Летописи Дорна. Белый воин

Глава 21 ЛЕДЯНАЯ У-ДУР

В Ветхом Завете есть книга, посвященная одному очень богатому и уважаемому человеку. Имя его было Иов. При всем богатстве сей муж, как ни странно, был глубоко верующим человеком. Имея высокое положение в обществе и большое состояние (казалось бы, чего можно еще желать от жизни?), Иов постоянно и неустанно молился Богу, и Он благословлял его.

Этот человек, естественно, не остался без внимания Искусителя. И так и эдак пробовал он на прочность веру Иова, даже выпросил у Бога разрешения использовать против него свою черную власть. В ход пошло все: разорение, убийство любимых детей, страшная болезнь, но ничего не вышло у Дьявола — Иов остался верен Богу. За что и был вознагражден, причем получил значительно больше, чем имел раньше.

Саша несколько раз читал эту библейскую историю, и его всегда поражали слова Иова, потерявшего все, кроме жизни: «Чего боялся я, то и постигло меня».

Человеку свойственно жить в постоянном предчувствии чего-то плохого. Вроде бы все хорошо или почти хорошо, но зачастую какое-то странное и необъяснимое беспокойство сжимает холодными тисками сердце. Так уж устроен человек. Так был устроен Иов, и так же был устроен Саша…

В середине ночи его сменили проснувшиеся Всемила и Дора. Они, ежась и подрагивая после сна, придвинулись поближе к костру. Несмотря на то что их маленький отряд был уже далеко от «мертвого» леса, женщинам, жадно тянувшимся ладонями к языкам пламени, все еще казалось, что они чувствуют его ледяное дыхание.

Подождав еще немного и убедившись, что женщины окончательно проснулись, Ксандр прилег недалеко от костра. Закрыв глаза, он долго думал о переменах в своей жизни, о родителях, об Альдоре и воинах, об интернате и ребятах. Сон постепенно окутывал его сознание. Реальные мысли стали понемногу смешиваться с сонными образами и видениями. За эти недели он научился балансировать на грани сна и яви, не давая дремоте полностью завладеть сознанием, так, наверное, отдыхают дикие звери, постоянно готовые к нападению. Но кроме того, не давало расслабиться и заснуть странное чувство беспокойства. Легкими, но настойчивыми прикосновениями к сердцу оно что-то силилось сообщить пытающемуся заснуть принцу. Однако ночь — это, как известно, владение сна, и он, как полноправный хозяин, постепенно побеждал слабые ростки тревоги. Хотелось немного отдыха и забытья…

— Ира? Это ты? — Саша попытался протереть глаза.

Такой картины он никак не ожидал увидеть. Рядом с костром сидела его одноклассница Ира Михайлова. Ее светлые джинсы и спортивная куртка резко контрастировали с грубой одеждой из шкур хррагов, надетой на сидящих рядом, но как будто не замечающих ее женщин. Односельчанки тихо перебрасывались короткими фразами, постоянно оглядываясь и прислушиваясь к ночному лесу. Эти женщины, видимо, привыкли к такой жизни — наверняка жены часто сопровождали мужей на охоту или другие промыслы. Они по очереди вставали и отходили в темноту, вглядываясь в чащу.

Ира Михайлова сидела напротив костра боком к лежащему Саше. Ее голубые глаза отстраненно смотрели на игру языков пламени. Светлые вьющиеся волосы были завязаны в хвост на затылке светло-розовой резинкой. Она сидела, положив руки на поджатые к груди колени. Даже в свете костра на ее курносом лице были видны веснушки.

Нереальность происходящего приковывала взор. Противоестественным было появление его одноклассницы, которую он не видел уже около четырех лет, то, что женщины не замечали загадочной гостьи. Но самой странной деталью было то, что Ира, будучи одного года рождения с Сашей, так и осталась в двенадцатилетнем возрасте — именно такой, какой она ему запомнилась, когда ее увозили из интерната. Те же джинсы и спортивная куртка, та же прическа и та же розовая резинка — ничего не изменилось.

Ему вспомнился тот дождливый промозглый день, когда увозили Иру. Уже потом он узнал, что директор и школьный психолог решили отправить психически неуравновешенную девочку в психушку, называемую в простонародье «Пятеркой».

О! «Пятерка» была самым совершенным инструментом запугивания, которым без зазрения совести пользовалось руководство интерната. Неугодные или слишком «активные» дети старались не попадаться на глаза директору, чтобы не попасть в руки врачей «Пятерки». Но некоторым это не удавалось. Тогда интернатовским психологом Зиной Петровной спешно составлялось заключение о психической неуравновешенности, и провинившийся попадал на «лечение». Обычно срок длился около недели. Кто-то из «Пятерки» возвращался, а кто-то так и оставался навсегда.

Ему вспомнился Олежка Петров, которого за «постоянное нарушение дисциплины» отправили на две недели «лечиться». От веселого и смешливого парнишки не осталось и следа. В интернат вернулся молчаливый запуганный мальчик. Через месяц его снова забрали, и больше Олежку никто не видел.

В случае с Ирой все было по-другому. Скорее всего, именно ей и нужна была помощь врачей. История Иры Михайловой мало чем отличалась от судьбы большинства обитателей школы-интерната номер восемь. Родители-алкоголики, лишенные родительских прав, или абсолютное отсутствие оных по причине смерти — вот в принципе наиболее типичные формулировки в личных делах детей.

Ира попала в интернат, когда ей было одиннадцать лет, и прожила она там всего лишь около полугода. За этот короткий срок она так и не смогла сойтись с ребятами. Часто оставаясь в одиночестве, девочка могла часами сидеть на берегу небольшого лесного пруда, находящегося недалеко от школы, молча смотреть в окно из своей комнаты или лежать на кровати, уставившись в одну точку на потолке. На уроках она просто присутствовала, сидела тихо, не мешая преподавателям проводить занятия. Естественно, молчаливая странная девочка быстро оказалась в невидимой изоляции. Одноклассницы и одноклассники делали вид, что не замечают ее. Преподавателям и нянечкам не было никакого дела до непонятного ребенка. По сути, Ира Михайлова была изгоем среди таких же изгоев, оставшихся без семей, никому не нужных, потерявших все и оставшихся наедине с жизнью.

Никто не позаботится об их будущем, они сами будут добывать себе пропитание, сами будут искать свой угол. Многие сломаются, а многие выживут. Выживут, чтобы идти дальше через сложности и неудачи. Саша пока справлялся со своими испытаниями, а вот Ира… Что-то надломилось у нее внутри, что-то, что помогает жить и бороться дальше.

— Знаешь, почему я оказалась в интернате? — Ее тихий и спокойный голос заставил вздрогнуть. Она смотрела, не отрываясь, на танец костра, не шевелясь и не повернув головы к своему собеседнику. Всемила и Дора сидели у огня, тихо перешептываясь и абсолютно не замечая Иру.

Не дождавшись ответа, она продолжила:

— Мы жили в небольшом поселке, в доме на окраине. Было очень удобно. Дом стоял на пригорке, а у его подножия текла небольшая речка. Как сейчас помню: летом мы с соседскими ребятами все лето проводили на берегу. Купались, пекли картошку, ловили рыбу, строили шалаши…

Саше показалось, что Ира даже улыбнулась счастливым воспоминаниям, но это было всего лишь на миг. Ее бледное лицо снова приняло выражение отчужденности и отстраненности.

— Отец пил, да и мать тоже… Ты не думай, я их люблю, даже очень, просто бывали дни, когда не хотелось находиться дома… Совсем не хотелось… И я убегала на реку, если ЭТО происходило летом, то ночевала в наших шалашах, а зимой я бежала к соседке, к тете Нюре… Она хорошая. Очень. Она обещала удочерить меня, да только что-то не пришла до сих пор… Наверное, забыла. Обещай мне, если ты ее увидишь, то обязательно передашь ей, что я жду… Обещаешь?

Все что смог сделать Саша, так это только кивнуть в ответ. Тем временем, не оборачиваясь и все так же глядя на огонь, Ира продолжала свой тихий рассказ:

— Но один раз я не сбежала и осталась дома… Лучше бы я этого не делала. Отец и мать снова пили. Не одни. Был еще кто-то… Я уже не помню. Да и не разобрать было — вся комната в табачном дыму, помню только, что дышать тяжело. Я уже заснула, когда услышала мамин крик на улице… Они ругались с отцом. Сильно кричали… Когда я выскочила на крыльцо, то увидела маму… Она шла ко мне, держась руками за живот, а сквозь пальцы текла тоненькими струйками кровь. Отца нигде не было. Ей было больно, но она старалась не показывать мне это. Она уговорила меня идти в свою комнату, а сама легла спать. Я потом долго еще слушала ее стоны… Почти всю ночь проплакала тогда, боясь подойти к маминой кровати.

Саша перестал дышать, боясь привлечь внимание его необычной гостьи. Она все так же сидела, поджав ноги к груди и глядя на огонь.

— Проснулась я поздно. Во дворе стояла машина «Скорой помощи». Люди в белых халатах выносили маму на носилках из дома. Вокруг собралось много народу. Они все о чем-то переговаривались, но я их не слышала, я смотрела на мамино лицо. Оно было белым-белым, как снег, губы и ногти на руках посинели. Я тогда очень испугалась… Сзади подошла тетя Нюра и обняла меня за плечи. Она всегда так делала… Она хорошая. Очень.

Весь день и ночь я была у нее, а потом она сказала, чтобы я пошла посмотреть, как там отец… Он сидел за столом, трезвый, держа в руке какую-то бумажку. Он сначала не заметил меня, а когда увидел, то подозвал, обнял крепко-крепко и поцеловал в лоб. Так мы и стояли, обнявшись, долго-долго. А потом он попросил прощения и сказал, чтобы я пошла к тете Нюре и сказала ей, что его больше нет…

Ира сидела не шевелясь. Обычно люди за такое время делают какие-нибудь движения или меняют позу. Нормальный человек не может быть так долго неподвижным. А Михайлова шевелила только губами.

— Пока я бегала к тете Нюре, пока мы возвращались с ее мужем дядей Олегом — все уже было кончено. Мы нашли отца на чердаке… Петлю он сделал из своего ремня, а в руке держал документ из больницы — в нем говорилось, что моей мамы больше нет…

Она замолчала. Было слышно, как потрескивает свежая ветка в костре, как покачиваются высокие хвойные деревья, очень похожие на земные сосны, — лоримы называют их нисмами. Замершему Ксандру хотелось проснуться, но, как ни странно было это осознавать, все происходило наяву: костер, женщины, ночь, спящие люди… Скоро уже подходило время смены стражи. Словно почувствовав его мысли, Ира вдруг первый раз посмотрела на Сашу. Ее огромные голубые глаза смотрели в одну точку, ее взгляд проникал в самую душу, касался самого сокровенного. Саша попытался отвести взгляд, но не смог, будто его пригвоздили. Голос бывшей одноклассницы неуловимо изменился. Он стал более настойчивым и твердым:

— Знаешь, думаю, что я уже умерла — еще тогда, четыре года назад… Врачи «Пятерки» перестарались, заботясь о моем здоровье.

Ее рот искривился в неестественной улыбке, причем лицо оставалось абсолютно ничего не выражающим, без малейших эмоций. Оцепеневшему принцу показалось, что в улыбке Иры появилось что-то кровожадное. Не веря своим глазам, он заметил четыре небольших клыка, торчащих из-под ее бледных обескровленных губ. Что-то было не так, что-то совершенно жуткое происходило на поляне…

— А еще я думаю, что ты тоже скоро умрешь… Правда, у тебя есть выбор. Оставь этих жалких людишек и беги — они только сдерживают тебя…

Он не мог пошевелить ни рукой, ни ногой. Что-то душило его, дыхание замедлилось, каждый вздох давался все тяжелее и тяжелее. Еще немного, и он не сможет дышать. Во рту пересохло. Очень хотелось пить. Панический ужас охватывал сознание. Он сковал руки, ноги, плечи… Грудь часто вздымалась. Легкие от нехватки кислорода горели, как в огне.

Но вместе с первобытным ужасом, сковавшим тело, в сердце с каждым ударом нарастал гнев. Жаркий гнев и ярость из-за своей беспомощности. И чем больше принц злился, тем больше проходило странное оцепенение. Саша попытался сосредоточиться… И вдруг у него получилось! Тонкий, как струйка талой воды, потек ручеек Силы в его тело, постепенно нарастая. Удушье отступало с каждой секундой. На каменном лице Иры появилось удивленное выражение. Ее правая бровь приподнялась, а рот искривился в мерзкой гримасе, обнажив пару клыков.

— А ты оказался сильнее, чем я ожидала, двуногий.

Это уже не было голосом Иры Михайловой. Да и наваждение постепенно начинало спадать: на месте, где только что сидела его бывшая одноклассница, оказалось странное существо. Размером с десятилетнего ребенка, с маленькими худыми ножками и ручками, покрытыми серой ороговевшей кожей, оно сидело, поджав неестественно вывернутые суставы задних лап. Маленькая, сморщенная, как залежавшийся клубень картошки, мордочка, мелкие острые звериные зубы с ярко выраженными клыками, кое-где на теле существа был виден коричневый короткий мех. Совершенно черные глаза твари, отражающие блики костра, поражали своей величиной. Будто два кофейных блюдца, они таращились на понемногу отходящего от оцепенения и удушья юношу. Но как только принц попытался пошевелиться и вдохнуть глубже, что-то невидимое навалилось на него, возвращая жуткое оцепенение во всем теле. Сделав еще несколько безуспешных попыток пошевелиться, Саша постарался расслабиться и успокоиться.

— Вот так будет лучше, двуногий. Хе-хе… — Голос твари скрипел и пищал, она будто отхаркивала каждое слово. — Я знаю, что ты меня понимаешь. Я давно уже слежу за тобой, странный двуногий. Хе-хе…

— Что тебе нужно от меня? — Саша не знал, на каком языке обращаться к существу, так легко контролировавшему его тело, поэтому он обратился к твари на языке лоримов. То, что от этой встречи не стоит ждать ничего хорошего, — ясно как день. Но был и плюс: поток Силы не прекратился, и, кажется, тварь не замечает его. Саша решил тянуть время, давая тем самым невидимому потоку энергии входить и растекаться по телу.

Казалось, тварь не заметила вопроса: ее худое морщинистое тело потянулось, как будто после сна, и принц заметил, что за спиной существа расправились темные перепончатые крылья, заканчивающиеся острыми костяными шипами. Крылья были в три раза шире тела твари и делали ее похожей на большую летучую мышь.

— Я видела, как ты справился с шарр’хи, подло расстреляв их со скалы… Хе-хе… Мне понравилось. Потом ты убил старую мать, что не удавалось ни одному двуногому до тебя. Когда я рассказала своим сестрам о тебе — они подняли меня на смех…

Саша не сдержался и огляделся вокруг, ища новых врагов. Если здесь находятся «сестренки» мерзкой твари, то и он, и женщины обречены.

— Хе-хе… Не бойся, двуногий, — прокаркало существо хриплым голосом. — Мои сестры не поверили мне. Хе-хе… А зря. Теперь вся твоя Сила перейдет ко мне… Я очень голодна, двуногий. Хорошо, что я успела раньше, чем мой Враг. Хе-хе…

— О каком Враге ты говоришь? — Ксандр тянул время. Сила растекалась по телу, оцепенение и удушье давно прошло, но принц, как заправский актер, делал вид, что он по-прежнему не может нормально дышать и двигаться. И тварь ему верила, абсолютно не замечая, что принц постепенно превращается в сжатую стальную пружину, готовый в любой момент взорваться и молнией преодолеть те несколько шагов, что отделяли его от врага. Внутренне Ксандр благодарил своих учителей, научивших его никогда не расставаться с оружием. Верный шеттир удобно расположился рядом с рукой, чтобы в любой момент лечь рукоятью в ладонь.

— Ты слеп, как и все двуногие… Я говорю о Враге, который прошел вместе с тобой сквозь Щель между Мирами. Хе-хе… Мне повезло дважды…

Ксандр уже был готов к прыжку, но вдруг его заинтересовали слова «крылатой». Выходит, что за ним в портал прошел еще кто-то? Сердце замерло в надежде.

— Что ты имеешь в виду? В чем твое везение?

— Все просто, двуногий… Хе-хе… Мои сестры почувствовали Врага, а тебя нет… Хе-хе… Тебя почувствовала только я, и твоя Сила достанется только мне. И Враг не успеет… Хе-хе…

— Не успеет? — Саша изобразил удивление и непонимание. Он уже заметил, что существо, отдаленно напоминающее летучую мышь, очень самолюбиво и хвастливо. Стоило продолжать изображать из себя «глупого двуногого», — возможно, Саша узнает что-то новое о друзьях. Но следующие слова твари полностью похоронили надежду принца:

— Темный тоже идет за тобой… Он более кровожаден, чем мы. Намного. Он собрал всех тарков вместе и ведет их к морю, чтобы напиться крови двуногих… Правда, я не знаю, зачем ему их самки… Но это я выясню потом… Хе-хе… Как и мне, ему нужна твоя Сила. Глупый двуногий, я до сих пор не убила тебя только потому, что ждала, когда ты окрепнешь и наберешься Силы… Хе-хе… Ты думаешь, глупец, что я не вижу входящий в тебя поток? Глупец…

Это был сигнал к атаке. Тварь перехитрила его. Он действительно попался, как глупец. Она водила его за нос, как слепого щенка, добиваясь своей цели.

Его выпад был молниеносен. Никогда он так не двигался. Он вложил в скорость удара всю Силу, которую удалось собрать. Шеттир серебряной молнией рассек воздух, целясь в сухую грудь существа. Гард учил, что человеческое тело способно на многое. Отдельные части тела двигаются очень быстро, просто мы этого не замечаем. Гард говорил, что древние воины сражались, подстраиваясь под ритм сердца, хотя эти техники давно забыты.

Сашин прыжок сложно было увидеть — настолько быстрым он оказался. Его не увидели ни о чем не подозревающие женщины у костра, его не увидела и тварь, находящаяся в нескольких шагах от принца. Шеттир достиг своей цели, войдя, как раскаленный нож в масло, в тело крылатой нечисти.

По поляне разнесся страшный визг боли, от которого по телу у юноши пробежала ледяная дрожь. Тварь, отброшенная ударом клинка, отлетела на несколько метров назад. Рывок был настолько сильным, что рукоять меча, будто скользкая рыбешка, выскользнула из ладони своего хозяина.

Хрипя и вереща, раненое существо раскрыло свои гигантские крылья и взметнулось вверх. Своими худыми лапками оно пыталось достать из груди глубоко вонзившийся в нее клинок. Раненый зверь забыл обо всем, теперь его видели и слышали все…

В ночном лагере началась паника: дети плакали, некоторые женщины, позабыв о заточенных кольях, вскочили со своих мест и пытались спрятаться в кустах. Горе-часовые лежали возле костра, всхлипывая и трясясь. Только заспанная Аная да бормочущая что-то себе под нос Нарима пытались навести порядок в рядах паникующей «армии». Саша, уже наложив стрелу на тетиву, краем глаза заметил, что Нарима не кажется только что проснувшейся — видимо, она уже давно не спала.

Тем временем что-то происходило с тварью, взмывшей вверх. Ее тело становилось больше. Еще миг назад ее узенькая грудь дрожала, пронзенная мечом, а теперь она на глазах наливалась силой. Узлы дряблых мышц на ее сухих тонких лапах превращались в толстые стальные тросы, когтистые пальцы удлинились, как и клыки в широкой пасти.

От сильных взмахов гигантских крыльев с земли поднялись пыль, сухие листья, мелкие сухие веточки и угольки от костра. Гигантский зверь уже не пищал, его рев и рык разносились по всему ночному лесу. Огромные черные глаза искали обидчика среди бестолково копошащихся людишек на маленькой поляне. Шеттир так и остался торчать в груди у чудовища.

Первая титановая стрела пробила плечо твари, вызвав новый страшный рев. Потом, как по команде, все новые стрелы атаковали тело крылатого зверя, вонзаясь в лапы, пробивая своими жалами крылья, застревая между ребер. Последнюю стрелу зверю удалось сбить с полета мощным взмахом крыльев.

Наконец чудовище заметило своего врага. Он передвигался очень быстро, пытаясь помочь глупым самкам двуногих, бестолково мечущимся среди кустов. Кажется, у него закончились стрелы. Хе-хе… Глупый двуногий. Тварь, оглашая небеса громким воем, сделала несколько могучих взмахов гигантскими крыльями. Набирая высоту, она стремительно уходила ввысь. Достигнув определенной точки, чудовище, сложив крылья и выставив вперед когтистые лапы, начало падать. Подобно ястребу, увидевшему добычу, тварь с ревом спикировала вниз.

Саша, видя угрожающие маневры зверя, остановился. Оставшись без шеттира, отбросив в сторону уже бесполезный лук, он стоял, высоко подняв голову. Виски от перенапряжения раскалывались, но о боли он сейчас не думал. Принц стоял, широко расставив ноги. Сжав ладони в кулаки, он полностью раскрылся для бесконечного потока Силы. Энергия вливалась ревущим водопадом, заставляя тело нервно вздрагивать от спонтанного сокращения мышц.

Движения людей и природы будто замерли, словно чья-то невидимая рука нажала кнопку «pause» на самом интересном месте. Только здоровенный монстр, сложив огромные крылья, неумолимо приближался к земле. Сейчас он настигнет мелкого надоедливого человечишку и насладится сладким вкусом мести.

Из оцепенения вывел далекий протяжный крик. Кажется, кричал кто-то сзади. Он мгновенно обернулся. Кричала Аная. Она что-то бросила ему. Предмет, брошенный дочерью ярла, медленно переворачиваясь, приближался к замершему на месте принцу. Сделав еще один неторопливый оборот, он приветливо сверкнул голубой поверхностью клинка, как будто говоря: «Хозяин! Я уже иду!» В тот момент, как рука принца коснулась рукояти голубого ножа, его накрыла черная гигантская тень.

Длинным быстрым прыжком Саша отскочил в сторону. На том месте, где он только что стоял, что-то тяжело ударилось оземь, подняв вверх слой сырой почвы вперемешку с длинными хвойными иголками и влажными перепрелыми листьями.

Рев разочарования от промаха разнесся по поляне. Не теряя времени, воин подскочил к живой копошащейся массе. Он стал наносить неповоротливой твари молниеносные уколы и порезы ножом. Голубой клинок, словно хищная руга, гроза всех рек и озер Дорна, вонзался острым жалом в серые бока ревущей твари.

Чудовище бессильно клацало огромными клыками, полосуя когтистыми мощными лапами воздух. Шустрый двуногий, казалось, знал, куда в следующий раз направит удар крылатый разъяренный зверь. Но везение жалкого человечишки подходило к концу. Его движения стали замедляться. Вот он еле уклонился от удара крылом с растущими на нем костяными шипами, вот коготь левой передней лапы вскользь процарапал его спину, и если бы не темная броня, то лежал бы он уже на земле с перебитым хребтом. Но как же больно жалит его маленький ножик! На каждый мощный взмах лап или крыльев двуногий отвечал сотней молниеносных уколов и порезов. И если раны от его меча и стрел уже постепенно затягивались, то от маленького ножа, похожего на хищную рыбу, порезы не зарастали. Голубое лезвие обжигало, будто оно было раскалено на огне Светила. Тварь чувствовала, как из нее вместе с кровью уходит жизнь. И все из-за какого-то глупого двуногого! С отчаянным воем чудовище взмахнуло правой лапой, вложив в этот удар всю боль отчаяния и злости…

Ксандр чувствовал, что сознание постепенно меркнет, Сила забирала его жизнь, а вместе с ней и надежду на победу. С каждым движением становилось тяжелее дышать и двигаться, боль в висках была невыносимой. Казалось, еще один шаг — и он упадет. Но нет. Он продолжал бой, продолжал колоть, рубить, резать, уворачиваться. Пару раз зверь задел его своими лапами. От боли в глазах потемнело. Легкие превратились в раскаленный кусок железа. Каждый вдох отдавался болью. Несколько раз он увернулся и уколол без использования Силы — и это у него получилось. Тварь тоже слабела на глазах. Раны от стрел и меча на теле уже затянулись, а вот от голубой стали порезы не заживали. Тело чудовища было похоже на сплошной кровавый комок, но оно не сдавалось. Неожиданный удар правой лапы принц пропустил. Если бы не доспех, когти пробили бы грудь. Его отбросило на несколько метров. Ксандр упал на спину и уже не смог подняться. Неужели это конец?! Чудовище победоносно ревело, расправив крылья и подняв страшные лапы. От отчаяния хотелось выть, но руки и ноги не слушались.

Внезапно победный вой зверя захлебнулся, сменившись хрипящим, разрывающим барабанные перепонки визгом. Ксандр сквозь заливающую глаза кровь увидел, что на спине визжащего монстра повисла Аная. Она раз за разом вонзала голубой клинок в спину зверя в том месте, где у людей должно быть расположено сердце. Тварь пыталась дотянуться до назойливой девчонки, но не могла: дочь ярла крепко держалась за костяные наросты левой рукой и методично вонзала ставшее серым от крови лезвие ножа. Последний удар Аная нанесла ослабевшей рукой в затылок начинающей на глазах уменьшаться твари. Предсмертный визг существа захлебнулся в агонии. Тело монстра рухнуло на землю, а обессилевшая девушка на его спине так и не выпустила рукоять засевшего в нем клинка энанов. На поляне вдруг стало очень тихо…

Ложе, на котором лежал молодой воин Олав Рысь, было застелено свежими лонновыми[25] простынями. Судя по чистым и белым повязкам, аккуратно перевязанная рана на левом бедре воина уже не кровила — шел процесс выздоровления. Место, где лежал Олав, чем-то напоминало небольшую пещеру с ровно обтесанными стенами и потолком. Только неширокие швы, заполненные темным застывшим раствором между серых камней, говорили о том, что сие сооружение есть дело рук живых существ. Эти норги[26] были построены еще в те времена, когда Хирмальм только начинал свой долгий путь от небольшого селища до сильного городища. Камни сии были добыты в Теплых скалах, поэтому живущие в этих норгах друиды не нуждались в освещении — розовое сияние, исходящее от стен, нормально освещало помещение. Издавна в комнатах, сложенных из этого камня, друиды врачевали тяжелораненых и тяжелых больных. Сложенные внутри Храма Творца, они действительно обладали целительными свойствами. Уже давно было замечено, что в них пациенты быстрее поправляются от недугов и ран. Внутри храма находился небольшой Теплый пруд, сложенный из тех же камней, в которых несколько столетий назад плескалась вода из подземных источников Теплых скал. Но это было очень давно, и уже никто не помнил тех благословенных времен. Сейчас же пруд зиял пустотой, напоминая потомкам славного народа лоримов о былом величии их предков. Согласно древним летописям, Храмовые друиды собирали целые караваны охотников, которые уходили далеко в глубь Ледяного леса за черным деревом, теплым камнем и горячей водой Теплых скал.

Со временем Ледяной лес стал отвоевывать все больше и больше земли у людей. Лоримы оказались неподготовленными к этой неравной войне. Много раз старики, бывшие охотники, сидя на завалинках рядом со своими домишками, грея старые кости на солнышке, рассказывали своим любопытным внучатам легенды о древних, заброшенных много зим назад селищах в глубине Ледяного леса. Внуки слушали, раскрыв рты и вытаращив глаза, о завываниях промозглого зимнего ветра в брошенных полуразрушенных домах, об огромных следах ра-ханов, оставленных на снегу, о ночных пениях Ледяных демонов. Жуть. Жуть как интересно. Наивные лоримы думали, что старые городища были брошены много веков назад. Все говорили, что это, мол, древние легенды и сказки. И уж никак не ожидали они, что это станет явью для них самих. Вот они, тарки — посланцы Ледяного леса. Пришли многотысячной ордой прямо под стены самых сильных городищ. Где теперь селища? Где Ульм? Где Мирольм? Стали они теперь будто те брошенные селища в глубинах Ледяного леса из дедовых сказок…

Старый Ваянар сидел рядом с ложем Олава. Его сухая, будто ветвь древнего дуба, ладонь покоилась на лбу у юноши. Глаза старика были прикрыты, древнее, испещренное сотнями морщин лицо излучало спокойствие и умиротворение. Бесцветные губы друида неслышно шептали старые молитвы Творцу о выздоровлении. Розовый успокаивающий свет освещал норгу, рассеивая четкие углы и линии. Дыхание воина было ровным, его широкая грудь вздымалась с каждым вздохом, но в сознание он так и не приходил. Светлые русые волосы с заплетенными по бокам косицами покоились на мягкой шотре,[27] набитой нежной шерстью молодых овец.

Рядом с друидом на небольшом резном стуле сидел ярл Икер. Он дремал, опустив на грудь тяжелый подбородок. Его верная секира стояла у правой ноги, длинная плотная кольчуга сжимала кряжистый широкий торс. Грязь вперемешку с каплями крови на сапогах из толстой шкуры гаронны засохла черной коркой. Подошвы сапог тоже были сбиты из нескольких слоев ее твердой шершавой кожи. В такой обувке не страшны морские бури и шторма, каждый воин из Седовласовой морской дружины носил такие же сапоги. Они не скользили по мокрым доскам и камням. Ноги всегда сухие и теплые. Только сейчас никто не обращал внимания на обувь и на одежу, главное, чтоб меч да секира не подвели в бою. По всему видно было, что ярл только со стены пришел. Тарки всю ночь на стены лезли. Много умерло их этой ночью, но и защитников ушло за Берег немало…

— Ну как он, отец? — Голос ярла прозвучал приглушенно.

— Выдюжит, куда он денется. Я заразу всю вытянул. Раны теперь чистые, без гною. Затягиваются. Ему теперь время нужно. Слава Творцу, жить будет, — произнес друид, не открывая век.

Тяжелый вздох облегчения пронесся по норге. Казалось, ярл даже в плечах вырос.

— Да ты никак коришь себя за случившееся? — обратился к нему вдруг старик.

Икер снова глубоко вздохнул, и была в его вздохе вся боль, накопившаяся за это время.

— То, что ты коришь себя, конечно, хорошо. Потому как правитель без души, не берущий на себя всю боль людей, за которых перед Творцом в ответе, — это уже не правитель. Это уже кто-то другой… Ты лучше вот что мне скажи. Как бы ты на месте сего воина поступил? А? Молчишь? Ну раз молчишь, так я сам за тебя скажу. Ты бы все в точности, как этот малец, повторил. Потому что честь для воина как тень, рядом идущая, бок о бок с отвагой, правдой да верностью. Спас ты его, дозволив выйти из ворот. Спас честь его, ну и жизнь тоже.

— Не я ему жизнь спас, а малец тот глазастый, — ответил севшим от постоянных криков в бою голосом ярл.

— Да, хороший стрелок тот мальчишка. К слову, дал ты ему, что обещал?

— Да, Совой теперь его кличут. — Лицо ярла на мгновение даже разгладилось, любил удаль молодецкую Седовлас.

— Только опять ты неправ, сын мой. Кто ж без твоего слова стрелять бы начал? Вот тебе мое слово отеческое, конунг лоримов. Мудрость ты тогда великую совершил — и что предателей суду предал, и что воину честь семьи дозволил защитить, и что лучнику стрелять наказал. Крепнет власть конунгова в руках твоих, будто скала посреди бури нерушимая. Правда, чует сердце мое, что недолго нам осталось народ вести, новая заря народиться готовится…