Лик смерти

Глава 43

Некоторые люди — просто хорошие. Понимаете, что я имею в виду? Пусть у них работа самая обыкновенная, ничего увлекательного, пусть внешность заурядная и талантов ноль, но зато они просто хорошие. Дэзире и Нэд были именно такими. Хорошими.

— Перестань, Тыковка! — воскликнула Сара.

Пес пытался просунуть свою огромную голову в пространство между ее коленями и краем стола в надежде поймать упавшие крошки, а Сара отпихивала его.

— Вряд ли он тебя послушается. Этот пес любит торт, и не спрашивай почему, — сказал Нэд. — Фу, Тыковка.

Питбуль отошел весьма неохотно. Пока его выпроваживали во двор, он косился на торт, что стоял на столе.

Нэд вернулся и продолжил втыкать свечи в глазурь.

Как и обещала Дэзире, Сара сразу же полюбила Нэда. Он был высокий, худощавый и очень спокойный. Глаза его всегда улыбались. Нэд не вылезал из фланелевой рубашки, джинсов и кроссовок. В парикмахерскую его приходилось тащить силой. В разговоре Нэд вечно перескакивал с одной темы на другую. Вообще он выглядел несколько неухоженным и рассеянным, чем еще больше располагал к себе. Сара иногда видела, как он сердился, и на нее и на Дэзире, но не боялась. Сара знала, что Нэд скорее даст отрубить себе руку, чем ударит жену или приемную дочь.

— Девять свечей, ну и дела-а-а! — с грустью произнес он. — Дожила до седых волос!

Сара улыбнулась:

— Какой же ты дурачок, Нэд!

— Да, я уже слышал.

Последняя свеча была воткнута в тот самый момент, когда в дом вошла Дэзире. Сара заметила, что она разгорячена и взволнована, но очень довольна. Дэзире принесла завернутый в бумагу подарок, что-то большое и прямоугольное. Дэзире прислонила штуковину к стене.

— Добыла-таки? — спросил Нэд.

Дэзире улыбнулась и засветилась от счастья.

— Да. Я сомневалась, что у меня получится. Мне не терпится поскорей показать его тебе, Сара!

Сара была смущена, по-хорошему, как бывает в день рождения.

— Торт готов? — спросила Дэзире.

— Я только что воткнул последнюю свечу.

— Прекрасно. Сейчас, я только умоюсь, остыну — и будем праздновать!

Сара улыбнулась и кивнула. Дэзире выбежала из кухни, увлекая за собой Нэда. Сара закрыла глаза. Это был хороший год. Нэд и Дэзире удивительные люди. Они полюбили ее с самого первого дня, и через пару месяцев такого обожания Сара избавилась от остатков своего недоверия и прониклась к ним всей душой.

Как и предупреждала Дэзире, Нэд часто уезжал, но наверстывал упущенное, когда появлялся дома, всегда очень добрый и внимательный. А Дэзире… Сара чувствовала, как в самых сокровенных уголках ее души зарождается любовь к приемной маме. Она открыла глаза, взглянула на торт, на подарки, лежавшие на столе, и на тот, что стоял у стены.

«Я буду здесь счастлива! Я уже счастлива!»

Но не все было безоблачно. Время от времени Сару мучили кошмары. Иногда, словно снег на голову, на нее обрушивалась глубокая печаль. И хотя ей нравилось в школе, она отклоняла предложения дружить — не отказывалась прямо, нет, просто сама не делала никаких шагов. Она была еще не готова.

Ведьма Уотсон поначалу часто у них появлялась, но за последние девять месяцев пришла лишь однажды, что несказанно радовало Сару. Кэтти Джонс заезжала несколько раз. Казалось, она искренне рада, что у Сары наконец все в порядке. Сара давно уже нашла утешение в объятиях Дэзире. Только о Незнакомце она пока не могла рассказать. Она думала, Дэзире не поверит. Иногда Сара и сама сомневалась, а был ли Незнакомец. «Может, Кэтти была права. Может, я что-то перепутала». Но Сара выбросила эти мысли из головы. Сегодня ее день рождения, и она хочет им насладиться.

Нэд и Дэзире вернулись.

— Ты готова задувать свечи? — спросила Дэзире.

Сара широко улыбнулась:

— Да!

Нэд достал зажигалку и зажег каждую свечу. Беспорядочно и немного фальшиво Нэд и Дэзире запели: «С днем рожденья те-бя!»

— Загадывай желание, моя хорошая, и дуй! — воскликнула Дэзире. Сара закрыла глаза. «Я хочу… я хочу остаться здесь навсегда». Она глубоко вздохнула, открыла глаза и задула все свечи. Нэд и Дэзире захлопали в ладоши.

— Я всегда знал, что у тебя ветер в голове, — пошутил Нэд.

— Ну и как, будем есть торт или сначала посмотришь подарки?

Сара видела, что Дэзире не терпится показать ей таинственный прямоугольник.

— Сначала подарки.

Тогда Дэзире схватила прямоугольник, стоявший у стены, и протянула Саре. Сара приняла его. Он был большой, но совсем не тяжелый. «Картина или, может, фотография», — подумала девочка и принялась разворачивать бумагу.

Когда показался верхний край рамы, сердце Сары чуть не выскочило из груди. «Неужели?..» Она поспешно сорвала оставшуюся бумагу. От увиденного у девочки перехватило дыхание и защемило сердце. Это была картина, которую подарила ей мама. Младенец в лесу и улыбающееся облако. Сара взглянула на Дэзире, но не смогла вымолвить ни слова.

— Я поняла, как сильно ты любишь эту картину, когда ты рассказывала о ней, моя хорошая. Представь себе, Кэтти Джонс забрала кое-какие вещи из твоей спальни после того… Ну… после того, как там закончила работать полиция. Всего несколько фотографий, игрушки и кое-что еще.

Сара кивнула. Ее сердце бешено колотилось, глаза горели.

— Боже мой! — наконец произнесла она. — Огромное вам спасибо. Я… — Она посмотрела на улыбку Дэзире, заглянула в добрые глаза Нэда.

— Я… я не знаю, что сказать…

— Пожалуйста, моя хорошая, — ответила Дэзире. Глаза ее сияли.

Нэд кашлянул и вытащил конверт.

— А это, Сара, вторая половинка нашего подарка. Это… мм… что-то вроде подарочного сертификата.

Сара смахнула слезы и взяла конверт. Потрясение еще не прошло, у нее слегка кружилась голова и дрожали руки, когда она открывала его. Внутри оказалась обычная открытка «С днем рождения». Раскрыв ее, Сара прочла:

От изумления Сара раскрыла рот. Лица у Дэзире и Нэда были взволнованные и почти испуганные, несмотря на улыбки.

— Ты не обязана этого делать, если не хочешь! — ласково произнес Нэд. — Но если ты согласишься, мы были бы рады удочерить тебя навсегда.

«Что со мной происходит? Почему я не могу говорить?» Сара чувствовала себя так, словно ее захватило океанской волной. Сара то поднималась на гребне, то опускалась в самую пучину океана, то снова взмывала. «В чем дело?»

И она вдруг поняла. Это дает о себе знать другая Сара, спрятанная глубоко-глубоко в тайниках ее души. Там, где притаилось Небытие, в которое канули мама, папа и Бастер. Затаенная боль, которую она до сих пор держала в себе, растаяла в один миг и, сметая на своем пути все преграды, вырвалась наконец наружу. Сара не могла вымолвить ни слова, она только кивнула и… разразилась жутким, невообразимым ревом. Нэд еле сдерживал слезы, Дэзире протягивала к Саре руки. Сара бросилась к своей приемной матери и пролила на ее груди целое море слез.

Глава 44

Сара и Дэзире валялись на диване, Нэд сидел за компьютером и бурчал себе под нос — он занимался счетами.

Торт был уже съеден, даже Тыковке достался кусочек с сахарной глазурью, персонально от Сары. Пес лежал на полу, свернувшись калачиком, лапы его подергивались во сне.

— Я так счастлива, что ты захотела остаться у нас, Сара, — сказала Дэзире.

Сара взглянула на свою приемную маму. Дэзире выглядела по-настоящему счастливой. Намного счастливее, чем когда-либо. Это наполнило сердце Сары радостью. «Я нужна! Нет, более того — необходима! Необходима Дэзире и Нэду. Я могу сделать их жизнь полноценной». Осознание заполнило пустоту в ее душе, бездонную пропасть, в которой царили боль и мрак.

— Так я и пожелала, — сказала Сара.

— Что ты имеешь в виду?

— Я загадала остаться с вами навсегда, перед тем как задуть свечи.

Брови Дэзире удивленно приподнялись.

— Вот это да! Чудеса!

Сара улыбнулась:

— Как в волшебной сказке!

— Обожаю волшебные сказки! — кивнула Дэзире.

— Дэзире? — с трудом произнесла Сара, уставившись в пол.

— Что такое, малышка?

— Я… правда, странно, что это заставляет меня еще больше скучать по маме и папе. Я имею в виду… я счастлива, что вы меня удочерили. Так почему мне грустно?

Дэзире вздохнула и погладила Сару по щеке.

— О, малышка… Мне кажется… — Задумавшись, Дэзире помолчала. — Наверное, потому что мы — не они. Я имею в виду… мы любим тебя, ты дала нам возможность вновь почувствовать себя настоящей семьей, но мы не сможем заменить твоих родителей. Они навсегда останутся в твоем сердце. Верно?

— Да, конечно. — Сара пытливо взглянула на Дэзире: — А тебе тоже становится грустно? Ну… когда ты вспоминаешь о своей малышке?

— Немного. Но обычно воспоминания приносят мне счастье.

Сара задумалась.

— И мне тоже, — сказала она и придвинулась поближе, прижалась к своей новой маме. Они включили телевизор, вскоре к ним присоединился Нэд. Все трое смеялись, хотя в передачах подчас ничего смешного не было. Сара вновь погрузилась в легкую, непринужденную атмосферу. Домашнюю атмосферу.

— Здесь? — спросил Нэд.

Сара кивнула:

— Да, да, здесь.

Нэд вбил в стену гвоздь и повесил картину, затем отступил на шаг и бросил на нее критический взгляд.

— Вроде ровно.

Картину разместили напротив кровати, так же как в старой спальне Сары. И Сара не могла отвести от нее глаз.

— Твоя мама была талантливой художницей. Это очень красиво!

— Раньше мама на каждый мой день рождения писала для меня картину. А эта — моя любимая. Спасибо, что помог мне ее вернуть.

Нэд улыбнулся и отвел глаза. Он смущался, когда его хвалили. Но Сара видела, что он очень доволен.

— Пожалуйста. Хотя на самом деле благодари Кэтти. — Он нахмурился и, кашлянув, произнес: — И… э-э… спасибо… ну, ты понимаешь… что позволила нам тебя удочерить. — Он взглянул Саре в глаза: — Я хочу, чтобы ты знала: мы оба этого хотели. Твое присутствие в нашем доме важно и для меня, и для Дэзире.

Сара внимательно смотрела на неухоженного и добросердечного водителя грузовика. Она знала, он толком не умеет выражать нежные чувства. Она также знала, что может быть в нем абсолютно уверена.

— Я очень рада, — сказала Сара. — И мне это важно. Я люблю Дэзире, Нэд, и тебя тоже люблю.

От ее слов в серых глазах Нэда что-то блеснуло. Он выглядел так, словно в одну и ту же минуту ему причинили боль и подарили много счастья.

— Ведь ты тоскуешь по дочке больше, чем Дэзире?

Нэд уставился на Сару, моргнул и отвел взгляд. Его глаза остановились на картине, и он продолжил говорить, глядя на нее:

— После смерти Дианы я сам чуть не умер. Я не мог двигаться, не мог думать, работать. Для меня померк свет. — Он нахмурился. — Мой отец был пьяницей, и я поклялся себе, что никогда не притронусь к спиртному. Однако через месяц бесплодных попыток унять боль я купил бутылку виски. — Нэд посмотрел на Сару и улыбнулся своей нежной улыбкой. — Меня спасла Дэзире. Выхватила бутылку, вылила виски в раковину, принялась кричать и лупить меня и кричала и лупила, пока не заставила сделать то, что я давно уже должен был сделать.

— Она заставила тебя плакать, — догадалась Сара.

— Ты права. И я зарыдал. Я рыдал очень долго… А на следующее утро ко мне вернулось желание жить. Любви Дэзире хватило на то, чтобы спасти меня. Хотя Дэзире было куда больней. Вот и ответ на твой вопрос. Дэзире тоскует по нашей дочке не меньше, а гораздо больше, чем я. Потому что она умеет любить, как никто другой. — И вновь Нэду стало неловко. — А сейчас пора спать.

— Нэд?

— Что, малышка?

— А ты меня любишь?

Нэд ответил не сразу. Он улыбнулся своей великолепной, замечательной улыбкой, и от его неловкости не осталось и следа. «Так улыбалась мама, — изумилась Сара, — как солнышко на лепестках роз».

Нэд подошел к Саре, обнял ее и крепко прижал к груди, преисполненный силы, доброты и отеческого желания защитить.

— Конечно, люблю!

Вдруг раздался громкий лай. Сара засмеялась. Тыковка смотрел на них во все глаза.

— Да, пора спать, глупыш, — сказала она.

Нэд бросил на пса притворно сердитый взгляд.

— А ты, брат, предатель!

Раньше Тыковка спал в комнате Нэда и Дэзире. Как только в доме появилась Сара, пес переместился в ее спальню.

Сара помогла песику забраться на кровать и сама залезла под одеяло. Нэд посмотрел на нее и спросил:

— Хочешь, я позову Дэзире, чтобы она хорошенько укрыла тебя?

— Нет-нет. Укрой меня, пожалуйста, сам.

Сара знала, что Нэду понравится ее просьба. Они любили друг друга. Здорово, что он ее укроет. Ведь дома Сару обычно укладывал папа. Она соскучилась по этому ритуалу.

— Дверь приоткрыть чуть-чуть? — спросил Нэд.

— Да, пожалуйста.

— Спокойной ночи, Сара.

— Спокойной ночи, Нэд.

Он еще раз взглянул на картину и покачал головой:

— Это что-то бесподобное!

Саре приснился отец. Слов не было, были только он, она и море улыбок. И огромное, бесконечное счастье. Воздух дрожал от чудесной мелодии, которая лилась из-под смычка невидимой скрипки. Такая музыка способна выразить все, что чувствует сердце, но услышать ее можно только во сне. Сара не знала, кто играет; впрочем, и не хотела знать. Она смотрела отцу в глаза и улыбалась, а он улыбался в ответ. Мелодия превращалась то в ветер, то в солнце, то в дождь. Она закончилась, когда папа заговорил.

— Ты слышишь? — спросил он.

— Что, папа?

— Звук… как будто кто-то рычит.

Сара нахмурилась.

— Рычит? — Она подняла голову и прислушалась. Да, теперь она слышала рокот, словно работал мотор мощной машины. — Как ты думаешь, что это?

Но папа исчез, исчез вместе с ветром, дождем и солнцем. И не было больше улыбок. Лишь мрачные грозовые тучи и гром. Сара взглянула на небо. Грохотало все громче, так громко, что…

Сара проснулась и увидела Тыковку. Он смотрел на дверь ее комнаты и громко рычал. Девочка погладила его по голове.

— Ты что, Тыковка?

Его уши дрогнули, когда он услышал ее голос, но глаза были все так же устремлены на дверь. Тыковка зарычал еще громче, чуть ли не заревел. Звук, который Сара услышала потом, пронзил ее холодом, выстудившим душу и превратившим сердце в лед.

— Природа не жалеет о себе, — произнес голос, и дверь распахнулась.

Тыковка лаял как ненормальный.

— С днем рождения, Сара.

Я заставила себя подробно рассказать обо всем, когда речь шла о маме и папе. Они этого заслужили. В конечном счете с них все и началось. Я не могу рассказать о Нэде и Дэзире. Не могу. Даже от третьего лица. Думаю, я написала достаточно, чтобы понять, какие они были… Незнакомец с ними расправился — вот все, что вам нужно знать. Он застрелил Нэда и до смерти избил Дэзире прямо у меня на глазах, и сделал это потому, что мы полюбили друг друга, и еще потому, что моя боль — его правосудие, что бы он под этим ни разумел.

Если вы и правда хотите знать, что я чувствовала, пожалуйста: вообразите самую мерзкую, самую отвратительную, самую гадкую картину. Например, как, смеясь, поджаривают ребенка на костре. А затем представьте, будто сами начинаете смеяться, глядя на это. Вот и поймете мои тогдашние чувства.

Незнакомец убил Дэзире и Нэда, чтобы вновь заполнить мраком мою душу, чтобы уничтожить надежду и показать, как опасно для меня любить. И ему это удалось. Когда я была с Дэзире и Нэдом, мне почудилось, что я вновь смогу обрести семью. С тех пор я больше не испытывала подобного чувства.

Но Бог… Дэзире разгневалась на него, разгневалась из-за меня, несмотря на всю свою любовь к нему. Бог… Если честно, я больше не хочу об этом говорить. Я имею в виду… в ту ночь мне стало доподлинно известно, что Бога не существует…

Незнакомец убивал, а я смотрела и умирала вместе со своими новыми родителями. И умерла, но не совсем. Я выжила, хотя так мечтала умереть. А жизнь шла своим чередом, и мне оставалось лишь позвонить Кэтти Джонс. Я позвонила, и она приехала. Она была единственной, кто всегда приезжал, и единственной, кто мне верил. Поверила и в тот раз.

Я люблю Кэтти, и любила всегда. Она делала все, что было в ее силах.

Глава 45

— От тебя сплошные несчастья, принцесса, — сказала Карен Уотсон по дороге из дома Нэда и Дэзире. — Бывают, конечно, невезучие люди. Но ты накликаешь беду на всякого, кто находится рядом с тобой.

Сара усмехнулась:

— Может быть, мне однажды действительно улыбнется удача, и я накликаю беду на вас, мисс Уотсон.

Карен мельком взглянула на Сару. Глаза ее сузились.

— Будешь продолжать в том же духе — еще долго не дождешься приемной семьи.

Сара отвернулась и посмотрела в окно.

— Мне все равно.

— Правда? Вот и прекрасно! Тогда останешься в приюте до восемнадцати лет.

— Я же сказала, мне все равно.

Сара продолжала изучать пейзаж за окном.

Поведение Сары оскорбило Карен до глубины души, рассердило. «Что, черт возьми, эта малявка себе позволяет? Или она не понимает, что с ней одни проблемы? Да пошла она…»

— Ну и подохни там, мне без разницы.

Как обычно, Карен Уотсон удалось задеть Сару за живое. Девочка ничего не ответила. А через мгновение она почувствовала, как ее голова стала наливаться свинцом. Она словно оцепенела. Сару отвели в медицинский кабинет, осмотрели и обнаружили легкое сотрясение мозга, а это значило, что некоторое время ей нельзя засыпать. Вся она была в синяках и ссадинах, но серьезных повреждений не выявили. Снаружи по крайней мере.

«Нэд, Дэзире, Тыковка. Мама, папа, Бастер. Твоя любовь приносит смерть». И Сара поверила, что это правда. Все, кого она любила, ушли навсегда. Однако Сару стали одолевать сомнения: «Все, кроме Кэтти. И Терезы. А может, и Дорин еще жива». Сара вздохнула. «Тереза сидит в тюрьме. Конечно, Незнакомцу этого пока достаточно. Но что мне делать, когда она выйдет на свободу? А Кэтти… ведь она полицейский и должна уметь защищаться, правильно? Да».

Сара должна позаботиться об этом, только позже. А сейчас надо сосредоточиться на других вещах. Последний день в приюте научил ее многому, и она не собиралась вновь оказаться в самом конце «пищевой цепочки».

Дженет, все такая же тощая и близорукая, по-прежнему вела хозяйство в приюте. Неспособная распознать зло, она была наихудшим «благодетелем человечества».

— Здравствуй, Сара, — сочувственно кивнула Дженет.

— Здравствуйте.

— Я знаю, что случилось. Тебе очень больно?

«Конечно, больно!» Сара лишь покачала головой:

— Все нормально. Мне бы прилечь.

Дженет кивнула.

— Только тебе нельзя спать. Ты знаешь?

— Да.

— Тебе помочь разобрать вещи?

— Нет, спасибо.

Дженет провела Сару по знакомому коридору. В приюте за год ничего не изменилось. А возможно, и за последние десять лет.

— Вот здесь. Всего через две двери от твоей прежней комнаты.

— Спасибо, Дженет.

— Пожалуйста, — ответила тощая Дженет и пошла к своей стойке.

— Дженет! А Кристен все еще здесь?

Дженет остановилась, оглянулась на Сару.

— Кристен умерла. Ее убила одна девочка. Они подрались, и…

Сара уставилась на Дженет, у нее перехватило дыхание.

— О, — еле выдавила она. — Да… я поняла.

— Ты точно нормально себя чувствуешь? — взволнованно спросила Дженет.

Саре казалось, что голова стала весить целую тонну. «Надо ее потуже обвязать полотенцем».

— Да, все нормально.

Сара распаковала вещи, легла на койку и стала ждать. Ее привезли в приют во второй половине дня, и спальня оставалась пустой почти до сумерек. Тогда она поняла, что должна заставить себя двигаться. Голова еще болела, но по крайней мере больше не тошнило. Сара ненавидела, когда ее рвало. «А кто же это любит, тупица!»

Обычного человека столь частые разговоры с самим собой, пожалуй, насторожили бы. У Сары подобная мысль никогда не возникала. Всякий обреченный на длительное одиночество поступал бы так же, чтобы не сойти с ума, а не по причине безумия.

Оцепенение окутывало Сару, накрывало с головой, проникало в каждую клеточку. Сара чувствовала, что преодолела болевой порог. Печаль, скорбь — необходимо подавить эти чувства. Они стали слишком большими, выпусти их — с потрохами проглотят. Теперь Сара дала волю другим эмоциям, вроде ярости и гнева. Глубокий омут в ее душе заполнялся ожесточением и мраком. На дне омута жуткие твари с урчанием лакали этот мрак, это ожесточение. А Сара размышляла, как долго сможет держать тварей в узде. И сможет ли вообще.

Вместе с подобными мыслями в сознании Сары произошел глубинный сдвиг, теперь во всем она стала искать только пользу. «Выживание — вот мой Бог. Остальное — иллюзии. Я меняюсь. Так, как Незнакомец хотел меня изменить. Думаю, если понадобится, я пойду на убийство. С днем рождения!» Она накручивала волосы на палец и улыбалась опустошенной улыбкой.

Я сломала какой-то девочке палец, и ее койка стала моей. Вот как это было. Я вновь стала главной в своей комнате, хозяйкой положения.

Эй, не надо морщиться! Я вовсе не горжусь, просто я вынуждена была так поступить. Вдобавок сейчас у меня гораздо больше общего с Сарой девятилетней, чем с Сарой шестилетней. Та Сара давным-давно умерла и предана забвению.

Глава 46

Когда, оглядываясь назад, я пишу об этом, мне начинает казаться, что Кэтти была моим зеркалом. Я видела, какой становилась, по ее глазам. Интересно, неужели Кэтти и правда отмечала все изменения во мне? Или я вкладываю свои слова в ее уста? Или и того и другого понемногу?

Возможно, Кэтти была просто Кэтти, но на этих страницах она — это я сегодняшняя, которая оглядывается на меня вчерашнюю.

Да, тяжко…

Кэтти была потрясена, когда увидела, что случилось с Сарой. Ничего нового! Был одиннадцатый день рождения Сары. Кэтти пришла с незамысловатым подарком — маленьким кексом с одной-единственной свечкой. Сара взглянула на кекс с усмешкой, Кэтти даже хотела ее попросить быть повежливее.

Но больше всего ее взволновали глаза Сары. Они уже не были ясными и открытыми, как раньше. Глядя в них, Кэтти натыкалась на барьеры, пустоту и настороженность. Такие глаза обычно у шулеров или заключенных — матерых рецидивистов, крупных мошенников. Они словно говорят: «Я знаю, что происходит, я слежу за вами, только попробуйте взять то, что мне принадлежит».

Кэтти узнала и о других изменениях, произошедших за последние два года, — например, о том, что Сара стала главной в своей комнате. Кэтти прекрасно понимала, как она этого добилась. Остальные девочки слушались Сару, а она относилась к ним с пренебрежением. Подобные умонастроения царят в тюрьме, где все подчинено силе и жестокости. «А чего ты удивляешься? Здесь живут под девизом: „Кто сильнее, тот и прав“».

Кэтти расстраивалась и из-за того, что не смогла дать Саре надежду. Ей так и не удалось никого убедить в существовании Незнакомца. По правде говоря, лежа по ночам без сна, Кэтти сомневалась, что сама верит в историю Сары. Она не придавала особого значения словам девочки, полагала, что Сара выдумывает. Но слова ее имели значение.

Кэтти сделала все, что было в ее силах. Она достала копии дел об убийстве Лэнгстромов и приемных родителей Сары. По вечерам, после работы, Кэтти тщательно изучала их, выискивая намеки и несостыковки. И даже кое-что нашла. По крайней мере она еще не потеряла контакта с Сарой. Жесткие глаза девочки оживлялись, когда речь заходила об этих преступлениях. Для Сары было очень важно, что Кэтти поверила ей. Крайне важно.

«Мы ведь теряем Сару! Жизнь в приюте уничтожает ее прямо у меня на глазах!»

— У меня новости о Терезе, — сказала Кэтти.

— Какие? — оживилась Сара.

— Через три недели ее освободят из тюрьмы.

Сара отвернулась.

— Приятно слышать, — вяло сказала она.

— Тереза хочет увидеться с тобой.

— Нет!

В крике Сары было столько чувства, что Кэтти даже вздрогнула и замерла, прикусив губу.

— Не возражаешь, если я спрошу почему?

И вдруг вся пустота, жесткость и отстраненность исчезли, сменившись таким беззащитным отчаянием, что у Кэтти защемило сердце.

— Из-за него! — убежденно прошептала Сара. — Из-за Незнакомца. Если он узнает, что я люблю Терезу, он и ее убьет!

— Сара, я…

Сара дотянулась до Кэтти через стол и схватила ее за руки.

— Обещай мне, Кэтти! Обещай, что заставишь Терезу держаться от меня подальше!

Женщина-полицейский пристально посмотрела в глаза одиннадцатилетней девочке и только потом кивнула.

— Хорошо, Сара, — тихо произнесла она. — Хорошо. Что же мне ей передать?

— Передай, что я не хочу ее видеть до тех пор, пока нахожусь в приюте. Она поймет.

— Ты уверена?

Сара горько улыбнулась:

— Уверена. — И, прикусив нижнюю губу, произнесла: — Но скажи Терезе, это ненадолго. Когда я выберусь отсюда, я найду способ связаться с ней. Безопасный для нас обеих.

Улыбка, блеск в глазах и настойчивость вдруг вновь исчезли, уступив место мрачной пустоте. Сара встала и взяла кекс.

— Мне нужно идти, — сказала она.

— Ты не хочешь зажечь свечку?

— Нет.

Сара уходила, Кэтти смотрела ей вслед. Маленькая девочка держалась прямо и гордо, что говорило об ее уверенности в себе, уверенности, не нуждавшейся в подпитке. Но Сара вдруг показалась Кэтти такой маленькой, а ее важный вид — таким нарочитым.

Сара прилегла на койку, съела кекс и посмотрела на конверт, присланный ей на адрес приюта. Обратный адрес не значился, лишь почтовая марка и штемпель. Прежде Сара никогда не получала писем, если не считать короткого от Терезы, и теперь сильно волновалась.

«Надо открыть. Может, и это от Терезы?»

Сара думала о своей сестренке почти каждый день. Иногда Тереза ей даже снилась. Это были волшебные сны, девочки плавали и летали вместе, и там, где они оказывались, всегда сиял свет и везде висели объявления: «Горю и чудовищам вход воспрещен». Эти сны заставляли Сару горько жалеть о том, что она не может спать вечно. Тереза стала для Сары осью, вокруг которой вращалось колесо ее надежды.

Сара разорвала конверт. В нем оказалась простая белая открытка с надписью: «Думаю о тебе в твой день рождения». Она нахмурилась и раскрыла ее. Внутри была нарисована косточка домино, а рядом нацарапано: «Не жалей ни о чем, как дикая природа». Кекс показался Саре заплесневелым, и всю ее с ног до головы обдало холодом. «Так письмо от него!»

Она знала, это правда. Не важно, что до сих пор Незнакомец никогда ничего ей не присылал. Саре не требовалось дополнительных объяснений. Долгим и пристальным взглядом она посмотрела на открытку, затем убрала ее в конверт, положила под подушку и доела кекс. «Дикая природа… Я становлюсь дикой? Ну что ж, приходи — я докажу тебе!» — подумала Сара и криво улыбнулась. «Единственное, что радует, — подумала она, — что хуже не станет. А это тоже кое-что!»

Я знаю, глупо было так думать. Конечно, могло быть и хуже, намного хуже. Так оно и случилось.

Карен Уотсон угодила за решетку. Не знаю почему, но я не удивилась. Карен была исчадием ада. Она ненавидела детей, и ей нравилось, что она может портить им жизнь. Старая толстая вампирша, вместо крови Карен высасывала детские души, и кто-то в конце концов поймал ее за этим занятием. Ведьма Уотсон позаботилась о том, чтобы я попадала в ужасные, отвратительные приемные семьи… Кое-где меня даже били. А некоторые приемные папочки приставали ко мне, и это было гадко, мерзко! Но… мы не будем об этом говорить, ни за что! Тогда я поняла, что пришлось испытать Терезе.

Впрочем, ничего хуже смерти Нэда и Дэзире не произошло. Я много думала о случившемся, и это стало для меня началом конца. Все началось со смерти мамы, папы и Бастера, а закончилось смертью Нэда, Дэзире и Тыковки. С тех пор и хорошее, и плохое я помню смутно, как будто видела во сне.

Однажды Кэтти сказала, что хочет меня удочерить, но я не позволила. Я испугалась, понимаете? Если бы она меня забрала, это кончилось бы для нее плохо. В любом случае позднее Кэтти исчезла. Мне сказали, что ее ранили, но кто это сделал и как, не сообщили. Она больше не брала трубку, когда я ей звонила, и не перезванивала сама.

Воспоминания о Кэтти, как и все остальное, поглотил большой черный омут, возникший в моей душе. Омут, который заполнился мраком в тот день, когда умерли Нэд и Дэзире. В моем омуте плавало что-то густое, зловонное, похожее на нефть, только очень холодное, ведь омут поглощал боль и страдания, они исчезали навсегда. Я так страдала от того, что Кэтти не звонила, вот и бросила эту боль в свой большой черный омут. Пока-пока!

Зато случившееся с Карен Уотсон вызвало у меня противоположные чувства, их я не стала топить в омуте. Эта сука отправилась в тюрьму. Знаю, знаю, сука — слово ругательное, грубое, и особенно ужасно слышать его из уст девочки, но я ничего не могу с собой поделать! Карен Уотсон — сука! Понимаете? Я хочу сказать, это слово будто специально для нее придумали. Я ненавидела Ведьму Уотсон, надеялась, что она подохнет в тюрьме! Иногда мне снился сон, будто в нее вонзают нож и потрошат, словно рыбу. А она бьется, визжит, истекает кровью. Как ни странно, Уотсон действительно умерла. Кто-то перерезал ей горло от уха до уха. Я тогда чуть не лопнула от смеха! А потом зарыдала, и даже Безумец, поморгав несколько раз, зарыдал вместе со мной. Черными, как мой омут, слезами…

Я же в конце концов неизменно оказывалась в приюте. Я была уже довольно известной личностью, поэтому мало кто из девочек пытался связываться со мной. Я умела постоять за себя.

И это к лучшему, ведь я была намного выше, понимаете? У меня порой возникало ощущение, будто я, обнаженная, сижу на Северном полюсе, но совсем не чувствую холода, потому что у меня вообще не осталось никаких чувств. Сижу и смотрю вниз, в огромный черный омут, а там что-то булькает, булькает. Время от времени из черной жижи вырываются руки, иногда я их даже узнаю.

Незнакомец на несколько лет оставил меня в покое. Точно не знаю, но догадываюсь: он продолжал следить за мной. А поскольку приемные семьи были одна другой хуже, он, наверно, очень радовался.

Очередную открытку от него я получила, когда мне исполнилось четырнадцать лет. Она гласила: «Я буду следить за тобой». И все. Той ночью я проснулась от собственного крика и совершенно не могла остановиться. Я кричала, вопила и ревела. Меня куда-то тащили, привязывали к кровати, давали таблетки. В ту ночь меня саму бросили в большой черный омут. Бу-у-лтых! Пока-пока.

Меня захотела взять на воспитание семья Кингсли. Не знаю, почему я не воспротивилась. Мне тогда было трудно бороться. По большей части я находилась в прострации, я плыла. Плыла, иногда встряхиваясь, время от времени разговаривала сама с собой и снова плыла. Ах да, и кое-что бросала в большой черный омут. Я постоянно что-нибудь туда бросала… Я хочу быть в пустой комнате с белыми стенами. Я почти уже в ней. А черные пчелы смерти почти превратились в свет…

Я пишу свою повесть, потому что, быть может, это последняя возможность рассказать обо всем, прежде чем я брошусь в свой огромный черный омут навсегда. Я совсем не хочу этого делать, но с каждым днем мне становится все труднее и труднее, и Безумец стал чаще появляться со дна. Однако во мне еще осталась маленькая, но упрямая частичка меня шестилетней. Все реже и реже она беседует со мной, а говорит всегда одно и то же: «Сара, напиши обо всем и найди способ передать записи Смоуки Барретт». Вам то есть.

Не думаю, что вам удастся меня спасти. Боюсь, слишком много времени я провела на краю мрачной пропасти и слишком много времени писала истории, которые предавала огню. Но может быть, вы сможете поймать его? Поймать и бросить в настоящий черный омут.

Ну вот, пожалуй, и все. Последний рывок на белых измятых страницах. Загубленная жизнь? Похоже на то.

Мне больше не снятся ни мама, ни папа. А прошлой ночью приснился Бастер. И это застало меня врасплох. Я уже глаза открыла, а мне все казалось, что голова Бастера лежит у меня на животе. Но Бастер мертв, как и все остальные.

Самые большие перемены бывают самыми глубокими. Я уже ни на что не надеюсь.

Это конец?

Прочитав последнюю строчку дневника, я закрыла рукой глаза, и она стала мокрой от слез. Бонни подошла ко мне, взяла за другую руку и погладила ее, успокаивая. Я сразу же вытерла слезы.

— Прости, малышка. Это очень печальная история. Прости.

Бонни улыбнулась одной из тех своих улыбок, которые говорят: «Все хорошо, мы живы, и я очень рада, что ты сейчас со мной».

— Да, хорошо, — ответила я, заставляя себя улыбнуться. Я была совершенно подавлена.

Бонни вновь посмотрела мне в глаза и дотронулась пальчиком до своей головы. Я сразу поняла, что она имеет в виду.

— Ты что-то придумала?

Она кивнула и указала на стены, увешанные рисунками Алексы, и на потолок.

— Ты придумала, что сделать с комнатой Алексы?

Бонни улыбнулась и кивнула: «Да».

— Расскажи мне, солнышко.

Закрыв глазки, словно во сне, она показала на себя и покачала головой.

— Ты не хочешь там спать.

Бонни быстро кивнула, а затем, словно взяв невидимую кисть, стала водить ею вверх и вниз, как будто рисовала картину. Я мгновенно поняла смысл ее жестов, поскольку однажды уже наблюдала их.

Я была вне себя от радости, когда Бонни в первый раз объяснила мне, что хочет рисовать красками. Лечебный эффект от рисования не заставил себя ждать. Бонни не говорила, зато могла выразить свои мысли с помощью кисти.

Она писала и яркие, и темные картины, великолепные, залитые лунным светом ночи, размытые дождем дни, утопавшие в серой дымке. Впрочем, мрачные краски не преобладали, а каждая картина дышала вдохновением, независимо от сюжета.

Мне больше всего нравилось изображение суровой пустыни под сверкающим солнцем. Раскаленный ослепительно-желтый песок. Голубое, безоблачное небо и одинокий кактус, растущий в этой пустоте, прямой, сильный и величественный. Казалось, он совсем не нуждался в поддержке или компании. Этакий самоуверенный, надменный кактус. Ему хватало солнца и жары, даже недостаток влаги его вполне устраивал, и он замечательно себя чувствовал, дай Бог каждому. Правда замечательно. Неужели Бонни так изобразила себя?

От акварели она перешла к масляным и акриловым краскам. Бонни рисовала целыми днями, без остановки, очень усердно, почти неистово. Я наблюдала за ней украдкой и была поражена ее исступленной увлеченностью. Когда Бонни творила, весь мир словно исчезал, оставался только холст, на который она устремляла взгляд, только ее руки и мысли.

Вероятно, рисование излечивало ее или просто помогало. А вдруг оно — не просто способ забыть о пережитом ужасе? В любом случае картины замечательные. Конечно, Бонни не Рембрандт, но она талантлива и обладает определенной энергетикой и смелостью, которые делают ее творчество непреходящим.

— Ты хочешь превратить комнату Алексы в студию?

Бонни рисовала в библиотеке, которая теперь была переполнена бумагой, холстами, картинами и всем остальным.

Она кивнула и улыбнулась счастливой, но осторожной улыбкой, потом приблизилась, взяла меня за руку и озабоченно заглянула мне в глаза. И вновь я все сразу поняла.

— Если только я не против, да?

Бонни слабо улыбнулась. А я улыбнулась в ответ и погладила ее по щеке.

— По-моему, ты здорово придумала!

Бонни засияла от счастья, и я стала потихоньку оттаивать. Показав на телевизор, она вопросительно взглянула на меня. Бонни обожала мультики. «Хочешь посмотреть со мной?» — спрашивали ее глаза.

— Ну конечно!

Я раскрыла объятия, и девочка прильнула ко мне. Мы стали смотреть телевизор, и я, проникаясь ее теплом, надеялась изгнать из своей души надоевший дождь. «Кактус так кактус, — подумала я. — Да здравствует солнце!»