Лев пустыни

ГЛАВА VI

Прошло несколько дней.

Жаккетта покорно носила тяжелые браслеты и ожерелье, и добилась кое-каких успехов в этом деле.

По Жаккеттиным меркам из нее получалась восточная женщина хоть куда. Толстая, гладкая, густо накрашенная. И одежда, и украшения – все как надо.

Казалось бы, ну что еще? Все трудности позади, можно наслаждаться новой жизнью.

Не тут то было!

– Двигай пэрсиком, пожалей мою печень! – стонала заломившая брови Фатима, отбивая такт ладонями.

Масрур выводил затейливую мелодию на флейте.

– Так, так, так-так-так, двигай, двигай, вращай!

Жаккетта двигала «пэрсиком «неправильно.

– Цвэточек мой, пока ты – вылитое бревно! – утирала пот Фатима. – Ты должна быть и огонь, и лед, и сад, полный роз! Пэрсиком двигай, пэрсиком! Смотри!

Фатима вышла на середину ковра и задвигала «пэрсиком» так, что все вокруг затряслось.

– Аллах создал мужчину, чтобы управлять Вселенной, а женщину – управлять мужчиной. Умная женщина – любимая женщина, богатая женщина, счастливая женщина. Нет плохих мужчин – есть глупые женщины! Умей владеть своим телом – и ты покоришь мужчину, даже если будешь с головой закутана в ковер! Сколько раз я тебе это говорила? Наверное, сколько звезд на небе! Двигай пэрсиком, двигай! Своим неуклюжим топотом ты проткнула мне желчный пузырь!

Жаккетта честно старалась, но «пэрсик» двигался плохо. Ничего не выходило.

– А еще хотела быть альмеей! – укоризненно говорила Фатима. – Ты не любишь свое тело, ты не дружишь со своим телом! Это ваши глупые священники вбивают в ваши головы запрет любить тело. Душа, душа! Почему тело должно мешать душе?! Любовь – это дар Аллах для людей!

Великий пророк Мухаммед сильно любил женщин, детей и благовония. Это не мешало пророку слушать Аллаха и нести его волю правоверным людям!

А все ваши святые женщин не любят, боятся хуже чумы. Сидят одни, грызут корешки вместо еды. И хотят делить мир: женщины в одну сторону, мужчины в другую. Между ними стена и пусть все только молятся.

А как тогда будут дети, если любовь – грех? Если люди будут верить вашим святым, уходить в монастырь и думать о душе, все умрут и привет! Нет больше людей!

Может, ваши святые так говорят, потому что больше любят мальчиков, чем женщин? А?

– Неправда! – всхлипнула Жаккетта. – Не так все! Не врите про наших святых! Они хорошие!

– А кто говорит, что плохие? – удивилась Фатима. – Глупые просто. Ну-ну, не реви! Я не хотела тебя обидеть. Давай отдохнем и покушаем. Может, после еды дело пойдет…

И после еды дело не пошло.

Жаккетта топталась на ковре с тем же успехом, что и до обеда.

– Масрур! – закатив глаза, патетически воззвала к евнуху Фатима. – Если бы ты был мужчина, разве пустил бы ты такую неуклюжую девушку дальше кухни?

Масрур перестал играть, и что-то ответил хозяйке.

Фатима оглушительно расхохоталась.

– Эта старая пустынная лиса говорит, что если бы по воле Аллаха он остался мужчиной, ты была бы его любимой женой. Даже если бы ты не только танцевать, но и ходить не хотела. Он бы носил тебя на руках, ах мошенник! Но он сказал мудрую вещь. Надо, чтобы ты посмотрела, как танцует настоящая женщина! Перестань вытаптывать ковер, иди сюда! Будем опять кушать, твое лицо похудело! Не горюй, мой цвэточек! Фатима делала гурий и не из таких бревен!

– Ну вот, пришел вечер, пришел час для сказки! Слушай же дальше, мой цвэточек.

Ала ад-Дин сидел дома и ждал, когда пройдут эти три месяца.

Прошло уже два месяца. И матушка Ала ад-Дина вышла как-то в город купить масло.

Смотрит – купцы запирают лавки, вешают цветы, зажигают свечи и светильники. По улице скачет много воинов с факелами.

Матушка спросила у купца:

«Почему такой переполох?»

«О женщина!» – говорит купец. – «Ты, видно, нездешняя! Сегодня вечером сын везиря берет в жены дочь султана!»

Матушка забыла про масло и побежала к Ала ад-Дину.

«О горе, сынок!» – закричала она. – «Султан обманул тебя. Сегодня он выдает свою дочь за сына везиря! Этот везирь – плохой человек. Еще в диване он смотрел на меня, словно хотел укусить!»

Ала ад-Дин растерялся, но вспомнил про джинна и повеселел.

«Не бойся, матушка!» – сказал он. – «Ложись спать и утро будет добрым! Сыну везиря не видать царевны, как своих ушей!»

Он потер лампу и джинн возник в клубах дыма.

«Слушай меня, раб лампы!» – говорит Ала ад-Дин. – «Сейчас ты полетишь во дворец султана, и как только сын везиря войдет к Бадр аль-Будур, принесешь их сюда до того, как он возьмет девственность дочери султана!»

Мой цвэточек, ты ведь давно отдала свою девственность? А? Я думаю, ты имела не одного мужчину!

– Угу! – пробурчала Жаккетта.

– Жалко… – зевнула Фатима. – Несверленная жемчужина идет дороже. Обычный господин странный человек – он наслушается сказок от своей бабушки, потому хочет сразу и горячую любовь, и первому взломать решетку девичьего сада. Только умный господин знает, что всему нужно время, а для горячей любви не один садовник должен поливать розу в саду, чтобы лепестки ее набрали силу.

Можно было отвести тебя к лекарю, починить твою решетку и опять сделать невинной девушкой. Глупая Бибигюль так бы и поступила. Но Фатима умная. Какой дурак поверит, что девушка, которую вынесли как мешок с пиратского корабля, осталась нетронутой… Так где я остановилась?

Только сын везиря забрался на ложе дочери султана, джинн поднял их прямо вместе с постелью и поставил в дом Ала ад-Дина.

«О раб лампы! Возьми этого червяка!» – говорит Ала ад-Дин. – «И отнеси его в тот домик, куда ходят по нужде. А утром забери его и царевну и доставь обратно во дворец!»

«Слушаю и повинуюсь, о повелитель!» – сказал джинн и закинул сына везиря в холодный нужник.

А Ала ад-Дин вошел к дочери султана и сказал:

«Не бойся меня, о прекраснейший цветок мира! Я не обижу твою девственность и не позволю сделать это ничтожному сыну везиря!»

Ала ад-Дин лег рядом с царевной и положил между собой и нею обнаженный меч. Он проспал так до утра, не тронув девушку.

Утром джинн унес ложе обратно.

Султан пошел к дочери узнать, понравился ли ей муж но царевна надула губы и ничего не сказала. А сын визиря сбежал домой поменять вонючую одежду и отогреться, потому что сильно замерз.

Султан очень удивился.

На другую ночь было тоже самое.

Утром султан взял визиря и опять пошел к дочери. Бадр аль-Будур сидела и злилась, а сын везиря стучал зубами.

Султан пришел в великий гнев, вытащил свой шамшир[17], чей клинок был украшен мудрым изречением из Корана, и сказал:

«Если моя дочь ты не скажешь, почему нет радости на твоем лице, я отрублю тебе голову!»

«Пощади меня, отец!» – говорит царевна. – Я в великой печали и вот причин: уже вторую ночь, как только мой муж всходит на моё ложе, появляется страшный джинн. Он относит меня в маленькую комнату, где красивый юноша кладет на постель меч и спит рядом до утра, не причиняя мне зла.»

«Это правда?!» – спросил султан у сына везиря.

«Правда, о повелитель!» – сказал тот. – «Моя судьба печальней, чем участь царевны. Меня бросают в маленький холодный домик, где страшно воняет. Третью ночь мне не пережить! Я не хочу быть мужем царевны Бадр аль-Будур, мое здоровье слишком слабое».

Сильная печаль пронзила желчный пузырь у везиря. Он сказал:

«О царь царей! Дозволь еще одну ночь! Мы поставим вокруг ложа стражу с обнаженными клинками!»

«Зачем?» – пожал плечами султан. – «Мне не нужен такой брак!»

Везирь с сыном покинули дворец. И глашатай стал кричать в городе об отмене брака.

И вот прошло три месяца.

Матушка Ала ад-Дина пошла в диван.

А султан уже забыл, что обещал свою дочь за Ала ад-Дина.

И когда он увидел бедное платье женщины, он растерялся и спросил визиря:

«Что ты думаешь?»

А везирь пылал злобой и завистью. Он сказал:

«О царь царей, неужели ты выдашь свой дочь за бедняка?»

«Но ведь я обещал!» – сказал султан.

«Вели принести еще камней, много камней!» – посоветовал хитрый везирь. – «Он не принесет и брака не будет!»

«Слушай меня, женщина!» – сказал довольный султан. – «Пусть твой сын даст в приданое за моей дочерью еще сорок таких блюд, и сорок невольниц, несущих блюда, и сорок рабов, охраняющих невольниц. Тогда я отдам дочь!»

Опечаленная матушка шла домой и думала:

«Где взять невольниц, где взять рабов?»

Ала ад-Дин услышал слова султана и утешил матушку:

«Не печалься! У нас будет все! Иди на рынок и купи то, что обрадует твое сердце!»

Мой цветочек, утром мы сходим на рынок к продавцу благовоний, у меня кончились благоухающий нард и душистая хна. Великий властелин древности, повелитель джиннов Сулейман сын Дауда[18] очень любил приятный запах и говорил своей любимой:

«Твои масти приятны для моего носа, имя тебе мирровое масло!»

А он был мудрый человек и зря слов на ветер не бросал! Поэтому ты должна крепко помнить эти слова и всегда иметь ароматы в нужном количестве.

Ну вот, когда матушка ушла, Ала ад-Дин потер светильник и приказал джинну:

«О раб лампы! Достань мне сорок блюд, полных драгоценными камнями! Сорок невольниц, красивых, как луна, и сорок полных силы рабов. И пусть на них будет роскошная одежда!»

И в тот же час во дворе стало тесно от рабов и невольниц.

Только матушка пришла с рынка, Ала ад-Дин сказал:

«Не снимай покрывала. Иди диван, веди невольниц и рабов».

И матушка Ала ад-Дина повела сорок невольниц и сорок рабов во дворец. А люди выбегали из домов и не верили своим глазам.

Султан тоже не верил своим глазам, он считал блюда, смотрел камни, трогал мускулы у рабов и щупал невольниц.

«Скажи твоему уважаемому сыну, я принимаю его выкуп за мою дочь и отдаю царевну Будур в жена Ала ад-Дину!» – сказал султан. – «Вечером я жду вас с ним во дворце.»

И поспешил увести невольниц в гарем, откуда не выходил до вечера.

Все, мой цвэточек, я устала.

Оставшуюся ночь Жаккетте снилось, что страшный, похожий на пьяного копейщика Шарло джинн носил ее на тюфяке над спящим городом.

И кричал: «Двигай пэрсиком!»

Носить покрывало, как настоящая восточная женщина – тяжелый труд.

Надо так закутаться им с головой, чтобы в щелочку виднелся только один глаз.

Жаккетту по всем правилам окутали покрывалом и ей казалось, что теперь она одноглазый ифрит.

С непривычки глаза съезжали в кучу и одноглазо смотреть на мир было неприятно. Даже голова разболелась

Крупнейший городской базар оглушил Жаккетту звуками и запахами.

Насколько тихими и безлюдными были улочки мусульманского города, настолько шумным и многолюдным был восточный сук.

В лавках, на лотках, просто на земле (в корзинах и на ковриках) лежали груды самых разнообразных товаров, притягивающие к себе яркостью красок, красотой форм или дразнящими нос запахами.

В темных углублениях расположенных в наиболее удобных местах лавок, где прятались более дорогие товары, гнездились самые солидные люди города – уважаемые торговцы, про которых даже пророк (да благословит его Аллах и да приветствует!) сказал:

«Прекрасно положение, созданное богатством!»

Жаккетта боялась, что в такой толчее людей, животных и товаров ее кто-нибудь толкнет, или укусит навьюченный осел, или она свалится на коврик, где египетскими пирамидами выложены фрукты.

Пока они дошли до лавки с благовониями, Жаккетта сто раз вспотела.

Фатима долго выбирала нужные благовония и нудно (на взгляд Жаккетты) торговалась с владельцем лавки из-за каждого дирхема.

Судя по довольным ноткам в голосе хозяйки, Фатима так не считала, и вела торг, наслаждаясь процедурой.

И Аллаху было так угодно, что в этот же час в лавку пришла Бибигюль.

Она увидела покрывало своей врагини и с порога кинулась в атаку.

– Приветствую тебя Фатима, мир тебе! – пропела Бибигюль. – Во имя Аллаха высокого, великого! Я вижу дела у тебя идут неблестяще, раз ты сражаешься за каждый фельс[19] и покупаешь не больше кирата[20].

– Мир и тебе, Аллах великий да будет к тебе милосерден! – спокойно отозвалась Фатима. – Ты не заглядывала в мой сундук, чтобы так говорить!

– Но ведь ты по-прежнему ездишь на ослике? – осведомилась Бибигюль. – Моя служанка тоже так делает. А зачем ты притащила с собой в порядочную лавку очесок пакли, подобранный тобой у корабля? Предложить этот обрывок лохмотьев в обмен на щепотку шафрана? Это будет невыгодная сделка для почтенного господина Махмуда, чьи дела, по воле Аллаха, идут прекрасно и нет нужды брать заботы о содержании невольницы, которая не обрадует ни глаза, ни слуха.

– Чего хочет Аллах, то бывает, а чего не хочет он, то не бывает! Несравненная Бибигюль, ты пришла сюда сделать покупки или расплескать свою злость, потому что твой кошель пустой? – бросила Фатима.

В пылу перепалки, чтобы обозлить свою соперницу, она, не торгуясь, купила у купца драгоценные благовонные четки, чьи шарики были сделаны с добавлением мускуса и амбры.

– Ручки у моей бирюзовоокой красавицы так нежны, – басом пояснила Фатима торговцу, метя стрелу в Бибигюль, – что только подобные четки могут перебирать ее крохотные пухленькие пальчики.

– Неисповедимы пути Аллаха! – так же торговцу сообщила Бибигюль. – Нежные ручки у служанки!

И потребовала четки еще дороже. Сообразительный купец тут же поднял цену точно таких же на треть.

Тогда Фатима купила украшенную резьбой коробочку и палочку слоновой кости, предназначенных для хранения и нанесения кохла.

Бибигюль в ответ приобрела серебряный кувшинчик для ароматического масла.

Купец был в полном восторге от покупательниц, довольно потирал длинную, крашенную хной бороду и возносил хвалу Аллаху, столкнувшему в его лавке, на узкой дорожке двух дам. Он сделал в этот день такую выручку, которую не делал и за неделю.

Пока Бибигюль прикидывала, не прикупить ли для нужд дома пару-тройку макуков[21] розового масла и тем сразить противницу наповал, Фатима, решившая, что отход с поля боя еще не поражение, решила удалиться.

– Извини, Бибигюль, приятно было поговорить с тобой, но нам пора! По воле Аллаха милостивого, у альмеи времени всегда мало. Надо успеть приготовится к пиру. Люди любят мое искусство, каким наделил меня великий Аллах!

И Фатима с Жаккеттой гордо удалились.

Наступил вечер.

Покрывало взлетело в руках Масрура и опустилось на Жаккетту. Теперь она была полностью упакована. Рядом злилась уже одетая Фатима.

– Скорее! Масрур, ты ленивая ящерица!

По просьбе очень уважаемых людей города Фатима должна была на пиру показать искусство настоящей альмеи. (Двинуть, так сказать, пэрсиком по правоверным.)

Пользуясь столь удачно подвернувшимся случаем, Фатима решила превратить процесс обучения Жаккетты в наглядный и продемонстрировать, как же правильно исполнять услаждающий сердца мужчин танец.

Масрур взвалил в мешок с финтифлюшками Фатимы, и они втроем вышли из калитки.

Идти было недалеко, в этом же квартале.

Пир был уже в полном разгаре.

Гости, обрызганные розовой водой[22], расположились в просторном, украшенном арками, резными решетками и занавесками зале.

Сидя на роскошнейшем ковре за маленьким столиками, купцы угощали тощего, вредного на вид кади[23], ради ублажения которого и был затеян весь пир. Фатима считалась гвоздем программы.

В углу трудились музыканты. Бухал барабан, ныла флейта и звенели струны лютнеобразных инструментов.

Фатима лично установила Жаккетту перед удобной щелочкой, откуда хорошо было видно весь зал, и отправилась переодеваться в праздничный костюм.

… Наконец пришло время небесным гуриям спустится на землю и посетить пир.

Под звуки музыки на середину зала выплыла покрытая тонким, изукрашенным золоченой тесьмой покрывалом, необъятная госпожа Фатима.

Зрители приветствовали ее выход криками восторга.

Фатима затянула воющую песню на одной ноте, сбросила с себя покрывало и осталась только в узкой, собранной складками, безрукавке и огненно-красных шальварах.

Обнаженный живот вываливался из складок ткани, как тесто из квашни. Он нависал над чеканным золотым поясом, украшенным самоцветами; груди и бедра поражали необъятностью.

Круглое, как блин, лицо было ярко накрашено. Расшитая драгоценными камнями маленькая бархатная шапочка кокетливо сидела макушке.

Черные косы альмеи были густо надушены жасмином и украшены золотыми подвесками.

Над столиком пронесся дружный стон восхищения. Некоторые гости даже вскочили на ноги.

Продолжая выть, Фатима принялась медленно раскачивать свой таз, словно тяжелый колокол

Живот, подобный чреву беременной бегемотицы, плескался туда-сюда, гороподобные груди повторяли его движения.

Фатима подчиняла обширное тело ритму музыки и заставляла каждую складочку танцевать свой танец. Вся она ходила ходуном.

Среди мужчин началось оживление, граничащее с экстазом. К ногам бесподобной полетели мешочки с динарами, украшения и жемчужины.

Остальные искусники, забавлявшие гостей весь вечер, зеленели от зависти, но понимали, что таких высот им не достичь.

Почтенные гости, судя по всему, чувствовали себя так, словно уже прошли лезвие аль-Сираха, хватанули струй аль-Кавсара[24] и, сидя у подножия корней дерева Туба, наслаждаются главным достоинством рая – общением с черноокими гуриями.

В душах не очень почтенных звенели отчаянные, отточенные, как дамасский клинок, рубаи Хайяма: