Лисао

Глава 7. Лирическая поэзия ши. Личность и литература (фрагмент)[276]

...Однако момент авторизации китайской поэзии история связала с именем Цюй Юаня-первого великого поэта Китая [1, с. 175], чьи поэмы и оды знаменуют для китайского читателя рождение литературы нового типа [2, с. 6]. Именно ему, единственному из всех китайских литераторов, народ посвятил свой красочный праздник лодок-драконов, справляемый каждый год на протяжении более двух тысячелетий [3, с. 71 и др.]. И дело, конечно, не в том, что тексты сохранили его имя (в начале своей поэмы «Скорбь отрешенного» — «Лисао» — Цюй Юань излагает даже свою родословную), а в «индивидуальности их создателя, необычности и реальной жизненности судьбы» [4, с. 19] его лирического героя, подобного которому еще не было в литературе, в силе и величии самой личности поэта [5, с. 54]. Авторы «Книги песен» — безразлично, стремились ли они закрепить свое авторство или нет, — творили в принятых стереотипах коллективного творчества; пусть не безымянные, они всегда оставались как бы на одно лицо — и должны были пройти века, чтобы в поэзии возникло наконец «лица необщее выраженье» — стих Цюй Юаня.

Начиная с Цюй Юаня индивидуальное авторство в поэзии стало нормой; отныне поэтическое произведение было отмечено именем своего творца. Но даже в ханьскую эпоху это правило соблюдалось не всегда. Достаточно вспомнить знаменитые «девятнадцать древних стихотворений» [6, с. 124-137], число которых первоначально было значительно большим. Часть из них те или иные источники приписывали известным историческим личностям (полководцам Ли Лину и Су У) или прославленным литераторам (поэтам Мэй Шэну и Фу И) [6, с. 133-134], однако по свидетельству «Истории династии Суй» еще в V в. существовало «пять свитков древних стихов, где имена написавших их не были обозначены» [110, с. 160], — значит, анонимное поэтическое творчество в ханьскую эпоху было достаточно распространенным. Со времени, когда жил «первый» поэт Китая, и до той поры, когда стихи «без имени» сделались отклонением от нормы, прошло, по меньшей мере, шесть столетий — процесс авторизации оказался достаточно долгим.

Безусловно, одной из главных причин этого была слабость индивидуального начала в самой поэзии. Правда, уже в «Скорби отрешенного» очень заметна печать личности Цюй Юаня, прямого, благородного, порывистого. И все-таки не будем преувеличивать. Да, древнекитайская литература не сохранила нам другого произведения, подобного поэме «Лисао», с ее душевной раскованностью и буйным полетом фантазии. Однако существует довольно правдоподобная версия, согласно которой поэма представляет собой поэтическое воспроизведение видений наркотического транса, ритуального «путешествия» придворного шамана Цюй Юаня в потусторонний мир — путешествия, обязательного в практике шаманского камлания и имеющего вполне определенные стереотипы. Тогда, кстати, становится понятным, почему в отличие от Инь Цзи-фу и Мэн-цзы Цюй Юань сообщает свое имя (и даже имена предков) не в конце, а в начале произведения: пришелец, пытающийся проникнуть в иные миры, должен был прежде всего назвать себя, именем своим открыть невидимые двери.

Еще хуже обстоит дело с циклом Цюй Юаня «Девять напевов», следующим по известности за поэмой «Скорбь отрешенного». По общему мнению, поэт в данном случае лишь обработал и подверг сокращению народный оригинал, бытовавший некогда в чуском царстве (7, т. 1, с. 132; 8, с. 386]. Как пишет автор II в. Ван И: «...народ там верил в духов и поклонялся им. Во время молебствий должно было петь и играть, бить в барабаны и плясать, дабы духи возрадовались. Цюй Юань в скитаниях своих нашел в сей местности пристанище. Грудь его теснила тоска, горечь отравляла сердце, был он полон скорбных дум. [Чтобы рассеяться], он вышел посмотреть, как простые люди весело пляшут и поют, справляя обряд поклонения. Слова их были простоваты, неуклюжи, и потому [он] написал [свои] Девять напевов» [9, с. 1б-2а].

Любопытно, что впоследствии обработки Цюй Юаня, по-видимому, снова вернулись в репертуар народных исполнителей и, претерпев определенную трансформацию, стали народными песнями юэфу [6, с. 83-84]. Во всяком случае, один такой текст нам известен. То же происходило и со стихами других, более поздних авторов, например Цао Цао, Цао Пи, Цао Чжи [6, с. 138; 148-152); в области песенной стихии грань между индивидуальным и коллективным творчеством все еще оставалась зыбкой вплоть до второй половины III в. Именно тогда поэты перешли к созданию чисто литературных, «книжных песен» юэфу, не рассчитанных на исполнение, и писаный авторский текст юэфу обрел наконец ту неизменность, которая с самого начала была присуща ханьской одической поэзии и ряду других жанров.

Особая позиция по отношению к индивиду обусловила недостаточное внимание китайской литературной мысли к процессу индивидуализации творчества — тем более, что он протекал замедленно [6, с. 179-186]. Правда, разговор об отдельных авторах начал в своих «Исторических записках» еще Сыма Цянь, но его анализ был очень ограниченным. Ведь даже сами его «жизнеописания» в оригинале именуются просто-напросто «Ле чжуань», что буквально означает «упорядоченная передача» (некой информации, идущей из прошлого), «упорядоченная традиция». Такое «неспецифическое» название прекрасно отражает и неспецифичность интереса автора [10, с. 63]: в его «жизнеописания» вошло все то, что не вошло в предыдущие разделы, которые посвящены более высоким предметам, так что наряду с биографиями отдельных людей здесь можно найти описания целых племен и народов.

Объединение двух или ряда имен в одну главу еще раз подчеркивает, что индивид интересовал историка в последнюю очередь: идя гораздо далее Плутарха, которого также привлекает типология [11, с. 230-232), веривший в неизменность человеческих типов, Сыма Цянь создает множество «коллективных жизнеописаний», таких как «Биографии служилых людей на содержании, готовых заколоть врага», «Биографии чиновников, сообразующихся с нравственностью», «Биографии жестоких чиновников», «Биографии странствующих поборников справедливости», «Биографии предсказателей счастливых дней», «Биографии стяжателей» и т. п. (названия глав даны в переводе Ю. Л. Кроля [12, с. 257]). Даже основоположнику индивидуальной поэзии, Цюй Юаню, отказано в отдельном повествовании: рассказ о нем объединен с рассказом о ханьском одописце Цзя И, создавшем столетие спустя стихи на смерть своего великого предшественника[277] Впрочем, оба они занимают автора прежде всего как воплощение идеала «благородного мужа»; все остальное призвано как бы иллюстрировать этот идеал, проецируемый преимущественно в плоскость социальную:

«Цюй Пин (т. е. Цюй Юань, — И. Л.) шел правою стезею, путем прямоты, исчерпал всю честную душу свою и ум свой использовал весь на службе царю своему. Но клеветник разъединил обоих их, и можно говорить о том, что это было дном падения. Ведь он был честен и заслуживал доверия, но пострадал от подозрения; служил он с преданной душой, а жертвой стал клеветника... Ну мог ли он не возмущаться? Поэма Цюй Пина «Лисао»... родилась, конечно, из чувства его возмущенья» — так писал о великом поэте Сыма Цянь [13, с. 115].

Кстати, нарисованный им портрет лишний раз говорит о том, что в представлении древних поэт никогда не принадлежал одной лишь литературе; давая выход мировому дэ в словесности вэнь, он был мироустроителем, подобно монарху, и потому в характеристике поэта находят свое место и великие мировые силы, и духовно-нравственное начало, поэтическое же слово — в наименьшей степени, ибо оно лишь посредник великого:

«Он выяснил нам всю ширь, высоту пути бесконечного дао, стезю безупречного дэ, статьи и подробности мира, порядка и благоустройства, а также той смуты, которая им обратна, — пишет о Цюй Юане Сыма Цянь. — Все это теперь нам стало понятно и ясно вполне. Его поэтический стиль отличается сжатой формой, слова его речи тонки и едва уловимы; его настроенье души отлично своей чистотой; его повеленье, поступки его безупречно честны. То, что в стихах говорит он, по форме невелико, но по значению огромно, превыше всех мер. Им взятое в образ нам близко, но мысль, идеал далеки. Его стремления чисты: поэтому все, что он хвалит в природе, — прекрасно. В стезе своей жизни он был благочестен и вот даже в смерти своей не позволил себе отойти от нее. Он погрязал, тонул в грязи и тине, но, как цикада, выходил из смрада грязи преображенный; освобождался, плыл, носился далеко за страною праха, за гранью всех сквернот земли. Не принял тот мир с его жидкою, топкою грязью; белейше был бел, не мараясь от грязи его. И если взять его душу, соперницей сделав ее и солнца и месяца, то нет невозможного в этом» [13, с. 116-117].

Однако несмотря на все преклонение автора перед Цюй Юанем, в его труде тот существует как часть двоицы: Цюй Юань — Цзя И, как своеобразная грань идеализированного типа «благородного мужа», творящего на поприще литературы.

Использованная литература

[1, с. 175] Чжан Цзун-и. Цюй Юань юй чуцы (Цюй Юань и чуские строфы). Чанчуань, 1957.

[2, с. 6] Ю Го-энь. Цюй Юань. Шанхай, 1946.

[3, с. 71 и др.] Эберхард В. Китайские праздники. М., 1977.

[4, с. 19] Сорокин В., Эйдлин Л. Китайская литература. Краткий очерк. М., 1962.

[5, с. 54] Линь Гэн. Шижэнь Цюй Юань цзи ци цзопинь янъцзю (Поэт Цюй Юань и изучение его произведений). Шанхай, 1957.

[6, с. 124-137] Лисевич И. С. Древнекитайская поэзия и народная песня. М., 1969.

[6, с. 133-134] Лисевич И. С. Древнекитайская поэзия и народная песня. М., 1969.

[7, т. 1, с. 132; 8, с. 386] Чжань Ань-тай, Жун Гэн, У Чжун-хань. Чжунго вэньсюэ ши. Сянь Цинь, Лян Хань буфэнь (История китайской литературы. Доциньская и ханьская эпохи). Пекин, 1957. Никитина В. Б., Паевская Е. В., Позднеева Л. Д., Редер Д. Г. Литература древнего Востока. М., 1962.

[9, с. 1б-2а] Чуцы цзичжу («Чуские строфы», с собранием комментариев). — Сыбу бэйяо. Шанхай, 1936.

[6, с. 83-84] Лисевич И. С. Древнекитайская поэзия и народная песня. М., 1969.

[6, с. 138; 148-152] Лисевич И. С. Древнекитайская поэзия и народная песня. М., 1969.

[6, с. 179-186] Лисевич И. С. Древнекитайская поэзия и народная песня. М., 1969.

[10, с. 63] Кроль Ю. Л. Сыма Цянь — историк. М., 1970.

[11, с. 230-232] Аверинцев С. С. Плутарх и античная биография. М., 1973.

[12, с. 257] Кроль Ю. Л. «Записки историка» как литературное произведение. — Литература древнего Китая. М., 1969.

[13, с. 115] [Алексеев В. М.] Китайская классическая проза в переводах академика В. М. Алексеева. М., 1959.

[13, с. 116-117] [Алексеев В. М.] Китайская классическая проза в переводах академика В. М. Алексеева. М., 1959.