Легенда, оказавшаяся правдой

«ТЕОРЕТИЧЕСКИ РАЗДРАЖЕННОЕ СЕРДЦЕ»

Масоны — это прекраснодушные чудаки, разыгрывающие смешные обряды в своих ложах, полуманьяки, полуфантазеры.

«Неудивительно, — пишет Г. Аронсон, в одной из четырех статей «Масоны в русской политике», напечатанных в 1959 г., в еврейской газете «Новое Русское Слово», — что многие краем уха слышавшие о масонах берут под сомнение самый факт их существования, во всяком случае не без недоумения встречают сообщения об их роли.

— Как? Масоны? — говорят они.

— Мы знаем в годы первой мировой войны о распутинской клике, имевшей связи при царском дворе, мы слышали о великих князьях и генералах, пытавшихся уговорить Двор пойти на компромисс с Государственной Думой. Широко известно было о политических домогательствах кадет, о выступлениях трудовиков и социал-демократов.

В газетах мелькали имена ведущих русских политиков: А. И. Гучкова, П. Н. Милюкова. Но о масонах ничего не приходилось ни слышать, ни читать. Может быть, только о… «жидо-масонах», об этой фантасмагории, сочиняемой в черносотенной печати и в тайной полиции, над которой принято было смеяться?» И над которым всегда смеялись и издевались…

Про всех членов Ордена Р. И. можно сказать то, что сказал следователь в «Преступлении и Наказании»:

— «Тут книжные мечты-с, тут теоретически раздраженное сердце».

И каждого отдельного настоящего русского интеллигента можно охарактеризовать так же словами, которыми Достоевский характеризует Шатова, как «одно из тех русских идеальных существ, которых вдруг поразит какая-нибудь сильная идея и тут же разом точно придавит собой, иногда даже навеки. Справиться с нею они никогда не в силах, а уверуют страстно и вот вся жизнь их проходит потом как бы в последних корчах под свалившихся на них и наполовину уже совсем раздавившем их камнем».

Теоретически раздраженное сердце превращало русского интеллигента в тупого, беспредельного фанатика, который воображал, что он единственный, который съел самую прекрасную политическую и социальную идею, но жестокая правда состояла в том, что не он съел идею, а идея съела его.

Фанатизм порождал крайнюю нетерпимость ко всем инакомыслящим, следствием которой были нескончаемые «идейные войны» между сторонниками разных европейских идей, ибо как метко выражался Ив. Солоневич, в их «уме свирепствовал кабак непрерывно меняющихся мод».

Фанатическое доктринерство исключало возможность серьезной полемики. Идейная полемика отдельных направлений Ордена Р. И. между собой и представителей этих идейных направлений с представителями русского образованного общества, как метко сравнивает Андреевич в «Опыте фил. рус. литературы», всегда напоминала разговор турка с русским солдатом. Когда кончал говорить один, начинал говорить другой.

Но так как турок не понимал по-русски, а русский по-турецки, то никто из собеседников ничего не понимал. На протяжении всей своей истории Орден Р. И. вел всегда все идейные споры именно подобным образом.

Приходится ли после этого удивляться признанию Г. Федотова:

«Каждое поколение интеллигенции определяло себя по своему, отрекаясь от своих предков и начиная — на десять лет — новую эру.

Можно сказать, что столетие самосознания русской интеллигенции является ее непрерывным саморазрушением. Никогда злоба врагов не могла нанести интеллигенции таких глубоких ран, какие наносила себе она сама, в вечной жажде самосожжения».

И я сжег все, чему поклонялся, Поклонился всему, что сжигал.

«За «идеалистами» — «реалисты», за «реалистами» — «критически мыслящие личности» — народники тож, за народниками — марксисты — это лишь основной ряд братоубийственных могил».

У всякого фанатика, исповедующего ту или иную теорию коренного переустройства мира, всегда отсутствует чувство предустановленной гармонии, чувство меры.

Всякий фанатик напоминает мне одну знакомую даму, на которую, как говорится в народе, по временам «находило». Однажды я застал Марью Ивановну за тем, что она пыталась вставить кочергу в замочную скважину, которая имелась в двери, ведущей в ее комнату.

— Что Вы делаете, Марья Ивановна, — спросил я.

— Как что, — с негодованием ответила она, — неужели вы не видите?

— Вижу, но удивляюсь!

— Напрасно! Я открываю ключем дверь в мою комнату.

— А не кажется ли вам, что ключ слишком велик для замочной скважины?

— Я всегда открываю им дверь, — упрямо ответила Марья Ивановна.

Фанатики обычно всегда поступают также, как и Марья Ивановна, с той только разницей, что Марья Ивановна только изредка заменяла ключ кочергой, фанатики же делают это всегда. Ключи, которыми они пытаются открыть двери в иной более лучший мир, всегда обычно очень странные. «Ибо люди становятся рабами своих порывов, — говорил Цицерон, как только они расстанутся с разумом; и малодушные уступают своей слабости, неосторожно устремляются в глубокие воды и не находят места, где бросить якорь».