Жанна не знала, судьба у нее такая, или действительно, на море грабят друг друга все, кому не лень, а только опять ее путь пересекся с пиратами.
Путь галеры иоаннитов, соответственно, тоже.
Правда судно, которое воспылало к галере недружелюбными чувствами и пыталось обратить их в действие, не было безродным бродягой.
Нет, к ним направлялась новая, солидно оснащенная и вооруженная галера. Только турецкая.
Слова капитана о том, что тревожиться нечего, оказались неверны. Противостояние продолжалось, не затихая ни на день.
Турецкая галера приближалась.
Жанна вцепилась в борт и с ужасом смотрела на ее приближение.
«Неужели все по-новой? Опять плен, перекупщики, гарем. Господи, Пресвятая Дева, ну сколько же можно! В чем я так провинилась, что, кажется, все беды мира собрались на моем пути? Я не хочу, не хочу, не хочу опять быть добычей!!!»
Ярко представлялось, как острый, окованный таран-нос турецкого судна вонзает в борт их галеры и крушит его, словно плетеную корзинку. И снова вокруг только смеющиеся лица в тюрбанах или чалмах.
Но судно иоаннитов не было толстым, плохо защищенным «Пузом».
В море оно не раз участвовало в сражениях и стычках. И капитан его недаром стоял в разломе крепостной стены Родоса в 1480 году от Рождества Христова.
Четко, без суеты, зазвучали новые команды. Изменился ритм, руководящий работой гребцов. Приводились в боевую готовность пушки на носу. Занимали свои давно выверенные места воины, входящие в состав команды.
Галера разворачивалась, чтобы встретить противника во всеоружии.
Жанна ничего этого не видела. Она смотрела, не отрываясь, в сторону турок. Дикое отчаяние заполонило ее и полная безнадежность охватило душу.
Поэтому, когда кто-то сзади подошел к ней, Жанна, не разбираясь кто это, свалилась без чувств на руки подошедшему. Так легче.
Это был генуэзец.
Остальные пассажиры по приказу капитана, которого Жанна даже не услышала, разбежались по каютам, чтобы не мешать команде и не путаться под ногами.
Приказ был разумным. Слаженная команда галеры хорошо знала, что ей делать в бою, а вот горящие желанием помочь, но неопытные пассажиры были бы только помехой их слаженным действиям.
Генуэзец подошел к Жанне, оставшейся в гордом одиночестве, чтобы попросить ее спуститься и объяснить, что находиться сейчас на палубе не только вредно, но и опасно.
Но когда бесчувственная дама очутилась на его руках, он, как и подобает кавалеру, подхватил ее и понес.
Только не в ее каюту, а в свою.
Жанна, очень даже довольная, что ее куда-то несут, чуть разомкнула ресницы и увидела рядом крутой, выбритый до синевы подбородок генуэзца.
В конце концов, перед лицом неминуемого плена должно же остаться какое-то приятное воспоминание. Хотя бы зачеркивающее подлеца Марина.
И Жанна опять закрыла глаза.
За стенками каюты купца жизнь била ключом. Галеры шли на сближение, зажигались фитили у пушек. А в каюте генуэзец молча и решительно раздевал ничуть не протестующую Жанну.
Молча – чтобы не нарваться на рассуждения о монастыре или еще какой чепухе, а решительно – чтобы успеть до абордажа, ежели таковой случится.
Опасность придала этому неожиданному свиданию чарующую пикантность.
Тряслись от страха в соседних помещениях пассажиры, а каюта генуэзца тряслась совершенно от другого…
И странное спокойствие, пополам с благодарностью, охватило Жанну. Она совсем перестала бояться.
Вторым безмятежным человеком, кроме радикально успокоенной Жанны, была Жаккетта.
Даже не подозревая о том, что их свободе опять угрожает серьезнейшая опасность, она крепко спала, памятуя, что камеристка – тот же солдат, который спит, а служба идет.
Тем более, что сон у Жаккетты был не только испытанным средством лечения и душевных, и телесных расстройств, но и наиболее доступным развлечением.
Жаккетта спала под гомон пассажиров, резкие команды офицеров, грохот начавших обстрел противника пушек.
И не проснулась ни разу.
Силы у двух противоборствующих сторон были равны.
Небольшое преимущество имели турки, которые, как в засаде, сидели до появления иоаннитов в одной из бухт близкого малоазийского берега.
Рыцарь-капитан потерял много времени на разворот и поэтому шансы на успех у турок были немного выше.
Но хрупкое равновесие сил неожиданно резко нарушилось. С максимально возможной скоростью к месту стычки неслась вторая иоаннитская галера, патрулирующая эти воды.
В отличие от грузовой, она была сугубо военной. Длинная, узкая, вытянутая галера стремительно приближалась. Восьмиконечные кресты были и на ее флагах, и на парусах.
Обнаружив новое действующее лицо, турок-раис не стал испытывать благосклонность Аллаха, а предпочел, пока расстояние между ним и противником еще позволяло, красиво ретироваться в лазурную даль. И даже умудрился не получить ядром в корму.
Флаг с полумесяцем удалился, оставил этот кусочек моря белым крестам.
Такой исход дела устроил всех.
Сопровождаемая военным кораблем, грузовая галера встала на прежний курс и направилась к уже недалекому Родосу.
Пассажиры выбрались переживать миновавшую опасность на воздух, Жаккетта спала, а Жанна с генуэзцем успешно расшатывали принадлежащую Ордену госпитальеров мебель.
Опять светило солнце.
После счастливой развязки казалось бы неизбежного столкновения с пиратами, Жанна, почему-то, преисполнилась претензий к окружающему миру.
– Ну почему так? – патетически вопрошала она капитана на первой же трапезе после инцидента. – Неужели не способов справиться с такой заразой? Ведь это ужас какой-то! Целые пиратские государства, та же Джерба, пираты-одиночки, бог еще знает кто! Неужели нельзя ввести какие-нибудь законы, кары против них?
– Госпожа Жанна! – улыбнулся капитан. – Никакие кары, никакие наказания не могут остановить эту чуму египетскую. В некоторых местностях жители живьем сжигают попадающихся к ним в руки пиратов и что… Думаете, их собратья устрашаются? Ничуть! Этот промысел стар, как море, и ему конца-края не видно.
– Но неужели державы, имеющие флоты на Средиземном море, королевства и республики, не могут объединиться ради такого важного и дела и вместе покончить с этим злом? Ведь пираты – общая беда?! – не успокаивалась Жанна.
– Да нет, госпожа Жанна, не общая! Это очень выгодное занятие, а раз выгодное, то, значит, есть много желающих получить свою долю от благ. Пиратам негласно покровительствуют многие правители, своим пиратам, разумеется. А много разбойников откровенно переходит на службу к тем или иным государям и считается частью их флота. Вот как та галера, что хотела нас общипать.
– Я так устала путешествовать! – честно призналась Жанна. – Особенно по морю. Одни неприятности.
– Да, недаром служба на корабле считается куда более трудной и менее почетной, чем обычная военная на суше. Там в сражениях и славы достается больше, и трофеев, да и шансов уцелеть. А на море никогда не знаешь, доплывешь ли туда, куда намеревался. Купец, хоть и получает барыши от морской торговли, не сравнимые с сухопутными, но и рискует в десять раз больше. Как говорят, на суше если потеряешь товар, то жизнь, быть может, сохранишь, а на море приготовься расстаться и с тем, и с другим.
– Говорят, в древние времена, – вмешался в разговор генуэзец, – с пиратами удалось справиться. Но тогда над всей ойкуменой правил римский орел. Это была эра господства одного государства на нашем море, поэтому, действуя слаженно и одновременно, флоты Рима истребили пиратские гнезда и корабли. Вот тогда корабли бороздили воды и не боялись, что их рейс оборвет какой-нибудь лихой молодец.
Генуэзец теперь пользовался расположением Жанны и сидел рядом с ней, а не на другом конце стола.
Жанна честно объяснила, что господин Пиччинино просто спас ее во время нападения турецкой галеры и не дал умереть от страха, когда она уже собралась отдать богу душу, лишь бы второй раз не попасть в плен.
Капитан, хоть и был воинствующим монахом (ну или монашествующим воином) прекрасно понял, как спасал расторопный генуэзец испуганную даму.
Но вполне одобрял такой способ спасения, лишь тихонько посмеиваясь про себя.
– Вы вот меня про здания на Родосе пытали, – заметил он. – Теперь поспрашивайте сеньора Пиччинино, он был в крепости и все видел. А язык у него должен быть подвешен лучше чем у меня, вояки.
Генуэзец довольно легко справился с задачей, поставивший в тупик капитана:
– Дворец Великого магистра очень похож на бывшую папскую резиденцию в Авиньоне. Он имеет четыре башни, две из которых квадратные, а две полукруглые. Внутренний дворик окружен аркадами. В Большой зал приемов ведет наружная лестница, ступени ее невысоки, чтобы рыцарям в латах было удобно подниматься по ней, не прибегая к помощи оруженосцев. Зал действительно большой, его своды опираются на колонны. Поменьше зал орденского Совета, к нему непосредственно примыкают комнаты Великого магистра. Залы изукрашены росписями, мне запомнились великолепные сцены сражений в зале аудиенций. Впечатление от дворца Великого магистра, конечно, незабываемо.
– А про улицу Рыцарей я все рассказал, там и добавить нечего! – перебил его гордый собой капитан. – Только забыл сказать, что живем-то мы не в отелях. Там больше почетные гости останавливаются, ассамблеи да трапезы проходят. А у рыцарей обычные дома, двухэтажные, как здесь греками заведено. Жду не дождусь, когда порог своего дома переступлю. Хотя через неделю опять в море потянет.
Под столом генуэзец сжал ладонь Жанны, молча приглашая в свою каюту. Жанна поняла его без слов.
Проникнувшись теплыми временными чувствами к генуэзцу, Жанна теперь наверстывала упущенное время, почти круглосуточно находясь в его обществе.
После очередного жаркого свидания она вдруг поняла, что уже почти полгода выключена из жизни Европы, новостей, сплетен, слухов. Ведь столько, наверное, произошло! Может быть теперь и мода поменялась так, что только локти будешь кусать от досады за собственную убогость, попав в приличное общество?
– Джирламо, а что теперь носят в Италии? – вопросила Жанна с таким видом, словно ее жизнь решалась от его ответа.
– Да то же, что и носили, моя донна, – пожал плечами генуэзец. – Право не упомню…
– Но все-таки? – заломила брови Жанна.
– Парчи стало больше, – подумав, решил генуэзец. – А может и не больше…
«Значит, парча!» – сделала отметку в памяти Жанна.
– А фасоны платьев поменялись?
– Да они настолько разнообразны, что им и меняться-то некуда! – высказывал редкую несообразительность генуэзец. – Разве что дамы теперь вырез на груди делают побольше. А то смотришь раньше на их глухие платья и сердце кровью обливается. Венецианцы, негодяи, кстати, наладили неплохое производство кружев и дамы теперь частенько щеголяют этими ажурными сеточками…
«Значит, вырез можно увеличить!» – делала соответствующий вывод Жанна. – «И подумать о новомодном кружеве!»
– А юбки стали шире или уже? – продолжала она допрос.
– А бог их разберет! – барахтался в теме генуэзец. – Наверное, шире. Но на мой взгляд, дамы сейчас чересчур увлекаются цокколи.
– Ой, а что это?
– Да это уличные туфли на толстенной деревянной подошве! – генуэзец немножко оживился. – Иная дама возвышается над тобой словно башня. А одна модница заказала себе настолько высокие подошвы, что не смогла в обновке сделать и нескольких шагов, упала на землю.
– Ну-у, разве это новинка! – разочарованно вздохнула Жанна. – Такие еще моя матушка носила. Нет, только женщина может вразумительно объяснить, что же сейчас носят, не обижайтесь, милый Джирламо!
«Любовью ты занимаешься лучше, чем говоришь!» – сделала она неутешительный, а может наоборот, утешительный вывод.
Давно сказано:
«Можно бесконечно смотреть на огонь, воду и на то, как другие работают».
Жаккетта бездумно смотрела на ворочающих весла гребцов.
Гребцы работали в обычном темпе, медленно, но верно убивающем человека за веслом.
На море, хоть и лазурное, сил смотреть больше не было, а в каюту вернуться нельзя.
Госпожа Жанна находилась там в компании с генуэзцем, который больше ни денежки не дал, скряга такой!
Видите ли госпожа и так распрекрасно познакомилась с его достоинствами и без помощи Жаккетты.
Жаккетте было жалко даже не денег, а принципа.
Приличный человек только из чувства деликатности продолжал бы дарить монетки, а этот только желаемого достиг, сразу кошель туго-натуго завязал. Сразу видно, что купец.
Будь дело на суше, Жаккетта обязательно бы задумалась, какую пакость сделать чересчур бережливому генуэзцу. Но в море мысли больше колыхались туда-сюда, чем думались.
Ей очень хотелось опять устроить рыбалку. Согнутый нож и веревочка лежали в дорожном мешке, но Жаккетта побаивалась строгого капитана. Наверняка не разрешит снасть к мачте привязывать, да и веревки не даст. А шнур от юбки короткий. Но даже если бы разрешил, веревка, наверное, гребцам мешать будет.
Жаккетта окинула взглядом гребцов, пытаясь понять, помешает им веревка, привязанная к мачте, или не очень.
«Но какую же свинью подложить генуэзцу?» – вернулась она к старой мысли, убедившись, что веревка очень даже помешает.
Вдруг у Жаккетты возникла идея. Она решила обдумать ее поподробней и пошла вниз к каютам.
Там, после осмотра коридорчика, оказалось, что идею вполне можно осуществить.
Пока она стояла и думала, появился темноволосый, кудрявый мальчишка с галерной кухни, расположенной ниже. (Из-за гребцов почти все жилые и хозяйственные помещения были сосредоточены в кормовой части.)
Мальчишка нес выкидывать отходы и в его ведре бултыхалась смердящая рыбная требуха.
– Эй, заработать хочешь? – тихонько спросила его Жаккетта.
– Сколько? – остановился мальчишка.
Жаккетта достала и показала ему монету, подаренную генуэзцем.
Плата мальчишку устроила и он сказал:
– Смотря за что.
– Разлей немного помоев вон у той двери! – показала Жаккетта.
Мальчишка почувствовал, что запахло жареным:
– Э-э, да мне шею намылят! – сморщил он смышленую мордочку.
– А как же! – согласилась Жаккетта. – Потому и плачу!
– А ты скажи, зачем это тебе надо! – потребовал мальчуган.
Жаккетта не стала ничего выдумывать:
– Один господин меня обидел, хочу ему пакость сделать! – объяснила она. – А ты, если тебя спрашивать будут, скажешь, что запнулся и пролил. И через часок прибеги, чтобы убрать – ты ничего не знал, не ведал.
Идея сделать пакость кому-нибудь из пассажиров нашла живейший отклик в мальчишечьей душе.
– Ладно, – согласился он. – Сейчас налью, жалко что ли. Давай деньгу!
Мальчишка взял монетку и щедро налил помоев в указанном месте.
Зажимая рот ладонью, чтобы не расхохотаться, он понес ведро дальше.
Часть помоев впиталась в деревянный пол, но более густые составляющие остались.
Убедившись, что эта часть плана сделана, как надо, Жаккетта поднялась обратно на палубу.
Ей был нужен тонкий шнур или прочная нить.
Использовать тесемки от своей нижней юбки Жаккетта не хотела:
Во-первых, надо где-то надо снимать эту юбку, потом прятать в укромном месте, ведь носить ее без завязок нельзя. Потом надо опять незаметно одевать. Да к тому же госпожа Жанна может опознать в предмете преступления ее, Жаккеттины, тесемки. Тогда не отопрешься. Нет, Жаккетта решила найти что-нибудь другое.
Тайком отрезать одну из многочисленных веревок, натянутых от мачты и рей, она тоже не решилась. Вдруг мачта упадет? Лучше не рисковать.
Поэтому Жаккетта отправилась прямо к навесу, пузырящемуся над кормой, замечательному навесу в красную и синюю полоску.
Жаккетте было все равно, как он покрашен, а вот парусина на нем была соткана из достаточно прочных нитей.
Устроившись в таком месте, где ее было почти не видно, Жаккетта принялась потрошить полотняный навес.
Она вынула из волос шпильку, имеющую небольшую особенность, отличающую от остальных шпилек. На ее закруглении, с внутренней стороны кромка была чуть сплющена и заточена. Замшевый чехольчик, украшенный тремя бусинками, закрывал заточенное место.
Нет, этой шпилькой не перерезали горло надоедливым любовникам и постылым мужьям, просто очень удобно было иметь под рукой предмет, которым можно обрезать кончить нити при незапланированно свалившемся шитье. Или распороть старый шов. Только и всего.
Концом шпильки Жаккетта вытащила из плотной ткани петельку нити и разрезала ее. Теперь можно было вытащить нить из плотного переплетения, что Жаккетта и сделала. Проще простого! Бабушка, учившая внучку делать мережки, была бы довольна ее работой.
Вышивать мережки на иоаннитском навесе Жаккетта не собиралась. Она прикинула, сколько нитки ей нужно и обрезала второй конец.
Навес практически не изменился, но в дело проучения генуэзца внес свой посильный вклад.
Вернув шпильку на место, Жаккетта направилась вниз.
Скоро незаметная, но достаточно прочная нить была привязана поперек коридора и Жаккетта спряталась неподалеку.
Когда генуэзец вырвался из объятий старательно забываюшей Марина Жанны, его немного покачивало. Пребывая в расслабленном состоянии тела и духа, он направился к себе.
Путь генуэзца, как и предвидела Жаккетта, пересекся с ниткой, он запнулся и грохнулся прямо в лужу помоев. Лицом и костюмом.
На его вскрик из каюты выглянула чуть растрепанная, в одной рубашке Жанна, ахнула и поспешила на помощь.
Жаккетта кинулась к месту происшествия из своей засады.
– Что это с вами, сеньор?! – причитала она, быстро убирая нить, пока госпожа помогала подняться пострадавшему.
– Вы не ушиблись, милый Джирламо? – вторила ей Жанна.
Благоухающий рыбными отбросами генуэзец, ругаясь, поднялся.
– Ничего не понимаю! – воскликнул он. – Я обо что-то зацепился!
– Да? – удивилась Жаккетта. – Ума не приложу, за что Вы могли зацепиться!
– Бог мой, что тут разлито? – с отвращением спросила Жанна, прикрывая нос рукавом рубашки.
Жаккетта добросовестно понюхала генуэзца.
– Рыбой! – сообщила она.
Тут, как по заказу, появился мальчишка с кухни. Не раньше и не позже.
У Жаккетты было чувство, что он тоже сидел где-то поблизости и ждал представления.
– Извините, господа, я убрать хочу! – забубнил сорванец. – Ой, Вы, я вижу, уже вляпались?
– Так это ты, паршивец?! – взвился генуэзец.
– Я нечаянно! – заныл мальчишка, прячась за Жаккетту. – Запнулся на этом месте и разлил. Побежал за тряпкой и водой, а Вы уже…
– Вот видите! – вмешалась Жаккетта. – Он тоже тут запнулся. Это место такое, запинаются все, кто ни попадя!
Махнув рукой, расстроенный генуэзец побрел к себе мыться и чиститься.
Жаккетта невинно смотрела ему вслед.
Приятно, когда можно сделать собственными руками небольшой праздник!
Из воды вырастал долгожданный Родос.
Галеры неслись к нему, словно птицы к родному гнезду.
Вот и гавань, над которой нависла крепость.
Если капитану и остальным родосцам она, наверное, казалась доброй матерью, призывно раскинувшей руки бастионов навстречу вернувшимся из странствий детям, то Жаккетта увидела в крепости сказочного каменного краба, выставившего к воде многочисленные клешни. Оптимистично выделялась на фоне волн скромная виселица, установленная на одной «клешне».
Пассажиры собрались под навесом.
Генуэзец понимал, что прощание с прекрасной Жанной не за горами, поэтому старался провести последние минуты путешествия рядом с ней.
Он был на Родосе и сейчас показывал на башни и бастионы:
– Это бастион святого Георгия, а вон там башня Девы Марии, башня Испании, башня Италии. Те ворота носят имя святого Иоанна, а форт, во-о-он там – святого Николая.
– Да, от этой крепости прямо веет неприступностью! – решила Жанна.
Крепость Родоса гораздо больше походила на замок ее мечты, чем одинокая башня грубой кладки имения Фальеров. Но хозяева этой крепости дали обет целомудрия и безбрачия и королевы были им не нужны.
Отсюда можно будет сесть на судно, идущее с надежным сопровождением в Европу. Осталось несколько часов, и надо решить, куда же плыть, чтобы родные берега не встретили радостным инквизиционным костром.
Но голова думать отказывалась. Липкий, неизвестно откуда взявшийся страх подкрался к сердцу, заставляя его учащенно биться.
Жанне хотелось, как и в час нападения турецкой галеры, вцепиться, вжаться в генуэзца, чтобы не остаться одной перед поглощающим все краски мира ужасом. Чтобы кто-то еще разделил ее горести, с которыми так трудно бороться одной, взял часть ее бед.
Но нести эту чашу и дальше предстояло в одиночестве. Про висящий над головой инквизиционный меч не рассказывают случайным знакомым. Если хотят жить.
– Вы опять загрустили, госпожа Жанна? – спросил генуэзец. – Раскройте причину Вашей грусти. У вас точно такое же лицо, как в начале нашего путешествия.
– Я понятия не имею, где мне остановиться, пока я не определюсь, с каким кораблем я поплыву домой, – с усилием улыбнувшись, сказала Жанна. – И это меня огорчает.
– Вы избрали странный повод для огорчения! – воскликнул генуэзец. – Я сам сопровожу Вас в лучшую гостиницу города и сниму достойные Вас апартаменты.
Жанна благодарно, но с достоинством, склонила голову.
– Буду очень Вам признательна.
Пока они обменивались любезностями, галера стала на якорь. В гавани, кроме нее было много судов, как парусно-гребных, так и чисто парусных.
Мелкие лодчонки сновали туда-сюда, перевозя людей и товары.
Жаккетту, стоящую около госпожи, поразили находящиеся слева на выдающемся в залив моле ряды каких-то странных, похожих на маленькие мельницы сооружений.
Она хотела спросить про них генуэзца, но он был занят Жанной.
Костюм его, к радости Жаккетты, очень слабо, но пах протухшей рыбой. Ей нравилось чувствовать себя хитрой и коварной женщиной, так ловко проучившей скрягу.
Путешествие с Кипра до Родоса завершилось.
К судну подошла барка, которая должна была перевести пассажиров на берег. Она была довольно чистой, сиденья, для удобства перевозимых персон, были оббиты коврами.
Распрощавшись с капитаном, снова облаченным в официальный плащ, пассажиры поплыли на барке к берегу.
Жанна, поддерживаемая генуэзцем, ступила на землю. Жаккетта выбралась сама. Земля, как всегда после корабля, покачивалась под ногами.
Генуэзец нанял для них экипаж.
Во время поездки к гостинице, странное желание вдруг овладело Жанной.
– Вы исполните одну мою просьбу, милый Джирламо? – спросила она.
– Да, моя донна! – ответил генуэзец.
– Я хочу подняться на городскую стену! – сказала Жанна, сама удивляясь, что она там забыла.
– Хорошо, моя донна! – согласился генуэзец.
Над широкой крепостной стеной привольно гулял морской ветер. Было уже слишком лето и маки, конечно, отцвели. Лишь отдельные запоздавшие головки кланялись ветру то там, то сям. Если в них поселились души защитников Родоса, то они выбрали хорошее место.
Жанна стояла на стене и смотрела по сторонам.
Справа по стене шел зубчатый парапет с выступающими наружу бойницами, где были установлены пушки и могли прятаться арбалетчики.
Слева парапета не было и город виднелся во всей красе.
Деревья казались с такой высоты кустами. Теснились песчанно-желтые, серые, бурые кубики домов. Высился дворец Великого магистра, выделялся четырехугольный двор Госпиталя и короткая и прямая улица Рыцарей. Плоскости крыш прорывали колокольни и купола.
Жанна стояла на стене и смотрела в море.
Ветер трепал ее волосы, рукава, юбки, купал в своих тугих потоках.
Жанна чувствовала, как ветер сдувает ее липкий страх, уносит его море.
И легко пришло не дававшееся раньше решение.
Оно принесло громадное облегчение.
– Мы едем в Рим! – сказала Жанна стоящей рядом Жаккетте. – Я добьюсь аудиенции у Его Святейшества и все ему расскажу. Только в его власти изменить мою судьбу и спасти от инквизиционного розыска. Так будет лучше. Скитаться по окраинам земли я больше не хочу.
Жаккетта, пропускавшая напористый ветер через растопыренные ладошки, кивнула.
Стараясь не топтать маки, они сошли со стены.