Лисао

Когда чиста цанланская[107] вода-вода[108],

В ней я могу мыть кисти моей шапки,

Когда ж грязна цанланская вода-вода,

В ней я могу и ноги свои мыть...

В руках наших уские копья,

На всех носорожьи латы.

Столкнулись в бою колесницы,

И мы врукопашную бьемся.

Знамена закрыли солнце,

И враг надвигается тучей.

Летят отовсюду стрелы.

К победе воины рвутся.

Но враг в наш отряд вклинился,

Ряды наши смять он хочет.

И падает конь мой левый,

И правый мечом изранен.

Увязли в земле колеса;

Как в путах, коней четверка.

Вперед! И нефритовой палкой

Я бью в барабан звучащий.

Нахмурилось темное небо,

Разгневался Дух Великий.

Суровые воины пали,

Тела их лежат на поле.

Кто вышел, уже не вернется;

Ушедшие не приходят.

Померкла для них равнина,

Исчезла дорога в далях.

Они не расстались с мечами,

Не бросили циньских луков.

И пусть обезглавлено тело, —

Душа не хранит упрека.

Мужи настоящей отваги,

Высокой воинской чести!

Их — сильных и непреклонных —

Никто покорить не может.

Пусть умерло смертное тело,

Но дух остается вечным.

Отважные души павших

И там, среди душ — герои.

Справедливое небо,

Ты закон преступило!

Почему весь народ мой

Ты повергло в смятенье?

Люди с кровом расстались,

Растеряли друг друга,

В мирный месяц весенний

На восток устремились —

Из родимого края

В чужедальние страны

Вдоль реки потянулись,

Чтобы вечно скитаться.

Мы покинули город —

Как сжимается сердце!

Этим утром я с ними

В путь отправился тоже.

Мы ушли за столицу,

Миновали селенья;

Даль покрыта туманом, —

Где предел наших странствий?

Разом вскинуты весла,

И нет сил опустить их:

Мы скорбим — государя

Нам в живых не увидеть.

О деревья отчизны!

Долгим вздохом прощаюсь.

Льются — падают слезы

Частым градом осенним.

Мы выходим из устья

И поплыли рекою.

Где Ворота Дракона?

Их уже я не вижу.

Только сердцем тянусь к ним,

Только думой тревожусь.

Путь далек, и не знаю,

Где ступлю я на землю.

Гонит странника ветер

За бегущей волною.

На безбрежных просторах

Бесприютный скиталец!

И несет — меня лодка

На разливах Ян-хоу.

Вдруг взлетает, как птица.

Где желанная пристань?

Эту боль в моем сердце

Мне ничем не утишить,

И клубок моих мыслей

Мне никак не распутать.

Повернул свою лодку

И иду по теченью —

Поднялся по Дунтину

И спустился по Цзяну.

Вот уже и покинул

Колыбель моих предков,

И сегодня волною

На восток я заброшен.

Но душа, как и прежде,

Рвется к дому обратно,

Ни на миг я не в силах

Позабыть о столице.

И Сяпу за спиною,

А о западе думы,

И я плачу по Ину —

Он все дальше и дальше.

Поднимаюсь на остров,

Взглядом дали пронзаю:

Я хочу успокоить

Неутешное сердце.

Но я плачу — земля здесь

Дышит счастьем и миром,

Но скорблю я — здесь в людях

Живы предков заветы.

Предо мною стихия

Без конца и без краю,

Юг подернут туманом —

Мне и там нет приюта.

Кто бы знал, что дворец твой

Ляжет грудой развалин,

Что Ворота Востока

Обратятся в руины!

Нет веселья на сердце

Так давно и так долго,

И печаль за печалью

Вереницей приходят.

Ах, дорога до Ина

Далека и опасна:

Цзян и Ся протянулись

Между домом и мною.

Нет, не хочется верить,

Что ушел я из дома,

Девять лет миновало,

Как томлюсь на чужбине.

Я печалюсь и знаю,

Что печаль безысходна.

Так, теряя надежду,

Я ношу мое горе.

Государевой ласки

Ждут умильные лица.

Должен честный в бессилье

Отступить перед ними.

Я без лести был предан,

Я стремился к вам ближе,

Встала черная зависть

И дороги закрыла.

Слава Яо и Шуня,

Их высоких деяний,

Из глубин поколений

Поднимается к небу.

Своры жалких людишек

Беспокойная зависть

Даже праведных этих

Клеветой загрязнила.

Вам противно раздумье

Тех, кто искренне служит,

Вам милее поспешность

Угождающих лестью.

К вам бегут эти люди —

Что ни день, то их больше,

Только честный не с вами —

Он уходит все дальше.

Я свой взор обращаю

На восток и на запад,

Ну когда же смогу я

Снова в дом мой вернуться!

Прилетают и птицы

В свои гнезда обратно,

И лиса умирает

Головою к кургану.

Без вины осужденный,

Я скитаюсь в изгнанье,

И ни днем и ни ночью

Не забыть мне об этом!

Мне скорбно, что вихрь жестокий злобно качает травы,

В сердце моем печальном не заживает рана.

Малая капля яду приносит смерть человеку,

Только дохнет осень — и облетают листья.

Мысли мои постоянно обращены к Пэн Сяню, —

Мне ли забыть заветы высоких его стремлений?

Можно ли скрыть от мира чувств своих перемены?

Может ли долго длиться время лжи и обмана?

Уже, собираясь в стаи, птицы кричат и звери,

Уже аромат теряют травы, цветы и листья.

Рыбы блестят на солнце яркою чешуею,

А водяные драконы скрывают свое сиянье.

Чай не растет на поле вместе с чертополохом,

Ирисы и орхидеи отдельно благоухают.

Только мудрые люди держатся друг за друга,

И слава их, безусловно, переживает столетья.

Когда я пытаюсь представить величие наших предков,

Они мне кажутся в небе плывущими облаками.

Если я вижу, что где-то мудрые ошибались,

Тогда я, стихи слагая, пытаюсь сказать об этом.

Мысли мои неизменно с древними мудрецами,

Которые, наслаждаясь, срывали душистый перец.

И я грущу поневоле, и тяжело вздыхаю,

И, вдалеке от мира, все время о нем тревожусь.

Холодные слезы льются из глаз моих утомленных,

Одолевают думы, и я не сплю до рассвета.

И вот уже ночь уходит, казавшаяся бесконечной,

Стараюсь забыть о грусти и все же не забываю.

И я покидаю ложе и выхожу из дома.

Брожу и брожу бесцельно, наедине с собою.

И, покоряясь горю, опять тяжело вздыхаю,

Гнев разрывает грудь мне, но вырваться он не может.

Узел печали жгучей крепко в душе завязан,

Тяжесть тоски и горя спину мою сгибает.

Отламываю ветку, чтоб заслониться от солнца,

Вихрь меня гонит дальше, и я повинуюсь вихрю.

От прежних времен остались только смутные тени,

Иду, а душа клокочет, словно котел кипящий.

Гляжу на свою одежду, яшмовые подвески,

И ухожу все дальше, почти лишенный сознанья.

Тянется год за годом медленной чередою

И постепенно возводят к старости и кончине.

Высох цветок душистый, стебель его обломан,

Нет и не будет больше тонкого аромата.

Мне от печальных мыслей вовеки не излечиться,

Знаю: меча сильнее злой клеветы обида.

Лучше уж мертвым телом плыть по волнам холодным,

Чем испытать при жизни горечи безысходность.

Сироты вечно стонут и проливают слезы,

Изгнанный сын уходит и не вернется к дому.

Те, кто скорбят в печали и лишены опоры,

Будут всегда стремиться следовать за Пэн Сянем.

Я на скалу подымаюсь, вдаль устремляю взоры,

Извилистая дорога — скрывается где-то в скалах.

В угрюмой стою пустыне безмолвием окруженный,

Хочу ни о чем не думать, но думаю поневоле.

Печаль меня охватила, нет радости и в помине,

Живу — и от лютой скорби не в силах освободиться.

Дух мой зажат в оковы — не вырвется он на волю,

Связано мое сердце — никто его не развяжет.

Мир, окутанный мглою, кажется бесконечным,

В густой пелене скрываясь, он цвета лишен и формы.

Если заглушены звуки, разве ты их не услышишь?

Жизнь, убитая скорбью, может ли продолжаться?

Дальнюю даль вовеки нам не дано измерить,

Как не дано связать нам расплывчатые туманы.

Скорбь, угнетая душу, становится постоянной,

И только воспрянув духом, можно ее рассеять.

Мне хочется прыгнуть в волны, прыгнуть и плыть по ветру

И посетить жилище, оставленное Пэн Сянем.

Стою у самого края скалы, за которой пропасть,

И кажется мне: сижу я на радуге семицветной.

Гляжу, охватить желая великий покой простора.

Легким прикосновеньем глажу синее небо,

Вдыхаю росы прозрачной сладкие испаренья,

Медленными глотками пью серебристый иней.

Я отдыхаю в скалах, где феникс гнездо построил,

И, вздрагивая внезапно, кричу я и просыпаюсь.

Стою на хребте Куэньлуня, гляжу на туман плывущий.

Стою на хребте Миньшаня, смотрю на Цинцзян[111] далекий.

Клубятся туманы и тучи, гром изрыгая грозный,

Слышу, как подо мною бурные плещут волны.

Сеть голубого неба протянута в бесконечность,

Нет у нее опоры, нет у нее предела.

Нет у нее границы, сверху нету и снизу.

Вихрь меня вдаль уносит — где же остановлюсь я?

Взмахивая крылами, парю в голубом просторе.

Вздымаюсь и опускаюсь, вправо лечу и влево.

Я двигаюсь непрерывно, лечу я непроизвольно,

Следуя колебаньям таинственных сил природы.

Вижу, на юге пляшут огненных туч волокна,

Вижу, как на востоке дымка зари струится...

Вижу, на севере дальнем иней и снег сверкают,

Слышу, на западе плещут волны озер пустынных.

Бью скакуна наотмашь плетью из ярких молний,

Так что мой конь могучий мчится быстрее ветра!

Я устремляюсь в горы, туда, где жил Цзе Чжи-туй опальный,

Туда, где в лесах дремучих след свой Бо И[112] оставил.

В душу мою глубоко врезаны впечатленья,

Хочет душа покоя, но нет его и не будет.

Мне грустно, что предки были грубыми и простыми.

Мне больно, что их потомки мелко себялюбивы.

Хотел бы уплыть я в море по Хуэйхэ широкой,

Хотел бы я в этом мире последовать за Цзы-сюем[113].

Гляжу, как река струится, вся в островках зеленых,

Скорблю о Шэнь Бао-сюе[114], который исчез бесследно.

Ведь если давать советы, а князь их не хочет слушать, —

Какую пользу приносит высокое положенье?

Сердце мое от боли не в силах освободиться,

Думы тревожат разум, и нет им конца и краю.

Как не жалеть мне о днях, что прошли

В вечное царство теней?

Они мне дарили доверье, и я

Славил величие дней, —

Я повелениям князя внимал,

А князь становился мудрей.

Когда в стране установлен закон, —

Богата она и сильна.

Когда повелитель мудрый в стране, —

Врагов не боится она.

И если секреты в тайне держать, —

Непобедима страна.

Знаю, что совесть моя чиста:

Не выдал я тайн никому,

Но все ж клевета и зависть врагов

Меня погрузили во тьму, —

И государь гнев обрушил свой,

Моленью не вняв моему.

Льстецами был ослеплен государь:

Разум затмился его,

Поверил он слухам, лжи, клевете, —

И я в пучине невзгод,

И я на чужбине, а он позабыл,

Что был ему верным слугой!

О боги, за что оклеветан я,

Грязной неправдой облит?

Зачем на верную смерть обрекать

Честного сына земли?

О боги, за что ж оклеветан я?

Сердце мое болит.

Тот, кто боится света, пусть

Пользуется темнотой.

Пусть я в далекой ссылке, и все ж

Не сдамся врагам ни за что.

К глубинам Юаня и Сяна лицом —

Без страха я брошусь в поток.

Кругом неудачи. Пусть слава моя

Погибла, — скорблю об одном:

Доныне мой государь не прозрел, —

Не видит, что под окном

В саду сорняки разрослись, а трав

Нет ароматных в нем.

О боги, я искренним был слугой,

Хотел свои чувства открыть,

Я думал, что лучше погибнуть, чем зря

Существованье влачить, —

И если еще я колеблюсь, ну что ж, —

Успею глаза закрыть.

Слыхал я, что в рабстве страдать довелось

Сановнику Байли Ци[115].

Мудрый Лей-ван был мясником

И шкуру сдирал с овцы;

Песни в далеком пути распевал,

Быков погоняя, Нин Ци.

Но если не встретились в жизни бы им

Чэн Тан или У-ван,

Разве мир услыхал бы о них?

Забвенье — как цепкий бурьян.

Цзы-сюя[116] правитель один погубил,

Сомненьями обуян.

Был предан Цзе-цзы[117] и умер, горя

Факелом жарким в лесу, —

Поздно ошибку князь осознал,

Поздно пролил слезу.

Горы Цзашаня прах мудреца,

Как груз драгоценный, несут.

Друга к жизни не возвратит

Белый траур одежд,

Реками слез не вернуть назад

Светлых своих надежд.

Во имя долга мудрый умрет,

Отверженный стадом невежд.

О, боги! Кто б наши поступки сумел

Проверить хотя бы раз?

Зловоние лжи, черный чад клеветы

Развеять по ветру пора,

Вырвать колючий чертополох

Из кровоточащих ран!

Зачем умирать ароматной траве

В зарослях сорняков?

Едва ее иней покроет, она

Никнет уж стебельком...

О царь, зачем ослепил ты себя

Лестью клеветников!

Они утверждают, что аромат

В венках совсем ни к чему,

Что только женщины в мире одни

Завидовать могут ему,

Лишь женщины, и, к несчастью, они

Схожи с развратной Му-му[118].

Пускай красота подобна Си-ши[119],

Растопчут они и ее, —

Я чувство свое захотел раскрыть, —

Завяло сердце мое;

Хотел поступки свои объяснить —

В груди опалы копье.

И боль с каждым часом сильней и сильней,

Все горше обида мне, —

Изгнанником сколько ж томительных дней

Я пребываю во тьме?

О, если бы все оказалось сном, —

Все позабыть во сне!

Если ты скачешь на скакуне,

Поводья в пути обронив,

В легкой ладье без весла несут

Потоки тебя сквозь дни, —

От пропасти ты никак не свернешь,

Царь неба не сохранит.

Презрев справедливость законов страны,

Несешься в водоворот,

Надеясь на ум свой, ты к бездне летишь,

А там крутой разворот...

О государь мой, остановись, —

Вспомни про свой народ!

Я ж, прерывая течение строк,

Броситься в омут готов,

Мне жаль, что ослепший мой государь

Не сможет узнать о том.

Быть бескорыстным я хотел на свете

С дней юности своей, чтоб на пути

Чтить справедливость, ум и добродетель,

И счастье в этом мире обрести, —

Быть бескорыстным я хотел на свете,

Но плачу я, скорблю в минуты эти.

Развратный мир враждебен мне во всем:

И князь меня не испытал на деле, —

Бич неудач всю душу мне иссек,

И душ своих не удержал я в теле...

Всего превыше чтил я добродетель,

Быть бескорыстным я хотел на свете.

Услышав скорбь мою, великий Царь небес

Сказал вещунье Ян, призвав ее к себе:

«Помочь мне человеку захотелось,

Что утерял сегодня две души[120],

Своим гаданьем возврати их в тело,

Чтоб в тяжком горе вечно не скорбел он,

В отдохновенье на земле пожил».

Вещунья Ян ответила смиренно:

«Я ведаю лишь снами, Царь небес,

А человеку в этой жизни бренной,

Боюсь, остался краткий час забвенный, —

И он умрет, но, верная тебе,

Я души отыскать все ж постараюсь».

И воззвала она, с небес спускаясь:

«Душа, вернись, вернись, душа,

Чтоб твой властитель вновь дышал!

Зачем же в четырех краях

Витает где-то тень твоя?

Как можно родину забыть,

В пучину бедствий погрузить

Себя? Вернись, душа, вернись

С восточной стороны, где дни

Родятся, чтоб сгорать в лучах.

Той стороне не доверяй:

Там девять солнц на небесах

Плывут и плещут через край

Небесной чаши, — там руда

И камни плавятся всегда.

Душа, вернись, вернись, душа, —

Тебя сожжет могучий жар,

Поглотит хищный великан

Восточных стран, коварных стран.

Душа, вернись в родимый край,

Той стороне не доверяй!

Душа, вернись, вернись, душа!

И юг покинь, страну чужих страстей.

Там лбы узорами привыкли украшать,

Там стряпают похлебку из костей.

И человечину приносят в жертву богу, —

Вернись, душа, к родимому порогу!

Там змеи ядовитые в песках,

Удавы в тех краях девятиглавы, —

Ужель ты хочешь гибнуть в их тисках?

Вернись, душа, под сень родной дубравы.

Душа, вернись, вернись, душа!

Иди обратно, о, иди обратно!

Ты слышишь, слышишь, как шуршат

Пески зыбучие? И гром невероятный

Грохочет вдруг, — то пробудился Запад

И тянется к тебе пустынь когтистой лапой.

Сгоришь, растаешь, сгинешь навсегда,

И если чудом пощадит беда

Тебя в пути, — не избежать пустыни.

От мерзких тварей кровь по жилам стынет:

Здесь каждый муравей слону подобен

И осы толще бочек и черны,

У жителей один бурьян в утробе

И зноем язвы их опалены.

Воды захочешь — где ее найти?

К источнику родному возвратись.

Вернись, душа, душа, вернись, —

В родимых струях охладись!

Душа, вернись, вернись, душа!

На Севере не вздумай оставаться:

Там каждый шаг бураны сторожат,

Превыше гор там льдины громоздятся,

Метели злобные летят на сотни ли, —

Вернись, душа, к цветам родной земли.

Вернись, душа, душа, вернись!

На небо ты не торопись:

У девяти застав[121] Небесного владыки

Погибнешь в пасти тигров саблеклыких.

Девятиглавцы рыщут в небесах,

В день вырывая девять тысяч елей,

Там волки хищные блуждают по лесам, —

Ужель желаешь, чтоб тебя заели?

Смотри, — играют мертвой головой,

Безглавый труп влекут к зловонной бездне.

Вернись, душа, земные слушать песни,

Душа, вернись, к полям, в родной покой!

Душа, вернись, постой у берегов!

Не опускайся и в столицу Мрака:

Там у князей по девяти рогов —

Острей клыков взбесившейся собаки.

Трехглазые, с тигриной головой,

В крови их пальцы, спины толстокожи,

И тело их с быком могучим схоже...

Душа, вернись к обители родной!

Душа, вступи в врата Инчена[122]

Устал уж заклинатель ждать,

Чтоб путь к обители священной

Тебе с любовью начертать.

Наряд готов, и в путь пора,

Трех княжеств чудо-мастера

Трудились над твоим нарядом, —

Прими его, сердца порадуй.

Душа, приди, приди обратно

В жилище прежнее свое, —

И на земле и в небе хладном —

Тебя опасность обовьет.

Лишь в отчем доме на покое

Пребудешь ты. Вернись, вернись!

Просторны залы и покои,

Балконы пестрые в тени.

И в девять ярусов беседки

На горы дальние глядят.

Резных дверей златые сетки

Распахнутыми ждут тебя.

Сад обежав, поток вернулся, —

Тебе не страшен летний зной.

Нарцисс под ветром встрепенулся.

Благоуханною волной

Сквозь залы ветер пролетает,

Где ярко-красны потолки,

Где стены солнце отражают,

И золотые мотыльки

Вкруг над циновками порхают.

Где многоцветная одежда

Висит на яшмовых крюках,

И жемчуга росою нежной

Горят, как звезды в небесах.

За стенкой — из циновок ложе,

Шелк полога — прозрачней струй.

В хитросплетеньях всевозможных

Шнуры на нем.

Как поцелуй

Любимых губ, ласкает тело

Благоуханный жар свечей.

О, сколько ж редкостных вещей

Вновь обрести тебя хотели б!

Шестнадцать молодых служанок —

Не отыскать нежнее стана —

Одежды легкие одев,

Идут к тебе тебя забавить,

Наскучат — прикажи оставить, —

Немало их, невинных дев,

Подобных тем, которых иньский

Любил когда-то Чжоу Синь![123]

Они на женской половине

Влекут тебя в ночную синь.

Те девы ловки и проворны;

Как серны из долины горной,

В хоромах сказочных твоих

Глаза смущенно опускают —

Пунцовых роз стена живая, —

Прими, душа, услуги их!

А кроме этих, есть еще

Красавицы в покоях тайных, —

Сияют очи горячо,

Бровь тонкая. Необычайной,

Горячей страстью грудь полна,

Когда порой в стыдливой неге

Стоят пред ложем. Как волна,

Взлетают перья алкиона,

Что служат пологом тебе.

Там киноварные балконы

На белокаменном столбе.

Посмотришь вверх — резные балки

С фигурами драконов, змей.

У пруда аромат фиалки,

Чтоб задышать полней-полней.

Там зацветает белый лотос

Среди каштанов водяных,

Кувшинок светлых позолота

В чуть слышном шелесте волны.

Ждет, в пестрых шкурах барсов, свита

Тебя под своды галерей,

В колясках, лотосом увитых,

Вельможи ждут. Иди скорей!

В оградах редкостных деревьев

Летают пчелы по цветам.

Душа, вернись в обитель древних, —

Зачем тебе скитаться там?

И все весельем огласится, —

Лишь приходи. Здесь ждут давно

И рис, и спелая пшеница,

И золотистое пшено.

Горьки и солоны приправы,

Остры и сладки — все тебе!

Хрящи в ароматичных травах,

Барашек, словно лебедь, бел.

Отвар, что в царстве У[124] готовят,

Пусть будет горьковат слегка,

Зато в сосудах наготове

Сок ягодный. Из родника

Вода чистейшая в сосудах.

Подливкой будет полит гусь,

И гордый лебедь ляжет блюдом

Здесь, на хрустальном берегу.

Большой накормят черепахой...

Вернись, душа, душа, вернись!

Еды приятен пряный запах,

И он тебя не осквернит.

Здесь всяческих сластей без счета:

Мед золотой в янтарных сотах,

Крылатый кубок будет полн

Густой наливкой цвета яшмы,

Прохладой вин наполнят чаши,

Ковром цветов устелют пол.

Вернись, вернись в свое жилище,

Вернись, душа! Мы ждем, мы ищем.

Еще в разгаре шумный пир:

Бьют музыканты в барабаны,

И песни, словно сок тюльпанов,

В благословенный льются мир.

Поют: «Чрез реку переправа»,

А после: «С лотосом в руке»[125],

О, пира звонкая приправа

Подобна солнечной реке!

Уже красотки опьянели,

Румяны лица от вина.

Глаза лукаво заблестели,

И взгляды — зыбкая волна.

В своих узорчатых одеждах

Они прелестнее весны, —

Какая мысль таится в веждах?

Какие сказочные сны?

Неизъяснимо кудри вьются

Вокруг изящной головы.

По восемь в ряд, — поют, смеются

Танцовщицы, — сейчас польются

Флейт звуки в танцах огневых.

Они скользят, стройней бамбука,

В волшебном танце царства Чжен

Сплетая шелк одежд и руки,

Блистая чашами колен.

Дрожит чертог от звуков дивных, —

То зазвенел родной напев

Неповторимого мотива

Солнцеподобных чуских дев.

Он чист, величествен и плавен, —

В нем пенье с музыкой слилось,

Чтоб край отеческий прославить,

Край белых лотосов и роз.

Напевы райские рокочут,

Сменяя песню царства У,

Садится каждый, где захочет:

Отбросив правила, хохочет

Мужчина с женщиной в ряду.

Они о вежестве забыли

И пояс тканый распустили,

Чтоб вновь отведать всех сластей.

Уселись вэйские шалуньи[126],

Как в ветвях птицы-щебетуньи,

Средь очарованных гостей,

Что вне себя от их причесок, —

Таких красавиц в свете нет:

Стройны и гибки, словно лозы,

Белы, как лилии в весне.

Вот шахматы слоновой кости,

А там играют в «шесть костей».

Все разделились. Ставят гости

За ставкой ставку. Кто смелей,

Тот победит, воскликнув звонко;

«Пять белых», но опять зовут

Гостей к столу удары гонга,

Вновь струны тонкие поют.

Ах, от вина не оторваться

Ни в ночи темь, ни ясным днем!

Вновь кубки пенные искрятся

Неподражаемым огнем.

И восковые свечи ярко

Горят в подсвечниках витых,

А на востоке встала аркой

Заря, и в росах все цветы.

О, если б трепет мысли страстной

Стихом певучим зазвенел, —

Воспел бы ты земное счастье —

Единодушие воспел!

Исчерпаны вина услады,

Теперь ликуй, что дома ты

Вернись, душа, испить всю радость

Земной, единственной мечты!

Вот что хочу сказать я в заключенье:

Иду на юг я раннею весной.

Луцзяна[127] вод не радуюсь теченьем

И ни байджи, душистою травой.

Иду на юг я, государем сослан,

Зеленой ряски листики в воде.

Ни на лугах, ни в благовонных соснах —

Себе приюта не найду нигде.

Я вдаль гляжу — как все вокруг пустынно,

Лишь где-то вправо от меня Чанбо[128].

Иду на юг изгнанником безвинным, —

Сжимает сердце тягостная боль.

Здесь с князем мы, на каменистом склоне,

Охотились под сполохи зарниц.

Тогда скакали вороные кони

И тысячи летели колесниц.

От фонарей, развешенных повсюду,

Багровый отблеск лег на лик небес.

Покорный переменчивой судьбе,

И в царстве Мрака дней тех не забуду.

Я всех смирил, восстановил порядок

И колесницы вправо повернул.

Струной крученый повод натянув,

Я в дикой скачке мчался с князем рядом.

Князь-государь пустил стрелу искусно

И носорога черного спугнул...

Но звезды движутся, и день во мрак нырнул,

И больно мне, и мне сегодня грустно.

Цветы прибрежные на тропах зацвели,

И вся дорога скрылась под водою, —

Разлив Янцзы на много-много ли

Необозрим, лишь яркою листвою

Клен шелестит у берега. Мой взор

Напрасно ловит прошлого виденья.

О, сколько вод река несла с тех пор

Чрез дальние и чуждые владенья!

Я ничего не вижу из того,

О чем здесь Ян-кудесница вешала,

И лишь весна мне сердце освещала, —

Ей не избыть томленья моего...

Вернись, душа, приди, душа, восстань,

Сюда, ко мне, в погибельный Цзяннань[129]!

Каков был довременный мир —

Чей может высказать язык?

Кто Твердь и Землю — «Верх» и «Низ»

Без качеств и без форм постиг?

«Был древний хаос», — говорят[132].

Кто четкости добился в нем?

В том, что кружилось и неслось,

Кто разобрался? Как поймем?

Во тьме без дна и без краев

Свет зародился от чего?

Как два начала «инь» и «ян»

Образовали вещество?[133]

«Девятислойный» небосвод

Когда послойно разберут?

Все чьим-то создано трудом!

Кем начат этот вечный труд?

К чему привязаны концы

Небесной сети? И навес

На чем же держится? И где

Тот «стержень полюса небес»?[134]

Пусть небо на «восьми столпах», —

Юг и Восток на чем[135] — скажи?

Пусть «девять» в небе этом «сфер», —

Где их разделы, рубежи?

Изгибов будто бы у сфер

Премного — сколько же, точней?

Кто вздумал все это рассечь

На равных дюжину долей?

Кто держит солнце и луну,

Кто звездам утвердил часы,

Дал выход солнцу из Тангу[136],

Заход — за скалами Мынсы?[137]

Как в мерах истинных длины

Путь солнца за день рассчитать?

Умерший месяц почему

Потом рождается опять?

Откуда родом лунный свет?

Иль всякий раз бывает он

Утробой зрелою луны

Для смерти заново рожден?

Могла ли девять сыновей

Родить безмужняя Нюй-ци?

И где Бо-цян[138] теперь? И где

Жилище духа Хуэй-ци?[139]

Светло от солнца почему?

Без солнца почему темно?

При поздних звездах, до зари,

Где скромно прячется оно?

Стремился Гунь, но не сумел

Смирить потоки!.. Почему

Великий опыт повторить

Мешали все-таки ему?

Ведь черепаха-великан

И совы ведьмовской игрой

Труд Гуня рушили!.. За что

Казнен владыкою герой?

О Гунь!.. Где горы перешел?

Ведь скал отвесы, что ни шаг!

Как был он магом оживлен?

В медведя обращен, — но как?

Для проса черного и то

Расчистить надо поле впрок!..

За что ж был так унижен Гунь

И бревна он таскал в поток?

В горах Юйшаньских заточен,

Томясь, три года ждал суда...

Иль не был сыном Гуня — Юй?

Что ж Юйя обошла беда?

Над воспринявшим труд отца —

Гром вечной славы за двоих!..

Но в чем различие, ответь,

Меж способами действий их?

Бездонных рек разлив — потоп! —

Где Юй взял землю для запруд?

Тонули девять округов...

Как насыпь вырастил он тут?

Ин-лун-дракон его учил, —

И карту начертил хвостом!

Чем Гунь был все-таки велик?

Чем Юй прославился потом?

Толкнув Бучжоу, Кан-хуэй[140]

Всю землю сдвинул, — и для рек

Одна дорога — на восток...

Что ж море не наполнят ввек?

Кто рекам русла проложил?

Что истинный оплот земли?

Что ж землю с севера на юг

В длину измерить не могли?

С востока к западу земля

Длинней? Не рано ли решать?

Всех гор превыше Куэньлунь! —

Где ж там садам Сяньпу[141] дышать?

Хребты восходят до небес, —

Но смерена ли высота?

Четыре выхода у Врат

Небесных, — но зачем Врата?

Есть входы с четырех сторон, —

Но часто Запад под замком,

Порою Северный закрыт...

Откуда ж тянет холодком?

В краю, что солнца не видал,

Кто светит? Иль Чжу-лун-дракон?

Чем светят жохуа-цветы, —

Си-хэ[142] не ждут на небосклон?

Где летом должен быть мороз?

Где для зимы жара — закон?

Где каменный есть лес? — не сжечь!

Где у зверей людская речь?

Рогатые драконы где, — в какой такой стране, —

Прогуливающиеся

С медведем на спине?

Как девятиголовых змей найти хотя бы след? —

То возникают, то их нет!..

Страна бессмертных где? И что

Всего милей им на земле?

О, где марсилия цветет —

Девятилепестковым цветом, подобным нашей конопле?..

И какова величина

Змеи, глотающей слона?..

Где горы дальние Саньвэй[143]

Хэйшуй-реке закрыли путь?

Где долголетия трава[144],-

Смерть обещает обмануть?

Где рыболюди? Птицы где

С когтями тигров? Где стрелой

Сбил солнце Хоу И[145]? Но где

Перо жар-птицы золотой?

На подвиг император Юй

Был небом избран, — тем силен.

В Тушане[146] деву как нашел?

В Тайсан[147] ли с ней явился он?

Любовь их к браку привела,

Потомство начали плодить!..

Как мог привычек разнобой

Их страсть так скоро охладить?

Сын Юя, Ци, услал Бо И[148],-

Вернув, привел его к беде, —

А сам во благо для себя

Все беды обращал везде?

Жертв благодарственных дымок

Бо И вдыхал бы вместе с ним!..

За что судьба гнала Бо И, —

Ци — счастьем был всегда храним?

Во храме Ци произносил

Все «Девять дум» и «Девять од»...

Что ж в камень обратилась мать?!

Что ж раскололся камень тот?

Спасти от чудищ землю Ся

Был послан Хоу И стрелок...

Зачем же, застрелив Хэ-бо[149],

С речной царицею возлег?

Лук с перламутровой резьбой

Смерть кабану Фын-си[150] принес, —

Чем мясо жертвы Хоу И

По вкусу небесам пришлось?

Стрелок вторую взял жену,

За то Хань Чжо он был убит, —

Но съел Хань Чжо его зачем?

Иль ревность жарко так палит?

С прической дивною Хэн Э[151]

Оделась радугой цветной. —

Зачем, как ведьма, как Чунь-ху,

Вдруг стала Хоу И женой?

Питье бессмертия добыв,

Гонимой стала почему? —

Все формы — дело «инь» и «ян»,

Без них не статься ничему!

Частицы «ян», покинув плоть,

Как жизнь уносят — не пойму?..

Коль сам Пин-хао — дух Дождей —

Червеобразен, — для чего?

Коль ветром властвует Фэй-лянь, —

Что ж вид оленя у него?

Как черепахи три снуют

По дну, а горы не качнет? —

Качнет, когда на черепах

Лун-бо[152] охотиться начнет?

К добру ли Цзяо, сын Хань Чжо,

Золовку старшую манил,

Что пса науськал Шао Кан[153]

На Цзяо и потом казнил?

Для Цзяо платье сшив, Нюй-ци

В одном покое с ним спала...

Как обезглавить там ее

Шпионка царская могла?

Как мягкость к близким Хоу И

В Хань Чжо коварном объяснить?

В Чжэньсюньской[154] битве флот врага

Как Цзяо удалось разбить?

Пускай в походе на Мыншань

Цзе-ван[155] красавиц двух добыл, —

Жену зачем он утопил?

Казнен Чэн Таном[156] вскоре был...

Ведь в отчем доме юный Шунь

Отлично жил холостяком?

Что ж Яо сразу на двоих

Женился от родни тайком?

По чуть приметному ростку,

Как о плодах гадать? Кто прав?

Верх башни в десять этажей[157]

Кто строил, дело увенчав?

Фу-си[158], вступая на престол,

Кого из мудрых почитал?

Все ликов семьдесят Нюй-ва[159] —

Змеиной девы — кто считал?

Хоть старшим был владыка Шунь, —

Почетом брата окружил[160],

А тот — о пес, о негодяй! —

Мечтал убить его — и жил?!

Тай Бо с Чжу Юном[161], беглецы,

Достигли Южного хребта...

Кто мог бы знать, что их спасет

Двух незнакомцев доброта?

Всегда супы из лебедей — верховному владыке дар, —

И в чашах яшмовых всегда Цзе-ван их в жертву приносил!

Наследник именитых Ся —

За что же он низложен был?

Владыка ведь верховный сам спустился, чтобы все узнать!..

Как повстречал его И Инь?[162] И как наказан был Цзе-ван?

Как стали рушиться дворцы?

Каков был праздник у крестьян?

Ди-ку супруге был не люб,

И в башне стала жить Цзянь Ди[163],-

Подарок птицы почему

В восторге скрыла на груди?

Ван Хай, наследовавший Цзи[164],

Путем отца хотел идти,-

Так почему он в И[165] погиб,

Лишился стад и слуг в пути?

О радостях любви Ван Хай

Супругу князя И просил...

Он перед ложем был убит!..

Кто приказал? Кто доносил?

Ван Хэн — второй наследник Цзи, —

Где он стада и слуг нашел?

За брата что ж не отомстил?

К врагам за милостью пришел?

Шунь дважды танец боевой

Сплясал с оперенным щитом!..

Но мяо[166] — племя бунтарей —

Чем он привлек к себе потом?

О эти мяо! — Вот народ

Широкогрудых толстяков!

Чем объедаться так могли?

Их образ жизни был каков?

Когда Цзя Вэй взошел на трон,

О мире не мечтал совсем:

Род И он уничтожил весь, —

Но упивался злом зачем?

О, как же это? Обольщал

Супругу брата младший брат,

Он старшего мечтал убить[167], —

А сам потомством стал богат?!

Подался на восток Чэн Тан,

На земли рода Шэнь вступил...

Искал слугу, нашел жену!..

Не сам ли озадачен был?

Слуга рожден был у реки[168]

В дупле шелковицы пустом...

За что князь Шэнь решил женить

И заклеймить его рабом?[169]

Цзе-ван Чэн Тана заточил...

За что он вверг его в тюрьму?

Чэн Тан о злом не помышлял! —

Кто злое нашептал тому?[170]

Был не решен поход князей, —

Зачем они к Мынцзинь[171] сошлись?

Летают клином журавли, —

Кто строем их выводит ввысь?

Когда был Чжоу-ван убит,

Люй Вана Чжоу-гун[172] корил,

Сам побежденных навещал!..

Как, мягкий, царство покорил?

Сам царь небесный так решил —

Дал иньцам в Поднебесной власть.

О зло! Где вспыхнула война,

Династии судила пасть?

Кто побудил князей бряцать

Оружием наперебой?

Коней понесших не сдержать —

Ни пристяжных, ни коренной!

Любил пространства Чжао-ван[173],

На юг вели его пути...

Где смысл, когда б он даже мог

Фазана белого найти?

Му-ван[174], изъездивший страну,

Еще был легче на подъем, —

Всю Поднебесную узнал! —

А подданным что толку в том?

На рынке хвалят свой товар

Два чудотворца, что есть сил!..

Чем кончил чжоуский тиран?[175]

Чем Бао Сы развеселил?[176]

Всевышнего изменчив нрав!..

Как знать, казнит иль наградит?

Вождем был циский Хуань-гун[177],

Владычествовал, — но убит!

Где, кем был иньский Чжоу-ван

Сбит с толку, разума лишен,

Что верить стал клеветникам

И не внимал мудрейшим он?!

Преступником ли был Би Гань[178],

Чье сердце вскрыли напоказ?

Как льстец Лэй Кай преуспевал,

К чинам и золоту стремясь?

Едина правда мудрецов, —

Творят различно мудрецы:

Мэй Бо[179] — тот брошен был в рассол.

Не ложно ль буйствовал Цзи-цзы?[180]

Не странно ль? Первенцу семьи

Владыка мира смерть судил!

Так как же Хоу Цзи[181] на льду

Укрыт был сенью птичьих крыл?

Он знаменитым стал стрелком,

Стал полководцем, был в чести,

Дрожал царь неба перед ним! —

Зачем же допустил расти?

Бо Чан[182] в одежде травяной

Кнутом — не скипетром владел! —

Как сверг династию пастух?

Где человечьих сил предел?

Весь иньский люд зачем бежал

За южный склон Цишаньских гор?

В Дэ Цзу[183] влюблен был Чжоу-ван,

Чем заслужил людской укор?

Бо Чан, мы знаем, принял «дар»[184],

Что иньский Чжоу-ван прислал, —

Зачем всевышнего молил,

Дабы он иньцев не спасал?

Жил в Чаогэ мясник Люй Ван, —

Чем вдруг прославился простак?

И почему, о нем узнав,

Вэнь-ван обрадовался так?

Когда походом против Инь

Шел чжоуский У-ван опять, —

Зачем отца останки вез,

Врагов спешил атаковать?

Меж двух наложниц Чжоу-ван

Повесился... Но в чем же суть? —

Закрыл лицо полой, страшась

На Землю и на Твердь взглянуть?

Всю Поднебесную давно

Царь неба людям даровал, —

Как допускает, чтобы князь

Ее у князя вырывал?

Слугой Чэн Тана был И Инь,

Цзе-вану отдан был потом...

Что ж верность первому хранил,

Шел, как в родимый, в иньский дом?[185]

Был изгнан в юности Хо Люй[186],

Ходил с запятнанным лицом...

Но почему же, возмужав, —

Стал знаменитым храбрецом?

Царь неба за фазаний суп

Хранил Пэн Цзу[187] за веком век...

Ужель обманутых надежд

Восьмисотлетний не избег?

Сонм царств — средь четырех морей...

Как терпит небо их раздор?

Ведь мелки пчелы, муравьи! —

Отколь их сила и напор?

Смеялась девушка зачем

В горах над сборщиками трав?

Их мать кормила молоком,

Шу Ци и с ним Бо И[188] признав!..

В чем радость встречи над рекой?

Чем сроден у обоих нрав?

Брат младший старшему давал

Сто колесниц за злого пса! —

Чем объяснялся их обмен

И почему не удался?

Час поздних сумерек, гроза...

Чего бояться?.. Путь — домой.

О чем молить? Пусть я не горд,

Что может дать владыка мой?

Зачем спасаться между скал?

Хо Люй нас разве победил?[189]

Развратница — Юнь-гуна дочь!

Цзы Вэнь ей разве сыном быт?

Ду Ао братоубийцей стал, —

Как мог? Считался слабым он!

Сюнь Юнь Ду Ао погубил, —

Зачем за кровь превознесен?!

Я с юных лет хотел быть бескорыстным

И шел по справедливому пути,

Всего превыше чтил я добродетель,

Но мир развратный был враждебен ей.

Князь испытать меня не мог на деле,

И неудачи я терпел во всем,

Вот отчего теперь скорблю и плачу,

Вот отчего я душ своих лишен.

Так Царь небес к вещунье обратился:

«Внизу я вижу человека,

И я хочу ему помочь,

Без душ обеих он остался[192],-

Ты их, гадая, отыщи».

Вещунья Ян в ответ сказала:

«Я ведаю лишь снами, Царь!

Мне трудно твой приказ исполнить.

И для гаданья краток срок.

Боюсь, что он умрет скорее,

Чем души я верну ему».

И воззвала, с небес спускаясь:

«Душа, вернись, вернись, душа!

Зачем, покинув тело господина,

Душа, ты бродишь в четырех краях?

Зачем ты родину свою забыла[193],

Всем бедствиям себя подвергла ты?

Душа, вернись, вернись, душа!

Восточной стороне не доверяйся,

Там великаны хищные живут

И душами питаются людскими;

Там десять солнц всплывают в небесах

И расплавляют руды и каменья,

Но люди там привычны ко всему...

А ты, душа, погибнешь неизбежно.

Душа, вернись, вернись, душа!

Той стороне не должно доверяться!

Душа, вернись, вернись, душа!

И в южной стороне не оставайся!

Узорами там покрывают лбы,

Там человечину приносят в жертву

И стряпают похлебку из костей.

Там ядовитых змей несметно много,

Там мчатся стаи великанов-лис;

Удавы в той стране девятиглавы.

Вся эта нечисть там кишмя кишит,

Чтоб пожирать людей себе на радость.

Душа, вернись, вернись, душа!

Иди обратно, о, иди обратно,

Там оставаться никому нельзя!

Про вредоносность запада послушай:

Повсюду там зыбучие пески,

Вращаясь, в бездну льются громовую.

Сгоришь, растаешь, сгинешь навсегда!

А если чудом избежишь несчастья,

Там все равно пустыня ждет тебя,

Где каждый муравей слону подобен,

А осы толще бочек и черны.

Там ни один из злаков не родится,

И жители, как скот, жуют бурьян.

И та земля людей, как пекло, жарит...

Воды захочешь, — где ее найти?

И помощь ниоткуда не приходит,

Пустыне необъятной нет конца...

Приди обратно, о, приди обратно,

Замедлив там, столкнешься ты с бедой.

Душа, вернись, вернись, душа!

На севере не вздумай оставаться:

Там громоздятся льды превыше гор,

Метели там на сотни ли несутся...

Приди обратно, о, приди обратно,

Там долго невозможно пребывать...

Вернись, душа, душа, вернись!

Душа, не торопись взойти на небо:

Там тигры ждут у девяти застав[194],

Они грызут людей, с земли пришедших.

Девятиглавцы рыщут в небесах,

В день вырывая девять тысяч елей.

Там волки глаз не сводят с человека

И стаями скитаются вокруг,

Они играют мертвой головою

И к бездне тело бедное влекут.

Царю небес они о том доносят,

Затем идут спокойно на ночлег.

Взлетев туда, себя навек погубишь...

Душа, вернись, вернись, душа!

Не опускайся и в столицу Мрака[195]:

Там у князей по девяти рогов,

Острее их рога всего на свете,

Их спины толсты, пальцы их в крови,

И за людьми они гоняться любят —

Трехглазые, с тигриной головой,

И тело их с быком могучим схоже,

И человечину они едят...

Душа, вернись, душа, приди обратно,

А то несчастья ты не избежишь!

Душа! Вступи в врата Инчэна[196],

Здесь заклинатель ждет тебя,

Чтоб указать тебе дорогу,

И твой наряд уже готов.

Над ним без устали трудились

Трех княжеств чудо-мастера.

Чтоб вызвать душу, все готово —

И причитанья начались.

Душа! Приди, приди обратно

В жилище прежнее свое.

И на земле и в небе дальнем —

Везде опасностей не счесть!

Уже твой образ в отчем доме,

Там в тишине ты отдохнешь.

Просторны залы и покои,

Балконы пестрые легки,

И в девять ярусов беседки

На горы дальние глядят,

Резные двери в позолоте,

Резные брусья над дверьми.

Здесь зимние теплы хоромы,

Прохладен дом твой в летний зной;

Сад обежав, поток вернулся,

Сверкает и журчит вода,

Омыта зелень светлым ливнем,

Нарциссы нежит ветерок,

Он пролетел сквозь зал и спальни,

Где ярко-красны потолки,

Где отражаются циновки

В отполированной стене

И разноцветная одежда

Висит на яшмовых крюках.

Украсил жемчуг покрывала:

Они пестреют и блестят;

За стенкой из циновок ложе,

Шелк полога над ложем бел

И яркими увит шнурами,

Что бесподобно сплетены.

О, ты увидишь в тех покоях

Так много редкостных вещей...

Горят, благоухая, свечи.

Все пышно... И все ждет тебя.

Шестнадцать молодых служанок

Придут, чтоб угождать тебе.

Наскучат — замени другими, —

Немало есть невинных дев,

Подобных тем, которых иньский

Когда-то Чжоу Синь[197] любил!

Те девы ловки и проворны, —

Искусно кудри причесав,

Они на женской половине

В хоромах сказочных твоих

Служить готовы господину,

Смущенно взоры опустив,

Их речь с приличьями согласна,

А, кроме этих, есть еще

Красавицы в покоях тайных, —

Их очи влажны, бровь тонка,

И гордостью их взор сияет,

Когда пред пологом твоим

Они порой стыдливо медлят,

Готовые служить тебе!

Там полог в перьях алкиона

Высокий украшает зал,

Там киноварные балконы,

Темно-оливков цвет стропил.

Посмотришь вверх — резные балки

С фигурами драконов, змей.

Присядь и погляди в окошко —

Блеснут извилины пруда,

Где зацветает лотос белый

Среди каштанов водяных

И стеблей золотых кувшинок:

Все это движимо волной.

А свита в пестрых шкурах барсов

В пологой галерее ждет.

Уже приехали вельможи

В своих колясках расписных.

Вокруг цветы благоухают

В ограде редкостных дерев.

Душа, вернись, приди обратно,

Зачем тебе скитаться там?

Тебя родные с честью встретят,

Обильный приготовят пир, —

И рис, и спелую пшеницу,

И золотистое пшено.

Горьки и солоны приправы,

Остры и сладки — все тебе!

Там жирные хрящи разварят

И будет горьковат слегка

Отвар, как в царстве У[198] готовят...

Тебе барашка подадут,

Сок ягодный на стол поставят,

Подливкой будет полит гусь,

Большой накормят черепахой

И лебедями угостят!

Еды приятен запах пряный...

Лепешек рисовых гора

И всяческих сластей без счета.

Крылатый кубок будет полн

Густой наливкой цвета яшмы.

Потом отцедят, охладят

И разольют гостям по кубкам

Прохладно чистое вино.

Вернись, вернись в свое жилище!

Здесь будешь ты превознесен.

Еще в разгаре пированье,

А музыкантши стали в ряд,

Они забили в барабаны

И песню новую поют.

Поют: «Чрез реку переправа»,

А после: «С лотосом в руке»[199].

Уже красотки опьянели,

Румяны лица от вина,

Веселый блеск в глазах лукавых,

А взгляды — словно зыбь волны,

В своих узорчатых одеждах

Они прелестнее всего!

Неизъяснимо кудри вьются

Вокруг изящной головы.

По восемь в ряд плясуньи стали,

Чтоб танец царства Чжэн плясать.

Они скользят, стройней бамбука,

Склонясь, касаются столов,

Переплетаются подолы...

Гром барабана, флейты плач.

Дрожит чертог от этих звуков,

Но раздался родной напев —

Он чист, величествен и плавен.

Сменяя песню края У,

Рокочут цайские напевы,

И пенье с музыкой слилось.

Мужчины с женщинами вместе,

Отбросив правила, сидят, —

Они о вежестве забыли

И распустили пояса.

Уселись вэйские шалуньи[200]

Средь очарованных гостей,

Что вне себя от их причесок, —

Таких красавиц нет нигде!

Вот шахматы слоновой кости,

Еще игра есть в «Шесть костей»;

Все разделились, ставят ставки, —

Здесь самый смелый победит,

«Пять белых» звонко восклицая, —

Играют в кости целый день.

Но снова в колокол удары,

Вновь струны звонкие поют.

Ах, от вина не оторваться

Ни ночью им, ни ясным днем!

И восковые свечи ярко

В витых подсвечниках горят.

Свои заветнейшие мысли

В стихи изящные облечь —

Вот радость для людей достойных!

Единодушие воспеть.

Исчерпаны вина услады,

Теперь ликуй, что дома ты.

Вернись, душа! Приди обратно,

В обитель прежнюю вернись!»

Вот что сказать хочу я в заключенье:

В начале года, раннею весной,

Иду на юг я, государем сослан,

Растет трава душистая байчжи,

Зеленой ряски листики на водах.

Мой дальний путь через Луцзян[201] лежит,

И вот, по заливным лугам шагая,

Я вижу справа от себя Чанбо[202],

Я вдаль гляжу — как все вокруг пустынно,

А помню, с князем на охоте был...

Тогда скакали вороные кони

И тысячи летели колесниц;

От фонарей, развешанных повсюду,

Багровый отблеск лег на лик небес.

Не отставали пешие от конных

И за собой охотников вели.

Я всех смирил, восстановил порядок

И колесницы вправо завернул.

Мы с князем мчались к озеру, друг друга

Стараясь в скачке дикой перегнать.

Князь-государь пустил стрелу искусно

И носорога черного спугнул...

Как неизбежно дни сменяют ночи,

Ход времени ничем не удержать...

Прибрежные цветы взросли на тропах,

И вся дорога скрылась под водой.

Разлив Реки[203] широк необозримо,

Лишь ветки клена над водой видны.

Я сотни ли окидываю взором, —

Но ничего не вижу из того,

О чем здесь Ян-кудесница вещала,

И лишь весна тревожит сердце мне...

Вернись, душа, приди, душа, обратно,

Сюда, ко мне, в погибельный Цзяннань[204]!

Живу одна

В ущельях гор.

Трава душистая — мои наряды,

Стан подпоясан стеблями нюйло.

В глазах — таится смех,

Играет легкая улыбка на устах.

Царевич обо мне тоскует,

Красой и статью очарован.

Я запрягаю красных леопардов,

Несутся кошки дикие вослед.

Травой синьи увита колесница,

И древко флага — ветвь цветущая корицы.

Шилань, душистая трава, — моя одежда,

А пояс — стебли ароматные духэн.

Сорвав благоухающую ветвь,

Я подарю ее тому, о ком мечтаю.

Моя обитель — сумрачная роща,

Там никогда не виден неба свет,

Опасен путь к тебе и труден,

На встречу опоздала я.

Как одиноко

Стою я на вершине горной!

Вниз уплывают облака,

Кружась, клубятся.

Все глубже сумерки,

Ночная тьма сменяет день.

Восточный ветер поднимается,

И боги посылают дождь.

Останься, милый,

Меня печаль томит.

К закату годы клонятся,

О кто же меня заставит зацвести?!

Траву душистую, что трижды в год цветет,

В горах я собираю.

Каменьев груды громоздятся,

Сплетаются ползучие лианы.

Я на царевича в обиде,

Печалью и тоской удручена.

Ему ж и вспомнить недосуг о милой.

Живу в горах,

Вокруг благоухают травы.

Пью воду горных родников;

Скрываюсь от жары под сенью кипарисов.

Любимый в думах обо мне,

Колеблется, сомненьями охвачен.

Грохочет гром,

Дождь застилает небо тьмою.

Кричат и плачут обезьяны,

В ночи рыдают черные мартышки.

Взвывает ветер, деревья стонут,

Тебя я вспомню —

И в душе лишь горечь расставанья.