«No Woman No Cry»: Моя жизнь с Бобом Марли

Глава седьмая «THANK YOU JAH» («Благодарю тебя, Джа»)

Те небольшие деньги, с которыми я приехала домой из Делавэра, вылетели в трубу за пару недель, потому что мне пришлось ходить по чиновникам, да еще купить дополнительную кровать и комод для детей. Казалось, будто своим возвращением я перевела часы назад. Снова мы жили впроголодь, не работали и получали мизерные роялти из «JAD». Ничто не изменилось, только прибавилось проблем.

Когда работа с «JAD» развалилась, Боб вернулся из Лондона и сказал:

— Тут один человек, Крис Блэкуэлл, приезжает на Ямайку. Вот увидишь, Рита, из этого может что-нибудь получиться, авось дело выгорит, — и так далее…

Тогда мне казалось, что все это вилами по воде писано, да я и не знала про Криса ничего; но, в любом случае, мы сидели без средств.

Сейчас Крис Блэкуэлл широко известен благодаря тому, что его компания «Island Records» смогла донести ямайскую музыку до всего остального мира. Крис вырос на Ямайке, в англо-ямайской семье. К тому времени, как Боб перешагнул порог его лондонского офиса, он продвигал карибскую музыку уже больше десяти лет. В свое время он основал на Ямайке маленький звукозаписывающий лейбл «Blue Mountain/Island» и в 1962 году, перебравшись в Лондон, начал издавать записи таких исполнителей, как Милли Смолл, Джимми Клифф и «The Skatalites». Крис даже перепечатал кое-какие из ранних записей «The Waiters» на «Coxsone», там они вышли под названием «Wailing Wailers». Собственно, это и привело наших ребят к нему, когда они застряли в Лондоне. Именно интерес Криса и его вера в «The Wailers» — и в ямайскую музыку вообще — дали возможность Бобу, Банни и Питеру вернуться домой с надеждой. Он сказал им:

— Сделайте мне альбом, и посмотрим, как пойдет.

Вскоре после моего возвращения из Делавэра, как раз когда я совсем уже было разуверилась в том, что все хотя бы когда-нибудь сдвинется с мертвой точки, Крис сделал «The Wailers» предложение. Ему говорили, что это безумство, веры таким людям нет, и что его гарантированно надуют: «Не давай им денег, ты их никогда больше не увидишь!» Но Крис уже прежде имел дело с растафари и, кроме того, держал руку на пульсе ямайской музыки. И, думаю, у него была та же реакция на «The Wailers», что и у меня когда-то, — с первого дня знакомства я почувствовала в них что-то особенное, что отличало их от обычных хулиганов из Тренчтауна: другой класс, что ли, какой-то намек на лучшее будущее. По словам Криса, «что-то» подсказало ему, что им можно доверять, — может быть, то, как они держались. И теперь, когда они не ударили в грязь лицом, он решил дать им денег на запись в студии.

Тут-то на наши лица вернулись улыбки — контракта как такового еще не было, но он явно наклевывался. Я почувствовала некоторое облегчение, и даже с тетушкой стало легче уживаться, потому что теперь появилась возможность помогать ей деньгами. К тому же я знала, что мы скоро выберемся из ее дома.

Со своей стороны Крис приложил максимум усилий для организации подходящей обстановки для творчества. В начале 70-х он купил большой обветшалый дом по адресу Хоуп-роуд, 56, недалеко от Джамэйка-хауз, резиденции премьер-министра, и Девон-хауз, достопримечательной усадьбы, где выросла мать Криса. Это место он назвал Айленд-хауз. К дому прилегал участок земли с несколькими подсобными строениями. Все это находилось далеко не в лучшем состоянии, но жить было можно. Крис устроил так, чтобы музыканты, которых он поддерживал, могли там собираться и репетировать, и в скором времени Боб и Крис договорились, что после выхода первого альбома Боб примет на себя все это хозяйство и сможет проводить там интервью и пресс-конференции. Впоследствии Боб стал владельцем дома на Хоуп-роуд — по контракту на выпуск трех альбомов, подписанному с «The Wailers».

Когда все завертелось, Боб, разумеется, пришел в восторг.

— У нас будет свой дом! — повторял он.

Что касается меня, я была просто потрясена. В особенности тем, где этот дом находился, — для всех, кроме белых (в крайнем случае, мулатов) и толстосумов, путь в этот район был заказан. А для раста и подавно! Это был первый случай, когда растафари обосновались в этой части города. Носить дреды и одежду растаманских расцветок рядом с домом генерал-губернатора — практически короля, — такое даже трудно себе представить! В двух шагах от офиса премьер-министра! Прямо на виду!

Так что многие рты в городе пораскрывались от удивления, когда «The Wailers» вселились на Хоуп-роуд. Сам Крис обычно останавливался в другом месте, а Боб, Питер, Банни и другие ребята зависали там постоянно. К мысли переехать туда самой я относилась без энтузиазма, хотя и была рада, что у Боба все получается. Но как-то я не чувствовала этот дом своим. Во-первых, что бы там ни прописали в контракте, участники «The Wailers» были партнерами и надо было делиться. Да и Боб ни разу мне не сказал: мол, давай, Рита, приезжай, привози детей. Меня не захватывал весь этот энтузиазм. Когда я там бывала, то видела, что дом больше напоминает коммуну, потому что там обитали не только «The Wailers», но и другие люди, и женщины в том числе, и… всякое-разное там происходило. У меня создалось ощущение, что Крис использовал Айленд-хауз в качестве наживки для Боба: вот смотри, здесь ты можешь обрести свободу, а Риту с детьми отодвинем на задний план…

Так что я сказала себе «посмотрим-посмотрим» и продолжала ждать, потому что не чувствовала нужных вибраций. Тем не менее, все это было большим достижением: «The Wailers» по-настоящему взялись за дело, много репетировали и серьезно работали — и много играли в футбол.

Затем Крис издал их первый альбом, «Catch a Fire», и это был мгновенный хит и начало всему. «The Wailers» поехали в турне по Англии, затем по Штатам и даже играли на разогреве у «Sly and The Family Stone» в Лас-Вегасе. Дома на Ямайке тоже все вдруг захотели с ними познакомиться, ведь они были теперь знаменитостями, подписавшими контракт с «Island». Об этом даже сообщила центральная ямайская газета, «Глинер»: «„The Wailers“ подписали…» и так далее. И тут же — вжик! — все вокруг стали друзьями. Настоящий прорыв!

Я смотрела на все это и думала: ну-ну… Я видела, как приходит совсем другая жизнь… и вместе с ней другие женщины. Вскоре Крис поселил на Хоуп-роуд свою бывшую любовницу (как я узнала позже) по имени Эстер Андерсон, актрису родом с Ямайки, жившую в Лондоне и только что снявшуюся в фильме у Сидни Пуатье. Она должна была работать фотографом «The Wailers», отвечать за связи с прессой и все прочее во время их следующего тура. Еще там жила Диана Джобсон, впоследствии ставшая одной из юристок Боба, сестра лучшего друга и партнера Криса Дики Джобсона (тоже жившего там), и Синди Брейкспир, у которой позже была связь с Бобом. Диана и Синди, как и большинство женщин, тусовавшихся на Хоуп-роуд, были хорошенькими мулатками из среднего класса, у которых взыграла жажда новых ощущений. Поэтому Боб для них был тааак интересен и тааак их притягивал. Они все мечтали оказаться с ним в постели, и он этому потворствовал, оставаясь там ночевать. Не хочу, однако, изображать этот период исключительно в негативном свете, ведь в то же самое время Боб работал и создавал то, к чему у него было призвание. Это было подлинное начало: очень многое из того, что он хотел сделать в своей музыке, воплотилось в жизнь именно в то время, когда у него появился этот дом.

Жизнь на Хоуп-роуд, 56, не останавливалась ни на минуту. В любой час дня и ночи там происходили встречи, репетиции, интервью, тут же кто-нибудь делал зарядку. Кухня работала круглосуточно. Кипели супы, порой Боб или его друг Алан «Скилл» Коул, футбольная звезда, готовили арахисовый сок или еще что-нибудь. Дом на Хоуп-роуд был тем местом, где жизнь Боба развернулась, и он почувствовал ее во всей полноте. И я была счастлива за него, потому что я, как и он, выросла в бедности Сент-Энн и Тренчтауна. Трудности, через которые нам пришлось проходить поначалу, воспринимались болезненно, но все равно мне кажется, что и там была своя радость, и это было важно. Боб хоть и недолгую жизнь прожил, но смог найти в ней эту радость и делать то, что от него требовал его дух. Он не мог иначе. И я думаю, что Бог любил его тем больше за все те жертвы, которые он принес — не только ради себя, но ради того, чтобы другие жили счастливо. Я попросила его, когда он умирал, быть по правую руку от Господа, чтобы я могла его отыскать, когда придет время нам снова встретиться. И я буду рада этой встрече…

Несмотря на свои сомнения, я появлялась на Хоуп-ро уд практически каждый день, просто чтобы быть частью происходящего. Если Боб не приходил домой ночевать, на следующее утро я требовала объяснений. И он, конечно, объяснял — всегда находились какие-нибудь причины. Чаще всего он говорил:

— Была репетиция, — то есть его задержала музыка.

Тогда я говорила:

— Ну что ж, с этим я ничего не могу поделать, потому что это твоя мечта, и это то, что нас кормит, и раз уж нужны все эти репетиции… Но будь осторожнее!

Как всегда, я поддерживала Боба в том, что он делал, и не переставала верить в него. Я даже купила ему комплект мебели для спальни на Хоуп-роуд, но он не хотел там чувствовать себя по-домашнему — или не хотел, чтобы выглядело так, будто он не живет дома.

В то время он уже очень хорошо помогал семье и денег не жалел, как и прежде, когда их было мало.

— Вот, держи, это вам с детьми и тетушке, — говорил он.

И я его не пилила. Я говорила:

— О, здорово, — и молчала о том, что было у меня на сердце, хотя дом на Хоуп-роуд превращался в ощутимую занозу. Каждый раз, как я видела, что там творилось, я думала: ой, нетушки, я сюда ни за что не перееду, у меня здесь никаких сил не хватит.

Что было еще важнее, вся эта музыка теперь появлялась на свет без моего участия. Я не пела ни для Боба, ни для кого другого. Это была заметная перемена в моей жизни, но я много трудилась и нуждалась в передышке. Нужно поразмыслить, считала я. Друзья предупреждали:

— Он становится большим человеком, как бы его не увели у тебя.

Но я отвечала:

— Нет, мне надо подождать и осмотреться, я не собираюсь разбиваться в лепешку.

Иногда мы с Бобом ругались из-за сложившейся ситуации, но потом я решила, что если такая жизнь ему необходима для того, чтобы быть тем, кто он есть, то пусть так и будет. Он говорил, если я хочу съехать от тетушки, то на Хоуп-роуд всегда найдется место для нас с детьми, и двор там большой, но на тот момент единственное, к чему я стремилась, была независимость. Да, я хотела вырваться из Тренчтауна, но не ценой самоуважения. О себе я никогда не забывала.

Тем не менее, мне было трудно представить, что я «оставлю» Боба, что сама разрушу наш брак. Поэтому я решила посоветоваться с Габби, старым растафари, мнение которого я уважала. Он, похоже, был наслышан о Хоуп-роуд, и то, что Боб «сбился с курса», не вызывало у него особых симпатий. Я объяснила Габби, почему я не хочу там жить и изменять себе ради того, чтобы ублажить Боба. Это было бы неправильно, я бы чувствовала себя неуютно с детьми в таком месте, где невозможно уединиться, где постоянно проходной двор, хлопают двери и люди приходят и уходят. Я бы не хотела, чтобы мои дети так жили.

Перед этим я уже заговаривала с тетушкой о том, что собираюсь вместе с детьми уехать из ее дома.

— Подумай как следует, — сказала она в своей обычной манере. — Никто не станет снимать жилье для тебя и четырех твоих карапузов, даже и не надейся!

Но Габби отнесся ко мне с пониманием и постарался помочь. У него было только два вопроса: почему я хочу покинуть Тренчтаун и согласен ли на это Боб.

И мне пришлось ответить:

— Я всегда хотела уехать, и мне все равно, согласен Боб или нет. Мои дети растут не по дням, а по часам, и я не хочу для них той жизни, которая их здесь ждет.

Вскоре после этого разговора Габби позвонил и рассказал про правительственную жилищную программу, по которой в Булл-Бэй, милях в двадцати на южном берегу, строятся бетонные дома на продажу. Это меня слегка отпугнуло.

— Булл-Бэй! — сказала я. — Это же такая даль!

Но оказалось, что Габби знает об этой программе, потому что сам там живет, и, по его словам, получалось, что место это приятное и добраться туда довольно легко. Поэтому я согласилась поехать в Булл-Бэй и посмотреть, что к чему, и через несколько дней Габби за мной заехал.

Мы поехали вдоль берега и в конце концов оказались в маленьком тихом поселке. Я осмотрела предлагаемые домики. Габби сказал, что я должна выбрать тот, который мне нравится, и потом взять деньги у Боба: «Заставь его пойти к министру жилищного строительства и решить вопрос». На этот момент Боб, благодаря своей возросшей популярности, стал дружен с людьми из верхов, разными министрами. Но я не собиралась просить Боба напрямую, потому что знала — он хочет, чтобы мы переехали на Хоуп-роуд.

А вот с его другом Аланом Коулом вполне можно было поговорить.

— Алан, — сказала я, как только представилась возможность, — я не могу дожидаться, пока Боб поймет, что нам с детьми нужен нормальный дом. Не мог бы ты поговорить за нас с министром?

Министром жилищного строительства был в ту пору Энтони Сполдинг, хороший человек — очень хороший человек — который сказал: «Нет проблем!» и немедленно сделал все, что нужно. «Жене Боба Марли нужен дом — пусть будет дом!»

Боб отнесся к известию скептически, но уже тогда до меня стали доходить слухи о нем и Эстер Андерсон. Я поняла, что дело становится хуже и нужно решиться наконец и поскорее увезти детей подальше из этого бардака. Крис Блэкуэлл познакомил Эстер с Бобом в ходе рекламной программы: она должна была не только быть его фотографом, но и поехать с ним в Англию, чтобы рекламировать пластинки. Компания пыталась создать из них обоих единый медиаобраз (промоутеры так делают). Насколько я могла видеть, единение происходило не только в медийном пространстве и было слишком тесным, чтобы я могла оставаться спокойной.

Через пару дней, несмотря на первоначальное неодобрение, я получила от Боба деньги на покупку дома, выбранного мной. Взнос был, кажется, около трех тысяч долларов за дом с двумя спальнями. Как и тетушкин дом, изначально это был по сути только скелет, но каменный и в хорошем месте, и притом абсолютно новый. Прежде чем я подписала бумаги, министр Сполдинг сказал, что стоит поехать и взглянуть еще раз для надежности. Он дал мне ключи и на следующее утро я на трех автобусах доехала до Булл-Бэй — не так легко, как думал Габби.

Мой дом — по адресу Виндзор-Лодж, 15 — стоял на земляной дорожке в стороне от основной дороги, в тупичке рядом с еще одним домом. Там не было ни света, ни воды, ни забора с калиткой — ничегошеньки. Правительство строит только стены — а дальше делай с ними что хочешь. Но на участке росли авокадо и тамаринды, и чувствовался запах моря — на самом деле, я видела тропинку, отходящую от главной дороги, которая вела прямо к воде. В то утро не было слышно ни звука, кроме пения птиц в ветвях деревьев. Я почувствовала такое умиротворение, что не могла не полюбить это место. Так что я вернулась в офис мистера Сполдинга в Кингстон, все подписала и передала деньги.

Домой я вернулась с ключами и похвасталась:

— Тетушка, я купила дом в Булл-Бэй! — Я надеялась, что она обрадуется, как я.

Однако тетушка — вполне предсказуемо — не обрадовалась. Она заявила:

— Ты сошла с ума! Нельзя ехать туда без Робби, и где вообще Робби, почему он не помогает тебе?

— С Робби все в порядке, тетушка, — успокоила я ее, — он занят своей музыкой и всякое такое.

Но тетушка продолжала ворчать:

— Ты не справишься с домом. Лучше отпусти Робби на все четыре стороны, а сама живи здесь и заботься о детях.

Я ответила ласково, но со всей возможной твердостью:

— Нет, тетушка.

Потому что я начинала понимать, как она напугана моим отъездом. Несмотря на ее жалобы, мы были ее жизнью, и она нуждалась в нас не меньше, чем мы всегда нуждались в ней.

Она возмущалась:

— И зачем уезжать в такую даль?

— Чтобы люди не беспокоили меня и детей, когда Боб не приходит домой, — отвечала я. Тетушка сама достаточно часто говорила об этом.

— Ты уедешь в Булл-Бэй, а как я буду видеться с детьми?

Я сказала:

— Ты их будешь навещать, обещаю.

Однако тетушка не сдавалась, это было не в ее натуре. Она сетовала, что ей это не нравится, слишком далеко и «мы там никого не знаем».

Я ничего не отвечала, просто держала ключи в руке и ждала, пока она уйдет из комнаты.

На следующий день я отправилась искать грузовик и нашла один с деревянным кузовом, настолько ветхим, что я не была уверена, выдержит ли он дорогу. Но водитель хотел подзаработать и просил недорого. Приходилось экономить, или нам было бы не уехать. Я таращилась на грузовик некоторое время и потом сказала:

— Хорошо, то, что надо.

Водитель, вероятно, заметил мои сомнения, потому что спросил:

— Вы уверены, миссис Марли?

Странным образом, именно это меня и убедило.

— Да! — воскликнула я. — Поехали!

Я взяла грузовик под честное слово — у меня оставалось всего несколько долларов после выплаты взноса, и я не видела Боба с тех пор. Но я убедила себя в том, что деньги откуда-нибудь появятся. «У Боба должны быть деньги, — сказала я себе, — мы проедем через Хоуп-роуд, и я перехвачу деньжат». Потому что я должна была переехать, я должна была увезти детей оттуда, морально и физически. И это надо было сделать прямо сейчас, пока дети не начали втягиваться в другой, более распущенный, стиль жизни. Хватит с них и того, что папочка живет отдельно, а мамочка иногда выходит из себя.

На следующее утро, довольно рано, грузовик подъехал к дому. Тетушку я не предупредила — очевидно, что даже в двадцать шесть лет и с несколькими детьми я все еще находилась у нее под каблуком. Когда она увидела грузовик, то спросила:

— Ты это серьезно?!

И когда я кивнула в ответ, тетушка завопила:

— Да ты с ума сошла! Не иначе как шутишь.

Наконец мне пришлось высказать все начистоту.

Я начала:

— Ты говоришь, что я взрослая женщина, тетушка, но даже если это и не совсем так, ты все равно не должна лишать меня права принимать собственные решения. И я не пытаюсь быть неблагодарной, вовсе нет.

— И Робби не едет?

— Нет, и я не намерена его упрашивать.

Я стала собираться, а она все смотрела на меня и даже помогала, но выглядела очень расстроенной. Наконец я не выдержала:

— Если ты собираешься и дальше ходить с таким несчастным видом, поехали с нами вместе!

Но у тетушки был собственный дом, и она не могла просто так взять и уехать. Бедная тетушка — но я должна была проявить решимость. И все равно я не хотела оставлять ее в расстроенных чувствах, несмотря на то, что, по ее мнению, у меня не было шансов справиться в одиночку. Я попыталась ее успокоить:

— Тетушка, не волнуйся, ты знаешь, куда мы едем, приезжай завтра, а я поеду сегодня.

— Но там же нет света, — не сдавалась она.

Я ответила:

— Это ничего, у нас есть свечи, не беспокойся. Но я хочу приехать туда засветло, будет легче разгружать вещи.

К этому времени, похоже, все соседи столпились возле грузовика и начали ахать и охать:

— Господи, они едут жить в Булл-Бэй, — как будто мы собрались на Луну, не меньше.

Но я все равно посадила детей в машину, они были довольны и веселы:

— Мы переезжаем! Мы едем жить в другой дом! На машине!

А я смотрела на всю эту сцену и думала: «Боже, дай нам справиться с поездкой!»

Когда мы приехали на Хоуп-роуд, первым человеком, которого мы увидели, была Эстер Андерсон — она торчала на балконе второго этажа. Я сказала:

— Доброе утро, а Боб там? Могу я его увидеть? — Я знала, что он наверху в комнате вместе с ней.

— Чего ты хочешь? — спросила она. — Зачем пришла?

«Да она в своем уме?» — подумала я. Но мне не хотелось выяснять с ней отношения, особенно при детях, поэтому я просто повторила:

— Где Робби-то? Он там?

— Он спит, — сказала она.

— Тогда, пожалуйста, разбуди его, это важно.

— Да оставь ты его в покое, — скривилась она. — Зачем ты мешаешь ему спать?

Тут я потеряла самообладание.

— Ты хоть понимаешь, с кем ты разговариваешь? — спросила я в ответ несколько громче, чем мне хотелось бы.

— Почему ты не перестанешь рожать? — закричала она. — Ты только и делаешь, что плодишь детей! Бобу нужна карьера, остановись же наконец и дай ему жить спокойно!

Я ушам своим не верила! Просто стояла там и думала, что надо как можно скорее выбраться из этого дерьма. Но к этому времени шум разбудил Боба, он спустился и сказал мне:

— В чем дело? Зачем ты тут сцены устраиваешь?

— Я?! Не смей со мной так разговаривать! Оставь этот тон для своей шлюхи вон там наверху! — Я всерьез разозлилась, потому что, если уж Эстер не уважала меня, она хотя бы должна была соображать, что я тут с детьми и что она спит с моим мужем! Я выпалила ей все это, не стесняясь в выражениях, да и Бобу досталось. Когда он дал мне денег, я села в машину и велела водителю ехать поскорее.

Боб обещал, что он заглянет позже, в чем я не сомневалась — и не сомневалась, что он начнет заговаривать мне зубы. Но последние слова, которые я ему сказала, были:

— Да пошел ты, Боб! Я в тебе совершенно разочаровалась!

Я осталась очень недовольна собой, потому что это был первый случай, когда я дала себя втянуть в бабскую свару. И я даже не собиралась цапаться с этой Эстер. Если я с кем и хотела поругаться, так это с Бобом.

Когда он приехал вечером, то упрекнул меня:

— Как ты могла такое устроить при детях? Это ошибка, Эстер просто наш фотограф, Крис Блэкуэлл поселил ее туда на время, пока она не уедет обратно в Лондон…

Я не ответила, а он продолжал:

— Ты серьезно хочешь здесь жить? Ни света, ни воды нет, и ты собираешься тут остаться с детьми? Потому что мне надо ехать в Англию рекламировать новый альбом.

Я сказала:

— Да-да-да, я остаюсь.

При этом я видела, что ему тоже нравится здесь, на свежем воздухе.

Наконец Боб посмотрел мне в глаза и спросил:

— Ты в порядке?

— В полном, — ответила я.

Я умолчала о том, как разозлилась, потому что не хотела снова ругаться в присутствии детей, которые не ложились спать, чтобы дождаться приезда папочки.

Мы посмотрели на наших малышей — все четверо были явно счастливы и с довольным урчанием поедали жареную курицу, которую мы купили по дороге. Для них это была загородная прогулка.

— Как дела? — спросил Боб у них.

— Отлично! — закричали они хором. — Нам нравится в Булл-Бэй!

Наверное, Боб не ожидал такой их реакции, потому что выглядел подавленным после этого. Так и уехал, слегка ссутулившись, будто нес тяжесть на плечах. Я думала, что тоже останусь с тяжелым сердцем, но вместо этого испытала облегчение — грусть в моей душе была смешана с чувством свободы.

Та ночь вызвала у меня массу эмоций! Дети скоро пошли спать, но я никак не могла лечь — наверное, была слишком счастлива! Я выходила во двор и заходила обратно, повторяя про себя: «У меня есть дом! Свой дом!»

Не помню, который был час, когда я задула последнюю свечу и еще раз задержалась в дверях. Все, через что я прошла в тот день, — тетушка, Боб, Эстер Андерсон — казалось, случилось не со мной, а с кем-то другим. В тишине я слышала дыхание детей и отдаленный шум волн на берегу. Единственное, о чем я могла думать, так это о том, что мы наконец вырвались из Тренчтауна и что я стою — почти невероятно! — в дверях собственного дома. Я не могла решить, какой из этих двух фактов радует меня больше.

На следующее утро тетушка примчалась к восьми часам. На трех автобусах! Бедная тетушка! Она запричитала:

— Я всю ночь не сомкнула глаз, как я могла спать без детей? Без тебя? Посмотри на них — ты хоть купала их вчера вечером?

Я засмеялась:

— Да, тетушка, купала, не беспокойся. — Естественно, я их не купала — к тому времени, как мы прибыли и разобрали вещи, было уже совсем темно.

Но после приезда тетушки мы в тот же день пошли на берег и искупались, и дети были в экстазе! Вскоре один друг начал регулярно привозить нам воду в бочках, пока мое прошение об удобствах проходит необходимые инстанции. Нам первым в общине провели электричество, но не единственным — таким образом, наше присутствие было полезно и другим, что принесло мне немалое удовлетворение.

Постепенно все привыкли к мысли, что мы там живем, особенно после того, как я покрасила дом в красный, зеленый и золотой цвета и разбила сад. Я чувствовала себя по-настоящему счастливой, чего не было уже долгое время — потому что я делала то, что сама хотела. И более того, я была независима — если и не финансово, то хотя бы в том смысле, что жила сама по себе.

Некоторое время я отдыхала, ходила на пляж, бегала по утрам, готовила свежую рыбу. Потом наконец взялась за дела, которыми всегда занималась тетушка. Я сосредоточилась на детях, их обучении и всех остальных нуждах подрастающего поколения. Я чувствовала себя сильной и была горда собой. И начала предъявлять свои требования к Бобу. Вместо того чтобы жалеть его, теперь я говорила:

— Мне нужна твоя помощь. Я не буду наниматься прислугой на Ямайке. Ни к кому! Я буду заниматься здесь только определенными делами. Ты делаешь то, что хочешь, так что не забывай, что мы тоже здесь.

Но, как я уже говорила, Боб всю жизнь был очень щедрым — в этом смысле мне не в чем его упрекнуть. Ни разу не было такого, чтобы я что-то попросила и не получила. И если мы ссорились, потом он приносил мне цветы, или фрукты, или конфеты, которые я любила. А я капризничала: «Нет-нет». Пока все не становилось хорошо и он не становился хорошим — тогда я сдавалась и мы занимались любовью, а затем наступало время обещаний.

Хотя мы с Бобом оставались супругами до конца его жизни, Эстер Андерсон была не последней женщиной, с которой он связался. Думаю, я просто была уверена, что он не был для них «мужчиной на всю жизнь», а всего лишь «мужчиной на время». Я не дружила ни с одной из них, мне это было не нужно — их отношения с Бобом были «неофициальными», и он в основном держал их от меня подальше. А я соблюдала осторожность и не ходила туда, где могла на них натолкнуться. Мне не хотелось «пасти» его. Я пыталась думать, что Боб в большей степени любящий брат, чем настоящий муж, и примирилась с ситуацией. Я просила Господа о помощи в том, что я не могу изменить. Может быть, потому, что женщин становилось все больше, я видела в них все меньше угроз для наших отношений, хотя некоторые из них имели от него детей — мальчики, рожденные, когда я была в Делавэре, были не последними его внебрачными детьми, и впоследствии я даже взяла на себя заботу о многих из них.

Начало семидесятых было особенным временем. Для этого, я думаю, были причины. Боб оставался любящим отцом, я по-прежнему уважаю его за это. Иногда мне было больно и обидно, не стану отрицать, но я говорила себе: «Это не тот взгляд на вещи, которого надо держаться. Держись другого взгляда. Растафарианского».