Линия перемены дат

25. ПРОВАЛ

Над только что полученной радиограммой стоило задуматься. Пока о ней знал только он и шифровальщик — комсорг Черных. Положение было, действительно, трудным. Командование сообщало начальнику поста о том, что Перевозчиков умер от отравления. Предлагалось усилить наблюдение за морем, воздухом и особенно берегом, мобилизовать личный состав поста и маяка на четкое несение службы и всемерно усилить бдительность.

— Легко сказать, — горько усмехнулся главстаршина. — В словах приказа сказано, что необходимо сделать. Но вот проклятый вопрос: как это сделать? Всего двадцать три человека… Наверняка, убийца среди них. Как же мобилизовать личный состав? Тогда преступнику все станет известно, и он примет необходимые меры предосторожности или, на худой конец, скроется.

Ничего не придумав, Штанько решил посоветоваться с начальником маяка — старшиной первой статьи Конкиным. В маленьком гарнизоне было только два коммуниста: Штанько и Конкин.

Выслушав Штанько, Конкин задумался:

— Сложная штука, Василий Иванович. Пожалуй, разумней всего будет провести комсомольское собрание.

— Так оно у нас было три дня назад. Соберем сейчас — узнают все. Это вызовет подозрение. А если убийца с комсомольским билетом?

— Исключать это нельзя. Послушай, главный, я так думаю: пусть враг — среди комсомольцев. Так ведь он один. Если нацелить всех — пусть он знает, этот враг. Подумаем, что он может сделать.

— Скрыться, например.

— Не думаю. Скроется — значит, прямо укажет на себя: это я. Скорее всего притаится, будет молчать. А комсомольцы будут все знать. Потом ты забыл — так нельзя. Ничего без людей не сделаешь.

— Верю, — согласился начальник поста. — А повод для собрания я уже нашел: прием в комсомол. Постой! — спохватился главстаршина. — А не приведет ли это к тому, что все будут коситься друг на друга?

— Это как повести дело, как объяснить. Хлопцы у нас разумные, должны понять. Давайте-ка сначала посоветуемся с командованием «Шквала» и следователем.

Получив одобрение со «Шквала» и дельный совет Трофимова — предоставить комсомольцам высказывать все их предположения, Штанько и Черных в тот же вечер созвали комсомольское собрание.

…Это было необычное собрание. После того как комсомольцы дружно проголосовали за прием в организацию молодого матроса Пермитина, главстаршина рассказал комсомольцам о причине смерти Перевозчикова… Он внимательно смотрел на своих подчиненных, видел искаженные от напряжения лица. Все матросы, такие разные минуту назад, сейчас казались до странного одинаковыми. Когда Штанько кончил, несколько секунд стояла тишина. Потом она взорвалась голосами матросов, и в этом гуле трудно было разобрать что-нибудь.

Комсорг Черных изо всех сил стучал карандашом по кружке, заменявшей звонок. Унять матросов казалось невозможным.

— Кружку погнешь, — заметил главстаршина и поднял руку. — Тихо! Товарищи комсомольцы. Иностранные разведки тщательно готовят людей для подрывной деятельности у нас. Те, кого они забрасывают к нам, внешне не отличаются от обыкновенных, порядочных граждан. Таких, каких мы считаем очень хорошими. Проще — таких, как мы с вами. Но они — не наши люди, а значит, не могут себя вести во всем так, как сделал бы наш, советский человек. Давайте припомним: не происходило ли у нас здесь что-нибудь несуразное и подозрительное с житейской точки зрения за последнее время?

От предположений не было отбоя. Матросы припоминали разные происшествия, всякие пустяки, мелочи. То там, то здесь вспыхивал смех. Собрание явно уклонялось от основной задачи и уже становилось несерьезным.

Вот, робея от собственной храбрости, попросил слово только что принятый в комсомол Пермитин. Его полное, обычно румяное, а сейчас ставшее багровым от смущения лицо было серьезным. Серые внимательные глаза пристально, без улыбки, смотрели на товарищей. Вся его плотно сбитая широкоплечая фигура здоровяка-молотобойца требовала внимания. Пермитина уважали за немногословность и большую физическую силу. Матросы замолчали.

— Товарищи, я, может, не то говорю, — смущенно погладил молодой матрос только что начавшие отрастать волосы на голове. — Вы не смейтесь. Прошлую неделю я стоял часовым у баталерки. С вечера шел дождь. Ночью из одного домика, там, внизу, где живут маячники, кто-то вышел и начал снимать белье. А с поста мне все хорошо видно. Я еще подумал: кто это такой забывчивый белье оставил под дождем? Вижу — жена маячного механика. Странно это как-то.

Матросы молчали.

— Подумаешь, нашел странным. Женщина могла забыть. А ты сам не забывал своих вещей? — запальчиво вскочил радист Насибулин. — Вспомни, как тебя не могли приучить из бани стираное белье забирать.

Раздался дружный хохот.

— Разрешите мне сказать, — протянул руку другой. — Вот главстаршина говорил, что Алексей умер от яда. Давайте вспомним: никто из вас не болел животом в тот день? Никто. А, может, видел кто-нибудь, что ел или пил Перевозчиков отдельно от других? Пусть кок отчитается за харч в тот день. Кто был на одном бачке с Перевозчиковым?

— Он вместе ел со всеми…

— Я сам из одного чайника чай наливал ему и себе.

— От одного куска масло намазывали, — посыпались воспоминания комсомольцев.

— Значит, это не тогда и не при завтраке. Так когда же?

— Давайте я скажу, — поднялся Григорьев. — Вот мы здесь смеялись над Пермитиным. А мне кажется — он дело говорит. Сами посудите: когда Зоя Александровна начала часто вывешивать стираное белье? После смерти Алексея. У них семья — два человека. Зачем такая частая стирка? Потом этот матрос…

— Какой матрос?

— Я вот точно видел матроса. Все знают — у меня глаза дай бог каждому. На вахте видел. Матрос стоял за падью, около кривой березы. Главстаршина тогда не поверил и поругал меня. Точно, товарищ главстаршина? Не дадите соврать… А я считаю: это надо проверить!

Штанько внимательно смотрел на матроса. Новой, незнакомой ранее черточкой обернулся сейчас к нему матрос Григорьев — человек, которого главстаршина никогда не считал достаточно серьезным. «А ведь дело говорит парень».

— Верно, товарищ Григорьев. Теперь давайте вместе подумаем. Послушайте, товарищи, — оживился главстаршина. — А нет ли чего-нибудь в том, что Зоя Александровна, если уходила одна, надевала зеленое платье? Всегда одно и то же. А вот с вами уходила на прогулку в белом…

— Да, да! Почему зеленое? У нее же много других. Сами видели, как наряжается… — наперебой припоминали комсомольцы…

Ночью Штанько по УКВ доложил Трофимову о комсомольском собрании и хитром предложении Григорьева.

Трофимов задумался. «А ведь интересно подмечено этим матросом. Сигнализация системы еще первой мировой войны. Да, возможно, что такую сигнализацию и решил использовать агент. Расчет простой: старый трюк забыт или о нем на посту никто не знает. Да и трудно догадаться. А проверить необходимо. Что же посоветовать главстаршине? Плохо, что я слабо представляю расположение построек на посту. Организовать круглосуточное наблюдение? Опасно. Враг уже доказал свою опытность. Он заметит».

Трофимов мерял длинными ногами свою более чем скромных размеров каютку. По какой-то непонятной ассоциации ему очень хотелось повидать Григорьева, о котором сообщил Штанько.

«Каков он, этот парень? — думал старший следователь. — Наверное, такой же, как Кузьма Кондаков».

При воспоминании о молодом котельщике Трофимов улыбнулся.

«Какой парень! Сколько внутренней честной силы. А как он смотрел на Пряхина. Ведь это не была ненависть к человеку, едва не убившему его. Эта ненависть шире и глубже личной. Ненависть к шкодливому вору, забравшемуся в наш светлый дом. Это — классовая ненависть. Почему это мне раньше не приходило в голову? Прав полковник Горин, светлая голова, много думающий о судьбах людей человек».

На память пришли слова полковника: «Поймите, нужно очень любить наших людей и верить в них, чтобы, сталкиваясь ежедневно с грязью, не превратиться в черствого человеконенавистника. Не обобщайте в фигуре преступника настоящих людей. Не сосредоточивайте на нем всего своего внимания. Присматривайтесь к тем людям, которые помогают вам изъять преступника из нашей семьи. Это — люди, ради которых стоят и хочется жить без конца. Только так вы не превратитесь в ремесленников, а будете настоящими государственными деятелями…»

«Да, сколько нужно внимания к своим подчиненным и раздумий над их деятельностью, чтобы собрать воедино ошибки, проанализировать характеры и найти правильный путь избавления от них…

Почему же я считал, что чем ближе человек к управлению, тем выше и многообразнее его достоинства? Себя, что ли, хвалил?»

От этой мысли Трофимову стало жарко. Сквозь открытый иллюминатор он услышал ровный негромкий голос капитана 3 ранга Прокопенко. Тот неторопливо поучал какого-то невидимого Трофимову матроса. Скорее всего молодого, судя по старательным, торопливым «есть» и «так точно».

«А как же я сам отнесся к Феоктистову по приезде в Северогорск? Да, видимо, до седых волос или полного безволосья все время надо учиться и поправлять себя… Да, учиться. Учатся все… Перевозчиков учился, Штанько — тоже. А Зоя Александровна — учит. Вот и нашел решение! Пусть Штанько отвлечет ее учебой, консультацией какой-нибудь, что ли. Если она умна и осторожна, то не откажет. Что и требуется».

Войдя в коридор домика, в котором жил Федосов, Штанько спугнул от их двери соседку. Лицо женщины было блаженно-внимательным. Она подслушивала. Глав-старшина как ни в чем не бывало весело осведомился у нее, кивнул на дверь:

— Хорошо слышно? Хозяева дома?

Смущенная женщина зло посмотрела на него и, не ответив, переваливаясь оплывшим телом, как утка, прошаркала стоптанными сандалиями по коридору в свою комнату, сильно хлопнув дверью.

«Прервал на самом интересном месте», — подумал главстаршина и осторожно постучал к Федосовым. Ответа не было.

Невольно он прислушался. За тонкой дверью отчетливо слышались возбужденные голоса людей.

— Просто мне захотелось сегодня, — просительно хрипел басок Федосова.

— С какой это радости, — насмешливо отозвалась Зоя Александровна.

«Однако у нашей учительницы далеко не такой ангельский характер, как это предполагал Алексей, — подумал Штанько. — Что же это я подслушиваю? Отогнал женщину, а сам подслушиваю…»

— Ведь ты же обещал не пить больше, — закончила Зоя Александровна.

— Зачем же ты привезла целую канистру спирта? — уже с некоторой злостью отозвался Федосов.

— Тебя так легко не отучишь…

— Лжешь. Ты сама предлагала мне выпить. Ты думаешь, я не понимаю? О, я все хорошо понимаю. Ты меня нарочно напаивала, когда собиралась на свидания с этим мальчишкой-радистом. Я молчал. Тебя берег. А ты жалеешь.

— Не дам. Вы сами лжете, — резко возразила Зоя Александровна, в запальчивости переходя на «вы».

— Это не доказательство.

Наступило молчание. Потом женский голос прозвучал ласково:

— Ведь это неправда, Кирилл. Вспомни хорошо. Ведь уже после гибели Алексея ты у меня не один раз просил выпить. И я не отказывала. Даже сама предлагала. Зачем же ты меня обижаешь. Я знаю — тебе трудно. А разве мне легко?

— Виноват, Зоенька, я неправ. Прости, родная.

— Кажется, у супругов наступило примирение, — решил Штанько и сильно постучал в дверь.

— Можно на минуточку к Зое Александровне? — осведомился он у веселого, против обыкновения, механика. Когда Зоя Александровна вышла из спальни, главстаршина вполголоса попросил:

— Вы не сможете меня проконсультировать по органической химии? Без Алексея плохо получается… Вы извините меня…

— Пожалуйста, — с готовностью ответила молодая женщина. — Только у меня не прибрано…

— Так у нас удобнее. Вы не возражаете? — повернулся Штанько к Федосову. Тот что-то буркнул и показал главстаршине сутулую спину.

Штанько шел немного позади Зои Александровны. Из головы не выходил разговор учительницы с мужем. «Странная это история. Как же это она, учительница, сознательно спаивала Федосова. Зачем? Ведь он — золотой мастер. Ему бы только и избавиться от своей болезни после женитьбы». Главстаршина с неприязнью смотрел в спину молодой женщины. Что-то звериное, крадущееся почудилось ему в легкой походке женщины. «А тут еще инструктаж следователя. Он же опытный человек и, наверное, уже кое-что знает о ней. Посмотрим», — решил он, предупредительно отворяя перед женщиной дверь в свою каютку.

Через пять минут после этого из дверей кубрика вышел матрос Григорьев с сияющей физиономией. В руках сигнальщика был сверток. Он спустился по лестнице к маяку и крикнул:

— Смотрите за кривой березой!

На сигнальной вышке стояли Черных и Пермитин. Другие матросы, разобрав все имеющиеся на посту бинокли, расположились укрыто, ожидая, что выйдет из затеи Григорьева. Матрос зашел за домик, в котором проживали Федосовы, снял форму, одел белую форменку, завернул внутрь воротник и, засучив рукава, обмотал вокруг бедер простыню наподобие женской юбки. Подошел к пустой бельевой веревке Зои Александровны. Молодая жена маячного механика никогда не разрешала другим женщинам вешать белье на своей веревке. Не обращая на это внимания, Григорьев спокойно развесил простыню и темные вещи в том порядке, как он их запомнил в прошлый раз, когда увидел неизвестного матроса у кривой березы.

Пермитин навел стереотрубу на корявую березу.

Текли томительные минуты. Ничего… Черных насмешливо покосился на успевшего переодеться Григорьева. Кое-откуда раздались недвусмысленные остроты по адресу сигнальщика и его затеи. «Ох, не миновать мне подначек», — решил сигнальщик. Опять ожидание. Прошло несколько минут. Но вот кто-то не выдержал:

— Есть!

Из-за ствола березы появился человек в темной одежде, постоял, сделал несколько шагов вправо, вернулся на прежнее место и пропал.

Как раз в это время Зоя Александровна в сопровождении Штанько вышла из кубрика, глянула на площадку и обомлела.

— Кто это сделал? Я ведь никому не разрешаю… Это моя веревка. Это неприлично. Какое своеволие! — раздраженно крикнула молодая женщина и бросилась вниз, к трапу. Дорогу ей загородил Черных.

— Успокойтесь. Ничего не случилось. Просто мы вашим способом вызывали знакомого вам матроса.

Женщина рванулась, но главстаршина сильными руками удержал ее сзади.

— Спасибо за науку. Не подготовились? Не ожидали? Побудьте здесь, — насмешливо сказал он. — Придется извиниться за вынужденную неучтивость, пока я доложу начальнику и получу ответ.

В эту же ночь, получив по радио разрешение Горина на арест Зои Александровны, осведомленный о ее задержании моряками поста Трофимов, высадившись на берег, произвел обыск в квартире озадаченного и ничего не понимающего маячного механика. В бретельке аккуратной ажурной комбинации молодой женщины он нащупал маленький продолговатый предмет. Осторожно разрезав бретельку вдоль, следователь извлек крошечную желатиновую ампулу.

Женщина и ее муж были доставлены на борт СКР «Шквал».