Легенда, оказавшаяся правдой

ЭПОХА НАЦИОНАЛЬНОГО САМОУБИЙСТВА

В «Опавших листьях» В. В. Розанов давал такую характеристику всякой революции:

«…Революция имеет два измерения — длину и ширину, но не имеет третьего — глубины. И вот по этому качеству она никогда не будет иметь спелого вкусного плода; никогда не «завершится». Она будет все расти в раздражение, но никогда не настанет в ней того окончательного, когда человек говорит «довольно»! я счастлив. Сегодня так хорошо, что не надо завтра… Революция всегда будет надеяться только на «завтра»…:

И всякое «завтра» ее обманет и перейдет в «послезавтра». «Перпетум мобиле», циркулюс витиосус, и не от беспечности, — куда! — а именно от короткости. «Конура», «длинные цепи», «возврат в конуру», тревожный короткий сон.

В революции нет радости. И не будет. Радость — слишком царственное чувство, и никогда не попадается в объятия этого лакея. Два измерения: и она не выше человеческого, а ниже человеческого. Она механична, она материалистична. Но это — не случай, не простая связь с «теориями нашего времени», это судьба и вечность. И в сущности, подспудная революция в душах обывателей, уже ранее возникшая, и толкнула всех их понести на своих плечах Конта, Спенсера и подобных.

Революция сложена из двух пластинок: нижняя и настоящая, — горечь, злоба, нужда, зависть, отчаяние. Это — чернота, демократия.

Верхняя пластинка — золотая: это — сибариты, обеспеченные и неделающие, гуляющие, неслужащие. Но они чем-нибудь «на прогулках» были уязвлены, или — просто слишком добры, мягки, уступчивы, конфетны, при том в своем кругу они — только «равные» и кой кого даже непременно пониже. Переходя же в демократию, они тотчас становятся «прими интэр парес». Демократия очень и очень умеет «целовать в плечико», ухаживать, льстить: хотя для «искренности и правдоподобия» обходится грубовато, спорит, нападает, подшучивает над аристократами и его (теперь вчерашним) аристократизмом. Вообще демократия тоже знает «где раки зимуют». Что «Короленко первый в литературе своего времени» (после Толстого), что Герцен — аристократ и миллионер, что граф Толстой есть именно «граф», а князь Крапоткин был именно «князь» и, наконец, что Сибиряков имеет золотые прииски, — это она и при всем «социализме» отлично помнит, учтиво в присутствии всего этого держит себя, и отлично учитывает. Учитывает не только как выгоду, но как честь.

Вообще в социализме лакей не устраним, но только очень старательно прикрыт. К Герцену все лезли и к Сибирякову лезли; к Шаляпину лезут даже за небольшие рубли, которые он выдает кружкам в виде «сбора с первого спектакля» (в своих турне: я слышал это от социал-демократа, все в этой партии знающего, и очень удивился). Крапоткин не подписывается просто «Крапоткин», «социалист Кр.», «гражданин Кр.», а «князь Крапоткин». Не забывают даже, что Лавров был профессором. Ничего, одним словом, не упускают из «чести», из тщеславия: любят сладенькое, как и все «смертные». В то же время так презирая «эполеты» и «чины» старого строя…

Итак две пластинки: движущая — это черная рать внизу, «нам хочется» и — «мы не сопротивляемся», пассивная, сверху. Верхняя пластинка благочестивые Катилины; «мы великодушно сожжем дом, в котором сами живем и жили наши предки». Черная рать, конечно, вселится в дом этих предков. Но как именно это — черная рать не только по бедности, но и по существу бунта и злобы (два измерения, без третьего), то в «новых домах» она не почувствует никакой радости, а как Никита и Акулина «в обновках» (из «Власти тьмы»); — «Ох, гасите свет!

Не хочу чаю, убирайте водку!» Венцом революции, если она удастся, будет великое… Уснуть.

Самоубийства, эра самоубийств…

И тут Крапоткин с астрономией и физикой и с «дружбой Реклю» (тоже тщеславие) очень мало помогут.

«Да, русская печать и общество, не стой у них поперек горла «правительство», разорвало бы на клоки Россию и раздали бы эти клоки соседям даже и не за деньги, а просто за «рюмочку» похвалы. И вот отчего без нерешимости и колебания нужно прямо становиться в сторону «бездарного правительства», которое все таки одно только все охраняет и оберегает. Которое еще одно только не подло и не пропито в России.» Так вот В. В. Розанову, А. Блок в 1909 г. писал:

«…Современная русская государственная машина есть, конечно, гнусная, слюнявая, вонючая старость — семидесятилетний сифилитик, который пожатием руки заражает здоровую юношескую руку. Революция русская в ее лучших представителях — юность с нимбами вокруг лица.

Пускай даже она не созрела, пускай чисто отрочески не мудра, — завтра возмужает. Ведь это ясно, как белый день!» Скажите, чем этот истерический, бранный отклик А. Блока лучше истерического, бранного окрика Белинского на Гоголя. Что же удивляться, что А. Блок написал позже свои «Двенадцать» и с восторгом принял и февральскую и Октябрьскую революции. Также, как и большинство русской интеллигенции, которая является истинным творцом сначала Февраля, а потом Октября, все надежды Блок возлагает на Апокалипсическую, все испепеляющую революцию.

«…Если есть чем жить, то только этим. И если где такая Россия «мужает», то, уж конечно, — только в сердце русской революции и в самом широком смысле, включая сюда русскую литературу, науку и философию, молодого мужика, сдержанно раздумывающего думу «все об одном», и юного революционера с сияющим правдой лицом, и все вообще непокладливое, одержимое, грозовое, пресыщенное электричеством. С этой грозой никакой громоотвод не сладит».

Одержимость идеей революции всех высших слоев русского общества хорошо отображена масонкой Е. Кусковой в статье «Утопии, реальности и загадки» («Современные Записки»): «Иван Иванычи всех мастей и видов бодро выступили в революцию 1905 года. Они устраивали банкеты, писали резолюции, посылали депутации, — одним словом действовали. Положение было совершенно определенное: все хотели перемен… О цене их никто не спрашивал: что будет стоить, то нужно и дать. Много-ли, мало-ли крови — разве с историей торгуются? Нужно…

…Союз в два этажа. В одном — земцы, дворяне, князья и графы.

В другом — демократы, разночинцы. Есть и социалисты. Демократы и интеллигенция — на самых ответственных ролях: нелегальные все в их руках… Впрочем, и Рюриковичи не брезгуют «обманом» существующей власти: князь П. Д. Долгоруков — наш кассир. Он нелегально собирает деньги, нелегально передает их Струве, нелегально развозит по России журнал «Освобождение». А когда в стенах всевыносящего Императорского Вольно-Экономического Общества заседает тайный совет Союза Освобождения и президент Общества, граф Гейден, случайно войдет туда, — картина. Граф, с его английской фигурой, с таинственной улыбкой, шепчет: «О, тут— таинство.» и тихо, тихо прикрывает дверь: он ничего не видел, он, граф Гейден, президент Императорского В. Э. Общества… Он ничего не видел… А в одном имении Могилевской губ. мне приходилось нередко встречать сначала губернатора, а затем и товарища министра внутренних дел, Эммануила Александровича Ватаци. При каждой встрече он неизменно спрашивал:

— Очередной номер «Освобождение» у вас уже есть?

— Еще нет. Но вам пришлют, — как всегда.

— Благодарю вас. Очень благодарю: журнал — более, чем своевременный.

И мы систематически рассылали из Петербурга свежие №№ «Освобождения» губернаторам всех губерний.

Помню в той же Могилевской губ. вице-губернатора, князя Вяземского. Муж мой в период «Освобождения» был выслан на четыре года в Могилев. Там у нас тотчас же (подчеркнуто ред.) образовался кружок: городской голова, покойный Езерский, высланные бундисты, социал-демократы. Тут же «прогрессивные» помещики, чиновники.

Странная, бестолковая смесь, отрицателей старой России.

В 1904 году, весной, пришел к нам один из завсегдатаев этого кружка.

— С Вами очень хочет познакомиться князь Вяземский…

Князь Вяземский, вице-губернатор, от которого мы всегда добивались разных льгот для высланных… Свидание состоялось в частном доме…»«…В этот замечательный период все было к услугам революции.

Совершенно уверена, что ни один член «Союза русского народа» не мог бы найти квартиры для прятки своих прокламаций, если бы это ему было нужно. Революция, напротив, имела все. Не говоря уже о нас, освобожденцах, к услугам которых были и люди, и деньги, и квартиры, — и для революционеров более левых русские Иваны Ивановичи не закрывали своих дверей и своих кошелей. Купцы-миллионеры поддерживали террористов. Умеренные люди давали деньги на газеты, разлагавшие самодержавие. Любому бежавшему с каторги политику — приют, почет и уважение. Казалось, — весь дух России, весь до последнего атома, пропитан революцией …» Победоносцев однажды сказал, что благодаря тенденциозности большинства органов русской печати «политическими интересами охвачены в России все, от государственного человека до сельского дьячка и до последнего гимназиста».