МЕСТО ЖИТЕЛЬСТВА

12. Вынужденный уехать: белый американец о своём доме

Битва человека за место под солнцем

Интервьюер Роберт С. Гриффин

Это — интервью с Денисом Руисом, 50-летним программистом, который живёт с женой и дочерью под Филадельфией. Незадолго до этого интервью, он узнал, что у него была неходжкинская лимфома, одна из форм рака.

Я вырос в 1950-х годах в небольшом городке под названием Фэрвью-Виллидж в южном Джерси. Это место было специально распланировано человеком по имени Личфилд, и представляло из себя приятное место жительства для работников верфи в соседнем Камдене. Населённый пункт Фэрвью-Виллидж был образцом садово-парковой архитектуры. Кирпичные дома были соединены по четыре друг с другом, иногда по два, образуя ряды зданий, но ряды были не сплошными. У каждого здания был дворик, и в каждом таком блоке были зоны общего пользования. В некоторых блоках вообще не было построек, — только трава и деревья. Там жители выгуливали собак, а дети играли в футбол.

Там посадили дубы, и к тому времени, когда я там жил, эти дубы уже были мощными гигантами, по полметра в обхвате. Там была городская площадь с парковыми скамейками, и люди сидели и разговаривали и знакомились друг с другом, работали магазины и организации. Городок был полноценной социальноэкономической единицей. Сейчас, оглядываясь в прошлое, на район, в котором я вырос, парки и тенистые улицы, место это кажется мне просто идиллией. У нас жил человек, который раньше жил в Англии, и он говорил, что Фэрвью-Виллидж вполне походил на небольшой английский город.

В конце 1950-х, экономические изменения оказали значительное влияние на мой родной городок. Верфь закрылась, закрылся завод по металлоизделиям, на которых работало много людей. Городок, таким образом, опустился в депрессию. Но, думаю, что к концу 1970-х он мог бы перелицеваться, так как стали появляться другие компании, отражающие отход от индустриализации — я, например, занимаюсь компьютерным бизнесом. Но происходило не это, происходило совсем другое — интеграция цветных.

До того, как это объявили незаконным, риелторы Фэрвью-Виллиджа показывали дома только белым семьям. Это назвали несправедливым, но, это отражало желания людей, живших в городке. Они хотели жить среди себе подобных. Они хотели жить среди белых. Сейчас на это можно смотреть, как на высочайшую форму самоопределения — люди определяли состав собственного общества, решая, что составляет их общественную жизнь и определяя свои собственные стандарты.

И какое это имеет значение, если их стандарты казались кому-то неразумными или аморальными? Люди имели право решать, с кем рядом им жить. И это не вопрос разумности и морали. Это вопрос человечности. Не то, чтобы они испытывали к кому-то неприязнь; просто им самим было лучше знать, какая им нужна атмосфера. Когда риелторы изучали людей и показывали дома только белым, это был не заговор. Они выражали приверженность обществу, частью которого они были. Но, конечно, о проблеме такими категориями никогда не говорили, и в конце 60-х, начале 70-х риелторы, после ряда судебных исков, были вынуждены начать продавать дома чёрным и всем, кто хотел поселиться в гороке.

Многие чёрные переехали по «Восьмой программе». Восьмая Программа — это часть закона, согласно которому правительство субсидирует жильё бедным меньшинствам и поэтому они могли позволить себе переехать в белые районы. «Восьмая Программа» обернулась смертельным ядом для Фэрвью-Виллиджа моей юности.

Район, где я вырос, теперь бросовая земля. Белые всё ещё составляют большинство — их 55 процентов, — но Фэрвью-Виллидж уже встал на путь типичного чёрного городского района. Когда я там жил, ирландец по имени Фред Фаган высаживал новые деревья, когда старые умирали. Теперь, тот молодняк могучие деревья. Если дерево умирает сейчас, новое уже никто не высаживает. Кругом битое стекло, а аллеи перегорожены поломанными тележками из супермаркета. Многие старые кирпичные дома отделаны каким-то ужасным сайдингом. Когда я был маленьким, люди делали ремонт и реставрацию, придерживаясь архитектурного стиля всего города. Теперь, все здания отличаются друг от друга, общего стиля фасадов нет даже у двух домов. Раньше были загородки и белые частоколы, которые дополняли общий стиль района.

Моя мать все еще живёт там. Когда, приехав туда, я выхожу из автомобиля, я спрашиваю: «Что, засада?

На меня никто не нападёт?». Недавно на мою мать напал чёрный подросток, ударил её и отобрал у неё кошелек. Такое было неслыханным в старое время, но сейчас это обычное дело. Я видел, как арестовали негритянку, грабившую магазины «Сэвэн-илэвэн» через дорогу.

Когда я рос, дети ходили по городу без ограничений. Мы ходили в лес, исследовали ручей. Сейчас же нельзя выпустить ребёнка из дома. Только в этом году два негра похитили молодую белую женщину, оттащили её туда, где мы в детстве играли в мяч, изнасиловали и убили её. Там регулярно происходят самые отвратительные преступления.

В моём старом родном городке у людей уже нет того чувства связанности друг с другом. Белый подросток повесился в своей спальне. Перед тем, как это сделать, он долго в одиночку слушал рэп-музыку. Сегодня такое количество поп-музыки становится уже зловещим, а для кого-то, как для того парнишки, даже смертельным. Прежде вероятность таких случаев была несравненно ниже, ведь у этого мальчика был бы совсем иной образ жизни и поддерживающее его белое сообщество.

Там, где я живу сейчас, на окраине Филадельфии, когда мы с женой переехали туда 15 лет назад, было чисто и безопасно, но всё повторяется по шаблону городка моего детства. В районе появились небелые и ситуация в нём драматически переменилась. Какое-то количество бедных белых было и раньше, но они никогда не представляли угрозы.

Теперь у нас появились проблемы, и я всё более и более убеждаюсь, что это место не подходит для моей семьи. Оно не отражает наше наследие и ценности.

Местная католическая школа, вместо повышения академического уровня, продвигает мультирасовость. Моя дочь, ходившая туда некоторое время, рассказывала нам, что чёрные мальчики агрессивны, и что ей они не нравились. Причём, от нас она не слышала ничего; мы никогда не говорили ей ни слова о расе. Мы узнали на собственном тяжком опыте, что эти либеральные, мультикультурные школы далеко не соответствуют возлагавшимся на них ожиданиям. Мы поняли, что нам нужна школа по нашим собственным образцам. Но, ближайшая школа, предоставляющая образование более или менее приближенное к европейскому, находится в 35 милях от места нашего жительства. Делать нечего, мы с женой возим нашу дочь в школу за 35 миль. В то же время, из-за расширения бизнес-парков, прежняя девятимильная поездка на работу превратилась в 25-мильную.

Это значит, что здесь не осталось моего района. Мой район — там, где живут мои друзья, где мои дети ходят в школу, и где ты работаешь. Это — то, что превращает район в мой район. Люди хотят быть связанными с землёй. Я должен и хочу принадлежать почве, местности, земле, на которой я должен чтобы плодиться и размножаться. Это моё желание основано на базовом импульсе белого европейского человека. Но, есть культурные факторы, противопоставленные нам. Это гипертрофированная культура потребления и индивидуализм, а ещё это глобализация экономики. Но, в независимости от того, что происходит, я вынужден искать работу, находящуюся в другом регионе. Я чувствую себя рабочим-мигрантом в собственной стране.

Многие белые выстроили гигантские здания на трёхстах гектарах в дальних пригородных районах, воздвигнув, таким образом, непреодолимую преграду для вторжения, — чёрные туда даже не суются. Но эти белые проигрывают по-крупному, поскольку им приходится владеть домом за 350 тысяч долларов, и из кожи лезть вон, чтобы выплачивать ипотечные кредиты. Все эти огромные суммы они могли бы использовать для создания более благополучной жизни для своих детей и семей. Они могли бы укладываться в одну зарплату, если бы продолжали проживать в домах прежних городских районов. Им не приходилось бы работать на двух-трёх работах. Если бы им удалось выстроить простые дома на две семьи в городке вроде такого, в каком вырос я, — с маленькими участками с садиками и газонами, — то у них было бы доступное жильё. А ещё, — у них появилось бы нечто действительно ценное — дружное сообщество белых людей.

Из-за того, что произошло с моим районом, если мы с женой решим отсюда переехать, мы не получим больше того, что заплатили за дом 15 лет назад. Если бы не эти изменения, я был бы сейчас в намного лучшем финансовом положении. Когда-то, такой дом, как у моей матери считался элитным жильём, но теперь такое жильё стоит не очень много. Не хотел бы я попасть в такую же ситуацию, в которую попала моя мать, или в такую, в какой я оказался сам. Мой район потихоньку загибается, и мне приходится либо оставаться и ощущать себя загнанным в угол, либо выбираться отсюда.

Меня угнетает мысль о том, что я больше не смогу жить в том месте, где сейчас живёт моя мать и где вырос я сам. Для меня не было бы ничего более дорогого, чем получить в наследство такую собственность в том статусе, в каком она когда-то была. Где бы ни жила моя семья, мы делали ремонт, разбивали садики, разбирали стены, строили новые из гипсокартона и переделывали канализацию. Не счесть того, что было сделано за десятилетия: сад, виноградник, плодовые деревья, хороший пол. Когда ты живёшь в одном месте десятилетиями, так или иначе, ты его улучшаешь, улучшая, таким образом, и окружающую среду. Ты укореняешься, устанавливаешь длительные и глубокие связи между соседями. Так жили наши предки в Европе. Они были связаны с родными местами. А сейчас моё существование навевает на меня такое ощущение, что я сажаю деревья, а плодов с них не получу; — то есть, в истинно своём месте мне пожить так и не придётся.

Я разговаривал со своей дочерью о покупке участка за городом, на котором можно было бы построиться. Я интересовался у неё, если мы с мамой построимся как здесь, хотела ли бы она остаться там жить после того, как мы умрём. Она сказала, что да, хотела бы. Ей всего 17 лет, но я думаю, что она представляет какие ей предстоит понести затраты и усилия то, чтобы принять этот дом и начать всё заново, и мне кажется, что она не захочет поступать так же, как её родители. В этот дом будет вложено 20 лет нашего труда. Там будут высажены деревья и виноградники, разбит сад, сам дом будет красиво отделан. И жить мы будем среди людей, которые видят мир так же, как видим его мы, и эти люди будут нам близки, равно как и мы им. И вот тогда мы передадим этот дом дочери. Уверен, когда мы с женой умрём, она не продаст его и не уедет. Она будет считать его своим местом, местом, где она должна жить, и будет обустраиваться в нём самостоятельно. Мой недуг появился внезапно, но, если я из него выберусь, то я обязательно построю дом.

Денис так и не построил дом. Он умер спустя несколько месяцев после этого интервью.

Роберт С. Гриффин является автором книги «Слава деяний мёртвого человека: портрет крупным планом белого националиста Уильяма Пирса». «Вынужденный уехать» — отрывок из его последней книги, «Из одного ростка, в единой связке: расово сознательные американцы о расовом вопросе». Он был опубликован в июньском выпуске «Американского Сопротивления» за 2004 год.

13. Хроника урагана Катрина

Рассказ очевидца событий

Джеймс Хендриксон

Я приехал в Новый Орлеан двенадцать лет назад, когда мне было 23 года. Я был профессиональным поваром и искал экзотики, которой не находил в своём родном Миннеаполисе. А что может быть лучше, чем город на побережье Миссиссиппи, — Новый Орлеан? За несколько лет я изучил каджунскую кухню, а спустя несколько лет французский креольский в ресторанах французского квартала. Я вырос до уровня шефповара в одном из семейных ресторанов Бреннан, той самой семьи, которая выпестовала Эмерила Лагасса и Пола Прудомма. Я на лавры Прудомма не претендую, но опыт и знания, которые я получил в Новом Орлеане, были бесценны. Знание о расах, которое я получил в городе, с 67 % чёрных, тоже оказалось в своём роде бесценным.

Об ураганах нью-орлеанцы думали так же, как лос-анджелессцы думали о землетрясениях. Все знают, что когда-нибудь это произойдёт, но никто реально не ожидал, что это произойдёт, а если и произойдёт, то не с ними и не в их жизни.

Пятница, 26 августа

Я добрался до дома и включил 10-часовые вечерние новости, чтобы посмотреть насколько сильно ураган Катрина затронул Флориду. Штормовая опасность была второй категории, то есть, ураганная, в прогнозе погоды говорили, что ураган должен повернуть на север и двигаться вдоль Восточного побережья. Я облегчённо вздохнул. Видимо, Катрина до Нового Орлеана не доберётся. Город избежал очередной неминуемой опасности.

Суббота, 27августа

Весь день на работе до меня доносились сообщения, противоречащие друг другу. Катрина направлялась то на север, то на запад. Мэр объявил то ли обязательную эвакуацию, то ли добровольную. Транспорт из города встал из-за безнадёжных заторов. Сейчас беспокоиться не о чем, ресторан забит клиентами под завязку.

Домой я попал опять к 10-часовым вечерним новостям. Сегодня была другая ситуация. Ураган Катрина не только не повернул на север, но и набрался новой мощи и направлялся прямо к Новому Орлеану. Машины у меня не было, но у меня было полно консервов и бутилированной воды. Я заколотил все щели и поступил так, как поступил бы каждый уважающий себя нью-орлеанец. Я отправился в бар ждать и испытывать тревогу. Домой я домой в 4–5 утра чтобы помолиться о лучшем исходе и готовиться к худшему.

Воскресенье, 28 августа

Спал примерно до 9:00, посмотрел новости и начал звонить родственникам и друзьям. Сказал, что телефоны несколько дней работать, видимо, не будут, но, как только ураган утихнет, я буду звонить. К восьми вечера пошёл дождь, ветер поднялся порывистый, около 15 метров в секунду, с частыми шквалами до 30 метров в секунду. Около 21:00 отключился свет. Я включил свой бумбокс, работающий на батарейках, но батарейки оказались сдохшими. Я собрал все свечи, которые успел собрать раньше, и устроил в коридоре, где не было окон, импровизированное лежбище из подушек, одеял и пуфиков. Так нас инструктировали, держаться подальше от окон, в случае если ветер разобьёт окна и комнаты заполнятся осколками стекла. Я пролежал в коридоре всю ночь и молился, а ветер всё усиливался и усиливался.

Понедельник, 29 августа

Около 4 утра ветер стал оглушающим. Пара окон разбились. В подъезде с глухим стуком упало что тяжёлое. Вода на улице поднялась на полметра. Буря продолжалась и только набирала силу. Обстановка была ужасающей. В последнем сообщении о погоде, которое я смотрел, сообщали, что буря достигнет города в 11:00.

В одиннадцать?

Если этот шторм будет усиливаться ещё семь часов, то вероятность выжить в этом кошмаре резко падает. Моя квартира на углу Джозефин-Стрит и Брэйнард-Стрит была на этаже на уровне въезда с улицы. Здание располагается на горе, поэтому ниже моего этажа располагается ещё два этажа, и выше моего этажа располагается ещё два этажа. Деревянная конструкция находилась на высоте полуметра от земли, — новаторская технология для строительных стандартов Нового Орлеана первой четверти 20-го века. Если воды на улице полметра, то до моего пола останется сантиметров семьдесят. В принципе, там, где я жил, вода до полуметра — не так уж было и страшно. У нас после небольшого дождя вода поднималась выше полуметра. Однако нам рассказывали, что после сильного урагана город может покрыть шестью метрами воды, что сейчас мне казалось вполне возможным.

Снаружи стоял грохот от обломков, врезающихся в здания и предметы. Чтобы отвлечься, я начал считать интервалы между порывами. Так я провёл несколько часов. Постепенно я стал отмечать, что порывы ослабли и уредились. Возможно, худшее было позади.

К 10:00 дождь утих и в небе появился проблеск солнца. К полудню ветер утих уже настолько, что появилась возможность рискнуть выйти наружу для инспекции повреждений. Ну, неплохо! Кругом валялись обломки, со стен зданий были сорваны куски сайдинга, дома стояли без крыш. Много поваленных деревьев и линий электропередач, но паводковых вод не было. Я был в безопасности. Я выжил в буре, по крайней мере, в той, которую приготовила нам матушка-природа.

Я вернулся домой, скрутил лентой связку батареек, снял с компьютера кабель и подсоединил его к бумбоксу. Наконец, он заработал. Я услышал сводку погоды, которая меня потрясла. Целые районы города находились под шестью метрами воды, людей снимали с крыш по всему городу. Обстановка в мерседесбенцевском «Супердоуме» была ещё хуже.

За пару дней это не закончится. Я поспешил провести ревизию запасов еды и воды — оказалось примерно на неделю, если экономить, — и решил, что мне хватит до того, как придётся идти на эвакопункт. Я приготовил горячую еду (газ всё ещё был) и принял холодный душ (вода тоже была).

Я заметил большое количество чёрных на своей улице — мужчин, женщин, детей. Они возбуждённо бегали по улице. Интересно, что происходит? Вскоре мне стало понятно, как только я увидел караван магазинных тележек, выезжавший из «Уолл-Марта». Тележки были загружены едой, кроссовками, телевизорами с большими экранами и прочей электроникой. Пожилая негритянка толкала перед собой тележку, битком набитую стиральным порошком «Тайд».

Негритёнок лет восьми изо всех сил пытался не отставать от других, и у него в руках тоже была тележка, забитая всякими детскими товарами настолько, что одно колесо у неё сломалось. Определённо, мародёрство было у них был семейным бизнесом. Мне подумалось, неплохим ценностям учат они своих детей.

На улице начинало темнеть, и меня внезапно поразила мысль, — если все магазины полностью разграблены, то мародёры пойдут по домам! Я вытащил полуавтоматическую винтовку из шкафа своего соседа по комнате (он работал поваром в «Супердоуме» и решил пойти туда утром в воскресенье — там было оборудовано официальное убежище от урагана). Мне, как обычно, «повезло»: боеприпасов в нём не было.

Все мои окна открываются прямо на улицу примерно на уровне груди. Мимо проходили грабители и беспрепятственно заглядывали внутрь. Я решил зажечь все свечи, открыть жалюзи и сесть перед окнами с винтовкой на коленях, чтобы все мои «соседи» знали, что дома кто-то есть.

Я держался и старался не заснуть, потому что в пустые квартиры в моём доме начали вламываться пьяные молодые негры. Вконец устав, я перенёс всю еду, воду и кое-какую постель в ванную, в которой нет окон, заблокировал дверь стулом и только тогда заснул. Я вовсе не желал, чтобы этот грабёж, который продолжался всю ночь за пределами моей квартиры, проник ко мне, пока я сплю, и у меня украли бы всю воду и еду, не говоря уже о худших моих опасениях.

Вторник, 30 августа

День для меня прошёл без особых событий. Если вы когда-нибудь бывали в Новом Орлеане в конце августа, то вы должны знать, насколько там жарко, влажно и мерзко. Несмотря на угрозу грабежа, я открыл пару окон, чтобы проветрить свежим ветром квартиру. Кроме того, я рассчитывал услышать о чём говорили группки снующих негров, ну и, конечно, новостей с улицы. Но, всё, что мне удалось узнать — где можно разжиться скарбом получше — два дома на зажиточной Сент- Шарль Авеню.

Ещё я слушал радио. Передавали истории спасения с крыш, сообщение о том, как полицейский выстрелом в голову убил какого-то мародёра, отчаянную просьбу о помощи от каких-то больных пенсионеров из высотки, и ужасных условиях в «Супердоуме». Я приготовил горячую еду (газ всё ещё был), принял холодный душ (вода все ещё была) и весь день просидел перед окнами с винтовкой без патронов. Потом я на несколько часов ушёл поспать в ванную.

Среда, 31 августа

Я включил радиоприёмник. Дела, кажется, плохи. Индустриальный канал к востоку от моего дома, был разбит, разбит был также канал на 17-й улице. Вода затопляла город. Буря закончилась, но вода прибывала.

Я проживал в районе, который называется Гарден Дистрикт, Район Садов, который расположен вверх по реке от Французского квартала и от центра города. В районе есть и зажиточные кварталы и не особо. Один квартал — старые особняки колониальной эпохи и периода Гражданской войны, следующий — обветшалые лачуги. Я жил где-то между теми и этими. Позже ходили слухи, что дамбы взорвали потому что хотели спасти богатые белые районы, но реально в Новом Орлеане нет бедных и богатых или сугубо белых и сугубо чёрных районов. Всё перемешано настолько, что невозможно затопить бедный район, не затопив богатый.

Я был далеко от дамб, но я не спускал глаз с улицы. Вскоре вода начала пузыриться из ливневой канализации прямо пред моим домом. По радио мэр призывал всех, кто остался в городе, направляться к единственной возвышенности в городе — «Супердоуму», или к мосту над трассой! Я попробовал приготовить горячую еду, но газа уже не было. Я пытался принять холодный душ, но воды тоже больше не было.

Уровень воды поднимался по всему городу, все попытки остановить её были тщетны. По радио всех призывали покидать дома. Я не представлял насколько сильно вода зальёт мой район. Если не уезжать, то можно в конце концов оказаться на крыше. Передо мной стояла дилемма: либо отправиться в известную опасность «Супердоума», либо остаться и погибнуть. Ну, либо залезть на крышу и ждать пока меня так или иначе не подберут и не отвезут в «Супердоум» по воздуху. Если бы я тогда знал то, что известно сейчас, то я бы рискнул перед лицом смерти и остался бы на крыше. Но, я решил заполнить сумку сменой белья, небольшим количеством еды и воды в бутылках. Я направился к «Супердоуму», находящемуся в 15 кварталов от меня.

Квартала за три до купола я обнаружил, что «Супердоум» превратился в остров, и единственный путь в него лежал через мерзко пахнущую нечистотами воду глубиной по пояс и глубже. В ней плавало битое листовое стекло с небоскрёбов и пятна нефти.

Я укрылся под каким-то навесом, чтобы передохнуть от невыносимого полуденного солнца перед заключительным броском. Напротив меня, за большой парковкой, покрытой водой, находился круглосуточный минимаркет. Несколько чёрных подростков пытались сорвать металлические решётки с витрины. Через некоторое время они отступили от окон, и облепили строительный фронтальный погрузчик, стоявший поблизости. Им удалось завести его, и они направили его к магазину. Негр постарше заскочил на погрузчик и согнал с него молодняк, который чуть не подавил несколько человек на стоянке, и припарковал погрузчик в стороне.

Некоторое время спустя кренясь в воде по затопленной улице появился молочный грузовик с местного молочного завода возле моего дома. Его вёл чёрный подросток. Ему удалось въехать на грузовике в витрину минимаркета. Мне показалось, что будто бы кто-то разбил пиньяту — в магазин бросилось безумное множество негров. Они дрались друг с другом, чтобы войти в минимаркет. Счастливые победители выскакивали с мешками для мусора, заполненные сигаретами, выпивкой, чипсами, конфетами и самым драгоценным — льдом! Света к тому времени не было почти три дня, а жара была невыносимой. Всем было нужно холодное питьё. Холод был на вес золота.

Мародёры начали продавать то, что они похитили по сверхдорогим ценам. Зрелище было омерзительное.

Около 14:00 я решил, что время для последнего броска настало и направился сквозь мутные воды к входной рампе «Супердоума». Очередь была длиной всего около квартала, но у меня её преодоление заняло почти четыре часа. Четыре часа стояния в 38градусной жаре, в обуви и одежде, в вонючей воде среди нефтяных пятен и нечистот. Национальная гвардия выделила всего двух солдат для досмотра каждого и его имущества.

Очередь была чёрной на 99 процентов, — с плохим характером и с плохим поведением. Среди членов гангстерских групп драки вспыхивали прямо в очереди. Очередь сбивалась и охране приходилось прекращать приём людей для того, чтобы восстановить порядок.

Я представляю себе, если бы в этой очереди оказался маленький белый мальчик! Чёрные не прекращая называли меня «ё**ным в задницу мудаком» и «сукой», и яростно выпихивали любого нечёрного в сторону, чтобы на его место завести в очередь «родственника».

Приблизительно после трех часов такого стояния я всерьёз стал задумываться о возвращении в грязную воду и поисках укрытия в одном из соседних небоскрёбов, но «Супердоум» был единственным эвакопунктом в этом районе. Я решил перенести это, потому что я должен был спастись от этого бедствия.

В конце концов я попал внутрь купола, о чём сразу пожалел. Внутри был зоопарк, пропахший гнилью.

Пахло так ужасно, что я едва удержал позыв рвоты. Не помогала даже рубашка, натянутая на нос. Смесь запахов мочи, экскрементов и аммиака сжигала глаза, смотреть ими было невозможно. Единственным источником света были аварийные прожекторы, вмонтированные в стену и работающие от аккумуляторов. Ванные комнаты прекратили функционировать на следующий после шторма день. Люди были вынуждены оправляться в любом удобном месте. Место основного скопления людей сочилось мочой. Не представляю, как могли всё это вынести люди, находившиеся там несколько дней.

Я направился прямо к ближайшему выходу, ведшему к площадке второго этажа, которая огибает купол. Она была заполнена людьми, но там, по крайней мере, можно было дышать.

Я был совершенно один, изнурён и окружён злыми неграми. Купол превратился в зону «только для чёрных», а я стал «белым боем», «белым хлебушком», «белым мудаком», «сукой с драной задницей» и «шлюхой». Я нашёл кусок картона, очистил кусок пола от мусора возле дежурных Нацгвардии и залёг спать. Эта ночь была очень долгой.

Нацгвардейцы на 90 процентов состояли из белых, главным образом из Теннесси, Кентукки и Арканзаса. Время от времени к ним подходил какой-нибудь негр и начинал кричать им в лицо о том, что белые взорвали дамбы. Почему правительство не забрало все 30 тысяч человек в безопасное место в эту самую минуту? Зачем они оставили здесь нас, «чёрный народ» умирать в куполе? Эти крикуны вновь и вновь возбуждали толпу к бунту. Каждый раз, когда толпа начинала волноваться, я думал: «Вот тут тебе и конец, белый бой». Я был очень благодарен Национальной гвардии за присутствие, пусть даже их было очень мало.

Так я провёл свою первую ночь в «Супердоуме», — в ужасе и в одиночестве.

Четверг, 1 сентября

Я решил разведать район, в котором я находился и обнаружил белую семью из четырёх человек. Мы договорились держаться вместе и поддерживать друг друга. Ещё чуть погодя я встретил бывшего коллегу, который, как оказалось, знал семью, которую я обнаружил. Мы нашли и собрали ещё несколько белых людей и составили кругом себя тележки.

Мужчины в нашей группе разбились на пары и в дневное время посменно выходили и собирали всё, что могло быть использовано для изготовления навесов от солнца. Мы встретили несколько пожилых чёрных пар, отчаянно нуждавшихся в помощи, и мы дали им еду и воду и даже соорудили им навесы от солнца. А молодые воинственно настроенные чёрные бегали и разбивали эти навесы. Им было всё равно кто укрывался под этими навесами, — чёрные или белые. Им доставляло радость просто что-то поломать, особенно, если это было построено белыми.

В этом месте Национальная гвардия была очень малочисленна и вроде как без начальства. Они не пытались сделать ничего, кроме того, чтобы удерживать от толпы посадочную площадку для спасательных вертолётов и обеспечения собственной безопасности. Вокруг происходило совершенно неописуемое и безнаказанное разрушение. Ещё более страшной была та дикая радость, которую молодые выходцы из чёрных гетто выражали от того, что им ничего ни за что не будет. Они врывались во все частные помещения и офисы в куполе, находили там алкоголь и всё более или менее ценное. Всё, что они не смогли унести, было самым отвратительным способом разбито и уничтожено. Они полностью разбили комнату телетрансляции. Оборудование на миллионы долларов было превращено в прах только в одной этой комнате. Остальное не менее дорогостоящее оборудование также было разбито — до неузнаваемости, до полной невозможности какого-либо ремонта. Это было совершенно бессмысленное разрушение.

Настала ещё одна бессонная ночь, уже не в одиночку, но всё ещё в ужасе.

Пятница, 2 сентября

Сегодня, охрана привезла армейские контейнеры с готовой едой и бутилированную воду, но они просто скинули контейнеры и ретировались. Но, мы даже не успели к ним приблизиться, как банды негров разворошили контейнеры и отправились продавать еду голодающим и измученным жаждой людям.

После сытного дня еды, питья и тотального разрушения, «браткам» стало скучно, и они обратили своё внимание к женщинам. Я лично изнасилований не видел, но их последствия наблюдал. На площадке совсем рядом со мной толпа загнала в угол некоего человека. Все, что я успел увидеть, — крики, удары кулаками, забивание ногами и унос куда-то трупа охраной. Мне тогда подумалось: «Слава богу, что это не белый!»

Толпа была и так уже разъярена на белых, и мы чувствовали себя зажжёнными спичками на динамитной фабрике. В течение всей ночи драки между бандами вспыхивали со всех сторон вокруг нас. Каждый раз, когда ситуация нагревалась, мы уходили. Встать и биться былобы самоубийством. Когда чёрные рядом с нами становились слишком уж шумными и начинали называть нас «белыми боями», мы собирали свои с таким трудом раздобытые картонные коробки, стульчики из ящиков из-под молока, армейские раскладушки и пластиковую рекламу пива, и шли дальше по площади искать место, которое будет менее напряжённым в расовом отношении. Один чёрный, претендующий на роль вожака, пытался обвинять нас в том, что наводнение было всецело нашей виной. Мы спросили, почему же, если это наша вина, мы находимся в том же месте, что и они. В ответ он запустил напыщенную сумасшедшую речь в стиле Фаррахана, и мы в очередной раз вынуждены были сняться с места и перейти.

Ночью кто-то из негров пробрался через гвардейцев и ушёл по вонючей воде к новостройкам за крэком и оружием. Вскоре по всему куполу был крэк и две предыдущие ночи показались нам мирными и идиллическими. В течение всей ночи слышались выстрелы, но откуда они раздавались определить мы не могли.

Единственным светлым моментом в этот день было прибытие команды из девяти солдат в красных беретах, совершавших обходы. Думаю, что они были из 82-й авиабригады, и прибыли сюда чтобы спасти нас. Мы также видели солдат в чёрных беретах со значками спецназа ВВС. Это были не молокососы-фермеры из Национальной гвардии. Это были боевые ветераны, и одного взгляда на них было достаточно, чтобы понять, что ерунду они не потерпят! Даже головорезы из гетто заметили, что у этих парней были автоматы, а не винтовки M-16, и у них не было, как у гвардейцев, нелетальных ружейных патронов. Некоторые из этих солдат говорили, что, патрулируя Багдад, чувствовали себя в большей безопасности. Мы возлагали большие надежды на то, что ситуация поправится, но этого не случилось. Парни из спецназа были направлены сюда, чтобы бороться со стрелявшими в спасательные вертолёты и лодки.

В тот день мы видели потерявшегося старого слепого чёрного. Он очень плохо выглядел. Мы пытались отвести его на пункт нацгвардейцев, но он не захотел идти. Мы дали ему воды и оставили его. Я видел маленького негритёнка лет трёх, на котором из одежды был только грязный подгузник. Он блуждал по мусору и битому стеклу ища маму. Он был первым. На ещё двух не было даже грязных подгузников. Я сдержался от того, чтобы не заплакать. Пошёл спать. Это был ужасный день.

Суббота, 3 сентября

Этот день начался ужасно, но продолжился слегка лучше. Солнце только всходило, и я увидел ряд красных вспышек, ярких как фейерверк. Они сопровождались оглушающими взрывами в районе реки позади высотных зданий рядом с куполом. Кто-то услышал по радио, что взорвался химический склад и что токсичный дым медленно приближался к нам. Потом стало известно, что в складах не было химикатов.

Жара достигала 46 градусов. Вокруг умирали больные, бездомные, больные и старики. Для них не было медицинской помощи, и площадка переполнилась телами настолько, что невозможно было от них отдалиться. Всё, что мы могли сделать, это проводить их сквозь толпу к ближайшему посту нацгвардейцев. Я помог оттащить два тела, и я увидел ещё десяток тел, лежавших в куче, в этот день их было две.

Чёрные «братки» разместились рядом с нами. Они продавали и курили крэк, и пропивали деньги на украденную выпивку. Нас это крайне беспокоило. Белый старик, очевидно, уже пребывавший в старческом слабоумии и справлявший нужду прямо в штаны, натолкнулся на группу молодых негров. Они отшвырнули его, и он упал. Тогда они стали забивать его ногами и палками. Да, я видел забитого насмерть старика. Другой старик, которому мы давали еду и воду, умер ночью. Как он умер, мы не знали.

Один «браток» продавал украденные в спортивном магазине кожаные куртки «Нью-Орлеанз Сэйнтс». Другой продавал 25-летние сувениры из офиса владельца команды «Сэйнтс» Тома Бенсона. Кто-то ещё разобрался с тем, как включать переносные пропановые грили, стоявшие в одной из кухонь и наладил продажу гамбургеров из пролежавшего три дня на жаре мяса. Место загорелось и заполнилось дымом. Охрана вскоре загасила огонь, и радостного повара, вопящего «Я ничего дурного не сделал. Эти жопошники ведут меня на расстрел! Я ничего дурного не сделал!», утащили куда-то в наручниках и кандалах.

До сего дня гвардейцы бросали вниз пищу по желобам. В этот день доставка была более упорядоченной. Солдаты поставили заграждения вокруг места сброса еды и воды и начали выдавать продукты по принципу «один рот — один комплект пищи и две бутылки воды». И никаких исключений.

Мы заметили, что «братки» выедали из двух или трёх пакетов с готовой пищей закуску и десерт, а остальное даже не распечатывая выбрасывали. Мы собрали всё, что они выбрасывали (сыр, печенья, рис, вермишель, пакеты с фруктовым салатом, и т. д.). Они также выбрасывали пакеты быстрорастворимого кофе. Мы обнаружили, что, если есть пищу холодной, то можно было собирать вместе пакеты-разогреватели и кипятить воду для утреннего кофе.

Многие предлагали нам за деньги выпивку. Никому не был нужен хороший глоток виски больше, чем нам, но мы знали, что пить алкоголь при такой температуре и с ограниченным запасом воды будет верхом глупости. Ещё большей глупостью было бы притупить в том окружении нашу бдительность.

К этому моменту многие из нас пребывали на третьих сутках почти без сна, постоянных угроз, шума, хаоса, и адски высокой температуры и влажности. Эвакуации начались в четверг, но очередь, стоявшая в ещё одну очередь, стоявшую в очередь на погрузку в автобус, состояла из толпы толкающихся, пихающихся и топчущихся сердитых негров. Помоложе и посильнее оттирали стариков и слабых. Мы решили, что подождать, пока толпа не поубавится к середине ночи, будет разумнее и безопаснее. Мы планировали провести ещё один день в аду.

Воскресенье, 4 сентября

Около полуночи мы с удивлением увидели, что очередь уменьшилась с сотни человек на несколько кварталов до нескольких разбросанных человек. Мы поняли, что все люди остались внутри, не желая уезжать. Для них это был один нескончаемый праздник. Привыкшие еле сводить концы с концами, теперь имели прямую поставку наркоты и выпивки, а армия ежедневно раздавала им еду и воду. Мы собрали наши пожитки и пошли на выход.

Чтобы добраться до места погрузки, мы, как скот в загоне, прокладывали себе путь через зигзагообразно выставленные загородки для сдерживания толпы. Мы были изумлены горами мусора, который люди принесли с собой в купол. На выходе нам разрешили взять только одну сумку на человека. Люди принесли с собой тележки и чемоданы, и вынуждены были их бросить. Пока мы ждали в своём «загоне для скота», мы видели, как чёрных «братков» одного за другим арестовывали при попытке пронести в автобусы кучу всего, что они успели украсть внутри «Супердоума». Эти люди были настолько глупы, что пытались провезти прямо перед солдатами и полицейскими магазинную тележку с краденными предметами. Кто-то вёз на тележке концертный усилитель с табличкой «Собственность «Супердоума», прикреплённой сбоку. Ещё ктото пытался провезти новенький горный велосипед из спортивного магазина «Сэйнтс», на котором всё ещё болтался ценник. Еще один пытался сесть в автобус с огромным вентилятором в коробке и с ценником «Уолмарта». Всё же, это не выглядело бы странным, если бы вслед за ним не шла жена и четыре малолетних ребёнка, у каждого в руках точно такие же вентиляторы точно в таких же коробках. Мы восторженно приветствовали их арест.

Наконец, около 4 утра мы сели в школьный автобус. Губернатор Бланко приказал всем водителям школьных автобусов в штате прибыть на эвакуацию. Нашей водительницей оказалась очень милой и симпатичной волонтёршей из сельского Мэдисонвилля в Луизиане. Она вела автобус как гонщик. Не знаю, зачем понадобилось вести с такой скоростью. Наверное, чтобы увернуться от снайперов или потому что наше военное сопровождение установило такой темп езды.

Мы мчались по полузатопленным улицам мимо сверкающих зданий. Мы чувствовали себя как в старом фильме про войну, совершающими смелое спасение. По пути мы видели много павшего рогатого скота и лошадей, утонувших и разлагающихся теперь в канавах. Первой реакцией на запах было: «Фу, как грубо! Снова пахнет как в куполе». Но, вдруг мы притихли от внезапно поразившей нас догадки, почему в куполе пахло так же, как эти мёртвые животные. Там, в куполе, пахли не животные.

Наш автобус остановился в каком-то месте посреди дороги на западном берегу напротив города. Было темно и ничего не было видно. Нам сказали, что мы ждём поезда и должны находиться в автобусе, пока он не прибудет. Мы огляделись и увидели два взвода солдат, по одному с каждой стороны дороги, лежавших в канавах с M-16 и держащих нас на мушке. Должно быть, они уже слышали о том, что творилось в куполе и решили не рисковать.

Прибыл наш поезд «Амтрак». Он был укомплектован людьми с пистолетами весьма серьёзного вида. По курткам можно было догадаться, что это были федеральные агенты. Они оказались элегантнейшими профессионалами искренне беспокоящиеся обеспечением для нас комфортной поездки, однако, глаз они с нас не сводили. На поезде мы доехали до Лафайетта в Луизиане, где мы пересели на автобусы дальнего следования для последнего броска в Хьюстон.

Именно в автобусе мы всё окончательно осознали, — через что мы прошли и преодолели. Мы держались вместе, успокаивали друг друга, не различая знакомых и незнакомцев, и нам удалось оттуда выбраться. Мы сделали то, что сделал бы любой достойный человек. Но о себе и об остальных людях заботились белые люди, заботились вне зависимости от цвета кожи этих людей. Чёрные «братки» совершенно равнодушно могли оттолкнуть своего старика или больного в очереди за водой и едой или вытолкнуть из очереди жариться на солнце. Мы были маленькой группой белых братьев в море озлобленных и несговорчивых негров.

Если кучка белых, державшихся вместе в «Супердоуме», смогла выжить в чёрной враждебности, то у Америки и западной цивилизации всё ещё есть надежда. Именно наша цивилизованность, наши совместные усилия и готовность пожертвовать личным комфортом ради потребностей группы, вывели нас оттуда.

И ещё молитвы.

Меня, уже порядком подзабывшего как выглядит снег, перевезли в мой родной Миннеаполис. Я работаю у Вольфганга Пука. Худа без добра не бывает.

Эта статья впервые была опубликована в мартовском выпуске «Американского возрождения» за 2006 г.

Загрузка...