Лишний

Глава 14

На моих глазах туповатый по должности марш-агент превращался в высококлассного шпиона. Поначалу Петр Ильич использовал внешность свою, недостатки ее сделал достоинствами. Пузатенькие интенданты охотно делились секретами с обер-лейтенантом Шмидтом, бездушным чиновником, сухарем и канцеляристом. Интенданты млели, преисполняясь уважения к себе: уж если этот погрязший в бумагах уполномоченный Штаба не знает очевидных вещей, то, определенно, чего-то я да стою!.. Забубенные фронтовики рады были покрасоваться перед униженно и восхищенно слушавшим Шмидтом, тыловой крысой. Наибольший эффект достигался исповедями о женском коварстве, на свет божий появлялось письмо от Лили из Магдебурга, обер-лейтенант отводил в сторону случайного знакомого, отнюдь не блещущего мужскими статями, и огорченно вопрошал, можно ли по почерку невесты определить, изменяет она или хранит верность. Какой-нибудь замухрышка танкист, польщенный тем, что его причисляют к когорте совратителей, раскрывал душу, а заодно и маршрут танковой дивизии, полк которой застрял на станции.

Маску эту он снял и выбросил после Сталинграда. В Петре Ильиче будто воссияло что-то в дни траура, какое-то просветление нашло на мозги. Он научился по живописной мелочи правильно судить о целом и уж о танковых дивизиях стал знать больше их командиров. Его обширные доклады я сводил в краткие донесения, передавал Игнату, а тот уже мчался в лес. Все, из Москвы поступаемое, переходило через меня, и Петру Ильичу излагалась голая суть — где такая-то дивизия и куда убыл генерал-лейтенант такой-то.

— По зернышку, по зернышку… — выразился однажды Петр Ильич, и я понял его: там зернышко, здесь зернышко — вот и сыта курочка, снесет она яичко, а таких курочек было, конечно, много, все они клевали по зернышку, добывая Ставке сведения о группе армий Центр.

В декабре приказом из Москвы меня назначили ответственным за работу разведгруппы, и я устроил совещание с самим собою. Три человека в группе, и личная безопасность обеспечивалась каждым по-своему, и чтоб доверять друг другу, надо было, друг друга подозревая, прежде всего заботиться не о собственной жизни. Еще раз прощупав всю цепочку — от Петра Ильича до Игната, я решил было, что самое уязвимое звено ее — Игнат. Немцы повысили цену на него, к маркам и злотым прибавили землю с сельхозинвентарем. Молодым и безусым смотрел он с варшавских тумб и мало походил на нынешнего, его вообще мало знали в Польше, но знали все-таки! Документы свои он мне показывал. Были они столь безукоризненны, что наводили на мысль о подделке.

Полной неожиданностью было поэтому открытие Игната.

— На тебя работает этот Шмидт. Он не немец — вот что. Он не по-немецки ходит, не по-немецки закуривает и совсем не по-немецки застегивает ширинку. Учти это. И ему скажи. Правда, ни один немец не распознает в нем не немца. Только человек со стороны, вроде меня, сидевший во всех тюрьмах Европы.

Он был прав, конечно. Только в суете и нервозности войны мог Петр Ильич сходить за обер-лейтенанта с типичной немецкой биографией. Но сходил, держа себя в постоянном напряжении. Добром это кончиться не могло.