«No Woman No Cry»: Моя жизнь с Бобом Марли

Глава двенадцатая «Woman Feel the Pain, Man Suffer, Lord» («Мужчина страдает — женщине больно»)

В сентябре 1975 года, во время игры в футбол, один из игроков в шиповках наступил Бобу на большой палец правой ноги. Травма была довольно тяжелая, но он не стал обращать на нее большого внимания, потому что Боб есть Боб — он никогда не уступал боли, да и травмированный большой палец казался пустяком по сравнению с другими проблемами в его жизни. Так что он отнесся к этому спокойно и продолжал играть, несмотря на то, что доктора рекомендовали ему отдохнуть и некоторое время поменьше тревожить ногу. Каждый вечер я осматривала его рану, когда он приходил домой и снимал кроссовки и носки. Болело до такой степени, что он жаловался, и я видела, что палец не заживает. Я говорила ему постоянно:

— Боб, рана плохая, перестань носить такую обувь, да и в футбол не стоит пока играть.

Он соглашался, выдерживал пару дней, но потом снова бежал на поле.

Впоследствии, когда он снова повредил этот палец в 1977 году, ноготь отвалился и развилась злокачественная меланома — по иронии судьбы этот вид опухоли очень редко встречается у цветных. Но Боб считал, что доктора, поставившие диагноз, обманывают его. Боб не поверил даже доктору Бэкону, черному хирургу из Майами, который очень хорошо относился к Бобу и сказал мне:

— Если Боб согласится удалить палец, можно будет остановить распространение болезни.

Я передала эти слова Бобу, но он решил, что я сошла с ума, поскольку считал, что отсутствие пальца помешает ему стоять во время концертов:

— Как я буду выходить на сцену? Никто не захочет смотреть на калеку! — Он рассердился на меня, как будто я нарочно нагнетала ситуацию.

И я решила, что сейчас неподходящее время — Боб меня попросту не воспринимает. Я должна поддержать его волю: мне не хотелось, чтобы он подумал, будто я пытаюсь ослабить его, когда ему так нужны силы.

В любом случае решение было за ним. Мое влияние становилось все более ограниченным — в истеричной атмосфере суперзвездной славы, где разлетались слухи о его болезни, самые разные люди давали ему советы всех сортов. Естественно, у меня было собственное мнение на этот счет, но я не пыталась настоять на своем.

Боб заявил, что доктор Бэкон врет, что палец просто опух и скоро заживет и что нужно поскорее выписаться из госпиталя, где поставили такой диагноз. Что Боб и сделал.

Во время последнего тура мы ездили из одной страны в другую, продолжая делать ту же работу, что и предыдущие почти семь лет. Вечер за вечером, город за городом, толпы поклонников — тысячи людей — приходили послушать Боба. Для них он был больше чем просто певец, они жаждали услышать его послание, то, что он хотел сказать через музыку. Вместе с тем все стороны его жизни подвергались пристальному вниманию — что он делает, что он думает, что другие думают о нем.

Бобу приходилось быть открытым, и все больше людей получали доступ к нему. Он стал настолько публичным, что я начала терять его — и физически, и морально. И с этой потерей пришли и другие: я чувствовала, что теряю его уважение, его внимание. Тем не менее, даже когда его общественные потребности стали перевешивать личные, я по-прежнему находилась рядом — как участница «I-Three», а не как жена, но так было нужно. Могу точно сказать: в те времена Боб не был счастлив. Палец его так и не вылечили, на это не было времени.

Как обычно в турне, у нас были отдельные комнаты, что поначалу мне нравилось. Но теперь, поскольку у Боба появились дополнительные обязанности вроде интервью, звукозаписывающая компания взяла его повседневную жизнь под контроль — когда он ложится спать, когда он встает или ест, куда ходит. Он жил по куда более напряженному и хаотичному графику, чем прежде. Когда все остальные могли немножко подольше поспать наутро после концерта, он должен был давать интервью в семь утра. Если ожидался важный звонок из другой части света, приходилось подстраиваться под их время и не спать, хотя бы и посреди ночи.

Ритм жизни изменился, но не иссякал поток девиц — Королев красоты или Мисс-чего-нибудь. В каждом городе, куда мы приезжали, Боб должен был участвовать в фотосъемке с Мисс-чего-нибудь, это была часть рекламы: «Привет, Боб, Королева-чего-то-там едет в гостиницу, чтобы сфотографироваться с тобой». И потом оказывалось, что днем-то они фотографируются, но ночью девица все еще болтается в спальне, а то и застревает на следующую ночь. Такая жизнь не способствовала улучшению его здоровья, о котором я не переставала беспокоиться. Все это время болезнь распространялась, как доктора сказали позже. Палец выглядел все хуже, потому что Боб его постоянно травмировал обувью во время концертов. Иногда мы играли два шоу за вечер, а потом был еще и банкет. И на следующий день то же самое.

Я помню одну ночь — думаю, это было в Париже, — когда Боб вернулся в гостиницу с полностью разбитым пальцем, и на следующее утро нам пришлось вызвать доктора. Одновременно с приходом доктора принесли газету, на первой полосе была фотография Боба, отплясывающего с очередной Королевой красоты. Я только и могла, что повторять:

— Не надо было. Не надо было после концерта идти на танцы с больным пальцем, а если уж идешь, то надевай тапки.

Тогда я ясно поняла, что Боб забыл и думать о себе, иначе инстинкт самосохранения уже сработал бы. Что же до любовных приключений, то я говорила ему:

— Если ты делаешь что-то одно, не трать свои силы на другое, ты этим ослабляешь себя. А вместе со слабостью приходит потеря сопротивляемости. Чем больше ты отдыхаешь, тем для тебя же лучше.

А он злился:

— Да ты просто ревнуешь! Чего еще ждать от жены…

У нас случались такие перепалки. И некоторые люди даже пытались настроить его против меня. Но потом я сказала себе: «Если единственный результат подобных скандалов — то, что обо мне начинают плохо думать и так же со мной обращаться, значит, все впустую. Потому что если ты сам не заботишься о себе, Боб, то ты не любишь себя, а если не любишь себя, то не можешь любить и меня. Ты должен любить себя, не давай другим людям любить тебя больше, чем ты сам себя любишь, это неправильно. Пусть среди них есть настоящие поклонники твоей музыки, но есть и другие — вампиры, сосущие твою кровь, твою энергию, они только говорят, что любят тебя, потому что ты мелькаешь в газетах и по телевизору».

И я поняла, что так и происходит, когда теряешь контроль. Я теряла последний контроль над ним, и, как меня и предупреждали давным-давно, это пришло вместе с успехом, с превращением в звезду, с мыслями вроде «я слишком занят, чтобы уделять тебе время». Зло просачивалось под разными благовидными предлогами: «Вот то, что я должен сделать, обязан сделать, чтобы стать человеком, чтобы заработать денег и отдать детей в школу; я должен работать в полную силу». Хотя я знала, что у Боба есть своя миссия в жизни, он во многом сбивался с пути из-за окружавших его прилипал — не важно, был ли он прав или нет, они всегда говорили ему «да». А я говорила: «Мы теряем духовный аспект нашей мечты».

Потом настало время, когда вибрации начали меняться. После того как Боб начал работать с «Island», я не участвовала ни в его финансовых решениях, ни в подборе персонала. В итоге Дон Тейлор был уволен с позиции менеджера Боба, и его место заняли Дэнни Симс и Алан Коул. Дэнни Симс — тот самый, что годами продавал наши демо-записи и присвоил права публикации на ранние песни Боба. Я подумала: «Ну и ну, что происходит?»

В конце сентября мы прибыли в Нью-Йорк для выступления с «The Commodores» в Мэдисон-Сквер-Гарден. Другие члены группы были поселены отдельно от Боба, в «Грамерси-парк-отеле», а Боб находился в «Эссекс-ха уз» на Централ-Парк-Саус. Прежде нас никогда не селили в разные гостиницы. Позже я слышала, что какие-то проходимцы, растаманы из Бруклина, присоединившиеся к туру, что-то ему предложили, хотя я не знаю, принял ли он их предложение.

После шоу Боб не спал всю ночь, так он мне сказал потом. Я позвонила ему на следующее утро, а это было в воскресенье, чтобы спросить, не хочет ли он сходить в церковь, потому что обычно, если мы оказывались в городе, где была эфиопская православная церковь, мы обязательно ее посещали. На мой звонок ответила Паскалин из Габона. Когда она подняла трубку, я подумала: странно, что она делает там в эдакую рань. Потом трубку взял Боб и сказал, что не хочет в церковь, что было само по себе необычно, но еще и голос его показался мне странным, поэтому я спросила:

— Что случилось? Ты не спал ночью?

Он признался:

— Вообще-то нет.

Дальше он сказал, что с ним все в порядке, но в церковь он не пойдет, а за мной пришлет лимузин. Тем не менее в его голосе звучала какая-то отрешенность.

Со мной была Минни, и поскольку я не могла избавиться от чувства тревоги, я попросила ее:

— Поезжай туда и посмотри, что происходит, потому что у меня дурное предчувствие… — Все действительно выглядело подозрительно.

Когда Минни приехала и вошла в комнату, где находился Боб, она посмотрела на него и — как она сказала мне много лет спустя — увидела Смерть. Ей он показался привидением. Потом они рассказали нам, что случилось: Боб упал, когда бегал в Центральном парке. Они с Аланом Коулом решили пробежаться трусцой, чтобы взбодриться, и прямо на бегу Боб почувствовал, что его тело отказывает. Когда он хотел повернуться к Алану и сказать об этом, то не смог ни шевельнуть головой, ни раскрыть рот, а просто рухнул на землю. Теперь они ждали, пока появится доктор Дэнни Симса. Однако Боб настаивал, чтобы мы ехали к месту следующего концерта, в Питтсбург, с тем, чтобы они нагнали нас там.

Никто не рассказал мне о падении Боба, что, по-моему, было неуважительно и подозрительно. С другой стороны, образ жизни так изменился, так много людей было вовлечено в его жизнь, что Боб уже ничего не контролировал. Посторонние люди взяли в свои руки его жизнь, и я не знала — а может быть, он и сам не знал, — что он ест или курит. Я до сих пор не в курсе, хотя за многие годы наслушалась историй о том, что происходило в мое отсутствие.

Я поехала в Питтсбург, хотя и знала, что случилось недоброе. Ночью мне приснилось, что Боб находится в каком-то месте, может быть, в госпитале, но окна там были забраны решетками, и у Боба на голове не было волос. Он подошел к решетке и хотел мне что-то сказать, но между нами были стальные прутья, и я проснулась с ощущением, что он выглядит как-то странно. Наутро я позвонила Марсии и Джуди и рассказала им свой сон, а потом решила позвонить в Нью-Йорк и узнать, что происходит. На звонок ответил ямайский журналист по имени Фриц, который занимался информационной поддержкой нашего тура. Я спросила у него:

— Фриц, что там творится?

Он лишь пробормотал:

— Ничего хорошего… До добра это не доведет.

Я начала паниковать:

— Что ты имеешь в виду? Что, черт возьми, происходит?! Что случилось с моим мужем?!

Фриц снова сказал:

— Это до добра не доведет, лучше бы они тебе рассказали.

Тут я разозлилась.

— Вот что, слушай меня внимательно, — заявила я. — Если с Бобом что-нибудь случится, вам всем придется отвечать! Что-то плохое происходит с моим мужем, и от меня скрывают правду!

Я бросила трубку и не находила себе места. Меня охватила настоящая паника. Через пару часов приехал Боб, нам сказали, что пора на саундчек, и я пошла в автобус, а там уже сидел мой муж, смертельно бледный.

— Боб, что случилось? — спросила я тихо. — Давай, расскажи мне. Что случилось? Ты не можешь спать? В чем дело, что вчера произошло?

Он отвел меня в сторонку и сказал:

— Дэнни Симс показал меня доктору, и тот сказал, что у меня рак.

У меня как будто сердце вырвали из груди. Я воскликнула:

— Не может быть! Что-то здесь не так, кто-то пытается причинить тебе вред. Давай уедем домой. — Я хотела увезти его немедленно; я настолько испугалась, что захотела спрятаться подальше ото всех, потому что было непонятно, кто друг, а кто враг.

Я выбежала из автобуса, нашла Марсию и Джуди и все им пересказала. Мы были в ярости:

— Представляете себе, Бобу поставили такой диагноз, и никто нас не вызвал!

Все подозревали неладное, но Боб сказал, что решено все равно провести вечерний концерт.

Но я заявила:

— Ни в коем случае!

Я выловила Дэнни Симса и закричала:

— Да как вы смеете? Это что, игрушки?! Как вы можете так поступать?

Потом я нашла Алана Коула и потребовала, чтобы он объяснил, что конкретно происходит. И тогда, наконец, он рассказал мне, что, по словам доктора, метастазы из ноги Боба проникли в мозг, и он все равно умрет. Поэтому можно продолжать тур, пока он еще жив.

Я вышла из себя и заявила:

— Нет!

Похоже, мне нужна была дополнительная поддержка, поэтому я побежала к телефону, позвонила матери Боба и попросила ее помочь мне и вмешаться. Я вызвонила Диану Джобсон, Криса Блэкуэлла и юриста Боба Дэвида Стайнберга и всех их попросила о том же. Я даже позвонила доктору Бэкону в Майами, и он сказал, что предвидел такой исход и мог его предотвратить, что рака можно было избежать. Я была опустошена. Я побежала назад к Дэнни и Алану и закричала на них:

— Вы должны отменить это шоу немедленно! Вы должны остановиться! Сейчас же!

Боб был помещен в раковый центр Слоун-Кеттеринг, там ему назначили лечение радиацией, из-за чего у него выпали волосы на лбу и на висках. Синди Брейкспир прилетела в Нью-Йорк, и мы по очереди заботились о Бобе с тетушкой и детьми. Однако после того как журналисты прознали о местонахождении Боба, об этом написали в газетах и сообщили по радио, поэтому Боб уехал из Нью-Йорка в госпиталь Майами в поисках более интенсивных методов лечения. Но все врачи как один говорили, что жить ему осталось считанные месяцы, что рак распространился на печень, легкие и мозг и продолжает прогрессировать. Боб вернулся в Слоун-Кеттеринг, где ему прописали химиотерапию. Волосы стали выпадать буквально клочьями. Боб волновался:

— Ой, да это опасно! А волосы вырастут снова?

Его успокаивали:

— Да, конечно…

Боб начал быстро терять в весе, и казалось, что он постепенно превращается в другого человека. Утром 4 ноября 1980 года он решил принять крещение. Я ему советовала покреститься еще с тех пор, как Его Величество император Хайле Селассие послал Аббу на Ямайку, потому что я крестила всех наших детей (не только моих собственных) в Эфиопской православной церкви. Когда мы позвали Аббу в то утро, он плакал. Мы все плакали. Боба крестили, и он принял имя Берхане Селассие, что означает «свет Троицы».

Вскоре после этого доктор Карлтон Фрейзер, ямайский медик и член «Двенадцати колен», посоветовал Бобу обратиться к доктору Йозефу Иссельсу, немецкому врачу, практикующему лечение запущенных форм рака. Я уехала на Ямайку, чтобы проведать детей и тетушку и подготовить их к серьезности ситуации. Когда я смогла их оставить, Боба уже положили в госпиталь в Германии, его отвезли туда доктор Фрейзер и Алан Коул. Когда я позвонила и попросила его к телефону, мне сказали, что ему удаляют гланды. Я поинтересовалась, кто кроме меня, ближайшей родственницы, мог позволить это сделать, и мне ответили, что разрешение дал мистер Алан Коул. Моей первой реакцией было: «Как он мог это допустить?» Потому что я считала, что стоит затронуть гланды, и Боб потеряет голос и больше не сможет петь, а этого могут добиваться только враги.

Я приехала в Германию на следующий день после того, как ему удалили гланды без моего ведома и согласия, и узнала, что это было предусмотрено методом доктора Иссельса — хронически воспаленные гланды и гнилые зубы подлежали удалению, если они ослабляли действие естественного иммунитета. Тем не менее я чувствовала — и это было мое убеждение, — что операции на горле Боба дьявол желал бы в первую очередь, чтобы заставить его голос замолчать. Теперь я относилась к этому лечению с большим подозрением.

Потом я пришла навестить Боба вместе с его матерью, которая прилетела в тот же день, и он смог показать радость, увидев наши лица. Он также смог прошептать, что видел сон, в котором были мы обе, тут он засмеялся и сказал:

— И вот вы обе приехали.

Ему приснилось, что мы обе тонули, и он не знал, которую спасти.

— А теперь скажи мне, Рита, — обратился он ко мне, — если бы вы обе тонули, кого бы надо было спасать, мою мать или тебя?

Я заставила себя засмеяться, и матушка тоже, и я пошутила:

— Нет уж, придется тебе спасать обеих.

И тут мы все трое рассмеялись этой идее, и Боб уверился в том, что мы его никогда не покинем. Я никогда не забуду то утро, потому что тогда я поняла, что дальше будет только хуже.

В тот же вечер, когда я вернулась в госпиталь, я заметила, что Боб очень обеспокоен. Он взял меня за руку и спросил:

— Почему ты так задержалась на Ямайке?

Хотя вокруг него толклась куча людей, он все еще ждал от меня поддержки. Я осталась для него опорой. Когда меня не было рядом, он чувствовал, что люди могут вертеть им как хотят, но если Рита здесь, она не разрешит причинить ему вред, будет заботиться о нем. Я всегда была рядом, несмотря на всех его других женщин. Боб признался мне, что попросил Синди больше не приходить. Она столкнулась с Паскалин и знала, что Боб с ней встречался (это было в газетах). Тем более, к тому времени Синди собиралась замуж за другого человека и через три месяца должна была вступить в брак. Так что она исчезла из поля зрения. А скоро и Паскалин тоже была отправлена с глаз долой. Думаю, всем этим женщинам нечего было делать возле его больничной постели. Мне было неловко их видеть, а может быть, и им тоже.

С тех пор я курсировала между Германией и Ямайкой и привозила то, что Боб любил больше всего, то, что наиболее полезно, вроде бататов и маниоки. Лечение доктора Иссельса подразумевало пищу, которую раста тоже считают правильной. Другие аспекты этого лечения мне не нравились — например, каждое утро мы отвозили Боба в клинику Иссельса, чтобы выкачивать из него кровь литрами и потом вводить обратно, и я была не уверена, что Боб получает свою собственную кровь. Тем не менее, доктор Иссельс поддерживал жизнь Боба на полгода дольше, чем предсказывали другие доктора, хотя и не обещал ничего. Но весной 1981 года доктор сказал, что сделал все возможное. Тогда Боб попросил, чтобы его отправили домой. Я была на Ямайке, когда это случилось, и Боб по телефону сказал, что хочет быть ближе к детям, и к своей матери, и ко мне. Поэтому мне не нужно лететь в Германию, а вместо этого надо привезти всех детей в Майами, куда Боб собирался отправиться. Он был на краю, но решительность помогла ему собрать силы и дотянуть до Майами — что позволило увидеть детей и пообещать им, что он будет с ними всегда. В один момент он позвал Зигги и Стива в комнату, куда пускали только семью. Стиву он сказал:

— За деньги жизнь не купишь.

А Зигги он сказал:

— Когда будешь подниматься, возвышай и меня, а если будешь опускаться, не принижай меня.

И оба сына сказали:

— Хорошо, папа.

Ранним утром 11 мая он вызвал Диану Джобсон в госпиталь в Майами и спросил ее:

— Диана, что произойдет, если… ну, если со мной кое-что случится? — И когда она ответила, что не стоит беспокоиться, он сказал: — Нет, дай мне правила. — Он имел в виду «правовые гарантии».

Клянусь, он ей это сказал, хотя в тот момент был едва способен на шепот. Недавно я переспросила, не помнит ли она, что Боб ей сказал. Потому что «дай мне правила» означало, что ему нужна была поддержка — ведь прежде он отказывался писать завещание.

В то утро Диана сказала:

— Твои жена и дети будут основными наследниками, и я уверена, что Рита позаботится о твоей матери.

Но если бы она, будучи его юристом и советником в то время, просто сказала: «Давай я напишу текст, и ты подпишешь», — это спасло бы миллионы долларов. Нам не пришлось бы отдавать то, чего у нас не было. Потому что к моменту смерти Боб не был миллионером, хотя многие так думают. Зато он знал, что он свое дело сделал, и теперь пришла наша очередь.

В тот последний день, незадолго до полудня, я ушла за морковным соком для него, а когда вернулась, глаза его были закрыты, и доктор сказал:

— Все кончено.

Я начала кричать:

— Не сдавайся дьяволу, Боб, отдай свою душу Джа, не давай сатане власти забрать твой дух! Не сдавайся, Боб, не останавливайся, иди прямо к Отцу нашему в землю обетованную!

Я сняла красную, черную и зеленую ленты с пояса, повязала вокруг его головы и выкрикивала библейские предостережения, пока не услышала, как доктора говорят:

— Надо ее успокоить.

Не успела я оглянуться, как они сделали мне инъекцию, и я заснула. Когда я пришла в себя, Боба не было в палате, и я осознала, что случилось.

К концу дня я была все еще не в себе, пока Стив не сказал мне:

— Мамочка, ты же помнишь, что папа говорит: «no woman no сгу» — «не плачь, женщина, не плачь». Поехали, вернемся на Ямайку.

И мы со Стивом сели на самолет, последний самолет из Майами, в шесть вечера. И из аэропорта мы поехали прямо в дом на холме, который я рискнула выбрать перед отъездом в тот злополучный тур.