Лекарь

Глава 17.

В Нордсвилле все оказывалось неподалеку. По счастливому стечению обстоятельств, милая барышня, представившаяся нам Тихомирой, жила напротив кладбища в приземистом уютном домике. Во всех трех комнатках царил тот идеальный порядок, что сопровождает очень аккуратных хозяек, живущих без мужа. Дом основательно требовал ремонта, и мне становилось понятно, почему добросердечная леди так легко согласилась принять на постой двух незнакомых мужиков. Тихомира любезно усадила нас за идеальной чистоты стол, гостеприимно размещая на его внушительной поверхности разнообразную снедь. Истосковавшийся по нормальной еде Женька только потрясенно взмахивал руками, оценивая изобилие настоящих харчей. Тихомира, сдержанно улыбаясь, бросала на Женьку заинтересованные взгляды, рождая во мне глухое недовольство. В любой другой ситуации я без труда бы завоевал ее внимание, оставив Женьку за бортом, однако сейчас, неисправимый бабник вовсю пользовался случаем, расточая миловидной хозяйке ласковые улыбки. К моменту завершения торжественной части, Тихомира была сражена наповал Женькиным обаянием, оставив на мою долю несколько сочувствующих взглядов и глубоких вздохов.

В наше распоряжение была предоставлена одна из трех комнат, скромно обставленных самодельной мебелью, изрядно потрепанной временем. Когда за гостеприимной хозяйкой закрылась дверь, я не удержался и мстительно пробубнил, не до конца освоив вербальные премудрости:

«Ты делаешь успехи, Варвар-завоеватель. Возможно после того, как ты продемонстрируешь хозяйственной Тихомире свое столярное мастерство, она позволит тебе похвастаться и другими умениями!»

Женька самодовольно хмыкнул и доверительно сообщил:

«Кажется, ты прав, мой звероподобный друг. Думается, мне и не придется напрягаться с тесаками и рубанками!»

Моя внутренняя дикая тварь, с таким трудом укрощенная и затихшая, вновь зашевелилась в глубинах подсознания, поскольку я, не дав развить Женьке чудесные мысли, угрожающе зарычал, скаля зубы. Бродяга тут же напрягся и вполне миролюбиво закончил:

«Да вот только я не собираюсь разводить тут шашни. К тому же Тихомира не в моем вкусе»

Наутро ответственная хозяюшка решила заполировать произведенное раньше впечатление, и, дождавшись нашего пробуждения, пригласила к богато накрытому столу. Того, что было призвано служить нашим завтраком, нам с лихвой хватило бы дней на десять, а если включить режим экономии, то неделю мы могли бы питаться только пирогами, заботливо поданными к чаю вместе с кувшином домашних сливок, неизменным куском домашнего сыра и чего-то такого, чему я не знал названия.

Женька, не забывая мою ревнивую реакцию на проявление всякого вида ухаживаний, держался степенно и в разговоры не лез. Тихомира, усевшись напротив, тут же принялась жаловаться на горькую судьбу, ненароком перечисляя все то, что могло бы пойти в уплату нашего долга. Жалостливый Женька, не выдержав хозяйственного натиска, вставлял уточняющие вопросы, косясь в мою сторону и отслеживая реакцию. Сегодня его неисправимый кобеляж больше не выбешивал меня, и я благосклонно вызвался помочь ему чинить стену сарая, ставшую первым номером нашей хозяйственной программы.

«Ты поправишься, Тихон, — начал миротворец Женька, едва мы остались один на один с покосившейся стенкой, — речь к тебе уже вернулась, значит и остальное тоже сможет восстановиться. К слову, если не демонстрировать твою жуткую пасть, тебя можно назвать весьма привлекательным. Тихомира просто не до конца оценила все твои скрытые достоинства.»

Подобные ободрения звучали слишком жалостливо, чтобы вернуть мне прежнюю уверенность, и я переключил Женькино внимание на более насущные дела. До самого обеда мы провозились на заднем дворе, восстанавливая руины сарая. Тихомира время от времени наведывалась к нам, останавливаясь в нескольких шагах и придирчиво оглядывая результаты нашей неторопливой работы. В таком режиме мы провели несколько дней, неизменно каждое утро отправляясь во двор исполнять разные поручения. Женщина держалась с нами приветливо, однако к откровенным разговорам не стремилась, поэтому для нас стало большой неожиданностью появление однажды утром пары детишек-погодок. Тихомира возилась с обедом в доме, и поэтому мы стали первыми, кто попал в поле зрения любопытной детворы.

«Привет, — довольно решительно обратился к нам карапуз лет пяти, — вы с мамкой живете?»

Женька весело хрюкнул, а я решил промолчать, не уверенный в красоте звучания собственной речи.

«Мы помогаем ей по хозяйству, — уточнил мой приятель, незаметно подмигивая мне, — а вы откуда тут взялись?»

«Нас бабушка выгнала, — охотно объяснила девчонка, выглядевшая немного постарше, — сказала, чтоб обратно уматывали, а то мамка новых хахалей завела. Вот мы и вернулись. Вы к ней надолго?»

Женька пожал плечами, становясь серьезным.

«Пока не выгонит,» — отозвался он, прилаживая доску к забору.

«Значит ненадолго, — резюмировала девочка и презрительно скривилась. — ее прошлый хахаль три недели продержался. А кто вы такие?»

Девчонка сообщала интригующие подробности так естественно, как будто в Нордсвилле считалось доброй традицией менять мужиков каждую пару недель. Во мне заговорил шкодливый пацан, и я решил наглядно объяснить странной девчонке, кто на этот раз поселился в доме их матушки. Откинув с морды неизменный шарф, я «приветливо» улыбнулся, чем вызвал у девчушки бурю неподдельного восторга. Мальчишка же попросту зажмурился, выражая полное нежелание поддерживать со мной дружеские отношения.

«Ух, ты, — искренне восхитилась она, — чудище! А ты чего такой? Я на ярмарке осенью видала громадную собаку, всю черную и пасть у нее такая же была. Ты тоже собака?»

Я замотал шарф обратно и только кивнул. Хулиганский азарт прошел, когда я вспомнил, что отныне я вынужден вызывать только такую реакцию у всех, кто не побоится глянуть в мою сторону. Дети еще некоторое время переминались с ноги на ногу, поглядывая на новых гостей, после чего направились к дому.

«Вот так, друг мой Женька, — подвел я итог состоявшимся переговорам. — милая хозяюшка превратилась в обычную любительницу погулять, а заодно и подлатать пошатнувшееся хозяйство. Пойдем обедать, приятель, забор готов.»

Женька коротко кивнул и, сложив инструмент, зашагал к дому. Тихомира снова радовала нас разносолами, старательно демонстрируя скромность воспитания и кроткость нрава.

«А что же детвору не позвали, хозяюшка? — поинтересовался нетактичный Женька, — тут на всех хватит.»

Тихомира, не меняя смиренного выражения милого личика, только махнула рукой.

«Наиграются, сами прибегут, — равнодушно отозвалась она, — видать к трактиру помчались, на пожар глядеть.»

«На пожар? — тут же заинтересовался Женька, — в трактире?»

Мне на память пришли события недельной давности, с шумными разборками и битьем посуды, состоявшимися в упомянутом трактире. Не удержавшись, я решил впервые подать голос.

«В трактире у Гурвина?» — глухо проговорил я, прилагая к изложению фразы все усилия.

Тихомира вздрогнула от непривычного звучания и кивнула.

«Гурвин жадный и злой человек, — неожиданно произнесла она, — у него много недругов. Последнее время его оставили в покое, забыли про его существование. Но неделю назад его главный соперник в ночлежном деле снова объявился. Гурвин ему монет должен, да все никак не отдаст. Вот конкурент и злиться. Ночью к нему заявился, драку учинил. Мебель поломал, посуду побил. Да и поделом!»

Местные разборки конкурирующих организаций не вызвали во мне никаких эмоций. Во все времена люди топили друг друга, пытаясь выжить в условиях жесткого бизнеса, поэтому и Гурвин, и его взыскательный собрат по цеху оставил меня равнодушным.

Жизнь в Нордсвилле постепенно возвращала нам размеренное и неторопливое восприятие действительности. Время, проведенное в провинциальном городишке можно было сравнить с переваренным киселем, вязким и безвкусным. Через пару дней после пожара в трактире милая Тихомира известила нас о закончившихся домашних делах и намекнула на скорое расставание.

«У семейства ежей недавно крыша обвалилась, — сообщила она нам шокирующую новость, прощаясь у порога, — вы можете помочь им, я думаю, они не откажут.»

Женька, едва сдерживая ржач, с трудом уточнил адрес несчастного семейства и поблагодарив за приют, уверенно зашагал прочь.

«Пойдем, поживем у ежей, — пробормотал он, отыскивая нужную улицу, — кем бы они не оказались. А когда мы отремонтируем здесь весь город, пойдем обживать новые территории.»

Загадочное семейство к ежам не имело никакого отношения. Хозяин, огромный плечистый мужик, настороженно выслушал наши предложения, и нехотя посторонился, пропуская в дом.

В день знакомства мы узнали от любезной госпожи Ежихи, что подобная практика проживания давно принята в благородных семействах и ничего, кроме уважения, не вызывает.

«А всякие нездоровые фантазии оставьте при себе, молодые люди, — наставительно объявила матрона в ответ на наши двусмысленные комментарии».

Конечно, вместо того, чтобы таскаться по чужим дворам, нанимаясь на работу, мы могли бы заночевать в какой-нибудь канаве, а наутро стащить пару кусков пирога на местном рынке. Однако давние отголоски воспитания диктовали нам свои условия, не позволяющие скатываться в маргинальную бездну. К тому же мне начинало нравиться шокировать наивных граждан своим нестандартным видом. Мы с Женькой давно приняли обнадеживающую мысль о полном неведении местных о мировых катастрофах и катаклизмах, и уже без опасения демонстрировали пугающие последствия незнакомого им недуга. Господин Еж, впервые увидев мои чудовищные лапы в сочетании со слюнявой мордой, долго шептал слова молитвы и взмахивал руками, ограждая себя от потусторонней скверны. Потом, немного пообвыкнув, на второй день уже с видимым, почти научным интересом разглядывал мою пасть, норовя влезть в нее грязными пальцами.

«Как же тебя так угораздило? — сокрушался он, не отводя от страшной рожи любознательных глазок, — такой молодой и такой уродливый, бедолага!»

Главе Ежей было незнакомо чувство такта, впрочем, он и не скрывал свою невоспитанность, неустанно повторяя о простоте местных нравов и открытых людях. Весь второй день мы провели с Женькой, латая прохудившуюся крышу, то и дело прыгая вверх-вниз, и мечтая о крепком здоровом сне. Даже мое почти звериное здоровье сдавалось под натиском требовательного Ежа, неизменно появляющегося во дворе контролировать нашу работу, и время от времени угощать весьма сытным не то обедом, не то очередным завтраком.

«Силы должны восстановиться, — наставительно повторял он, пичкая в нас куски прожаренного мяса и домашнего сыра, — иначе не будет слаженной работы!»

Когда, наконец, с крышами было покончено, добросердечный хозяин снова пригласил нас к богато накрытому столу. Что говорить, в Нордсвилле пожрать любили. С каждого края необъятной обеденной мебели свисало по внушительному куску копченого мяса, а центр стола украшали обязательные пироги с разными начинками. Женька только вздохнул, незаметно хлопая себя по отожравшимся бокам.

«Тихон, я не хочу обидеть хозяев, но неужели это их ежедневный рацион? — прошептал он, наклоняясь к моей слюнявой морде, — всего этого мне хватило бы на год. Я больше не могу столько жрать, сотвори нам какое-нибудь чудо, избавляющее нас от беспрерывного жрача.»

Чудес я сотворять не умел, но стоило нам в который раз сесть за стол, как за окном послышались чьи-то испуганно-обозленные крики и отчетливый топот сотен ног. Так во всяком случае, показалось мне, когда взволнованный Еж распахнул входную дверь, знакомясь с ситуацией. В Нордсвилле явно произошло что-то выходящее за привычные рамки. Обычно тихий городишко был наводнен местными жителями, большинство из которых были вооружены факелами, а оставшиеся многозначительно перебрасывали из руки в руку топоры и лопаты. Вся толпа целенаправленно двигалась к ежиной норе, выкрикивая оскорбительные слова, правда, не понятно, кому адресованные.

«Я сотворил тебе чудо, — хмыкнул я, наблюдая за толпой, — вряд ли социально активный Еж возобновит прерванную трапезу и не примкнет к народному восстанию»

Когда решительно настроенные граждане приблизились ко двору ежиного семейства на расстояние нескольких метров, мы с Женькой отчетливо расслышали угрожающее:

«Сжечь колдуна! Сжечь! Долой! Прочь из нашего города, грязный урод!»

Женька негромко хмыкнул и повернувшись ко мне в пол-оборота, негромко прокомментировал:

«Похоже, пришли по твою душу, Тихон. Чудо ты уже сотворил, а что касается твоей красоты…»

Я только недовольно рыкнул, привычно реагируя на Женькины приколы, однако дальнейшие события, показали, что в его словах есть доля истины.

Самый смелый из восставших, или самый обозленный, решительно вышел вперед и грозно проорал, обращаясь к Ежу:

«Зови сюда грязное чудовище, да поживее, любезный! Если не желаешь увидеть, как исчезает в огне твое жилище!»

Еж, не вдаваясь в подробности, послушно подтолкнул меня на крыльцо, демонстрируя готовность слиться с толпой и не желая народного осуждения. Я на всякий случай, угрожающе зарычал, и вполне по-человечески поинтересовался причиной столь живого интереса к моей персоне.

«Ты сжег трактир, а теперь и домик несчастной Тихомиры! Ей и так здорово досталось, когда прошлой зимой ее мужика растерзал лютый волк. Так ты, уродище, не постеснялся лишить несчастную ее последнего имущества!»

Эту непонятную отповедь озвучил все тот же активист, угрожающе потрясая увесистым топором, а я вполне справедливо уточнил, когда я мог поджечь этот самый дом, если два дня подряд скакал по крыше господина Ежа? Однако местные отличались не только простотой нравов, но и невероятной упертостью. Вбив однажды себе в голову единственную идею, они были готовы сложить за нее головы. Ну или предать казни ни в чем не повинного человека. Или дикую тварь. Или кого угодно, лишь бы остаться при своем.

«Мы уйдем! — прорычал я, вкладывая в слова всю убежденность, на которую был способен, — мы не желали зла никому из местных, и все что произошло, это просто случайность!»

«Ты злой колдун! — тут же раздалось в ответ, — бедняга Потапыч, после разговора с тобой сломал ногу и теперь проклинает тебя, тварь!»

Мне не был знаком Потапыч, к тому же я не вел ни с кем задушевных бесед до встречи с Ежом, но я привычно не стал спорить с упертыми гражданами, и рванулся вглубь двора, рассчитывая уйти огородами. Женька резво метнулся за мной, разгадав мой замысел. Туповатые нордсвильцы неловко зашевелились, меняя дислокацию, но пока до них дошел мой коварный план, мы с Женькой бодро неслись в сторону леса, до краев наполненного дикими тварями, рвущими все живое на куски.

Глава 18.

«Тихон, — переводя дыхание пробормотал Женька и тяжело рухнул под елку, — что с тобой не так? Как ты умудрился выбесить самых мирных и безобидных граждан? Где еще мы отыщем подобное поселение, жители которого способны кормить до отвала только за то, что ты кое-как латаешь им дырявые крыши и криво сбиваешь покосившиеся заборы?»

Граждане Нордсвилла не казались мне такими уж безобидными, учитывая их решительное желание предать меня очищающему огню.

«Они просто необразованные и наивные, — пробормотал я, в глубине души надеясь, что не ошибся в определении, — им не знакомы всякие теории и схемы, они видят только то, что видят, не желая размышлять. Дура Тихомира часто оставляла свою печку без присмотра, уставляя ее всякими кипящими плошками и кастрюлями, и украшая полы на кухне плетеными из сухой соломы ковриками. А жадина Гурвин достал своего кредитора вечными отмазками и отсрочками. Про Потапыча я не скажу ничего, поскольку даже представления не имею, о ком идет речь. Но уверен, что мое вмешательство в его неуклюжесть минимально.

Женька вежливо выслушал мои научные выкладки и уточнил, где я рассчитываю провести грядущую ночь.

«По словам все тех же недалеких и необразованных, — занудно завел Женька знакомые песни, — в этом лесу водятся негостеприимные твари-волки, жрущие людей и наводящие ужас на все живое. А за пределами этого леса тебя поджидают нордсвильцы. Решай, Тихон, куда нам податься в этот раз?»

Выбор действительно был невелик, но я не собирался сдаваться просто так. Единственно, что вызывало у меня сожаление, было отсутствие теплых вещей. Я мог еще перекантоваться даже на снегу, обладая суровой жесткой шкурой, покрытой щетиной. А вот Женька, имеющий в арсенале только вытертые дорожные штаны и такую же куртку, подвергался серьезной опасности. В город путь был нам закрыт, поэтому все, что нам оставалось, отдаться на милость местных волков и отыскать себе подобие берлоги. Женька с грустью поднялся и обреченно поплелся за мной следом, равнодушно поглядывая по сторонам.

«Тихон, — проговорил он, спустя час бесцельного блуждания по раскисшим тропинкам, — давай вернемся к берегу, там возможно у нас остался наш катер. В нем мы сможем переждать непогоду, и снег, и нашествие волков в компании нордсвильцев. Я устал и хочу спать. Не забывай, мы с самого рассвета чинили нору неблагодарному Ежу.»

За всеми хозяйственными хлопотами я совсем забыл о существовании нелепой посудины, оставленной нами у берега. В Женькиных словах угадывался здравый смысл, исключая тот факт, что берег, как впрочем, и набережная, и сам катер, находились на территории Нордсвилла, а туда, как известно, нам был путь закрыт.

«Ты же можешь передвигаться совершенно бесшумно, — напомнил мне Женька, — в этом твое преимущество. Давай проберемся ночью, или ранним утром, пока еще все спят. Ты заметил, что нордсвильцы отчаянные сони, начинающие день ближе к обеду?»

Я этого не заметил, но пообещал обдумать Женькино предложение сразу после того, как мы избавимся от прилипчивых горожан, решивших устроить крестовые походы в нашу честь. Мои замечание были подтверждены усиливающимся шумом, доносящимся со стороны города. Неугомонные нордсвильцы, разобравшись наконец, в наших задумках, снарядили отряд, и прямо сейчас он двигался в направлении страшного леса.

«Уходим, Женька, — повторил я ставшую привычной фразу, подтягивая измотанного брата за собой.

Лес, через который мы ломились, казался нам бесконечным. Отовсюду нам под ноги лезли обломанные ветки, переплетенные самым замысловатым образом, сухие листья и молодая поросль, в беспорядке проклюнувшаяся из земли. Мои невосприимчивые лапы легко преодолевали суровые испытания, а вот Женьке приходилось несладко. Сбегая с острова, никто из нас не озаботился проблемой обуви, впрочем, у нас не было большого выбора. Мы могли либо сбежать босиком, либо стянуть тяжелые кирзовые сапоги с валяющихся по берегу трупов. Второй вариант привлекал не сильно, и мы остались без сапог. Теперь Женька расплачивался за свою излишнюю сентиментальность, сбивая в кровь босые ступни. Миновав значительную часть неведомого леса, мы решили притормозить, тем более, что трусоватые аборигены давно прекратили погоню, не рискнув соваться в опасные заросли. Женька, почуяв остановку, незамедлительно рухнул на землю и едва справляясь с дыханием, пробормотал: «Тихон, нет ли у тебя какой-нибудь тряпки, я ног не чую. И это не фигура речи.»

Тряпки у меня не было, но были растения, набранные на нордсвильском кладбище. Среди них я отыскал одно, способное заживить любую рану в считанные часы. Но для этого мне необходимо было заварить чудо-снадобье. Это вызывало проблему. Среди густых веток и стволов вряд ли я сумею осуществить задуманное. Я неловко обтер с Женькиных лап наполовину свернувшуюся кровь и негромко присвистнул. Ну, я так думал, что присвистнул, на самом деле у меня вышел весьма уверенный взрык. Женька испуганно поднял на меня уставшие проваленные глазищи и едва слышно выдохнул: «Берегись, Тихон!»

Я интуитивно метнулся вбок, перекатываясь на живот и заслоняя собой тощую Женькину тушку. Сделал это я несомненно, очень вовремя, поскольку в ту же секунду над нашими головами просвистела вполне себе настоящая пуля. А следом за ней раздался отборнейший мат автора выстрела.

«Вы чего тут делаете?!» — возмущенно проорал охотник или кем был появившийся человек, крепко сжимающий в руках старинное ружье.

Я не рискнул оборачиваться, чтобы не спровоцировать ненароком незнакомца выпустить в меня еще парочку патронов, а вот Женька, выбравшись из-под моей внушительной туши, со всей любезностью отозвался.

«Мы заблудились, — покаянно объяснил он наше появление, — и теперь совершенно не имеем представления, как выйти к цивилизации.»

Охотник, выслушав пояснение, важно кивнул и степенно поведал нам, что никакой Цивилизации поблизости не предвидится, а есть только Нордсвилл, но до него нужно пройти несколько километров, двигаясь на восток. В словах мужика была изрядная доля правды, но видимой пользы она нам не добавила. По всему выходило, что Нордсвилл единственный населенный пункт на всем видимом пространстве.

«Впрочем, — доброжелательно добавил он, — могу предложить вам дождаться рассвета в моей сторожке, а после двинуться в путь. Вам здорово повезло, что вы взяли немного влево. На другой стороне водятся злые твари. Сейчас они не очень активны, но с наступлением холодов выходят к жилью.»

Я продолжал лежать, уткнувшись мордой в землю, и Женька, видя мое замешательство, вежливо поблагодарил охотника и предупредил, что второй скиталец немного страшноват.

«Он безобидный и очень добрый, но генетическая мутация сотворила с ним злую шутку, — проникновенно вещал Женька, косясь в мою сторону, — не бойтесь его, он не причинит вам зла»

Охотник с любопытством уставился на меня, и я рискнул явить ему свой чудный лик.

«Ох, ты ж, твою душу! — весьма эмоционально отозвался он и перекрестился, — как ты говоришь, звали ту бабу?»

«Какую бабу?» — недоуменно переспросил Женька.

«Ну, что с ним это сотворила? Муциация? Она немка, что ли? Любовница? Ревнивая поди! Ну да бабы все дуры, а мы опосля страдаем за их коварность!» — охотник оказался весьма романтичным и, поведав сокровенное, тут же проникся ко мне неземной любовью.

Его сторожка разместилась в очень живописной части непролазного леса. Над ее справной бревенчатой крышей заботливо склонялись тяжелые ветки каких-то особо крупных деревьев, а перед крепкой дверью расстилался ковер из жухлой листвы и травы.

«Я-то считай, всю жизнь в лесу живу, — разоткровенничался мужик, с жалостью поглядывая в мою сторону, — в городе последний раз был прошлой зимой, когда нашествие волков одолело Нордсвилл.»

Продолжая бормотать, он принялся хлопотать на некоем подобие кухни, ставя на огонь странного вида чайник, больше напоминающий котелок, и извлекая откуда-то ставшие привычными куски сыра и пирога. Наблюдая за его размеренными движениями, я невольно подумал, а кто ему напек столько пирогов, раз он безвылазно торчит в лесу почти год.

«Так я сам, — охотно отозвался мужик на мои невысказанные мысли, — а чего мне еще тут делать? Я продуктов себе с прошлой осени привез, вон в подпол складываю припасы. Вот от нечего делать и стряпаю себе. Не хуже бабы наловчился!»

Упомянув коварных баб, он опасливо покосился в мою сторону и в миг перевел беседу в деловое русло.

«Что слышно в большом мире? — заботливо поинтересовался он, — как там великий ледник? Помню, много горя принес он рыбакам, захватив собой все побережье. Ну, да это дело прошлое, конечно, справились с ним, и следа не осталось!»

Женька многозначительно кивнул, подтверждая информацию, и на его рожице отчетливо проявилось недоумение. О каком леднике шла речь, если в последние пятнадцать лет растаял последний арктический айсберг, продержавшийся рекордно долгое количество времени. Вероятно, одичавший лесник совсем потерял связь с реальностью, или с ним делятся новостями нордсвильцы, видящие мир под особым углом.

Пока разговорчивый хозяин выяснял события большого мира, вода в котелке забурлила, и я, порывшись в широких карманах, извлек пучок засохшей травы, собранной на местном кладбище. Лесник, наблюдая за моими манипуляциями, только снисходительно хмыкнул, в свою очередь выуживая из собственных запасов целые пласты свалявшихся растений.

«Выбрось этот мусор, — хмыкнул он, — я угощу вас самым настоящим, лучшем во всей округе, чаем из трав, способных поднять на ноги даже после встречи с лютыми тварями»

Разумеется, добродушный хозяин имел в виду волков, стаями атакующих мирное население, однако при его словах Женька завозился, бросив на меня тревожный взгляд. Эти движения заставили меня обратиться к делам насущным, и я приступил к зельеварению. Вероятно, гостеприимного охотника обидело мое равнодушие относительно его приглашения выпить с ним чайку, поскольку он, не говоря ни слова, вышел за дверь, утаскивая с собой волшебные снадобья. Женька неловко подтянул к себе израненные ступни, обхватывая их ладонями.

«Потерпи, Женя, — хотел сказать я, но вместо ставших уже привычными слов, снова издал визгливый пронзительный звук. Женька вздрогнул, но больше никак не отреагировал. Наконец, вода в котелке выкипела, оставляя на самом дне вываренную зеленую жижу, концентрирующую в себе все полезные лечебные свойства. Я аккуратно нанес получившуюся мазь на ободранные Женькины ноги, и неожиданно перед моими глазами возник давний эпизод моей врачебной практики, когда я, спасая от обморожения одного неловкого типа, так же бинтовал ему кровавые лапы. Почему-то именно эти воспоминания пробудили во мне желание пополнить запасы жизненной энергии, но только не с помощью глупых химических концентратов или домашних пирогов. Мне захотелось почувствовать вкус настоящего живого человеческого мяса. Я, как мог, гасил в себе опасные порывы, доводя до конца медицинские процедуры, однако, когда были наложены последние штрихи, моя звериная сущность подняла голову, и я злобно оскалился на замершего Женьку. Не дожидаясь, пока мои инстинкты возьмут надо мной верх, я приподнял обмазанного зеленой жижей Женьку, и словно тряпичную куклу, вытолкал его за дверь, не в состоянии внятно произнести ему: «Беги!»

Глава 19.

Женька, неуклюже вывалившись из охотничьей сторожки, больно ударился о торчащую из земли корягу и настороженно замер. Он уже успел привыкнуть к новому образу брата, а вновь обретенная способность Тихона извлекать из себя человеческую речь и вовсе внушила расслабившемуся Дергачеву мысль о грядущих счастливых переменах. И вот теперь, вместо того, чтобы по праву наслаждаться этими самыми переменами, Женька опасливо прислушивался к звукам, доносившимся из сторожки. Вдруг крепкая бревенчатая дверь распахнулась, и на пороге показался Тихон. Его некогда яркие синие глаза заволокло мутной пеленой звериного желания уничтожать, а слюнявая пасть изрыгала весьма красноречивое рычание. Женька не стал взывать к здравому смыслу и напоминать Тихону об основах воспитания, его собственные инстинкты вопили ему о нависшей опасности и предлагали поскорее скрыться из поля видимости твари, которая окончательно поглотила его несчастного брата.

Женька резво вскочил на едва подлеченные ноги и рванул в заросли, не дожидаясь активных движений со стороны чудовища. Тварь немного постояла в дверях, давая Женьке фору, после чего призывно взвизгнула и заторопилась следом, боясь упустить из вида ускользавшую добычу. Тварь ломилась сквозь причудливо переплетенные ветви, с хрустом разламывая попадавшиеся на пути молоденькие деревца, и продолжала рычать и разбрызгивать в негодовании слюни. Ей не составляло труда отыскать Женьку в незнакомом лесу по хриплому дыханию, со свистом вырывающемся из загнанных легких, по кровавым следам, оставленным израненными Женькиными ногами, по едва уловимым запахам и звукам, недоступным простому человеческому существу. Однако тварь не торопилась. Женька слышал шум погони, и даже видел мелькающую в зарослях внушительную фигуру, и с минуты на минуту ждал неминуемого захвата, который тварь решила отложить на неопределенное время. Женькины силы заканчивались, разбитые ноги не позволяли продолжить сумасшедший кросс, а сгустившиеся лесные сумерки лишали возможности ориентироваться на чужой территории. Женька сбавил обороты, переходя на быструю ходьбу, пока наконец и вовсе не остановился, сгибаясь пополам и выплевывая легкие в надрывном кашле. «Если тварь решит сожрать меня прямо сейчас, — мелькнула безразличная мысль, — она знает, как меня найти».

С этим очевидным решением Дергачев тяжело рухнул рядом с повалившемся гнилым стволом и закрыл глаза. На него навалилась странная апатия, лишающая воли и пробуждающая в Женьке небывалого фаталиста. Спать, само собой, Женька не собирался, продолжая прислушиваться к вязкой тишине, навалившейся со всех сторон. Тишина пугала больше, чем самые громкие звуки, и не позволяла расслабиться. Из тревожного оцепенения Женьку вывело отчетливое понимание постороннего присутствия. Дергачев вскочил на ноги и, развернувшись, уставился на замершее в паре шагов неведомое существо, которое настороженно оглядывало его пронзительно-желтыми глазами и скалило пасть. Обалдевший от погони Женька не сразу опознал в загадочном пришельце обыкновенного волка, в сравнении с одичавшим Тихоном, показавшимся ему мирным и совершенно домашним.

«Приветствую», — глупо пробормотал Женька, забывая о неоднократно озвученных историях о диких облавах на серых хищников.

Волк угрожающе взрыкнул, и внезапно неподалеку засветились еще несколько десятков таких же желтых внимательных глаз. В темноте Женька смог различить неясные очертания внушительных серых туш, медленно стягивающихся к своему вожаку. Они двигались совершенно бесшумно, уверенно и неотвратимо, сжимая ошарашенного Дергачева в тугое кольцо. Варвар попытался отыскать лазейку среди непрерывного светящегося круга, однако быстро понял, что благодаря отточенным и слаженным движениям серых хищников, такой лазейки не будет.

«Видно, наивные нордсвильцы были не так уж наивны, опасаясь матерых обитателей дикого леса, — размышлял Женька, обреченно глядя на замерших в шаге от него настороженных животных. — что ж, зато я теперь избавлен от нападок дикой твари.»

Волк считывал с Женькиного лица все его мысли, поводя мордой и тоже прислушиваясь. Варвар потерял счет времени, ожидая неминуемой смерти, и поторапливал матерого вожака к решительным действиям. Наконец серый хищник прислушался к Женькиным просьбам. Он прижал крупное тело к земле, не сводя с Женьки желтых глаз, и резко оттолкнулся сильными лапами, бросаясь на легкую добычу. Его мощная туша плавно взмыла над поваленными сухими ветками, и волк бесшумно метнулся в миллиметре от Варвара, видя перед собой другую цель. Женька негромко выдохнул и машинально обернулся, провожая глазами сильного соперника. Серая стая мгновенно расступилась, пропуская вожака, и тот растворился в темноте, увлекая за собой остальных. Что привлекло волчью стаю, Женька догадался спустя несколько минут, когда из-за спутанных зарослей раздалось знакомое испуганное визжание поверженной твари и победный звериный рык грозного вожака. Некоторое время из темноты доносился невнятный шорох, хруст веток и сытое рычание, потом все смолкло, оставляя Женьку дорисовывать страшные картины разыгравшейся драмы. Выверенные смелые действия диких обитателей дремучего леса не оставляли одинокой твари никаких шансов, делая ее своим нынешним ужином. Женька был спасен. Во всяком случае, до следующей организованной вылазки серых охотников. Когда в темноте растаяли последние отголоски развернувшейся баталии, к Женьке наконец-то пришло осознание, кто именно спас его от нападения серой стаи. Варвар, не задумываясь больше ни минуты, ринулся к зарослям, от отчаяния не замечая ни сухих веток, ни коряг, торчащих из земли, ни чернильной темноты лесной ночи. Его гнала вперед единственная мысль — увидеть тварь.

«Они выносливые и очень сильные, — повторял про себя Женька, пробираясь через бурелом, — они обладают чудовищной регенерацией. Тихон рассказывал мне о ножевых и огнестрельных ранах, затягивающихся в считанные минуты.»

В Женькином понимании волчьи зубы не являлись серьезной проблемой для живучих тварей, и он отчаянно надеялся, что тварь сумела отбиться от десятка озверевших голодных волков.

«Что тебе стоило, Тихон? — бормотал как молитву Женька, — ты все можешь, почему бы тебе самому не растерзать парочку хищников!»

Темнота милосердно скрывала от перепуганного Женьки истинную картину трагедии. В густых зарослях Женька сумел разглядеть только пугающие черные пятна крови, разбрызганные по земле и обрывки ткани, некогда бывшей широкими штанами от парадной капитанской формы. Женька до рассвета ползал среди веток и сучьев, в надежде отыскать останки нелепой твари, попавшей в поле видимости голодных хищников. Однако ничего, кроме уже обнаруженного, найти не удалось, и Женька только потерянно вздохнул, в который раз прощаясь со своим персональным чудовищем.

События прошедшей ночи образовали в Женькиной голове абсолютный вакуум, мешая обозначить для себя следующий шаг. Рассветный час привел за собой уверенный морозец, призвавший Женьку ускорить ход. Варвар бесцельно двигался в неопределенном направлении, слепо тычась в стволы и сучья, то и дело выраставшие на пути. После многочасового бесплодного блуждания Женьку вынесло на некое подобие поляны, окруженной редкими высокими деревьями.

«Возможно где-то неподалеку рыскает та самая стая-убийца, — мелькнула равнодушная мысль, — может быть, она уже успела проголодаться?»

Надежды на скорую встречу не желали оправдываться, напрасно Женька вслушивался в звенящую тишину, ожидая расслышать шорох сильных лап. Холод и усталость упрашивали Женьку сделать привал и отдохнуть, однако Дергачев понимал всю опасность такого сна и упрямо тащился дальше.

«Эй, сударь! — раздался сбоку узнаваемый голос, — куда же вы сбежали на ночь глядя?»

Женька поднял голову и с изумлением уставился на того лесника, что гостеприимно предлагал попить лучшего в округе чая всего лишь несколько часов назад. Как выяснилось из недолгой беседы, мужик-отшельник совершал ежеутреннюю прогулку, осматривая окрестности на предмет варварства и хулиганства. Что конкретно имелось в виду суровым охранником, Женька так и не понял. На его дилетантский взгляд нападение стаи волков и гибель твари тоже можно было бы отнести к некоему виду хулиганства и варварства. Однако, судя по безмятежному виду сытого охотника, эти события остались за пределами его осведомленности.

«Пойдемте, сударь, — любезно прогудел он, — нынче мороз, стаи диких тварей становятся активными. Не дело провоцировать их нападение!»

С этими словами заботливый страж лесных угодий поволок Женьку обратно, в уютную и теплую сторожку.

Там, возле весело гудящей печки, лесник принялся делиться с Женькой разными местными новостями, совершенно забывая про существование Женькиного страшноватого спутника. Когда наконец, с новостями было покончено, лесник все же поинтересовался у притихшего гостя:

«А ваш болезный приятель решил оставить вас? Куда же он подался в эту пору? Нынче в лесу пропадешь, или мороз задушит, или дикие твари.»

Женька не стал уточнять, что его болезный приятель сам обратился в дикую тварь и был растерзан в мороз голодной сворой. Вместо этого он попросил лесника вывести его к какому-нибудь жилью. Женька надеялся добраться до цивилизации и податься к горам, раз теперь его верный попутчик больше не мог сопровождать его в этом бесцельном путешествии. Лесник покачал головой, и с готовностью предложил Женьке собираться, подарив ему напоследок свой личный тулуп.

«В знак нашей дружбы!» — пафосно заявил он, доведя гостя до знакомой дорожки, ведущей в Нордсвилл.

Натянув весьма своевременную обновку, Женька неторопливо двинулся к городишку, размышляя над тем, как сейчас встретят его местные жители. В какой-то момент в его голову забралась отчаянная мысль отомстить недалеким горожанам за своего Тихона, погибшего отчасти и по их вине. Потом эта мысль сменилась более декаденской, заключающей в себе идею сдаться на милость воинственно настроенным обитателям. Однако оба эти направления не пригодились, и Женькины переживания оказались совершенно беспочвенными, поскольку отходчивые нордсвильцы даже и не помнили, за кем охотились пару дней назад, обвиняя во всех неудачах. Впрочем, осторожный Дергачев на глаза не лез, стараясь держаться скромно и незаметно, и возможно поэтому уже к вечеру ему удалось добраться до неструганных бревен нордсвильской набережной. В его основные задачи входило отыскать спрятанный катер, и на этом основные задачи заканчивались, поскольку управлять внушительной посудиной Женька не умел. Оказавшись на берегу, Женька, ежась под порывами сырого ветра, уверенно зашагал в сторону бухты, где почти месяц назад они с Тихоном предусмотрительно оставили чужое украденное имущество. Обойдя берег вдоль и поперек, Женька в изумлении вглядывался в суровые волны и катера не находил. Возможно, в Нордсвилле существовала береговая охрана, которая умыкнула бесхозную лоханку в какой-нибудь штрафной порт, и сейчас, чтобы получить его обратно, требовалось доказать право собственности. Это было бы самым логичным объяснением, которое намекало попрощаться с катером навсегда. А заодно попрощаться и с отчаянной идеей покинуть негостеприимный Нордсвилл. Бесцельные хождения пробудили в Женьке лютый голод, который в его положении можно было унять, прибегнув к давно испытанному способу воровства. Дергачев снова поднялся по бревнам наверх, огляделся и решил подчиниться своему внутреннему варвару, который потянул его в сторону городского рынка, в этот раз весьма оживленного и многолюдного. На тесно расставленных прилавках громоздились корзины с домашней снедью, начиная от огромных гусиных яиц и заканчивая художественно выполненной домашней выпечкой. Женька с грустью вспоминал свои набеги на предгорные деревушки, когда утягивал у зазевавшихся граждан горсти химических концентратов, заботливо таская добычу рассеянному ученому. Тогда полудикий Варвар видел в тихом грустном парне объект неустанной заботы, природу которой никак не мог себе объяснить. Воспоминания сделали Женьку отрешенным и невнимательным, мешая сосредоточиться на главном.

«Эй, сударь! — раздался весьма доброжелательный голос, — всего пара монет серебром и копченая курица ваша! Ну ежели совсем голодный, могу отдать за три медных!»

Сговорчивость местных торговцев обезоруживала, однако в Женькином кармане не было ни гроша, и терять время на пустые сделки не было смысла. Варвар аккуратно сложил товар обратно, и медленно побрел вдоль рядов, равнодушно поглядывая на предложенный ассортимент.

«Теряю хватку», — огорченно думал он, понимая, что для себя одного он ни за что не рискнет стащить ни куска.

В самом конце торгового ряда он натолкнулся на знакомую фигуру, замотанную в немыслимое количество тряпок и лоскутов.

«Приветствую вас, сударь!» — заговорила она, и Женька с изумлением узнал в женщине Тихомиру, у которой колдун Тихон силой мысли сжег последнее пристанище. Тихомира будто бы и не помнила давних обид, продолжая удерживать Женькино внимание.

«Как поживаете? — вела она светскую беседу, не отводя от Женьки ласковых глаз, — избавились, наконец, от своего страшного попутчика? Я всегда говорила, что случайные проходимцы, цепляющиеся в сопровождающие, до добра не доведут. Поговаривают, то чудище разорвали злые стаи. Так удачно сложилось, что он ушел в лес тогда. И я очень рада, что вам удалось сбежать от него!»

Женька, растаявший от ласковой интонации Тихомиры в самом начале беседы, снова напрягся, услышав местную версию их появления в Нордсвилле. Вот почему горожане так снисходительно отреагировали на его повторное появление. Дело вовсе не в их забывчивости и всепрощении. Дело в их желании верить в самые нелепые сплетни и сказки. Впрочем, в этот раз до нордсвильцев дошли весьма проверенные слухи. Женька снова вздохнул, и, не желая продолжать беседу, двинулся дальше, расставаясь с идеей теплого ночлега. Тихомира говорила ему что-то еще, торопливо семеня за своим недавним работником, но вскоре отстала, поняв бесполезность затеи.

Дорога привела Женьку к знакомым стенам местного кладбища, за которыми они с Тихоном скрывались от мнимой погони.

«Довольно! — мысленно рявкнул Женька сам себе, обрывая возникшие вновь грустные воспоминания, — будь мужиком! Тихон был обречен с той минуты, когда обрел страшный облик твари. Рано или поздно его растерзали бы, если не волки, то представители групп реагирования.»

Однако прозвучавшие мысленные призывы только растравили и без того щемящие эмоции, и Женька не сдержал глубокий вздох. По-хорошему, ему сейчас нужно было бы обратиться к более насущным проблемам. Например, к вопросу о предстоящем ночлеге. Когда-то, в прошлой жизни, Женька без труда находил себе пристанище, невзирая на погоду. Правда, тогда его окружала щедрая природа южного края, а зимние холода больше напоминали погоду поздней осени где-нибудь в средней полосе. Нынешний мороз не давал возможности вольготно расположиться под каким-нибудь кустом и дождаться рассвета. Женька, собравшись с последними силами, тяжело перелез через высокую каменную стену и вновь оказался у старых надгробий. Сюда пронизывающий ветер соваться не рисковал, да и в целом, от высоких надгробий шло призрачное тепло. Во всяком случае, так впечатлительный Дергачев убедил себя в очевидном и правильном выборе предстоящей ночевки. Однако осуществить смелую задумку Женьке помешали негромкие шаги, медленно, но уверенно приближающиеся к высокой ограде кладбища. Шаги принадлежали сторожу, и мистического страха не вызывали. Сторож наконец-то подошел к непрошенному гостю и подслеповато щурясь, беззлобно проговорил: «Ты чего ж безобразничаешь, мил человек? Это не место для прогулок, любезный. Убирайся-ка подобру-поздорову, пока я не призвал на помощь темные силы!»

Последнее заявление вызвало у Женьки искренний интерес, вместо ожидаемой паники, и он, едва усмехнувшись, уточнил:

«Темные силы? Как вы это делаете?»

«Желаешь знать? — тут же отреагировал дед, — ну так пойдем, познакомлю со своими приятелями!»

Такая сговорчивость немало удивила любопытного Дергачева, и он, повинуясь научному азарту, двинулся следом за сторожем.

Место обитания темных приятелей оказалось обычной сторожкой, представляющей собой сырую бревенчатую избу.

«Заходи, коль не боишься,» — хозяин невзрачного жилища усмехнулся и гостеприимно распахнул перед Женькой дверь. Женька, само собой, не боялся больше ничего, повидав на своем веку и не такие ужасы, поэтому бесстрашно вошел в низкую темную комнатушку, все убранство которой представляла широкая деревянная лавка и печка в углу.

Дед усадил Женьку на лавку, а сам принялся разжигать в печке огонь. Провозившись с дровами довольно продолжительное время, сторож обернулся и со значением кивнул, предлагая подождать.

«Сейчас явятся, — заявил он уверенно, — как раз об эту пору приходят, ни разу не опаздывали!»

Женька понимающе кивнул и принялся ждать пунктуальных друзей кладбищенского сторожа. Огонь медленно разгорался, наполняя приятным теплом сырое помещение, и погружал уставшего и замерзшего Женьку в состояние полудремы. Наконец, возле порога раздался неясный шорох, дверь неслышно распахнулась, и в низком проеме показалась длинная худая фигура, не имеющая лица. Так, во всяком случае, показалось Женьке, когда он с изумлением поднял глаза на ночного гостя. Гость заколыхался, словно раздумывая над необходимостью посещения, и наконец, несмело просочился внутрь, заслоняя собой все свободное пространство. Дед, словно и не замечал пришедшего, продолжая с интересом рассматривать своего первого гостя, из плоти и крови. Почему-то особый интерес деда вызывали босые Женькины лапы, покрытые грязью и едва свернувшейся кровью, сочащейся из глубоких порезов. Женька помотал головой, желая отогнать видение, но оно только четче проявило размытые очертания, превращаясь в фигуру вполне материальную. Гость вежливо поклонился и изящно присел рядом с Женькой, небрежно закидывая ногу на ногу. Никаких приветственных разговоров незнакомец решил не заводить, а просто молча раскачивал худой ногой, обутой в странного вида башмак. Посиделки затягивались, Женька невежливо зевнул, и не дожидаясь ответных реплик и жестов от полуночного визитера, погрузился в крепкий здоровый сон.

Наутро Женькина голова звенела и искрилась, стоило ее обладателю сделать хотя бы одно лишнее движение. Дергачев сладко потянулся, распрямляясь после неудобного сна, и виновато поглядел на деда.

«Я прошу прощения, — бормотнул он, — неловко вчера получилось. Я надеюсь, ваши темные гости не слишком обиделись на мое явное к ним невнимание?»

Женька, наученный горьким опытом общения с учеными экспериментами своего брата, давно понял, что хитрый дед, надергав с надгробий всяких корешков, устраивает себе спиритические сеансы, вызывая галлюцинации с помощью чудо травы. Тактичный Дергачев не стал разочаровывать деда научными разоблачениями, и поблагодарив за предоставленный ночлег, медленно поплелся к выходу. Женька надеялся, что бодрящий морозный воздух вернет ему ясность мыслей и свежесть идей.

Глава 20.

Отогревшийся в кладбищенской сторожке Женька почувствовал интерес к жизни и снова отправился к берегу. Дедова веселая трава, кроме разрывающей головной боли, пробудила очередную несбыточную идею, и до самой набережной Женька размышлял над вопросом, где бы ему отыскать смельчака, способного доставить его на большую землю.

«Наверняка, — рассуждал Дергачев, — в этом богом оставленном городе есть профессиональные рыбаки, владеющие какими-нибудь лодками. Может, кто-нибудь согласиться за «здорово живешь» переправить меня к берегам оставленной цивилизации».

Мысли были слишком сырые, не имеющие под собой устойчивой материальной базы, но они были лучше воспоминаний и сожалений, и Женька старательно удерживал каждую из них. На берегу было пустынно и солнечно. Новый день выдался ясным и морозным, разогнавшим всех местных обитателей по домам. Женька снова обошел набережную, без интереса рассматривая грубоватые украшения прибрежных пейзажей. Простоватые нордсвильцы придерживались весьма примитивных решений в благоустройстве своего города. То тут, то там торчали из земли неотесанные пеньки, видимо изображавшие собой парковые скамейки, а возле бревенчатой лестницы художественно топорщилось не спиленными сучками поваленное дерево. Возле этого арт объекта Женька разглядел фигуру какого-то местного, внимательно рассматривающего морские дали. Внешне мужик напоминал тех самых рыбаков, на которых возлагал надежды оптимистичный Женька. Он был высок, крепок, а нескладное грубоватое лицо украшала шикарная окладистая борода непонятного цвета. Женька смело подошел к незнакомцу и вежливо поздоровался.

«Приветствую, — хрипло отозвался мужик и едва заметно усмехнулся.

Как перейти к основной теме беседы скромный Женька отчаянно не знал, и поэтому только в замешательстве переминался с ноги на ногу, поглядывая на равнодушного рыбака.

«Наверно, в этих местах рыбалка хорошая? — наконец исторг из себя Женька и про себя подумал, что суровый мужик сейчас пошлет его лесом и покинет ослепительное общество оборванного бродяги. Однако немногословный собеседник поднял на Женьку мутные глаза и неохотно пробормотал:

«Рыбаки нынче в море уходят, пока лед не встал. С берега ловить, только время терять.»

«Я тоже как-то работал на рыболовецком судне, — издалека начал врать Женька, ловя на себе изумленные мутные взгляды местного, — мы тогда рыбы немеряно поймали тралом. Я бы не отказался снова оказаться на подобном траулере.»

Мужик с недоумением уставился на приставалу, явно не понимая и половины из сбивчивой Женькиной речи. Он сдержанно кивал и только усмехался в бороду. Когда спустя еще пару десятков трогательных историй про разные способы ловли рыбы, Женька наконец-то замолчал, мужик длинно сплюнул на землю и так же хрипло проговорил:

«Ну я за всю жизнь ни одной рыбы не поймал этим, как его, тралом, так что извиняй браток.»

После чего поднялся с насиженного бревна и медленно потянулся наверх, приволокивая ногу. Женька только шумно выдохнул, жалея о потраченном впустую времени.

На следующий день мужик появился снова, но теперь, вместо бесполезного созерцания серых просторов, он внимательно наблюдал за Женькой. Тому некуда было податься, и поэтому варвар вынужденно торчал на берегу, ожидая неизвестно чего. Попав под пристальное внимание псевдорыбака, Женька отчаянно жалел о проявленной откровенности. Вероятно, суровый нордсвилец заподозрил чужака в лихих замыслах, и поставил перед собой цель вывести не в меру разговорчивого скитальца на чистую воду. В течении трех дней абориген нес вахту, сидя на поваленном бревне, исчезая только с наступлением сумерек. Женька больше не делал попыток поддержать беседу, закрепить дружеские отношения, и в целом не проявлял никакой активности, замерзая под ледяным ветром и не ставя больше перед собой никаких задач. Иногда он поднимался в город и бродил по узеньким улочкам, чтобы спустя пару часов снова спуститься к набережной. На четвертый день абориген не ушел, продолжив настороженное сидение на бревне. Когда за горизонтом скрылись последние солнечные лучи, он едва заметным жестом подозвал Женьку и, по-прежнему разглядывая горизонт, хрипло пробубнил:

«Я давно за тобой наблюдаю. Ты чужак в этих краях, и мне непонятно, чего ты задумал.»

На этом мужик решил закончить свое выступление, а Женька, утомившись от бесполезных ожиданий, мгновенно согласился с Хриплым.

«Я хочу уехать с этого чертового города, — признался он, забывая про осторожность, — только не знаю, как. Сюда я попал морем, но сейчас не могу воспользоваться той же дорогой…»

Абориген выслушал Женьку, поднялся, и сделал знак следовать за ним. Выбор у варвара был небольшой, и он послушно потянулся за хромым нордсвильцем. Тот шел неторопливо, но уже через пару десятков шагов обогнал Женьку на значительное расстояние. Запыхавшийся варвар только удивлялся способности местного передвигаться быстро и бесшумно, несмотря на больную ногу. Наконец, пройдя вдоль всего благоустроенного берега, они свернули к бухте, уходящей вглубь нависающих скал. Там, у обрывистого берега качался на волнах тот самый катер, безуспешно разыскиваемый Женькой на протяжении недели.

«Корабль не мой, — честно предупредил абориген, — но и ничей похоже. У местных спрашивал, никто толком ничего не сказал про владельцев. Видать, штормом прибило.»

Женька только присвистнул, в очередной раз поражаясь наивности местных граждан. Там, откуда сбежал Женька, давно бы присвоили бесхозную посудину, оформив левые документы, да еще бы выставили на продажу. Нордсвилец ловко перепрыгнул через наваленные горой прибрежные камни, и по-кошачьи, быстро и бесшумно, проскочил довольно опасный участок, отделяющий относительно ровный берег от импровизированного причала. Перекинув широкую доску на борт, абориген мигом очутился на палубе, вопросительно оглядываясь на своего неуклюжего спутника. Тот не мог продемонстрировать чудеса ловкости по причине весьма громоздкой одежки, невыгодно отличающейся от наряда самого аборигена. Нордсвилец был одет в широкую домотканую куртку, отороченную натуральным серым мехом, и широкие штаны из похожего материала. Женька, собрав в кучу все свое умение преодолевать препятствия, грузно перемахнул через каменную гору и, кое-как уцепившись за выступ, вскарабкался на крутой берег. Приложенные старания лишали его невеликих запасов энергии, и Женьке понадобилось некоторое время, восстановить утраченное. Нордсвилец терпеливо ждал, не спуская с Женьки внимательных глаз. Когда Женька все-таки попал на борт катера, абориген едва заметно выдохнул и принялся ловко подтягивать якорную цепь, не прилагая для этого значительных усилий.

«Куда ты собрался? — завершив манипуляции, поинтересовался нордсвилец»

Его речь была грубой, отрывистой, а голос будто выстудили северные соленые ветра, однако Женьке было приятно слышать в его интонации явную заинтересованность.

«Я хочу попасть на юг», — в тон собеседнику отозвался Женька и замолчал.

«Зачем? — тут же отреагировал тот, — на юге можно нарваться на тварей, куда опаснее диких волков. Там, по рассказам, живут огромные желтые чудовища, с острыми когтями, способные растерзать жертву в считанные секунды»

Женька давно понял, что загадочные нордсвильцы измеряют опасность дикими тварями, и в данном случае речь идет вовсе не о преображенных. На столь разумное предостережение Женька только махнул рукой. Там, куда он собирался попасть, не водились желтые чудовища, в описании которых варвар без труда опознал не то львов, не то тигров. Нордсвилец странно усмехнулся, и уверенно зашагал в рубку, оставив Женьку одного. В поведении аборигена варвар видел много несоответствий. Из того, что стало известно ему о нравах и обычаях местных жителей, Женька делал вывод, что сложные технологии были недоступны горожанам, а самым замысловатым приспособлением, которым пользовались местные, можно было назвать печку, протапливаемую дровами. Ну и, возможно, какие-нибудь простые ткацкие станки, позволяющие создавать весьма неплохие предметы одежды. Откуда огромный нордсвилец осведомлен о способах управления сложной посудиной? О том, что навыки вождения не были для него загадкой, Женька понял, когда катер медленно, но уверенно отчалил от скал и вышел на открытое пространство. В какой-то момент в Женькину голову закралась мысль о группах реагирования, о подосланных шпионах, и о неминуемом наказании за проделки несдержанного брата. Мысль была здравая, но немного несвоевременная, поскольку назад дороги у Женьки не было. Катер бодро уходил от странного Нордсвилла, и очень скоро очертания берега слились с горизонтом. Суровый капитан больше не заводил душевных разговоров, настороженно вглядываясь в горизонт, и вгоняя Женьку в панику.

«Что я наделал?! — запоздало думал Женька, — наверняка, большая земля вычислила нахождение катера по приборам или ультразвуковым картам, и теперь научному сообществу нужно немного набраться терпения, чтобы предать справедливому суду несговорчивых коллег.»

Женька не рассматривал прегрешения одичавшего Тихона как отдельный вид преступления, и честно готовился нести наказание за них двоих.

Через несколько часов непрерывного хода впереди показались неясные контуры какого-то берега, больше напомнившего Женьке тот самый остров. Катер развернулся и, сменив курс, направился к суше.

«Отдохнем немного, — проговорил капитан, сбавляя ход и ставя посудину на якорь. — утром двинемся дальше. На юг, как ты и просил.»

Женька послушно кивнул, глядя, как в сотне метров проступают очертания берега.

«Что это за место? — поинтересовался Женька, чтобы разбавить гнетущее молчание, — это остров?»

«Карты говорят, что остров, — охотно согласился капитан, — но это всего лишь отмель, она необитаема, нет причин знакомиться с ней ближе»

Речь нордсвильца неуловимо изменилась, оставив прежним только хриплый негромкий голос. От наигранной неотесанной простоты произношения не осталось и следа, а лексикон пополнился весьма современными терминами и понятиями.

«Кто вы такой? — не удержался Женька, устав строить предположения, — откуда так хорошо знаете морское дело?»

Капитан только мотнул головой, решив оставить Женькин интерес без внимания. На ночь Женька спустился в тесную каюту, оставляя немногословного попутчика заниматься своими делами. К слову, тот просидел в рубке до рассвета, не меняя позы, и когда с первыми солнечными лучами, Женька пришел пожелать ему доброго утра, капитан неловко встряхнулся, возвращаясь к действительности.

«Приветствую», — прохрипел он и снова погрузился в раздумья.

На третий день пути капитан позвал Женьку в рубку и равнодушно познакомил пассажира с нерадостными перспективами.

«До южных краев нам не дойти, — прохрипел он, — топливо заканчивается, ровно, как и запасы харчей. Придется искать новое место стоянки.»

Запасы харчей представляли собой остатки концентрата, и никак не напоминали нордсвильские разносолы, однако невзыскательного капитана не тревожило скучное однообразие. Он, казалось, и вовсе был равнодушен к пище. За все время хода Женька ни разу не видел, чтобы его попутчик чем-то питался, спал, или как-то проявлял бытовую активность. Он вообще не покидал рубку, вызывая у хозяйственного и аккуратного Женьки множество вопросов.

«Кто вы такой? — снова не выдержал Женька, поднявшись как-то к капитану. — вы же не нордсвилец, так?»

«Так, — сразу же согласился капитан, — разумеется, я не нордсвилец. Мне показалось, ты сразу это понял.»

«Тогда кто ты?»

«Ох, Женька… — невесело рассмеялся капитан, а Женькино сердце пропустило удар, — ты всегда был чрезмерно наблюдательным. Теряешь хватку, приятель.»

Капитан немного помолчал, а потом продолжил, не отрываясь от созерцания бурлящих волн за бортом.

«В тот вечер, когда я выкинул тебя из охотничьей сторожки, опасаясь за свою несдержанность, я внезапно понял, что совершил непростительную ошибку. Я спасал тебя от своей внутренней звериной сущности, тут же подвергая другой опасности. Я совершенно забыл про голодные волчьи стаи, рыскающие по лесу. Я хотел тебя остановить, но тварь, захватившая мое сознание, позволила мне только издать угрожающий рев. Ты ожидаемо сбежал, а мне ничего не оставалось делать, как рвануть за тобой следом. Я не собирался тебя жрать, разумеется. Я хотел в случае необходимости защитить тебя от нападок серых хищников. И нет, они не разорвали меня, как ты понимаешь. Они почти совсем не причинили мне вред, наградив только весьма болезненной царапиной, укусив за ногу. Разорвав их вожака, я решил скрыться с глаз, внушив тебе мысль о своей гибели. Мне нужно было усыпить бдительность нордсвильцев и беспрепятственно покинуть город. Я преступник, Женя. Мои прегрешения огромны, и вряд ли я когда-нибудь сумею отмолить себе прощение. Чтобы обзавестись одеждой, я загрыз местного жителя, неосторожно попавшегося мне на пути. Очевидно горожане списали его гибель на проделки серых стай, но мне до сих пор сняться его глаза, Женька. Моя внутренняя тварь тогда притихла, возвратив мне рассудок, но тем серьезнее мой грех. Я отрастил себе бороду, нарядился в украденный костюм и принял облик благообразного горожанина. Правда я не рискнул появляться в многолюдных местах, ограничивая ареал обитания берегом моря. Я знал, что однажды ты тоже появишься там, в надежде сбежать. Ты раньше делился со мной планами, и мне нужно было только набраться терпения и дождаться тебя. Вот в целом вся история, Женька. Я все еще чудовище, и не гарантирую мирной покладистости на длительное время.»

«Ты поправишься, — машинально проговорил Женька, пытаясь осознать услышанное, — обязательно.»

Глава 21.

Поделившись с Женькой своей невеселой историей, я теперь отчаянно жалел о своем порыве. В мои первоначальные планы входило сохранить инкогнито так долго, насколько это было возможно, и в идеале никогда не раскрывать свою тайну никому. Даже Женьке. Особенно Женьке. Мне без труда удалось провести недалеких жителей провинциального Нордсвилла. Они поверили в мои обстоятельные рассказы о долгих скитаниях в чужих землях по торговым делам и, в свою очередь, поделились со мной шокирующей историей о пришлом колдуне, спалившем полгорода и уничтожившим мирное население в радиусе десяти километров. В их приукрашенной версии я с трудом опознал в герое самого себя, настолько художественно было преподнесено исполнение. Ободрившись успехом, я стал увереннее перемещаться по улицам, но всегда продолжал придерживаться правила не лезть на глаза без особой нужды. Отточив мастерство перевоплощения на наивных нордсвильцах, я искренне рассчитывал сохранить личину торговца-отшельника до возвращения к цивилизованным краям, и возможно, остаться им до конца времен. Однако, Женькино неуемное любопытство, выражавшееся больше в мимике, чем в озвученных вопросах, не оставило мне шансов. Узнав неприглядную правду о любимом брате, Женька замкнулся, и старательно сохранял дистанцию, внимательно отслеживая любое изменение в моем настроении. Я, к счастью, больше не замечал в себе пугающих порывов, ограничиваясь привычным сдержанным недовольством в самых редких случаях. То, что я рассказал Женьке про запасы топлива и провизии, было истиной. Нам негде было пополнить стремительно опустошающиеся топливные баки и коробки с чудовищным концентратом. Патриархальный Нордсвилл остался далеко позади, а в современных условиях топливная заправка требовала множество формальных процедур, подтягивающих за собой неудобные вопросы.

Мы барахтались в суровых северных волнах, подыскивая себе очередной приют, однако видимое глазу пространство, как, впрочем, и ультразвуковые карты, радовать пристанищем не спешили. Женька изредка поднимался ко мне в рубку, замирая в дверях, и отчаянно делал вид, что безумно интересуется панорамой бурного моря. На самом деле в его настороженных проваленных глазах отчетливо читался обыкновенный страх. И что-то подсказывало мне, что этот страх никак не был связан с его собственным благополучием.

«Все нормально, — в который раз отзывался я на его появление, — со мной все в порядке. Я чувствую себя человеком.»

Однако эти бодрые уверения немного грешили против истины. Человеком я себя давно уже не чувствовал. Убийцей — да. Вором — само собой. Уродливой нечистью — разумеется. Всем, чем угодно, кроме человека. И Женька каким-то образом понимал это, улавливая мое состояние одному ему известным способом.

На пятый день наших странствий удача усмехнулась нам двоим и указала на маленький клочок суши, робко обозначившийся впереди.

«Тихон, — беспокойно бормотал Женька, тыча рукой в темнеющую полоску, — рули туда. Может нам повезет, и там нас тоже встретят домашними пирогами!»

Нам не повезло, и пирогами нас никто встречать не собирался. Мало того, неясные очертания пустынного берега никак не желали раскрывать гостеприимные объятия нашей уставшей посудине. Мы сделали несколько кругов вдоль побережья, рассчитывая обнаружить порт или на крайний случай, какую-нибудь пристань. Однако неровная полоса продолжала оставаться дикой и необитаемой.

«Все к лучшему, Тихон, — проговорил Женька, окончательно убедившись в заброшенности побережья, — возможно, мы лишились домашних разносолов, но и группы реагирования тоже не заинтересовались нашим прибытием»

Я бросил якорь в возможной доступности от берега и предложил Женьке обследовать территорию. Пока я изображал в Нордсвилле торгового скитальца, мне удалось раздобыть крохотную лодчонку, выдолбленную из цельного куска дерева твердых пород. Лодочка вмещала одного не слишком крупного пассажира и предназначалась для частных нужд, однако я приспособил ее как плав. средство и включил в спасательное оборудование катера. Усадив слабо сопротивляющегося Женьку в довольно крепкую лодку, я воспользовался преимуществом дикой твари и добрался до берега вплавь, совершенно не ощущая холода.

Берег казался необитаемым только на первый взгляд. Спустя пару километров вглубь побережья мы натолкнулись на весьма современное здание, напоминающее обычный жилой многоквартирный дом. Огороженная территория двора и очертания припаркованных автомобилей только подтвердили возникшую теорию, и вызвали на Женькиной рожице гримасу сожаления.

«Нам не повезло дважды, Тихон, — пробормотал он, кивая на вполне современную архитектуру, — тут живут люди, а значит им наверняка знакомы текущие события. Придется рискнуть.»

Я на всякий случай проверил свой опознавательный чип, и плотнее просунул уродливые лапы в глубокие карманы. С недавних пор я пользовался толстыми перчатками из натуральной кожи, украденными мной с нордсвильского рынка. Однако в нынешних условиях такая непозволительная роскошь могла бы вызвать много вопросов. Вряд ли мы вновь попали в сказочный город, где все еще знают, что такое натуральные продукты.

В сказочный город мы не попали, поскольку невдалеке зазвучали знакомые команды пресловутых групп реагирования. Женька метнулся в какую-то подворотню и, прижавшись к стене, шумно вздохнул.

«Тихон, — проговорил Женька, в замешательстве оглядываясь по сторонам, — как ты думаешь, может все же будет лучше нам вернуться в Нордсвилл? Чем бы он не был. Там, во всяком случае, уничтожают только диких волков»

«Колдунов они там тоже уничтожают, — с сожалением констатировал я, — и что-то подсказывает мне, что милый Нордсвилл мы с тобой уже не отыщем. На картах он не обозначен, да и в целом кажется ненастоящим. Мы снова ошиблись, сбежав оттуда. Ничего не поделаешь, Женя. Покойный Захар убеждал тебя в полном и безоговорочном искоренении вселенского зла. Эпидемия идет на убыль. Тварей больше нет.»

На мои оптимистические слова Женька только вздохнул, не решаясь напомнить мне о моей принадлежности к проклятому виду.

Наше присутствие на пустых улицах могло привлечь ненужное внимание, и мы, собрав все наше отрешенное равнодушие и нацепив его на уставшие рожи, неторопливо двинулись дальше. К счастью, вездесущие борцы за чистоту нации рассеялись в пространстве, и нам ничто не помешало добраться до хлипкого одноэтажного строения, на котором красовалась мутная вывеска «Гостевой дом». Я не был уверен, что господин Свиридов в компании с соратниками одержимого Захара прекратили мои поиски, забыв обо мне навсегда. Наоборот, я ожидал, что мое появление в любом городе вызовет радостную эйфорию и обеспечит мне надежную крышу над головой до конца моей бесконечной жизни. Где-то в глубине души я был готов к такому повороту и даже желал подобного итога. Однако на мои попытки снять нам комнату и тем самым обозначить свое присутствие, Женька в панике замотал головой.

«Не смей, идиот! — срываясь на крик, заговорил он, оттаскивая меня от обшарпанных дверей ночлежки, — пожалуйста, Тихон. Не делай глупости. Я найду нам приют, обещаю, только не лезь никуда. Поклянись мне!»

«Женя, я устал таскать на себе груз вины. Любое зло должно быть наказано, пора покончить с этим», — в эту минуту я был абсолютно искренним и готов был подписаться под каждым своим словом. Однако Женьку своей покаянной речью я не убедил.

«Пожалуйста, Тихон, — бормотал он, волоча меня по дороге, — ты знаешь, что послужило причиной всех твоих преступлений. Ты и так наказан своим вечным уродством и вынужденным одиночеством. Не торопись обвинять себя в том, в чем нет твоей вины. Я помогу тебе.»

Искать съемное жилье в условиях всеобщей настороженности мне казалось бесполезным занятием. Никто из жителей не был согласен предоставлять кров никому, опасаясь заразы, облав и диких штрафов за несоблюдение строгих предписаний. Женька обегал половину города, осторожно выясняя, кто из горожан был готов за любую плату предоставить нам крышу над головой. Оказалось, никто к этому готов не был. На город катилась ночь, захватившая власть зима давала знать о себе ясным морозным небом и пронизывающим ветром, а мы с Женькой продолжали брести по темным закоулкам, рискуя попасться на глаза бойцам охраны. Наконец, пройдя всю цивилизованную часть жилых районов, мы вышли на окраину, к посадкам. Там, по склону пологого оврага росли крохотные частные домики, привычно погруженные в непроглядную тьму. Женька, оставив меня скучать под деревьями, решил предпринять последнюю попытку вызвать у граждан сострадание и готовность принять постояльцев. Спустя целую вечность до меня донеслось негромкое:

«Пойдем, Тихон, я нашел идеальный вариант!»

Идеальным вариантом Женька называл покореженную временем летнюю неотапливаемую кухню, любезно предоставленную нам скрюченной старушкой-хозяйкой, жившей у самого подножия оврага. Она даже не взглянула на своих постояльцев, равнодушно прошамкав в качестве назидания что-то о примерном поведении и отсутствии любого шума.

«Будете безобразничать, вызову похоронную группу!» — многозначительно пообещала она, имея в виду группу охранения.

Женька клятвенно пообещал сохранять полное спокойствие и принялся обустраиваться в нашем новом жилище. Пока он по-хозяйски размещал любезно предоставленную старухой небогатую кухонную утварь, я успел узнать, что город имеет трехзначное цифровое обозначение, является провинциальным и насчитывает чуть больше полумиллиона жителей. Обо всем этом общительный Женька успел выяснить у осторожной хозяйки, привычно представив нас вынужденными переселенцами. Такое уважаемое звание сейчас ни у кого не вызывало много вопросов, поскольку беспокойное население постоянно мигрировало из города в город.

Когда с новосельем было покончено, Женька растянулся на скрипучей койке и негромко поинтересовался, обращаясь в темноту.

«Что дальше, Тихон?»

Я мог бы рассказать ему о своих смелых задумках снова попытаться вывести противоядие, используя его в сугубо личных целях, однако, вспомнив об утерянных записях и снадобьях, только молча пожал плечами. Все мои припасы лекарственных трав остались в нордсвильском лесу, на поле битвы с серой стаей. Не дождавшись моего ответа, Женька приподнялся на узком ложе и протянул мне горсть сухих веточек, извлеченных из кармана.

«Вот, возьми, Тихон, — пробормотал он, — может быть тебе пригодиться состряпать из этого какое-нибудь очередное снадобье»

Запасливый Женька вручил мне собранные с нордсвильского кладбища лекарственные травы и с чувством исполненного долга тут же засопел, утомившись долгой дорогой.

Я не планировал задерживаться в провинциальном трехзначном городе надолго, все еще храня в душе мечту о южном побережье. Однако особые обстоятельства вынуждали меня вносить корректировки в свои планы. Теперь, кроме масштабного розыска моей преступной персоны научными сообществами и силовыми структурами, мне грозило уничтожение со стороны бдительных групп реагирования. Несмотря на бодрые уверения разных информационных средств, в мире все еще возникали очаги массовых заражений, и отряды-чистильщики, как их называли в народе, без стеснения расправлялись с всемирным злом. Женька умолял меня не высовываться, ежедневно запирая меня в тесной клетушке и отправляясь на добычу пропитания. И я был склонен придерживаться его советов и наставлений. Наша хозяйка тоже ежедневно шмыгала мимо летней кухни, так же исчезая на весь день. Нас она никогда не навещала, на лезла с расспросами, и в целом старалась не напоминать о своем присутствии. Это была очень удобная хозяйка. Женька таскал мне местные новости, заботливо отбирая из всех самые позитивные. Однако, с каждым его визитом в большой мир, таких известий становилось все меньше. Последняя новость, рассказанная им, вообще не несла никакого позитива.

«Группы реагирования теперь получили доступ к частным жилым помещениям, — рассказал мне Женька, вернувшись с очередной вылазки, — нам повезло, что домик старухи стоит на самой окраине. Группы шерстят многоэтажки, места массовых скоплений и коттеджные поселки. Я думаю, что про овражное поселение они даже не догадываются»

Овражное поселение было слишком громким определением для десятка разбросанных по склонам домишек, и, возможно, в Женькиных словах была изрядная доля истины.

Мои дни были наполнены пустым созерцанием однообразных пейзажей за низким окошком кухни и механическим подсчетом мельтешений старухи по двору.

Однажды, выпроводив Женьку за харчами, я занял привычный пост у окна, но кроме унылых серых деревьев, так ничего и не увидел. Старуха не появлялась, а ее вечно распахнутая в хату дверь была плотно закрыта. Не имея в своем арсенале других развлечений, я принялся размышлять о причине отсутствия хозяйки, и за этими раздумьями меня застал Женька. Он приволок нам полные карманы сухого концентрата и был невероятно горд добычей. К слову, это была первая удачная вылазка за неделю.

«Пойди к старухе, — попросил я, — пусть нальет стакан кипятка. Эту гадость невозможно жрать на сухую.»

Однако, выполнить мою просьбу Женька не успел, поскольку старуха сама объявилась на нашем пороге. Она настороженно оглядела нашу каморку и, вызывающе подняв острый подбородок, попросила спирта. Мне показалась странной ее просьба, но я не стал вдаваться в подробности и сказал, что спирта нет. У нас действительно не было ничего, что можно было бы назвать лекарствами. Ну, кроме тех засушенных трав, что любезно собрал для меня Женька на нордсвильском кладбище. Старуха молча развернулась и пошлепала обратно, разом став ниже ростом. Теперь просить кипяток было бы невежливо, и мы обошлись сухомяткой. После роскошных нордсвильских харчей, унылые концентраты казались нам отравой, а мысль о скоропалительном отъезде из странного города все чаще получала определение тупой и непродуманной.

«Мы дураки и идиоты, — пробормотал Женька, сплевывая вязкую смесь прямо на пол, — подумаешь, стаи волков! Давай вернемся, Тихон, по ком мы скучали в цивилизованном кошмаре?»

Справедливые рассуждения были вновь прерваны появлением старухи. В этот раз она держалась более приветливо и даже немного заискивающе.

«Сынок, может найдется у вас какая-нибудь ранозаживляющая мазь?» — неожиданно прошамкала она, обращаясь ко мне, и беззубо улыбнулась.

«Что с вами случилось? — хрипло поинтересовался я, продолжая держать морду за домотканым шарфом. Старуха, ни разу не слыша раньше мой голос, вздрогнула и попятилась. Однако, нужда в медицинском вмешательстве остановила ее, и заставила протянуть мне сухую сморщенную ладонь, расчерченную поперек глубокой свежей царапиной. Я уже видел однажды такие увечья. Ими обычно награждали дикие, вступая в неравные схватки с людьми. Старуха видно, что-то прочитала по моим глазам, и мгновенно спрятала руку.

«Поцарапалась о гвоздь,» — бормотнула она и сделала попытку уйти.

«Подождите, — снова прохрипел я, вспоминая о волшебных травах, — принесите мне кипятка, я помогу вам»

«Ты не поможешь ей, — глухо проговорил Женька, едва старуха скрылась за порогом, — ей досталось от твари, теперь дело времени, когда еще одним чудовищем станет больше.»

Я не стал комментировать Женькины наблюдения, и дождавшись свою пациентку, принялся готовить ей лекарство. Старуха выжидательно следила за моими движениями, ворочая мутными пронзительными глазками и размеренно покачивая головой. Когда вода выкипела наполовину, я собрал зеленую жижу в ладонь и обмазал порез. Плотные кожаные перчатки здорово мешали процедурам, но я не находил в себе решимости демонстрировать свое уродство.

«Завтра из ее хаты раздастся визг обращенной твари и соберет к себе взвод чистильщиков, — уныло прокомментировал Женька, когда хозяйка скрылась за дверью, — твое вмешательство бесполезно, Тихон. Этим ты не протопчешь себе дорожку в рай!»

Женькины ремарки пробудили во мне давно забытое бешенство, и я, забывая об осторожности, вскочил на ноги и приподнял над полом диванного критика.

«Заткнись! — прорычал я, стискивая худое Женькино горло, — чтобы сделал ты на моем месте, а, варвар-миротворец?!»

После чего с силой отшвырнул его в сторону и пнул лапой. Женька тут же подскочил и вместо того, чтобы отвесить мне сдачи, заполошно пробормотал:

«Пожалуйста, успокойся. Тихон, приди в себя. Хрен с ней, с бабкой! Пусть делает, что хочет, ты сам не забывай о группах реагирования.»

Разбуженная во мне тварь не желала прислушиваться к голосу разума, и продолжала бушевать.

Я не стал озвучивать все мысли, толпившиеся в голове, а решил ограничиться очередным пинком, адресованным беспокойному брату.

«Отвали от меня, — рявкнул я напоследок и наконец, затих. Тварь медленно успокаивалась, складывая оружие, и вскоре меня терзали знакомые муки раскаяния.

«Прости меня, Женя, — пробормотал я, — мое поведение недопустимо.»

Вопреки Женькиным прогнозам, наутро из бабкиной хаты ничего не доносилось, а ближе к обеду, живая и невредимая, хозяйка помахивала перемотанной клешней, снова обивая наш порог. На этот раз она пришла к нам не одна. Рядом топталась в смущении невысокая тетка, искоса поглядывая в мою сторону и все порываясь уйти. Бабка то и дело хватала ее за руку, и видно собиралась с мыслями, чтобы озвучить, наконец, причину своего появления. Мне надоело наблюдать эти многозначительные кривляния, и я, постояв немного в дверях, развернулся, чтобы уйти.

«Подождите, — раздалось за моей спиной, — мне говорили, вы знаете толк в медицине. Мне нужен ваш совет, доктор.»

Так высокопарно меня давно уже никто не называл. Последнее мое звание, подаренное мне вспыльчивым воякой, носило весьма презрительный оттенок, и мне неожиданно стало любопытно, что хочет сейчас от меня вежливая незнакомка.

В нынешних суровых реалиях все мало-мальски значимые медицинские учреждения переквалифицировались в научные лаборатории, поднявшись на борьбу с мировой катастрофой. Те, кто нуждался в лечении, были вынуждены обращаться к знахарям и целителям, поэтому мои профессиональные рекомендации были восприняты нежданной гостьей как истина в первой инстанции. Она долго благодарила меня за оказанное внимание и обещала приходить еще.

С этого дня началась моя врачебная практика. К нашему порогу потянулись занедужившие граждане, таща свои проблемы и щедро делясь наболевшим со странным доктором, замотанным до самых глаз в шерстяные тряпки. В течение двух недель я отвечал на многочисленные вопросы, выслушивал бесконечно повторяющиеся жалобы, и раздавал весьма грамотные советы, приводя в восторг своих скромных посетителей. Женька настороженно относился к моим деяниям, видя в том очередной подвох. Его вечная тревожность вызывала во мне только снисходительное хмыканье, а осознание собственной нужности возвращало уверенность и радость бытия.

Пациенты тянулись ко мне нескончаемой вереницей, развлекая меня трогательными историями о вывихнутых лапах и свернутых шеях. Я, с почтительным вниманием поддерживал с ними светские диалоги, вырастая в своих собственных глазах. Больные благодарили меня горстками сухой дряни, аккуратно завернутой в обрывки бумаги, иногда разбавляя подношения подарками в виде бытовой утвари. Когда количество ложек, чашек и синтетических цветастых тряпок превысило опасный уровень и завалило все горизонтальные поверхности в нашей комнате, я решил прикрыть лавочку. Женька, узнав о моем плане, только облегченно вздохнул.

«Ты здорово рискуешь, принимая у нас незнакомцев, — проговорил он, — они, хоть и выглядят как неотесанная деревенщина, но наблюдательности им не занимать. Твоя замотанная рожа могла бы вызвать интерес не только у слабого пола»

Здесь я с удовольствием согласился бы с благосклонным братом. Вот только у прекрасных дам я больше не вызывал никаких эмоций, кроме благодарности за изящно срезанный мозоль, или грамотно вправленную клешню. А что касается остальных, тем было откровенно насрать, кто именно вылечит им геморрой. Среди моих пациентов не нашлось ни одного, кто явился бы сторонником политических и научных дрязг.

Выпроводив за порог всех своих пациентов, я откровенно заскучал. Моя прерванная карьера вынудила Женьку снова бродить по окрестностям, воруя харчи, и собирать местные новости. А я продолжил свое бездумное сидение у окна. Паника в городе, вызванная больше деятельностью групп реагирования, чем проделками тварей, совершенно не касалась сонных окраин, и мое настороженное оцепенение постепенно сменилось привычным безразличием и отрешенностью. Если не смотреть в зеркало слишком часто, думал я, можно представить, что все позади, а дальше меня ожидает размеренная полуголодная жизнь, без тревог и потрясений. Однажды мое одиночество было разбавлено появлением очередного пациента, видимо не осведомленного о прекращении практики.

«Здесь, что ли, доктор живет?» — просунул в дверь нечесаную голову нежданный посетитель.

Я коротко кивнул и с любопытством уставился на визитера. На вид ему было около сорока, но нелепый наряд из рваной нейлоновой куртки и застиранных штанов неопределенного цвета прибавляли ему добрый десяток лет. Мужик неловко протиснулся внутрь и грузно рухнул на мою койку. Хозяйка не стала баловать нас разнообразием мебели, и мне приходилось вести прием, пользуясь тем, что имелось в наличии.

«Ты и правда доктор?» — еще раз уточнил мужик, рассматривая мою замотанную рожу. Я снова кивнул и приготовился выслушивать его жалобы. Однако осторожный гость не торопился делиться сокровенным, готовя для меня новые вопросы.

«А в какой области ты специализируешься?» — выяснял подробности моей биографии настырный мужик.

Я рассказал ему, что имею высшее медицинское образование, знаю фармацию и хирургию, разбираюсь в неврологии, а также владею навыками составления препаратов растительного происхождения. Мужик важно кивал, не сводя с меня почтительного взгляда. Мне, в целом, были безразличны его оценочные суждения, но его искренний интерес располагал и подталкивал к откровенности. Я коротко рассказал ему об обширной практике и все же решил выяснить, что привело его ко мне. Пациент долго собирался с мыслями, и, наконец, решился. Он медленно поднялся с моей койки и, подойдя вплотную, заговорчески прошептал:

«Тут вот какое дело, приятель. Я, знаешь ли сам и не пришел бы к тебе. Вот только один человек уж больно заинтересован в том, чтобы все были здоровы, счастливы и благополучны. Ну он — то и уговорил меня заняться этим вопросом.»

Странные слова посетителя настораживали, но мне было интересно дослушать до конца его загадочные откровения.

«Так значит ты и есть фармацевт, хирург, невролог и ученый, который разбирается в химических снадобьях, так? — с этими словами визитер резко сдернул с меня домотканый шарф и удовлетворенно кивнул, рассматривая мою рожу. — я так и думал, Прохор Степанович. Извиняй приятель, тебе придется пройти со мной.»

От неожиданности я не сразу подобрал подходящие случаю слова, продолжая молча пялится на визитера. Выходит, Женькины опасения были справедливы, мелькнула случайная мысль, и следом за ней я ощутил весьма болезненный укол в плечо, любезно предоставленный мне вежливым посетителем. Перед моими глазами замелькали темные пятна, контуры предметов потеряли четкость, и я безвольно и неловко рухнул на пол, выпадая из реальности.

Глава 22.

Сознание возвращалось ко мне постепенно, короткими эпизодами, наполненными фантастическими картинками. Я видел себя то в центре цветущего луга, освещенного ярким солнечным цветом, то проваливался в глубокие снежные сугробы, то стремительно несся по тугой трассе на своем верном «монстре», оставившим меня много лет назад. Потом картинки разбавились осознанием неудобной позы, которую я, как ни старался, никак не мог изменить. Я распахнул глаза и с неудовольствием обнаружил, что ни луга с цветами, ни тугой трассы поблизости не было. Я сидел на бетонном ледяном полу, крепко прикрученный к стене короткой цепью, создававшей мне неудобства. Меня окружали скучные бетонные стены и низкий потолок с узким зарешеченным окошком, сквозь которое проникал тусклый дневной свет. О назначении этого нелепого помещения я мог только догадываться, и первое, что пришло в мою гудящую голову, была мысль о промышленном складе. Мысль не стала приоритетной, и вскоре ушла, сменившись другой, более актуальной. То, что осталось в моей памяти до погружения в нирвану, говорило мне о серьезности намерений моих похитителей, о решительности их идей, и о моей незавидной участи. Я мог бесконечно долго перебирать варианты причин моего похищения. Люди Свиридова, равно как и соратники убиенного Захара в равной степени могли интересоваться моей тоскливой персоной. К ним могли легко присоединиться борцы за чистоту нации, и в самом невероятном случае, ими могли стать мстительные нордсвильцы, выследившие меня в моем спонтанном пути. Размышления прервались острой необходимостью изменить позу, в которой застало меня мое пробуждение. Я неловко приподнялся на ноги, больно выворачивая скрученные конечности, и попытался немного пройтись. Прогулка не обещала быть длительной и приятной, однако и того, что мне удалось, вполне хватало восстановить кровообращение. В окошке стремительно темнело, а сквозь бетонные стены начинал просачиваться холод. Моя невосприимчивая шкура позволяла мне продержаться в ледяном мешке значительное время, однако я не был уверен, что она спасет меня от длительного сидения на бетонном полу. Лапы нестерпимо болели, однако я был готов потерпеть, лишь бы не видеться со своими тюремщиками. Которые, к слову не спешили радовать меня своим обществом, сохраняя интригу. Пока у меня оставалась возможность, я рассматривал темницу, отыскивая в ней приметы, выдающие ее назначение. В наступавших сумерках я едва смог разглядеть дверь, слившуюся с серой стеной, и ржавую трубу, протянувшуюся вдоль потолка. Это были все ориентиры, и они мне не говорили ровным счетом ничего. Махнув рукой на все предпринятые попытки, я снова присел, ежась от холода. Вероятно, мое беспамятство длилось дольше, чем я думал, поскольку я откровенно замерз и изрядно проголодался, прохлаждаясь под низкими сводами. Неожиданно до моего слуха донесся едва уловимый звук, в котором я с отвращением узнал поступь своих завоевателей. Мне не хотелось заводить долгих бесед, и в целом, я не был настроен на свидание, однако шаги приближались, а вместе с ними неотвратимо близилась нежеланная встреча. За дверью что-то зашуршало, и вскоре серое полотно нешироко приоткрылось, впуская посетителя. К этому моменту в каморке полностью наступила ночь, окошко слилось с темным потолком, и я не рассмотрел своего гостя. Тот, не тратя усилия на торжественную часть, торопливо подошел ко мне и деловито звякнул моей цепью, возясь с замком. Когда оковы спали, визитер резко рванул меня за лапу, приподнимая с пола.

«Шевелись, Прохор Степанович, — раздался в темноте знакомый голос, — у нас не так много времени.»

«Возможно, мое заточение повлияло на восприятие, и я стал принимать желаемое за действительное», — подумалось мне, когда я наощупь брел к темному провалу приоткрытой двери. Когда страшный подвал остался позади, поменявшись на непроглядный коридор с такими же бетонными стенами, я рискнул поинтересоваться у своего провожатого:

«Где мы и куда направляемся?»

«Слишком много вопросов, Прохор Степанович, — нервно отозвался тот, — я не готов пока озвучить ответ ни на один из них. Наберись терпения, мой дорогой!»

Мы шли довольно долго, я успел заскучать от долгой дороги, и когда где-то впереди показался тусклый отсвет выхода, мной овладела пугающая мысль избавиться от сопровождающего и рвануть на свет. Я старательно гнал ее из головы, однако она продолжала расти и крепнуть.

«Не вздумай, — донеслось до меня из темноты, — ты и так наделал глупостей больше, чем следовало.»

Я подивился способности моего попутчика читать мысли и подумал о своем последнем свидании с барышней, в красках воскрешая в памяти самые интимные нюансы.

«Прекрати, Прохор Степанович! — тут же отозвался попутчик, — не пытайся казаться хуже, чем ты есть. К тому же мы почти пришли.»

С этими словами мой спутник распахнул еще одну дверь и грубо втолкнул меня в еще одну каморку, мало чем отличающуюся от предыдущей. За тем исключением, что в ней, кажется присутствовала мебель. Провожатый тщательно закрыл за собой дверь и повозившись в кармане, щелкнул фонариком. С непривычки меня ослепило, а перед глазами запрыгали веселые черные клочки. Проморгавшись, я с изумлением уставился на своего тюремщика, в котором опознал своего родного брата Женьку.

«Как тебе удалось меня отыскать? — вместо тысячи слов благодарности прохрипел я, — и все же, где мы?»

«Говори, как можно тише, Тихон, — прошипел он, странно хмурясь. — и не делай лишних движений. Я возможно, расскажу тебе о текущих событиях чуть позже. А сейчас, прошу последний раз, сядь и не двигайся. А главное, не издавай звуки, Тихон, это в целях твоей безопасности!»

Загрузив меня распоряжениями, Женька погасил фонарик и скрылся за дверью, вновь оставляя меня в полной темноте и одиночестве. Я пошарил лапами по стене, отыскивая место для посадки, и послушно присел на такой же ледяной бетонный пол, расслабленно откидываясь на спину. Сейчас я почувствовал себя в относительной безопасности, во всяком случае, обозленный и резкий Женька виделся мне менее опасным, чем все мои возможные преследователи вместе взятые.

Просидев рекордно долгое время в полной тишине и неподвижности, я почуял настоятельную необходимость размяться, и сделал попытку встать. Одновременно с моими намерениями дверь приоткрылась, и на пороге вновь показался Женька. В этот раз он вернулся не с пустыми руками. Аккуратно опустив на пол свою непонятную ношу, Женька негромко вздохнул и присел рядом со мной, все так же освещая пространство маленьким фонариком.

«Нам придется побыть здесь некоторое время, — пробормотал он, едва шевеля губами, — ни о чем пока меня не спрашивай, Тихон. Но слушай то, что я буду говорить тебе.»

Голос Женьки нисколько не напоминал мне его обычный, мягкий и немного напевный, выдававший в нем уроженца южных краев. Сейчас он звучал глухо и отрывисто, а сам Женька буквально излучал неприкрытую ненависть. На кого она распространялась, я никак не мог сообразить, но то, что это была именно она, угадывалось без слов.

То, что приволок Женька с собой, оказалось довольно вместительной кожаной сумкой, очень похожей на мою, оставленную в столичных высотках месяца четыре назад. Брат не позволял мне даже притронуться к ноше, тщательно охраняя добытое добро. В полном молчании мы просидели с ним до рассвета, а с наступлением утра я разглядел на осунувшейся Женькиной рожице небольшую ссадину.

«Где это тебя угораздило? — прошипел я, помня о предостережении.

«Нигде, — грубо бросил Женька, не удостаивая меня вниманием, — помолчи, очень тебя прошу!»

Брат больше не исчезал, проводя с моей компании все дни, и все также не подпуская меня к сумке. Наконец, по прошествии недели или около того, Женька снова скрылся за дверью, а когда вернулся, то жестом приказал мне подниматься.

«Уходим, Тихон, — прошептал он, пристально глядя на мою рожу, — и да, не забудь вещи.»

Для чего он вводил все эти ограничения, я так и не понял, но, не желая бесить и без того нервного приятеля, я поднялся, и протянул лапу к кожаной сумке. Сумка и в самом деле оказалась моей. С ней я прошел несколько тысяч километров и почти за полсотни лет сумел привыкнуть к неизменной своей ноше. Каким образом она оказалась сейчас у Женьки было самой загадочной загадкой из всех остальных. Даже обнаружение места моего вынужденного заточения я мог объяснить простой Женькиной наблюдательностью. Брат, видимо стал свидетелем моего похищения и выследил дорогу до подвала. Это-то как раз вопросов у меня не вызывало. После пункта о внезапно обретенной сумке, меня мучили вопросы о нашем таинственном перемещении по бетонным коробкам и обязательном молчании, и неподвижности в течении нескольких часов подряд.

Женька вел меня по заброшенным промышленным зонам, уверенно перелезая через бетонные заборы, и минуя полуразрушенные своды покинутых цехов. Наконец, наш замысловатый путь завершился возле насквозь проржавевшей двери, ведущей в некое подобие погреба. Женька решительно потянул на себя дырявую створку и шмыгнул на едва держащуюся лестницу, ведущую в подземелье. Он молча скатился до самого низа, и свернув в полутемный коридорчик, направился дальше, уводя меня от дневного света. Наконец перед нами выросла еще одна дверь, маленькая и относительно крепкая. За ней обнаружилась тесная комнатка, без окон, где, по всей видимости предстояло пожить нам некоторое время.

«Располагайся, Тихон, — наконец проговорил Женька, возвращая себе прежнюю интонацию, — теперь это твой дом. Ну и мой, по всей вероятности. Согласен, комфорта тут маловато, но согласись, это лучшее место, учитывая сложившиеся обстоятельства.»

Я осторожно поставил сумку на железную панцирную сетку и вопросительно уставился на брата.

«Может сейчас ты объяснишь мне, что означали твои военно-патриотические игры? — не сдержал я любопытства»

«Это не игры, Тихон, — неожиданно серьезно проговорил он. — мне бы не хотелось бы возвращаться к этим событиям, но ты должен их знать. Господин Свиридов, как оказалось, не так прост, каким мог показаться в первую встречу. За ним стоит столичный центр по чрезвычайным исследованиям, и это они вынуждены отправлять ему ежедневные отчеты по разработке новых препаратов. Иван Иванович немного поторопился, раскрывая тебе тайные цели Центра, о чем сейчас отчаянно жалеет. Все то время, пока мы прохлаждались на необитаемом острове, а после устрашали Нордсвилл своим пребыванием, он не переставал искать тебя. Я не могу сказать с уверенностью, что для него было приоритетней — уничтожить тебя, или снова включить в рабочую группу. Одно могу сказать наверняка — ты по-прежнему нужен ему. Ему повезло, своей безудержной медицинской деятельностью ты обозначил свое пребывание, и Свиридов немедленно воспользовался этим. Он отправил своего человека, но не учел твоего нового облика и открывшихся вместе с ним возможностей. То снадобье, которое привез тебе в подарок твой нежданный пациент, было рассчитано на людей. На тварь оно подействовало особым образом. Тебе несказанно повезло, Тихон, что я вовремя вернулся и застал вас до того, как на подмогу к твоему гостю подтянулось подкрепление.»

Женька надолго замолчал, заставляя меня снова озвучить свои вопросы.

«За время моих скитаний по городу в поисках жратвы, — задумчиво продолжил Женька, — я отыскал немало заброшек, и всерьез подумывал перебраться в одну из них. Чтобы спрятать тебя, я выбрал самую дальнюю и неприметную из всех. Когда группа поддержки людей Свиридова, почуяв неладное, подтянулась к летней кухне, мы с тобой были уже далеко. Снадобье действовало именно так, как рассчитывал господин Свиридов. Ты полностью подчинялся командам, только исходили они от меня. Мне пришлось привязать тебя, чтобы ты не наделал глупостей снова, Тихон. Ну а потом, я продолжил свои, как ты их назвал, военно-патриотические игры, чтобы запутать следы. И еще мне удалось стащить твою сумку, которую Свиридов, видимо, берёг нежнее и бережнее, самого дорогого из всего сущего. Там все твои реактивы и записи. Я не знаю, как эта сумка оказалась у твоего гостя. Скорей всего, он хотел, чтобы ты, не отходя от кассы, вновь принялся за разработки. А может хотел надавить на больное, взяв ее в заложники. Кто знает… он теперь вряд ли расскажет о своих планах.»

«Не расскажет? — тупо повторил я, и нехорошее предчувствие заворочалось в моей голове, — почему?»

«Ты придушил его, — просто отозвался Женька и скривился от отвращения, — ты сделал это в тот момент, когда гость всадил тебе сыворотку. Я успел насладиться зрелищем. А еще я успел спасти тебя от расправы. Справедливой расправы, Тихон. Скажи мне, что заставляет меня тоже становиться преступником, покрывая твои грехи? И если ты сделаешь это убедительно, я и дальше буду зарывать твое дерьмо, скрывая тебя от закона. Но если твои слова не достигнут моего понимания, нам придется расстаться, дружище.»

Я молча слушал Женьку, не находя не только убедительных слов, но и просто любых слов, способных оправдать мои поступки. Я не помнил ни минуты из того, о чем говорил мне Женька, но и того, что я слышал, было достаточно, чтобы самому сдаться в руки правосудия.

«Зря ты притащил меня сюда, Женя, — наконец прохрипел я, глядя на свои изуродованные лапы. — и да, ты прав, я не знаю таких слов.»

Женька негромко усмехнулся и, оставив на койке небольшой сверток с концентратом, вышел за дверь.

Глава 23.

Заброшка, которую Женька отыскал для Тихона, располагалась недалеко от берега и была идеальным местом для незаметного существования в течение довольно длительного времени. Группы реагирования никогда не появлялись в подобного рода местах, слепо исполняя приказы высокого начальства. Очередное Женькино смелое решение оставить Тихона самому разгребать наваленные проблемы стало неактуальным, стоило Дергачеву переступить порог погреба. В его крови продолжал бушевать огонь справедливости и гуманизма, однако с каждым шагом желание вернуться к несчастной твари становилось все отчетливее. Женька еще долго перемалывал только что озвученные Тихону условия, и не заметил, как очутился у самого моря, нехотя выбрасывающего тяжелые волны на галечный берег. Женька присел на сырой валун и закрыл глаза. Все, что происходило сейчас с ним, казалось ему больным кошмаром, но что сделать для того, чтобы проснуться, Женька придумать не мог.

«Скучаем, мил человек? — вывел Женьку из состояния горестных раздумий знакомый голос. — чего пригорюнился, аль беда какая случилась?»

Дергачев поднял голову и в изумлении уставился на старого знакомца, втихую балующегося спиритическими сеансами. Кладбищенский сторож понимающе усмехнулся, и легко присел рядом, как будто такие вечерние встречи были самым обычным делом.

«Вы как тут?» — пробормотал Женька, тут же расставаясь с мыслью о призрачности загадочного Нордсвилла.

«Пришел, что ж удивительного? — просто отозвался дед и тяжко вздохнул. Весь его вид говорил Женьке, что пришел дед не просто так, что с ним тоже случилась какая-то беда, и что прямо сейчас Женька станет свидетелем новой страшилки, и возможно с участием темных дедовых приятелей. Однако дед продолжал сохранять интригу, и не торопился расставаться со своими тайнами. К Дергачеву снова вернулась мысль о странном Нордсвилле, и он, не удержавшись, озвучил ее кладбищенскому сторожу.

«А что, Нордсвилл и правда существует? — поинтересовался нетактичный Женька, а дед только качнул головой.

«А почему бы ему не существовать? — обыденно пробормотал он, выныривая из тягостных раздумий, — существует же ваш дикий мир, так почему бы не быть Нордсвиллу? Я помню еще те времена, когда вместо большого города на его месте ютилось всего пара- тройка избушек. Я тогда вернулся с западных склонов, да и остался там. Много лет я прожил, не покидая тех земель, я не сторонник долгих скитаний.»

Дед замолчал снова, погружаясь в воспоминания.

«Нордсвилл считался самым зажиточным городом, — наконец озвучил дед спустя продолжительную паузу, — да только видать, недолго ему осталось. Дикие твари совсем одолели, пробираясь к самым домам и уничтожая случайных прохожих. Нет против них управы, сколько ни бейся!»

В словах деда звучало столько отчаяния, что добросердечный Женька сам проникся посторонней бедой.

«Неужели ничего не помогает? — изумился он, — ведь это всего лишь волки, они грозные и опасные, но это только животные. Взрослое население города вполне смогло бы справиться с напастью, устроив пару тройку хороших облав.»

На эти вполне справедливые замечания сторож с нордсвильского кладбища только пожал плечами.

«Так-то оно так, мил человек, да и не так. Против этих зверюг даже я оказался бессилен, — грустно поведал дед сокровенное, а Женька весело рассмеялся, неожиданно вспомнив дедову траву. Учитывая почтенный возраст древнего старца, а также его невеликую комплекцию, вряд ли он вообще смог бы оказать должное сопротивление грозной напасти.

Дед мельком взглянул на веселящегося Женьку и назидательно проговорил:

«Зря смеешься, мил человек. Думаешь, я старый и хилый? Ладно, это твое право. Да вот только когда ты в последний раз вспоминал про свои обмороженные кровавые лапы, а, мил человек?»

Дед говорил, не меняя интонации и тональности, однако Женька отчетливо уловил досаду и обиду, прозвучавшую между строк. В самом деле, с той самой веселой ночки, проведенной в кладбищенской сторожке, Женька ни разу и не глянул на некогда израненные ступни, навсегда забывая о терзающей боли. До этого дня другие заботы занимали лидирующие строчки, и мешали оценить собственное здоровье.

«А ведь и правда, — потерянно проговорил Дергачев, уставясь на совершенно целые и здоровые стопы. — я и не заметил. Не до того как-то было. Но спасибо, если вы приложили к этому руку. Как вы это сделали?»

Но скромняга сторож не пожелал делиться рецептами. Вместо этого он достал из кармана знакомый пучок растений и с сомнением принялся рассматривать его сморщенные ингредиенты.

«Ты вот не веришь моим словам, мил человек, — наконец проговорил он, — тогда погляди, что творится нынче на улицах Нордсвилла»

С этими словами странный Женькин собеседник принялся проводить таинственные манипуляции, в результате которых от скрюченного пучочка повалил густой белый дым, мягко обвалакивая Женькино сознание.

«Опять дед за свое, — решил Женька, с интересом вглядываясь в размытую картинку, внезапно проявившуюся в белых клубах. Изображение было нечетким, смазанным, однако, чем сильнее клубился дым, тем ярче виделось изображение. Вскоре вниманию бродяги предстала весьма пугающая сцена, включающая в себя эпизоды нордсвильских улочек и колышущегося серого моря, в котором изумленный Женька узнал страшную стаю. Стая медленно и целенаправленно текла к одному из нордсвильских домов, просачиваясь внутрь. Картинка была без аудио сопровождения, однако и того, что она транслировала, вполне хватало, чтобы вызвать ужас и панику.

«Что это? — прошептал Женька, выныривая из густых клубов. — как вы это делаете?»

Похоже, эта фраза легко заняла бы первое место в конкурсе самых популярных фраз в разговоре со сторожем.

«Тут надо бы спросить, не «как», а для «чего», мил человек. — сокрушенно и внезапно равнодушно отозвался дед. — да только вот в этом нет больше проку. Я и не рассчитывал, что ты сможешь помочь в нордсвильской напасти. Хоть в тебе и есть знание. Но, видно, я ошибся, мил человек, ты не тот, кто мог бы нам помочь»

Дед снова замолчал, а обескураженный Женька задумался над его словами, произнесенными с отчетливым разочарованием. О каком знании говорил полусумасшедший кладбищенский сторож? Почему он увидел в неприметном Женьке источник избавления от серых стай? Женька не был даже охотником, не говоря уже об обладании особыми навыками в борьбе с природными катаклизмами. В конце концов, Женька пришел к выводу, что дед попросту свихнулся от своих народных зелий и сейчас просто теряет связь с реальностью. Дергачев хотел было откланяться и уже поднялся, чтобы уйти, но в тот же момент за его спиной раздались тяжелая решительная поступь. От нордсвильской напасти, так виртуозно преподнесенной загадочным дедом, Женьку перебросило в реальность, и он с тоской подумал о полуночных рейдах групп реагирования. Сейчас он корил себя за неосмотрительность, за излишнее любопытство и мечтал оказаться прямо сейчас в ржавой заброшке своего обезображенного брата. «Впрочем, с этими мечтами, скорей всего придется расстаться,» — с горечью подумал Женька, опасаясь ненароком выдать убежище своего личного чудовища.

Шаги замерли и остановились совсем близко. Женька мог без труда различить хриплое дыхание и негромкое фырканье, в котором узнал отличительные признаки присутствия твари. Не успев придумать, что было бы предпочтительнее, визит силовиков или появление диких, Женька смело развернулся, приготовившись принять бой. Однако, к его великому облегчению, тварь оказалась хорошо ему знакомой и не вызвала много опасений. Вероятно, Тихон, истосковавшись в одиночестве, решил предпринять весьма смелую попытку ночной прогулки.

«Возвращайся обратно, — прошипел ему Женька, в тайне опасаясь ночных облав, — ты чего тут?»

Однако Тихон, периодически теряя способность внятно излагать мысли, только визгливо фыркнул, отступая в тень. Дед, молча и без особого интереса наблюдая эту сцену, продолжал извлекать из пучочка белый дым, видимо делая это автоматически. Дым разрастался, захватывая собой часть побережья, однако больше он ничего не демонстрировал, а только мешал нормально дышать и бесполезно набивался в легкие. Тихон, тоже попав под влияния чудо-травы, отчетливо фыркнул снова, и неожиданно внятно произнес:

«Что ты тут делаешь, Женька? Сам говорил не бродить по ночам, тем более, вездесущие группы могут ради разнообразия заглянуть и в наши богом забытые края.»

Женька хотел было рассказать Тихону о внезапной встрече, и собрался представить ему старого знакомого, но, обернувшись, с изумлением воткнулся взглядом в совершенно пустой валун, на котором минуту назад сидел кладбищенский дед.

«В Нордсвилле совсем беда,» — только и сумел пробормотать он, и понимая, что несет ерунду, потерянно замолчал.

Тихон снова негромко усмехнулся и уверенно ухватил Женьку сильной рукой.

«Уходим, Женя,» — пробормотал он и направился в сторону своей заброшки. Женька послушно поволокся следом, косясь на сильную ладонь, сжимающую его плечо. В ней не было ничего особенного, ладонь как ладонь, но Дергачев никак не мог отвязаться от мысли, что выглядит она весьма необычно. Он уже привык к кривым отросшим когтям и искривленным уродливым пальцам, и поэтому сейчас не с первого раза сообразил, что не видит перед собой ни когтей, ни искривленных пальцев. Осененный внезапной мыслью, Женька резко затормозил, и развернув к себе лицом своего попутчика, изумленно уставился на едва различимые в темноте тонкие и правильные черты, которые уже начал забывать.

«Что с тобой? — проговорил Тихон и осекся на полуслове, прислушиваясь к своему голосу. В нем сейчас не было пугающей хрипоты, визгливых нот, и в целом он звучал тихо и приятно, так, звучал всю его долгую жизнь до момента обращения.

В Женькиной голове мелькнула мысль о дедовой траве, но мгновенно пропала, поскольку Тихон тоже почувствовал внезапные изменения. Он недоверчиво рассмотрел тонкие аккуратные пальцы, ощупал обросшее лицо и, не произнося ни слова, рванул к своей заброшке.

Женька едва поспевал за стремительно ускользающим в темноту братом, про себя гадая, в какой именно момент его обезображенный брат вернул себе прежние очертания. По всему выходило, что всему виной дым, в клубы которого так неосторожно влезла уродливая тварь.

«Ты снова красавец,» — потерянно проговорил Женька, когда они ввалились в тесную комнатушку и запалили одинокий фонарь, едва ли освещавший сотую часть невеликого пространства. Женька принялся заполошно рассказывать Тихону все подробности ночного свидания, боясь упустить детали. Он опасался, что Тихон посмеется над его россказнями, приняв их за всплеск нездорового Женькиного воображения, однако тот с искренним вниманием выслушал все, что касалось появления на берегу кладбищенского сторожа. Когда же Дергачев перешел к той части повествования, где упоминались странные видения, Тихон прервал его и задумчиво проговорил:

«Я знаю, что твориться в Нордсвилле, Женя. Я видел это в белом дыму. Я видел, как волки проникают в жилища и терзают в клочья ни в чем не повинных граждан. Но, знаешь, что обратило на себя мое внимание? Это были волки, несомненно, но я видел не волков. Это были люди, Женя. Преображенные люди. Я понял это по особенностям строения их уродливых туш, и еще, я видел, как сквозь их серые морды отчетливо проступают человеческие лица. Похоже, Нордсвиллу и правда нужна наша помощь»