Линия перемены дат

14. КОГДА НЕ ХВАТАЕТ СМЕЛОСТИ

По своему обыкновению, Алексей, сменившись с вахты, вышел из кубрика. Уселся в тени около обреза для курения и раскрыл книгу. Рассеянно пробежав страницу и ровным счетом ничего не поняв, он в который раз посмотрел туда, вниз, где жили маячники.

«Если бы Зоя Александровна вышла…» — с надеждой подумал юноша. Учительницы не было.

раздался сзади знакомый, ставший за последние дни таким неприятным голос Григорьева.

— Ты бы оставил свои, мягко сказать, вокальные упражнения для другого места.

— Здесь резонанс хороший, — дурашливо отпарировал Григорьев. — А ты не злись, Лешка. Давай говорить по-дружески. Я же для твоей пользы. Ты считаешь, наверное, что только ты думаешь об этом. Я вот тоже думаю. И скажу тебе прямо: не нравится мне это твое внимание, — миролюбиво заключил сигнальщик, ловко сворачивая цигарку.

— А мне не нравится твое внимание, — вспылил Перевозчиков. — Оставь, пожалуйста, меня в покое. Подумаешь, воспитатель выискался. Не ваше дело.

— Вот это ты врешь, парень. Это наше дело. Смотри на меня, не виляй, — лицо сигнальщика было, против обыкновения, серьезным. В эту минуту товарищ показался Алексею гораздо старше его, Перевозчикова. — Ты думаешь, никто не видит, как ты увлекся этой, — кивнул он подбородком в сторону домиков маячников. — Тоже мне тайна. Да эту тайну скоро будут знать все медведи в окрестной тайге. Вот ты мне говорил как-то: заочницы у Григорьева. Заочницы… — передразнил он интонацию Алексея. — Я тоже психовал. Так у тебя ведь не то, Леша. То, что ты делаешь, всех касается. Вон бабам ты уже попал на язык. Кажется, только один Федосов молчит. Да и ему, наверное, видно. А ведь ты не знаешь его, Лешка. Помнишь наш разговор у трапа, когда ты на меня надулся. Я присматривался к нему. Хороший он, порядочный человек. Но и ты ведь наш друг. И мы болеем за тебя. Видим, что с тобой делается. И ждем, когда же у тебя совесть проснется.

— И не дождетесь ничего. Знаешь что, сигнальщик? Кончай эту болтовню. Все ясно. Вам делать нечего. Занялись бы, что ли, книгами, чем трепаться о чужой совести.

— Ты не учи нас, что делать. Сами не дурнее тебя. Займитесь книгами!.. Тоже профессор, — презрительно протянул он, — ты, что ли, один читаешь? Только другие воображают меньше. Я не ссориться с тобой пришел. Дело хочу сказать. Ответь сначала: есть у тебя товарищи на посту или нет?

— Ну, есть.

— Кто?

— Да все товарищи, — удивленно ответил Перевозчиков. — Постой, постой. Чего ты затеял этот разговор? Не отвечаешь? Значит, делать нечего. — Перевозчиков улыбнулся, притворно зевнул и захлопнул книгу, с досадой чувствуя, что притворяться он не умеет и товарищ насквозь видит его показное равнодушие к этому разговору. — Ну, ты куришь, а я человек некурящий, делать мне здесь нечего. Пойду.

— Ты уж посиди, сделай милость, — в тон ему, фальшиво-ласковым голосом ответил Григорьев. — Разговор-то еще не состоялся.

— Он и не состоится, сигнальщик, зря надрываешься.

— Нет, разговор будет. Сегодня. Отвечай прямо. — Григорьев тоже встал и загородил дорогу Перевозчикову. Невысокий и коренастый, он немного исподлобья смотрел на Алексея. Тот почувствовал: разговор все-таки состоится. Видимо, поняв колебания товарища, Григорьев почти скомандовал:

— Садись. Ты мне ответишь на один вопрос. Не ответишь мне — все равно придется отвечать всем комсомольцам. Ты знаешь, что ломаешь чужую жизнь? Зачем? — последний вопрос прозвучал угрожающе.

Перевозчиков поднялся.

— Ну, знаешь… Подрасти немного, потом берись командовать. Дай дорогу. Дай дорогу, воспитатель. — Он решительно отодвинул сигнальщика и пошел в кубрик.

Со злостью толкнув двери, Перевозчиков увидел стоявшего перед зеркалом у противоположной стены молодого матроса Пермитина. Мельком заметил, как Пермитин, лихо сдвинув на правый висок бескозырку, старался прислюнить беспорядочно торчащие, еще не успевшие отрасти льняные волосы над ухом. В другое время Алексей непременно пошутил бы над салажонком. Но теперь ему было не до этого. Кроме Пермитина, в кубрике никого не было.

Завидев старшего, Пермитин одел бескозырку по-уставному и, пряча пылающее лицо от Алексея, начал суетливо перебирать вещи в рундуке.

— На вахту, что ли? — безразличным тоном спросил Перевозчиков.

— Так точно! — помня, что Алексей — заместитель начальника поста, ответил молодой матрос.

После неприятных слов Григорьева хотелось побыть в одиночестве. Алексей нетерпеливо смотрел на все еще ковырявшегося в рундуке Пермитина.

— На вахту опоздаете, — выпроваживая Пермитина, заметил он. Замечание старшего насторожило молодого матроса. Он беспокойно посмотрел на ходики, рывком закрыл дверцу рундука, впопыхах прищемив край чего-то белого, и побежал к выходу. По дороге в спешке задел табурет, безнадежно махнул рукой и выбежал.

— Зря я так с парнем, — подумал Алексей, и мысли его вернулись к разговору с Григорьевым.

— А ведь Петро в чем-то прав, наверное, — подумал радист. — Зачем это вмешательство в чужую жизнь? Но какую? Он говорил: «Ты знаешь, чью и какую жизнь ты ломаешь». Чью? Этого мрачного пропойцы Федосова? Разве он подходящий муж для Зои? Зоя… Алексей никогда не осмелился еще назвать ее так, хотя в бессонные ночи, ворочаясь на узенькой жесткой койке, радист часто ловил себя на том, что губы его, помимо воли, шептали это имя. Без официального «Александровна».

— Как она могла пойти за такого? Не верю я ее объяснениям. Неправда это. С горя, наверное, пошла. А какое у нее может быть счастье с этим человеком, с этим грубияном… — Алексей с ненавистью представил себе сутулую фигуру механика и сразу же рядом возник дорогой образ светловолосой, нежной и такой хрупкой женщины — жены этого человека. — В чем здесь дело? Как она могла?

Когда ты остаешься наедине с собой и тебя не связывают никакие условности, легко впасть в отчаяние. Алексей приник к подушке, потом яростно начал мять и колотить ее. Поднялся, округлившимися глазами посмотрел на ходики.

— Что же это я делаю?

Немудреный механизм на стене исправно качал хвостом маятника. Солнечный лучик не поспевал за маятником, и Алексею показалось, что медный диск ходиков насмешливо подмигивает. Ходики приговаривали: тик-так, тик-так, ду-рак, так-так, ду-рак… тик-так.

А может быть сказать главстаршине Штанько? У него спросить совета? Тут радисту вспомнились последние политзанятия. По поручению Штанько он их сам проводил на тему «Войсковое товарищество». Каково после этих красивых слов об искренности, дружбе, о правдивости… Алексей был почти уверен, что Штанько отнесется к его чувству недоброжелательно и постарается воспрепятствовать его встречам с Зоей. Каково тогда будет ему? Юноша понимал: он не сможет не встречаться. Встречи будут, несмотря на запрет. Нет, нет, лучше я промолчу. А в присяге сказано: «я клянусь быть честным». Значит, любя Зою, он поступает бесчестно? Но как любовь может быть бесчестной? Чувство, о котором написано так много и так хорошо. Чувство, которое воспевали поэты всех веков. Что же делать? Ребята — они догадались, конечно, давно. Разве от них спрячешь что-нибудь? Из этих мыслей не выпутаться. Хоть бы Петро зашел сюда. Все было бы легче. Нет, насмешничает он как обычно. И такому доверять всё не стоит.

Алексей открыл ненавистный сейчас учебник. Все та же проклятая 297 страница.

Он с досадой отшвырнул книжку в сторону. Какой-то идиотский уран… Причем тут уран, когда над ним нависла гроза? Нет, не удастся им оторвать от меня Зою… Пойду сейчас к ней и будь что будет…

Когда Алексей подошел к трапу, ведущему на площадку маяка, его окликнул снизу хрипловатый басок Григорьева:

— Леша! Иди-ка сюда! Интересную штуку покажу.

Вся решимость Алексея мигом улетучилась. Сигнальщик будто задался целью не оставлять его ни на минуту в покое. «Теперь уже не удастся незаметно проскользнуть к Зое Александровне», — уныло думал Перевозчиков, спускаясь к машинному отделению.

Григорьев стоял у открытых дверей машинного отделения и усиленно махал рукой Алексею. «Кто же сейчас на вахте в машинном отделении?» — силился вспомнить радист, подходя к сигнальщику.

Негромко и деловито стучал мотор. Из раскрытых дверей машинного отделения пахло нагретым маслом.

— Идем, — потянул сигнальщик радиста за рукав.

В углу машинного отделения у верстака стоял Федосов. Алексей сделал было движение, чтобы вырваться из рук Григорьева, но тот по-прежнему тянул его. Пришлось идти. Алексей и раньше много раз бывал здесь. Он подозрительно посмотрел на сигнальщика. Не собирается он устроить какую-нибудь каверзу? Но лицо Григорьева было просто довольным.

— Смотри, какая красота, — подтащил Григорьев товарища к верстаку.

На углу верстака был смонтирован маленький токарный станок.

— Это Кирилл Федорович из отпуска привез, — пояснил сигнальщик. — И молчит. Я случайно наткнулся на него…

По обычно угрюмому лицу механика пробежала светлая тень. Будто улыбка. Он искоса посмотрел на матросов, отошел к мотору, повернул какой-то рычажок и вернулся к станку. В стремительно-вращающемся миниатюрном патроне кулачками была зажата бронзовая болванка. Алексей с удивлением смотрел, как грубые, толстые, казавшиеся такими неповоротливыми пальцы механика осторожно и точно поворачивали рукоятки маленького суппорта. Из-под резца тлеющей махоркой рассыпались мелкие крошки стружки. Один кусочек отлетел и прилип к кисти радиста. Он почувствовал ожог и невольно посмотрел на свои, казавшиеся такими белыми и беспомощными руки.

Матросы неотрывно следили за сноровистыми осторожными движениями пальцев Федосова. Постепенно из неуклюжей болванки вырисовывались контуры легкого и изящного предмета. Наконец механик остановил станок, разжал кулачки патрона и снял изделие.

Повернувшись к открытым дверям машинного отделения, откуда падало больше всего света, все трое рассматривали изготовленную Федосовым вещицу. Алексей украдкой смотрел на лицо механика. Оно было спокойным и радостным. Глубокие морщины по углам губ разгладились, словно их стер лучик, блестевший на полированной поверхности предмета. Лицо стало добрым и веселым.

Федосов осторожно провел грубым пальцем с обломанным плоским ногтем по девственно-чистой поверхности предмета, сразу оставив на ней темный след. Механик полез в карман, извлек большой клетчатый платок и тщательно протер вещицу.

— Посмотри, — протянул он ее сигнальщику. — Это чернильница. Моей учительнице… — В голосе механика что-то дрогнуло. Алексей почувствовал, что он мучительно краснеет. Механик как ни в чем не бывало придвинулся к матросам, и вдруг Алексей услышал отвратительный запах винного перегара изо рта Федосова.

Радист инстинктивно отодвинулся. «Как же так? Ведь она говорила, что он уже не пьет? Как она ему позволяет? А он?..»

Сразу исчезло очарование, вызванное мастерством механика. Алексей враждебно посмотрел на Федосова. А радостное лицо у того излучало все тот же свет.

— Да… — протянул Алексей. — Пойдем, Петя.

— Постой. Кирилл Федорович, вы научите меня? — спросил сигнальщик.

— Чему? — оторвал глаза от чернильницы механик.

— Работе на станке.

Механик внимательно посмотрел на сигнальщика.

— Если хочешь, пожалуйста. А ты, часом, не собираешься тоже в институт?

Алексею почудилось, что насмешка, так явно сквозившая в интонации голоса механика, прямо относится к нему.

— Куда уж нам, малограмотным, — весело отозвался сигнальщик. Механик улыбнулся.

— Приходи в свободное время. Буду учить. Я ведь тоже могу. — Его холодные, сразу помрачневшие глаза на миг встретились с глазами Алексея. — Только без прогулок! — неожиданно резко закончил он и отошел к мотору, не обращая больше внимания на матросов. Они вышли.

— Видал? — тон Григорьева был открыто недружелюбным. — Эх ты, радист. Тоже, рыцарь нашелся. Совесть надо иметь…