Легионеры

Глава 6 АЛЕКСЕЙ ГУСАРОВ. ГАМБУРГ

Конечный пункт своего путешествия, веселый город Гамбург, Алексей Гусаров выбрал не случайно. Конечно, ему очень нравилось вкусное слово — гамбургер, но совершенно не это привлекло его сюда.

Главное было то, что в этом городе, любуясь плавным течением Эльбы, у Алексея была возможность поговорить по телефону на русском языке с пока неизвестным ему человеком.

— Я, — ответил ему тусклый, немецкий голос. Пришлось не запланировано напрягаться и вспоминать, что «я», по-немецки, для русского уха, означало «да».

На чистом, русском языке, он попросил к телефону, херра Залупенко, забыв о том, что мобильный аппарат может быть в руках только самого «херра», коль скоро это его номер.

— Я слушаю, — голос Залупенко выдавал постоянную, встревоженную озабоченность, бывшего советского человека, действующего во вражеском, капиталистическом окружении.

Алексей представился и не вдаваясь в подробности, объяснил цель своего приезда. Молчаливый абонент узнал о его желание поработать на фатерляндских стройках народного хозяйства.

После вступительного спича Алексей, сославшись на определенного вида источники информации, попросил у абонента совета, где, мол, соотечественнику можно устроиться на ночлег? Сразу выдвинул условия, чтобы было подешевле, но обязательно: в одноместном номере, с душем, чистым бельем, в комнате без насекомых, за два полновесных, европейских евро. После такой простой просьбы, он поинтересовался, может ли его собеседник поспособствовать ему с трудоустройством?

Залупенко ничего конкретного обещать не стал. Надо отдать ему должное, он обладал железной выдержкой и умел слушать.

Гусаров воспользовался положительными качествами таинственного Залупенко и разъяснил ему, что он, на территории Германии находится вполне легально. Все документы в порядке. Он это сказал так, для порядка, мол, к чему испуг и дрожь, мы тоже кое в чем поднаторели…

Однако, абонента эта новость не взволновала и в экстаз не привела. Он попросил Алексея, особых восторгов по этому поводу не испытывать и ни с кем в контакт не вступать. Для обоюдоприятной, с нетерпением ожидаемой встречи, вернуться к автобусной стоянке и в течение часа, предварительно указав ему марку и номер автомобиля, ждать приезда за ним, именно этого автомобиля.

Алексея до глубины, не понятой до сих пор на Западе русской души, тронуло такое радушие и уровень сервиса. За будущим разнорабочим на стройке, работодатель присылает роскошный лимузин-лайнер. Несколько позже выяснилось то, что уровень сервиса объяснялся дальнейшим хорошим заработком, на каждом привлеченном батраке-работнике.

Через сорок минут подъехала старая, разбитая колымага, даже на снимках из космоса, отдаленно не напоминающая лимузин. Разбитной, безусый, чернявый парнишка, лет тридцати пяти, с загнутым в виде банана носом и глазами навыкате, протянул ему руку и представился Семеном или Семой, а можно и «профессором Франкенштейном». После чего, отвез его на окраину города, в место будущего проживания.

Новоиспеченный остарбайтер, хотя и не надеялся увидеть шикарные апартаменты и даже всего того, что он просил у Залупенко за, всего какие-то, два евроса, но то, что увидел, подействовало на него удручающе… Если не сказать более определенно — погано на него этот вид подействовал.

То, что представилось его взору, затуманенному от исходящих из эпицентра нелегальной жизни, разъедающих глаза испарений, было большим, мрачным подвалом. У стен, теряясь в тусклой дали, во множестве стояли двухъярусные, узкие то ли кровати, то ли нары.

Неимоверная скученность. Затхлый, влажный и спертый воздух подвального помещения, со сладким запахом гниющей картошки и жаренной селедки. Навскидку, в этом крысином царстве ночевало или правильнее сказать жило, человек около ста двадцати… Кто их считал-то?

Солнце последний раз заглядывало в эти казематы кайзеризма, тогда, когда их строили, т. е. каких-то сто восемьдесят два года назад.

Как и следовало ожидать, готовый сорваться с губ вопль отчаяния, затих, не имея своего логического продолжения. Лишь неутоленная печаль, слабо обозначилась в молодых, гусаровских глазах.

Сема, выполняющий при Залупенко роль шофера и прислуги с широкими полномочиями, ознакомил вновь прибывшего с правилами внутреннего санитарного и гигиенического распорядка. Многозначительно, для пущей солидности собрав на шее отвисшие подбородки, показал имеющиеся туалет и кухню. Пока показывал, рассказывал и знакомил, успел задать не менее сотни вопросов, на большинство из которых, ответов не получил.

Но экскурсию с вопросами без определенных ответов, это не прервало. Она продолжилась в стремительном темпе. Все шло своим чередом. Алексей, вежливо, с присущей ему невозмутимостью и спокойствием прослушал техминимум по правилам пользования унитазом и туалетной бумагой. Узнал еще много полезной и разнообразной информации, рассчитанной на грамотных туркменов и не менее продвинутых турок.

— Еврок три, а то и три с половиной в час, ну, это, будешь получать. По рукам вижу, что специальности строительной у тебя, ну, это, нету, — придирчиво оглядывая его своими заплывшими, свиными глазками, точно определил он. — Меньше десяти часов, как его, ну… Мы здесь не вкалываем… Сам понимаешь, не отдыхать, это, приехали… Первое время, это, ну, в общем, пока втянешься в… в работу. Это… Забыл. А, ну да… Это, типа, будет тяжело, по себе знаю, прошел через это… Ну… Это… В принципе, все путем…

Из-за богатства и разнообразия владения русским языком, следить за мыслью Семы было тяжело. И уже в конце разговора, больше напоминающего допрос, тот задал вполне невинный вопрос, к которому Алексей был готов, понимая, вполне обоснованный интерес, к вновь появившемуся человеку с улицы. А, где эта улица, где этот дом..?

— Сам-то, это… короче… ну… чем там занимался? — он мотнул головой неопределенно в сторону.

«Там» — Алексеем было понято правильно, речь шла о многострадальной и осиротевшей без него России.

— Да, ты понимаешь, под Хабаровском, при Вашингтонском сельсовете была школа средняя, «десятилетка». Я там учительствовал. Основная моя специальность — учитель физкультуры, но там таких «прорабов духа», занимающихся возведением фундамента будущего России, кроме меня было еще четыре человека, на тридцать шесть учеников. Поэтому преподавать приходилось и другие предметы.

На тощий желудок, его фантазии приобретали обличительный характер, вскрывающий антинародную сущность воровского, продажного и псевдодемократического режима. Правда, он об этом, даже не догадывался. Но с болдинским вдохновением, продолжал свое повествование о тяжелой доле русской интеллигенции в условиях грязных, в условиях сельских.

— Учителей не хватало. Пьянство — повсеместное, беспробудное, черное. На его фоне происходит вырождение нации. Дети все низкорослые с плохой успеваемостью по большинству предметов и, явным отставанием в умственном развитии…

У него еще были домашние заготовки с рассказами о маленьких учительских зарплатах, о том, что деньги последний раз, получал полтора года назад. Дальнейшее бытописание, должно было сопровождаться сверканиями в глазах, искренним негодованием и отчаянной жестикуляцией руками.

Живой и полный невысказанной боли, рассказ учителя-подрывника был прерван появлением дородного, сильно обрюзгшего дядьки, одетого с претензией на роскошь. Он, протянул Алексею потную, тестообразную ладонь буркнув при этом.

— Залупенко Махмуд Сарафанович. Это ты со мной разговаривал.

Видя, как от такого красивого сочетания имен-фамилий, нового работника, видать с непривычки, качнуло в сторону, примирительно пояснил:

— Шутю, однако… Михаил Афанасьевич, мое простое, незамысловатое имя и отчество — это по документам, а Махмудом Сарафановичем называли работающие здесь таджики. Мое настоящее имя запомнить легко, так звали Булгакова, только не философа, а писателя.

Последнее замечание вызвало у Алексея невольное уважение. Сравнивать и отождествлять себя, хотя бы по имени отчеству с Булгаковым, кроме этого, знать еще и какого-то другого, это было приятным сюрпризом.

Пока Алексей пожимал руку и слушал Залупенко, тот продолжал с любопытством, но без всякого живого интереса, его рассматривать. Таким взглядом, зоотехники рассматривают коровье стадо, пытаясь, по известным только им признакам, заранее определить, сколько молока можно будет получить, от пока еще яловой телки.

— Все вопросы будешь решать о мной. Я здесь и бог, и судья. Продажные профсоюзы, стоящие, согласно учению марксизма-ленинизма на службе олигархического капитализма — это также я. Милую и казню, хотя до этого, слава богу, не доходило — опять же я.

Он видно хотел перекреститься, поискал глазами икону, но на стенках со всех сторон, были наклеены только голые, сисястые молодухи, поэтому опустил за ненадобностью приготовленную щепоть вниз.

— Солдафон! — он обратился к Семе. — Познакомились?

— Само собой, Ах-фанасич. Но он, совсем и не строитель, а так недоразумение одно, нам такой алимент лишнее и не нужное в хозяйстве приспособление, — заныл тот сразу, довольно мерзким, простуженным голосом.

От налета собственной значимости и внушительности, который во время разговора с Алексеем, еще несколько минут назад, присутствовал на его лице и во всей фигуре, ничего не осталось. Так, мелкие брызги детского поноса.

— Это, Сема-Солдафон — Залупенко, ткнул в его сторону пальцем. — Раньше он был, Семой-Прапором, но когда стал крысятничать, обворовывать работающих у меня алкашей, жертвы его жлобства и мерзости, тамбурами (табуретками) легонько поучили его жизни и понятиям, а потом, разжаловали до Солдафона… Дрессируя лакеев… Так устаешь… Господи, они такие тупые…

После сказанного он задумался, должно быть, вспоминая те события. Брезгливо посмотрел на того, о ком говорил и инстинктивно вытер руку о чью-то рубашку, висевшую на спинке кровати.

— Видишь. Живучим оказался, хорек-гнойный. Другого бы уже давно, отдали корейцам на мясо, они любят такое… Чуть провонявшее, с гнильцой и тухлое, а это… — он неловко с сожалением, передернул плечами, как будто почувствовал озноб. — Беда моя, в излишней природной доброте и вредной в этих климатических условиях сентиментальности. Но… Нужен он мне здесь, незаменим в качестве надсмотрщика и устрашающего фактора. Потому и не гоню. Смотри, как преданно, пес, смотрит. Показывает уважение, а сам бы, с радостью вцепился мне в загривок и порвал на мелкие кусочки. Так, что ли, Сема?

Он по-свойски обратился к стоящей рядом прислуге. Тот, казалось от того, что его любимый Ах-фанасич, обратил на него внимание, очень быстро завилял хвостом и преданно заскулив от восторга, начал лизать хозяйскую руку. Гусаров не сдержался и попытался уже своей рукой, отогнать видение. После неудавшейся попытки разгона миражей, протер глаза. Все оставалось по прежнему. Мало того, из глаз и рта, ползающего на брюхе, извивающегося существа, на пол стекала клейкая слюна вожделения.

— Дела-делишки… Это сказывается усталость и напряжение последних дней, — подумалось ему. Но, такое объяснение облегчения не принесло. Так же, как не порадовали и откровения нового барина. На его взгляд, откровенно, при посторонних, втаптывать в грязь своего холопа было ни как нельзя.

Алексей, не пробыв и трех дней на земле вольного города Гамбурга, успел обзавестись личным врагом. Лакеи не любят тех, кто присутствовал при их унижении. Темпы приобретения недоброжелателя в лице доносчика и мерзавца Солдафона, розовые и голубые перспективы нахождения здесь, перекрасили в колер тоски и печали — черный и серый.

— В общем, располагайся. Завтра в шесть начинаешь работать подсобником «куда пошлют». Извини, брат, но если ты ничего не умеешь делать, то только подсобником. Оплата три евро в час, это примерно — чуть меньше пяти долларов. Работаем шесть часов до обеда. Час на обед и еще шесть часов, после него. Пьяницы, наркоманы и экономящие на своем здоровье — токсикоманы, здесь долго не задерживаются, а замеченные безжалостно изгоняются. Да, сам все увидишь.

Залупенко повернулся к выходу, но потом, вспомнив что-то важное, вернулся в исходное положение и уже рыбьим, бесцветным голосом сообщил:

— Окончательный расчет, после сдачи объекта заказчику. Пока же, оплата в конце каждой недели, исходя из полутора евро в час. Поэтому, каждому и тебе в том числе, выгодно продержаться до дня окончания строительства. Выходной, один раз в неделю, скользящий. Остальное тебе расскажет и покажет Солдафон.

По тяжелому взгляду, каким Сема посмотрел в спину уходящему хозяину, Алексей определил, что тот давно имеет в своем активе, очень злобного и мстительного оппонента, который дождется своего часа и ткнет ему в жирное брюхо, что-нибудь металлическое и очень заостренное.

Залупенко нарушил основное правило должностных взаимоотношений «начальник — подчиненный». Алексей постигал его в своей жизни очень серьезно: если в дальнейшем, не хочешь иметь «гантелей по голове», никогда не унижай своего подчиненного в присутствии посторонних. Не наживай без нужды себе врагов — они и так, обязательно появятся.

Сема, эта дрожащая тварь болотная, кривил рот и побелевшими губами шептал… Прислушаемся… Молитвы? Вроде — нет. Первомайские призывы к надежде, совести и вере? Да, нет же. В конце-то концов! Что на этот раз вытекало из его отверстия в голове? Ах, вот оно что.

Чем дальше удалялся Ах-фанасич от того места, где они стояли, тем громче раздавался тихий шепот, в котором уже без труда, можно было разобрать бесконечно грубые ругательства. Изложив которые на бумаге, можно будет смело ставить крест на том издательстве, только попытавшемся их напечатать.

Поверьте — очень грубый текст.

Восемь месяцев прошло с того момента, как Гусаров ступил на благословенную землю Германии. Как сейчас помнил, по малой нужде, просто вынужден был ступить. Сколько можно терпеть?

И что же за это время произошло? Общим счетом — ничего. Та работа, которой он занимался в течением всего светового дня, а иногда и сумерек, так выматывала, что ни на что другое, сил уже не оставалось.

Ее хватало только дотянуться до спального места и рухнуть в забытьи на выделенный жесткий топчан.

Чтобы выпить алкоголя или подраться с дружескими, но ужасно обиженными на всех албанцами, даже и мыслей не появлялось. Общение с желанным женским полом, заменялось разглядыванием расклеенных у изголовий кроватей, веселыми картинками порнографического содержания, заменяющих на время: искусство, литературу и тоску по Родине.

Все это происходило по простой причине которую, давно тому назад, указал «херр» Марксэнгельс. Он говорил о бесчеловечной сущности капитализма, а многие не верили. Когда пришлось столкнуться, ужаснулись.

По шатким, зимой часто обледенелым подмостям, на высоту пятого этажа при помощи носилок и разных украинцев, белорусов, русских поднималось, перетаскивалось много всякой всячины: шлакоблоки, раствор, цемент, кирпич и т. д.

Двенадцать часов бега по шатким доскам, когда в любой момент можно было сорваться вниз и… К ебени-матери… Вдребезги…

Такие акробатические обстоятельства, довольно основательно травмировали психику и если бы не необходимость хватать следующие носилки и тянуть их наверх, можно было сорваться в нервном крике.

Херр Гусаров, ни один раз пожалел о том, что не может штукатурить или класть — все на все… в т. ч. облицовочную плитку. Однако мирился с этим, уговаривая себя потерпеть еще хотя бы день, особенно налегая на то, что до окончания строительства времени осталось совсем немного. Молодой и сверхтренированный организм помогал ему в этих уговорах, и в том, чтобы справляться с адскими нагрузками.

Жаловаться на такие условия труда?

Смысла не имело.

Во-первых, он знал, что его ждет на подобной стройке еще тогда, когда состоялись смотрины «работник-хозяин».

Во-вторых, его бы, как нелегально находящегося на территории страны, попросту вышвырнули бы из нее, с дальнейшим запретом въезда на всю территорию Шенгенской зоны.

В-третьих, Залупенко предупредил всех, через Солдафона или, как он выспренне себя называл, «профессора Франкенштейна» о том, что работники немецких контролирующих структур, получают в данной строительно-подрядной фирме небольшой, но, очень солидный дополнительный заработок. Поэтому любая жалоба от рабочих-нелегалов будет рассмотрена соответствующим образом.

В четвертых, это, просто было не в его правилах…

Быть высланным и оказаться там, откуда так стремился исчезнуть ему вовсе не хотелось.

Время беспощадным колесом катилось по жизни бывшего капитана Гусарова. Катилось и уходило. Вместе с ним уходили и таяли силы. Так как работа продолжительностью двенадцать часов в сутки, только декларировалась. На самом деле, приходилось вкалывать и четырнадцать, и шестнадцать часов. Из тех работяг, кто начинал работать вместе с ним, с того момента, как он только появился на стройке, остались считанные единицы. Не глядя на свою семижильную выносливость и подготовку, работать с каждым днем становилось все тяжелее. К следующему рабочему дню, Алексей попросту не успевал восстанавливать свои силы.

Когда ближе к ночи, он после работы наконец-то добирался до своей кровати, у него уже не было сил не только почистить зубы, но и просто что-нибудь съесть. Все чаще вспоминались слова «дурака работа любит», а знаменитая, полная искрометного, озорного юмора народная пословица «от работы кони дохнут», все чаще приобретала для него истинный смысл и свои зловещие, зримые очертания. В конце концов, дело дошло до того, что у него полностью пропал аппетит и он погрузился в трясину жуткой и беспросветной депрессии и равнодушия ко всему.

Но это была депрессия не сытого, избалованного плейбоя, которому надоела праздная жизнь, а другой он не знает и по этому придумывает заграничное слово «сплин». Депрессия настигшая Алексея, была основана на полной физической изношенности и моральной усталости. Из этого состояния его вывел пожилой работяга, спавший на соседней койке.

— Давно я, хлопец, за тобой наблюдаю, как ты рвешь себе жилы. Ты не обижайся, что я тебе в «черный сон» не даю провалиться. Послушай старого человека может, что и пригодиться. Тебе, хлопец плотют не за носилко-километры, а за время проведенное на объекте.

По всему чувствовалось, что сосед готовиться к долгому и обстоятельному разговору. У Алексея, хватило сил лишь безучастно повернуть в его сторону голову и слушать совершенно не придавая значения словам.

— А когда тебя подгоняют штукатуры да разные маляры, не обращай внимания. Это они орут и подгоняют таких как ты, подносчиков раствора для куража, для создания хоть какого-то веселья. Между нами говоря, работа у них сама по себе скучна и неинтересна, вот ее чуток и приукрашивают. Они ведь такие же как и мы с тобой. А известку, которую ты сверх всяких мыслимых сил им тягаешь, они все равно, добрую половину, тайком вываливают в отходы. А вот то, что ты не ешь — это очень плохо. И глаза у тебя стали какие-то пустые.

Он говорил и в то же время доставал из тумбочки какие-то пакеты, кульки, мешочки. Насыпал в глубокую пластмассовую миску разных видов хлопьев, добавил туда жирного молока и протянул Алексею.

— Знаю. Знаю, что не хочешь. А всякую химию, есть хочешь? А таблетки через клизьму начнут в тебя пулять, — он округлил глаза и с деланным ужасом произнес. — Вряд ли такое издевательство над мужчиной, тебе понравиться.

У Алексея не было сил даже сопротивляться. И его сосед, которого другие окликали уважительным словом «Механик», почти насильно заставил его этот силос из орехов, дробленного зерна, изюма съесть, кормя из ложки, аки дитятю неразумную. После чего Алексей заснул даже не найдя сил раздеться. Оставшиеся силы ушли на переваривание проглоченной еды.

После того знаменитого кормления, когда здорового, физически мощного мужика кормили из ложечки, а он, сквозь пелену слез, послушно открывал рот и глотал то, что ему осторожно закладывал человек, годившийся ему в отцы, прошло несколько дней.

Алексей и сам не заметил, как постепенно сошелся с Механиком или Рюриковым Степаном Андреевичем, так его звали на самом деле. Однако на стройке, никто так никого не кликал, а обращался по простому, либо Механик, либо Андреич. Для него же самого, принципиального значения форма обращения не имела.

Андреич был точно в таком же положении, что и Алексей. Но его знания в строительном деле, вне всякого сомнения выделяли его из общей массы. Видно Алексей ему чем-то приглянулся и он, не боясь прогневать большое начальство, попросил Залупенко перевести его на другую более спокойную операцию «связывать» арматурные конструкции.

Тот согласился практически сразу, даже не расспрашивая причин просителя, только попросил Андреича первое время проконтролировать работника и правильно все своему подопечному объяснить. Вроде разговор был окончен, но Механик не уходил, мял свой малахай в руках и смущенно топтался.

— Что еще? — Залупенко был удивлен, вроде как все решили, обо всем договорились.

— Так я насчет оплаты этому пареньку, он вроде перешел на другую, должно быть более серьезную работу, что ему передать-то, да и не лодырь, — он продолжал мять шапку.

— Шесть евро в час, тебя устроит? — однако, увидев как тот поморщился, достал какие-то бумаги, сверился с записями и примирительно сообщил. — Восемь.

Новая работа была гораздо легче, заработок больше. Получается, что если ты выдержал испытание. В туалете не повесился и до смерти не напился, то судьба к тебе становиться благосклонна. Нестыковочка получается с современным миром…

В течение десяти минут до начала работы, Механик показал Алексею, что такое точечная сварка и в буквальном смысле на пальцах, объяснил и показал для чего она необходима. После этого, он пару раз еще подходил, поправлял, показывал и помогал Алексею освоить эту нехитрую премудрость. А у того, к обоюдной радости все стало получаться.

— Я ведь для чего здесь нахожусь? — после работы, что-то на ходу мастеря, подправляя и перекусывая, разговорился Степан Андреевич. — После того, как умер от чернобыльской беды мой единственный сынок Степушка. Кстати, на тебя уж больно похож был. Они мне выдали медальку-то. Красивый такой кругляшок, блестящий. Жена моя, как увидела, что ей заместо сына отдали, слегла в постель, все болезни на нее разом и навалились. Невестка, оставила двоих внуков нам на попечение, сама сюда подалась, на заработки и попросту пропала здесь, сгинула. Говорят, наших девчат, здесь в развратных-то домах попользуют, а потом, свои же, русские, басурманом в разные арабские страны продают. Может она не по этой части? Как думаешь, Алеша?

Если бы его, в той стране, где от каждодневной подготовки к войне, небо всегда хмурое, а хлебушек постоянно горек, научили словам утешения, он бы их сказал. Но не знал он этих слов. Только-то и смог, что пожать плечами и стыдливо отвернуться.

Да старику, слов и не надо было. Он просто хотел выговориться, а для этого не каждый подойдет. Алексей оказался рядом очень вовремя. Он, неспешно говорил, говорил. Казалось, та, постоянно мучающая изнутри боль, тревога, отчаяние покидали его вместе с произносимыми словами.

— Она нам, как дочка была. Вот мы с супругой посоветовались, и приехал я на ее поиски. Обошел здесь все, что только мог. В первый же день меня здесь обокрали, после несколько раз избивали, но вот видишь, не убили же. И от голода не умер, хотя пришлось и поголодать. Что-то сверху, мне все таки помогает. Да и хороших людей всюду гораздо больше, они тоже помогли справиться с испытаниями. Сам посуди. Внуков кормить, обувать и одевать надо? Доктора, требуют, чтобы жене операцию сделать, а она больших денег стоит и делают ее только в Свердло… Тьфу, ты, забываю все время, в Екатеринбурге. Продали мы нашу четырехкомнатную, мне ее как заслуженному изобретателю СССР, еще когда работал на заводе, дали. И поселились в деревне, в заброшенном доме. У нас таких деревень-то, умирающих нынче много. С внуками домовенку починили, подлатали. Печку переложил, дров на зиму запас…

Он опять надолго замолк. Наверное мыслями перелетел туда, где остались его самые дорогие и любимые на земле люди. После встрепенулся.

— Ты, только не подумай, что я их деньги сюда привез. Нет, мне только на билет, да на штамп в паспорте, в их консульстве, чтобы сюда пустили и все. Думал найду невестку, сам немного подзаработаю, внучатам на гостинцы. Ребятишки-то у меня, огонь. Да и растут быстро. Одному — 13 лет, а второму — 15. Их одним хлебом с картошкой не выкормишь. Мясом надо кормить, а оно, сам знаешь, больших денег стоит. Это богатые с жиру бесятся, диеты придумали, мясного не едят. А у нас не поешь, так рахитом и останешься, еще могут в армию не взять. Вот позор-то… Кроме еды, обязательно надо дать им образование. Сейчас, говорят, за него большие тыщи платить надо. Да хочется чтобы и супругу мою драгоценную, Степаниду Ивановну подлатали, да операцию сделали, чтобы пожила она еще хоть немного. Уж больно человек она душевный. Поверишь? За сорок два года, что вместе живем, она со мной ни разу не поругалась. Дела? Я- то бывала с получки, мог пошуметь, а она только обнимет меня, прижмется ко мне… Не то что грубости, вообще все матные слова забывал… Уж, такая ласковая… Очень мне сегодня эти деньги нужны. Так нужны, что сил просто моих нет, как нужны…

Он достал бутылку с водой, налил сначала Алексею, после себе. Не торопясь, обстоятельно, как и все, что он делал, аккуратно придерживая стакан снизу, отпил пару глотков.

После продолжил говорить самым обычным языком, на котором разговаривают простые люди, не делающие попыток понравиться собеседнику, а излагающие свои мысли просто и без затей, на доходчивом народном языке. Слушая его мягкий говорок, становилось спокойнее и вся окружающая грязь не казалось такой безобразной. Зажмурившись от удовольствия, допил воду до конца и поставил стакан на тумбочку.

— Ох, хороша водица. А дома, из лужи, вкуснее все ж будет… Вишь ты, а торговать-то я, так и не научился. Не приучен к такому ремеслу. Только и могу, что при помощи головы, руками робить. Сегодня этим-то много не заработаешь, только на постную еду нам с супружницей моей дорогой и хватало… Да дрова с торфом покупали. Все остальное шло на ребятишек. Ох-хо-хо, если бы не невестка, разве ж бы я оставил своих самых дорогих и любимых, — он, как-то по детски, захлюпал носом и уткнувшись в подушку, что-то жалобно простонал. Но быстро успокоился, устыдившись своей слабости. — Больно ты мне сынка моего покойного напоминаешь, Царство ему небесное, такой же спокойный, уважительный. Ну, да ладно. Даст Бог, все будет хорошо.

Алексей с волнением выслушал монолог человека, годившемуся по возрасту ему в отцы. После чего, с еще большей симпатией и нежностью, стал относиться к нему, поддержавшему его в тяжелую минуту и продолжающему оказывать свое теплое и человеческое отношение, ничего для себя не требуя взамен.