Ленивые хитрецы

Глава двадцать девятая
МНЕ МАЛО «ВСЫПАЛИ». НЕ ОТСТУПАТЬ! МОЯ ЗОЛОТАЯ РАДУГА

Вот и закончилось обсуждение. Что делать дальше? Идти к Падуну, бросить в волны свой дневник и навеки забыть о нем? Я на миг представил эту картину и невольно прижал тетрадку к груди. Нет, ни за что на свете…

Домой идти не хотелось. Я побродил по тихой, безлюдной улице и остановился около больницы. Высокая стеклянная дверь была занавешена марлей, в глубине коридора мелькали смутные тени. «А что, если зайти?» Я постоял, подумал и тихонько открыл дверь.

В коридоре возле тумбочки, покрытой белой клеенкой, сидела няня - тетя Луша. Она обернулась на скрип двери и замахала руками:

- Уходи, уходи, пожалуйста!

- Тетя Луша, я только на одну минуточку.

- Никаких минуточков! Целый день ходите!

- Я сегодня первый раз.

- Сказала - уходи, и всё. Только и знай полы за вами подтирай. Давеча Степка приходил, потом Комар, а потом эта… как ее… ей по-человечески объясняешь, а она оскорбляется: «Я вас абсолютно не понимаю, у вас амбиция». Вам тут что, цирк или больница?

- Тетя Луша, я только одно слово скажу и сразу уйду.

- И не проси! Нельзя!

- Я на минуточку.

- Сколько раз буду повторять: нельзя. Он уже спит…

Из палаты, двери которой выходили в коридор, донесся вдруг голос Аркадия:

- Тетя Луша, я еще не сплю, пустите Генку.

- А ты лежи, нечего тут… Я лучше знаю, кто у меня спит, а кто не спит.

Тетя Луша открыла шкафчик и недовольно сунула мне халат с ржавым пятном возле кармана:

- Иди уж, чего стоишь…

Аркадий лежал на кровати, покрытый до груди теплым верблюжьим одеялом. Нос у него как-то странно вытянулся, щеки запали. От прежнего румянца не осталось и следа. Лишь на губах, крутых и упрямых, теплилась розовинка.

Аркадий подал мне руку, усадил рядом:

- Ну как, братуха, здорово тебя драили?

Я начал рассказывать о занятии литературного кружка. Аркадий слушал, полузакрыв глаза. Он то улыбался, то вдруг прикусывал губу и сводил на переносице черные брови.

- Здорово! - сказал он, когда я закончил.

- Что здорово?

- Здорово тебя песочили.

Помолчал, вспомнил что-то и снова улыбнулся:

- Так ты говоришь, она так и сказала: «корчит из себя богдыхана»?

В другое время я наверняка ушел бы домой, а сейчас я и злился на Аркадия, и в то же время жалел. Может быть, он все это нарочно говорил, мстил, потому что и у самого было несчастье?

- Ну да, - раздраженно сказал я, - так и сказала - богдыхана. Что ты в этом нашел смешного?

- Смешного мало, ты прав.

Он задумался, долго лежал молча, будто меня совершенно не было в палате.

Я старался разгадать мысли Аркадия. Пристально смотрел на его бледное, с синими кругами возле глаз лицо.

Нет, решительно ничего нельзя было понять. Аркадий будто в скорлупу спрятался. Что он думает, чего молчит?

В конце концов я не выдержал и решил рубить сплеча. Нечего нам в кошки-мышки играть.

- А может, мне в Падун дневник выбросить? - спросил я. - Уничтожить, и все дело с концом?

Аркадий приподнялся, оперся рукой о кровать:

- Ты с ума сошел?

- А что делать? Ты ж сам видишь, как получается…

- А то не вижу. Ремнем тебя отстегать надо, вот что.

- Уже отстегали, - сказал я, - хватит с меня и этого.

Аркадий прихватил зубами нижнюю губу, сдавил ее

так, что она побелела, и вдруг сказал:

- Мало всыпали! Если б я был, я б тебе еще добавил!

- А за что добавлять?

В глазах Аркадия сверкнули недобрые огоньки, щеки залил румянец.

- А за то - не распускай слюни, не отступай от своих планов.

- Я не отступаю. Ты на меня зря не наговаривай.

- Ишь ты, «не отступаю»! Лучше б уж молчал! Слова правильно написать не можешь, а ерепенишься. Сколько ошибок насчитали - триста сорок?

- Четыреста семьдесят шесть.

- Ха! Полный камбуз, и только! Это ж тебе прямо черт те что! Ужас сплошной! - Аркадий потянул на себя одеяло и отрывисто добавил: - Ты вот что: ты пока пятерку по русскому языку не заработаешь, ко мне не приходи. Незачем…

Мне стало очень обидно. Я отвернулся и закрыл ладонью глаза, чтобы этот злой, нехороший человек не увидел моих слез.

- Генка, да ты что? - удивленно спросил Аркадий. Отнял мою руку от глаз, сжал ее своими крепкими пальцами. - Разве ж так можно! Как девчонка плаксивая… Ты ж сам про Горького говорил. Как это… подожди… «чтобы каждое слово пело, светилось»… Это ж тебе не шутка писать так научиться. Тут же какой труд нужен…

- Значит, я виноват по-твоему, да? Я к тебе посоветоваться пришел, я о тебе целый вечер думал, а ты… Эх ты!..

- Ну и чудак же ты, рыба-салака! Чего ж ты обижаешься? Я ж тебе дело говорю!

- Что ты мне говоришь? Дневник в Падун выбросить, да?

- Нет, братуха, это ты брось, я тебе такой чепухи не говорил.

- «Не говорил»! Разве я не вижу!

- А то видишь! Если хочешь знать, так я тебе открыто скажу - ты этот свой дневник продолжай, пиши. Вот как.

- Шутишь ты, Аркадий?

- Чего там шучу! Исправь свои двойки и колы и пиши… Я и сам писал бы, братуха, только способностей у меня нет. Видеть - будто на картине вижу, а как ручку возьму - все пропадает…

Трудно было понять, шутит Аркадий или говорит всерьез. Пожалуй, не шутит. Лицо у него стало задумчивым, из больших темных глаз на меня лилось тепло и едва заметная грусть.

- А как ты представляешь это, Аркадий? . -все еще с недоверием спросил я.

- А так… Только ты не смейся, Генка… Как будто бы выйду вечером к Ангаре, а вокруг огни, огни. На берегу, там, где сейчас тайга, - город; по плотине от Пурсея к Журавлиной груди электрический поезд идет. Поверишь, Даже шум колес слышу. И река вся в огнях, и небо. Будто радуга в нем стоит - высокая, яркая… золотая радуга. - Аркадий умолк, смущенно и виновато посмотрел на меня. - Ты не думай, братуха, я хоть и однорукий, а отсюда не уеду. Я все равно Братскую ГЭС строить буду…

Губы его дрогнули, и голос стал глухим и хриплым.

- Достань там, в тумбочке, - махнул он рукой, - под книжками…

Я нагнулся и вытащил из-под книжек смятую пачку папирос. Аркадий прислонил спичечную коробку к груди, чиркнул, поднес огонек к папиросе. Над койкой, покачиваясь, поплыла тонкая голубая ниточка дыма.

В ту же минуту в коридоре зашлепали туфли. В палату вошла тетя Луша и подозрительно понюхала воздух.

- Это еще что такое? Кто курит?

- Никто не курит. Это вам показалось, - ответил Аркадий, пряча папиросу под койку.

- Я тебе дам - показалось!

Тетя Луша подошла к нему и выдернула из пальцев папиросу, будто маленькую ядовитую змейку.

- А ты уходи, - сказала она. - Нечего больным папиросы носить!

- Тетя Луша, он не приносил.

- Я лучше тебя знаю, кто приносил! Уходи, и все!

Тетя Луша взяла меня за руку и повела в коридор.

- Больше не пущу, так и знай, - сказала она и вытряхнула меня из халата. - Им добро делаешь, а они…

Тетя Луша выпроводила меня за дверь, щелкнула ключом. Замок сердито звякнул и тотчас затих.

Я спустился с крыльца и пошел к дому. Легкий ветерок колыхал пушистые заиндевелые ветки деревьев; издали сквозь чащу леса звездочками сияли огни в домах добровольцев.

Встреча с Аркадием наполнила меня радостным и в то же время каким-то тревожным чувством. Да, не просто жить на свете. Сколько еще впереди обид, трудных дней, надежд и сомнений. Ну что ж, я пойду навстречу этим злым, колючим трудностям. Нет, что бы ни случилось, я ни за что не уеду отсюда. Так же, как и Аркадий, я собственными глазами увижу нашу Братскую ГЭС и высокую золотую радугу в синем сибирском небе.

Я шел по таежной тропе, смотрел на холмистые снежные берега Ангары и убежденно повторял:

- Да, так и сделаю. Как сказал, так и будет.