«Орден меченосцев». Партия и власть после революции 1917-1929 гг.

Глава 5 НОМЕНКЛАТУРА

Феномен партии и партийного аппарата большевиков нужно выделить из общей постановки вопроса о советской бюрократии. Между собственно партийной и ведомственной бюрократией СССР имелась существенная разница, примерно такая же, как в эпоху Империи между служилым и поместным дворянством. Четкой границы не было, но различие носило принципиальный характер, и это противоречие в среде советской элиты легло в основу многих политических коллизий периода советского коммунизма. Ведомственная бюрократия имеет в своем непосредственном управлении материальные объекты и латентное стремление к их приватизации. У бюрократии партийной ничего такого не было, объектом ее управления являлась государственная машина в целом и в том числе сама бюрократия.

Партия являлась стопроцентным порождением российской действительности и воплощением требований времени начала XX века. Ленинская партия — это «совокупный Бонапарт» русской революции, выражение ее активного, созидательного начала. Опытный функционер Ленин строил свою партию по принципу личного подбора, как группу сплоченных профессиональных революционеров, предназначенную стать его опорой в борьбе за лидерство в революционном мире. После Октября ее изначальные качества дали уникальную возможность для ленинского руководства образовать в бушующем океане революционной анархии небольшой, но надежный островок централизованной власти, который год от года рос, покоряя анархию и захватывая свою шестую часть суши. Ожесточенная борьба за власть превратила партию в «объединение работников, не знающих над собой никакого ига и никакой власти, кроме власти их собственного объединения, более сознательного… сплоченного, выдержанного авангарда», — так открыто провозглашал сам Ленин[428].

Вот такое объединение, не знающее над собой никакой власти, кроме власти узкой руководящей верхушки, стало основой государственной системы советского общества. Помимо всех своих многообразных обязанностей, партия выполняла две важнейшие функции, на которых и строилась ее политическая гегемония в обществе. Во-первых, как еще раз следует подчеркнуть, партийный союз трансформировался в особый социальный организм, подобный российскому дворянству вкупе с институтом монархии, который обеспечивал кадровый подбор, преемственность и стабильность государственной власти. Институт наследственной монархии и дворянского сословия нашел свое продолжение в постоянно воспроизводящем себя партийном устройстве, которое было призвано удалять элементы случайности и временщичества из государственного порядка. Во-вторых, руководящие органы партии приняли на себя непосредственное управление обществом, имея для оказий отличное прикрытие в виде системы советских учреждений. Это давало партийному руководству огромные мобилизационные возможности по отношению к обществу с примитивизированной социальной структурой. Бухарин по этому поводу на X съезде пропел гимн партаппарату: «Именно в том, что наша партия могла при разворотах истории в 24 часа повернуть руль всей партийной политики и своих организационных форм и методов работы, и заключается глубочайшее достоинство нашей партийной организации, заключается то, что наша партийная организация, если сравнить ее с партийным аппаратом других стран, обладает колоссальным умением приспособляться к историческим ситуациям»[429].

Вначале то, что потом станет штабом политической системы советского коммунизма, являло собой более чем скромное зрелище. В 1918 году после переезда в Москву Секретариат ЦК ютился в одной квартире в доме на углу Воздвиженки и Моховой. Первоначально в его аппарате работало всего пять человек. Но заботы аппарата росли, соответственно стали увеличиваться и штат и площадь обитания; вскоре, проломив капитальную стенку, к Секретариату прирезали еще одну квартиру. Оргбюро некоторое время по традиции собиралось на квартире Свердлова, но Ленин никогда не заходил на огонек в это святилище партийной номенклатуры. Исключительно редко появлялся в здании Секретариата ЦК. Связь предсовнаркома с аппаратчиками Цека ограничивалась главным образом разговорами по телефону.

В гражданскую войну работников Цека заряжала нервирующая обстановка всего Секретариата. В условиях мирного времени обстановка меняется буквально и фигурально. В 1920 году Секретариат переехал по соседству со старой квартирой в новое хорошее здание на Воздвиженке, дом 5. Аппарат ЦК освободил себя от хозяйственных забот, возложив таковые по части жилья своим работникам, ремонта, транспорта и проч. на хозотдел ВЦИК. Уже во время ответсекретарства Молотова в кабинетах на Воздвиженке началось некоторая перестройка стиля работы в благотворном бюрократическом направлении, а после прихода Сталина и его людей аппарат ЦК вообще чудесно преобразился. Как будто бы сама весна оплодотворила и одухотворила свежие побеги циркулярной и директивной целлюлозы. В ЦК закипела, забурлила аппаратная жизнь, расцвела информационно-инструкторская деятельность: циркуляры, совещания, разъезды — «курьеры, курьеры, десять тысяч одних курьеров». В ЦК с 1 мая 1922 по 15 января 1923 года, менее чем за год, было получено 13 674 протокола, 1 737 отчета, 324 сводки и 6 337 единиц разного другого информационного материала. Со своей стороны ЦК почтил места 141 циркуляром орг-партийного и иного важного направления[430].

До прихода Сталина работа и делопроизводство отделов Секретариата находились еще только в состоянии налаживания профессиональной работы, полном случайностей и дилетантизма. Ревизионная комиссия ЦК подчеркивала несистематичность и неаккуратность ведения дел в аппарате ЦК. Дело находилось еще в таком виде, что недалеко ушло от памятной записной книжки Свердлова и от того периода работы, когда все определялось только личными знакомствами и отношениями[431]. За свою приверженность к учету и систематизации, проявившуюся в работе аппарата, Сталин за глаза получил прозвище «товарищ Картотеков». Все для удобства и полноты учета архивировалось в скупые точные определения и заносилось на карточки. Увлечение картотеками началось еще при Молотове. Заводились показательные карточки не только на отдельных функционеров, но и на парткомы и целые губорганизации РКП(б). Основная статистика, характеристика работы губкомов умещалась на карточках — это были те же сводки, но в сокращенном виде[432]. Стиль работы Молотова точно соответствовал его внешнему облику: «Неуклюжий, медлительный мужчина, лет сорока, преисполненный сознания своего значения и власти». Трудолюбив и усидчив, его в партийных кругах прозвали "каменным задом"»[433].

В 1922 году произошло удачное слиянье душ Сталина и Молотова. Молотов внес бюрократическую дотошность, Сталин придал ей политический масштаб. Этому способствовало счастливое совпадение приверженности к аппаратной, подковерной тайне у Молотова и закрытости методов работы Сталина. В молотовские времена в 1921―1922 году под грифом «секретно» или «совсекретно» зачастую исходили циркуляры, в общем-то, никакой секретности не представлявшие. При Крестинском подобное запросто публиковалось в «Правде» или «Известиях ЦК РКП(б)». У Сталина также имелся пунктик — всячески засекречивать работу подведомственных ему органов. Он еще до своего секретарства, неоднократно, выступал инициатором постановлений Политбюро и Оргбюро, направленных против утечки сведений с заседаний высших партийных органов.

С начала 1922 года была введена практика обязательных закрытых писем секретарей губкомов и выше. Вначале это были ежемесячные корреспонденции в Цека в размере 2-х страниц[434], на основе которых составлялись информационные сводки для руководства о положении в стране и партийной жизни на местах. Но их ежемесячный ритм быстро стал утомлять и усыплять высокопоставленных читателей своей однотонностью. Поэтому в октябре 1922 года регулярность обзоров ЦК была изменена с ежемесячной на двухмесячную, с полугодовой на годовую.

Доклады ответсекретарей губкомов в ЦК быстро обрели формальный бесконфликтный характер, без упора на реальные противоречия и проблемы, выражали тенденцию к парадной отчетности. Как источник такие доклады были изначально неполноценны. Чем стандартнее и обширнее становилась информация, поступавшая в Оргинструкторский отдел, тем менее в ней содержалось характерного и неординарного материала. Сводки, обзоры, отчеты — как вода отшлифовывает неровные края всякой породы, так поток ординарной информации делал «округленными» доклады губкомов[435]. Реальная информация и ответ на нее находили уже особые доверенные каналы. Несмотря на то, что закрытые доклады быстро утратили свое первоначальное значение, на Секретариате регулярно возбуждался вопрос о непредставлении секретарями губкомов закрытых писем.

XII съезд РКП(б) — первый съезд господствующей партии без присутствия Ленина явился неким рубежом во внутренней жизни партаппарата. По сравнению с прошлым годом недостатки в работе аппарата ЦК в значительной степени были устранены. Была изжита кустарщина, везде воцарился план, стала видна систематичность и четкость в делах[436]. Правда, еще беспокоила большая текучесть кадров. Для рядовых служащих нервная работа в партаппарате пока имела ценность только в качестве трамплина на более видное и сытное место, на учебу в хорошем вузе. Потом сам аппарат Цека уже превратился в важный центр кадровой подготовки, где рядовые и ответственные работники приобретали навыки, усваивали нужные установки и рассылались на места в качестве комиссаров Центра.

Закончилось отрочество и юность, наступило время зрелости. Силою решений съезда в отделах Цека раскалилась канцелярская пружина. Так, в проекте плана работ Орготдела ЦК на текущий год имелось более 100 пунктов и почти все к увеличению бумаг, которые никто не читает, и которые существуют вне поля реальной информации[437]. Но этот каскад требуемых бумаг служил как некий волновой поток из новейших охранных систем, непрерывность которого свидетельствует, что на подконтрольной территории все в порядке. Сигнал тревоги в таких системах включается, если поток прерван.

До образования специального Информотдела ЦК Секретариатом в сентябре 1923 года был установлен следующий порядок разработки в аппарате закрытых писем секретарей парткомов: анализ вопросов по партийной линии сосредотачивается в Орготделе, вопросы по хозяйственной и советской линии — в Бюро Секретариата. Бюро и Орготдел взаимно информируют друг друга путем обмена копиями и переписки; письма прорабатываются в недельный срок[438].

В апреле 1923 года вновь возник вопрос о помещении для Секретариата ЦК. Особняк на Воздвиженке уже стал тесным для аппарата. Решением Политбюро аппарат Цека, вежливенько попросив Центросоюз, переехал в более просторное здание на Старой площади, дом 4, которая с тех пор и до падения КПСС станет символом партийной власти. В этом факте можно увидеть символический ответ на вопрос, что в нэпе было важнее, госорганы или кооперация, партия или общественные организации. Помещение ЦК утроилось в объеме, количество телефонов удвоилось с 267 до 500, притом, что количество сотрудников даже несколько сократилось. На 15 апреля 1924 года во всех отделах Секретариата насчитывалось 694 сотрудника, т. е. на несколько человек меньше, чем годом раньше[439].

В 1924 году началась действительно чудовищная формализация работы и беспредельное бумаготворчество. Как муравьи, поползли планы, отчеты, отчеты об отчетах, списки, списки в квадрате, в кубе, отчеты в энной степени и т. п. Например, такое творенье: «Конспект плана работы по изучению и разработке вопроса "нормализация партийной работы"»[440]. Далее в плане конспекта следуют тошнотворные пункты «об изучении изучения с целью выявления и недопущения». В том числе именно в целях «недопущения шаблонизации». Шаблон ставит задачу недопущения шаблонизации — какая-то стерилизация своих детей. В этот период аппарат научился уже составлять безразмерные доклады по сообщениям с мест и о проделанной работе, словом, стал половозрелым. Каждый параграф делился на 10 параграфов, затем каждый из них еще на 10 пунктов и т. д. Так по принципу бесконечности получаются отчеты, длиннющие, как хвосты комет, и такие же разреженные по своему содержанию, в которых трудно отыскать ядро смысла.

Например, в подотделе учета практическую работу предписывалось начать со следующих мероприятий: 1. Выяснить, сколько и какие парторганизации работают по плану и без плана. 2. Рассмотреть планы губкомов по существу и дать характеристику содержания плана и его соответствия всем обусловленным требованиям. 3. Изучить по материалам губкома как план проводится в жизнь — результаты, недочеты, наблюдение за проведением плана. 4. Кто проводит план, как и т. п. 5. Распределение функций. 6. Число заседаний и совещаний. 7. Число и характер обсуждаемых вопросов. 8. Подготовить… 9. Собрать… 10. Учесть… 11. Систематизировать… 12. Сопоставить…[441]

Содержание пунктов неважно, важен глагол, побуждающий к творческому действию. Сколько в русском языке таких воодушевляющих глаголов, родных и заимствованных, на десятки параграфов.

Дореволюционные щедринские столоначальники были бы в восторге от этого потока живой воды бюрократической стихии. Произошло необычайно быстрое возрождение удивительной творческой способности канцелярщины молоть пустоту. Причем в лице новых бюрократов, которые лично не имели никаких биологических и социальных корней из дореволюционного «крапивного семени». Как это все было далеко от партийной работы романтиков и героев дореволюционного подполья. Это было невыносимо для них, естественно, что самого Ленина коробило от такой деятельности.

Механизм аппарата Цека постепенно приобретал бюрократическое совершенство, унифицировались методы его обширной деятельности. Все больше плодилось стереотипных бланков, развивалась их тематика. Теперь секретарям или же их помощникам оставалось дополнить готовый текст, радовавший глаз красивым типографским шрифтом, и наложить факсимильную резолюцию. Автоматизм и стандартизация вытесняли человеческую душу из аппаратной работы.

Проблемы у партаппарата были те же, что и у любой другой бюрократической структуры. Сколько ни сокращай — все равно численность растет. Кампания 1922 года по сокращению госаппарата не обошла и аппарат партийный. Аппарат ответил комиссиями, комиссии — протоколами. Так, из протокола комиссии по сокращению штатов Орготдела любой демократически озабоченный член ЦК мог узнать, что из 93 человек сокращено 20 человек с лишним — все беспартийные, техперсонал и т. п.[442] По идее, то есть по протоколу, следовало полагать, что партийный бюджет в этом конкретном случае был сэкономлен приблизительно на 20 %. Но другой член ЦК, более близкий к практическим кругам, ознакомившись со справкой о численности аппарата ЦК на конец 1922 года, мог бы сделать вывод, что в итоге кампании по сокращению штатов Орготдел ничуть не пострадал в численности, а даже наоборот, приобрел округлые формы, равно как и все остальные подразделения ЦК. Бюро Секретариата — 100 сотрудников, Организационно-инструкторский отдел — 100, Учетно-распределительный отдел — 120, Агитпропотдел — 150, Женотдел — 25, Статотдел — 40, Финотдел — 35, Управдел — 150, всего — 720 человек[443].

Важнейший Оргинструкторский отдел был образован в составе Секретариата ЦК РКП(б) в апреле 1919 года на основании решения VIII съезда партии. Структура отдела постоянно менялась. В Положении об Орготделе ЦК за январь 1921 года подчеркивалось, что Организационно-инструкторский отдел, этот важный аппаратный инструмент, является составной частью Секретариата ЦК, через который Секретариат осуществляет широкий спектр задач по партийному руководству на местах: 1) установление связи с местными парторганизациями; 2) наблюдение и проверка; 3) изучение опыта; 4) разработка циркуляров, партийного законодательства…[444]

Орготдел руководил партаппаратом на местах, но святая святых для всех ищущих места в новой общественной элите был Учраспред ЦК, который формировал различные органы власти по всей стране. На нем лежала наибольшая ответственность за кадры. Орготдел и Учраспред составляли сердцевину аппарата ЦК, в недрах которых и готовились ответственные решения для утверждения Секретариатом ЦК. Все персональные назначения намечались в Учраспреде, но без согласования с другими отделами решаться не могли. Окончательное решение выносилось, как раз на Совещании завотделами ЦК.

Однако в Совещании со временем вскрылись недостатки. Оно оказалось недостаточно оперативным и не вполне бюрократическим институтом. Секретариат был недоволен отсутствием надлежащей исполнительности в работе Совещания. Так, 2 февраля 1923 года Секретариат обязал всех завотделами ЦК рассылать всем секретарям и заведующим отделами ЦК точные проекты всех предложений ко всем вопросам, вносимым ими в повестку дня Совещания завотделами[445]. В этом же году созрел замысел замены Совещания более централизованным и согласованным органом. Так возник проект положения об Организационно-распределительном отделе ЦК РКП(б)[446].

К XIII съезду партии была проведена коренная реорганизация аппарата ЦК, в мае 1924 года Оргинструкторский отдел был слит с Учетно-распределительным отделом в Организационно-распределительный отдел. В то же время для контроля над этим монстром в самостоятельный отдел Секретариата ЦК был преобразован Информационный подотдел. До этого Оргинструкторский отдел выполнял функции некоего оперативного штаба, освобожденного от канцелярского аппарата. Поэтому его работники высказывались против слияния с Учраспредом, справедливо опасаясь, что на них навалится гора черновой работы и они просто превратятся в канцеляристов. Теперь после создания Орграспреда и после XIII съезда эту оперативно-штабную функцию станет выполнять собственно Секретариат ЦК. 7 апреля Оргбюро утвердило заворграспредом Кагановича, завинформотделом Кнорина[447].

В 1924 году Орграспред сосредотачивает у себя нити аппаратной работы, однако уровень его самостоятельных решений опускается ниже по сравнению с Совещанием. Важнейшие кадровые вопросы монополизируются Секретариатом. Происходит уточнение функций между Оргбюро, Секретариатом и Орграспредом. Секретариат ЦК, в свое время, возвысившись от вспомогательного органа Оргбюро ЦК до самостоятельного значения, в свою очередь взял меры, чтобы его собственный аппарат — Орграспред не смог повторить этот путь, т. е. не превратил Секретариат в формальный придаток аппаратных решений и интересов.

Центральные ведомства (наркоматы и пр.) имели право сноситься с местными партийными органами только через Цека партии. Особенное внимание над соблюдением этого порядка уделялось в отношении Москвы и Ленинграда. Но Сталин не был бы верен себе, если бы беспечно доверился даже преданному аппарату. Сталин настолько ограничивает самостоятельность подчиненного ему аппарата, что отделы ЦК (Орготдел, Учраспред, Агитпроп, Женотдел, Статотдел, Бюро Секретариата, Финотдел, Истпарт, Управделами) вынуждены были поставить перед Секретариатом вопрос о разрешении отделам непосредственных сношений с учреждениями РСФСР по рабочим вопросам.

По постановлению Оргбюро от 16 февраля 1923 года была создана комиссия по вопросу об уточнении порядка сношений отделов ЦК с парторганизациями, советскими, профсоюзными и др. организациями. Комиссия, составленная из аппаратных тузов — завотделами Кагановича, Бубнова, Назаретяна, в заседании от 6 марта определила самостоятельность отделов Цека в отношениях с наркоматами, губкомами, советскими организациями и прочим внешним миром вопросами, имеющими только информационный и подготовительный к решениям ЦК характер. Веско воспрещались самостоятельные отношения запретительного и разрешительного характера, а также вынесение предложений, обязательных к исполнению[448]. Тем самым Сталин сфокусировал всю властную, всеохватную мощь партийного аппарата непосредственно в круге коллегии Секретариата Цека.

В следующем году вновь по инициативе Сталина Оргбюро признало неправильным самостоятельное выступление комиссий и отделов ЦК в печати. Комиссиям и отделам строго указано, что их предложения должны публиковаться только как решения ЦК после утверждения Секретариатом, Оргбюро или Политбюро[449].

В финансовом планировании также восторжествовал сугубый централизм — все деньги на аппарат партии проходили через Цека. Как буквально следует из сметы финкомиссии Цека, личный состав ЦК РКП(б) на январь — апрель 1922 года по штатам составлял 42 700 сотрудников, из которых 50 % были ответственными и 50 % техническими работниками. Указанная цифра отразила численность разноуровневого партаппарата по всей РСФСР, который, как видно из сметы, за квартал освоил на личные и разные производственные нужды астрономическую сумму в инфляционных совзнаках — 4 758 390 000 000 рублей[450]. Это не считая таких мелочей, как золотой фонд для лечения ответственных товарищей за границей и проч.

У одной пишмашинки Финотдела ЦК не оказалось важной буквы «т», поэтому таковую были вынуждены заменять литерой «г» и в результате иногда самый рутинный документ приобретал совершенно контрреволюционный оттенок. Например, в строке протокола бюджетной комиссии Секретариата присутствующие на заседании были не по-партийному и не по-советски означены как «гг. Казацкий, Раскин, Лепа…»[451]. Потом во избежание подозрений и скандала буквы «гг.» были неловко и неубедительно исправлены синим карандашом какого-то аппаратного цензора на буквы «тт.». Всего означенным протоколом «Бюджегная комиссия Секрегариага ЦК РКП» утвердила по статьям расходов за последний квартал 1922 года сумму в 4 536 203 000 рублей. Несмотря на свой астрономический хвост, деньги по тем временам небольшие. О скудости материальных средств средоточия власти советской страны живо свидетельствует все в мертвых архивных делах Цека — там, где вечно царствуют машинки с контрреволюционным акцентом, с бледным неровным шрифтом на плохой, разнокалиберной бумаге.

16 ноября 1923 года Секретариат принял предложения бюджетной комиссии ЦК о штатах местных парторганизаций от ячейки до губкома[452]. Все местные губкомы и обкомы были разбиты на три категории с соответствующими штатами и бюджетом. В первую категорию вошли наиболее значимые в административном или социальном отношении губернии, например, Брянск, Екатеринбург, Одесса, Тверь, Тула. Во вторую, такие, как Архангельск, Астрахань, Владимир, Вологда и т. п. В третьей оказались места с экзотическими свойствами — Актюбинск, Букеевская и Калмыцкая области, Фергана. Вне всяких групп с одной стороны оказались важнейшие ЦК КП(б)У, Москва и Петроград, с другой стороны — полуфеодальные Карачаево-Черкесия, Адыгея, Чечня, Кабарда и Средазбюро ЦК[453].

В марте 1924 года Финотдел счел возможным допустить некоторую децентрализацию партийного бюджета и внес на Секретариат предложение по упрощению порядка финансирования организаций РКП(б). Главное заключалось в том, что парторганам предоставлялась свобода распоряжения ассигнуемыми средствами без ограничения по отдельным параграфам и статьям сметы. Однако с тем условием, чтобы средства, предназначенные для выполнения директив высших парторганов (развитие низового аппарата, оргмероприятия и т. п.) расходовались только на указанные цели[454].

Как когда-то игумен Иосиф Волоцкий в монастырской политике, так и Иосиф Сталин в партии, оба искали выход из кризиса своих организаций в усилении централизма и ужесточении внутреннего режима. После кризиса начала нэпа в партии остро стоял вопрос об укреплении элементарной дисциплины, требовалось наведение порядка, изживание партизанщины в аппарате. Безусловный авторитет Секретариата среди парткомов появился не сразу. В 1921 году в период между Крестинским и Сталиным имели место случаи неповиновения и даже дерзких выходок губкомов в отношении к Цека партии. Например, по поводу пустячного запроса из Секретариата десяти губкомам по вопросу о снабжении обмундированием перебрасываемых членов партии тульский губком огрызнулся и обвинил ЦК и его учреждения в том, что они тормозят ему работу и занимаются волокитой. Президиум тулгубкома задиристо писал, что он и сам может справиться с этим вопросом и предложил Цека просто утверждать перерасходы смет губкома, которые совершенно неизбежны[455].

Сталин начал свою деятельность на посту генсека с назначений на ключевые партийные посты. Уже 18 апреля 1922 года на заседании Секретариата был утвержден новый состав Северо-Западного и Уральского областного бюро ЦК РКП(б). С весны 1922 года Сталин через Секретариат активно проводит подбор и расстановку своих людей, политику, которую год спустя, на XII съезде он сформулирует так: «Необходимо подобрать работников так, чтобы на постах стояли люди, умеющие осуществлять директивы, могущие понять эти директивы, могущие принять эти директивы как свои родные и умеющие проводить их в жизнь»[456]. С теми партийными работниками, которые не чувствовали такого родственного умиления к директиве центра, у Сталина разговор был короткий. К примеру, саратовский ответсекретарь Галанин как-то вздумал строптиво, на равных разговаривать с приехавшим на губконференцию Кагановичем, а именно, начал строить возражения в ответ на резонные замечания представителя Цека. В результате через некоторое время Секретариат ЦК уже решал вопрос о новом месте работы бывшего руководителя саратовского губкома.

6 июня 1922 года на места было разослано утвержденное Секретариатом и Оргбюро «Положение об ответственных инструкторах ЦК РКП(б)», по которому инструктора наделялись широкими правами в отношении низовых выборных партийных органов, а подотчетны они были Орготделу ЦК. Вскоре аналогичная система назначаемых инструкторов была создана и на низших уровнях партийной иерархии, вплоть до уездов. В 1922 году начинается капитальное «перетряхивание» секретарей партийных комитетов. В течение года было заменено большинство секретарей губкомов и укомов, иногда путем прямого назначения, а чаще в форме «рекомендаций» и «переизбрания». Аналогичный процесс шел и ниже, причем не только в рамках собственно партийного аппарата, но охватывая руководящие кадры хозяйственных и прочих ведомств. По подсчетам, сделанным Учраспредом ЦК, из 191 человека «выбранных» секретарей было только 97, а остальные были «рекомендованы» или прямо назначены. Уже за первый год деятельности Сталина на посту генсека Учраспред произвел около 4 750 назначений на ответственные посты[457]. С августа 1922-го назначение секретарей стало фактически уставной нормой. В принятом XII партконференцией новом Уставе партии было записано, что отныне секретари губернских и уездных комитетов должны утверждаться в должности вышестоящим органом. Также по новому Уставу параллельно выборным областным комитетам, подотчетным областным конференциям, было узаконено создание областных бюро ЦК, назначаемых и подотчетных только ему.

В сентябре 1922 года по инициативе Сталина Секретариатом принято решение о создании при ЦК комиссии по выдвижению с мест ответственных работников центрального масштаба2. 27 сентября Секретариат санкционирует увеличение численности ответственных работников в парторганизациях до 20 000 человек за счет сокращения технического аппарата укомов. Опальный Преображенский возмущался на XII съезде партии, что около 30 процентов всех секретарей губернских комитетов партии «рекомендованы» аппаратом ЦК[458]. По запросу Секретариата Учраспред составил список работников, бывших секретарями губкомов между X и XII съездами РКП(б), который содержал 89 фамилий. Оказалось, что из этого числа 53 товарища были рекомендованы или из московского ЦК, или из национальных ЦК и областных бюро ЦК. По остальным нужной информации не имелось[459]. Была введена предусмотрительная практика формирования резервного штата подходящих кандидатов на секретарскую должность. 20 июля 1923 года Сталин внес на Секретариат предложение об улучшении состава секретарей губкомов. Имелось в виду то, что Учраспред ЦК должен взять на заметку не менее 15 видных работников, которых можно было бы в случае необходимости экстренно перевести на работу в качестве секретарей губкомов[460].

За период между XI и XII съездами через Учраспред ЦК прошло 10 351 человек (4 738 ответственных и 5 613 рядовых). С XII по XIII съезд — 6 088 человек (4 569 и 1 519 соответственно). С XIII по XIV съезд — 12277 человек (9419 и 2858 соответственно)[461]. После массовых перемещений местных партийных работников летом 1923 года практически весь партаппарат на местах был под полным контролем Секретариата. Знамя антибюрократизма и антиназначенства, под которым ленинская «десятка» и Сталин в том числе проводили свою кампанию против Троцкого в дискуссии о профсоюзах, теперь было отправлено в музей, партийная бюрократия стала главной опорой и инструментом правящей группировки.

Масштабы страны просто предполагали необходимость бюрократических инстанций между Москвой и губерниями. Потребность в координации и руководстве на областном уровне порой восполнялась анархическими инициативами снизу. В 1921 году некоторые крупные губкомы в партработе на транспорте начали присваивать политическо-административные функции на участках дорог, выходящих далеко за пределы своей губернии. Также имелись случаи, когда некоторые комиссары железных дорог и комфракции профсоюза железнодорожников совместно с губкомами тех губерний, где находилось управление дороги, пытались помимо ЦК руководить губкомами, расположенными по линии железной дороги, восстанавливая тем самым подобие прошлых дорполитов времен Троцкого[462].

Функцию региональных партийных органов как промежуточного звена между Цека и губкомами были призваны выполнить назначаемые из Москвы областные бюро ЦК РКП(б). Согласно обзору ЦК за 1922 год, областные бюро ЦК (и областные комитеты) партии в первый период своего существования «не пользовались достаточным авторитетом и популярностью» среди местных губернских и областных парторганизаций. Более того, местные губкомы и обкомы «были недовольны облбюро и облкомами». Еще чуть ниже обзор решается сказать правду: «Местные организации относились враждебно к бюро»[463].

Так, летом 1921 года в Сибири на губернском уровне сложилась оппозиция против существования общесибирских партийных и советских центров. Лидеры оппозиции везде критиковали сибирские региональные органы как ненужное средостение между местами и всероссийским Центром. Сиббюро парировало тем, что сибирские партийный и советский центры обязательно должны быть назначаемы, поскольку выборность, особенно советского областного органа, разбудит сепаратистские стремления, весьма опасные, вследствие преобладания крестьянства и близости границы[464].

Первоначально бюро ЦК были слабы по своему составу и не имели опыта руководства. Кроме того, статус областных бюро до августовской конференции 1922-го года, принявшей новый Устав партии, еще даже не был определен[465]. С усилением персонального состава наступил перелом в настроении и в работе областных бюро ЦК. На юго-востоке этот перелом наблюдался в июле, а на Урале и в Сибири — с августа 1922 года. Места, ранее стремившиеся заменить назначаемые бюро выборными краевыми органами, стали давать положительные оценки их работе. Как говорится, признание пришло не сразу. Ответ на вопрос, почему оно, хотя и не без труда, но все же пришло, также можно отыскать в обзоре. Автор документа дипломатично поясняет, что было проведено «оздоровление» и «укрепление» местных губернских и областных организаций. Делалось это путем благотворных воспитательных и агитационных мероприятий, но главным образом методом переброски кадров внутри своего района.

После того, как Сталин стал генсеком, областные бюро при поддержке Цека начали кампанию по чистке и перетряске непослушных губкомов. Уралбюро за пять месяцев провело в свои губкомы 81 работника (37 командированных из центра и 44 перемещенных внутри области). Через Юговостбюро прошел 161 работник. Такие же назначения прошли по Сибири, Туркестану и Севкавказу[466]. Новые назначенцы ЦК были исполнительны, а устрашенные аборигены уже не смели роптать и давали только положительные оценки. Заодно были ликвидированы застарелые местные склоки, сконструированы удовлетворительные руководящие органы[467]. В 1923 году наладилась поточная практика заслушивания секретарей губкомов на Оргбюро ЦК. Вызовы секретарей стали важным инструментом непосредственного и систематического руководства аппарата Цека делами на местах.

Сама партия унаследовала от периода гражданской войны большое разнообразие форм организации местных партийных комитетов и неупорядоченность их отношений. В конце декабря 1921 года, воспользовавшись приездом партийных руководителей в Москву на X съезд Советов, ЦК РКП(б) собрал импровизированное совещание секретарей облбюро, обкомов и губкомов, которое стало заметным событием во внутрипартийной жизни. Совещание выразило авторитарные настроения в среде партийного генералитета. В необходимости бюрократизации аудиторию убеждали будущие светочи партийной оппозиции.

Главный вопрос совещания — укрепление партии и основная организационная партработа. Доклад по партийному строительству делал завтрашний обличитель термидорианского перерождения партийных верхов П.А. Залуцкий. В ответ на замечания некоторых выступающих, что предлагаемая резолюция как будто намечает создание в партии особых «коллежских асессоров» и грозит появлением внутри партии чиновничьего аппарата, Залуцкий парировал, что если все приравнивать к коллежским асессорам, то надо и всю партию распустить. «Нам нужен постоянный и опытный действующий аппарат»[468]. Когда известный впоследствии правый уклонист Н.А. Угланов предложил убрать из резолюции слова «энергично бороться с уродливыми извращениями демократизма», дескать, эта фраза ни о чем не говорит, то представитель Украины Мануильский возмутился: это для Питера ни о чем не говорит, а у нас, когда приходится убирать омещанившегося и засидевшегося секретаря, то поднимается крик о демократизме[469].

По докладу штатной комиссии совещания приблизительно выяснилось, что штаты партаппарата в целом по стране равны 50 000 человек, РКСМ — 27 000 человек. Структура губкомов и укомов чрезвычайно разнообразна, поэтому комиссия совещания постаралась выработать стандартные штаты для губерний и уездов по 3 категориям. Расходы на содержание партийного аппарата в республиканском масштабе выразились в сумме 13 220 000 золотых рублей (кроме расходов на проведение кампаний)[470].

Завучраспредом С.И.Сырцов поднял «больной» вопрос о перебросках и распределении работников, которые продолжают носить хаотический характер. На учете в ЦК находилось уже три десятка тысяч ответработников, но в перебросках и передвижениях ЦК оперировал с цифрой менее В тысяч. Ключ к решению вопроса — индивидуальный подход к каждому работнику. Оказалось, что, по мнению Учраспреда, индивидуальности ответпартработников вполне поддаются 14-разрядной классификации, причем не по должностям, а по практическому опыту и способностям[471]. Екатеринославский секретарь Квиринг дельно заметил стратегам из Учраспреда, что выход заключается в упрощении учета работников, но при этом ЦК должен ведать работниками центральными и губернскими, а губкомы — губернскими и уездными.

Настроения представителей мест и Москвы по централизации и стратификации партийного строительства оказались единодушными, а практические рекомендации участников совещания легли в основу работы аппарата Цека на ближайшие годы.

Одним из самых неудобных и раздражающих низовой партийный аппарат приемов централизации и наведения общепартийной дисциплины изначально являлся метод переброски партийных кадров. По поводу перебросок в партийном аппарате всегда слышался глухой ропот, порой приобретавший форму открытых выступлений против Центра. Цека был в курсе, что кадры недовольны и к переброскам относятся как к репрессиям[472]. Но лучше этого метода против местнических настроений, косности и злоупотреблений функционеров в арсенале Цека не имелось. Само Оргбюро ЦК как авторитарный и безапелляционный орган создавался в первую очередь именно для эффективного проведения перебросок партийных кадров.

Манипуляция кадрами стала основополагающим способом партийного строительства и главным приемом в реализации принципа партийного централизма на всех уровнях возводимой пирамиды власти. Однако здесь принцип партийного централизма вступал в противоречие с коллективно-групповой формой организации власти на местах. Поэтому одиозные для большинства функционеров переброски являлись как средством для разрешения противоречий на местах, так, нередко, становились их причиной, особенно в начальный период партийно-государственного строительства. В письме Крестинского в симбирский губком в 1919 году по поводу очередной местной склоки отмечалось, что «недоразумения с приезжающими товарищами являются почти общим местом», так как местные организации всегда подозревают у приезжих стремление поглотить и подчинить их, и поэтому в каждом выступлении приезжих товарищей усматривают оппозицию[473].

Переброски работников происходили не только по вопиющим случаям, но быстро превратились в систематическую, планомерную политику партии. Циркулярное письмо всем губкомам в 1920 году разъясняло, что многие работники безвыездно работают на одном месте. Это порождает ограниченность, нетерпимость к критике, личные трения, «кумовство». Цека предлагал губкомам провести учет работников и приступить к планомерной регулярной переброске работников из уезда в уезд[474]. Без перебросок пресловутое кумовство имело тенденцию перерастать в откровенную семейственность со своими специфическими проблемами. Так, в Тамбовской губернии в августе 1922 года комиссия Цека во главе с Калининым разбирала один острый конфликт между секретарем губкома и секретарем горкома. Стандартная ситуация оживлялась тем, что тот и другой находились в близком кровном родстве, а именно, являлись отцом и сыном соответственно.

В июне 1923 года секретарь черниговского губкома партии Кремницкий взялся художественно изложить существующую кадровую проблему в закрытом письме генсеку Сталину и секретарю ЦК КП(б)У Квирингу на примере уездного Новгород-Северского и его парторганизации: «Небольшой чистенький городок, расположенный на высоком берегу Десны, утопает в зелени садов. Капитализм его не коснулся, есть только ремесло, и он дремлет в тишине садов, вспоминая былое. Пригорода и быт располагает к мечтаниям, к дерзаниям лежа на боку, чтобы не переутомлять себя, чтобы не нарушать сладкую послеобеденную дремоту. Здесь хорошо знают русскую литературу и весьма чтят ее корифеев, что внешне отразилось на названиях улиц. Искусству отдают должную дань, что видно из названия театра, носящего имя артиста, начавшего строить здание для театра. Грянул гром революции и разбудил мечтающих и дерзающих. Они вошли в коммунистическую партию и добросовестно взялись за работу, стремясь по возможности безболезненно совершить переход от капитализма к социализму. Надеясь, что, благодаря естественному закону, старые собственники вымрут, а молодых они сагитируют, а для большего успеха агитации поженятся на их дочерях и, таким образом, дело обойдется без этих ужасных конфискаций. А они сами будут работать, будут носить портфели в учреждения и обратно, а вечером — в театр, прогулка, в доме жена красивая, белая и томная, самовар на столе, благообразный тесть и теща, молодая свояченица для разнообразия — и так можно дожить до глубокой старости.

Так мечтали, но так не было. Есть губкомы, которые устраивают переброски и они начались. Вначале из-за перебросок устраивали склоки, но потом, когда для склоки уже иссякли силы, наступило тупое равнодушие к политике, а на сцену явился инстинкт самосохранения — "только бы нас не трогали". Нас, это не значит членов партии, а меня, моего тестя, моего шурина и т. д. Но это тоже не вышло. Приехали чужие люди, члены партии, но чужие. И началась революция, пошли реквизиции, конфискации, уплотнения, выселения, аресты. Пришлось бегать, хлопотать, где освободить, где отсрочить, где за собой закрепить дом или мебель. А дома теща ведьма, жена чертом смотрит и плачет, тесть ворчит, шурин готов голову чем-нибудь проломить. Остается пулю в лоб или из партии уходить и браться за другие дела, потому, что пайки с нэпом кончились. В такой атмосфере разлагаются попавшие со стороны слабые члены партии. Вот та картина, которая привела к полосе самоубийств в новгород-северской организации, происшедших в истекшем году. Есть еще один момент осложнений и подкрепивший эти настроения — это некоторая предвзятость новых товарищей, приезжавших для работы в Новгород-Северский, отсутствие индивидуализации в подходе к организации, малая чуткость к настроению отдельного члена партии. В настоящий момент эта атмосфера изживается. Старые новгород-северские работники постепенно перебрасываются губкомом в другие округа»[475].

В 1921 году циркуляр ЦК ко всем партийным организациям разъяснял, что плановые переброски в республиканском масштабе производятся Цека партии каждые 3 месяца. Губкомы также раз в три месяца обязаны присылать в ЦК карточки на кандидатов к перемещению. В кандидаты на перемещение в течение года заносится не менее 20 % общего количества ответственных работников. Губком обязан точно указывать причины перемещения, не умалчивая о недостатках работника. На карточки планово перемещаемых «ни в коем случае» не должны заноситься выдвигаемые на повышение. На таких же основаниях производятся переброски внутри губерний и уездов[476].

Переброски превращались в систему, система грозила превратить протоколы ЦК в километровые свитки, а штаты ЦК в армию писцов. Система перебросок нуждалась в строгой иерархии. Порядок переводов и откомандирований, установленный циркулярными письмами ЦК от 17 декабря 1920 и 25 ноября 1921 года, несмотря на дополнительные разъяснения, не привел к должным результатам. В Учраспред ЦК ежедневно продолжало прибывать большое количество рядовых работников, откомандированных губкомами и прочими парторганизациями для перевода, для лечения, учебы. Ежедневно получалось огромное количество невнятных заявок о переводе.

Всероссийское совещание секретарей в декабре 1921 года наметило план изменений в этой области, который был утвержден ЦК. Циркуляр 17 февраля 1922 года вновь предлагал всем областным и губернским парткомам принять к руководству следующее. Рядовые работники перемещаются из губернии в губернию без санкции ЦК, путем согласований между губкомами с доведением до сведения ЦК. Массовые переброски работников предварительно санкционируются ЦК, который осуществляет общий надзор. Ответработники уездного и губернского масштаба должны были перемещаться прежним порядком через Учраспред ЦК, но без личной явки товарищей в Москву, по формальным запросам и рекомендациям губкомов и обкомов. Откомандирование в распоряжение ЦК допускалось только в исключительных случаях.

Бюрократизация перебросок стала необходимым шагом кадровой политики Цека, но бюрократизм вносил в процесс бумажный формализм, обезличивал его. Поэтому для примирения цифровой логики с реальной жизнью, для смягчения объективного противоречия количества с качеством, бюрократическая система требовала дальнейшей детализации и проработки. В очередной инструкции в ноябре 1923 года о формах согласования назначений и перемещений работников местных учреждений местным парторганам было разрешено непосредственно назначать, перемещать и смещать руководителей областных и губернских учреждений НКВД, Наркомзема, ВСНХ, Наркомпроса, Наркомтруда, Наркомздрава, Наркомсобеса и судебных органов (за исключением губпрокуроров), а также намечать кандидатов в кооперативные органы, доводя каждый раз до сведения ЦК. Сами центральные учреждения могли в случае несогласия апеллировать в Цека, но это отнюдь не приостанавливало проведения решения в жизнь. Местные руководители наиболее ответственных ведомств Наркомфина, Наркомпрода, Рабоче-крестьянской инспекции и ГПУ перемещались местными парторганами только по предварительному согласованию с Цека. Если же в подобном перемещении на местах было заинтересовано само руководство отраслевых ведомств, то все вопросы с партией согласовывались через Учраспред ЦК. Руководители местных учреждений сверхцентрализованных Наркомпути, Наркомпочтеля, военного ведомства, губернские прокуроры, а также начальство централизованных трестов, синдикатов, акционерных обществ и предприятий по особому списку назначались и перемещались центральными ведомствами только по согласованию ими вопроса с Цека. Тот же самый порядок был водворен и в «школах коммунизма» — советских профсоюзах[477].

В какой-то момент в аппарате ЦК (не без помощи оппозиции) поняли, что в стремлении к контролю они перешли грань разумного и посильного для простых смертных, поэтому в начале 1924 года, во время очередной кампании по демократизации партийных порядков, произошло некоторое ослабление централизма в кадровой политике. В циркуляре от 19 января было дано следующее разъяснение. Согласно существующему порядку рядовые работники могут перемещаться из одной губернской организации в другую лишь при согласии обоих губкомов, а ответственные работники, члены партии, лишь с согласия ЦК. Эта мера в свое время была вызвана опасностью ослабления многих организаций, переживших голод и безработицу, а также угрозой массового скопления работников в более благополучных организациях. Ныне же ЦК счел возможным облегчить порядок. Рядовым работникам разрешен переезд с согласия своего укома или райкома. Однако переезд в Петроград, Москву и Крымреспублику, ввиду их перегруженности, разрешался только с предварительного согласия ПК, МК и Крымобкома[478].

В первые годы Советской власти в компартии заметно проявлялось ее главное внутреннее противоречие — как партии социальных революционеров, стремящейся к активному преобразованию общества на заявленных идеалистических началах, и как нового государственного аппарата, тяготеющего к прагматизму, общественной стабильности и социальной определенности. Оно пронзительно заявляло о себе решительно во всем, начиная от борьбы группировок и заканчивая раздвоением личности вождей, которые являлись физическим воплощением этого противоречия и от того переживали личные драмы.

Став государством, партия все более превращалась в сложный иерархический механизм. Партия была громадна и разнообразна, но внутри себя она вынашивала номенклатурный аппарат, организацию высших кадров государственной власти. Номенклатура, само понятие номенклатуры как сердцевины нового бюрократического класса были окутаны завесой все годы советской коммунистической системы. Существование института номенклатуры не являлось секретом, но говорить об этом не было принято. Официально в партийных документах категория номенклатуры не разрабатывалась и публично не употреблялась. Как толковал ее один из последних коммунистических учебников по партийному строительству, номенклатура — это перечень наиболее важных должностей, кандидатуры на которые предварительно рассматриваются, рекомендуются и утверждаются данным партийным комитетом (райкомом, горкомом, обкомом партии и т. д.). Освобождаются от работы лица, входящие в номенклатуру партийного комитета, также лишь с его согласия. В номенклатуру включаются работники, находящиеся на ключевых постах[479].

Принято вести отсчет существования коммунистической номенклатуры с 1923 года, с момента, когда секретарь ЦК Молотов и заведующий Оргинструкторским отделом ЦК Каганович завели толстую книгу, содержавшую перечень около трех с половиной тысяч должностей, назначение и перевод которых входило в прямую компетенцию ЦК партии. Это упрощенное представление истории дела. На самом деле процесс оформления номенклатуры в СССР был более сложным и длительным. Папка с номенклатурой, оказавшаяся в руках у сталинского Секретариата, до 1923-го года прошла несколько ступеней своей черновой подготовки.

Судя по ранним протоколам Оргбюро ЦК, когда оно окончательно запуталось во тьме ответственных и менее ответственных работников, постоянно перебрасываемых с места на место, и все чаще оказывалось, что один и тот же ответственный товарищ согласно расписанию Цека должен был разорваться напополам, чтобы единовременно отправиться и на фронт, и на транспорт, и на север, и на юг, то Оргбюро, обеспокоенное за психическое состояние своих руководящих кадров, с одобрением выслушало соображения председателя ВЧК. 31 марта 1920 года на очередном заседании Бюро Дзержинский в целях борьбы с путаницей предложил завести в Секретариате ЦК две книги ответственных работников, одну — по алфавиту фамилий, другую — по губерниям, что тогда и было принято с большим воодушевлением[480].

Однако этого оказалось недостаточно, система росла в объеме и усложнялась структурно. Вновь к упорядочиванию кадровой работы Цека вернулся через год, после X съезда РКП(б). В апреле 1921-го года Оргбюро одобрило предложение ВЧК о регистрации всех ответственных советских служащих, «дабы бороться с проникающим жульем»[481]. 24 мая Секретариат издал циркуляр, которым предписывалось принять на местах срочные меры по организации и правильной постановке учетного аппарата на местах, в том числе провести перепись ответственных партийных работников в губерниях и уездах по наличию на 1 июля текущего года[482]. К 1922 году Учетно-распределительный отдел ЦК завел карточки на 26 тысяч кадровых партийных функционеров и отдельно на 7 тысяч работников губернского масштаба с целью определения еще более узкого контингента руководящих лиц[483]. Учраспред уже отказывался рассматривать персональные кандидатуры «малоответственных», а тем более рядовых коммунистов. Партия росла, ее центральный аппарат признал невыполнимой и ненужной задачу постановки на централизованный учет всех членов партии.

Известный циркуляр ЦК 17 февраля 1922 года устанавливал порядок, в соответствии с которым ответработники губернского и уездного масштабов должны были перемещаться Учраспредом ЦК по запросам с мест. Рядовые работники оставались полностью в компетенции губкомов, которые должны были запрашивать санкцию Цека только в случае их массовых перебросок[484]. Но как признавал Каганович, и этот, начатый по новым формам новый учет партработников до XII съезда был еще недостаточным и неполноценным[485]. Во второй половине 1922-го и в 1923-м году последовали очередные шаги по его совершенствованию. Их итогом и стало изобретение единой формы учета руководящих кадров с установлением учетных сеток и прикреплением к ним групп работников соответствующей квалификации и занимаемых должностей. Эта работа главным образом легла на губкомы, обкомы и укомы партии.

Упорядочивание партийного аппарата было только началом, вслед за этим немедленно явилась необходимость в охвате всех ответработников в стране. После войны в советских республиках, даже в самой отдаленной глубинке остро ощущалась потребность в систематизации партийно-государственного устройства и учета активных функционеров. В самых экзотических местах Совреспублики местные парткомы своими силами пытались справиться с государственной задачей гигантского масштаба. Архивы сохранили любопытные свидетельства стихийного номенклатурного строительства в регионах. Так, в 1921 году семипалатинский губком вперед Москвы разработал и выпустил в свет подробный справочник партийного и советского строительства, прав и обязанностей организаций[486].

Армавирский окружной комитет РКП(б) Кубано-Черноморской области в 1921 году издал циркуляр на ту же тему, причем отсутствие в кассе пишмашинки армавирского парткома буквы «р», которая потерялась где-то в вихре гражданской войны, придал документу прямо-таки провокационный кремлевский выговор: «Сгочно. Всем секгетагям гайонных комитетов Агмовигского отдела. Агмпагтком созывает на 24 сего магта совещание секгетагей ячеек Агмотдела почему пгедлагаем секгетагям гайкомов немедленно оповестить об этом все ячейки гайона и обезательной явке секгетагей на конфегенцию. Опыт последнего совещания секгетагей показал непгостительно халатное отношение товагищей к делу пагтийно-советского стгоительства, почему в данном случае вся ответственность за неявку будет возложена на секгетагей гайкомов, почему последним надлежит наблюдать за своевгеменной явкой товагищей». Секгетагь (некто от руки) Зав. огган инстгук. отд. (имя рек)[487].

Наверное, в архивном океане можно было бы отыскать и другие интересные дефекты речи на тему государственного строительства. Неодушевленный канцелярский инвентарь красноречиво по-своему засвидетельствовал, что военная разруха коснулась аппарата власти в той же мере, что и остальной страны. Требовалось восстановление не только народного хозяйства, но и социально-политического устройства общества с его неизбежным расслоением и иерархией.

Резолюции XI съезда партии по кадрам выдвинули вперед необходимость партиизации круга капитанов производства. Газета «Экономическая жизнь» в номере от 26 ноября 1922 года подняла вопрос о добросовестности руководства госпредприятиями их дореволюционными владельцами. Дело дошло до Цека и в Учраспреде так прокомментировали статью. Процент бывших владельцев в управлении предприятиями не слишком высок. «За истекший год имеется ряд примеров, когда бывшие владельцы, оставшиеся на своих предприятиях в качестве заведующих заводами, директорами, лелеяли надежду на то, что власть переменится и они опять будут хозяевами. Теперь, когда прошло пять лет и их надежды не оправдались, они подают заявления об увольнении, в том числе и потому, что начинают приступать к точному учету их хозяйствования, кладется конец бесконтрольности. Вторая группа бывших владельцев до сих пор питает надежду, что их заводы, где они являются директорами, государство сдаст им в аренду, поэтому ведут дело так, что завод или явно дефицитен, или в лучшем случае не приносит прибыли. Третья группа приступает серьезно заниматься делом, таких немного, но все же есть»[488].

По мнению партийной власти, нелояльные нэпманские кадры нуждались в коммунистической смене. В проекте информационно-инструктивного письма ЦК всем заворгам губкомов, обкомов и облбюро ЦК от 26 сентября 1922 года подчеркивалось, что от них теперь требуется не выполнение ударных заданий, а упорная систематическая работа по учету кадров. «Учет — это система, начинающаяся в партийной ячейке и заканчивающаяся в ЦК, требующая однотипности и не допускающая никаких отклонений». «Система эта имеет целью выдвинуть во всероссийском масштабе твердый кадр работников с определенным практическим стажем и достаточной подготовкой по различным отраслям работы, которые, специализируясь и будучи закреплены на определенной работе могли бы сниматься с нее лишь в случае крайней необходимости и только с ведома вышестоящих организаций». Парторганизации на местах не учитывают прошлого опыта работы своих ответственных работников, их практического стажа. Практикуемая местами частая переброска работников, не обладающих высокой квалификацией, может совершенно дезорганизовать единую систему учета ответработников во всероссийском масштабе. Указывалось, что устанавливаемые в настоящее время организационные формы носят переходный характер и окончательно не закреплены. Обращалось особое внимание на циркуляр ЦК о создании кадрового резерва ответработников, не прикрепленных к квалификационным группам и «строго централизованный учет всего резерва ответработников»[489].

В 1922 году Цека уже был в состоянии довольно точно определить свои активные кадры. Эта цифра была невелика. Работников всероссийского и областного масштаба — 320―350 человек, губернского — около 4 000, уездного — 28―29 тысяч. Всего — около 32―33 тысяч[490]. XI съезд РКП(б) провозгласил лозунг специализации коммунистов на определенной работе. Однако в аппарате очень быстро поняли, что специализация вовсе не исключает возможность и необходимость перемещения работников. Государственные интересы прямо диктовали действия, противоположные узковедомственным интересам того или иного учреждения.

В свое время казалось забавной глупостью, нелепостью советской системы, когда ответработников перебрасывали с одного руководящего места на другое, порой совершенно неожиданное. Во времена общественной фронды государственному абсолютизму стали популярны поверхностные суждения относительно номенклатурных перемещений. Маститые литераторы иронизировали по поводу перебросок ответтоварищей с руководства театром на заведывание баней.

Принцип партийной номенклатуры отрицал ведомственность и опирался на принцип двойного подчинения коммуниста, который обеспечивал возможность перемещения кадров по горизонтали. Горизонтальные перемещения управленческих кадров всегда являлись жизненной потребностью эффективного государственного механизма. Без этого вместо целостного государственного устройства страна имела бы ведомственный хаос, созвездия бань, театров, производств и учреждений со всеми вытекающими последствиями, характерными для неразвитых или упадочных общественных систем. Следует отметить, что в таком ответственном ведомстве, как ВЧК-ГПУ, в первые годы после революции руководители высшего ранга назначались ЦК партии только со стороны, а не из кадров выпестованных в недрах органов, дабы не дать развиться ведомственности и опасному сепаратизму могущественной организации. Двойное подчинение и двойная ответственность представителей новой общественной элиты стали неизбежным и необходимым условием восстановления государственного централизма в советский период. Это был более конкретный и более совершенный институт общественного истэблишмента, по сравнению с дворянским служилым классом и его сословными правилами поведения, привилегиями и табу.

Парткомы на местах давно уже вели борьбу с центральными ведомствами за свои приоритеты и права в кадровой политике. Так, в июле 1922 года петроградский комитет РКП(б) выразил протест против наблюдающихся со стороны Президиума ВСНХ, Наркомфина и Цектрана назначений и отзывов работников без согласования с губкомом[491]. Но парткомы далеко не всегда получали поддержку у своего партийного руководства в Москве. Подобное часто случалось во времена военного коммунизма, когда, например, в отношениях местной власти и Наркомпрода Центральный комитет партии всегда становился более центральным, нежели партийным, и, как правило, поддерживал амбиции и политику базового наркомата против выступлений местных парткомов. Это было характерно для периода войны, когда горизонталь межведомственных согласований и перемещений была поднята на самый высокий столичный уровень в целях максимальной концентрации ресурсов.

Новая экономическая политика дала отставку экономическому сверхцентрализму, который уступил первое место централизму политической организации. Зимой 1922 года имел место примерный случай, который выявил расстановку приоритетов в системе партийных и советских органов власти. Одесский губком в январе издал циркуляр, содержавший непосредственные указания ревтрибуналам и органам юстиции губернии. А именно: им предписывалось не рассматривать дела, возникшие в процессе чистки партии, а направлять таковые прямо в губернскую партийную контрольную комиссию. Указанные ведомства увидели в постановлении губкома ущемление своих прав, и нашли здесь живой отклик и понимание в Цека партии.

Одесский губком получил резкую отповедь со стороны ЦК РКП(б). На заседании Оргбюро 27 февраля было утверждено письмо, разработанное Орготделом, в котором говорилось: «ЦК и ЦКК считают необходимым разъяснить товарищам, что они абсолютно не имеют никаких прав издавать подобные циркуляры. Компетенция их распространяется лишь на членов партии и на парторганизации, по отношению к которым они могут издавать те или другие распоряжения. Советские органы им не подчинены и могут лишь руководствоваться распоряжениями вышестоящих органов Советской власти. А в указанном случае требовалось особо осторожное отношение ввиду того, что дело касалось судебных органов, относительно которых издано специальное письмо ЦК партии от 16 января с.г., где подобное вмешательство категорически воспрещалось. Партийные органы могут воздействовать лишь в партийном порядке и на основании партийной дисциплины, а не путем официальных выступлений рядом с советскими органами с предложениями каких-либо изъятий для коммунистов». ЦК и ЦКК отменили распоряжение одесских товарищей и поставили на вид секретарю губкома и председателю контрольной комиссии «их неосторожный образ действий»[492].

За строгими и правильными строчками этого внушения очевидно стремление Цека оградить свои прерогативы в отношениях с конституционными органами власти даже от своих местных комитетов. В видах необходимого государственного централизма все партийные указания, касающиеся функций советских, хозяйственных и прочих инстанций, должны были проходить только через ЦК партии и его органы.

В 1922 году закономерным образом участились эпизоды столкновений между губкомами и губпрокурорами. В Цека составился целый букет из конфликтных дел в Рыбинске, Вологде, Северодвинске, Туле, Владимире, Кубано-Черноморской области, Карачаево-Черкесской АО. Конфликты носили обоюдный характер: где-то прокурор пытался воплотить революционную законность в отношении доверенных лиц губкома, где-то губком покушался на прерогативы блюстителя законности. В Туле произошел случай вообще из ряда вон выходящий — губком водворил и.о. губпрокурора за решетку.

Ленин в мае 1922 года высказался категорически против зависимости губернских прокуроров от местной власти. Несмотря на мнение большинства комфракции ВЦИК, он настоял на принципе подчинения местной прокурорской власти только Центру и сохранения за прокурорской властью право и обязанность опротестовывать все решения местных властей с точки зрения законности[493]. В согласии с мнением Ленина «Положение о прокурорском надзоре», утвержденное ВЦИК под давлением Политбюро, отвергло принцип «двойного подчинения» прокуроров на местах, однако на практике это означало только то, что пресловутое «двойное подчинение» переносится на столичный уровень.

23 ноября Секретариат в основном одобрил проект циркуляра, который уже давно и трудно согласовывался в Орготделе ЦК, и который был призван отрегулировать взаимоотношения партийной и судебной власти. Смысл установления сводился к тому, что ЦК замкнул систему на себя. Губкомы были обязаны сообщать в Цека свои предложения по назначению и перемещению прокуроров и их помощников. Губкомам воспрещалось вмешательство в деятельность прокуратуры по раскрытию или пресечению разного рода преступлений, независимо от партийного или служебного положения обвиняемых. В случае разногласий с прокуратурой губкомы получили только право обращаться в ЦК партии[494]. Противоречия губкомов и прокуроров стали в это время наиважнейшими, поскольку в них наиболее отчетливо проявилось объективное системное противоречие между конституционным законодательством и партийным (орденским) регламентом социально-политического устройства советского общества.

В период военного коммунизма основная распределительная работа партии заключалась в массовых мобилизациях и перебросках работников в военные и другие ударные органы. Вопрос персонального подбора работников среднего руководящего уровня не был актуальным, да и его решение просто не представлялось возможным. Но период нэпа внес в этом отношении ряд резких перемен. Главные и необходимые работнику военного периода такие качества, как революционность и желание работать, стали явно недостаточны. Усложнение работы потребовало от партийцев знания конкретного дела и вместе с тем способности в погоне за прибылью своего треста не терять видения общегосударственных интересов. Наряду с этим масса соблазнов, порождаемых нэпом, требовали от ответработника революционной стойкости и бескорыстия. Отсюда актуальность проблемы персонального подбора руководящих кадров.

В конце 1922 года, в то время, когда Ленин диктовал свои последние статьи с филиппиками против бюрократизма, Сталин практически приступил к развитию былой установки вождя о том, что «партия господствует и должна господствовать над громадным го- сударственным аппаратом»[495]. Генеральный секретарь развернул стратегическую задачу всеобъемлющего охвата, формирования и воспитания новой управленческой элиты. Перед аппаратом был поставлен вопрос об учете не только партийных, но и всех мало-мальски ответственных беспартийных работников в хозяйственном управлении, и не только в центре, но и на местах. Молотов тогда писал: «Одно лишь прикосновение к делу учета ответственных работников различных учреждений в Москве нам уже показало, что в настоящее время в громадном большинстве учреждений и организаций вместо учета есть только пустое место»[496].

В начале 1923 года Секретариат сфокусировал внимание на проблеме кадрового учета. Укрепляется система учетных органов на местах, их дело — повсеместное изучение партийного квалификационного состава. Учраспредам в губерниях и уездах вменяется в обязанность взять на учет всех ответственных хозяйственных руководителей, от директоров до техников-специалистов, как членов партии, так и беспартийных, как на государственных предприятиях, так и в частной промышленности[497].

XII съезд РКП(б) поручил новому ЦК «поднять на большую высоту дело Учраспреда, которому надлежало теперь сыграть в порядке распределения сил особо важную роль для обеспечения за партией действительного руководства во всех без исключения областях управления». Была подтверждена задача партийного охвата решительно всех ответработников в стране. Практика работы Цека в 1923 году, вплотную подошедшего не только к назначению основных руководителей центральных учреждений, но и подбору отдельных работников для их аппарата, показала, что необходим точный учет ответработников в аппаратах учреждений. Несмотря на то, что положение о роли партии как регулятора состава госаппарата была более или менее усвоена руководителями ведомств, все равно имелись случаи неприятия работников, направляемых парторганами. Например, посылаемые Цека партии в органы ВСНХ квалифицированные работники-коммунисты, бывало, неделями ходили по учреждениям и обивали пороги приемных и, в результате, не найдя работы, возвращались в Цека.

Заведующий Учраспредом Каганович отмечал в 1923 году, что еще целые отрасли промышленности сосредоточены в руках непроверенных беспартийных, иногда не лучших спецов, а просто «ловких пройдох» (это в первую очередь касалось Наркомвнешторга). В таких учреждениях остро ощущалось отсутствие «достаточного партийного глаза»[498]. Все вышесказанное, по мнению Кагановича, определяло необходимость: определения точного перечня должностей госаппарата, назначение и смещение которых производится исключительно постановлением ЦК; изучения кадров ответработников; установления твердого партийного руководства кадрами.

После XII съезда началась подготовка к составлению номенклатурного списка. Всем руководителям центральных учреждений было направлено письмо, в котором сообщалось, что Цека приступает к выработке плана распределения партсил — «общепартийного бюджета на партработников». Для этого Цека нуждается в данных для определения всех руководящих постов советских, хозяйственных, кооперативных и профессиональных учреждений, которые «в интересах обеспечения максимального влияния партии на государственный аппарат должны быть сосредоточены в руках членов партии и тех, которые могут замещаться как лояльными и проверенными беспартийными, так и достаточно проверенными»[499]. Руководителям ведомств следовало не позже 1 сентября представить в Учраспред следующие данные: 1. Перечень (номенклатуру) ответственных должностей наркомата и его местных учреждений вплоть до волостных органов. 2. Общее количество потребных работников. 3. Точные данные о количестве членов партии в наркомате и его местных учреждениях.

20 июля 1923 года Сталин внес на Секретариат вопрос о разработке инструкции по передвижению работников госучреждений. Постановили поручить Куйбышеву совместно с заворготделом и завучраспредом ЦК выработать порядок для отдельных наркоматов о порядке передвижения ответработников. Учраспреду пересмотреть личный состав кадровых отделов наркоматов и доложить Секретариату[500].

После съезда РКП(б) Куйбышев перешел в ЦКК и там началась заметная перестройка по развитию аппарата и расширению его полномочий. Центральная контрольная комиссия становится ударным инструментом сталинской политики. XII съезд в соответствии с указаниями Ленина осуществил слияние ЦКК и РКИ. Идея объединения двух контрольных ведомств — партийного и советского была наполнена глубоким практическим содержанием. Дело в том, что формально, по советским законам партийная Контрольная комиссия не имела прямого отношения к государственным органам. Но в случае ее объединения с советским контрольным наркоматом выводы объединенной комиссии ЦКК-РКИ приобретали юридическую силу для государственных органов. Разумеется, главную роль в этом тандеме играла партийная комиссия. Работа строилась таким образом, что ЦКК-РКИ обследует и «рекомендует» государственным органам, а они в свою очередь проводят свои предложения через Учраспред ЦК. Тем самым ликвидируется видимость прямого диктата Цека партии по кадровым вопросам в непартийных, государственных структурах и торжествует конституционное целомудрие.

Например, 22 августа 1923 года на заседании объединенной комиссии ЦКК-РКИ по пересмотру личного состава госорганов слушался вопрос о Нефтесиндикате. Комиссия констатировала полное отсутствие необходимого количества членов РКП(б) на ответственной работе в аппарате синдиката. Синдикат целиком находится в руках бывших администраторов нефтяных обществ «Нобель», «Мазут» и др., которые тесно связаны с зарубежными капиталистическими обществами и лицами. Вся деятельность аппарата синдиката «скорее может рассматриваться как источник дохода тех или других групп или лиц, фактически владеющим этим аппаратом»[501].

24 августа на Секретариате всем наркоматам было предложено немедленно снять с работы по кадровому учету беспартийных специалистов. В качестве руководителей учетных аппаратов важнейших ведомств (в т. ч. военного) были утверждены доверенные лица ЦК[502]. В то время кадрами спонтанно заинтересовались многие органы власти. Имелась отдельная комиссия ЦКК по рассмотрению персонального состава гос— и хозучреждений. Потом была образована аналогичная объединенная комиссия ЦКК-РКИ. Одновременно вопросами кадров госучреждений занимался Наркомтруд. Позже в учет ответработников пытался вмешаться Орготдел ВЦИК[503]. Образовался многократный параллелизм в кадровой работе, который лишний раз свидетельствовал о том, что вопрос объективно назрел. Однако Цека не собирался поступаться своей самой важной монополией. Зиновьев, который тогда еще был сторонником партийного централизма и союзником Сталина, категорически осудил предложения, поступавшие от децистов, чтобы советский аппарат по стране подбирался в аппарате ЦИК, а не в ЦК РКП(б) и призвал решительным образом бороться против ведомственного раздирания партии[504]. 10 сентября Оргбюро подтвердило, что все назначения на руководящие должности в гос и хозучреждениях должно проводить нормальным порядком через Учраспред ЦК, внося их по согласованию с соответствующими органами на утверждение Секретариата и Оргбюро[505].

Наконец в ноябре 1923-го начался цикл непрерывных заседаний по утверждению итогов работы аппарата ЦК в области номенклатурного строительства. В знаменательный день 12 ноября по докладу Молотова в Оргбюро за основу были приняты предложения и другие документы, выработанные в комиссии по вопросу об учете и распределении работников государственных и хозяйственных органов в центре и на местах. Партийно-государственная элита была удостоена записи в советском издании «Бархатной книги» коммунистической знати — известном номенклатурном списке ЦК партии. Полное его название звучало как «Список должностей центральных учреждений и их местных органов, по которым назначения и смещения работников производятся постановлением ЦК». Так простое на вид канцелярское мероприятие по упорядочиванию кадровой работы легло в основу грандиозного процесса по формированию нового; правящего класса в СССР — коммунистической номенклатуры.

В развитие принципа номенклатуры Секретариат рассмотрел и принял ряд разъясняющих документов, тезисов и постановлений, по вопросу об учете и распределении работников государственных и хозяйственных органов. Идеологическая преамбула к постановлению ссылалась на усложнение задач подбора ответработников в условиях нэпа, бюрократизацию, нэповское окружение, проблемы смычки с крестьянством. Говорилось, что нередко в ведомствах происходит затирание коммунистов и, вместе с тем, имеются факты отрыва работников от партии, разложение под влиянием нэпа. В силу изложенного постановление гласило: «Назначение и перемещение руководящего состава ответработников государственных и хозяйственных органов производится с утверждения ЦК, а на местах — соответствующих партийных комитетов и проводится через коллегию соответствующего наркомата или через исполком». Установить твердый перечень должностей, обязательно утверждаемый ЦК, и перечень должностей при назначении с уведомлением Учраспреда ЦК. Все остальные работники назначаются и перемещаются самими ведомствами, но Учраспред оставляет за собой право по необходимости рассматривать вопросы и этого уровня. Кандидатуры на ответственные посты согласовываются ведомствами с профсоюзами до внесения в ЦК. В распредработе закрепить наметившуюся специализацию работников и при необходимости с осторожностью производить переброски. Прекратить практику перевода провалившихся работников на другие столь же ответственные посты. ВЦИКу в советском порядке провести декрет, воспрещающий прием на государственную службу устраненных за нерадение, бесхозяйственность и злоупотребления. Ознакомиться с кругом беспартийных, лояльных к Советской власти[506].

19 ноября состоялось заседание Оргбюро, на котором по докладу Кагановича и Молотова был одобрен план основных задач учетно-распределительной работы ЦК на ближайший период. В постановлении Оргбюро говорилось, что «подбор ответработников в аппаратах наркоматов в нынешнем его состоянии не обеспечивает партии постепенного овладения узловыми пунктами (командными высотами) нашего строительства». Важнейшие для государства органы не проверены с точки зрения личного состава. Часто ЦК ставится перед фактом уже состоявшегося назначения в ведомстве. В задачах кадровой политики Учраспреду «необходимо добиться полного практического осуществления постановления о подборе партией и проведении через парторганы всех перемещений и назначений на наиболее ответственные посты государственных, хозяйственных и прочих организаций», причем в первую очередь осуществить это в отношении постов, указанных в номенклатуре, утвержденной Оргбюро 12 ноября 1923 года. Учраспред должен сам проявлять инициативу, не дожидаясь запросов ведомств, соблюдая притом особенную осторожность к переброскам и перемещениям партийных работников[507]. В условиях борьбы Секретариата Цека с Троцким Учраспреду отдельно была поставлена задача «более близко» подойти к вопросам назначений на важнейшие ответственные военные посты[508].

30 ноября прошли утверждение комиссии Учраспреда ЦК по предварительному просмотру работников государственных и хозяйственных органов: работников связи, железнодорожников, промышленности, просвещения и печати, хозяйственных наркоматов, акционерных обществ и кооперации, административных и судебных органов. Руководство комиссиями по пересмотру работников Наркоминдел, Наркомвнешторга и военного ведомства взял на себя лично Каганович[509]. Другим пунктом было решено произвести во всех парторганизациях перепись ответственных работников (советских, партийных, хозяйственных, кооперативных и профессиональных учреждений) от всероссийского до уездного уровня. А для большей ясности сделать выборочную перепись руководящих работников в 500 волостях и на 200 предприятиях[510].

Когда после атаки троцкистской оппозиции на централизм Политбюро вынесло известное постановление от 5 декабря о развитии демократии в партии, Секретариат в свою очередь внес дополнения к постановлению Оргбюро от 19 ноября. Здесь в знакомых выражениях были подчеркнуты задачи Учраспреда по обеспечению выборности и выдвижению новых работников, через слово напоминалось об осторожном подходе в перебросках работников и т. д. Но единственное, что реально отвоевала «демократическая» партбюрократия у аппарата Цека, так это обещание «твердого порядка», при котором избранные члены партийных комитетов не снимались и не, перебрасывались в другие районы до истечения сроков их полномочий[511]. После этого число работников, проходящих через Учраспред, заметно сократилось, если в 1922/23 году прошло 10 727 человек, то в 1923/24 году — 6 082. Но этот «твердый порядок», устраивавший местных партийных князей, просуществует недолго, только до XIII съезда РКП(б), закрепившего победу сталинской фракции над троцкистской оппозицией.

Первые итоги номенклатуризации нашли отражение в справке аппарата к XIII съезду РКП(б) «Укрепление и улучшение состава советских и хозяйственных учреждений (по материалам Учраспреда ЦК)». По 17 наркоматам и центральным учреждениям в 1923 году из 20 094 сотрудников было 2 386 коммунистов (11,9 %); из 5 060 ответработников — 1 220 (24 %) коммунистов. В 1924 году из 21894 сотрудников насчитывалось 3 295 коммунистов (15 %); из 5 629 ответработников — 1 632 (29 %) коммунистов. По 95 трестам, имеющим 11 185 сотрудников, было 828 (7,4 %) партийцев. В общей сложности из 886 ответработников трестов насчитывалось 32,5 % коммунистов; и 44,1 % среди директоров трестов[512].

Впоследствии номенклатурные списки регулярно корректировались, но это уже в плане повседневной рутинной работы. Например, вопрос об утверждении нового, сокращенного списка номенклатуры ЦК по причине притупившейся актуальности проблемы бесконечно откладывался и переносился в течение всего 1925 года. Как тогда было сказано, пересмотр номенклатуры ЦК вызван успехами в деле улучшения состава государственных и хозяйственных органов. В дальнейшем расширение номенклатуры должно идти по пути большего привлечения аппарата ведомств и местных парторганизаций. Цека оставлял за собой подбор руководителей лишь на важнейшие командные посты[513].

«Положение о постановке учета ответработников в Наркоматах и других центральных учреждениях РСФСР» содержало точный перечень подлежащих учету работников по стандартному образцу в виде регистрационных карточек, а также в форме личных дел с типовыми характеристиками, которые включали оценку работы, деловые качества, марксистскую подготовку и личные свойства работника[514]. Вопрос о характеристиках наряду с перебросками был больным местом в жизни номенклатуры, стремящейся к стабильному карьерному росту. Практика негласных характеристик нервировала местных работников и вызывала единодушный ропот против камерного вершения их судеб каким-то партийным синедрионом и его осведомителями.

В 1921 году секретные характеристики на членов партии были якобы упразднены, поскольку практика показала, что чаще всего кроме склок они ни к чему не приводят. Однако в ЦК лукавили, когда отвечали по запросам с мест, что с практикой секретных характеристик покончено. На деле эта практика продолжалась. В сентябре 1922 года аппарат ЦК потребовал от местных парткомов переслать полные характеристики на ответработников[515]. 24 ноября 1922 года Секретариат одобрил новый порядок сбора и хранения приватных характеристик на руководящих членов партии (опыт, образование, личные качества и поступки). Был утвержден особый список из авторитетных партийцев в Центре и на местах, через которых эти характеристики должны были собираться в Цека[516].

Сохранилось дело с личными характеристиками на 47 секретарей губкомов за лето 1922 года, иллюстрирующее первоначальные формы учета руководящих кадров. Если бы такое откровенное дело попало в руки оппонентов Сталина или просто на глаза учтенных товарищей, то разгорелся бы нешуточный скандал. То, что обычно передается в кулуарах аппарата в устной форме, циркулирует за плотно закрытыми дверями, здесь по неопытности аппарата оказалось зафиксированным на бумаге.

В деле наряду с обычными данными о возрасте, национальности, образовании функционера имелись и различные сведения неформального характера. Например, из материалов этого досье следовало, что ответсекретарь уральского губкома по фамилии Леонид «ни сов, ни партработой руководить не может. Подпадает под чужое влияние. Нет твердой линии поведения. Администратор неважный. Как секретарь в Уральске не на месте. Вообще не годится для секретарской работы. Работник ниже губернского масштаба»[517]. Указан и источник информации — личные наблюдения инструктора ЦК Струппе. Был Леонид, и нет Леонида. Вскоре эта оригинальная фамилия окончательно исчезнет со страниц ответственных партийных документов.

К другим аппаратная фортуна была более благосклонна. К примеру, знакомый нам партийный функционер Н.А. Угланов к 1922 году заработал завидную конфиденциальную репутацию: «Инициативен. Пользуется популярностью в массах. Играет руководящую роль. Не склочник. Умеет объединить работников, поднять работу. Авторитетен». Источник информации из нижегородского губкома партии[518]. Такое реноме в ближайшей перспективе весьма положительно скажется на партийной карьере будущего известного секретаря московского горкома партии.

Объективный порок такого рекомендательного принципа в подборе кадров заключался в том, что приватные, негласные характеристики таили в себе безграничные возможности для недоразумений и интриг. В подобный переплет попал, например, П.Ф. Костерин — секретарь вятского губкома. Один источник из Учраспреда благожелательно отзывался о Костерине: «Теоретически и практически хорошо развит. Имеет громадный организационный опыт. Все время занимает ответственные советские и партийные посты. Может руководить губернской партийной организацией. Стойкий, выдержанный коммунист». Другой информатор из того же Учраспреда со своей стороны недружественно сообщал о вятском секретаре нечто противоположное: «Работник уездного масштаба. Политическая подготовка слабая»[519].

В Цека отдавали себе отчет в субъективизме и несовершенстве подобного подхода к выдвижению партийных кадров, поэтому наряду с разработкой системы номенклатуры были пересмотрены и методы составления характеристик. 22 ноября 1923 года Совещание завотделами ЦК постановило создать комиссию для разработки вопроса о характеристиках ответработников[520]. Итогом заседаний комиссии, работавшей в условиях партийной дискуссии и критики аппаратных методов, стал циркуляр ЦК от 26 февраля 1924 года, в котором признавалось, что установленная система составления личных дел и характеристик членов партии нуждается в значительном изменении и упрощении. Прежний порядок составления характеристик и оценок работников отменялся. Теперь в случае необходимости требовался только деловой отзыв о работе ответственного товарища на последней должности. «Отзыв должен освещать работу данного товарища с точки зрения конкретных результатов ее, не нося характера узко личной аттестации работника. В практической распределительной работе отзывы эти должны иметь значение вспомогательных и ориентировочных материалов». Личные дела надлежало максимально разгрузить, они должны были состоять только из анкеты, автобиографии, отзыва о работе и постановлений парткома и контрольной комиссии о работнике. Дела подлежали соответствующему пересмотру и после такового должны были стать полностью открытыми для членов партии[521].

Разумеется, такие «объективки» не могли быть полноценным основанием для рекомендаций и назначений на ответственную работу, особенно в условиях внутрипартийной борьбы, когда аппарату требовался точный учет сторонников и противников. Само собой, что реальные характеристики не исчезли, просто они приобрели более закрытый и приватный характер. Секретариат вновь использовал демократическое поветрие, чтобы направить партийное судно в желательном направлении. Официальное делопроизводство принимает формальный характер, а прикладная информация и практические решения еще больше погружаются в тень.

Политика генсека Сталина в отношении культивируемого им слоя коммунистической номенклатуры была не похожа на ленинский надзор. Ленин был создатель и относился к госаппарату со всей родительской строгостью, стремясь подтянуть свое детище до своих утопических идеалов. Сталин до поры был первым среди равных и приручал аппарат, сознательно прощая ему многие слабости и оказывая влияние привилегиями, чтобы увереннее опираться на его поддержку в разворачивающейся борьбе за власть. В советский период привилегии номенклатуры умалчивались, потом попали в центр внимания общественности исключительно в качестве мишени поверхностной критики. Затем время превратило эти злопыхательства по поводу привилегированных пайков и казенных дач в посмешище, однако отношение к незаурядному опыту компартии в области материального стимулирования государственного аппарата так и застыло где-то на уровне сатиры.

Как Иосиф Волоцкий в обращении монастырской братии к служению, так и Сталин в партийном строительстве делали основной упор не на подвижничество, не в упование на власть идеи, а на материальную базу своего Ордена. Его великий учитель Ленин в годы гражданской войны и ударничества любил повторять, что предпочтение есть, прежде всего, потребление, предпочтение без преимущества в потреблении — ничто. Задача укрепления партийной и государственной дисциплины без преодоления нищенского положения коммунистов и, тем более, аппарата была невыполнима. Материальная нужда разъедала всю организационную структуру коммунистического истэблишмента. Воронежский губком в 1921 году обращался к своей организации: «Мелкобуржуазная стихия, неизбежно произрастающая в условиях мелкого производства еще более для нас опасна, если мы на деле не улучшим материального положения особенно нуждающихся коммунистов и их семей, если на деле мы не приступим исподволь к реформированию коммунистического быта. Губернский комитет обязует себя вырабатывать вполне пригодные для жизни формы улучшения материального положения коммунистов, будучи в убеждении, что коммунисты, находясь в чрезвычайно тяжелых жизненных условиях и проводя огромной трудности и сложности государственную работу, имеют право рассчитывать на государственную помощь, не обращаясь к приемам мелкобуржуазного уклада жизни»[522].

Но даже в 1923 году положение коммунистов, в том числе и ответственных, оставалось незавидным. Секретарь полтавского губкома Магидов в закрытом письме за март 1923 года обращал особое внимание на положение командного состава Красной армии, которое настолько плачевно, что среди младшего командного состава стали заурядными случаи самоубийств. В том числе в 73 полку из семи таких самоубийц — трое были членами партии. Оклад младших командиров — 40―50 рублей в месяц плюс паек, причем на семью паек не полагался. На одни коммунальные услуги приходится отдавать до 60 % заработка. «Из материалов видно, что кончают самоубийством весьма честные работники». Каптенармус 1 роты 73 полка Семен Коротун в предсмертной записке писал: «Товарищи, не беспокойтесь, в каптерке у меня все в порядке и стреляюсь я потому, что семья моя в тяжелом материальном положении, сам устал бороться»[523].

В ноябре 1921 года денежное жалованье по первому, низшему разряду тарифа ответственных работников составляло 400 тысяч инфляционных рублей, то есть приблизительно соответствовало среднему заработку квалифицированного рабочего[524]. Но на практике для десятков тысяч партаппаратчиков это мало что значило. Упадок денежной системы, недофинансирование приводили к тому, что масса низовых функционеров победившей партии и соваппарата, особенно в провинции, испытывали острую материальную нужду. Снабжение в 1921―1922 годах носило скудный и нерегулярный характер, кадры стрелялись, разбегались, «обрастали» хозяйством или попадали в объятья коррупции.

Все лето 1922 года трудилась комиссия по улучшению быта коммунистов, образованная постановлением ЦК от 11 апреля 1922 года. Вначале комиссия планировала поставить на особое довольствие 132 070 человек — ответработников различного уровня, от Москвы до уездов с членами их семей (парткомы, комсомол, профсоюзы, исполкомы плюс важнейшие комячейки). Но Оргбюро строго установило, что общее количество получающих дополнительное содержание не должно превышать 15 тысяч человек и с членами семей — не свыше 60 тысяч. Это только командный состав парткомов — секретари, завотделами, ответинструкторы. Урезали более чем наполовину[525].

Только в августе 1922 года XII конференция РКП(б) решилась на практические шаги по улучшению материального положения части партийцев, увязав это решение с всероссийской кампанией по сокращению штатов государственных учреждений. Августовская конференция определила всего 15 тысяч активных членов, которых партия брала на свое содержание, которые все, от члена ЦК до секретарей ячеек, получили соответствующие тарифные разряды и гарантированное материальное обеспечение в пределах 12-го и 17-го общероссийских тарифных разрядов. Это гарантировало партработника от необходимости любой ценой добывать средства к существованию, но вместе с тем благотворно намекало ему на необходимость воздержания. Однако такая скромность осенью 1922 года уже была не так актуальна, как год назад. Поэтому кампания по сокращению штатов партаппарата превратилась в тягучий бесконечный процесс, из которого победителем всегда в конечном счете выходит аппарат. Уже в октябре 1922-го года количество ответработников в организациях по всей партии было увеличено до 21 000 человек. В том числе Секретариат ЦК — 305 человек, МК и ПК — по 64 сотрудника. Утверждено распределение 40 тысяч пайков для партработников по всей РКП(б). В порядке изъятия за центральным аппаратом ЦК были сохранены получаемые 340 ответственных пайков[526].

В положение коммунистов нэп внес существенное расслоение. В начале нэпа оплата труда ответственных работников и вообще членов партии приняла чрезвычайно неравномерный характер. Партийцы, работавшие в хозяйственных и коммерческих структурах, порой очень неплохо вписались в рынок и были сравнительно хорошо обеспечены. Хозяйственными и кооперативными организациями сплошь и рядом обходились существующие низкие тарифы оплаты ответработников. Члены партии, работающие в хозяйственных организациях, вознаграждались по разнообразным повышенным ставкам.

Неравенство коммунистов допускалось только по партийной вертикали, но ни в коем случае не по советской горизонтали. Ведомственное неравенство партийцев грозило разложением рядов. Считая принципиально недопустимым оплату членов партии — ответственных работников в зависимости от того, в каком учреждении они занимают должность, ЦК РКП(б) признал необходимым повысить тариф ответственных работников с тем, чтобы он был единым и обязательным для всех членов партии, независимо от того, в какой организации они работают: партийной, профессиональной, советской, хозяйственной или кооперативной. Поэтому, согласно постановления Всероссийской партийной конференции, коммунисты, заработок которых превышал полуторную ставку высшего 17 разряда ответственных работников, были обязаны сдавать в фонд взаимопомощи своей парторганизации от 25 % до 50 % излишка. Кроме этого коммунисты, получавшие свыше предельной ставки, помимо указанного процента отчислений должны были сдавать и весь излишек свыше предельной ставки, установленной СТО[527]. Высший 17 разряд ETC, по которому оплачивались члены ЦК, завотделами ЦК, секретари губкомов, на лето 1922 года равнялся 250 млн. рублей, а низший 1 разряд — 50 млн рублей в совзнаках.

Но, судя по тому, что вопрос об отчислениях еще как минимум год не сходил с повесток заседаний Секретариата и Совещания завотделами, можно сделать вывод, что зарабатывающие коммунисты не спешили делиться доходами со своими менее благополучными товарищами[528]. Предельные ставки, процент отчислений, литературные гонорары неоднократно пересматривались и уточнялись, и даже несмотря на это Цека регулярно сетовал на слабое поступление излишков в партийный бюджет[529].

В 1923 году в стенах Секретариата ЦК существовало некое ТНБ (тарифно-номенклатурное бюро) из руководителей отделов для определения квалификации ответпартработников, которое вносило предложения о переводе работников в ответственные и назначало ставки. Но деятельность ТНБ носила неупорядоченный и малоэффективный характер, поскольку уже было сложно выделить партийных функционеров в особую статью из общей массы всех ответработников партийно-государственной системы. Партфункционеры, в смысле материального снабжения, оказались какими-то париями среди, в общем-то, зависимых от них руководителей прибыльных хозяйственных и прочих ведомств. Ничего хорошего подобная унизительная дифференциация не обещала.

Сентябрьский пленум ЦК 1923 года вынес решение о максимуме зарплаты для партийных совслужащих в размере 15 золотых рублей. Сразу же возникла проблема на местах. Например, в Сибири, где зарплата была ниже, чем в Центре, представительства московских учреждений платили своим сотрудникам максимальные московские ставки, что вызывало огромное возмущение сибирских рабочих и партийной публики. Повсеместно «богатые» хозорганы, которые оплачивали своих служащих выше остальных, а также распоряжения ВЦСПС о надбавках за дороговизну, падение червонца и т. п. торпедировали единую тарифную партийную политику. В конце концов, линия сентябрьского пленума в области зарплаты была сорвана.

Кризис и социальная напряженность 1923 года, нехорошие настроения в промышленных центрах вновь вынудили партруководство обратить внимание на непозволительные излишества номенклатуры, которые та неприкрыто демонстрировала, в том числе братаясь с нэпманами на вошедших в моду банкетах. В тот год озабоченность Цека проявилась пунктиром строгих циркуляров о решительной борьбе со всякого рода банкетами, подношениями, премиями и т. д. Но на такие документы втянувшееся в нэп партийно-советское чиновничество уже научилось смотреть как на политический жест и не более.

Потребность в совершенствовании материального стимулирования аппарата диктовала необходимость проведения универсальной политики зарплаты. После учреждения института номенклатуры квалификация партийных работников стала отраслью общего номенклатурного строительства. На заседании Совещания завотделами ЦК от 29 ноября 1923 года было принято решение о составе комиссий по предварительному просмотру работников государственных и хозяйственных органов. Был утвержден состав восьми комиссий (по связи и промышленности; просвещению и печати; по Наркомзему, Наркомфину, Наркомпроду и Хлебопродукту; по акционерным обществам и кооперации; по административным и судебным органам; а также НКИД, НКВТ и военная)[530].

Партийное членство и партийные взыскания фактически являлись формой и проявлением внезаконной власти в советской коммунистической системе. Причем важнейшей ветвью государственной власти, выведенной за рамки закона для достижения большей эффективности в управлении. Исключение из партии, взыскание автоматически влекли изменения в карьере и судьбе коммуниста. Партия строилась как внезаконное предприятие по управлению государством, коль скоро закон не в состоянии охватить все отношения и обеспечить общественную стабильность и развитие. Ранее «законный» закон дополнялся властью денег, капитала, после революции он нашел дополнение в виде власти партийной.

Привилегированное место и системообразующая роль членов партии в советском обществе неизбежно создавали возможности для злоупотреблений, связанных с политической властью, административными возможностями и материальным распределением. Нэп особенно щедро «рассыпал соблазны» к злоупотреблениям партийцев, с одной стороны — ввергнув облеченных властью коммунистов в скудные и даже нищенские материальные условия, а с другой стороны — создав в обществе полюс материального благополучия и роскоши разного рода коммерсантов. В этих условиях особенное значение приобрело не только материальное стимулирование аппарата, но и повышение ответственности за просчеты и преступления. Отсюда следовала необходимость создания эффективных регуляторов партийного поведения, начиная с усиления уголовной ответственности и заканчивая разработкой принципов партийной этики.

В отчете Наркомзема в Секретариат ЦК РКП(б) от 5 октября 1922 года говорилось: «НКЗ еще весной текущего года обратил серьезное внимание на необходимость борьбы с "внутренним врагом" в самом Наркомате и его управлениях и отделах». В связи с нэпом появился ряд искушений. Пришлось «присмотреться» к тем категориям работников комиссариата, которые ближе всего должны были соприкоснуться в своей работе с нэпмановскими искушениями. Целый ряд работников пришлось передать в руки органов юстиции. В управлении коннозаводства — 48 лиц; в управлении лесами, например, до 25 % лесничих во Владимирской губернии; в Госельскладе — 2 лиц за взятки и злоупотребления[531].

На протяжении всего 1922 года в стенах Цека буквально в муках рождался циркуляр о борьбе с взяточничеством. Новорожденного то пеленали в мягкое зеленое сукно, то вновь оставляли обнаженным. Проект циркуляра вносился на Секретариат и Оргбюро около двунадесяти раз, изменялся, дополнялся и согласовывался. Аппарату приходилось идти на меры, репрессирующие часть привилегированного системообразующего класса, в сущности, карать себя самого. В одобренном Секретариатом варианте звучали жесткие слова, не допускающие толкований: «Коммунисты, уличенные во взяточничестве должны беспощадно и автоматически исключаться из партии», равно как и виновные в попустительстве взяткам[532].

Секретный циркуляр ЦК «О борьбе со взяточничеством» от 30 ноября 1922 года хотя и признавал факт «громадного распространения взяточничества» среди ответработников, которое грозит «развращением и разрушением аппаратов рабочего государства», однако стремился равномерно распределить ответственность за коррупцию бюрократии на все общество, которая непосредственно увязывалась с «общей некультурностью и экономической отсталостью страны». Цека обещал всем коррупционерам, что начавшаяся работа комиссий по борьбе со взяточничеством при ГПУ, СТО, наркоматах и экономических совещаниях, работа революционных трибуналов есть лишь первые шаги по очищению госаппарата. Согласно циркуляру, отныне при каждом губкоме должно было существовать специальное «лицо» (или даже комиссия) для борьбы с эпидемией коррупции. Итак, в течение 1922 года ленинский седоусый рабочий-партиец с дореволюционным стажем был тихо оттеснен со сцены сталинским неопределенным «лицом» с негласными полномочиями[533].

Трескучие фразы о мерах по борьбе может быть и выглядели грозно, может и запугивали отдельных нечистых на руку чиновников, но не были способны остановить воспроизводство коррупции в двойной системе государственного распределения и рыночного оборота, где разрыв между нормативной оплатой услуг в системе государственного распределения и их стоимостью на рынке заполняла пресловутая взятка. Это было объективное противоречие общества, часть которого жила в условиях рынка и его ценностей, а другая, причем влиятельная, прозябала в условиях государственного тарифа и партийного максимума. Двойная система ценностей разрушала общество, унижала его трудовой класс и разлагала его истэблишмент. Общество, вопреки нормам, преступными с точки зрения закона способами, путем взяток, хищений и растрат, стихийно стремилось к преодолению разрыва и установлению единой системы стоимости. Это время вопиющих противоречий стало неисчерпаемым кладезем сюжетов для выдающейся сатирической литературы, не случайно появившейся на исторической основе нэпа.

Разумеется, объективное противоречие невозможно было устранить комиссионным, келейным способом, поэтому через год по всем правилам бюрократической логики тайна борьбы с коррупцией была нарушена обращением к партийным массам. По указанию Политбюро из стен Цека 19 октября 1923 года вышел секретный циркуляр со странным адресом для секретного письма — «Ко всем партийным организациям и ко всем членам РКП». Обращение носило отнюдь не секретный, а прокламационный характер и значилось оно как циркуляр по борьбе с излишествами и с преступным использованием служебного положения членами партии[534].

ЦК и ЦКК обращались ко всем партийным организациям с предложением повести самую решительную борьбу со всякого рода излишествами в расходовании средств. Излишествами, которые допускаются как отдельными членами партии, так и целыми учреждениями и вызывают глубокое возмущение рабочих. Значительная часть циркуляра была отведена под перечисление злоупотреблений чиновных коммунистов: вагоны для того, чтобы доставить из Москвы на курорт всего одного пассажира; платформы для доставки автомобилей на курорт; вызывающая роскошь жилищ и кабинетов; автомобили, конюшни, рысаки, дачи, санатории, драгоценности, увеселительные заведения, банкеты, пьянство и т. п.

Никакого откровения в этом, конечно, не было, все перечисленное существовало неприкрыто на виду у всех желающих видеть и служило постоянным поводом для негодования рядовых членов партии. Однако откровенно преступные средства обогащения номенклатуры были не главным обстоятельством проблемы. С преступными методами еще можно было справиться, но преодолеть разрыв между тарифным жалованьем номенклатуры и рыночной системой пытались сами ведомства, всеми правдами и неправдами обходя партийные нормы, стимулируя своих работников по повышенным ставкам и сверх всяких ставок путем премий, выплат, ценных подарков. Государственный аппарат не закрыт сплошной броней. Как в человеческий организм проникает яд извне, так и в госсистему проникают метастазы частного капитала и разлагают ее изнутри.

Двойственность и противоречивость партийно-государственной политики бросалась в глаза, поскольку наряду с тенденцией к повышению материального статуса номенклатуры существовали строгие партийные циркуляры об обязательной сдаче коммунистами драгоценностей, предметов роскоши и такого прочего. Это противоречие вклинилось в старый раскол между партийными верхами и низами и сказывалось на единстве и здоровье партии, а, следовательно, на ее политическом авторитете. Принципиального решения этой проблемы быть не могло потому, что принцип скрывался в сущности самого нэпа и мог быть устранен только со снятием противоречий нэпа, т. е. с его отменой. Поэтому партийное руководство до поры было вынуждено заниматься лавированием, выпускать секретные циркуляры, чтобы призвать к порядку верхи и проводить показательные кампании по искоренению злоупотреблений для умиротворения низов.

На пути злоупотреблений номенклатуры ее творцами было воздвигнуто сооружение в виде двойной ответственности коммунистов. Первый барьер — это преследование коммунистов за преступления по закону. Но преследование по закону создавало вероятность двоевластия для номенклатуры, поскольку в некоторых случаях автоматически возводило судебные органы выше партийных комитетов. Возникла нелегкая задача отрегулировать возможность судебного преследования ответственных коммунистов, сохраняя притом незыблемый авторитет партийной власти.

Циркуляр-инструкция ЦК от 16 июня 1922 года о взаимоотношениях парткомов с судебными и следственными учреждениями РСФСР в случае возбуждения следствия и суда над членом РКП(б)[535] вызвал дополнительные вопросы на местах, которые потребовали уточнений и разъяснений. Дело в том, что в некоторых случаях партийные инструкции истолковывались в судебно-следственных органах как директивы, исключающие ответственность коммунистов перед общегражданским судом или ставящие решения суда в зависимость от мнения партийного комитета. Поэтому в повторном циркуляре Цека, Наркомюста и Ревтриба подчеркивалось, что «ЦК считает безусловно необходимым усилить ответственность членов руководящей партии, в случае совершения ими поступков, подлежащих ведению суда гражданского». Каждый коммунист за все свои проступки, нарушающие законы республики, подсуден суду государственному и суду партийному на общих со всеми основаниях[536].

Но поставить номенклатуру перед законом наравне с остальными гражданами не представлялось возможным. Мешала двойственная природа номенклатуры. Номенклатурщик — тот же человек со своими слабостями и несовершенством, но он же есть представитель абсолютной власти. Как говорил византийский писатель VI века Агапит о царской особе: «Царь убо естеством подобен всем человекам, а властию же подобен есть вышням Богу». Власть была готова отдать под суд номенклатурщика-человека, но не его «божественную» суть, то есть саму себя. Поэтому перед судилищем необходимо было развести как можно дальше воплощенную в одном представителе власти саму власть и злоупотребившего ею человека. В рассуждении сего, после циркуляров о суровой судебной ответственности ответственных коммунистов появились дальнейшие разъяснения и отступления от первоначальной революционной простоты, партийной строгости и благородного духа равенства всех перед законом.

Выделение номенклатуры в особую социальную группу происходило, в том числе негласным путем присвоения ей привилегированного общественного статуса. Объективно этот вопрос назрел уже давно и давно решался «новым классом» в рабочем порядке. Так, например, ейский окружной партком на Кубани 4 апреля 1921 года вынес решение о том, что действия органов в отношении членов и кандидатов в члены РКП(б), тем более аресты, должны быть обязательно согласованы с партийным комитетом. Предлагалось «особо внимательно относиться к аресту ответственных партийных товарищей во избежание нежелательных передергиваний по злобе вредных антисоветских элементов, стремящихся подорвать авторитет того или другого товарища и в целом РКП(б)»[537].

В Центре, где еще была сильна власть идеи, подобные вопросы решались более трудно и медленно. Ленин долго сопротивлялся установлению особых перегородок между номенклатурой и советским законодательством. В ноябре 1922 года на Политбюро он выступил категорически против внесенного группой хозяйственников проекта правил, запрещающих привлекать к юридической ответственности высокопоставленных работников-коммунистов (по особому списку) без согласия соответствующих партийных инстанций[538]. Однако и здесь Кремль вынужден был постепенно идти на уступки притязаниям растущего «нового класса». В декабре 1921 года приказ за подписью Уншлихта, Менжинского и Реденса строго запретил органам ГПУ всякую слежку за ответственными губернскими, областными и центральными партработниками. «Виновные в нарушении этого приказа будут строго караться», — гласил запрет[539].

В январе 1923 года появилось следующее дополнение к циркуляру от 4 января 1922 года о порядке привлечения коммунистов к судебной ответственности: «Опыт последнего времени показал, что не раз при привлечении ответственных работников-коммунистов хозяйственников к судебной ответственности на суде выяснялось, что сложность хозяйственной обстановки создает в случае неумелого подхода хозяйственников к делу факты разрушения хозяйства без наличия со стороны хозяйственников злого умысла»[540]. В результате этого суды не могли выносить иных приговоров кроме как порицаний, постановки на вид и даже оправдания. Но даже самый факт привлечения к ответственности переживался ответтоварищами очень тяжело. Чтобы избежать растраты партийных сил в результате невыносимых угрызений совести проштрафившихся и мук публичного позора, Цека предложил организовать при всех губ комах временные комиссии, чтобы заслушивать доклады губпрокуроров по существу возбуждаемых дел против всех коммунистов-ответработников. Заключения этих комиссий обязательной силы не имели, но губпрокуроры должны были со всем вниманием отнестись к их мнению.

16 марта того же года Секретариат вынес постановление о порядке привлечения к судебной ответственности секретарей губкомов и обкомов. Здесь партийный генералитет вообще выводился в особую статью. Во всех случаях возбуждения уголовного преследования против ответственных секретарей губкомов и обкомов, до судебного следствия органы должны были сообщить все материалы по делу губернскому прокурору, который, не производя никаких следственных действий, был обязан, прежде чем дать законный ход делу, направить материалы и свое заключение прокурору Республики на распоряжение и согласование с ЦК РКП(б)[541].

В это же время, в несколько приемов в Цека проходил обсуждение циркуляр о положении коммунистов, привлекаемых к уголовной ответственности. Главная идея новой поправки заключалась в том, что на время следствия коммунисты должны считаться выбывшими из партии, а далее — по результатам следствия. Здесь достойно удивления то, что аппаратная материалистическая мысль стихийно возвысилась до сокровенных лабиринтов субъективного идеализма — с точки зрения закона коммунист еще сохраняет свои права, а с точки зрения парторганизации — в списках уже не значится.

Ленин писал о необходимости двойной ответственности коммунистов, но фактически выстраивалась тройная, поскольку в орденской системе партийные верхи, при всех различиях, были неотделимы от низов. Отношения между облеченными властью верхами и рядовой партийной массой имели сложный, противоречивый характер, настроения колебались от взаимного доверия сторон и упования друг на друга до обоюдных обид и ожесточенной критики. Словом, все как у тех, кому суждено быть неразлучно вместе всю жизнь и умереть в один день. Партийные низы очень чутко реагировали на объективную тенденцию к отчуждению руководящего слоя от массовой основы партии. По непривычности и незаконности возникшего после революции нового социального разделения, массы зачастую выражали свои чувства с первобытной откровенностью, без всяких околичностей, предлагая свои наивные левеллерские проекты сохранения чистоты первозданных товарищеских отношений. Проявился особый интерес к идеалистической стороне дела, к вопросу о нормах поведения товарищей, выдвинувшихся во власть.

Сталинскому аппарату выпало трудиться над созданием и закреплением новой общественной иерархии. Разумеется, здесь не могло не накладывать отпечатка то обстоятельство, что новая государственная бюрократия была очень многим обязана социальным низам и еще не утратила своей природной связи с низами и поэтому порой была вынуждена чутко прислушиваться к их голосу. Особенно в вопросах, наиболее понятных и насущных для низов — прежде всего речь идет о потреблении. Массам было зримо и важно то, что секретарь губкома, например, платил в комиссию по улучшению быта коммунистов 35 золотых рублей и партвзнос — 5 рублей, в то время как у рабочего, рядового члена партии «у станка» все месячное жалованье составляло максимум 25―30 рублей золотом[542]. Отсюда следовали две тенденции, а именно: тяжелые думы рабочего о «верхах» и «низах» и не менее тяжелая необходимость для номенклатуры следовать логике классовой обособленности и отгораживать свою корпоративную жизнь высоким забором от посторонних нескромных взглядов. Это была проблема необходимости развития кастовой замкнутости, поставленная перед номенклатурой самим течением жизни. Однако, до поры, особенно в условиях социального компромисса новой экономической политики, партия была вынуждена заботиться о своей массовой базе среди пролетариата и ограничивать аппетиты бюрократии.

Партия изначально складывалась из различных слоев, в том числе и из выходцев из буржуазии и интеллигенции. Условия жизни нелегальной партии выравнивали всех ее членов, вырабатывали стоицизм, доходящий порой до аскетизма. Время реакции после 1907 года оторвало от партии часть ее состава и поставило в обычные условия жизни среднего буржуа (врачи, инженеры, литераторы, учителя, статистики, профессора, адвокаты). Эмиграция и в некоторых случаях тюрьма, а чаще ссылка также действовали разлагающим образом на нормы партийного поведения. Затем семилетняя война резко отрицательно сказалась на общем моральном уровне всего населения. Особенно стало заметным деклассирование пролетариата, среди которого голод и нужда порождали воровство, мошенничество, спекуляцию, преступления по должности. После Октября 1917 в РКП(б) пошел огромный приток новых членов и вместе с ним наплыв «примазавшихся» шкурников. Необходимость сосуществования старой и новой элиты в процессе преемственности государственной власти сказалась влиянием выходцев из буржуазии на коммунистических ответработников на бытовом уровне. Возможность для коммунистов практически бесконтрольно распоряжаться материальными благами при подталкивающем и разлагающем влиянии со всех сторон заставила некоторых из них переступать все нормы снабжения.

Когда в ходе революции низы и «новый класс» еще окончательно не вышли из состояния тождества, когда новоиспеченные комиссары еще ощущали свое органическое родство с массой, то покорно выслушивали те упреки в перерождении и генеральстве, которые им бросала в лицо масса. Идея социального равенства согревала массы в холодные годы разрухи, и «новый класс» до поры был вынужден мириться с этой идефикс своего союзника в совместной борьбе со старыми господствующими сословиями. Низы, в свою очередь, стремились зарегламентировать и взвесить решительно каждую мелочь в быту и на обеденном столе своих выдвиженцев. В эти годы на свет появлялись исключительно дикие проекты надзора за бытом ответработников, согласно которым те должны были давать ежемесячный многостраничный отчет буквально о каждом грамме съеденного и выпитого, иначе им грозили кары и крушение служебной карьеры.

Так, в 1921 году на фоне тотального кризиса в деревне и городах, нарастающего голода и разрухи, когда Советская власть в угоду рабочим совершала «вторую революцию» по «ущемлению» буржуазии, партийные органы одновременно занялись и «ущемлением» оторвавшихся от массы коммунистических «верхов». Буквально сразу после Кронштадта и X съезда РКП(б) Оргбюро запретило как в центре, так и на местах массовые выдачи предметов ширпотреба делегатам всевозможных съездов и конференций. Даже получаемые комплекты литературы участники форумов обязаны были сдавать тем организациям, откуда они делегированы[543].

Уравнительные тенденции в партии, вопрос о «верхах и низах» в 1920 году, возникли как-то не ко времени и не к месту. По окончании войны необходимо было перестраивать госуправление, следовательно, совершенствовать иерархию. Но демократические настроения низов, поддержанные Лениным в видах фракционной борьбы против Секретариата и Оргбюро, просто обезоруживали, парализовывали партию в условиях нэпа. Низы партии на уровне присущего им менталитета выдвигали свои рецепты соблюдения первобытной идеологической чистоты в потреблении членов партии. В бумагах секретаря Президиума ВЦИК и члена Центральной комиссии по очистке партии П. Залуцкого, одного из самых суровых инквизиторов партии, сохранился нереализованный «Проект комиссии по установлению партийной этики и пределов материальных благ для членов партии». Проект разрабатывался в стенах московского губкома в голодное лето 1921 года и является красноречивым образцом уравнительных идей, циркулировавших в господствующей партии, расколотой властью на две неравные и неравноправные части.

Преамбула к проекту гласит: «Революция, дав могучий толчок развитию личности, способствовала росту потребностей, неудовлетворение которых значительно более остро ощущается. Победа революции своим укреплением понизила чувство самопожертвования и самоотречения, которые ярко вспыхивают в моменты острых политических кризисов». «Разочарование при ходе коммунистического строя, представлявшимся таким близким и легко осуществимым, особенно среди малоустойчивых членов [партии] создает атмосферу угнетенности и недовольства; неравенство членов партии в материальном отношении нарушает товарищескую атмосферу».

Коммунизм вовсе не является аскетизмом, но условия момента диктуют необходимость установить планомерное и равномерное распределение материальных благ. В основу могут быть положены следующие практические соображения. Принцип ударности в производстве и потреблении должен быть сохранен. Члены партии на производстве и в учреждениях должны быть поставлены наравне с беспартийными. Для ответственных работников ударный паек не может превышать следующих норм: ржаного хлеба ½ фунта; тощей говядины 1 фунт; крупы ¹/₃ фунта; масла русского 6,4 золотников; масла растительного 3,2 золотника; сахару 6,4 золотника; сушеных овощей ¼ фунта; квашеной капусты ¼ фунта. При усиленной умственной работе может быть добавлено в день 6,4 золотника сливочного масла.

«Ни один товарищ не имеет права пользоваться пайком больше установленного. Получение дополнительных продуктов из каких бы то ни было источников: посылки, продукты собственного хозяйства, хозяйства родителей, единоличных и коллективных огородов засчитываются в общую сумму и не могут в общем превышать норму пайка». Ответработники могут иметь не более одного костюма и одной пары обуви в год. Жилье согласно установленных общегражданских норм может быть увеличено на одну комнату. Пользоваться наемным трудом (кроме няни) воспрещается. Пользоваться автотранспортом для личных поездок воспрещается, в том числе и на дачу. (Согласно представлениям авторов проекта, наверное, и Ленин должен был ездить в вагоне поезда в компании с мешочниками и от станции до Горок добираться на мужицкой телеге.) Члены партии не должны иметь текущих счетов в Госбанке, не могут иметь и носить драгоценных камней, золотых вещей, ювелирных украшений. Члены партии не имеют права получать жалованье свыше тарифных ставок и иметь на руках сумму, превышающую трехмесячный заработок. «Пьянство, исполнение религиозных обрядов, в особенности для старых (больше 3 лет) членов партии, вышедших из интеллигентных слоев, недопустимо».

При ежемесячной уплате членских взносов ответственные члены партии должны заполнять специальную ежемесячную анкету, в которой указывается число комнат, занимаемых семьей ответработника, состав семьи, прислуга, количество получаемых из различных источников продуктов попунктно: мука, хлеб, мясо и т. д. Подробно перечислить и указать количество как пищевых, так и домашнего хозяйства: дрова, керосин, уголь… предметы ширпотреба, книги, билеты в театр… транспорт, деньги. За неверные сведения по анкете — немедленное исключение из партии[544].

Раздумья над вопросами подобной анкеты, наверное, сумели бы надолго увести ответственного члена партии в сферу ненормативного и чувственного из круга исполнения прямых служебных обязанностей. Намечалась настоящая охота за ответработниками с аптекарскими весами, вместо ружей и револьверов. Теперь оставалось завести многотысячный аппарат для слежки и наказания совбуров, неосторожно закусивших лишней селедкой, а также подумать об обер-аппарате для контроля над самим аппаратом. Народная партийная воля вновь парадоксальным образом выразилась в движении от чаяний справедливости к необузданной полицейщине и расправам. Согласно обычаям Московской Руси — в шараханье толпы от алтаря и красного крыльца к колокольному раскату и речному обрыву.

Чем дальше время уводило общество от революции, тем больше подобные притязания выглядели архаичнее и нелепее. Осетрина на столах и драгоценные блики на туалетах жен ответработников, особенно в интерьере нэпа, словно смеялись над притязаниями низов. Однако тесное и развращающее номенклатуру соприкосновение с нэпманской буржуазией заставило государство, возложившее на себя историческую миссию управления всеми сферами общественной жизни, усилить регламентацию условий существования «нового класса».

В этом пункте настроения низов встретили полное понимание высшего партийного руководства, заинтересованного в усилении неформального общественного контроля над новой элитой, при соблюдении незыблемого партийного централизма. После того, как все имевшиеся резервы уставных и законных приемов без ощутимого успеха были использованы в бою со злоупотреблениями номенклатуры, в партии с одобрения Цека разгорелась дискуссия о партийной этике. В жизнь новой общественной элиты должен был придти новый идеальный регулятор сословного поведения и занять место давно умершего кодекса дворянской чести. Требовался орденский кодекс норм партийной этики.

После 17-го года в Советской республике начал распространяться обычай Французской революции, которая путем декрета ввела обязательное обращение на «ты». В России Февральская революция в знаменитом «Приказе № 1» установила всеобщее «буржуазное» «вы», но после Октября в советском обиходе стало замечаться обратное. Коммунисты, рабочие и беспартийные интеллигенты в повседневном общении стали переходить на «ты». Товарищеское «ты» являлось признаком взаимного доверия и уважения, в то время как буржуазное «вы» осталось для людей, мало симпатизирующих друг другу или находящихся в разных социальных плоскостях. Считалось, что Октябрьская революция осуществляет всеобщее равенство, поэтому нет никаких причин для сохранения в обращении пролетарского «ты» и буржуазного «вы». Активисты полагали необходимым осмыслить и ускорить этот процесс, поскольку мелочи быта и обычаи являются лучшим доказательством глубины и жизненности общественного переворота. Но как у французов торжество нового неравенства вернуло к жизни традиционное «вы», так и в русской революции, после того как миновал ее идеалистический период, новая социальная иерархия настоятельно потребовала восстановить в правах необходимые элементы старорежимного этикета.

Низы партии стремились принять самое активное участие в выработке канонов партийного поведения, поскольку вызывающий образ действий верхов в первую очередь задевал их чувства, обостренные обманутыми ожиданиями социального равенства. Знаменательная дискуссия о партийной этике оставила для литературы множество провокационных примеров бесхитростного народного мнения по части благородного поведения. Так, например, на закрытом собрании комячейки при Кожзаводе № 1 г. Острогожска Воронежской губернии осенью 1924 года обсуждался доклад о партийной этике в связи со статьей Ярославского, опубликованной в номере «Правды» от 10 октября. Этика оказалась предметом сверхинтересным и вполне житейским, поэтому говорили и постановили по вопросу очень много разного и все в чевенгурской стилистике. Самое главное, признали вопрос считать своевременным, «поскольку буржуазные привычки замедляют путь к социализму».

Партийные кожевники пришли к выводу, что у партработников уездного и губернского масштаба заметен бюрократизм, причиной которого в немалой степени являются жены работников. А именно: партийные работники, беря в жены дочерей помещиков, попов и мещан, подпадают под влияние супруг и их родственников. «Партийный работник, имея у себя такую жену, не замечает как он сам делается мещанином и чиновником царского строя, в то же время забывая Октябрьскую революцию и диктатуру пролетариата»[545]. Так и выходило, как уже давно повелось, что в центре причин не общественные противоречия, а сакраментальное «cherchez la femme», даже в пролетарской революции. Кожевники не хотели понимать, что «новый класс» тянулся к культурному и изысканному в образе жизни, словом, к тем секретам повседневного быта, которыми владели классово чуждые элементы. Простые пролетарки, товарищи по борьбе, в качестве спутниц жизни уже его не устраивали.

Несчастные жены подверглись остракизму со стороны партийных ревнителей. Виноваты оказались они как безусловно контрреволюционный, домостроевский фактор. Наверное с подобным выводом с готовностью согласился бы не только коммунистический номенклатурщик, а и всякий нечистый на руку, закоснелый чиновник любой формации. Ячейка кожзавода сочла «целесообразным и своевременным, дабы не развивать в дальнейшем бюрократизм, необходимо воспретить членам партии вступать в брак с дочерьми из буржуазного класса и духовного звания, которые противны рабочему классу».

Массы раздражал не только бюрократизм. Беспокоило пресловутое «обрастание», покупка домов, мягкой мебели и прочего, противоречащего идеалам Октябрьской революции и незатейливому образу жизни рабочего. «Для укрепления революции необходимо всем членам партии в корне изжить противное рабочему классу приобретение всевозможных буржуазных обстановок и построек, а у тех членов партии, у которых такое имущество имеется — конфисковать, так как оно приобретено нетрудовым доходом».

Чуть позже, в условиях революционной урбанизации общества, когда квартирный вопрос на глазах портил не только нравы столичных жителей, но и провинцию, не только беспартийных, но и членов партии, в Цека возник вопрос о допустимости для членов партии постройки или аренды домов. Ввиду острого жилищного кризиса в СССР, особенно в крупных промышленных центрах, среди обывателей наблюдалось стремление к индивидуальному и кооперативному строительству. Местные контрольные комиссии оказались в затруднении по поводу того, как следует относиться к участию коммунистов в буме индивидуального строительства. Секретариат ЦК в июне 1926 года счел необходимым дать разъяснение, в котором основной линией для членов партии признавалось их участие в жилищной и строительной кооперации, но в отсутствии условий для таковой с ведома парткомов допускалась индивидуальная постройка или аренда домов. «Без целей наживы», — как было особо подчеркнуто в циркуляре[546].

«Пьянство — это социальная болезнь среди членов партии», — признавались острогожские кожевники, но таковая была легковесно отнесена ими в разряд «оставшейся в наследство от буржуазии и царизма». Вызывали протест факты найма прислуги членами партии, а также «многоженство» и «многомужество». Последнее не совсем то, что обычно принято подразумевать под этими словами. Таким образом товарищи кожевники на своем самобытном языке выразили возмущение частыми разводами и повторными браками тех ответственных товарищей, которые особенно близко приняли к сердцу сексуальную составляющую социальной революции.

По всей видимости, революционные перемены в половых отношениях, последствия женской эмансипации тогда были значимы и волновали многих. Вопрос стихийно возникал на многих партийных собраниях по стране и привлекал по-своему, как жаждущих плодов этих перемен, так и ревнителей коммунистической нравственности. Весной 1923 года была отмечена «холерная эпидемия» браков в комсомоле. Член ЦК А.П. Смирнов поделился в Секретариате своими впечатлениями с владимирской губпартконференции, на которой комсомольский вожак из Александрова некто Максимов сетовал, что весной у молодежи развиваются «чувствительные чувства», бороться с которыми трудно. Сам Максимов даже разработал ряд мер для борьбы с эпидемией. Прежде всего — не давать гулять парами, везде, на спортивных играх, на лекциях и т. д. молодежь надо группировать по половому признаку. Лиха беда прожить весну и лето, а зимой легче справиться — чувства охладевают. Но план Максимова не встретил никакого сочувствия у старших товарищей по партии. Весне все возрасты покорны, менторские стрелы летели мимо цели[547].

Говорили во Владимире и по вопросу «обрастания» коммунистов поросятами, козами, овцами. Спорили, можно ли коммунисту иметь двух лошадей, двух коров, новый дом, новые сени. Замнаркомпрод Смирнов по этому поводу заметил: «Фальшивое положение коммунистов в деревне». Руководители настроены аскетически, говорят — нельзя, мелкобуржуазный дух, крепкий крестьянин-коммунист неблагонадежен для партии, однако в деревне голытьбу никто не слушает. Цека было бы полезно дать указание губкомам, что коммунист-крестьянин должен быть хорошим хозяином, уметь работать, местные организации не должны опасаться их зажиточности, но уметь налагать на них сбор в фонд для нужд членов партии[548]. Впоследствии Смирнов, уже будучи полноправным наркомземом, специально обращал внимание Цека на то, что местные парткомы продолжают осуществлять давление на коммунистов, имеющих крепкое крестьянское хозяйство (без наемного труда), считая это противоречащим партийной этике и заставляя их переходить на коллективные формы хозяйства. Нарком просил принять меры и прекратить травлю культурных хозяйств коммунистов, «в противном случае мы не сумеем никогда добиться авторитета в деревне»[549].

Главным рецептом удержать партию от морального падения, а также в качестве основного средства против злоупотреблений ответственных партийцев всегда считалась борьба за пролетарский состав партии. В 1921 году в условиях жесточайшего кризиса аппарат провозгласил спасительную ставку на «рабочую ячейку» или по более красочному выражению — партийную ориентировку на «фабричную трубу»[550].

Но в условиях незрелости, тождества социальных противоречий нового общества коммунисты-рабочие не всегда оправдывали надежды аппарата. Децист Юренев писал, что коммунист-рабочий на производстве зачастую является не чем иным, как делегацией не вполне сознательных масс в нашу коммунистическую партию. Ему не раз приходилось наблюдать подтверждение этому в рабочих коллективах. Например, на общем собрании рабочих решается вопрос: продолжать забастовку или приступить к работам. Долгие дебаты. Наконец, красноречие иссякло и наступает голосование. В итоге — подавляющее большинство за стачку, а против — кучка, среди которой ни одного коммуниста. Нередко во главе рабочих, предъявлявших власти явно невыполнимые требования, становились коммунисты. «Коммунист-массовик не дорожит партией, легко разрывает с ней», — заключал Юренев[551].

Пролетариат — это протокласс для революционеров и охранителей, бюрократов и маргиналов. Существенную часть в его архетипе составляет психология наемного работника. Много говорили о двойной сущности крестьянства — крестьянин, он и труженик, он и собственник. Рабочий тоже двойственен, с одной стороны, он труженик, с другой — наемник и как таковой равно расположен и к «добру» и ко «злу». Как труженик — к созиданию и прогрессу, как наемник — к рвачеству и иждивенчеству, к маргинальному поведению, проще воровству.

События 1921 года показали, что рабочие тоже могут быть политически ненадежными, многие с раскаянием посматривали в сторону крестов когда-то отвергнутой Церкви. С другой стороны, в пролетарской среде процветало «шкурничество», безответственность и пьянство, поэтому в своих поисках надежной социальной опоры партаппарат шел еще дальше. В 1922 году, в условиях разложения партии и перерождения, Цека по ленинскому требованию выдвинул лозунг «Курс на старого рабочего-партийца». С большим напряжением шел поиск активных партийцев с дореволюционным стажем, независимо от того, занимали они какие-либо ответственные посты или нет. Молотов сообщал в 1923 году, что таковых уже взято на учет полторы тысячи (менее 0,3 %). Эта цифра говорит о том, что революционного прошлого в партии осталось даже не на три копейки, а на три гроша.

Требования Цека укреплять ячейки рабочими от станка, но без придачи таковым каких-нибудь привилегий ослабляло стимул у рабочих к вступлению в партийные ряды. Низовое партстроительство оказалось в двойственной ситуации. Определилось противоречие — либо отсутствие всякого влияния малочисленной и лишенной реальных полномочий комячейки на дела производства, либо закомиссаривание и отчуждение. Первостепенной задачей партстроительства в 1922 году стал отход от идеализма в партийном строительстве, отказ от упования на бескорыстное и беспредметное подвижничество коммунистов и постановка партстроительства на твердую материальную базу.

Снятие противоречия пошло по пути, который указывал принцип двойной ответственности коммуниста: ячейка не имеет влияния на само производство, зато имеет возможность воздействия на капитанов производства. Партийные нормы не имели четких границ и прописанного кодекса. Для них не требовалось громоздких судебных учреждений, прокурора и адвоката. В случае необходимости можно было без проволочек обосновать и выдвинуть причины, чтобы изгнать зарвавшегося руководителя из партийных рядов, а, следовательно, с руководящей должности и покончить с его многотрудной карьерой если не навсегда, то надолго. Это была необычайно оперативная и действенная форма низового партийного контроля над функционерами, облеченными властью, которая не нуждалась в изматывающей юридической казуистике и не требовала долготерпения до истечения срока полномочий важного лица. Например, как в нашумевшем случае летом 1923 года, когда директор Раменской фабрики Головкин пропился, устроил скандал и был ячейкой исключен из партии[552].

То, что убрали пьяницу и скандалиста, было не диво, достойным внимания явилось то, что сняли его по настоянию ячейки. Орган низового партийного контроля показал себя в действии. Поэтому в советские времена номенклатура каждый раз больше опасалась недовольства партийных инстанций, нежели гнева своего отраслевого руководства. Правда, партийная ответственность являлась всего лишь инструментом, который можно было употребить и во зло и во благо. С течением времени элементы демократии в партийном контроле становились все слабее и бледнее, по мере того, как в организациях партийный централизм подчинял партийную демократию. В конце истории советского коммунизма, партийный централизм (принцип по сути благотворный и созидательный) намертво спаялся с корпоративным интересом партбюрократии в непоколебимом застое и партия уже действительно стояла до конца «как утес», по выражению Сталина, дожидаясь сокрушительного землетрясения. Партия не нашла в своем арсенале способов надежно оградить государственный и партийный централизм от мезальянса с узкоклассовыми интересами бюрократии.

В кухне партийной статистики наибольший интерес представляет не официальное пролетарское «лицо» партии, а та безликая и постоянно дискриминируемая чистками категория «служащих». По сути дела весь процесс партийного строительства тем или иным образом работал на формирование и шлифовку того узкого слоя ответственных коммунистических работников, которые составляли организационный элемент, так сказать, истэблишмент нового общественного уклада.

Например, по наиболее точным данным переписи 1926 года, всего в Советском Союзе насчитывалось 3 979 896 служащих[553]. Эта цифра осталась без существенных изменений до конца нэпа, когда в 1928 году, уже согласно внутрипартийной статистике, в составе ВКП(б) было учтено 461 175 служащих всех рангов и категорий, т. е. 35,0 % от всей численности партии[554]. То есть в партийных рядах пребывало 11,6 % от всего числа служащих, и это была своеобразная бюрократическая элита, из которой воздвигалась партийно-государственная управленческая иерархия.

Основную массу коммунистов-служащих составляли оперативные работники — 60 % и 40 % — ответственные работники. Вот эти 40 процентов — приблизительно 185 тысяч человек (на 1928 год) — и представляли собой святая святых советской общественной структуры, ее социальный стержень, точнее, тонкую прочную сеть, раскинувшуюся по всей стране, благодаря которой огромная территория бывшей империи после революционных потрясений стала вновь составлять единое государственное целое.

Пополнение этой боевой когорты происходило в постоянных борениях между принципом преданности системе и персональной компетентностью новых кадров, имевшей своим результатом тот печальный для партаппарата факт, что несмотря на пристальное внимание к социальному положению представителей номенклатуры в ее составе в течение 1920-х годов не удавалось достичь заветных 50 процентов выходцев из пролетарских низов. Согласно данным партийной переписи, на январь 1927 года удельный вес рабочих среди коммунистов-ответработников составлял 43,6 %. Даже в самом партийном аппарате процент рабочих на руководящих должностях не превышал 45,2 %; в среднем звене (завотделами, инструкторы) он опускался еще ниже — 37,5 %; приблизительно столько же — 37,9 % рабочих насчитывалось в массе оперативных работников[555].

В моменты обострения внутрипартийной борьбы между оппозицией и аппаратом обнаруживалось особо пристальное внимание последнего к социальному составу руководящих кадров первичных парторганизаций. Осенью 1928 года, во время борьбы с правой оппозицией, аппаратом была проведена очередная, «мощная», выражаясь словами ее организаторов, кампания по переизбранию низового партактива. И, как гласил отчет статотдела ЦК, количество производственных рабочих, привлеченных к руководящей ячейковой работе, «заметно выросло». Это было расценено как одно из «наибольших достижений последних перевыборов»[556].

Более внимательное изучение конкретных результатов кампании навевает законное сомнение по поводу ее «достижений». Оказывается, «мощность» вполне измеряется одно-двухпроцентным приростом количества рабочих в бюро ячеек и среди секретарей по сравнению с 1927 годом, что по сути с большим основанием можно назвать не заметным ростом, а феноменальным топтанием на месте при титанических усилиях изменить социальные показатели в благоприятную сторону.

Процент действительных рабочих в составе бюро ячеек и среди секретарей оставался непозволительно и постыдно низок, учитывая, что речь идет все-таки о «рабочей партии» с идеологией «диктатуры пролетариата». Если на 1 декабря 1928 года в партии всего насчитывалось 41,1 % рабочих (притом что на взятие этой процентной высоты вместе с производственными рабочими статистикой был брошен и младший обслуживающий персонал учреждений: швейцары, посудомойки и т. п.), то после указанной «мощной» кампании осенних перевыборов в составе бюро ячеек их оказалось всего 29,8 %, а среди секретарей бюро и того меньше — 16,1 %. В то же время, невзирая на все кампании, свое триумфальное шествие в партийных рядах и колоннах продолжали второсортные «служащие» с третьесортными «прочими». Их общая численность в партии была равна 44,4 %, в составах бюро — 55,1 % и в качестве секретарей — 58,7 %[557].

Сопоставляя лозунги, кампании и реальные результаты партийного строительства в 1920-е годы, сторонние наблюдатели и исследователи большевизма говорили так: ВКП(б) хочет, но ВКП(б) не может стать рабочей партией по составу своих членов. И тому имелось несколько причин: это и недостаточная политическая и элементарная грамотность рабочей массы; это так же ее, порой ярко выраженное, неприятие коммунистической политики. Но главная причина заключалась в другом. Главная причина имела свое происхождение в самой сущности того феномена, который назывался ВКП(б) и который являлся особым социально-политическим образованием, выполнявшим организационные и управленческие функции в советском обществе. Таким образом постоянная депролетаризация компартии являлась законом ее жизни. Любые социальные элементы, в том числе и рабочие, втянутые в сферу партийной жизни, рано или поздно изменяли своему классу, превращались в служащих на одном из уровней того огромного и многофункционального механизма, которым стала когда-то маленькая партия профессиональных революционеров.

Вопрос о регулировании роста партии был впервые поднят на VIII съезде РКП(б) в 1919 году, который стал знаменателен в истории компартии не только новой программой, но и ясным осознанием того факта, что логика преодоления революционного хаоса привела к необходимости положить в основание новой государственной структуры строго централизованную и дисциплинированную партийную организацию. Определившиеся всеобъемлющие функции партии-государства заставили ленинское руководство заняться совершенствованием партаппарата как реального органа власти, а также обратить внимание на социальный состав партии.

У Ленина и его окружения вызывало тревогу то обстоятельство, что усиленный рост партии после Октября происходил не только за счет рабочих, но и за счет выходцев из «подозрительных» марксизму крестьян и совершенно уже «негодного» прослоечного обывательского элемента. Однако, до генеральной чистки партии в 1921 году относительное количество рабочих в партийных рядах продолжало неуклонно падать при одновременном повышении удельного веса прочих.

Если, по довольно призрачной в те времена партийной статистике, в 1918 году среди 115 тысяч членов РКП(б) числилось 56,9 % рабочих, 14,5 % крестьян и 28,6 % служащих, то в 1920 году из 431 400 членов партии насчитывалось уже 43,8 % рабочих, 25,1 % крестьян и 31,1 % служащих. Что там было с количеством и качеством партийных рядов после того, как стала очевидной военная победа большевиков, а затем, в 1921-м году, на них навалился жесточайший общественный кризис, сказать трудно. Сохранившиеся цифры разноречивы. В недрах статистического отдела ЦК отложились данные о том, что до чистки в партии состояло 576 700 человек[558]. Но в свое время главный жрец партийной бюрократии, секретарь ЦК Молотов счел нужным проинформировать общественность о том, что вся наличность партии до чистки составляла 685 000 душ[559]. В количестве убывших из партии за время чистки оба источника сходятся и показывают почти одинаковую цифру — около 170 тысяч человек, которые не смогли соответствовать высоким партийным критериям или же, наоборот, чьи запросы и требования не смогла удовлетворить сама партия.

В 1921 году Ленин, в период обуревавших вождя революции противоречий, выдвинул чрезвычайно жесткие условия, в которых должна была проходить чистка коммунистических рядов. В его довольно странных, с точки зрения формальной логики, требованиях привлечь к чисто внутрипартийному делу широкие беспартийные массы отчетливо проявилась потаенная сущность компартии. Организации, превратившейся в условиях «однопартийной» системы в особую, пугающую своей непознанной силой общественную корпорацию. Беспартийные рабочие и крестьяне, принимая участие в просеивании коммунистических рядов[560], тем самым фактически должны были исполнять роль служителей первого круга чистилища, через которое проходили желающие проникнуть в господствующую верхушку Совдепии.

Чистка, а также сопровождавший ее стихийный уход коммунистов из-за голода или же по несогласию с новой экономической политикой, заметно преобразили социальный состав РКП(б). К началу 1922 года в ее организациях осталось приблизительно 401 800 человек, из которых условно считалось 44,4 % рабочих, 26,7 % крестьян, 22,2 % служащих и 6,7 % прочих[561]. На самом деле реальный социальный состав партии был совершенно иным. К тому времени полукустарная партийная статистика еще только-только начинала осознавать всю замысловатость стоявших перед нею проблем по социальной идентификации членов РКП(б). В 1922 году в аппарате с тревогой отмечали процесс «обезлюживания» ячеек и главным образом за счет выхода массы рабочих и крестьян. В Цека прекрасно понимали, что упомянутые 44 % или 171 тысяча рабочих в партии являлись чистейшей воды фикцией. Действительных рабочих, занятых на производстве, в РКП(б) всегда было не так уж и много, но после потрясений 1921―1922 годов их сохранилось совсем ничтожное количество. Такие пролетарские центры, как Петроград, на 17 тысяч членов партии показывали только 12 % рабочих «у станка». В Москве этот процент был еще ниже, на 25 тысяч — всего 9 %. «Нужны ли доказательства, что по РКП в целом положение будет значительно хуже?» — риторически спрашивал свою немую аудиторию Молотов[562]. Партия, как она создавалась в ходе гражданской войны и военного коммунизма, оставалась в подавляющем большинстве служащей, чиновничьей, комиссарской.

На символических руках партии было очень мало машинного масла и слишком много чернил, чтобы руководство на Воздвиженке могло быть спокойным за ее положение в условиях нэповского отступления. В своей статье, опубликованной в «Правде», Молотов делился тревогами Секретариата ЦК и приглашал читателей пройти с ним на собрание типичной рабочей партячейки и «внимательно всмотреться» в ее состав. Предлагаемое наблюдение должно было способствовать укреплению вывода о том, что в производственной ячейке большинство ее членов уже не заняты на производстве. Однако те, кто интересовался подобными статьями, и без Молотова прекрасно знали, что так называемые рабочие ячейки зачастую состояли преимущественно из членов фабзавкома, администрации предприятия, директора и всей их канцелярской челяди, часть из которых, вполне возможно, недавно стояла у станка и поэтому считала себя вправе гордо писать о себе в нужных анкетах «рабочий».

Дело еще совершенно юмористически приправлялось развитием практики прикрепления к рабочим ячейкам проштрафившихся управленцев из различных учреждений для преодоления бюрократизма и отрыва от масс. Как ни странно, но порой это поветрие закомиссарившихся чиновников под облагораживающее воздействие пролетария имело под собой не только строгую директиву партийных инстанций, но и искреннее влечение воспитуемого. Бюрократы быстро сообразили, что высокий авторитет рабочей ячейки является неплохим козырем в конкурентной борьбе за руководящие посты, за продвижение по службе. Но, учитывая то обстоятельство, что даже в столицах соотношение реальных рабочих к остальным членам партии составляло один к десяти, то нетрудно представить, какая из этого могла получиться картина. Если верить Молотову, то «очень уродливая». Возникали «рабочие ячейки», где на одного недоуменного пролетария приходилось по пять прикрепленных ответтоварищей во френчах и галифе[563]. Кто здесь на кого влиял? Рабочий на бюрократа или же товарищ в галифе своим благополучным видом подавал пролетарию соблазнительную мысль последовать его примеру? Первым эта игра в демократию разонравилась самим рабочим, которые уже с нескрываемой враждой смотрели на неожиданных прикрепленных посетителей своих собраний.

Одним из проявлений кризиса в РКП(б) в начале нэпа стал выход подлинных рабочих «у станка» из партии. Информационная сводка ЦК за 1922 год по Тамбовской губернии сообщала: «Касаясь роста организации можно отметить одно характерное явление, общее для всех типично-крестьянских губерний — выходы и исключения из партии превышают вступление в нее»[564]. В Тамбовской губернии с марта по сентябрь 1922 года из партии добровольно вышло 217 человек, вступило только 29 человек. Исключительно низкий процент в партии рабочих «у станка». В Тамбове единственный завод «Ремарт», на котором из 530 рабочих — 50 членов комячейки, из них лишь 34 работают на заводе (остальные «прикрепленные» в галифе), но только 11 собственно рабочих у станка. В уездах все выглядело еще хуже. Среди 3 000 текстильщиков Рассказово — 40 членов и кандидатов партии, на моршанской суконной фабрике из 1 500 рабочих — только 5 коммунистов[565].

Начиная с XI съезда партийные форумы регулярно указывали на недостаточное число рабочих в партии и настойчиво подчеркивали необходимость «покончить с тем положением, когда на больших заводах, в крупных фабричных поселках и т. п. число членов наших партячеек совершенно ничтожно» и работать над «увеличением пролетарского ядра партии». Однако возможность продвинуться в реализации этих категорических директив высших руководящих органов партии была весьма ограниченной до тех пор, пока не определилось ощутимое для пролетария улучшение в экономическом положении страны. 1922/23 хозяйственный год был переломным в национальном хозяйстве. Удовлетворительный урожай, развитие промышленного кредита, расширение товарно-денежного обращения на основе золотого исчисления и твердой валюты, организованные мероприятия самой промышленности — все это имело своим следствием рост промышленности и увеличение численности рабочего класса. За 1922 год на предприятия прибыло рабочей силы 92,1 тысяч (7,3 %) и за 1923 год — 108 тысяч (8,0 %) человек.

В это же время, к концу 1922 года, по выражению Молотова, вновь наметилась тяга в партию. Он писал: «В рабочих массах наблюдается определенный перелом в отношении к нашей партии» и рост симпатий»[566]. Это обстоятельство, благоприятное для желательного роста партии за счет рабочих, было учтено XIII конференцией РКП(б) в январе 1924 года, которая приняла резолюцию «О партстроительстве». Резолюция намечала привлечь в партию крупные массы рабочих, батрацких элементов, а также сельской интеллигенции, сочувствующей коммунизму. В развитие резолюции Цека предложил принять не менее 100 тысяч новых членов, но прежде, чем это решение дошло до мест, умер Ленин. Смерть вождя резко активизировала кампанию, состоялся массовый «ленинский» призыв, в ходе которого партию пополнили около 200 тысяч человек — почти исключительно рабочих (как следует из официальных документов).

Однако излишняя доверчивость к подобной официальной статистике может сослужить плохую службу. Взятые сами по себе, эти цифры способны существенно исказить реальные тенденции в социальном составе огромного и полиморфного устройства, в которое превратилась партия большевиков. Для того, чтобы пропагандировать себя в качестве партии диктатуры пролетариата, она имела одну статистику, но для того, чтобы руководить, заниматься партийным строительством, аппарат держал под ключом другие исчисления, более приближенные к действительности. Партийно-государственная статистика в советском государстве всегда была явлением многосложным, так сказать диалектическим. Ее и следует рассматривать «диалектически», навроде того, как в свое время Ленин растолковывал для партмасс диалектику стеклянного стакана. С одной стороны — сосуд для питья, с другой стороны, может служить как пресс-папье, с третьей — как тяжелый предмет может употребляться в качестве инструмента для бросания и т. д. Так и статистика, с одной стороны — наука, возникшая в результате общественной потребности в объективном отражении действительности, но с другой — внешняя респектабельность статистики и почтенный язык сложных цифр очень пригодны для использования ее в третьем значении ленинского стакана, то есть как инструмента для метания в голову политических соперников, для массовой пропаганды нужных идей и т. д. Сама многогранная и противоречивая жизнь, которую изучает статистика, предоставляет для этого безграничные возможности.

Так, если обратиться к печальному году смерти вождя, то известно, что на 1 января 1924 года рабочих в партии насчитывалось 198 тысяч человек или 44,3 % от общего состава, а через год, как гласит справка статотдела ЦК, их уже было 431 тысяча — 58,2 %[567]. Однако, поскольку справка предназначена для внутреннего пользования, то чуть ниже она приглушает свой оптимизм и доверительно сообщает, что накануне смерти Ленина действительных рабочих в партии состояло всего около 70 тысяч, то есть 15,8 %. Как понятно, разница огромная и настолько существенная, что была в состоянии протаранить всю идеологию, которая составляла ответственнейший и неотъемлемый компонент советского коммунистического строя.

Несмотря на облегченные условия «ленинского» призыва в партию, хлопоты низового партаппарата и довольно мощный встречный поток рабочих заявлений о приеме в ряды РКП(б), XIII партсъезд остался недоволен результатами и предложил организациям «добиться, чтобы в течение ближайшего года в партии было больше половины ее состава рабочих от станка». В начале 1925 года статистика зафиксировала в партии действительных рабочих, занятых на фабриках, заводах, транспорте и прочее, уже до 254 тысяч или 34,3 %. Но съездовская директива о достижении более чем половинного рабочего состава не была выполнена даже на бумаге не только к очередному съезду, но и вплоть до форсированной индустриализации в СССР.

Во всем этом ритуальном флирте правящего аппарата с рабочими была и остается некая загадка. В конце концов его невозможно объяснить исключительно лицемерием и заботой выдерживать идеологическую марку пролетарской партии. Равно как и об отражении компартией непосредственных интересов рабочего класса можно говорить только в порядке сложного демагогического упражнения. История «диктатуры пролетариата» полна свидетельств тому, что по мере надобности коммунистическая власть так же бесцеремонно попирала гражданские права и экономические интересы стопроцентного пролетария, как и заматерелого кулака-мироеда, — заставляла голодать, гнуть спину, крепостила на предприятии, держала для него наготове патроны точно такого же образца, как и для крестьянского повстанца[568]. Противоречия между партией и рабочим классом проявились практически сразу после прихода большевиков к власти. Но тогда еще никто из теоретиков партии не осмеливался придать своим наблюдениям фундаментальный характер. Весной 1918 года многие говорили о «разгильдяйстве рабочих», а Бухарин на заседаниях комфракции ВЦИК пытался рассуясдать не только о диктатуре рабочего класса, но и о необходимости «диктатуры над рабочим классом»[569].

В чем заключается исторический смысл постоянной, изнурительной борьбы партийно-государственной иерархии за пролетарский процент в своей партии? Ответ не может быть односложным, поскольку он заключается в обращении к анализу многофункциональности, по сути «антипартийности» того уникального социально-политического явления, которое в разное время носило название РКП(б), ВКП(б), КПСС. Административные, управленческие функции партии были всегда на виду, и о них много говорилось, но, как правило, непосредственному наблюдению бывают менее заметны наиболее фундаментальные свойства. Справедливо сказано, что большое видится издалека.

Власть, воплощенная в партии, сумела на определенном историческом отрезке относительно удачно решить извечную проблему своего гибельного отчуждения от общества. Именно в силу корпоративности, кастовости дворянство России исчерпало свои возможности служить опорой царского престола на местах[570]. Замкнутые сословия, окостенелые касты, оторванные элиты уже не имели никаких шансов на устойчивое положение и авторитет в обществе XX века, многому наученном революциями XVIII―XIX столетий. XIX век был призван решить глобальную проблему отчуждения власти и собственности от общества в Европе, век XX был должен повторить этот опыт в России. Но европейские нации вырабатывали пути решения этих вопросов, опираясь на собственное историческое наследие. Россия вынуждена была искать свои способы, ибо, как показал кратковременный опыт в начале века, попытки копировать Европу, искать решение в русле капитализации и либерализации страны оказались в состоянии не только усугубить имманентные противоречия российского общества и разложить традиционную систему его государственной организации, но и породить новые противоречия. В итоге не замедлили явиться очередное поражение в военном испытании и нахлынувший революционный хаос.

Исторически большевики были призваны в конечном счете смягчить и эту фундаментальную проблему, проблему отчуждения власти и собственности от общества. И она на известное время была решена в форме сложившегося института «Партии» как совокупного, организованного собственника и распорядителя, при этом, что очень важно, постоянно открытого для притока свежих сил из общественных низов. Разумеется, становление такой сложной и всеобъемлющей общественной структуры не могло не повлечь за собой столь же обширнейших и разнообразных последствий.

По мере того, как после Октября партии большевиков удавалось закреплять свой исторический успех, в нее хлынули толпы проходимцев и ловкачей. Это были нужные партии люди, которые ради обретенных с партийным билетом привилегий и полномочий готовы были исполнять любые приказы сверху и жестокими мерами проводить необходимый разваленной стране принцип централизации государственной власти. Однако партия была не безгранично открыта для подобного сорта личностей, поскольку помимо всяческих удобств для начальства они приносят с собой тенденцию отчуждения от здоровой общественной основы и загнивание. Партия нуждалась в постоянной живой связи с социальной основой общества, дабы время от времени иметь возможность удалять из своего организма «гнилую кровь» в виде абсолютных разложенцев и усомнившихся оппозиционеров, обновлять ее притоком свежих, рвущихся к привилегиям и административному творчеству элементов из низов.

Особое внимание архитекторов компартии к рабочему классу было вызвано не только ее идеологическим наследством. Само по себе это наследство, набор основных постулатов, как показывал опыт, было подобно хорошей глине в руках умелого ремесленника, которую можно было мять и лепить как угодно вокруг незыблемого каркаса — сугубо централистического принципа построения и жизнедеятельности общества. И в этом деле не вполне были пригодны социальные элементы, склонные, как крестьянство, к хозяйственной или же, как интеллигенция, к умственной самостоятельности. Требовался слой, обладающий определенными организационными навыками, грамотностью, кодексом морального поведения, но который по своей сути являлся бы зависимым, наемным работником, не обремененным собственностью и не оделенным хозяйственной самостоятельностью. То есть таким, каковым в идеале являлось чиновничество на службе у государства, полностью зависимое от его милостей.

Однако бюрократия не могла стать исключительной основой партии, поскольку именно ей как силе, ассоциированной с государством и наиболее отчужденной от общества, требовался постоянный свежий приток из базовых слоев общества. Сталин предостерегал, что ни в коем случае «не следует рассматривать кадры партии как нечто замкнутое». Необходимо пополнять кадры за счет молодняка, «без этого существование кадров бесцельно»[571]. И в этом случае идеальным донором для нового государственного организма оставался пролетариат как класс, наиболее всего подходящий по указанным критериям служилой государственной бюрократии.

В 1920 году IX партсъезд вынес решение, обязывающее ячейки ежемесячно выдвигать из своей среды от 5 % до 10 % товарищей на ответственную работу. Впоследствии подобная практика оценивалась Молотовым с усмешкой как дилетантизм. В 1921 году ЦК выпустил циркуляр всем партийным организациям с директивой о выдвижении партийных. Уезды выдвигают за полгода не менее 10 % своих работников для работы в губмасштабе. Губкомы выдвигают своих работников на областной уровень и «выше», все материалы посылаются в ЦК[572]. В июне 1921 года было разослано обращение ко всем партийным организациям «О выдвижении беспартийных». Смысл обращения — призыв к вовлечению лучшей части беспартийной рабочей массы в советскую работу. Основной источник, из которого партия должна черпать свежие силы, — это беспартийные пролетарии, честно относящиеся к выполнению своего классового долга и крестьяне, безусловно преданные Советской власти, пользующиеся влиянием среди лучшей части деревни. Отбор производят парткомы при обязательном проведении беспартийных рабочих в соваппарат — от ¼ до ¹/₃ в состав местных исполкомов и коллегий отделов, работа которых особенно касается интересов трудящихся[573].

Рабочие составляли протокласс советского строя. Из этой среды вербовались представители ведущих слоев: бюрократия и интеллигенция, которые представляли устойчивые классы, имевшие тенденцию к отрыву от примитивизма мобилизационного общества. Для того, чтобы можно было поддерживать мобилизационное состояние общества, необходимо было сохранять при власти неоформившийся протокласс с минимумом отчужденных интересов. Поэтому в советское время предпринималась политика сдерживания развития социальной структуры общества. Если бы у творцов истории имелась волшебная возможность «законсервировать» социальную структуру 1920-х годов, то политическая система «сталинизма» оставалась бы незыблемой до скончания веков.

Тем не менее, процесс структуризации новой общественной пирамиды происходил быстрыми темпами, в силу довлевшей суровой потребности неупорядоченного послереволюционного общества в рациональной системе социальных приоритетов. Сталин и его аппарат первыми сознательно отнеслись к этой объективной потребности и даже с успехом подтвердили известную философскую максиму о том, что свобода есть познанная необходимость, «оседлав» закономерный процесс, в то время как их политические конкуренты продолжали мистифицировать в тумане революционной фразеологии по поводу «диктатуры пролетариата» и «бесклассового общества». Именно та пресловутая серость и неказистость, которыми Троцкий постоянно пытался публично уязвить «маленького человека» Сталина, сделали того намного проницательнее и дальновиднее, чем это могли дать самые высокие трибуны для первого оратора партии.

Но на этом проблема не исчерпывается. Троцкий постоянно твердил, что Сталин является «олицетворением бюрократии», и как всегда суживал проблему. Сталин, его китель и сапоги являлись олицетворением не только бюрократии, но всего послереволюционного общества. В своей оценке причин возвышения Сталина Троцкий постоянно делал акцент на объективных обстоятельствах: «Диалектика истории уже зацепила его и поднимет его». Его характеристика Сталина как олицетворения бюрократии и ее инструмента, как человека, обязанного своими политическими успехами собственной посредственности, была односторонней. Троцкому просто было не под силу признать, что Сталин переиграл его в политической борьбе. На самом деле в процессе возвышения Сталина не было ничего «автоматического». «Нужно быть политически и тактически одаренным человеком, чтобы так как он, найти верное течение в бурных водах большевистской политики»[574].

Кадровая, рутинная, но очень своевременная в плане государственного строительства работа стала главным оружием «чудесного грузина» в борьбе за личную власть. В 1937 году в узком кругу своих приближенных Сталин сказал следующее. «Известно, что Троцкий после Ленина был самый популярный в нашей стране. Популярны были Бухарин, Зиновьев, Рыков, Томский. Нас мало знали, меня, Молотова, Ворошилова, Калинина. Тогда мы были практиками во времена Ленина, его сотрудниками. Но нас поддерживали средние кадры, разъясняли наши позиции массам. А Троцкий не обращал на эти кадры никакого внимания. Главное в этих средних кадрах. Генералы ничего не могут сделать без хорошего офицерства». «Так, не мудрствуя лукаво, в редкую минуту откровения вождь рассказал о том, какую роль сыграл аппарат в его восхождении. Вот здесь его смело можно назвать не только великим практиком»[575].

Впрочем, Сталин был не совсем прав в том, что до него никто не обращал внимания на среднее партийное руководящее звено. Союз Троцкого и Секретариата ЦК в 1920 году и поддержка их платформы в дискуссии о профсоюзах со стороны среднего руководящего звена являлись продуктом интереса Троцкого именно к этой части советско-партийной иерархии. Однако Троцкий с его специфическими публичными талантами и громадными амбициями оказался не столь способным и терпеливым епископом, как того требовала капризная бюрократическая паства.

Диктатура рождается не из замыслов диктатора, а из поддержки масс, которые несут лидера к диктатуре. При всей своей власти над аппаратом в 1920-х годах диктатором над страной Сталин еще не стал, широкие массы его не знали. Несколько лет после смерти Ленина в западных справочниках «Who is who» из галереи всей советской элиты помещали изображения единственно Троцкого, уже утратившего свое реальное значение. Со Сталиным политические круги Европы еще не были знакомы и не понимали его роли в системе коммунистической власти.