Лики женщин

РВАНАЯ ГАЛОША

Маленький посёлок иногда становится местом, опасным для жизни, потому что все друг у друга на виду, и поэтому нравы, нормы поведения, особенно для девочек, в таких городках бывают очень строгие. А если сюда ещё не дошёл современный подход к сексуальному воспитанию детей, то некоторые ситуации могли закончиться просто трагически.

Этот посёлок располагался в песках, в пустыне. Здесь была только начальная школа, дети постарше, их было несколько человек, обычно получали дальнейшее обязательное обучение в школе-интернате, откуда приезжали домой только на каникулы.

В поселковой начальной школе случилось ЧП: двенадцатилетняя ученица забеременела, скрывала этот факт, а, скорее всего, она сама не поняла, что с ней происходит.

Расследовать это происшествие по линии просвещения приехала женщина-инспектор. В районном отделе народного образования работали одни мужчины, администрация и учителя в школах были тоже только мужчины, так что в комиссии по расследованию оказалась только одна женщина — инспекторша из министерства.

Школа была маленькая — несколько средневековой постройки комнаток-классов с глинобитным полом, в которых стояли 3-4-5 парт. Туалет был, так сказать, на открытом воздухе. Девочки в туалет не ходили: или терпели, или бегали домой — всё ведь было рядом. Для инспекторши же возникла проблема: туалет на открытом воздухе был просто яма, покрытая тремя досками и почему-то только с трех сторон занавешенная старой клеёнкой, которая держалась опять-таки на трёх вертикальных палках, готовых свалиться в любое время под порывом ветра, а то и просто от старости. Это было, конечно, верхом неприличия по местному этикету, но ей пришлось спросить у представителя местной власти по линии просвещения, как же ей быть со своими естественными потребностями. Как это ни смешно, но в современной Европе и в Америке тоже ведь существует проблема для женщин в крупном городе найти на улице общественный туалет. Мужчинам, конечно, проще, и «благоухают» современные города подворотнями и подземными переходами, записанными и загаженными человеческим и собачьим дерьмом.

В той ситуации районный инспектор перепугался, ведь перед приездом этой министерской дамы ему был звонок из вышестоящей инстанции, что он лично отвечает за её безопасность и обеспечение нормальных условий. Почти заикаясь, он сказал, что сейчас они едут обедать домой к одному из членов комиссии, и там все вопросы будут решены. Через час они были на месте. Был зарезан баран, готовилось какое-то национальное блюдо, которое, как потом оказалась, было необыкновенно вкусным, но опять не было видно ни одной женщины: они не смели показываться гостям. И снова дама из министерства вынуждена была обратиться к мужчине — хозяину дома: «Где у вас туалет?» Бедный хозяин побледнел: «У нас нет туалета». «То есть как — нет туалета?» — удивилась она. «Мы ходим в сад», — ответил он. Сад — это несколько кустиков за домом, пустыня ведь кругом. «Пусть Ваша жена проводит меня», — попросила она. «Она не может выйти из женской половины, здесь много чужих мужчин», — услышала она в ответ. «Что же мне делать? Я пойду сама», — решила она. Хозяин растерялся вконец: «У нас в саду собаки, вы не можете идти одна. Простите меня, но я сам должен Вас проводить. Я отвернусь, а Вы сделаете, что Вам нужно».

Только в этом так называемом саду она поняла хозяина. Когда они там появились, к ним устремились несколько волкодавов с телёнка величиной, которых он отгонял, пока она присела у него за спиной и пыталась что-то из себя выжать. Но это было ещё не всё. Настоящий шок она получила позже.

После сада последовала процедура «мойте руки после каждого посещения туалета», когда ей полили на руки из чайника. И потом её в качестве почётного гостя проводили в дом. Дастархан — скатерть — был накрыт по-восточному на полу, вокруг расстелены одеяла со множеством подушек. Она села, поджав ноги и накинув поверх колен одно из полотенец, которые использовались вместо столовых салфеток. «Поем чуть-чуть и полчашки чая», — решала она про себя проблему с туалетом. Вечером она должна была попасть в гостиницу в райцентре, где уж должен был быть хоть какой-то туалет.

Церемонно, чуть ли не на цыпочках зашёл в комнату сопровождающий её инспектор местного отдела народного образования, подошёл к вешалке, снял и повесил свой пиджак и вдруг начал снимать брюки! Пока она в шоке пыталась что-то понять и сказать, так же уважительно, как говорится, на полусогнутых, вошёл в комнату следующий её сопровождающий, и процедура повторилась: пиджак, а потом брюки были аккуратно повешены на вешалку. Она уже в состоянии была увидеть, что под брюками у них у всех были пижамные полосатые штаны, правда чистые.

Обед прошёл в дружественной обстановке, как говорится. Женщины так и не показались. Дверь чуть приоткрывалась, показывалась рука, которая ставила на пол блюдо с ароматнейшей едой, и кто-то из мужчин брал это блюдо и подавал на дастархан с поклоном. После обеда она спросила, почему они перед обедом снимают брюки. «Чтобы не испачкать», — ответили они.

Во время обеда шло обсуждение ситуации с девочкой. Она забеременела от учителя, который был единовластным хозяином школы — и учитель, и директор, и завхоз. Иногда девочка приходила убирать школу вместо мамы, которая была второй штатной единицей в школе — уборщицей. Директор был женат, имел детей мал мала меньше, которых рожала ему жена каждый год. Но не мог он пройти мимо этой девочки, которую беспрепятственно и, как ему казалось, безнаказанно, он мог использовать. Её папа не позволял своей жене бесстыдно показывать себя директору, а дочка была ещё маленькая. Этот местный Песталоцци её не насиловал, не соблазнял, не развращал. Он её просто использовал, как используют чашку, чтобы выпить чаю, как используют полотенце, чтобы вытереть руки… В своём далёком детстве он для тайного удовлетворения рано проснувшегося сексуального любопытства использовал овцу, а его, в свою очередь, тоже использовал соседский подросток, года на 4 старше. А эта девочка, с детства приученная к безусловному уважению старших, была такой же бессловесной и безотказной, как та овца. Тем более, что он был для неё Учитель, а для мамы и всей семьи — Директор. Кто же знал, что она в 12 лет забеременеет? Учителя уже осудили, дали большой срок, и он с радостью отбыл в тюрьму, иначе его просто убили бы родственники девочки. Его жену с детьми вернули в её родительскую семью в другой кишлак (посёлок), чтобы они с голоду не умерли без его зарплаты.

Девочку били до полусмерти, чтобы узнать имя виновника и чтоб она выкинула. Когда дело дошло до широкой огласки и в посёлок прибыла из района милиция, чтобы предотвратить самосуд, её, едва живую, забрала скорая помощь, и она была определена в больницу, где она находилась до сих пор.

Инспекторша из министерства должна была определить судьбу школы. Родители девочек категорически отказались пускать их в такую «неприличную» школу или отдавать их в интернат. Без девочек не набирался необходимый контингент для школы. А закон о всеобщем среднем образовании должен был выполняться. Ни один учитель не согласился бы ехать в этот забытый Богом посёлок для работы после таких происшествий. Более или менее образованных женщин, которые могли бы обучать детей, в посёлке не было, и, конечно, никакая другая учительница не могла поехать в чужой посёлок: замужние жили в своих семьях, а незамужние потеряли бы всякую возможность выйти замуж, если бы осмелились на такие приключения — до замужества уехать из родительской семьи.

Так и появилась ещё одна фиктивная школа, в которую детей собирали время от времени на момент инспекторской проверки, о которой заранее извещали, чтобы инспектор невзначай не попал в школу, когда на дверях висел большой амбарный замок. Для чего-то должны были существовать такие «очаги просвещения». Может, чтобы не уменьшалась масса необразованных людей, которыми потом могут манипулировать люди, получившие образование в лучших университетах мира. Сами они будут пользоваться всеми благами цивилизации, а этим безграмотным навяжут нелепые идеалы и направят их на бессмысленную борьбу друг с другом. А эта девочка своей судьбой способствовала невольно тому, что школа перестала функционировать.

Она находилась в роддоме 2 месяца до рождения ребёнка. К решению её проблем подключилась служба по правовой охране несовершеннолетних и юрист роддома. Родители категорически отказались забрать её домой с ребёнком, и после многочасовых переговоров и консультаций было решено, что её родители и она сама напишут отказ от ребёнка, чтобы его можно было передать на усыновление (или удочерение). Она родила здорового сына, которого сразу же забрала бездетная семья. В кишлаке всем было объявлено, что она родила мёртвого ребёнка.

Дома девочку заперли в женской половине дома, никаких разговоров не было о школе, подругах, для неё полностью были запретны даже бесхитростные местные развлечения: свадьбы, рождение детей, религиозные праздники. Отец и старшие братья убили бы её, если бы ни милиция. Но эта угроза оставалась, поэтому жила она в постоянном страхе, отупела от этого страха, проклятий матери и насмешек всех. Называли её не иначе, как Рваная Галоша, и она так привыкла к этой кличке, что запросто, без обид откликалась на неё. И вообще ни о каких обидах или каких-то других чувствах даже речи не было: ей разрешалось быть только виноватой.

И случилось невероятное: Рваная Галоша снова забеременела. Ей шёл семнадцатый год, когда отец первый раз заговорил о ней: «Замуж её выдай». Мать обрадовалась, потому что все эти годы тоже чувствовала себя виноватой, что просмотрела её. Только она стала обдумывать, кто же возьмёт её дочь с таким прошлым, как вдруг её внимание привлекло, с какой жадностью дочь доедала остатки пищи с блюд, которые она должна была вымыть после гостей. Мать вдруг увидела, что она не просто выросла. Ещё на что-то надеясь, а на самом деле уже зная, что произошло, она протянула к ней руку и упёрлась в упругий, крепкий живот. «6–7 месяцев», — ещё не веря, автоматически подумала она.

Дома даже нельзя было показывать, что что-то произошло. Мать просто слегла. А через несколько дней она придумала сказать мужу, что неплохо бы с дочерью в райцентр съездить. Там жили её родственницы, которые с удовольствием подключатся к решению проблемы с женихом. И с согласия мужа она срочно отбыла в райцентр, где она могла довериться только одному человеку — своей старшей сестре.

Мать готова была сама убить эту мерзавку, а тётушка ой как её пожалела. Но даже тётушке Рваная Галоша ничего не рассказала, до того была запугана. Она даже не плакала и сидела всё время на полу, поджав колени к подбородку и натянув на них платье, благо широкие неприталенные национальные платья позволяли скрывать фигуру. Сердце щемило у всех, кто смотрел на этот неподвижный символ скорби. Она слегка раскачивалась и пела-выла какую-то свою безумную песню:

Чёрный куб. Посередине

Я, мёртвая, лежу в могиле,

И густой туман во мне.

Что за напасть?

А сзади пропасть.

У последней я черты.

Господи, меня спаси,

Тёмной ночью сохрани

И от чёрных стрел спаси.

Тётушка знала, что обычаи и нравы райцентра, городка с 8000 жителей, не позволят скрыть такую щекотливую ситуацию. На другой же день они поехали в большой город, к юристу роддома, Анне Николаевне, которая почти 4 года назад занималась этой девочкой.

Привлекать к ответственности было некого. Сколько ни билась Анна Николаевна, Рваная Галоша молчала. Она на самом деле не знала, что произошло, и, по всей видимости, это навсегда останется тайной. В тот вечер перед сном они всей семьёй съели огромный арбуз и ещё шутили, что всю ночь будут бегать мочиться. Под самое утро, часа в 4, Рваная Галоша тоже проснулась от нестерпимого желания пописать. Не открывая глаз, на ходу развязывая верёвочку, на которой держались все широченные штаны национального покроя, она, полусонная, поплелась в угол двора, где справляли малую нужду. Вдруг кто-то накинул на её голову какую-то тряпку и зажал рот. От ужаса она отключилась, потеряла сознание, описалась и беззвучно, не сопротивляясь, осела на землю. Очнулась она от того, что замёрзла, мокрая до талии. Потихоньку она переоделась и легла на своё место на полу, где все вместе спали все дети. Никому ничего она рассказать не могла — она же ведь Рваная Галоша, всегда и перед всеми виноватая. И сама она только через определённое время поняла, что произошло на самом деле, что она забеременела. Ни мать, ни тётя не поверили ей, когда она была ими с пристрастием допрошена.

— Это был отец? Дядя? Брат? — подсказывала потом многоопытная Анна Николаевна, но она не отвечала. Только однажды невразумительно-невнятно сказала, что была в уборной, где не было глины (согласно религиозным предписаниям, попу подтирали кусочком сухой глины вместо туалетной бумаги). Она вынуждена была воспользоваться валявшейся там бумажкой, и за этот грех, будто бы, получила наказание.

Этот анекдотичный ответ, подсказанный, по всей вероятности, мамой и тётей, Анна Николаевна вынуждена была записать в своих документах. Но каково было её изумление, когда на следующий день гинеколог сказала ей:

— Вы должны сообщить усыновителям, что это двойня. Или они возьмут обоих детей, или надо готовить других усыновителей.

— Вот это бумажка! — только и сумела воскликнуть юрист.

Это было уже решено, что она откажется от детей и даст согласие на их усыновление.

Снова лва месяца до родов она находилась в больнице, а мама и тётя доводили до сведения родственников, что ей предстоит операция и что после операции она сразу выйдет замуж. Жениха уже нашли: это был 52-летний колхозный пастух, который пас стада овец на самых дальних пастбищах и только несколько раз в году приходил в посёлок. 2 года назад у него умерла жена, пятеро детей были взрослыми, если считать взрослой последнюю двенадцатилетнюю дочку, которая ещё при жизни матери почти всё время жила в семье старшего сына и приезжала к отцу и матери только на каникулы.

Рваная Галоша благополучно родила двух здоровых крепышей-мальчиков и сразу написала отказ от них и согласие на усыновление. И, конечно, она не знала, что усыновила её мальчиков женщина, которая тоже почти 2 месяца находилась в роддоме в одной палате с ней. Звали её Марьям, она родила крошечную недоношенную девочку, и врачи не гарантировали, что она выживет. Это была двенадцатая попытка Марьям заиметь ребёнка. Все предыдущие беременности заканчивались выкидышами, рождением мёртвых детей, которые погибали ещё в утробе, а если она донашивала ребёнка, находясь почти все 9 месяцев в роддоме на сохранении, дитё рождалось с отклонениями, несовместимыми с жизнью, и она снова хоронила своего ребёнка и свои надежды. Весь смысл её жизни был в детях, а детей не было, и только поддержка и любовь мужа удерживала её в этой жизни, которая была казнью для них обоих.

На этот раз они договорились, что это будет последняя попытка, и если она снова не удастся, они возьмут на воспитание отказного ребёнка. И снова были преждевременные роды, дочка родилась шестимесячная, весила чуть больше шестисот граммов и не могла сама дышать. Пока не прекращались попытки выходить её, она находилась в отделении для недоношенных детей, а они с мужем уже подготовили документы на усыновление ребёнка от этой девочки, у которой была своя трагедия. Когда инспектор отдела социально-правовой охраны несовершеннолетних, которая оформляла усыновление, сообщила, что детей будет двое, Марьям с мужем только обрадовались, быстро переделали документы на двух детей, и теперь оставалось только ждать, кого родит эта девочка и что будет с их дочкой.

После родов у Марьям появилось молоко, которое она терпеливо сцеживала для питания дочки. Сосать сама она ещё не умела и получала материнское молоко по капелькам. После рождения мальчиков их мать была выписана из роддома, и Марьям приложила, наконец, к груди уже своих сыновей Она кормила их и плакала от счастья, потому что первый раз почувствовала наслаждение от того, как здоровые дети легко освобождали её каменно-набрякшие груди от молока, которое она с таким трудом сцеживала раньше. Молока прибывало всё больше и больше, и его хватало обоим мальчикам и дочке. После того, как детей после кормления уносили, Марьям шла к отделению для недоношенных, чтобы через стеклянную перегородку увидеть дочку. «Жива твоя красавица», — слышала она и снова исступлённо плакала. «Эти мальчики принесли мне счастье. Я пришла в этот мир, чтобы быть им матерью, и за это Бог наградил меня дочкой», — думала она и клялась сама себе, что никогда она не обидит их, чтобы не потерять милость Всевышнего. Малышка набрала вес и научилась дышать, и через определённое время всё семейство было уже дома. Вот таких приносящих счастье детей выродила Рваная калоша.

Родственники и знакомые Марьям долго, несколько лет, в разговорах о милостях Всемогущего приводили в пример этот случай: вымолила женщина прощения за грехи, и Бог дал ей тройню.

А сама Рваная Галоша в свои неполные 17 лет отказалась уже от трёх своих сыновей. В доме тётушки она отходила от родов, и её готовили к тому, что она должна срочно выйти замуж за 52-летнего старика, у которого умела жена, и было 5 детей. Она была так замучена и забита, что ей, в общем-то, всё было безразлично. Что могло произойти хуже того, что уже с ней было? Ей нечего было терять, не на что надеяться, она даже не чувствовала себя несчастной, потому что не представляла себе, что жизнь может быть иной. Это удел женщины — быть виноватой, битой, в её маленьком кругу общения она и не видела других вариантов. Снова и снова вертелись у неё в голове и на языке слова её песни, чуть переиначенной:

Чёрная стрела мести,

Выпущенная прямо в меня,

Тёмной ночью меня настигла,

И я оказалась мертва.

Чёрный куб надгробья

Чуть блестит в густом тумане.

Пропасть зла и мести

Осталась в моём сознаньи.

Её мужа звали Исмаил, но она не смела его называть по имени, и вообще хоть как-то к нему обращаться. Привёз он её на дальнее пастбище, где были примитивные загоны для овец на случай песчаных бурь, когда ветры переносили тонны песка, был колодец, вырытый в незапамятные времена и тщательно сохраняемый от того же песка. Для людей тоже была постройка с маленькими окнами почти под крышей — тоже защита от песка, ветра и жары. Там было всё необходимое для походно-кочевой жизни и работы.

Исмаил, конечно, не знал о последних событиях в жизни своей, так сказать, невесты, а то, что случилось раньше, почти 5 лет назад, сейчас уже не имело значения. Он понимал, что ему, одинокому вдовцу, живущему почти всё время на пастбищах в пустыне, суждена не очень благополучная женщина, но такого даже он не ожидал. Это был дикий забитый зверёныш. Девочка сидела в углу, сжавшись в комок, уткнув голову в колени. Кажется, уже нельзя было свернуться ещё больше, но не только от звука голоса Исмаила, от его покашливания, но даже от его случайного взгляда в её сторону она сжималась ну просто на нет. Он был умный человек и знал, что будет дальше. Это он только для неё старый, потому что ей 17–18, а ему 52. На самом деле он достаточно молодой и красивый: здоровый, стройный, без капельки жира, загорелый. Полюбит она его, да ещё как!

А сейчас надо было быть осторожным, и сначала надо было избавить её от страха. Исмаил благодарил Бога, что Он подарил ему такую заботу: когда есть о ком заботиться, человек не чувствует себя одиноким.

Девочка получила два новых имени: Кызым и Бедняжка. Кыз — девочка, кызым — моя девочка. Все, и родственники, и чужие люди, могли так называть любую девочку.

Несколько дней при нём она не выходила из своего угла. В первую ночь он принёс одеяло, присел около неё на корточки, накрыл её и сказал ласково:

— Не бойся ничего, Кызым, я тебя не трону.

Голос у него был приятный, он расположился спать на расстеленных посреди комнаты одеялах и сразу уснул. Она уснула, видно, только под утро, и проснулась, когда он со стадом уже ушёл. Одеяла были сложены, а на дастархане стоял чайник с ещё горячим чаем, лежали сдобные (свадебные, так сказать) лепёшки, которые они привезли с собой, сушёные фрукты — абрикосы и виноград, курт — сухие солёные шарики-сыр из овечьего молока, мёд, орехи, дыня-зимовка — обычная еда, которая была вкусная и полезная и не портилась от жары.

Постепенно она стала готовить обед к его приходу и печь лепёшки, доставать воду из колодца для стада. Недостатка ни в чём не было: кто приезжал за баранами, тот привозил с собой всё, что заказывал Исмаил.

Перед сном он по-своему молился вполголоса: благодарил Всевышнего за здоровье и хорошую погоду (даже если была песчаная буря или было холодно), за радость и благополучие детей; потом просил Бога смилостивиться над Бедняжкой-Кызым и дать ей долгой и счастливой жизни, послать ей в её новой жизни любви и детей. Она слышала эти его молитвы, которые давали настрой на такую красивую жизнь, удивлялась и не верила, что это происходит с ней. Она уже стала привыкать, что может делать, что хочет: целыми днями она оставалась одна, Исмаил ни о чём её пока не просил; она отходила потихоньку от ощущения, что она постоянно в чём-то виновата и поэтому постоянно обязана для кого-то что-то делать.

Кызым знала и любила пустыню с детства. Она помнила, как они семьями выезжали на праздники «за город» — за пределами посёлка сразу начинались барханы. Короткой весной земля настолько плотно была покрыта растительностью, что до песка невозможно было докопаться. Бесчисленное количество цветов, насекомых — всё торопилось использовать благодатную прохладу и влагу, чтобы ожить, расцвести, дать потомство. Красота была неописуемая. Потом всё быстро сгорало под безжалостным солнцем, пряталось до следующего прохладного сезона.

Летом тоже выходили отдыхать в пустыню. К вечеру отходила жара, барханы обдувались ветерком, и здесь было намного прохладнее, чем в раскалённом за день посёлке, куда прохлада приходила только под утро. Дети носились по горячему ещё песку, который, казалось, с наслаждением и облегчением отдавал переизбыток дневного зноя, а взрослые выбирали место между двумя барханами, закалывали ягнёнка или козлёнка, расстилали ковры и дастарханы и готовили шашлыки. После обеда играли на музыкальных инструментах, состязались в танцах, остроумии, рассказывали новости.

Одно только в пустыне было страшно — время перед песчаной бурей и сама эта буря. К счастью, это было только несколько раз в году, не так уж часто. За несколько дней начинало накапливаться напряжение, давила духота, прохлада не наступала даже под утро, обострялись и заново появлялись боли в голове, в суставах, во всём теле, возрастала смертность стариков и детей. Грозная тишина вдруг взрывалась невыносимой силищи ветром, который поднимал в воздух, казалось, весь песок в пустыне. Всё пространство было чёрно-серым, песок был везде, всё живое, что не смогло или не успело спрятаться, погибало.

Стихала стихия также внезапно, как и появлялась, и наступала тишина, блаженная лёгкость и прохлада, возвращалась жизнь. Как после грозы. Люди откапывали от песка дома, дороги, загоны для скота, ставили на место всё, что было снесено, и наслаждались тишиной после невыносимого гула, продолжавшегося несколько суток без перерыва. Два — три дня ещё делились впечатлениями о невероятной энергии и мощи, порождающих это явление природы, и постепенно возобновлялась обычная жизнь.

Для Кызым жизнь в пустыне не была чем-то из ряда вон выходящим, тем более ещё не кончилась короткая весна, всё кругом цвело, овцы и козы принесли по одному — два козлёнка — ягнёнка, солнце светило днём тёпло и ласково, а вечером уже не было холодно. Она принимала всю эту красоту, только глубоко в сердце плескалась обида: даже животные имели право кормить своих детёнышей, а у неё отняли детей, и даже говорить об этом нельзя. Молоко у неё ещё не перегорело, груди болели невыносимо. «Хоть козлёнка прикладывай», — тихо плакала она, и сами собой складывались слова песни-плача:

Услышав вой шакала,

Не торопитесь уши закрывать.

Он как гнойник терзает душу. Мало,

Что мы должны ещё так принимать.

В нём селевой поток несёт мрак ночи тёмной,

Тоску, и грусть, и скорбь, и нищету…

Как воздухом наполненный пузырь, вверх вознесённый,

Несётся вой, страдая на лету.

Тупая боль, как морда носорога

С наростами, пронзает сердце нам,

Как будто Смерть стоит давно уж у порога

И ждёт, когда решишься ты пойти за нею сам.

Но жизнь есть жизнь, прошло около трёх месяцев, и она уже ждала по вечерам Исмаила, он всегда ей приносил что-нибудь, как маленькому ребёнку, баловал её как мог. Как-то он сказал ей: «Когда захочешь, когда будешь готова, приходи спать ко мне». Она засмущалась, ничего не ответила, но через несколько дней они уже спали вместе. Он ей нравился, и постепенно стал всем в её жизни — и муж, и папа, и мама, и подруга (которой у неё на самом деле никогда не было — всем девочкам было запрещено общаться с ней). Она просто чувствовала, что она — часть его, что они одно целое. Кызым забыла себя в жизни без него и теперь даже представить себе не могла, как без него вообще можно было жить. Потом, через много лет, когда её знакомые будут спрашивать, почему она носит с собой фотографию Шона Коннери, она говорила: «Это не Шон Коннори, это фотография моего мужа».

И песни у неё стали другие:

Зачем на свете мрак?

Чтоб радоваться свету!

Зачем болит гнойник?

Чтоб тело очищать!

А морда носорога

С наростами и рогом?

Чтоб видеть красоту

И счастье ощущать!

А вой шакалий что же?

Чтоб колокол услышать!

А селевой поток?

Позор, грехи все смыть!

Чтоб тело покидая,

Не пузырём воздушным,

А голубем прекрасным

Душа бы вознеслась.

К осени она забеременела, и тогда-то из прошлого снова пришёл леденящий душу страх, чувство вины, ужас, ожидание расправы. Конечно, она ничего не сказала Исмаилу, не желая терять впервые в жизни полученное ощущение счастья и свободы. Он сразу заметил, как снова стал затухать огонёк жизни в ней, но не мог понять, почему. Причина выяснилась, конечно, вскоре. «У нас будет ребёнок? — спросил он, гладя её живот и грудь рукой, всегда тёплой и сухой. — Теперь ты будешь мне настоящая жена». Она не могла поверить, что её беременность может кого-то обрадовать, и ещё долго не верила. Сами собой, как всегда, сложились слова в другие стихи:

У пропасти в густом тумане

Я вырою могилу.

Похороню я там и Чёрный куб,

И Чёрную стрелу и Мёртвую себя.

И Чёрной ночью воспою я

Гимн жизни.

Она всегда удивлялась, почему и откуда приходят к ней такие слова, но делиться своими переживаниями ей никогда не приходилось ни с кем, а после стихов и песен ей становилось легче и как-то понятнее жить. Некоторые образы жили с ней недолго, другие ждали своего осмысления, преобразования и уходили не сразу. Через несколько лет образы из этого стиха снова пришли к ней, но уже по-другому:

Я осознала, что

Могила, пропасть и густой туман –

Всё это я.

Моё сознанье — сила

Восприятия себя.

И чёрный куб у чёрной ночи,

И чёрную стрелу не отобрать.

И мёртвой я себя увижу.

Всё это надо мне принять.

Ведь это я, а как иначе?

Ведь это сотворение меня.

И я люблю своё созданье,

Как самоё себя.

Теперь начались настоящие изменения в их жизни. До этого времени они постоянно кочевали со стадами от пастбища к пастбищу, от колодца к колодцу. Пастухи работали по две недели, потом приезжала смена. Исмаил в это лето не ездил в посёлок, чтобы дать возможность Кызым привыкнуть к новой жизни. По народным обычаям она должна была навещать с подарками родителей и родственников, но Исмаил не стал играть в такие игры и сразу, при сватовстве, так сказать, предупредил, что они будут жить далеко и его жена не сможет в ближайшее время наносить визиты вежливости, чему родственники невесты неприкрыто обрадовались.

На этот раз он предупредил Кызым, что они едут в гости к его другу на дачу. Дача на море. Вечером он начал готовить её к поездке и рассказал сначала о семье друга.

Нина и Серёжа, Исмаил и Умида подружились ещё в школе-интернате для одарённых детей. После школы все четверо поступили в разные университеты, встречались на каникулах и никогда не теряли связи друг с другом. Позже они поженились, у Исмаила и Умиды было уже 5 детей, а брак Нины и Серёжи был бездетным. У Нины была младшая сестра Антонина. И если Нина была красавица, то Тоня, как коротко называли Антонину родственники и знакомые, была женщиной красоты редкостной, глаз не оторвать, как говорится.

К сожалению, госпожа Природа раздает свои дары не так уж щедро. У Тони был порок сердца, и врачи категорически настаивали на том, что они никаких гарантий не дают, что при родах она останется жива. Она вышла замуж за вертолётчика Николая, белобрысого и розового как поросёночек, он души в ней не чаял и проявил редкостную твёрдость характера, покорив её сердце со всеми его сложными пороками и разогнав всех поклонников. Для всех она была жена Николая, и только.

Сёстры жили далеко друг от друга, но достаточно часто виделись. Все дни рождения, праздники, отпуска они проводили вместе, тем более, что самолёты летали три раза в неделю и рейс длился всего два часа. Когда Тоня случайно забеременела, и гинекологи и кардиологи больницы, где она сама работала медсестрой, стали настаивать на прерывании беременности по жизненным показаниям. Тоня позвонила сестре, и та немедленно приехала. «Не могу я убивать своего ребёнка, — плакала Антонина, — Я честно предохранялась, но Бог всё решил за нас, ребёнок есть, и я его сохраню. Нельзя, чтобы на нас с тобой прервалась наша родословная. Может быть, это будет ребёнок для тебя, если я умру. Но ребёнок пусть живёт». На том и порешили.

Но человек предполагает, а Бог располагает. Тоня родила и осталась жива. Девочку назвали Светланой, и это сокровище было свет в окне для мамы и тёти, для бабушки, которая приехала из России помогать дочери, и, конечно, для бесконечно благодарного Николая и для Сергея.

Но у семи нянек дитя без глазу. Девочка уже вставала на ножки, ходила по своей кроватке, держась за перила, и случилась трагедия. По случаю каких-то праздников у мужчин выдались 4 свободных дня, и Антонина с мужем, дочкой и матерью гостили у Нины с Серёжей. Было душно, кроватку со спящей девочкой придвинули к окну. Когда Антонина зашла в комнату, чтобы посмотреть, как спит дочка, она уже проснулась, походила по кроватке, вылезла на подоконник и на глазах у матери вывалилась в окно. Добежавшая до кроватки Тоня не успела, не смогла её ухватить. Девочку похоронили.

Через год Тоня снова родила дочку. Она думала, что этот год — самое страшное, что ей суждено пережить. Но… человек предполагает, а Бог располагает. Девочка росла крепкая, здоровенькая, Антонина и вся семья, все пришли в себя после пережитого. И надумала Антонина сделать подарок своему мужу за его удивительную любовь и терпение — родить ему сына. Он никогда ничего не говорил по этому поводу, но она знала, как он мечтает о сыне. А может, себя хотела подстраховать после гибели дочери. Когда она со дня на день должна была родить, Николай на вертолёте повёз какой-то груз в Афганистан. Командировка была на неделю, но он не вернулся: вертолёт разбился. Хоронили экипаж в цинковых гробах, она даже не увидела его. Похоронную процессию сопровождали две машины скорой помощи, но она всё выдержала. На четвёртый день после похорон родила. Девочку. Старшая Юля жила у Нины, младшую Николь (так её назвали в память об отце) предстояло выкормить грудью. Снова мать приехала к ней, чтобы помогать и обеих выхаживать. Через год мама с Николь тоже переехали к Нине, чтобы Тоня свободно могла заново устраивать свою судьбу.

Скоро у неё начались достаточно серьёзные отношения с давно знакомым коллегой мужа, он, слава Богу, не летал, и она уже готова была сказать «да» на его предложение выйти за него замуж. Но… человек предполагает, а Бог располагает. Когда она в отпуск на месяц поехала к детям, а он остался дома, потому что их отпуска не совпали, он пару раз приводил женщину на ночь. Бдительные, заботливые соседки сразу доложили Атнонине о случившемся. Она почувствовала такую брезгливость к нему, что даже не стала ничего выяснять и объясняться, просто попросила освободить квартиру.

Вот только теперь она по-настоящему отплакала своего Николая. Первый раз она осталась одна. Сразу после гибели мужа были роды, потом круглосуточная забота о новорожденной Николь, постоянно рядом была мама, которая иногда раздражала своей сверхъопёкой, но зато Тоня никогда не оставалась одна. Потом этот кратковременный роман, на который она пошла только из боязни одиночества. Ведь сейчас, после расставания она совсем не вспоминала этого героя-любовника, как она с иронией называла его про себя, зато дала себе волю поплакать по Николаю.

— Ты не имел права оставить меня! — выла она ночами во весь голос, и соседки сочувственно судачили по утрам и ругали себя, что невольно своими сплетнями вмешались в её жизнь и причинили боль существу, и без того обиженному Богом.

Исчезла куда-то её красота — то же лицо, глаза, нос, волосы, но она стала походить на свою мать, которая могла бы быть стандартом среднестатистической русской женщины, но которую особой красавицей не назовёшь. Каждый год она месяц проводила с дочками у сестры, на все каникулы они приезжали к ней — вот и всё, что составляло содержание её жизни. Она бы хотела спокойно умереть, но сама никогда ничего бы не сделала для этого. Правда, пару раз она крепко выпила спиртного с надеждой, что её сердце, наконец, не выдержит, но оно выдержало и это. Значит, для чего-то ей надо было жить.

Через несколько лет она не то, чтобы влюбилась, но как-то расслабилась и на предложение близких отношений от одного настойчивого поклонника не отказалась. Влад был женат, и никогда её не обманывал, что они даже когда-нибудь в будущем могут быть вместе. Но чем-то он её устраивал, она забеременела от него и, наконец-то, родила мальчика. К ней два раза приходила его жена с намерением повыяснять отношения. Антонина молча выслушала её, опустив глаза, и спросила:

— Что вы хотите от меня в этой ситуации, которая уже есть?

— Оставь моего мужа в покое! — что ещё говорят жёны, попадая в такие переплёты?

— Я Вашего мужа никогда не беспокоила, поверьте мне. Это он должен оставить меня в покое. Но это Вы должны решать с ним.

Антонина была готова ко всему, и так счастлива была со своим сыном, что никакие такие игры её счастье разрушить не могли. Отец ребёнка её не оставил, и его жена должна была принять это под угрозой развода. У них была дочка, ровесница старшей дочери Антонины, и отец её безумно любил, но жена больше не хотела иметь детей, как ни просил её муж. А здесь был мальчик, да и Влад был уже в том возрасте, когда мужчина на самом деле готов стать отцом. Два раза в неделю он приходил в эту семью, где был его сын, в отпуск они втроём ездили к сестре Антонины, где его приняли как отца обожаемого всеми малыша. Все были благодарны Владу за то, что он всё-таки сделал Антонину счастливой.

Исмаил коротко рассказал своей юной жене Хамиде о семейных событиях своих друзей, чтобы она поняла, что они едут к обычным людям, и не боялась, как она боялась навестить своих родственников.

— Они хорошие люди, ты полюбишь их, и они полюбят тебя.

— А как я буду с ними разговаривать?

— Андрей, Нина и девочки знают хорошо наш язык, больше там никого не будет.

Исмаил не рассказал Бедняжке Кызым, которую он всё чаще называл Хамидой, её настоящим именем, что Сергей был генералом госбезопасности, главой этой службы в республике и имел влияние на всё, что здесь происходило. В представлениях о жизни Хамиды знаний о государственном устройстве просто не было, поэтому все звания и должности для неё были пустым звуком. Она, правда, видела военных, которые иногда к ним заезжали и даже ночевали, она знала, что в пустыне в песках есть военный аэродром. Да и как было этого не знать, когда время от времени она с детства видела сначала серо-чёрные стремительные тени, летящие по-над барханами, а потом слышала ужасающий грохот, от которого все невольно ожидали чего-то страшного.

Дача принадлежала государству, но фактически полноправным хозяином её был генерал. В зоне сухих субтропиков было избыточно солнца и тепла, но остро не хватало воды. Эта проблема была решена просто: военные водовозки ежедневно доставляли необходимое количество воды. У Сергея был просто талант находить и притягивать к себе нужных людей. Когда-то в армию был призван на срочную службу выпускник сельскохозяйственной академии, и Сергей предложил ему службу проходить на ведомственной базе отдыха, как официально называлась дача. Парень с радостью согласился и никогда не пожалел об этом. В его распоряжении всегда был ещё солдат, вдвоём они сделали из дачи рай. Агронома тоже звали Сергеем, и когда достаточно редко генерал с семьёй приезжал на дачу, Сергей-генерал и Сергей-агроном составляли вместе стратегические планы дальнейшего развития дачного хозяйства, как они оба эти планы называли в шутку. Агроном совершенно влюбился в пустыню, остался на сверхсрочную службу, изучал возможности разведения хлопка и по этой теме защитил кандидатскую диссертацию. Генерал дал команду обеспечивать агронома всем необходимым, сам Серёжа был как член семьи генерала. Когда на дачу приезжали девочки, Сергей каждый раз заново влюблялся в Юлечку, которая уже училась в университете, а на нём ну просто висла подрастающая красавица Николь, категорически не уступающая Серёжу сестре. Юля красавицей не была, она пошла в породу отца, но была удивительно обаятельна, и если молодёжи надо было решать какие-то проблемы — пограничный катер для морской прогулки, пикник в пустыне у дяди Исмаила или ещё что-то в этом роде — впереди была Юля, которой никто ни в чём не мог отказать. Вот в этот рай, в эту атмосферу щемящей сердце любви приезжали Исмаил и Хамида.

Нину и Исмаила связывали совершенно особенные отношения. Оба они были, говоря газетным языком, детьми жертв репрессий 30-годов. Отец Исмаила был одним первых в республике, кто получил высшее образование в Москве, перспективы у него были многообещающие, а пока он работал начальником районного отделения милиции. Женился он на Марии, которая неведомо какими судьбами оказалась в их республике вместо Ташкента… Её отец не мог прокормить семью во время голода, и чтобы спасти хоть кого-то из детей, они с женой приняли отчаянное решение отправиться в Ташкент, город хлебный, о котором среди голодающего населения Уфы ходили легенды. При полной хозяйственной разрухе движение поездов было непредсказуемым, до Ташкента они не добрались. По дороге от голода умерла мать, на какой-то станции сняли с поезда и отправили неизвестно куда заболевшего отца с подозрением на тиф, а Марию, её старшую и младшую сестёр и брата через детприёмник отправили в разные детские дома. Не до сохранения семьи было, лишь бы детей от голода спасти.

Исмаил познакомился с ней, когда она пришла в паспортный стол милиции, чтобы узнать, как она может начать розыск пропавших в страшные голодные годы отца, брата и сестёр. Не очень квалифицированная паспортистка послала её к начальнику. Это была любовь с первого взгляда, вскоре они поженились, имели двух детей, и были очень счастливы.

Репрессии 30-х годов задели и их республику, не так тотально, как центр, конечно, но пострадавших было немало. И жертвами этих НЕлюдей, дорвавшихся до власти, были, в первую очередь, заметные, реализовавшие себя в чём-то люди, которым яростно завидовали эти недоумки. Увы, в истории человечества не так уж редко бывают времена такого мракобесия.

Начальник милиции должен был или принимать участие в этом кровавом шабаше или становился жертвой. Отца Исмаила много раз вызывали в инстанции разных уровней, где его сначала увещевали, а потом напрямую стали угрожать. Он приходил домой темнее тучи, но скрыть всё это от жены не мог: она к этому времени закончила соответствующие курсы, работала в милиции начальником паспортного стола, и её вскоре тоже хотели подключить к обработке мужа, нарисовав ей живописную картину того, что будет, если он не укротит свою строптивость. Она ничего не рассказала мужу об этом, но страх и чувство безвыходности прочно поселились в их семье.

— Надо детей спасать, — сказал он ей однажды, чувствуя себя бесконечно виноватым, что не может защитить, спасти, найти выход. Они решили, что безопаснее всего детям будет у его отца, который пас овец на дальних пастбищах. Тайком он встретился с отцом, который никак не мог поверить в реальность происходящего, но, конечно, заверил в своей готовности внуков принять. Мария взяла больничный, чтобы наглядеться на детей, дать им всю свою любовь, подготовить Исмаила к долгой поездке к дедушке, которого он любил и у которого всегда было так интересно. Особенно страдала Мария по поводу дочки: она её недавно отняла от груди, молоко даже ещё не перегорело. Мария только-только вышла на работу после декретного отпуска. «Как дед будет управляться с ними», — горевала она, хотя деду доверяла полностью и даже ревновала его слегка за его безграничную любовь к её детям. Это было в такие добрые времена, которые вспоминались сейчас как сказка. Только чудо могло спасти её семью, но она в чудо не верила и прощалась с детьми.

Мужа забрали на работе, он успел позвонить ей по телефону, а она была уже дома и видела из высокого окна своего замечательного дома, построенного по-европейски ещё в дореволюционные царские времена, как они шли за ней. Она застрелилась, когда они взломали дверь. Даже они ужаснулись содеянному, когда вместо ощущения власти, которое давала эта акция, они получили такую пощечину.

Девочка не выжила, Исмаилу дед переделал документы о рождении, и теперь отцом и матерью его по документам был он и его жена. В интересах безопасности ребёнку страшную правду о его настоящих родителях никогда не рассказывали, и он узнал об этих событиях, когда был уже взрослый. Он блестяще закончил университет, владел четырьмя языками — родным, русским (как вторым родным), немецким и английским. После университета на распределении ему предложили работу в системе госбезопасности. Это были уже другие времена, работа в этом департаменте считалась престижной, цель благородной — оберегать свою страну и республику от врагов, и он дал согласие. Вот тогда, когда он с гордостью докладывал об этом отцу, дед ему всё рассказал. Исмаил вдруг вспомнил полностью маму. Он постоянно видел во сне нежную, любящую его женщину, так не похожую на его реальную мать, которая на самом деле оказалась его бабушкой. Женщину из снов он всегда видел одинаково: она расчёсывала свои длинные светлые волосы, смотрела на него и улыбалась. Такая сияющая любовь шла от неё, он тянул к ней руки, но она всегда исчезала. Просыпался он со слезами на глазах и с ощущением какой-то безграничной потери.

Когда дед рассказывал ему о родителях, он вдруг ясно вспомнил маму: она расчёсывала волосы, слегка наклонив голову вперед, а он залезал под эти душистые волны и чувствовал себя как в шатре. Он понял вдруг, почему он, как вкопанный, останавливался при виде женщин, расчёсывающих длинные волосы.

— У мамы были длинные волосы? — спросил он деда.

— Да, — ответил дед. — Длинные и очень красивые. Когда она их расчёсывала, ты любил забираться под них.

— Я вспомнил маму, — сказал он деду.

Он так хотел ещё хоть раз увидеть этот волшебный сон, но мама сниться перестала.

А у Нины дед был российский дворянин, он учился в университете в Германии и женился там на девушке из герцогской семьи. Жили они в Санкт-Петербурге, но часто и подолгу гостили в Германии. В начале лета четырнадцатого года они поехали туда ненадолго с тремя старшими детьми, а младшую, которой было чуть больше трех лет, почему-то оставили в России на попечении гувернантки-немки, которая вырастила всех детей и давно уже была как член семьи, а детей любила, как собственных. Гувернантка была дальней бедной родственницей хозяйки и совсем девочкой приехала с ней в Россию, чтобы помогать, а заодно, может быть, найти своё счастье

.

И тут начались такие события, которые разрушили не только семьи, но и целые народы и государства. Первая мировая. Революция. Гражданская война. Разруха. Голод. Семья не смогла вернуться в Россию, связь была потеряна, и несчастной немке в стране, которая осталась для неё непонятной и чужой, нужно было спасать чужого ребёнка. Помог ей полотёр Петя, который был давно в неё безнадёжно влюблён, но слишком уж он был не ровня ей, несмотря даже на то, что она была всего лишь бедная родственница хозяйки. А тут сама история распорядилась, чтобы он, наконец, смог для своей любимой стать благородным рыцарем-спасителем.

И надо сказать, сделал он всё капитально. Когда всё было конфисковано, нечего было есть и началась расправа с бывшими, он женился на ней, и она стала Мария Решетова. Мария было её настоящее имя. При выдаче документов графу «национальность» заполняли со слов, и Мария Решетова стала русская. Её акцент объясняли тем, что она, бедная русская сирота, работала с детства на проклятых буржуев в Финляндии. Германию вообще решено было не упоминать. А её подопечную вообще «похоронили»: умерла сирота-девочка её возраста, жившая у Петиных приятелей, и за пакет продуктов Петя договорился с ними поменять документы умершей с документами «бывшей». Девочка была уже большая, понимала опасность своего положения, и ей объяснили, что её удочеряют. Раньше она была Алис, а теперь стала Елизаветой Решетовой, полностью подходящей по социальному происхождению новой стране. Она потом писала во всех анкетах: социальное происхождение — пролетарское, отец — полотёр, мать — служанка. О промежуточных манипуляциях с документами малышку не ставили в известность, чтобы пощадить её и надёжнее обеспечить безопасность всех.

Жизнь налаживалась, они поменяли места жительства несколько раз, и как раз было такое перемещение, перемешивание всех укладов жизни и слоёв населения, что они легко и благополучно потерялись из своего прежнего жизненного пространства и приемлемо устроились в новом. Петя очень старался соответствовать своим новым членам семьи, выучился и стал инженером, Мария преподавала немецкий язык, своих детей у них не было, а Алис закончила институт иностранных языков и работала переводчицей. Жили они снова в своём городе, который теперь уже был Ленинградом.

Алис вышла замуж, родила двух девочек, и всё было хорошо лет 5–6, но началась война, мужей забрали в армию, Алис с детьми была эвакуирована в южную республику. Мужья погибли на фронте, а Мария не пережила блокаду. Перед эвакуацией Мария рассказала Алис правду о её родителях, но правда была опасная: во время войны с Германией: все, имеющие какое-то отношение к немцам, объявлялись шпионами. После войны Елизавета не вернулась в Россию — никто её там не ждал, а здесь она работала, имела квартиру, девочки успешно учились. Антонина стала медсестрой, вышла замуж и жила уже в другой республике. Нине повезло с мужем, но она не имела детей. К выходу на пенсию дети подарили Елизавете домик в России, о котором она давно мечтала, и теперь они жили друг от друга далеко, но ни в чём не нуждались, любили, дружили и часто семьями ездили к матери погостить.

Хамиду встретили очень деликатно, и чтобы она сразу почувствовала себя своей в этой компании, сразу затеяли готовить плов. Когда один режет мясо, другой чистит лук и морковь, третий перебирает рис, четвертый готовит очаг — настоящий плов надо готовить на открытом огне, — все дружно общаются, и никакой неловкости для нового человека нет. Исмаил в этой работе был шефом, он распределял обязанности, и, незаметно оберегая свою Хамиду, постоянно просил её что-то сделать, подать, подержать.

Плов готовили в большом котле на всю немаленькую семью — Исмаил, два Сергея, солдат, Нина, Тоня, Хамида, Юля, Николь и гости. Когда в котёл с раскалённым маслом бросили сначала косточки, а потом мясо свежезарезанного барашка, по всей даче разнесся такой аппетитный аромат, что у всех присутствующих слюнки потекли, хотя до готового плова было ой-ой сколько времени. Когда мясо зарумянилось, к нему добавили тонко нарезанный лук, а потом нашинкованную обязательно вручную морковь. Никакой механической обработки ингредиентов плова не допускалось знатоками. Поэтому в приготовлении плова все принимали участие, непринужденно беседуя и нагуливая аппетит. Мясо доводили почти до готовности, потом заливали небольшим количеством воды, добавляли специи, соль и держали на большом огне ещё с полчаса.

Перед тем как засыпать перебранный и промытый рис, Исмаил положил в большую керамическую миску немного уже готового мяса и предложил женщинам попробовать его.

— Вкуснотища! — завопила Ника-Николь, а Хамида знала, что он сделал это для неё: он видел, как ей, беременной, неудержимо захотелось поесть этого мяса, а она ни за что на свете не осмелилась бы сказать об этом. Они уже понимали друг друга с полувзгляда, и он оценил её благодарность.

Потом осторожно засыпали мясо рисом, также осторожно, чтобы ничего не перемешалось, залили всё водой — на два пальца выше риса — и на ещё сильном огне выпарили воду. Осталась последняя операция — плотно закрыть плов, чтобы в котле удержался весь пар, убрать жар из-под котла, и на остатках тепла в течении получаса дотомить рис до готовности.

Пока плов дозревал, каждый был при деле: накрывали стол, делали салаты, заваривали крепкий зелёный чай, обязательный до и после жирного плова, резали дыни и арбузы, мыли и чистили фрукты из дачного сада. Сад был замечательное творение двух Сергеев — агронома и генерала, здесь были созданы необходимые условия для вызревания самых экзотических плодов.

Всё это время Нина осторожно приглядывалась к Хамиде. Она была та самая инспекторша, которая разбиралась с проблемами кишлачной девочки, забеременевшей от директора школы. Трудно было узнать в этой молодой красавице в красном национальном платье с вышивкой, со старинным серебром, украшающем её длинную, как у балерины шею, ушки, запястья, пальцы, ту несчастную, забитую жертву жестоких нравов и обычаев маленького посёлка. Невольно пришло на ум пышное восточное сравнение: сейчас она, как бутон розы, раскрывающийся в лучах любви и заботы.

Дальнейшую судьбу девочки Нина не знала, она давно уже нигде официально не работала в интересах карьеры мужа, занималась только общественной деятельностью по линии женсоветов. Но надо же как пути людей пересекаются! Она ни словом, ни взглядом не дала никому понять, что Хамида может вызывать у неё какой-то особый интерес. Жизнь научила её бережно относиться к судьбам — и тайнам — других людей.

Хамида была тихая, спокойная, она чувствовала постоянное внимание мужа и знала, что он готов каждую минуту прийти ей на помощь при любой ситуации в незнакомой для неё обстановке. Но все так тактично себя вели, разговаривали только на местном языке, а девочки так восхищались её красотой и нарядом, что ее напряжение быстро стало спадать, и она могла позволить себе с открытым любопытством знакомиться с совершенно новым для неё укладом жизни. Это было удивительно для неё, что молодые девушки совершенно спокойно и на-равных общались с мужчинами, подшучивали друг над другом.

Сергей-генерал обрадовал всех женщин:

— Через пару дней поедем в наш магазин, все можете купить там всё, что хотите.

Он имел в виду закрытый для всеобщего посещения магазин в воинской части, где действительно можно было купить нужные вещи, которые уже в незапамятные времена исчезли из обычных магазинов. Ни у кого в семье не было необходимости что-то покупать, но генерал знал женские слабости, знал, что Нина никогда сама не использует неограниченных возможностей, которые она имела как его жена. Как только радость женщин достигла апогея, Сергей на полном серьёзе добавил:

— Но не больше, чем на три рубля каждая.

Возмущенные женщины кинулись на него с кулачками, устроили на ковре кучу-малу, в которой с озорством приняли участие все.

Только все успокоились и спокойно начали разговаривать на житейские темы, Сергей снова спровоцировал их. Говорили о погоде, об осени; под утро ветерок с моря уже давал долгожданную прохладу. Николь сказала:

— Папа даже накрыл нас простынями.

Нина поддержала:

— Да, он всегда такой внимательный и заботливый.

Тут уж Сергей не упустил возможности вмешаться в их беседу:

— Вы все так стучали зубами от холода и так х р а п е л и, что разбудили меня и не дали больше спать.

За этот наговор на настоящих принцесс, которыми чувствовали себя девочки, ему пришлось убегать от них по всему дому и саду. В весёлой беготне уже невозможно было понять, кто на чьей стороне сражается подушками и другими попавшими под руку предметами. Генерала поставили на колени, внушили ему, что настоящие принцессы храпеть не могут, и заставили просить извинения, после чего он был прощён.

Женщины тоже не упускали случая пошутить. Один из гостей с наголо выбритой головой спросил, налив себе чая из одного из чайников, приготовленных к обеденному столу:

— А это что за чай?

— Ромашковый, — ответила Нина.

— А для чего он?

— От него вокруг Вашей головы вырастут лепестки, и Ваша Маша будет гадать: любит — не любит? — не удержалась Юля от розыгрыша. Она знала, что это очень уверенный в себе человек, и с ним можно допустить такую шутку.

Нина смеялась до слёз и приговаривала:

— С вами не соскучишься!

Хамида ещё не смела на кого-то открыто смотреть, закрывала лицо рукавом платья, когда ну никак не могла удержаться от смеха, но все присутствующие щадили её и не создавали ситуаций, где она могла бы смутиться.

Но особенно она была в шоке от морской прогулки на яхте. Календарное лето уже кончилось, но солнце пекло нещадно, и несмотря на то, что течения принесли к берегу воду просто ледяную, решено было купаться. Хамида первый раз участвовала в таком развлечении, первый раз со страхом, от которого останавливалось сердце, увидела, как почти обнаженные женщины (ведь бикини только очень условно можно назвать одеждой) без всякого стеснения подставляют свои удивительно прекрасные тела под солнце — и под взгляды мужчин! Она помнила, как в детстве они купались в речке, текущей среди барханов и дающей людям возможность с древних времен селиться на её берегах. Вода в ней была солоноватая и тёплая, как парное молоко, всегда мутная от мельчайшего песка — протекала ведь через пустыню и в пустыне же в песках пропадала; такие речки на картах заканчивались пунктиром. Женщины купались всегда отдельно от мужчин и всегда обязательно в широких и длинных до пят шароварах и платьях.

А здесь никто не стеснялся своего тела, все были молодые, подтянутые, красивые, причём её Исмаил без всяких скидок был на-равных с молодёжью. Она, конечно, не могла позволить себе в открытую смотреть на своего мужа, но он был доволен, перехватив её восхищённый взгляд, когда он вслед за ребятами на поручнях трапа сделал стойку на руках и с переворотом назад вошёл ногами в воду, почти без всплеска. Мужчины выскакивали из ледяной купели красные, как ошпаренные, и потом на палубе со смехом делились впечатлениями о таком экстремальном купании.

Женщин отговаривали от этой рискованной, не для слабонервных, процедуры; но, именно потому, что их отговаривали, они, взявшись за руки, сиганули с диким визгом в эту ледяную неизвестность. Но на этом их решительность кончилась, и сразу расхотелось доказывать мужчинам, что они тоже супер-пупер, как они выражались.

— Кого хочешь, взбодрит и оживит! Не знаю, какая вода мёртвая, а эта точно живая, как в «Коньке-горбунке», — подвёл итог всем восторгам Серёжа-генерал. Он тоже был в прекрасной форме, не отставал от молодёжи ни в чём, но всё-таки начал грузнеть и не выглядел таким юношески стройным, как Исмаил.

Ели на морской прогулке рыбацкого приготовления рыбу и икру, которую Хамида попробовала первый раз. Всё было вкусно и замечательно. К концу поездки Хамида совсем освоилась, о чём-то шёпотом разговаривала с девушками и даже стала смеяться, правда, потихоньку. Исмаил тактично дал понять всем, что она ждёт ребенка. Подкладывая ей что-то в тарелку, он приговаривал:

— Ты должна есть за двоих!

А девочки потом говорили ей:

— Ты такая счастливая!

Она сначала удивлялась про себя:

— Я — счастливая?! — Это было странно: кто-то первый раз в жизни увидел в ней счастливое существо. — А ведь правда, я счастлива: у меня есть Исмаил, и он хочет, чтоб я родила ребёнка! Всемогущий дал мне больше, чем я просила, больше, чем я хотела.

Эта поездка должна была подготовить Хамиду к серьёзному разговору и новому повороту в её жизни. Вернулись они не на пастбища, а в городской дом мужа в областном центре, благоустроенный и не то, чтобы богатый, а очень благополучный и уютный.

— Если хочешь, мы будем жить здесь. Дети все взрослые, у всех свои дома и квартиры, а этот дом я даже хотел продать — зачем мне такой большой дом, когда я был один.

Хамида уже знала, что старший сын Исмаила работает в представительстве республики в Москве и имеет помимо служебной квартиры дом в Подмосковье; средний работает в союзном Министерстве иностранных дел и тоже живёт в Москве с женой и детьми. После смерти жены Исмаила его младшая дочка жила в семье среднего брата. Старшая дочь специализировалась по Японии, ещё во время учёбы в Университете стажировалась в Токио, и сейчас работала там в посольстве. Её муж поехал сначала в Японию в качестве члена семьи, но очень скоро нашёл своё место и стал управлять всеми административными делами. Две девочки ходили в японский детский сад, потом в школу, дома с ними три дня в неделю разговаривали по-русски, три дня — по-английски. Каждый год на два месяца их привозили к дедушке с бабушкой, и их сразу устраивали в местный детский сад для изучения родного языка. Младший сын Исмаила тоже закончил Институт международных отношений, и его готовили для работы в международных организациях.

Хамида долго-долго разглядывала большую цветную фотографию, на которую сразу обращали внимание все, кто заходил в комнату. Видно, это была работа хорошего мастера. На ней в непринуждённых позах стояли и сидели трое сыновей Исмаила с жёнами и детьми, старшая дочь с мужем и двумя девочками, младшая дочка. Взрослые стояли на заднем плане, девочки сидели на стульчиках разной высоты, мальчики сидели впереди на полу, скрестив ноги. Все были темноволосые и темноглазые, кроме младшей дочери Исмаила. Когда она родилась, беленькая и голубоглазая, все в один голос среагировали одинаково:

— Вся в бабушку! Вылитая Мария! — и Марией девочку назвали. Она была всеобщей любимицей, и, не смотря на то, что тяжело перенесла смерть матери, была девочкой доброжелательной и весёлой. На фото она стояла перед старшим братом, который ласково прижимал её к себе.

Рядом с этой фотографией висела другая, неизвестно каким чудом сохранённая дедом Исмаила: молодой отец Исмаила, красивый, с аккуратно зачёсанными наверх волосами, нежно склонился к Марии, своей будущей жене. У неё ещё по-детски округлое лицо, по моде тридцатых годов волнами уложенная причёска, светлые-светлые глаза. По этой небольшой чёрно-белой фотографии сразу было понятно, откуда в чисто восточной семье на большом цветном фото появилась голубоглазая славяночка. Позже Хамида увидела эти фотографии в домах всех детей Исмаила.

Они все её приняли, были рады за отца и относились к ней, как к сестрёнке, на-равных. Она была удивлена и обрадована этой любовью, и, конечно, ни в шутку, ни всерьёз на роль мачехи никогда не претендовала.

— Я знаю, почему ты повёз меня к своим друзьям, — сказала Хамида на другой день, когда уже освоилась в доме мужа, по крайней мере, на кухне. — Ты хочешь, чтобы я стала такой, как они. Как вы все, — поправила она себя. — Но я же не смогу!

Исмаил видел, чувствовал, что она уже з а х о т е л а быть такой. Улыбаясь про себя, он думал с иронией:

— Придётся теперь Пигмалионом поработать. Жаль, что с ней даже пошутить нельзя, — не знает же ещё, кто такой Пигмалион.

— Да, это трудно, но возможно и интересно. Когда будешь готова, скажешь мне, я тебе помогу.

— А с чего нужно начинать?

— Я думаю, за два года тебе надо получить аттестат о среднем образовании, выучить русский язык и научиться грамотно говорить и писать на родном языке. — Он увидел, как вытянулось её лицо от такой необъятной для неё программы, и продолжал: — Экзамены за среднюю школу сдашь экстерном. Физику, химию, математику тебе так зачтут — это я беру на себя. Я бы тебе завтра мог сделать аттестат, но что ты с ним будешь делать без знаний? Учиться надо обязательно, и экзамены сдавать тоже. Языки и литературу, биологию, историю, географию необходимо знать каждому человеку. Точные науки можно начать изучать в любое время, когда возникнет интерес или необходимость.

Очень быстро, в эту же осень, вся жизнь была перестроена для реализации этих планов. Родной язык она учила сама: один час читала тексты по учебнику, один час — статьи из газет и журналов, потом переписывала сказки — сначала одну печатную страницу, через пару недель, когда увеличилась скорость письма, — две, ещё позже — три. Без всякого изучения грамматики она стала писать быстро, грамотно и без ошибок. Через полгода Исмаил продиктовал ей пару текстов, убедился, что у неё появилось языковое чутьё, и время для родного языка сократил до четырёх часов в неделю. С ней он стал разговаривать только на русском, за день она должна была выучить, проговорить без акцента пять простых предложений, уметь к каждому слову задать вопрос и самой ответить на любой вопрос.

Хамида была способной ученицей, училась с азартом, знала, что эта учёба определит не только её будущее, но и судьбу её дочки. Она ещё не знала, кого родит, но представляла себе только девочку. Словарный запас по обоим языкам активно увеличивался, и скоро появилась возможность ввести в её обучение географию. Была приглашена университетская преподавательница, которая лекционным методом в течение трёх месяцев по 15 часов в неделю преподнесла ей этот предмет.

— Одно удовольствие работать с твоей женой, — говорила она Исмаилу. — Она слушает мои лекции, как сказку, запоминает всё идеально, разбирается в картах и может уже сейчас поговорить на любую тему по этому предмету с кем хочешь.

А Хамиде казалось, что интереснее географии нет больше ничего на свете, и удивлялась, как же она могла раньше жить, не представляя себе, что же такое на самом деле Земля. Она хотела теперь выбрать себе будущую специальность, связанную с географией, может быть, с охраной окружающей среды, а в свою преподавательницу, давнишнюю приятельницу его первой жены Умиды, она была просто влюблена. И когда для неё так же были организованы лекции по другим предметам, она по очереди очаровалась историей, потом биологией и поняла, что отдать предпочтение какому-нибудь одному предмету она не может.

Рождение долгожданной дочки дало ей столько счастья и радости, что Исмаил мог только Бога благодарить, что после труднейших лет болезни и смерти жены, он мог сделать вторую жену такой счастливой и благодарной.

— Наверное, за это наградил меня Всевышний таким сокровищем — моей Умидочкой, — он имел в виду их дочку, которую сама Хамида предложила назвать именем первой жены.

Никогда и никого не любил он так, как младшую дочку. С той осени он работал уже в городе, преподавал в Университете, и после рождения девочки имел возможность 2–3 раза в день забегать домой, чтобы насмотреться на неё, заметить и восхититься каждой ещё неосмысленной улыбкой, движением бровок, непонятным всхлипываниям во сне, непонятным, потому что её ведь никто не обижал. Он сам подсмеивался над собой, что совершенно терял голову, наблюдая за своими девочками, как он их называл, когда Хамида кормила малышку грудью. Он готов был немедленно защищать их, неизвестно, правда, от кого и от чего.

С прибавлением семейства увеличились и хлопоты по дому, но Хамида уделяла учёбе столько внимания и времени, сколько надо было для того, чтобы экстерном сдать экзамены на аттестат о среднем образовании и поступить в Университет. Они планировали, что высшее образование она будет получать на русском языке где-нибудь в России, где качество обучения было ещё на порядок выше, чем в республике. В своё время Исмаил и Умида и их друзья, Сергей и Нина, закончили российские ВУЗы, дети Исмаила все учились в Москве.

Где бы они ни работали, какую бы карьеру ни делали, они нарабатывали опыт и знания для своего народа. Так их нацеливал и учил Исмаил. Когда-то он дал клятву деду-отцу, что он не будет участвовать ни в политических, ни в административных играх, а всю жизнь посвятит сохранению рода, семьи. В республике не хватало грамотных людей, именно грамотных, а не дипломированных. Ему много раз предлагали высокие должности, но он не считал себя вправе нарушить клятву, потому что знал, что он не сможет вывести государство из кризиса, сделать свой народ по-настоящему независимым. Времена изменились, но не было ещё объективных условий для построения нового правительства. Власть была ещё у той партии, которая расправилась с его родителями; руководил республикой его одноклассник, который когда-то работал пионервожатым в школе-интернате для слепых детей. В этот интернат приезжали высокопоставленные дяди, которые развлекались со слепыми девочками и мальчиками. Пионервожатый, как и другие служащие, не мог не знать об этом, но все боялись, и он тоже занял позицию полного невмешательства.

Скандал замяли, а он за своё послушание и готовность в любой момент встать по стойке смирно, начал стремительную сначала педагогическую карьеру (после окончания заочного пединститута), а потом — политическую (после окончания совпартшколы в Москве). Он, в общем-то, и не хотел по-настоящему той власти, которую он, непонятно почему, получил. Ему надо было создавать свою команду, чтобы руководить своей страной, и он когда-то предлагал Исмаилу любую должность, но Исмаил отказался сотрудничать с ним.

— Я не могу взять на себя такую большую ответственность. Я уважаю твоё решение стать главой партии и правительства, и пока ты на этом посту, ты для меня — руководитель республики. Лучше ты, чем те, кто развращал слепых детей. Но лично для меня ты останешься навсегда тем пионервожатым, и работать с тобой я никогда не буду.

— Это неправильная позиция. Вы, самые толковые и честные, знаете, что я просто пешка, марионетка, но вы-то не захотели такой ответственности и не хотите помочь, не мне, а своему народу.

Наверное, он тоже был прав, но Исмаил на данный момент не видел оснований изменять свои решения. Даже после развала Союза не наступили ещё времена для радикальных перемен. Вот-вот уже должны созреть программы, решения для нового уровня жизни народа, но это будет только после победы над преступными группировками, которые обязательно всплывают в периоды неразберихи и поиска обществом нового пути своего развития. Эти группировки будут рваться к власти и богатству по трупам, и от результатов борьбы с ними зависит, пойдёт дальнейшее развитие страны по цивилизованному пути парламентский преобразований (а к демократии страна совершенно не готова) или придётся несчастному народу пережить времена религиозного мракобесия, разрушения экономики и, может быть, войны. Об этом они часто разговаривали с Андреем, и они знали, что им самим придётся определять свой путь и своё место в новом обществе.

А пока Хамида должна была выбрать для себя специальность. Сначала она хотела быть учительницей и преподавать в школе биологию, географию или историю. Но тут случилось страшное по своей бессмысленности происшествие.

Неподалеку от них, за три улицы, жила странная семья — женщина, которая была второй женой постоянно живущего в другом городе с первой женой человека и две их дочери. Брак был религиозный. Так называемый муж приезжал в эту семью несколько раз в год, привозил мешок муки, мешок риса, 10-литровый бидон хлопкового масла, лук, морковь. На время его кратковременных присутствий в семье — на 3–4 дня — покупалось мясо. На этом его заботы заканчивались. Ну, может быть, он оставлял немного денег. Детей, слава Богу, было только двое. Она могла бы, наверное, рожать каждый год, как многие женщины в этом регионе, или раз в три года, как обычно рожают женщины — пока идут процессы беременности и кормления ребёнка грудью, яйцеклетка обычно не созревает. Но у них было только двое детей: одной девочке было 12, другой — 9.

Чтобы прокормиться, мать подторговывала семечками; в базарный день она покупала мешок подсолнечных семян, завозимых из соседней республики, прокаливала их в казане и стаканами продавала на рынке. Дело это было достаточно прибыльное, её соседка, многодетная мать, на такой доход выучила всех своих детей. Это она в своё время подсказала бедствующей женщине такой выход из положения. Но, видно, такая она была то ли нерадивая, то ли невезучая, что жили они в крайней бедности. Жили они в глиняном доме из одной комнаты с глинобитным же полом, застеленным старым ковром; еду готовили на мангале в крошечном дворике на 12 квадратных метров, и там же пекли лепёшки в тандыре; спали на полу без всякого белья, ватные подушки и одеяла подкидывали жалостливые соседи.

В тот день мать купила старшей дочери маленькие серёжки — алюминиевые, с красными стекляшками, под рубин, наверное. Видимо, они приглянулись ей самой, но такую «роскошь» себе она не могла позволить, и поэтому отдала их старшей. Для младшей это была такая трагедия! Она расплакалась и стала просить, чтобы ей тоже подарили серьги, но ей быстро объяснили, что она ещё никто, чтобы носить украшения. В отчаянии девочка выскочила во дворик, облила себя керосином из банки, которая стояла около мангала, и подожгла подол платья. Это была традиционная для восточных женшин форма выражения протеста, когда только такая дикая физическая боль могла побороть невыносимую боль душевную, боль от горя, обид, безысходности, унижений и издевательств.

Никто ведь сначала не знал, почему произошла эта трагедия. Да и эти серёжки, конечно, — только внешняя причина, только спусковой крючок для выстрела. Будь эта девочка счастлива, она эту безделушку просто бы не заметила. Все женщины в городе, а, может и во всей республике, прочувствовали и вспомнили свои ситуации, когда они тоже были на грани этого, и только чудо удержало их от расправы над собой. Поэтому их плач и крики были не только по девочке, а больше по себе, по своей несчастливой жизни. Хамида тоже сразу ощутила себя той Рваной Галошей, которая до того была размазана, забита, уничтожена, что даже на такой протест не была способна. Эта девочка ещё х о т е л а чего-то, а Рваная Галоша не хотела ничего.

Девочка прожила ещё несколько дней. Она так не хотела умирать! Но в областной больнице не было ещё ни ожогового отделения, ни специалистов, ни оборудования и медикаментов, а у неё был слишком большой процент ожога.

Потрясённая Хамида стала неотступно думать только об одном: что можно сделать, чтобы не было условий для таких случаев? Что нужно делать, чтобы обеспечить защиту и безопасность детей и женщин? Рабыни рожают только рабов. Может быть, в этом корень проблем. Как же сделать, чтобы женщины были просвещёнными, самодостаточными, имели не только возможности, но и желание стать самим счастливыми и сделать счастливыми своих детей?

Когда она поделилась своими мыслями с мужем, он с уважением отнёсся к её желанию посвятить свою жизнь такой цели.

— Кызым, девочка моя, ты выбрала для себя благородную цель. Но как же это трудно! Это просвещение, это юридическая защита, это психологическая грамотность и поддержка, это новый уровень экономики. Над этими проблемами работают и социологи, и политики, и юристы, и экономисты. Пока эта проблема не решена ни в одном государстве. И как показатель этого — статистика. В развитых благополучных странах основная причина смерти людей от 25 до 45 лет — самоубийства. Не физические болезни, не несчастные случаи, а самоубийства.

— Что же тогда делать? — растерялась Хамида.

— Пока учиться. Потом работать и учиться. Потом работать, учиться и организовывать свою команду, потому что одна ты можешь организовать только индивидуальную помощь, а коренное решение проблемы может быть найдено только на государственном уровне. Это может быть какое-то объединение, часть программы партии, которая может победить на выборах, это может быть программа главы государства. Вот через 20–30 лет, когда ты будешь юристом, или педагогом, или психологом, когда у тебя будет опыт, когда будет команда, может, ты захочешь стать первой женщиной-президентом. Дети будут уже взрослые — ты ведь захочешь родить ещё сына. Мне будет уже 70–80 лет, но я буду крепкий, обеспечу тебе поддержку и материальное обеспечение. Я ведь состоятельный человек, и моё состояние — это не 50-тидесятирублёвые новенькие купюры, которые наводнили республику. В каждом доме стоит сундук, полный этих денег, на случай свадьбы или других национальных традиционных мероприятий. Моё состояние, как в древние времена — стада, шерсть, каракуль. Я был и останусь хозяином этого достояния.

Реакция Хамиды на такие перспективы была интересной. Она долго думала над словами мужа, потом спокойно ответила ему:

— Наверное, я не захочу быть президентом. Политика и экономика меня не интересует. А вот работать в правительстве я, наверное, буду. Я сделаю всё, чтобы записанные в законах права женщин и детей не остались на бумаге. Я хочу, чтобы во всех отраслях, на всех уровнях по-настоящему работали женщины, с мужчинами на-равных, а не так, как сейчас сидят местные красавицы в райкомах и исполкомах, — на третьестепенных должностях, когда они ничего не могут решить, потому что остаются безграмотными. Красивые куклы, как свидетельство того, что в республике женщины имеют равные права. И при этом нужно будет сохранить национальный менталитет, чтобы не получилась смешная карикатура на европейскую демократию.

Исмаил был доволен, он гладил её по голове, по плечам и шутил:

— Я надеюсь, что ты к тому времени передумаешь, и я буду мужем первой в истории республики женщины-президента.

Она стала юристом, родила ещё одного ребёнка за время учёбы — сына, конечно, и началась опять новая жизнь, счастливая и интересная. С прошлым её крепко связывало одно: она неотступно думала о своих трёх сыновьях, которых она потеряла до своих ещё 17 лет. Это было как сон, у неё не было каких-то страданий по этому поводу, как будто это происходило не с ней. Но она хотела знать, где они, как живут, не нужно ли её вмешательство, её помощь. Информация об усыновлении была секретной, она уже это знала, и пока доступа к этим документам она не имела.

Только тогда, когда она стала возглавлять республиканскую службу по социально-правовой охране несовершеннолетних, которую она реанимировала вместе с Ниной, её главным советником и консультантом, она попросила её узнать о судьбе детей. Сама она не могла это сделать, чтобы не вносить какие-то личные интересы в свою службу, и давать повод для пересудов.

Юрист, которая когда-то занималась судьбой Рваной Галоши и её сыновей, была давней приятельницей Нины и коллегой по работе с женсоветами. Она ещё работала, документы у неё были в идеальном порядке, и Нина, командированная с проверкой из Министерства, где она снова работала, без всяких трудов получила информацию о новых родителях из журнала регистрации решений Исполкома об усыновлениях.

Уже неофициально она съездила по двум адресам, увидела детей в школах. Всё было благополучно, они были здоровы, успешно учились. Более обширную информацию она получить не могла, не раскрывая тайны своих посещений. Из документов об усыновлении она знала, что в обоих случаях женщины имитировали беременность, и у всех родственников и знакомых вопросов о происхождении детей не возникало.

С Хамидой они долго разговаривали на эту тему, после того как Нина доложила ей о результатах. Хамида уже знала, что это именно Нина разбиралась с её первыми родами. Она доверилась ей, когда рассказала о второй беременности и рождении близнецов, о чём Нина, кажется, не знала. Нина была единственным человеком, с которым она могла говорить о потерянных сыновьях.

— Что же делать? — спрашивала она Нину.

— Думай об интересах детей и тех людей, которые спасли их, вырастили в любви такими здоровыми и красивыми. Видно, так Бог распорядился: бездетные семьи получили детей, ты получила возможность стать другой — счастливой, любящей и любимой. Нет уже той несчастной, забитой Рваной Галоши; есть много пережившая, много знающая, ответственная женщина, которая имеет возможность создавать условия для полноценной жизни женщин и детей, нуждающихся в поддержке. Относись ко всем людям так, как будто это дети, которых у тебя забрали, и ты не знаешь их. Каждый мог быть твоим ребёнком. И будь уверена — они в хороших семьях, их любят, они получают образование, и я думаю: если бы кто-нибудь спросил их, счастливы ли они, они ответили бы: «Да»!

Больше я тебе ничего не скажу на эту тему, так лучше для всех. Не я это запрограммировала, и не мне что-то менять. Я на себя такую ответственность взять не могу. Если тебя это не устраивает, сейчас у тебя есть возможность самой всё узнать и принять любые решения. И вот ещё что я хотела бы тебе сказать. Я долго думала о тебе и твоих детях, о твоей жизни. Если бы нам дана бы была возможность выбирать себе судьбу, я не отказалась бы от такой, как твоя. Ты счастливая, у тебя пять детей, которые делают тебя бессмертной. В каком-то поколении родится новая девочка, твоя копия, которая проживёт свою жизнь, такую же интересную и счастливую, как твоя. А я пустоцвет, я безнадёжно и бесполезно уйду из жизни, и никогда не повторюсь. Наше бессмертие в детях, и ты бессмертна. Ты счастливая, и помни об этом всегда.

Так были поставлены все точки над i в этой судьбе, Хамида получила возможность и шансы жить по своему выбору, всё мягче и мягче вспоминая и оценивая прошлые события в своей жизни. «Видимо, надо было так перестрадать, всё потерять, чтобы научиться ценить эту Волшебницу Жизнь», — думала она. Она была счастлива, и, как любой счастливый человек, от души любила, понимала и принимала всё и всех.