Сеанс четырнадцатый

Пол гораздо больше, чем я, интересовался всякими модными тенденциями. Пока я прозябал в своем буржуазном пригороде, он мотался по Лондону и посещал художественные галереи. Мне кажется даже, он приложил руку к созданию «Индики» — книжного магазина и галереи, в которой я познакомился с Йоко. Она выставляла там свои работы. Меня уговаривали туда сходить, говорили, что мне наверняка понравится. Не знаю, почему я согласился. Не иначе, сработало предчувствие. Меня же без конца куда-то приглашали. Заполучить к себе битла — это что-то да значило. Если я на секунду загляну на ее выставку, она потом сможет раззвонить по всему городу, что Джон Леннон лично явился посмотреть на ее творения. И это сразу подняло бы ее престиж. Художники нуждались в поддержке и, разумеется, стремились вытрясти из вас бабки. Вот почему я их побаивался, чуя западню. Сколько таких мест я посетил, и повсюду люди пялились на меня, шушукались у меня за спиной, пытались прочитать мои мысли и ждали моего вердикта как пророчества о конце света. Но на сей раз все было по-другому. Мне предложили посмотреть выставку до ее открытия. День меня устраивал, и я сказал да.


Я вошел и в уголке увидел эту японку. У меня и мысли не возникло, что это художница; скорее я принял ее за экспонат выставки. Она не двигалась и смотрела на меня странным взглядом. Но потом вдруг бросилась ко мне. Позже она рассказала, что не узнала меня, потому что никогда не видела «Битлз». Слышала только про Ринго, потому что по-японски его имя означает «яблоко». Зато, несомненно, многого ждала от встречи со мной. Должно быть, ее заранее предупредили, что я важная птица, к тому же богат и щедр. И бросилась она не к мужчине, а к меценату. Ее улыбка показалась мне немного натянутой. Но в тот день я пребывал в благостном настроении. Мне хотелось новых впечатлений. Хотелось, чтобы кто-то меня удивил, заинтриговал. И она меня не разочаровала.


В первом зале стояла стремянка, а наверху была прикреплена лупа. Поднявшись, ты мог найти и прочитать некое слово. Я вскарабкался наверх, опасаясь обнаружить что-то неприятное, циничное, но слово оказалось «ДА». Просто слово «да». Я испытал неимоверное облегчение. Может, это глупо, но всего одно слово произвело на меня невероятно сильное впечатление. Как будто вокруг меня образовалось облако позитива. Так началась история с Йоко — со слова «да». Это лучшее «да» в моей жизни.


Мы прошлись и осмотрели выставку. Она держала меня за руку и старалась объяснить, что хотела сказать своими работами. Некоторые из них мне понравились, другие — меньше. Я переживал очень странные минуты. Мне вдруг показалось, что я пробудился от своей спячки. У меня сложилось определенное мнение о ее творчестве, я на него реагировал. Период бесчувствия подошел к концу. Впрочем, каждая деталь того дня осталась впечатанной в мою память. Я переживал настоящее, уже зная, что оно навсегда войдет в пантеон моих воспоминаний. Йоко буквально фонтанировала идеями. Я немедленно проникся уважением к ней как к художнице. Она рассказывала о своих будущих проектах, например о выставке коробок с улыбками или об инсталляции, составленной из половинок предметов. Я не видел в ней женщину, мало того, не находил ее даже привлекательной. Я полюбил ее за ум и талант, и поэтому она стала для меня красавицей.


Я заметил кучку гвоздей, которые можно было вбить в стену. Протянул руку за одним, но она меня удержала. Нельзя ничего трогать до вернисажа. Потом она все-таки предложила мне вбить один гвоздь за пять шиллингов. Я ответил, что готов вбить воображаемый гвоздь за… воображаемые пять шиллингов. Она засмеялась, и я засмеялся вместе с ней. Меня сразу пленило ее чувство юмора. Ее способность выворачивать реальность наизнанку. Я видел массу мелочей, созвучных моему восприятию жизни. Я был не так уж далек от мира Льюиса Кэрролла. Мы еще посмеялись — тем смехом, что свидетельствует не о смущении, а о взаимопонимании. В тот момент я не смог бы с точностью определить, что происходит, обнаружить признаки приближавшегося эмоционального потрясения, но я прекрасно чувствовал, что происходит нечто из ряда вон выходящее.


Я собирался уходить, но Йоко не выпускала мою руку Ей хотелось продолжить разговор, тогда как меня охватило желание побыть одному и переварить увиденное. Я быстрым шагом направился к своей машине. Шофер долго возил меня по городу. Я впервые встретил такую женщину. Во время осмотра выставки она дала мне карточку, на которой было написано: «Дыши». На протяжении последующих месяцев я каждый день получал от нее новое указание. Некоторые из них раздражали меня, другие забавляли, но ощущение, испытанное в день знакомства, оставалось неизменным: в моем отношении к Йоко возможно все, кроме равнодушия.


Поначалу я думал о ней пару минут в день. Затем она постепенно начала отгрызать себе все больше пространства в моих мыслях, пока не оккупировала мое сознание целиком. И не всегда это было приятно. Порой она меня даже утомляла. Являлась ко мне, докучала разговорами, а уходя, нарочно забывала на столе кольцо, чтобы иметь повод вернуться. Ей не хотелось разрывать образовавшуюся между нами связь. Хотелось, чтобы я дал денег на ее будущую выставку. Я так и собирался поступить, и, возможно, наши отношения не вышли бы за рамки профессиональных. Я не пытался анализировать происходящее. Как ни странно, подтолкнула меня к этому Синтия. Она сказала, что я влюбился в Йоко. Помню, эти ее слова меня сильно удивили. Своей абсурдностью? Или прозорливостью? Неужели женщины и в самом деле наделены интуицией, позволяющей немедленно опознать ту, что приходит им на смену? Или Синтия знала меня лучше, чем я полагал? Ей, конечно, было известно, что всю свою жизнь я нуждался в сильных личностях. В людях, которые могли бы взять на себя роль моих отца с матерью. В Йоко она углядела эту способность подчинить меня, стать для меня новой матерью. Что касается отца, то должен признаться, что наши отношения с Брайаном совершенно разладились. Его аура развеялась. Он стоял на пороге гибели, и вскоре мне предстояло заняться поиском нового властителя моих мыслей. Им стал Махариши.


Джордж уже давно не давал нам покоя разговорами об Индии. Он выучился играть на ситаре и даже сыграл на этом инструменте в одной из вещей на Sgt. Pepper. Именно он первым заговорил о Махариши — гуру, открывшем в Великобритании несколько центров медитации. И рассказал, что собирается к нему в Бангор, в Уэльс. Мы решили поехать с ним. Мы все еще ощущали потребность быть вместе, принадлежность к группе давала нам чувство защищенности. Туда же намеревался отправиться Мик Джаггер, а с ним еще куча народу. Слухи распространяются быстро, и на вокзальном перроне скопилась возбужденная толпа. Какой-то полицейский принял Синтию за одну из группиз и не позволил ей пройти. Она присоединилась ко мне только на следующий день. Я тогда подумал, что нам вечно суждено жить в безумии. Мы искали покоя, но неизбежно устраивали вокруг себя бучу.


Махариши страшно обрадовался нашему приезду. Благодаря нашему присутствию его лекции приобретали международный размах. Мы являли собой лучшее в мире рекламное агентство. Но меня это мало трогало. Я хотел одного — разогнать окружающий нас хаос. Мне так нужен был кто-то, на кого я мог опереться. Кто-то, кто повел бы меня за собой. Я так об этом мечтал. И не разочаровался. С первой же встречи я что-то такое почувствовал, простое, на уровне инстинкта. Он пожал мне руку и задержал ее в своей чуть дольше, чем требует обычное рукопожатие. Мне это о многом сказало. Это непосредственное телесное взаимодействие. Он был человечком маленького роста, но огромного обаяния. Говорил тихим голосом, который никогда не повышал, но все его слушали. Он говорил простые и ясные вещи. У него была мягкая интонация. Я сразу почувствовал себя как дома. И понял, что могу пойти за ним. Он объяснил нам, как проходят сеансы медитации. Единственная их цель — достижение внутреннего покоя. Мы были богаты, мы были знамениты, и мы искали смысл жизни.


Именно там, в самый разгар наших поисков просветленности, нас настигла ужасная весть. Мы сидели в комнате и разговаривали, когда зазвонил телефон. Это был дурной знак. Никто не знал нашего номера. Звонил Питер, ассистент Брайана. Он попросил позвать к телефону Пола. Он понимал, что для меня новость будет слишком тяжелой, а может, ему просто не хватило смелости мне это сказать. Пол пошел к телефону странной небрежной походкой. Как будто нарочно оттягивал момент разговора. Взял трубку и вдруг побледнел. Потом молча повесил ее. Никто не смел спросить, что случилось. Возможно, мы и так все поняли. К Полу подошла Джейн, его тогдашняя невеста. Он по-прежнему не мог выдавить из себя ни слова. Через некоторое время, не знаю точно, как долго оно длилось, он просто сказал: «Брайан умер».


Нам понадобилось немало времени, чтобы выяснить подробности. В конце концов стало известно, что он умер от передозировки каких-то препаратов. Никто не мог сказать, что это было — самоубийство или неосторожность. Впоследствии насчет него болтали много всякой ерунды. Я даже читал где-то, что он скончался, заигравшись в садо-мазо. Что мы могли об этом знать? Для нас рушился целый мир. Этот мужик вытащил нас из «Кэверна», и вот в миг его смерти мы оказались за сотни километров от него. Махариши сказал, что мы не должны печалиться. И повторил с настойчивостью: печаль живущих как ничто другое мешает полету души умершего. По его мнению, нам следовало радоваться, чтобы облегчить ему путешествие. Полагаю, его слова меня утешили, хотя они не позволяли мне плакать. Как это часто бывало в моей жизни, я загнал свою боль внутрь.


Надо сказать правду: к нашей скорби примешивалось огромное чувство вины. Брайан жил нашими интересами, а мы в последние несколько месяцев совершенно его забросили. Концертов мы больше не давали, неделями торчали в студии, в результате чего его роль заметно уменьшилась. Он ощущал себя одиноким и выключенным из нашей жизни. Это усугублялось тем, что вскоре истекал его контракт, и он жутко боялся, что мы его не продлим. Может, мы так и не простили ему кошмар, пережитый на Филиппинах? Не знаю. А может, тут и знать нечего. Жизнь шла своим чередом, мы взрослели. Мы уже меньше нуждались в нем, вот и все. Он превратился во что-то вроде старого дядюшки, которого навещают раз в год, в день его рождения. Сегодня я понимаю, что мы вели себя ужасно. Мы должны были по-прежнему делиться с ним всем. Он был таким нежным и внимательным, особенно со мной. Я убежден, что наибольшая доля ответственности за его срыв лежит на мне, потому что именно меня он любил. Но что толку сейчас об этом рассуждать? Поздно.


При наших встречах он всегда старался показать, что у него все отлично. Он играл перед нами некую роль. После его смерти мы со многими говорили. И узнали, что он давно перестал показываться на работе. Иногда просто исчезал на несколько дней, хотя раньше всегда заботился о том, чтобы с ним можно было связаться в любой момент. Нам сказали, что у него была циклотимия и случались приступы страшного гнева, — ни о чем подобном мы даже не догадывались. Я думал о нем, о том, как он страдал. В последние недели он практически перестал спать. Джордж Мартин сказал мне, что он в любом случае умер бы, как только мы решили бы от него отказаться. Это правда, мы наверняка расстались бы с ним, потому что уже поговаривали о том, что он плохо управляет нашими делами. Не исключено, что своей смертью он упредил наш разрыв. Наверняка в свою последнюю ночь он размышлял и об этом тоже. Но как бы там ни было, он нас бросил. С группой на руках. И теперь я могу сказать: известие о его смерти стало началом нашей агонии.


Я был без сил, и то, что давно подспудно назревало, произошло: Пол окончательно взял на себя руководство группой. Он говорил, что нельзя сидеть и ничего не делать, а нужно немедленно записывать новый альбом. Он носился с идеей фильма — что-то вроде музыкального роуд-муви. Результат известен — Magical Mystery Tour («Волшебное таинственное путешествие»). В этом проекте он один принимал практически все решения. В конце концов фильм с треском провалился; критики разнесли его в пух и прах, назвав полным дерьмом. Признаюсь, я воспринял это не без некоторого злорадства. Я был доволен, что Пол слегка лажанулся. Считал, что это посбивает с него спесь и заставит усомниться в своем лидерстве.


Для альбома Magical Mystery Tour я записал I Am the Walrus. И я знаю, что, когда я пел эту песню, что-то происходило. Как будто мое безумие слилось с моим гением. Я пел, что плачу. И я действительно оплакивал смерть Брайана. Я записал эту песню через несколько дней после его похорон и теперь каждый раз, слушая запись, как будто опять стою рядом с его мертвым телом. Все говорили, что песня замечательная, но недостаточно коммерческая, чтобы помещать ее на стороне А. Мне было просто противно от этих разговоров. В итоге ее поместили на обратной стороне сингла с Hello Goodbye — одной из самых идиотских песен Пола. Мы окончательно перестали понимать друг друга.


Махариши ждал нас в Индии, но уехать к нему сразу мы не могли — слишком много неотложных вопросов предстояло уладить. После смерти Брайана нам пришлось вникать во все тонкости нашего бизнеса. Выяснилось, что мы не так уж и богаты. И что наши контракты составлены из рук вон плохо. Надо было принимать решения. Вернее, одно главное решение: кто будет заниматься нашими делами? Сегодня все это не имеет никакого значения, и я не собираюсь часами распространяться на эту тему, но надо помнить, что «Битлз» распались именно из-за этого. Мы разошлись во мнениях. Образовалось два клана. Пол хотел поручить менеджмент Истменам — родственникам его жены. А мы настаивали на кандидатуре Аллена Клейна. Большинство проголосовало за Клейна, в результате чего Пол нас покинул. Хотя случилось это позже. Сразу после кончины Брайана мы просто слушали своих адвокатов, которые говорили нам, что надо делать. Они сказали, что мы должны основать акционерное общество, чтобы не платить налоги в миллионы фунтов стерлингов. Так родилась компания «Эппл».


Идею создания собственной фирмы мы приняли с восторгом. О материальных выгодах мы не думали. Нас привлекала возможность выпускать на нашем лейбле вещи любимых музыкантов, например Джеймса Тейлора. Выдуть мыльный пузырь творческой утопии. Это было лето любви, и все верили, что мир нуждается в переменах. Ну а мы, «Битлз», намеревались способствовать этим переменам самым конкретным образом. Очень скоро «Эппл» превратилась в отстойник для самого невероятного бреда. Мы даже открыли одежный бутик. Пол сказал, что будет круто, если мы станем торговать только белыми шмотками. Я уж не помню, кто создавал эти кошмарные модели. Может, мы сами? Во всяком случае, в тот день, когда я дал согласие на создание нашей коллекции, я явно был под кайфом. Все, что мы делали, мы делали по-дурацки. В конечном итоге могу честно признать: «Эппл» оказалась прекрасным механизмом для швыряния денег в форточку. Причем из всех окон сразу.


У меня был свой кабинет, в котором я принимал всяких психов, тащивших мне свои проекты и идеи. Жалко, что я не заснял на камеру весь этот дурдом. Мы перестали заниматься тем, что умели. С этой хренью мы сами себя загнали в капкан. Получили на свою голову бездну проблем. Пол, который спал и видел, как бы смыться, затеял против нас судебный процесс. Еще и сегодня между нами остались неурегулированные разногласия. Я даже не знаю в точности, в чем их суть. Ясно одно: битву продолжат сыновья наших адвокатов, а потом и их внуки и так далее, пока в один прекрасный день какой-нибудь мелкий говнюк не скажет: «Да кто хоть они такие, эти ваши „Битлз“?» Мы не должны были ввязываться в это. Ни за что. На протяжении нескольких лет нас водили за ручку, у меня даже денег в кармане никогда не бывало, а тут вдруг меня поставили к штурвалу корабля. Это примерно то же самое, что выдернуть из толпы первого попавшегося мужика и назначить его министром финансов. Мы платили десяткам бездельников, нанимали секретарш с единственной целью — пялиться на их сиськи, выпускали диски только потому, что исполнитель приходился деверем свояченице знакомого парня. Мы плыли в непроглядном тумане.


Когда мы сделали менеджером Клейна, он навел порядок железной рукой. То есть сделал за нас всю грязную работу. Повыгонял кучу народу. Устроил настоящую бойню. Уволенные долго не могли прийти в себя. Многие месяцы они жировали за наш счет, а тут вдруг мы в мгновение ока превратились в сволочей-капиталистов. Кроме того, Клейн сказал, что одежный бутик надо закрыть. Мы устроили грандиозную дешевую распродажу. Народ к нам ломанулся. Это было классно. Тот день я вспоминаю с удовольствием. Вот чем на самом деле должна была стать фирма «Эппл» — какой-нибудь благотворительной организацией или чем-то еще в том же роде. Как бы там ни было, с деньгами у меня вечно проблемы. Я никогда не умел быть богатым. Если честно, я не столько щедрый человек, сколько человек, не умеющий распоряжаться баблом.


После всей этой тягомотины настала пора ехать в Индию. И снова, в который уже раз, весь мир наблюдал за нами и спешил делать то же, что делаем мы: настроиться на индийский лад. В последние недели я несколько раз встречался с Йоко, мы флиртовали на заднем сиденье моей машины и как бы принюхивались друг к другу, но я так и не мог сообразить, что обо всем этом думаю. Помню только свое огорчение, что приходится уезжать так далеко без нее. А ведь я понятия не имел, как долго продлится наше путешествие. Мы собирались заняться медитацией, не исключено, что обрели бы душевный покой, и некая часть меня нашептывала, что мы можем и не вернуться. Я колебался, не предложить ли ей отправиться с нами, но Синтия тоже ехала, а везти обеих я, конечно, не мог.


Индия. Постараюсь рассказать обо всем без оглядки на свои последующие мысли и переживания. Я имею в виду, что не буду отрицать: наш приезд туда был чем-то необыкновенным. Лагерь выглядел вполне пристойно, и никто нас не дергал. Мы проводили прекрасные вечера в беседах под звездным небом. Дни посвящали продолжительным сеансам медитации. Наконец-то я изгонял из себя вопли и сумасшествие последних лет. Это было лечение тишиной. Впрочем, вопреки моей воле у меня в голове беспрестанно крутились песни. Именно там я сочинил самые красивые свои мелодии, те, что вошли в «Белый альбом». Я превосходно чувствовал себя, но написал Yer Blues — крик о том, что я хочу умереть. Такие вещи часто проявляют себя независимо от наших осознанных ощущений. Творчество постоянно пробуждает какие-то подземные силы. Очевидно, это было предчувствием приближающейся катастрофы.


Мы с Джорджем находились на одной длине волны. Что до Пола, то хотя ему явно нравился этот новый опыт, но душой он был все равно в Англии. Он без конца рассуждал о «Битлз», тогда как здесь не существовало никаких «Битлз». Он хотел, чтобы мы снова отправились в турне, что меня поражало. Зато сегодня я ничуть не удивлен, что он колесит по США с группой Wings, пока я сижу дома и никуда носа не высовываю. В Индии я писал песни, но совершенно не думал о новом альбоме, а уж тем более — о своей карьере. Я сочинял музыку, потому что она сидела во мне и требовала выхода наружу. Вот и все. А Пол пытался наполнить потустороннее пространство чем-то конкретным. Его медитации носили прагматический характер.


А вот для Ринго новый опыт обернулся комедией. Через пятнадцать дней его как ветром сдуло. Он тосковал по удобствам, хорошей еде, привычной жизни, своим детям — одним словом, по всему. Но главное, Морин, его жена, чуть с ума не сошла от мух. Она могла часами, затаившись, выслеживать муху, чтобы выгнать ее из бунгало. Впрочем, ничего особенного в этом не было. В тамошней умиротворяющей обстановке многие начинали чудить. Среди нас была Миа Фэрроу, которая приехала прийти в себя после развода с Синатрой. Так вот, у ее сестры Пруденс совершенно съехала крыша. Она три недели просидела взаперти в состоянии панического ужаса. Медитация подталкивала каждого к его темной стороне, позволяя обрести безжалостную ясность сознания. Не всякий мог это вынести. Мы страшно боялись за Пруденс. Она на самом деле была на грани самоубийства. Я нашел слова, убедившие ее выйти из бунгало, а потом, чтобы поддержать ее, сочинил про нее песню.


Но затем что-то в этом раю сломалось. Мы начали сомневаться в Махариши. Кончилось все это плохо. Сегодня я уже не очень понимаю, что именно произошло. Наверное, медитация подействовала на нас слишком сильно. Сам я пять ночей подряд не спал, у меня начались галлюцинации. Мы перестали различать границы реальности. Многих охватила паранойя. Потом разразилась эта история с нашим гуру, который чересчур активно домогался одной девушки, хотя, если вдуматься, он ведь никогда не проповедовал сексуального воздержания. Но в тот момент мы восприняли это как предательство. Это было жестоким крушением иллюзий. Я нуждался в сверхчеловеке, который повел бы меня за собой. А сверхчеловек оказался просто мужиком. Может, чуть более образованным, чем остальные, но в общем и целом — обыкновенным мужиком, и у меня тогда возникла мысль, что он ломает перед нами комедию. Грошовую комедию. Я отправился к нему для серьезного разговора, но он даже не понял, почему я так обозлился. Спросил, в чем дело, и я ответил: «Пусть ваше космическое сознание вам подскажет, почему мы уезжаем». Вот так все и закончилось. И мы резко свалили. Мне кажется, мы слегка спятили. Испугались, что он может нам навредить. У него были такие мрачные черные глаза.


У меня никак не получалось убедить себя, что я провел здесь несколько чудесных недель. В спокойствии и трезвости. Я забыл красоту, забыл, как мне было хорошо, и видел только грязь, от которой надо было срочно бежать. Возможно, я сам спровоцировал все эти подозрения, чтобы оправдать свое бегство. Потому что мне хотелось вернуться. В Англии меня ждало что-то необычайное, и я об этом знал. Да, я подспудно желал, чтобы все разладилось; так трусливый муж нарочно ведет себя как последняя сволочь, чтобы жена сама его бросила.


На обратном пути у нас лопнула шина. Я решил, что виноват гуру, который навел на нас порчу. Отомстил нам. Просто так от него не отделаешься. И мы умрем от жажды. Мы с Синтией несколько часов просидели на палящем солнце, без глотка воды. Но в конце концов подоспела помощь, и все устроилось. Никакого колдовства, никакого мщения — просто невезуха. В аэропорту, разглядывая табло вылетов, я понял, что всегда буду возвращаться домой. Я — не кочевник, я только играл в кочевника. В небе, сидя рядом с женой, я испытал облегчение, хотя оно не имело к ней ни малейшего отношения. Однако я зачем-то стал говорить ей слова любви. Мы летели, летели, и ее голова лежала на моем плече. Она казалась такой счастливой. Такой счастливой и такой изумленной — от моих слов. Она думала, что снова обрела меня. Что эта поездка очистила нас обоих. Но я знал, что все это — ложь. Я засыпал ее словами любви, и это был особо извращенный способ заживо ее похоронить.


Мы летели, возвращаясь к нашему прошлому — к мертвечине. Перед нами на секунду задержалась стюардесса, поинтересоваться, все ли в порядке. Она отошла, а я уставился на ее задницу. Я так давно не смотрел на незнакомых женщин. Обращаясь ко мне, она несколько раз улыбнулась, и ее улыбки напомнили мне, что я — Джон Леннон. Я повернул голову — Синтия по-прежнему была рядом. Ее присутствие меня раздражало. Невыносимо раздражало. Не будь мы в самолете, я бы тотчас ушел. Бежал бы со всех ног. Я осушил несколько бутылочек виски, но мне все казалось мало. Как же мне не хватало выпивки все это время! Я пил и пил и никак не мог остановиться. То было начало долгого безумия. Меня вдруг охватило неудержимое желание заорать, чтобы выплеснуть молчание, скопившееся в Индии.


Синтия смотрела на меня с ужасом, убрав с лица выражение счастья. Нет, она даже не успела его убрать, потому что я сорвал его и растоптал ногами. Никаких слов любви больше не существовало. Слова любви умерли. Я начал рассказывать обо всех бабах, которых перетрахал, и особенно подробно — о тех, кого она знала. Мне надо было вырвать у нее сердце. Провести эту операцию без анестезии. Она заплакала, но так, как плачут англичанки, — с чувством достоинства, удерживая слезы в уголках глаз, чтобы потом, оставшись наедине с собой, дать им полную волю. Пролить море слез. Потому что я не умолкал. Она еще старалась найти мне оправдание: предотъездный стресс, виски, бог знает что еще. Я вываливал на нее тонны гнусностей, а она перемалывала их в муку и растворяла в океане своей непреходящей надежды.


Дома я продолжал пить. Вступать со мной в разговоры было бесполезно. Мне было плохо, так беспросветно плохо, как будто настал час расплаты за индийскую передышку, как будто боль послушно ждала моего возвращения и копилась, как копится пыль в заброшенном доме. Все мертвецы слетелись на встречу со мной. Стю, Брайан, моя мать… Мать, от тоски по которой мне хотелось выть по-собачьи. Я набросился на наркотики, и до Синтии наконец дошло, что дальше так продолжаться не может. Она взяла Джулиана и уехала путешествовать. Я не оставил ей выбора.


Я позвонил своему старинному приятелю Питу Шоттону, и мы отправились в Лондон. Это было возвращение к городской жизни. Мы обошли все бары — ничего не изменилось. На миг всплыла мысль о Махариши; я подумал, что глупо было к нему ездить. Куда бы я ни двинулся, повсюду меня встречала пустота. Но я уже знал отгадку. Пусть еще не мог сформулировать ее словами, зато точно знал, что надо делать. Мы приехали ко мне домой. Был вечер, а может, утро. В голове все мешалось. Я утратил представление о времени суток и днях недели, но во мне проснулась уверенность: пора звонить Йоко.

Загрузка...