Ленинград-28

Глава 1

Он вошел в кабинет, одурев от запаха сирени в приемной. Секретутка затолкала невыразительный букет в такую же невыразительную вазу — результат работы местных мастеров. Что и говорить, за годы перелома Славянск успел накормить дешевой и не очень посудой всех желающих. Панюшин одно время и сам пытался подработать в одном из посудных цехов обжигальщиком, но быстро охладел — в невыносимых условиях работы не было ни одного плюса, но зато имелся целый ворох минусов — зарплату зажимали до последнего, от высокой температуры в цеху портились зубы и что самое главное, безвозвратно уходила сноровка. Ее Панюшину было жальче всего. Сноровка выручала не раз, и даст бог, будет выручать и дальше.

Дверь внушала уважение — огромная, лакированная, еще с тех самых времен, когда ступени покрывали бархатной дорожкой, а в огромных, прохладных коридорах царила бестолковая суета. Сейчас же заводоуправление больше напоминало морг — прохлада осталась, вот только суета сменилась прозябанием.

— Разворовали завод, суки… — беззлобно подумал Панюшин, и толкнул дверь.

Секретарша вытаращила глаза, вмиг превратившись из склочной бабенки в раздувшуюся жабу, но Панюшин бодро протопал в кабинет Ланового, даже и не думая терять время на выбрыки истеричной тетки.

Игорь Ильич Лановой пребывал в том состоянии духа, когда на все охота положить огромный ржавый болт — в последнее время дела на заводе шли ни шатко, ни валко, как впрочем, и на большинстве подобных предприятий Славянска. Стезя была накатанной — банкротство, роспуск давно опустившихся работяг, создание наблюдательного совета в лице представителей местечковой мафии, подставного директора, проходимца главбуха да откровенно криминального вида охраны, ну и как водится дальнейшее распыление материально-ресурсной базы в неизвестном направлении. Единственное что не попадало под характерные признаки — наличие самого Ланового. Игорь Ильич прикипел к производству еще с тех, допереломных времен, и остался при заводе, провожать тоскливым взглядом выезжающие дальномеры с некогда заводским оборудованием.

Так в настоящее время был благополучно порезан и вывезен на металлолом огромный цех по производству керамической плитки, стометровые туннельные печи разбирались на кирпич ушлыми работягами под пристальным надзором секьюрити, километровые бухты силового кабеля давно уже покинули заводские стены и нашли вечное упокоение в жерле переплавочного тигля, где-нибудь на окраинах города. На очереди были складские помещения и экспериментальный цех по производству химического оборудования.

Впрочем, была еще одна причина, до поры до времени удерживающая Ланового на неспокойном месте директора Славянского керамического завода. Причина была донельзя материальна и отчасти банальна — покосившийся от времени автомат для газировки, что стоял поодаль от останков бывшей столовой. Газировка в автомате закончилась еще задолго до официальной кончины самого завода, но что-то в покосившемся аппарате не давало покоя самому Лановому. Быть может, отчасти виной тому был некий секрет, который Лановой охранял с замиранием сердца, отметая всяческие попытки загрузить железный ящик, с чудом уцелевшим стаканом для газировки, в безликий грузовик, чтобы превратить совершенно бесперспективный осколок допереломной эпохи в нечто более рациональное — в тот же металлолом, например.

Каждый раз, проходя мимо столовой, Лановой замирал в нерешительности, пытаясь сообразить, что не дает покоя директорской голове. Мысли крутились по кругу, сам автомат притягивал взгляд, но отчетливый звон в ушах не давал сосредоточиться, и Лановой брел далее, недоуменно почесывая голову, растущую лысину которой несколько портил кривой шрам, пересекающий правый висок, и теряющийся в жидкой пряди волос.

Ввалившись без стука, Панюшин остановился посреди кабинета, пытаясь сообразить, что делать дальше.

Лановой сумрачно смотрел на бывшего подчиненного — еще давно, когда не было в помине самого завода, вернее сам завод-то был, просто Лановой не имел никакого отношения к производству керамики, выбрав несколько иную профессию, Панюшин казался очередным простаком. Сейчас же во взгляде Юрия плескалась холодная решимость.

Панюшин первым решил нарушить ширящуюся паузу:

— Ну, здравствуй, Ильич.

Он пересек кабинет упругим шагом, мимоходом отметив главное — огромную карту Славянска на стене, и странный, раза в три больше обычного, циркуль, с блестящей металлической головкой, похожей на шар от гигантского подшипника, под картой. Циркуль был небрежно прислонен к стене, и Юрий заметил тонкие отверстия на карте — похоже Лановой проводил какие-то одному ему известные вычисления.

Ильич не ответил. Протянул руку, словно не веря еще до конца, но тут же опустил ее, попятился, пытаясь нащупать кресло. Панюшин смотрел, как Лановой пытается усесться, не сводя при этом настороженного взгляда с бывшего оператора туннельной печи.

— Не слишком рад меня видеть — едва усмехнулся губами Панюшин, и наклонился подобрать циркуль.

Лановой переменился в лице.

— Зачем пришел? — выдавил он, наконец.

— Да так, вспомнилось кое-что… — многозначительно протянул Панюшин, оглянувшись на полуоткрытую дверь, из которой маячила любопытная мордочка секретутки.

— Никого не пускать, я занят! — рявкнул Лановой, и любознательную девицу тут же словно сдуло. Панюшин улыбнулся.

Ключ лежал на столе. Краем глаза, Панюшин успел увидеть открытую дверку сейфа за спиной Ланового. По всей видимости, тот время от времени доставал игрушку, пытаясь сообразить, что к чему, вот только память стала подводить старика, да и нервы ни к черту. Юрий прекрасно понимал глубину озабоченности Ланового, вот только поделать ничего не мог — все, что было раньше, осталось там, за переломом, и все потуги Ильича вернуться назад заранее были обречены на провал.

Панюшину было все равно. Его попытки вспомнить прошлое напоминали брожение по двору, среди мокрых простыней, вывешенных трудолюбивыми хозяйками — влажная ткань липнет к телу, не давая пройти, и можно только размахивать руками, пытаясь пробраться сквозь белое царство. Что чувствовал Лановой — было известно ему одному. Беспомощные потуги, мутная пелена там, где должны быть какие-то воспоминания, и тугая головная боль. Вот, пожалуй, и все.

Первым воспоминанием Панюшина, было видение сверкающего пятака, брошенного в кофейную банку. А самым первым, пускай и вспомнил об этом Юрий много позже — яркий свет и тревожный блеск кафеля. Во взгляде Ланового, Юрий видел все то же — бестеневую лампу над потолком и кровавые разводы на стеклянном столике.

— Ну, говори, раз вспомнилось — Ильич нащупал таки директорским задом кресло, и теперь Панюшин возвышался над ним, пускай и был просто гостем.

— Симпатичная вещица — Панюшин дотронулся до ключа пальцем.

Лановой положил руку на ключ.

— Не твоего ума дело. Говори, что нужно, и проваливай! — голос директора был тверд и суров. В прошлый раз они расстались не очень хорошо, и Лановой всем своим видом давал понять, что все последующие встречи, если и состоятся, то, вряд ли будут дружественными.

— А нужно мне мил друг немного. Самую малость… — ласково пропел Юрий, и наклонился над столом, упершись кулаками в затертую столешницу.

Игорь Ильич выжидающе смотрел на посетителя.

— Немного информации, и можешь позабыть обо мне навсегда. Без дураков…

В кабинете наступила тишина. Молчал Лановой, пытаясь сообразить, что нужно от него этому проходимцу, вышвырнутому в свое время из керамцеха, молчал Панюшин, поскольку того требовала ситуация.

— Какая информация, ты… — не выдержал первым Лановой.

— Тсс… — Панюшин приложил руку к губам. — Всему свое время, Игорь Ильич. Слушай — шепот, шелест, вихрь, спайка, гром, свет…

Панюшин перечислял кодовые слова, с удовлетворением наблюдая, как меняется выражение лица директора. Лановой открыл рот. Он откинулся в кресле. Рубец на голове налился кровью, а на лбу выступил пот.

Когда Юрий закончил, Ильич был готов к работе — судя по вытаращенным глазам и обвисшим щекам. Панюшин обошел стол, приблизившись к хозяину кабинета. Наклонился, чтобы лучше слышать. Информация распирала директора, он нетерпеливо шевелил губами, словно ожидая разрешения излить всю ту муть, что накопилась в душе с самого перелома. Он был жалок и бледен.

Панюшин удовлетворенно смотрел на Ильича. Ловил его яростный взгляд, в котором бесновалось пламя.

— Говори — сжалился он, наконец, и Лановой облегченно заговорил.

Рассказывал недолго, да и все не то, что хотелось бы слышать Панюшину. Юрий мрачнел, с каждой минутой наливаясь раздражением. Все что знал Лановой, а знал он совсем немного, и так было известно Панюшину. Вот только ключ на столе притягивал взгляд — тонкая трубочка из плексигласа, с пестрой спиралевидной лентой внутри. Ключ поблескивал в лучах жаркого сентябрьского солнца, и Панюшин мучительно пытался вспомнить, где уже видел подобную штукенцию.

Лановой закончил говорить, и замер, уткнувшись пустым взглядом в противоположную стену кабинета. Юрий щелкнул пальцами, и директор как-то враз обмяк. И когда Лановой по особенному засопел, Панюшин вспомнил, что означает блестящая трубочка.

Директор заметил интерес Панюшина, и суетливо схватил ключ. Он уже начал приходить в себя, и пытался сообразить, что происходит. Юрий еще раз осмотрел кабинет. Справа от стола, колыхались на ветру шторы. Панюшин вспомнил, что, входя в заводоуправление, обратил внимание на небольшой балкончик, с осыпающейся штукатуркой. По всей видимости, там за шторами и был выход на балкон. Ну да, точно — Панюшин мысленно прокрутил в голове план здания, который составил в считанные секунды. Что ж, возьмем на заметку, мало ли что.

Панюшин слез со стола, подошел к карте. Похожая была и у него, вот только его карта была куда подробнее. Карта карте рознь — это Панюшин усвоил еще до перелома. Он наклонился, подобрал циркуль. Ого, тяжеловат инструмент.

Лановой, насупившись, следил за всеми перемещениями Панюшина, по-прежнему сжимая ключ в руках. Его голова вновь стала пустой, и эта пустота привычно действовала на нервы. Кажется, они только что о чем-то разговаривали, но о чем? В памяти всплывали только бессвязные обрывки слов да смутные образы, вроде матовой таблички, прикрученной проржавевшими болтами к боковой стенке корпуса автомата для газировки.

Когда Ильич повернулся, чтобы положить ключ обратно в сейф, Панюшин молча бросился на него. Они сопели, пытаясь, одолеть друг друга, свалились на пол, и уже там, собравшись с силами, Юрий заехал директору прямо в висок головкой циркуля. Лановой захрипел и закатил глаза. Потом Юрий душил его, удовлетворенно наблюдая, как дергается грудь начальника, не получая воздуха.

За окном раздался визг тормозов, и Панюшин на мгновение замер, прислушиваясь. Он осторожно, чуть ли не на цыпочках, подкрался к балконной двери, и осторожно выглянул из-за шторы.

К проходной подъехал огромный сверкающий джип. Хлопнули двери, и из недр огромного салона вывалились на свет божий новые хозяева жизни — здоровые молодчики с крепкими шеями. Тяжелые цепи блестели золотом, а лысые затылки придавали особый шарм. Услышав, как тихонько отворяется дверь кабинета, Панюшин нырнул за штору, и вовремя — пронзительный крик секретарши разорвал тишину.

— Вот дура! — невпопад подумалось Панюшину. Он выглянул — услышав поросячий визг секретутки, молодчики рванули к входу, вытягивая пистолеты.

Нужно было спешить. Панюшин рывком перебросил сильное тело через балкон, с силой ухватившись за бортик балкона. Ноги описали широкую дугу, и Юрий повис на бортике. Досчитал до трех, разжал руки, и упруго приземлился на землю.

— Эй брателла, тормозни, нах!

Здоровенный амбал выскользнул с водительского места. Панюшин осмотрелся — справа, изгибаясь, уходила вдаль кирпичная стена завода, вдоль которой росли чахлые ели с отпиленными верхушками, непременный атрибут Славянска (иногда Юрий скрежетал зубами, проклиная полупьяное быдло, что тешило туповатых родичей, принося на Новый Год изуродованные деревья), не годится — там она будет как на ладони, слева ступеньки крыльца и темная влага проходной с вертушкой из нержавейки — еще немного, и бандиты, обнаружившие мертвеца, выскочат наружу. Единственная возможность — вперед, мимо черного монстра на титановых дисках.

— Ты чо, чумной, иди сюда, не ссы… — Панюшин пошел навстречу, всем своим видом демонстрируя — свой я, браток, свой.

— Там Ильичу плохо — Затараторил он, разводя ладони в стороны.

Хитрость удалась. Водила чуток расслабился, и Юрий, подойдя ближе, прижал кончики пальцев к ладони, напрягая кисть.

— Гена, держи падлу! — заорал с балкона один из качков, и рука водителя метнулась к поясу за оружием. Юрий предугадал движение бандита и выбросил вперед кисть, метясь в шею. Кадык Гены хрустнул, и верзила рухнул на землю. Панюшин пронесся мимо машины, мимоходом заглянув в салон джипа. Ключей не было — предусмотрительный Гена наверняка сунул брелок в карман. Ну и черт с ними — с джипом.

Напротив заводоуправления угрюмо серели корпуса заочного отделения пединститута. Неприметная тропинка петляла между соснами (с такими же спиленными верхушками), уходила вдаль, огибая воняющий хлоркой туалет, чтобы затеряться между кучами мусора. Панюшин несся прочь, расшвыривая каблуками туфель прошлогоднюю хвою. Там за мусорной кучей дыра в заборе, и если удастся выбраться — что ж, старушка судьба подождет до следующего раза, когда можно будет подставить подножку старику Панюшину.

Пролезая через дыру, он вновь услышал запах хлорки. Все правильно — впереди еще один туалет, куда больше и грязнее предыдущего, затем автобусная стоянка, и платформы автовокзала. Что нравилось ему в этом чудном городке — удивительная компактность. Огромные производственные цеха мирно соседствовали с покосившимися домами, широкими озерами, безлюдными, но, тем не менее, изрядно загаженными посадками с кривыми тополями и изувеченными соснами и елями. Тут же тебе и вузы, и вокзал, и центр города — просто прелесть. Особенно если нужно оперативно скрыться в толпе, что Панюшин тут же и сделал.

Всю дорогу домой, он украдкой ощупывал ключ в кармане, пытаясь сообразить, что делать с попавшей в руки игрушкой. Лазерную указку для ключа, Панюшин отобрал в парке у пацаненка, подарив взамен мятый червонец, что впрочем, не помешало испуганному шкету заныть, и броситься к гуляющей неподалеку мамаше. Панюшин не стал искать встречи с разъяренной самкой и благополучно удалился…

Воспоминание окончилось, словно кто-то нажал кнопку «Стоп». Панюшин открыл глаза, возвращаясь в реальность. Он давно уже перестал удивляться странной способности играться с прошлым. Достаточно легкого усилия, и некогда пережитое вновь встает перед глазами, становясь объемным, чуть ли не осязаемым. При желании он мог проиграть любой эпизод своей жизни, рассмотрев все до мельчайших подробностей, правда, до определенного момента, за которым оставались лишь жалкие крохи — призрачные лоскутья, ворошить которые, все равно, что ковыряться на помойке — вроде и много всего, вот только толку никакого. Вот такой вот каламбур получился.

За окном что-то треснуло, и Юрий испуганно вскинул голову. Он быстро, но, тем не менее, соблюдая осторожность, сложил сегменты в коробку, и, оглядываясь, запрятал ее в шкаф. Шум за окном усилился — кто-то колотил в калитку, пытаясь привлечь внимание. Панюшин проскользнул к окну, и замер, высматривая в щели между занавесками, причину шума.

Хлипкая калитка треснула, подалась. Юрий увидел как здоровенный детина в затертой спецовке, поплелся по двору, спотыкаясь на ходу.

Чертова старуха — день уже заканчивался, и лишние хлопоты были вовсе ни к чему, тем не менее, очередной клиент подбирался к разбитому крыльцу, очевидно желая приобщиться к возвышенному — старая перечница торговала самогоном, и в сарае змеевик из нержавейки ронял в широкую горловину трехлитровой банки горючую слезу.

Гость протопал без остановки до самой двери, и что есть силы, впечатал тяжелый кулак в фанерную дверь.

— Хозяюшка! Встречай гостя.

Панюшин стиснул зубы. Хуже и быть не могло — иногда за определенную плату, старуха принимала клиентов на дому. Выносила огромную сковороду со скворчащей яичницей, ставила графин, и присаживалась рядом, поддакивая беззубым ртом, завистливо наблюдая, как дергаются в такт сизые кадыки гостей. Похоже, детина и был одним из таких постояльцев.

До выхода на связь, оставалось еще два часа, и домик старухи казался вполне надежным убежищем. Теперь же, слушая, как ломится в дом здоровяк, Панюшин начал сомневаться в выборе. С другой стороны, все равно пришлось бы выручать коровяк.

И со старухой опять же получилось нехорошо. Старая карга и так знала гораздо больше того, что ей было разрешено непростыми обстоятельствами, да и у него не было выбора — тем более дело привычное, телу и душе вполне угодное…

Здоровяк навалился на дверь, и та подалась — проржавевшие шляпки шурупов не выдержали, разболтанная задвижка засова повисла на прогнившем дереве. Панюшин затаился у входа в спальню, выглядывая из-за пыльной шторы. Он вдыхал запах лаванды, что насквозь пропитал собой пошловатый рисунок на шторах, и в который раз подивился тому, что мир совсем не таков как раньше.

То, что мир изменился, Панюшин понял давным-давно, еще тогда, когда впервые вступил на землю обетованную, точнее загаженный перрон этого провинциального городка. И виноваты, несомненно, люди, населяющие этот неуютный, худо-бедно обжитый мирок. Отчего же ему не прогибаться, поддаваясь глупости, подлости и пошлости, раздираясь с неприятным треском половиц под ножищами незваного гостя.

Незнакомец, тем не менее, чувствовал себя как дома. Он обогнул круглый стол, даже не обратив внимания на торчащие из-под него старухины ноги, перешагнул с показным равнодушием, и замер, обозревая гостиную, обклеенную дрянными обоями, выцветшими и местами, отставшими от стен, перевел взгляд на закрытый шторами проход в спальню, и позвал тихонько:

— Панюшин, сука, выходи подлый трус…

Ответом была тягучая тишина. Ходики с кукушкой пытались заполнить ее ритмичным пристуком, но Юрию на миг показалось, что проклятая тишина стала чем-то вроде воронки на поверхности моря, черной дыры, способной затянуть в манящую глубину и мысли и чувства такого неудачника, как он.

Детина хмыкнул.

— Хорош, придуриваться, герой. Гвоздик-то небось с собой принес, злодей?

Панюшин поежился. Из-под стола торчали только ноги старой ведьмы, и гость при всем желании не мог видеть остального, значит что? А вот, что — херовы твои дела, Юрка…

Мир менялся на глазах. Пашка Бугаев с ужасом смотрел на изменения, не решаясь представить даже, что будет потом. То, что еще вчера казалось запретным, сегодня было делом привычным, вызывающее стало обыденным, а шокирующее — провинциально-скучным.

Бугаев тихо матерился, глядя на окружающий беспредел.

Мир встал на дыбы, явно собираясь завалиться на спину, прижав самого Пашку с его самобытной беспомощностью. Пашка замирал, стараясь не обосраться от страха, но все на что он был способен — выполнять текущие распоряжения, повизгивая от восторга каждый раз, когда благодатная рука начальства поглаживала загривок. Черт возьми — терпеть окружающее блядство не оставалось больше сил. Иногда Бугаев стискивал зубы, чего за ним никогда не водилось — так, например, удушив жертву, он мысленно благодарил небеса, и того, кто обитал среди белокурых облаков, за каждый новый день, пускай и похожий на все остальные. Программа работала четко — обхватить сильными руками слабую шею, надавить, подержать немного, ну и так далее… Пашка расценивал подобные задания как некий тест — способность оставаться в деле, сохраняя прежний рассудок.

Он обвел комнату взглядом. Сука-Панюшин надумал заняться собирательством. Коровяк штука прошлая, вполне благополучно подзабытая. Так нет же — нашелся говноискатель-правдолюбец, нате, вот он я.

Бугаев тихо злился каждый раз, когда очередное чмо пыталось доказать что-то себе и окружающим. Как водится за счет самих окружающих. Ну и как принимать реальность, данную в ощущениях? Тем более, что ощущать становилось с каждым разом все труднее и труднее. Да и сами ощущения вселяли не вполне ясную, но тревогу.

Ладно, хер с ними всеми. Делу время, а потехе… час вроде? Пашка почесал нос.

В школе Бугаева поначалу за глаза называли «Пашенька». Пьяный родитель не вполне удачно пошутил, подарив сыну такое имя. Пусть само по себе имя и не несло ничего обидного, но в сочетании с могучей фигурой звучало как-то обидно. Поразмыслив на досуге, Бугаев пришел к выводу, что могло быть и хуже. Назвали бы, например, Ипполитом, или еще чего лучше Поликарпом, вот это было бы действительно чересчур — Пашка не вынес бы подобного унижения. Сверстники, были того же мнения, провожая тоскливым взглядом, огромные и мозолистые Пашкины кулаки. В старших классах «Пашенька» превратился в Бугая, и именно эта кличка вспыхнула холодными стальными буквами в памяти Панюшина.

Дальше дело пошло быстрее. Память засуетилась, выбирая из темноты картинки прошлого. Пашка-Пашенька, Павел Бугаев — в заведении его иногда прозывали, опять же за глаза, разумеется «Пашка-Таракашка». Старый приятель, наместник черта на земле. Вот как…

— Чудо-юдо, злобный хер. Выходи Панюшин, выходи сукин сын.

Панюшин выскочил в гостиную, и обмер, делая вид, что не верит глазам.

— Пашка, ах ты ж штопаный гандон!

Бугай довольно заржал, широко расставил руки, словно собираясь обхватить жилистое тело Панюшина.

— Здорово, Раскольников хренов! Что ж ты, старушку-то, за двадцать копеек уработал?

Юрий увернулся из объятий Бугая, и сноровисто хлопнул того по плечу.

— Ну не скажи. Пять старушек — рупь…

Сделав вид, что не обиделся, Пашка ухмыльнулся, подошел к столу, и поманил пальцем.

— Садись, Панюшин, рассказывай.

Юрий прищурился. Справится с Бугаем, при желании возможно, вот только знать бы наверняка, с какой целью тот пожаловал.

— А что тут рассказывать? Сижу вот, никого не трогаю. А со старушкой, ерунда вышла, согласен… Ну так у каждого свои развлечения.

Бугай хмыкнул.

— А коровяк ты тоже для развлечения собирать стал?

— Какой коровяк? — Быстро спросил Панюшин, всматриваясь в Пашкино лицо, словно пытаясь прочитать на нем ответы на все вопросы.

— А такой вот, коровяк. — Улыбка сошла с лица Бугаева. Пашка оценивающе взглянул на собеседника.

Панюшин забарабанил пальцами по столешнице. Руки у него были худые и жилистые. При желании Панюшин мог провисеть несколько часов на турнике, держась одним лишь указательным пальцем. Бугай знал об этом, как знал и о том, что может скрутить сильную Панюшинскую шею, даже особо не напрягаясь.

Тишина вернулась в стены дома. Тикали часы с кукушкой, чуть позванивали фарфоровые ведерки дамы с коромыслом, за окном мычали соседские коровы — сельская идиллия, да и только. Если постараться, можно не думать о том, что под столом костенеет старушечий труп.

— Как про старуху узнал? — спросил Юрий, чтобы хоть как-то заполнить тягучую паузу.

Бугай положил на стол пудовые кулаки.

— Узнал и узнал — что уж тут. Старуху давно в расход нужно было пустить — вот только со временем неувязка вышла. Ну, к этому еще вернемся. Где гвоздь взял?

— Выдрал с крыши.

Бугай кивнул.

— За картой с оружием ходил?

— Нет. В НИИ на проходной металлоискатель стоял. А тебе-то что?

Бугаев не ответил. Его мозг работал как компьютер, пытаясь найти правильный ответ. Несмотря на характерную внешность, Пашка иногда приходил к неожиданным выводам, которые в итоге оказывались верными. Знал, вернее, вспомнил об этом и Панюшин.

— Да и собственно, какая разница — ты-то здесь чего забыл? — вопрос повис в воздухе.

Для себя Панюшин так и не смог решить, зачем он убил старуху. Это было похоже на выстрел — что-то неведомое выплеснулось из него. Какая-то дикая, злая энергия, точкой приложения которой и стал левый глаз старой процентщицы. Все что случилось потом — исключительно личное, Бугаю знать о том не положено.

— К тому же, если старушка не нужна, то тем более никаких вопросов и быть не должно. Ворошить былое мне не резон, так что гражданин Бугаев, ступайте себе с богом.

Бугай задумчиво шевелил губами. Часы мерили время потускневшим маятником, и даже мертвая старуха внимала высоким речам, впитывая посиневшим телом правоту Юркиных слов.

— А не то…

— Что? — растерялся Панюшин.

— Ты забыл добавить… — Бугаев повернул голову, и посмотрел отсутствующим взглядом.

Юрий подобрался. Шутки шутками, а у Таракашки разговор всегда был коротким. Раз два, и душа вон. Как бы не вышло чего.

— Паша, я прошу тебя…

— Ага, чисто по-человечески — механически продолжил Бугай. Панюшин обмер.

— Чего ты? — он шептал, пытаясь вытолкнуть слова, что превратились в осклизлые комочки медицинской ваты.

— Ну да, ну да… — бубнил Бугаев, насыщая атмосферу дома ненужным страхом. — Когда там связь? Ровно в девятнадцать ноль-ноль?

Панюшин упруго выскочил из-за стола. Удавка выскользнула из рукава маленькой опасной змейкой. Свистнула в воздухе, затягиваясь вокруг широкой шеи.

— Остановись, дурак… Пожалеешь… — Бугай захрипел, пытаясь вырваться. — Слушай, слушай сюда… Гром, вихрь, спайка…

Юрий отмалчивался, скривив лицо в нехорошей ухмылке. Не слушать, ни в коем случае не слушать! Все что скажет Бугай — все от лукавого, не стоит слушать. Ни одного слова!

Он душил Пашку, туже затягивая удавку, упираясь коленом в широкую спину Бугая. Тот не сдавался, мотал башкой, словно бык на бойне — Панюшин чувствовал, как вместе с остатками воздуха, из легких толчками выходит жизнь. Бугай дернулся в последний раз, и затих.

Панюшин оттянул тяжелеющее тело в спальню, и вернулся к столу, еще раз взглянуть на карту.

Карта как карта. С севера на юг и с запада на восток гордо раскинулся город-герой Славянск. На юго-западе горный массив, в простонародье называемый Карачун-гора, там же, перед самым въездом в город — турки-месхетинцы арендовали бывшие совхозные поля, засадили каменистую землю болгарским перцем да турецкими помидорами. Сам город дальше. Район «Восточный» — соленые озера, сосновые леса. На севере — старое переполненное кладбище с небольшой церквушкой. В основном частный сектор, где коротает дни и ночи полупьяный гегемон. В центре угрюмые ряды пятиэтажных «Хрущевок» — однообразные скворечники, заселенные озлобленным людом. На юге — болотистая почва, затопленные дворы, где каждую весну собираются огромные лужи, и под сапогом чавкает грязь. Северо-запад — бесконечные села и поселки. Ничего интересного.

Вот только карта, что лежала на столе, была отнюдь не простой. В левом нижнем углу приклеена особая наклейка. Если посмотреть на нее под нужным углом — от поверхности отделится и заблестит в воздухе пятиконечная звезда. А, следовательно, эта карта не просто карта. Нужно просто обладать Панюшинским чутьем, чтобы определить, как правильно пользоваться ею.

Хотя если умеешь, ничего сложного — берешь в правую руку циркуль. Втыкаешь иглу в красную точку, прямо посередине карты и очерчиваешь круг, радиусом… впрочем, нет, неважно. Лишние знания рождают скорбь.

Панюшин отнюдь не скорбел. До девятнадцати оставалось совсем немного.

Пять…

Четыре…

Три…

Телефон зазвонил. Панюшин дернул рукой — рано!

Два…

Один…

Вот теперь отсчитать семь звонков, поднять и положить трубку. Еще семь звонков и…

— Алло! — Панюшин сжимал трубку. Он готов был танцевать от радости. Голос на том конце провода означал только одно — ничего не окончено до тех пор, пока не будет сказано последнее слово. И это слово будет за ним.

— Алло.

Наступила тишина. Панюшин подул в трубку.

— Алло… — голос в трубке казался невесомым. Еще мгновение, и слабое дыхание Панюшина развеет его как пыль на ветру.

— Алло — Чуть ли не проблеял Юрий, с ненавистью ощущая в своем голосе просительные нотки.

— Панюшин, еб твою… Ты оглох?

— Нет — просительный шепот унижал, но другого способа не было. Сейчас именно голос в трубке диктовал условия, задавал темп игры.

— Нееет… — издевательски протянул голос, копируя Панюшинские интонации. — Короче, слушай сюда. Твоя первая контрольная точка — водоочистные резервуары на Михайловом озере. Всосал?

— Так точно, всосал.

— Херово всосал. Где вопросы по существу?

Панюшин заскрипел зубами. Голос явно нарывался, и Юрий дал себе обещание разобраться с умником, что лениво цедил слова, разговаривая с ним, как с дерьмом.

— Что там?

— Как что? — продолжал глумиться голос. — Тебе ж по-человечески сказали, дебил — там первая контрольная точка. Короче, Панюшин, на кой хер я вообще теряю время?

— Пожалуйста… — Панюшин ощутил, как вновь задергался левый глаз.

— Ладно — сжалился голос. — Смотри мне, герой. Пашку уработал небось?

— Что? — сердце Юрия превратилось в маленькую ледышку, и затрепетало, готовясь провалиться куда-то в пятки.

Голос в трубке засмеялся.

— Ох, беда мне с тобой, Панюшин. Не работа, а одно сплошное огорчение. Короче, герой — топаешь от озера на юг. Там, в кустарниках, старые водоочистные резервуары. Найдешь средний, спускайся по лестнице. На месте разберешься. Да, вот что еще — выходи на рассвете, днем там людно. Все, отбой.

Юрий медленно опустил трубку телефона. Ну что же. Начало положено, а там как бог даст. Он покосился на старый диван. Придется тебе дружище еще на одну ночку приютить одинокого скитальца.

Господи, дай силы дотерпеть до утра.

На привокзальной площади было шумно. Только что тронулась пригородная электричка, увозя в своем железном чреве натруженный пролетариат. Где-то между вагонами топали неугомонные торговцы, предлагая кроссворды, приправы для пищи, воблу и расписание телепередач, а на перроне голосили их собратья по ремеслу, продавая второсортную керамическую посуду падким на все необычное пассажирам, жадно выглядывающим из грязных окон вагона. Краснознаменная Дружковка встречала гостей.

Городок, коих не счесть на Донбассе. Один из многих, один из всех.

Солнце жарило изо всех сил, многократно отражаясь в глубоких грязных лужах. Юрок сидел на заплеванном бордюре, широко раскинув ноги. Он сжимал старый баян, пытаясь выдавить кроме хрипа некое подобие музыки:

— Разлука ты, разлукааа… Чужая стоооронааа…

Прохожие не обращали внимания. Они спешили по своим делам, деловито сновали по перрону, зачем-то таская взад и вперед огромные клетчатые сумки. Юрок смотрел вперед, даже не пытаясь сфокусировать на чем либо взгляд. Для него достаточно было видеть мельтешение людской толпы, чтобы быть уверенным — кто-нибудь да опустит пару монет в мятую банку из-под кофе, подобранную тут же, у здания вокзала.

— Никто нас не разлучит. Лишь мать сырааа земля!

Он сдавил меха, нажимая кнопки наугад. Баян взвизгнул и выдал новую порцию звуков. Назвать их музыкой можно было с большой натяжкой, но большего, впрочем, от старого трудяги и не требовалось.

— Подайте люди добрые Христа ради…

Мимо прошла насупленная мамаша в окружении орущего выводка. Эта не даст ни гроша. Самой бы прокормить многодетную семью.

Юрок устало прикрыл глаза.

— Внимание! На вторую платформу прибывает скорый поезд… (название поезда Юрок не расслышал), нумерация вагонов от локомотива…

На перроне зашумели.

— Маня, спроси, когда наш будет…

Юрок встрепенулся, и вовремя. Раздался тихий звон, и в банку упала монета. Сверкающий пятак шлепнулся на дно, Юрок жадно потянулся за монетой, ощупал заскорузлыми пальцами, пытаясь вытащить.

— Тьфу ты, зарраза!

Он перевернул банку, и пятак утонул в грязной ладони. Юрок ухватил, наконец, монетку и поднес к глазам.

Пятак ослепительно блестел. И этот блеск завораживал. Юрок всматривался в надписи, мучительно пытаясь сообразить, что не так. Пятак как пятак — гербовый трезубец на одной стороне, и залихватская пятерка на другой. Пять копеек, как ни крути. Целых полкоробка спичек.

— Мань, ну что там, когда наш-то приедет?

Что-то сверкнуло в голове, и Юрок повалился на землю, обхватил голову руками, засучил ногами. Прохожие опасливо косились на нищего — мало ли чего ожидать от грязного немытого бомжа. То ли больной, то ли пьяный — лучше держаться от такого подальше.

Юрок истошно завыл, пытаясь выцарапать глаза. В них зажглись ослепительные солнца, и все стало пропитанным яркой, гулкой болью. Больно было смотреть, но, даже закрыв глаза, Юрок продолжал видеть все тот же свет.

Он катался по асфальту, пару раз больно ударился головой об чугунную урну. Свет никуда не делся, только с каждым мгновением становился все глубже и насыщенней. Одновременно, где-то в голове зазвучал тонкий противный голос. Он произносил слова, смысл которых не был понятен, они просачивались сквозь мысли, словно голос вещал на птичьем языке. И от этого становилось еще хуже.

Страдание было невыносимым, и Юрок оцепенел, пытаясь сосредоточиться. Если заставить себя не обращать внимания все пройдет. Так было раньше, там, в тумане.

И как только Юрок понял это, он дернулся в последний раз и затих. Память раскрыла самую омерзительную часть, ту самую, что была до сих пор скрыта от него, и Юрка-Юрок открыл глаза, пытаясь сообразить, что он делает здесь, на перроне.

Он дополз до скамейки, с трудом взгромоздился на промокшие после вчерашнего дождя доски. Баян остался лежать на перроне. Он стал прошлым, вместе с помятой банкой из-под кофе.

Юрий сидел на скамье, подвывая и покачиваясь в такт словам, что продолжал произносить проклятый голос. Некоторые из слов уже не казались совсем незнакомыми. Разум пытался выхватывать их них отдельные слоги, чтобы собрать свое подобие смысла. Пока получалось не очень, но кто знает, что будет потом, когда вернется самое главное — то, что хранилось в лысеющей голове Юрия.

И только когда затихли последние звуки, и солнце убралось, наконец, за горизонт, Юрий устало откинулся на скамейке. Он вспомнил не все — сотую часть того, что должен был помнить, но вспомненного оказалось достаточным для того, чтобы окинуть привокзальную площадь новым, чистым взглядом, в котором плескались ненависть и ярость.

Кто-то должен ответить за все. И так будет. Юрий сложил звуки в слова, и свет померк, превратившись в ровное свечение фонаря у входа в здание вокзала. Тело жаждало действия, а еще безумно хотелось газировки, той самой, из автомата.

Юрий позволил разуму свернуться в кокон, отделиться от тела, оставшись простым наблюдателем. Пятак лежал неподалеку, закатился стервец за урну. Юрий вернулся за ним, отметив новую, недоступную до сих пор плавность движений. Поднял монету, вновь и вновь разглядывая блестящий кружок.

Подошел к таксофону, зачем-то постучал согнутым пальцем по трубке. Бросил монету и замер, вслушиваясь в тихие шорохи аппарата. Что-то звякнуло там, в механическом нутре, и бездушный автомат выплюнул пятак. Реальная стоимость пятака оказалась куда ниже номинальной, но знающему неинтересны условности. Юрий крутанул пальцем диск, набирая номер. Иногда можно звонить бесплатно, нужно просто знать правильные цифры.

Пошел вызов. Все это время Юрий сердцем ощущал, как в глубине души набухает что-то невероятно важное, готовое раскрыться дурманящим цветком, вот только новизна ощущений не вполне соответствовала тревожным мыслям в голове. Что-то будет, ой будет — и весьма скоро.

Трубку взяли.

— Алло — Юрий напряженно вслушивался в тишину. — Алло, ответьте, пожалуйста…

На другом конце провода молчали, очевидно, не зная, что сказать.

— Алло? — Уже вопросительно спросил Юрий.

Тишина в трубке сменилась короткими гудками.

Он пробовал дозвониться несколько раз. Пятак проскакивал сквозь автомат сверкающей искоркой надежды. В трубке молчали, а в последний раз вообще дозвониться не удалось. Юрий слушал гудки, понимая, что влип.

Это знание пришло внезапно. Словно вспышка на миг ослепила откуда-то изнутри, раскрыв сияющий белый лист, исписанный письменами. Давай, дружок, медленно и аккуратно положи трубку, и садись на скамейку. Через час за тобой приедут, и все будет кончено. Если же ты еще решил немного задержаться на этом свете, не стой столбом. Убирайся отсюда, поскорей.

Путь твой будет недолог. Ехать тебе в Славянск. Маленький городок, ты же знаешь, их много таких. Город-герой, — пускай, и знают об этом только избранные. Добираться недолго, всего-то два часа электричкой, машиной быстрее, но перестук колес отчего-то ближе сердцу. Есть что-то такое, что манит в грязные заплеванные вагоны пригородных поездов.

Давай, Юрок, шевели ножками, пока не подъехал неприметный «жигуленок» с четверкой таких же неприметных ребят. Забирайся в тамбур — контролеры не тронут нищего, пройдут мимо, брезгливо поджав губы. При желании можешь пересечь поезд, насобирать немного мелочи на дорожку, вот только баян придется оставить здесь — ни к чему таскать с собой лишний хлам. Все что нужно ты найдешь там, в скучном провинциальном городке, среди пыльных кривых улочек, соленых озер и грязных посадок.

Как тебе такой вариант? Да, кстати, Панюшин… Что, в твоих глазах удивление? Ну что же, значит, память поделилась с тобой еще одним кусочком воспоминаний, прижми их к сердцу и храни где-то там, поближе к грешной душонке, быть может тебе предстоит вспомнить нечто такое, отчего захочется исторгнуть из себя эти воспоминания вместе с самой душой. Так вот, Панюшин, впереди много интересного, и быть может, стоит озаботиться тем, чтобы этот интерес не оказался слишком опасным для тебя самого. Подумай об этом на досуге, когда будешь смотреть отсутствующим взглядом в треснутое окно, провожая уносящиеся вдаль кривые березки и иссохшие сосенки, что растут вдоль путей вестниками проходящей вечности.

Хотя, лишние знания рождают скорбь — ты убедишься в этом не раз.

Вперед, Юрка, не бзди.

Панюшин проснулся среди ночи, и некоторое время лежал в темноте, пытаясь сообразить, где находится. Тикали ходики, и сверчок за окном пел заунывную песню. Лето ушло, оставшись в ослабленной памяти шумом электричек да терпким вкусом окурков, подобранных на перроне.

Юрок любил весну, лето тоже ничего, но уже не так. Духота и марево над горячим асфальтом привокзальной площади — вот и все лето. Правда можно собирать абрикосы, от которых потом крутит живот, спать, где хочешь, не думая о будущих холодах, но зато прохожие, утомленные солнцем, подают неохотно. Сейчас Панюшин был даже рад тому, что, наконец, закончилась жара. Он поплотнее завернулся в теплое покрывало, размышляя о событиях дня вчерашнего. Сильно болела голова, и зверски хотелось пить.

Уработав Бугая, Панюшин собирался отсидеться в старухином доме, но жизнь, как водится, внесла коррективы в его планы. Стук в калитку заставил подобраться. Панюшин был готов встретить гостя, который, правда, оказался обычным трудягой, завернувшим после трудовой смены к бабе Мане, пропустить пару стаканов горилки.

Работяга вломился во двор, жуя травинку. Встал, покачиваясь, рассматривая двор усталым взглядом, в руке он держал затертый полиэтиленовый пакет.

Панюшин вышел из дома.

— Чего надо?

Пришелец смерил Панюшина осторожным взглядом.

— А где баба Маня?

— Занята она. За гвоздями поехала — не моргнув глазом, соврал Панюшин.

— За какими гвоздями? — тупо удивился пролетарий.

— За шиферными… Тебе чего надобно, мил друг?

— Мне это… — помялся трудяга. — Остограмиться бы…

Панюшин загадочно улыбнулся.

— Один момент!

Он вынес из сарая внушительную бутыль прозрачного как слеза самогона. Плюньте в глаза тем, кто показывает в фильмах мутное пойло — в своем деле баба Маня знала толк. Продукт ее усилий пускай, и не отличался особой крепостью, зато и не был противным на вкус. Из всех способов очистки бабка признавала один, самый действенный — марганцовку. Правда, пить полученный самогон было не очень полезным для здоровья, но подобные мелочи мало интересовали алчную старуху.

Увидев заветную бутыль, работяга засуетился. Выплюнул травинку, смахнул со стола невидимый мусор. Панюшин со значением поставил бутыль на плохо оструганную столешницу, вернулся за стаканами. Пока он искал посуду на кухне, работяга уже успел извлечь из пакета нехитрую закусь — нарезанное ломтиками сало, несколько вареных яиц и пару пучков зелени.

Панюшин потер руки. В бутыли аппетитно забулькал разливаемый самогон.

— Звать то тебя как? — поинтересовался Панюшин.

— Толик — лаконично ответствовал гость, придирчиво соблюдая уровень жидкости. — А тебя?

— Юрка.

— Ну, за знакомство…

Выпили. Самогонка обожгла гортань. С непривычки Панюшин закашлялся.

— Ох и ядрен, зараза! — выдохнул он.

Неспешно закусили, затем Толик аккуратно разлил еще по одной, Юрий же откинулся на скамейке, чувствуя наступающее умиротворение. Как всегда, после выпитого, захотелось поговорить.

— Вот скажи мне, Толик — проникновенно начал Панюшин. — До каких пор будет продолжаться весь этот бардак?

Толик махнул рукой, всем своим видом показывая, что далек от политики.

— Нет, ты ответь! — наседал Панюшин.

Вместо ответа, Толик вновь наполнил граненые стаканы. Выпили не чокаясь.

— Это надо же, такую державу угробить! — волновался Панюшин, пытаясь удержать внутри огненную жидкость.

Разговор не клеился. Панюшин смотрел, как Толик, не торопясь, чистит яйцо.

— А какую такую державу? — неожиданно спросил тот, застав Юрия врасплох.

— Ну, как же это? — удивился тот. — Ты что, Толян?

— А что я? — вдруг окрысился собутыльник. — Мне что тогда, что сейчас. Как жил скотом, так и живу. Травлюсь самогоном, вот с тобой. Это еще разобраться нужно кто ты такой…

— А, вот оно что… — Юрий ухмыльнулся. — Хочешь разобраться? Наливай…

Выпили, разобрались.

Оттянув тяжелеющий труп в сарай, Панюшин вернулся к столу, чтобы поразмыслить о дальнейших действиях. Выпитого было вполне достаточно, чтобы немного унять напряжение, да и завтра предстояло много дел.

Старухин дом наполнялся мертвяками, и это обстоятельство давило на нервы. Мертвых Панюшин не любил, хоть и не боялся никогда. Черт с ними всеми, утро вечера мудренее, а пока что нужно хорошенько выспаться, день будет хлопотным.

Первым делом, Панюшин закрыл калитку на тяжелый засов. Выключил газовую печь в сарае. Как раз вовремя — из змеевика вырывался горячий пар. Ночевал Юрий на старухином диване. Некоторое время ворочался, устраиваясь удобнее. Старуха лежала под столом, там, где он ее оставил — Юрию до смерти не хотелось возиться с трупом, хотя по хорошему, следовало оттащить тело в комнату к Пашке. А вообще, очень скоро придется решать проблему с жильем. Ну, даст бог, завтра что-нибудь прояснится — почему-то Панюшин был уверен, что старые резервуары таят в себе множество приятных сюрпризов.

Вот и сейчас, проснувшись, Панюшин не сразу вскочил с дивана.

Было что-то странное в этой уверенности, которая казалась похожей больше на знание. Юрий обладал множеством способностей, одной из которых было умение вертеть прошлым, просматривать его и так и сяк. Иногда, правда, очень редко, накатывали приступы прозрения — Панюшин видел кусочки событий, которые рано или поздно случались позже. Увиденное было похоже на обрывок газетной статьи — вроде бы и читается, но что можно понять из такого крошечного кусочка? Полное отсутствие смысла, но зато странное чувство, как будто он жил сотый раз подряд, и все случившееся, лишь очередной клочок давно прочитанной газеты. Все было, есть и будет много раз.

Ладно, разберемся. Вставай дружище, выбирайся из-под теплого покрывала — тебя ждут великие дела.

До железнодорожного вокзала Панюшин добрался без происшествий. Всего-то минут двадцать пехом. Остановился у перрона, равнодушно рассматривая разношерстную публику. Везде одно и то же — что в Краснознаменной Дружковке, что в Пролетарском Славянске. Загаженный перрон, ржавые рельсы да вонючие окатыши между ними.

Поднялся на мост, перешел на другую сторону, к локомотивному депо. Прошелся по аллеям, миновал старинный паровоз, стоящий на постаменте — памятник трудовым подвигам допереломной эпохи. Свернул вправо, туда, где в желтоватом заборе обнаружился проход. Спустился по насыпи.

Ну вот, почти на месте.

Михайлово озеро, оно же Михайловское, оно же «Михася» обильно поросло камышом. Запах гнили пропитал все на свете, и Панюшин, присев на корточки у берега поморщился. Тронул воду — холодно, впрочем, ни одному нормальному человеку не придет в голову купаться в цветущей воде. Остатки пляжа напоминали о тех не столь далеких временах, когда визжащая, босоногая ребятня носилась по берегу. Обрывок тарзанки над головой только усиливал накатившую ностальгию.

Юрий легко поднялся на ноги. Так, направление на Карачун-гору, и тридцать метров от берега. Панюшин с треском вломился в густой кустарник, пробираясь сквозь живую изгородь. Ветки царапали лицо, приходилось отгибать руками. Панюшин только начал раздражаться, как впереди забелел кирпичный бортик первого резервуара.

Кустарник закончился, и Юрий вышел на небольшую, метров пятидесяти в диаметре, полянку. В резервуарах шумела вода, но насколько было известно Панюшину, они давно отработали ресурс и были благополучно брошены. Он подошел к среднему. В отличие от собратьев тот был сух.

Круглый кирпичный бортик, высотой до пояса. Сам резервуар был накрыт толстой, местами проржавевшей решеткой. Часть решетки оказалась отогнутой, чтобы можно было пролезть вовнутрь.

От бортика вглубь резервуара вела металлическая лесенка. Юрий оглянулся. Вокруг не было ни души, но лишняя осторожность не помешает. Он запрыгнул на борт, протопал по решетке до лесенки, и, кряхтя, протиснулся в отверстие.

Лестница прогнила настолько, что только чудом держалась в бетонном жерле резервуара. Внизу тоскливо ржавели огромные трубы, фланцы, вентили и прочие элементы запорной арматуры, в которых Панюшин особо не разбирался, хотя и мог при случае починить протекающий кран.

Он спрыгнул с лестницы. На дне резервуара оказалось неожиданно темно. Хорошо догадался взять фонарик. Юрий щелкнул тумблером «Коногонки» — в дрожащем круге света показались растрескавшиеся стены бетонного колодца. Слева и справа виднелись огромные проходы — водные каналы, некогда забранные фильтровальной сеткой. Сейчас от сетки остались только ржавые острые края — местные охотники за металлом давно уже вытянули все, что можно унести. Удивительно как сохранилась решетка наверху резервуара, да эти огромные глыбы ржавчины, некогда бывшие трубами да вентилями. Ладно, все это лирика — Панюшин нахмурился. Голос в трубке не сказал, что делать дальше, а сам он спросить побоялся. Все-таки было что-то такое в этом голосе, от чего Панюшин робел, словно школьник в кабинете завуча.

Юрий сунулся, было в ближний проход, но тут же отпрянул. Огромная куча грязного тряпья зашевелилась вдруг, издавая невероятный смрад. Что-то ухнуло там, внутри, и из многочисленных тряпок на Панюшина уставился огромный, багровый глаз.

— Этта… Хто здеся? — забормотала куча, и Юрий облегченно выдохнул.

По всей видимости, очередной бомж заприметил укромное местечко, и устроил здесь свое логово. Панюшин, особо не раздумывая, врезал ногой, целясь куда-то в середину кучи.

Раздался хриплый кашель, и из тряпок вылетела синюшная, но, тем не менее, жилистая рука. В один миг, Юрий оказался погребен под кучей смрадного тряпья, а рассерженный хозяин берлоги навалился сверху, прижимая к неровному бетонному полу.

Юрий барахтался, пытаясь выбраться из кучи, но бомж не сдавался. Он хрипел, ругаясь, пытался нащупать Панюшинскую шею. Изловчившись, Юрий сумел все же выпростать одну руку, и что есть силы ткнул пальцем в синюшную харю, целясь в глаз.

Бомж взревел, и откинулся на спину. Панюшин выбрался из тряпок, и подошел к поверженному врагу. Рев перешел в сиплое повизгивание. Юрий брезгливо вытер палец о штанину, и присел рядом.

— Ну чего ты? — почти миролюбиво спросил он.

Бомж продолжал скулить, закрывая рукой окровавленную глазницу. Панюшин укоризненно вздохнул.

— Ну все, хорош выть. Покажи глаз-то…

Враг замотал головой, не решаясь показать лицо. Юрий с силой отвел руки бомжа. Н-да, не харя, а целый натюрморт — сизые колосья волос, нос сливой, да глаза один как яичный белок, вместо второго — раздавленная клубника.

Юрий задумался. Отпускать бомжа было нельзя. Да и не жилец он уже. Запах тряпок до сих пор стоял в носу, так что при желании можно было найти оправдание любому решению…

Панюшин переступил через умерщвленного бомжа, наклонился подобрать фонарик. Посветил вглубь — канал обрывался застывшей массой бетона. Мимо.

Вернулся назад. Полез во второй канал, но тот оказался точной копией первого. Юрий задумался. Возможно, голос что-то напутал. Вот и бомжа, получается, придушил ни за что ни про что. Ну и черт с ними обоими.

Панюшин выбрался из резервуара. Постоял немного, раздумывая.

Итак, имеем следующее — три резервуара. В крайних вода, в среднем — остывает труп бродяги. Голос утверждает, что в одном из них находится первая контрольная точка. Значит что?

Значит если голос не врет, точка действительно находится в среднем резервуаре, поскольку прятать что-либо в затопленных колодцах дело пропащее. Или просто неохота лезть в холодную воду?

Юрий вернулся к первому резервуару. Заглянул за решетку — внизу бурлило, словно там, на дне стоял огромный винт, который своими лопастями разгонял воду. Если что и прятать — только здесь. Ни одному безумцу не придет в голову, лезть туда. Правда решетка оказалась приваренной намертво — не пролезть. Панюшин покачал головой — нет, все-таки не здесь.

В последнем резервуаре вода стояла спокойно. Панюшин всмотрелся в свое отражение — крепкий жилистый мужик, лет пятидесяти, с коротко остриженной головой похожей на шар. В отличие от остальных резервуаров здесь решетки не было вовсе. На поверхности черной воды плавали листья. Хрен его знает…

Юрий взобрался на бортик, попробовал воду рукой. Ох, и холодная зараза, прямо как в озере. Ну что, дружище, делать будем?

Оглянувшись в последний раз, Панюшин решился. Быстро сбросил затертую джинсовую куртку. Снял штаны, и футболку, оставшись в одних плавках. Медленно вдохнул и выдохнул несколько раз, успокаивая дыхание. Присел на корточки, уперся руками в кирпич, и полез в воду.

Черт! Холодно же…

Панюшин погрузился по шею, привыкая. Вдохнул глубже и оттолкнулся руками от бортика. Фонарик пришлось оставить на поляне — «Коногонка» не смогла бы работать под водой, поэтому Панюшин опускался на дно, зажмурившись, не спеша, ощупывая осклизлые стены руками и ногами, стараясь не зацепиться о выступающие из стен штыри — крепления лестницы. Самой лестницы не оказалось в помине, поэтому спуск оказался дольше, чем вначале предполагал Юрий. Опустившись на дно резервуара, Панюшин принялся водить руками, ощупывая стены. Все правильно — вентили и фланцы. Найдя вход в первый канал, Юрий проплыл пару метров, и уткнулся во все тот же застывший бетон.

Вынырнув, Панюшин долго хватал воздух ртом. Сноровка уже не такая как раньше, и страшно подумать, что будет лет через пять…

Нырнув во второй раз, Юрий ввинтился во второй канал. Проплыл пару метров — железная труба канала заросла илом, но пока и не думала заканчиваться. Юрий заработал ногами. Он плыл вперед, даже не думая о том, что в случае чего не сможет вернуться. Ширина трубы позволяла двигаться вперед, развернуться же в ней было делом невозможным. В ушах зазвенело.

Он плыл вперед, проклиная все на свете. Руки скользили по илистой поверхности трубы, которой казалось, не будет ни конца, ни края. Метр, еще метр. Когда же закончится, эта чертова труба?

За мгновение до того, как Панюшин решил, что ему крышка, труба оборвалась. Панюшин открыл глаза, и увидел свет. Свет шел сверху. Панюшин осмотрелся — вокруг, насколько позволяла видеть мутная вода, тянулось дно озера, покрытое все тем же илом. Оттолкнувшись от него, Юрий взмыл вверх, и только вынырнув на поверхность, разрешил, наконец, самому себе сделать вдох.

Он выплыл на середине Михайлова озера. Труба, по всей видимости, была водозаборным каналом, и когда-то вода из этого резервуара после грубой очистки подавалась на насосную станцию, чтобы снабжать мастерские железнодорожного депо.

Панюшин лег на спину, отдыхая. Вода неприятно холодило тело, но Юрий не мог заставить себя пошевелиться.

Голос ошибся. Не было ничего здесь, и все старания оказались напрасными. Придется возвращаться в старухин дом, и ждать следующего сеанса связи. Быть может голос сумеет ответить на вопросы.