

— Каринэ!

Из чащи кораллов вынырнул человек в экзоскелете. Ростом он уступал Денису, зато был шире в плечах и массивнее. Лицо его в первый миг показалось Завацкому отталкивающим. Выступающая вперед нижняя челюсть, коротко стриженная бородка, глаза чуть косят… Волк волком.

— Карина, что случилось?

— Не двигайся, Марвин! — в голосе Каринэ прозвучали истерические нотки. — Ни с места! Именем Ордена, ты арестован!

Ствол фузионера уперся в грудь первоисследователя.

— Карина, что за бред?

Девушка всхлипнула. В этот миг подоспел Денис. Помахал в воздухе пайцзой, небрежно осведомился:

— Ну-с, господин Локи, бог огня… Показывайте: где вы прячете «Нагльфар»?

Место рядом с резиновым ковриком пустовало. Там, где должен был находиться корабль, провозвестник конца света, не было ничего.

— Итак, значит, Киннар… Этот самоуверенный профан… и Митяев — дурак в квадрате!..

Первоисследователь откинулся в кресле и принялся хохотать. Смеялся он хорошо: открыто, с душой, взахлеб. Было в его смехе нечто оперное, шаляпинское.

— Говорите, книжку раскрыли!.. Ох-хи-ха-хо-хо!.. А там — «Нагльфар»!.. Эх-ху-ха-хи-хи!

Денис нахмурился. Поведение Марвина никак не вязалось с той ролью, какую детектив ему приготовил. Ролью обвиняемого.

— Так значит, «Нагльфар»? — веселился Локи. — Корабль из ногтей мертвецов? Подождите!

Он нырнул в крохотный металлический чуланчик, расположенный в самом хвосте научного модуля. По всей видимости, там располагался склад инструментов.

— Сейчас, сейчас… подождите… — донеслось из чулана.

Каринэ хмурила лоб, недоуменно разглядывая фузионер.

— Постойте… он что же… разряжен?

Денис ожег ее яростным взглядом. Ну как можно быть такой дурой?! Он уже открыл рот для гневной отповеди, как появился Марвин:

— Вот, держите, — протянул он Завацкому книгу.

Каринэ заглянула через плечо детектива, пытаясь прочесть название.

— Представьте, что ультиматум был вписан в страницы этой книги. Как бы изменилось ваше видение дела?

Денис поморщился. В руках его был читаный-перечитаный экземпляр ершовского «Конька-горбунка». Он послушно раскрыл книгу. Одна из страниц загнулась; из-под уголка виднелись строчки:

«Море сильно закипит, повернется рыба-кит…»

— Я дурак, — самокритично признал Завацкий. — Почище Митяева.

— А все же? Мне очень интересно!..

— Вы ведь рыбак, Локи? — убитым голосом осведомился Денис. — И ваша теория, с которой не согласен Киннар…

— Земля Соль — это и есть та самая пресловутая Рыба. Дракон. Митгард, если угодно. Сольо живут на ее чешуе, подобно ершовским мужичкам. Скорее всего, «рыба» и не подозревает о своих пассажирах.

— Как же тогда объяснить охоту? — испуганно пискнула Каринэ. — Гибель людей?

— О, это просто. Не было сожранных послов. Рыба-кит проголодалась, и сольо восприняли ее голод как свой собственный. Люди тоже его ощутили. Великий дракон Митгард — дракон и мир одновременно, человек и пароход — решил нырнуть и поохотиться.

— А ультиматум? — Денис принялся рыться в рюкзаке. — Вот, смотрите.

Люди и бо глад довлеет над миром. Пасть следует за наами; мыы! укажем путь. Митгард голоден! васс пасти ищут. Возможностии. Близится конец светаа! Над но и — конец суши! голоду!

Митгард поохотится и — пожрет весь мир. Наконец.

— Может быть, вы его сами истолкуете? По-новому?…

Завацкий покраснел. Достал лист бумаги и принялся писать. Он пыхтел, черкал, ругался сквозь зубы. Наконец протянул Марвину перевод ультиматума на человеческий язык.

«Люди и бог! Лад довлеет над миром. Упасть следует за нами, мы укажем путь. Митгард голоден; вас спасти ищут возможности. Близится конец света ‹станет темно›. На дно — и конец суши ‹жажде› и голоду.

Митгард поохотится, и ‹наш мир› наконец насытится».

— В основном, верно.

— Где же послы? — спросила Каринэ. — И почему ты мне ничего этого не рассказал?

— А ты бы поверила? При твоей-то романтичности!.. Думаю, никто бы не поверил. На время нырка сольо прячутся в безопасные убежища; попутно они эвакуируют послов. Я потом покажу вам, где они «упали за нами». В посольстве засилье чиновников, мне нужно было устроить эту демонстрацию.

— Так вы все-таки причастны к исчезновению послов?

Локи поднял руки.

— Я лишь давал рекомендации, кого за кем эвакуировать. Денис, отчего у вас такой кислый вид?…

— Я провалил расследование.

— Ну-ну! К чему так уныло? Если правильно составить отчет… вы меня понимаете?

— Понимаю. Вы не теряете надежды стать Ландмейстером.

Детектив и первоисследователь переглянулись.

— А хотите увидеть чудо? — предложил Марвин. И, не дожидаясь ответа, продолжил: — Вы ведь слышали, что на Соль до нас обитало всего три живых существа?…

— Соль-отец, Соль-сын, Соль-дух святой?

— Нет же. Рой Соль, Рыба-кит и… В общем, пойдемте. Я покажу вам Китенка.