Ленивые хитрецы

Глава двадцать седьмая
Я ВСЕ МОГУ… ТАК СТРОЯТ ПЛОТИНУ. НЕОБЫКНОВЕННЫЙ ХЛЕБ

В воскресенье меня разбудили страшные взрывы. Наш двухэтажный дом дрожал, скрипел. В шкафу звенели стаканы. Большой оранжевый абажур, который недавно купила бабушка, раскачивался из стороны в сторону, как при землетрясении.

В комнате никого не было. Отец и бабушка уехали на рынок в Братск. На столе, накрытый газетой, лежал завтрак. Но мне было не до еды. Какие могут быть завтраки, если на Ангаре начались важные, необыкновенные дела! Я быстро оделся, отдал ключ соседям и выбежал на улицу.

По дороге на Ангару я завернул к Люське. Словарь в платье, как видно, уже давно был на ногах. Из-за дверей коридора выглядывали кончик Люськиного пухового платка, посиневшая от стужи щека и черный испуганный глаз.

- Ты чего там прячешься? Иди сюда.

Люська высунула наружу вторую щеку и второй глаз, но в эту минуту на Ангаре снова бабахнуло. Земля задрожала, загудела. С деревьев посыпались тучи снега.

- Ай-я-яй! - закричала Люська и спряталась совсем.

Я поднялся на крыльцо и увидел Люську. Закрыв лицо руками, она сидела в углу коридора на корточках и, наверно, даже не дышала.

- Ну и трусиха! Поднимайся, пойдем на Ангару.

Люська отняла руки от лица и еле слышно сказала:

- Я не могу, Гена. У меня в середине все атрофировалось. Я боюсь.

- Чудачка, это же лед взрывают. Плотину на Ангаре строят.

В конце концов я уговорил Люську. Она выбралась из своего укрытия и пошла за мной. Когда над тайгой гремели новые взрывы, мне тоже было немножко не по себе. Но я не подавал виду. Думал: вот идет Люська и умирает на каждом шагу от страха, а мне ничего. Я не такой. Я все могу…

Тайга окончилась. Перед нами открылся берег Ангары. Справа кудрявился волнами Падун, слева сверкали на солнце Пурсей и Журавлиная грудь. Между утесами чернели на льду тракторы, бульдозеры, мелькали стрелы подъемных кранов. На реке ни души. Строители укрылись от взрывов в землянках и в глубоких, прорытых в скалах вешней водой пещерах.

Мы с Люськой спрятались под большой лиственницей. Со страхом и восторгом наблюдали за всем, что происходило на Ангаре. Я боюсь, что даже не сумею рассказать об этом как следует. Над рекой один за другим гремели взрывы. Все трещало, стонало, летело вверх тормашками - и куски льда, и поднятые со дна камни и песок, и черные, вмерзшие в лед стволы деревьев.

- Абсолютный фейерверк! - воскликнула Люська. - Я даже в Москве такого не видела.

Люська была права. Столбы поднятой в небо воды, куски чистого ангарского льда сверкали на солнце сказочным, радужным фонтаном. Камни градом сыпались на лед, дырявили снежные сугробы на берегу, будто ножом срезали ветки деревьев.

Но вот на Ангаре все затихло. С мачты на вершине Пурсея медленно опустился к земле флажок.

- Все, - сказал я. - Отбой. Можно идти.

Люська неохотно отошла от лиственницы и поплелась за мной.

- А что, если снова бабахнут? - округлив глаза, спрашивала она. - К кому тогда будешь апеллировать, а?

- Отстань ты со своими апелляциями! Не хочешь идти, можешь оставаться.

Люська надула губы:

- Я тебе как товарищу говорю, а ты артачишься. Ну и ладно! Ты мне абсолютно не нужен. Я со Степой пойду.

Так ты и найдешь своего Степку! Он спит без задних ног.

- Спит, ага, спит! А это кто?

Люська ткнула рукавицей куда-то в сторону и побежала с откоса. Только снежная пыль поднялась.

Ну и зрение же у этой Люськи! Метров за восемьсот от нас мелькала среди сугробов черная точка. Это и был Степка.

Я припустился за Люськой. Обошел ее на повороте и догнал лесного человека возле самой Ангары. Вскоре к нам присоединилась и Люська. Подбежала и сразу же начала трещать:

- Степа, ты мне должен обязательно все рассказать. Я абсолютно ничего не понимаю.

А не понимаешь, могла бы и у меня спросить. Подумаешь, нашла себе авторитетное лицо!

Степка начал рассказывать, а я уточнял и поправлял, когда он наводил тень на плетень. Болтая, мы шли по льду Ангары. От правого берега к середине реки тянулся широкий черный коридор. Над этим водным коридором клубился и таял на ветру густой сизый туман. Экскаваторы с грохотом опускали в воду стальные ковши, выбирали из нее и отбрасывали в сторону глыбы льда. Длинной цепочкой - один за другим - к коридору подходили самосвалы. Они задирали кверху кузова и опрокидывали в воду огромные камни. Вода с шумом расступалась, выплескивалась на лед и тотчас же замерзала.

Здорово все-таки придумали наши добровольцы. Никто в мире еще не решался насыпать плотину зимой со льда. А наши сказали: «Сделаем, и точка! Нечего нам лета дожидаться и строить всякие паромы и понтонные мосты. Лед вам почище всякого парома».

Но строители насыпали плотину не просто так себе, как попало. Для того чтобы течение не унесло вниз камни, добровольцы опустили в воду большущие коробки из бревен - ряжи. Будто стенку под водой поставили.

Но, может быть, я надоел вам этими своими рассказами? Пусть будет так. Молчать я все равно не могу. Должны же вы, в конце концов, знать, как строили на Ангаре плотину Братской ГЭС!

Кстати, я совсем забыл рассказать, как мы помогали плотникам рубить ряжи.

Ходили мы, ходили от одного экскаватора к другому, а потом Степка и говорит:

- Пошли, однако, посмотрим, как работает лучший плотник Деримедведь.

- Ври больше! Лучший плотник на стройке мой отец, - оборвал я Степку. - Газету надо читать.

- И еще как читаю. Будь здоров! Посмотришь на Деримедведя, сам скажешь!

Это, конечно, было нахальство. Но я стерпел. Ладно, подумал я, посмотрим.

Минут через пять мы уже были возле Деримедведя, там, где плотники мастерили из бревен новые ряжи. С виду Деримедведь не производил никакого впечатления. Низенький, невзрачный. Под большим мясистым носом -усы. Одна половинка закручена в стрелку, а вторая распушилась и похожа на маленький веник. Умора, и только!

Но работал Деримедведь все же здорово. Не зря Степка хвалил. Блестящий, с короткой ручкой топор так и плясал у него в руках. Даже одной рукой Деримедведь умел работать. Левой поправляет шапку, а правой бревно вытесывает - ровно, как по шнурочку. Но и отец мой тоже не хуже, а может быть, даже капельку лучше умел. Я-то ведь отца знаю!

Вместе с Деримедведем работал другой плотник. Собственно, не плотник, а так себе, чепуха на постном масле. Мальчишка какой-то. Увидел меня и кричит:

- А тебе чего надо? Катись отсюда колбасой!

Деримедведь с первого же слова оборвал этого нахала. Бросил топор из руки в руку, как игрушку, и сказал:

- Что он тебе - на мозоль наступил? Пусть стоит, учится.

Как раз в это время навстречу катил по ледяным торосам двадцатипятитонный самосвал. Ну просто дом. Если даже на цыпочки станешь, до верхушки колеса рукой не дотянешься. Шоферы в такие самосвалы по специальным лестницам залезают. Иначе туда никак не заберешься. Мальчишка-плотник увидел самосвал и даже рот от удивления разинул. Наверняка новичок, пескарь мелководный. Наша Люська и то на эти самосвалы никакого внимания не обращает. Едут - и пусть себе едут.

Так вот, разинул рот этот пескарь и ничего на свете не слышит. А Деримедведь кричит:

- Подай гвозди! Гвозди, я тебе говорю, подай!

Будто сговорившись, мы все втроем - Степка, Люська и я - бросились к ящику с гвоздями. Тянем каждый в свою сторону» как лебедь, рак да щука. Люська даже покраснела вся. Шипит на нас:

- Пустите сейчас же! Я вам авторитетно говорю!

Так мы втроем и притащили ящик.

Деримедведь набрал гвоздей в горсть и давай в бревна заколачивать. Только шляпки поблескивают, как пуговицы на рубашке, - одна возле другой.

Заколотил Деримедведь гвозди и снова командует:

- Катите бревно сюда! Жив-ва!

Прикатили мы одно бревно, второе, третье, четвертое. А на мальчишку - помощника плотника даже и не смотрим. Знай наших! Вот мы какие! А что?

Часа два бревна подтаскивали. Измучились все - просто ужас! Даже полушубки расстегнули. Под овчиной, как в бане, дымно, горячо.

Можете верить, а можете нет, дело ваше, но мы свой ряж построили быстрее, чем остальные плотники. Можете об этом у самого Деримедведя спросить. Скажет.

Когда ряж был полностью готов, Деримедведь вытер ладонью лоб, воткнул топор за пояс и сказал:

- Шабаш, хлопцы! Спасибо за службу.

После того как мы пошабашили, Деримедведь пригласил всех в тепляк - небольшой деревянный сарайчик, построенный на льду Ангары. Посреди сарайчика горит железная печка. На стенах серебрится иней. Тепло, тихо. Под бревенчатым полом потрескивает лед и слышится, как где-то в глубине Ангара ворочает по дну тяжелые валуны.

Мы сели на шершавые, неоструганные скамейки, которые стояли вдоль стены, протянули ноги к огню. Деримедведь снял телогрейку и остался в гимнастерке. Он подкрутил вторую половину уса, расчесал слипшиеся волосы и стал вдруг каким-то обновленным, я даже сказал бы- красивым.

- Сейчас полдневать будем, - сказал он, заправляя гимнастерку под ремень.

Он снял с гвоздика мешочек, вынул оттуда полбуханки хлеба и кусок сала. Ножа у Деримедведя не оказалось, и он разрезал хлеб своим острым, как бритва, плотничьим топором.

- Вы не беспокойтесь, - сказал я, когда плотник протянул мне хлеб. - Я сегодня уже завтракал.

- То дома, а то здесь. Бери, если дают. Деримедведь ел хлеб не торопясь, повертывая ломоть то одной, то другой стороной, будто выбирая самое вкусное место.

- Ну что, хорош хлеб? - спросил он.

Хлеб, по-моему, был как хлеб. Только замерз немного и таял на языке, как мороженое.

- Ничего, - сказал я, - есть можно.

- То есть как это - ничего? - удивился Деримедведь и даже жевать перестал. - Это хлеб особенный, необыкновенный. Понял?

- Конечно, необыкновенный, - подтвердила Люська. - Я сразу заметила. У меня аппетит адский.

- Почему же он необыкновенный? - спросил я. - Вы шутите, наверно. (Не мог же я верить просто так, на слово. Когда на вокзале продавали высотный торт, тоже пассажирам говорили, что он необыкновенный.)

- А вот почему необыкновенный, - сказал плотник. - Принес ты из школы двойки и колы, бросил книжки в угол - и скорее к столу. Еще и суп в тарелки не налили, а ты уже к хлебу тянешься. Выбираешь кусок побольше. Это тебе какой хлеб, а? Дармовой это хлеб называется.

Мне стало очень обидно. Почему Деримедведь считает, что мы двоечники?

- У меня, например, двойки почти ни одной нет, -

сказал я, - а Люська и Степка отличники. Не знаю, на кого вы намекаете…

- А ты, парень, не обижайся, - строго сказал Деримедведь. - Это я так, между прочим говорю. Хлеб, по-моему, вы честно ели: заработали.

После обеда, полдника или перекура мы снова хотели помогать Деримедведю. Но он просто-напросто прогнал нас.

- Марш по домам! - сказал он. - Жизнь у вас вся впереди, успеете поработать.

Волей-неволей пришлось уходить. Работали мы хотя и немного, но измотались здорово. Когда я поднялся, почувствовал - ломит спину и ноги стали тяжелые, как бревна, которые мы подкатывали плотнику. Но, несмотря на все это, настроение у меня было отличное. Я шел домой, рассеянно слушал Люськину болтовню и думал про себя:

«Вот он какой особенный хлеб. Мерзлый, твердый, разрубленный топором, а все же не такой, как всегда, - мой необыкновенный, трудовой хлеб!»