Литературная Газета 6302 ( № 47 2010)

Сова

Многоязыкая лира России

Сова

ПРОЗА УДМУРТИИ

Рассказ

Ульфат БАДРЕТДИНОВ

Рано поднял нынче Байтуган сына. Понятно, и похныкал, и покапризничал малец, кому же спозаранку из тёплой постельки вон хочется?

 – Не маленький, восьмой год идёт, помогать пора. За лошадью приглядеть невелик труд, – спокойно рассудил отец.

Мальчонка тихомолком возликовал: ещё пятилетним успел он осилить умение ездить верхом на семейной, смирной нравом, их лошадке, которую за окрас звали Белогривкой. Но подыматься сейчас ему всё равно не хотелось.

 – Вставай, парень! – построже зазвучал голос отца. – Ванюрка, слышишь?!

Ванюрка… Привыкал отец к этому имени сына долго. Вопреки его воле так парнишку назвала бабушка Сяськабей. А когда Байтуган поехал за свидетельством о рождении, попросил секретаря записать сына Валерием. Документ никому не показал. Мать читать не умеет, а жене о новом имени сообщил только через месяц. Тогда и решили: к сыну будут обращаться Ванюрка.

Мальчик о своём настоящем имени узнал только в школе. А друзья, родные его, как и раньше, Ванюркой зовут.

 – Гляжу, всё ещё потягиваешься? – неодобрительно глянул из горницы отец. Ванюрка поёжился, живо вскочил. Худая шутка – всерьёз рассердить отца, если тому что-то загорелось сделать к спеху. Легко схлопотать по первое число. Потом-то, понятно, батя скоро остынет, глянет виновато, да только – не буди лихо, пока оно тихо…

***

Маловато в лесу Сарсаз хвойника, средь берёз, осины да липняка ёлка с сосною точно островки средь моря. Зато высотой, а зимой ещё и отрадной глазу зеленью их особенно далеко видать.

А ещё в этом лесу притаился и обрёл худую славу глубоченный, буйно заросший разным бурьяном да дурманом лог Эгени. Имя он своё несёт, по местному поверью, от мужика, что заблудился в этом чертоломе, угодил в самый буерак да там и отдал душу, а овраг перенял его имя. Широченные липы осеняют там лесную гущину, в их тени чахнет поросль иных пород. Здесь не любят бывать окрестные жители, поскольку, по словам стариков, слоняется душа не упокоенного Эгени и заманивает в овраг новую жертву…

Только сова, толстая голова, приглядела дупло в стволе старой липы в самой горловине оврага Эгени и охотно его обжила. Ночная у неё повадка, в мае для этой птицы потёмок едва хватает, чтоб закогтить какую ни есть добычу и насытить себя, пока не засияет румяная зорька, и убраться в своё убежище на днёвку. Это когда она одна была. Перемену в совьей жизни принесли последние недели, когда птице пришлось обогревать кладку, а потом охранять и питать парочку вылупившихся совят, тут уж и светлого дня приходилось прихватывать для охоты, и почти всё добытое уходило в прожорливые клювики птенцов – исхудала сова, ослабела. Мышковать, малую живность промышлять на прокорм семейства – труд немаленький, освоила она и денное время, нужда заставила. Поджидала сова, что вот-вот поднимется её потомство на крыло, но не суждено ей было того дождаться. Воротилась она как-то с добычей к гнезду: кто-то, большой мохнатый, рыжий с серыми подпалинами, копошится у входа в дупло, рыком давится, подбираясь к самому драгоценному на свете, к малым птенчикам. Да это ж рысь, лютая лесная кошка, норовит сожрать совиных малышей! Вон, уже и пёрышки по ветру полетели… Не взвидев света, кинулась пернатая мать на рыжую хищницу, зашлась в отчаянном писке, норовит кривым когтем выцелить рысий глаз, соседей на помощь кличет. Да разве ж с этой убийцей сладишь – рысь в одиночку лося берёт… Так вот исчезли в её прожорливой пасти совята.

Горе, оно и зверю-птице ведомо. Три ночи вилась над порушенным гнездом сова, не оставляла осиротелое своё жилище. Да ведь не воротишь погубленных деток. И у злостной обидчицы её подрастают двое рысят, так она своих-то пуще глаза бережёт. Тоже мать. Но её, сову, оставила одинёшенькой. Что ж, испокон веку в жизни так и водится: кто смел – тот и съел. Но время брало своё, жизнь не остановишь, сова почувствовала голод, полетела на лесную опушку. Правда, это было охотничье угодье единственного в округе сыча, оберегавшего свою добычу. Ну, авось мышку-другую сыч ей уступит, пожалеет сову в её материнской печали.

***

Монотонная музыка тележных колёс смыкает Ванюркины веки, убаюкивает, и лишь бодрое отцово: «Но-о!» – поторапливающее лошадку, заставляет мальца вздёргивать голову. Нудная песня худо смазанных втулок, видимо, надоела и Байтугану. Он отпрукивает Белогривку, оглядывает весь колёсный стан, лезет пыльной мазницей в подвесное ведёрко и обильно смазывает оси. Поскулив ещё десяток метров, колёса унимают свой скрип.

Полевую дорогу на опушке леса как обрезало, дальше с телегой в гущу не пробраться. Байтуган всё же увёл повозку недалеко в лес, от солнцепёка. Но там ожидала другая беда – сонмище всяческих кровососов облаком окружило вспотевшую лошадку, она хлестала хвостом, перебирала ногами и мелко дрожала всей шкурой – отбивалась от гнуса как умела.

 – Белогривку отпрягать не станем, я живо обернусь. А ты животину от слепня-комара береги, – Байтуган спроворил веник из липовых веток, – отхлёстывай вот.

Заткнув топор за опояску, он направился в лес, обернулся и ободрил сына:

 – Ты, Ванюрка, не дрейфь тут. Некого бояться, да и далеко я не уйду, стук топора тебе слыхать будет…

Летучая вампирская мелочь прожигала Ванюрку укусами и сквозь рубаху, а уж лошадь мошка и вовсе поедом ела. Белогривка крутит хвостом, брыкается задними ногами, но при этом с аппетитом лакомится сочной травой и близлежащими листьями с веток – когда ещё добудешь такой вкуснятины? Ванюрка исправно охлёстывает её круп и бока, гонит летучих паразитов, внимательно вслушиваясь в стук топора. Когда тот умолкает, мальчишка напряжённо поджидает нового «тюк-тюк», а также оглядывает окрестный липняк: здоровенные какие деревья выросли. Вот, по соседству особенно толстая, матёрая. Ванюрка вглядывается – какой-то серый в крапинку комок шевельнулся в развилке ствола. Птица, да крупная такая. Мальчик ещё подобных и не видывал. Хотя на картинках встречал. Кажется, совой звать. Да, глаза круглые, кошачьи, крючковатый нос. Это точно сова! А та, бесшумно распустив крылья, направляется в глубину леса. Ванюрка провожает её глазами, что стали столь же круглы, как у неё. Сова на той липе гнездо себе сделала? Или, может, обед поблизости добыла и на дереве, в развилке, съела? Наверное, так, потому что с крючковатым её клювом ей выдолбить дупло для гнезда невозможно. А совы в дуплах гнездятся, это он уже знает по рассказам взрослых. Вот вороны, что каждый год обживают вяз за их оградой, строят гнёзда из веток, даже им с их клювами-долотами слабо дерево долбить. А может, воронам и так хорошо…

Появляется из леса с вязанкой крупного хвороста наконец и Байтуган. Добрая усмешка его гаснет, когда отец видит смятение на лице сына. Отец убыстряет шаги.

 – Что тут стряслось, сынок? Обидел кто?

 – Не-ет… – Ванюрка прячет глаза.

 – Я же не слепой… Испугало тебя что-то…

Ванюрка сопит, продолжает молчать. Наконец сознаётся:

 – Испугался я… совсем немножко, отец. Крупная такая птица с этого вот дерева слетела – и в лес. Сова, наверное, я такую в картинке видел.

 – Ну, повезло. Теперь знаешь, какая она, сова, в жизни бывает. Птиц тут в лесу много, и все они людей сторонятся – мы ж для них большие, сильные. Это они нас боятся…

Подбодрив сынишку, Байтуган опять зашагал в лес. Второй ходкой он вытянул к телеге волокушу, полную сухостоя. Спина рубахи липла у работника к телу, солнце уже приметно и сквозь листву, отец вытер рукавом распаренное лицо, загрузил телегу дровами.

 – Ещё для пахталки заготовку надо. Бабушка заказала. Подальше, у оврага погляжу. А то пошли вместе, лошадку у нас никто не уведёт, овод от солнышка присмирел, – отец приготовил ножовку выпилить чурбак. Ванюрка охотно отправился следом.

Байтуган издали углядел вожделенную заготовку: липа с прямым стволом, с тёмной расщелиной дупла. Оттуда метнулась крупная серая птица и с писком – прочь. Байтуган решительно направился к дереву, попробовав остроту зубьев пилы ногтем.

 – Отец, – встрепенулся Ванюрка. – не тронь эту липу! Там же птица эта… сова. Ты же видел. Она из этого дупла вылетела. Там её гнездо. Не надо!

 – Почему ты кричишь, Ванюрка? Я же рядом с тобой…

 – Отец, сова как раз с этого дерева вылетела.

 – В лесу деревьев с дуплами много. Птицы любят залетать в эти дупла, – старается успокоить сына Байтуган. – Для птенцов время поздноватое, слетели уже с гнёзд. А мы, пока с тобой перекоряемся, как бы без пахталки домой не приехали, – он решительно полоснул инструментом по стволу. Хорошо разведённая и отточенная пила отчего-то худо вгрызлась в дерево. Байтуган снова взопрел, часто переводил дух. Тень скользнула над его головою, мужик вскинул глаза – большая птица над ним заходила на новый низкий круг. Байтугану сделалось не по себе – какой шайтан повадился сюда средь бела дня? Сова, что ли? Ну, точно она!

 – Она снова прилетела! – испуганно крикнул Ванюрка. А сову будто на бечёвке тут вертят – неустанно кружит, изредка присаживаясь на ближайшие деревья, исходя птичьим криком. Байтуган отмахнулся, снова прилежно налёг на пилу. Липа наконец с хряском упала. Мужик отмерил надобную длину, опилил макушку, отнял комель по самое дупло, с натугой уволок грузный кряж к лошади, завалил, поместил груз на телеге. Сова не лезла из головы. Впрямь у неё гнездо поблизости, что ли? Очень уж настырно себя вела. Неужели она до середины лета птенцов-то на крыло не поставила? Кстати, где сынишка?

Байтуган растерянно огляделся: как ветром сдуло.

 – Ваню-урка! – сложил он ладони рупором.

 – Ту-ут я, отец, – выставил русую голову из-под рядна на телеге сын. – Я боюсь…

 – Чего боишься?

 – Эта птица прямо на меня кинулась, – понизив голос, сообщил Ванюрка. – Ух, страшная такая…

 – Сказал тоже, – облегчённо вздохнул Байтуган. – В женихи тебе скоро, а с птичкой в прятки играешь. Сказал ведь: она тебя бояться должна, а не ты от неё бегать.

 – Ну, если прямо в глаза кидается? Убежишь тут… – виновато оправдывался мальчишка. – Давай поедем скорей…

 – Не ночевать же тут, поедем, – Байтуган почувствовал, что начинает темнеть.

***

Лошадка прибавила прыти, завидев родную огородину. Только отчего же это никто ворота не отворяет, неужели столь уж перепуганы домашние мраком посредине дня, нос из дому высунуть боятся? Ванюрка скоренько юркнул в калитку и распахнул ворота настежь. Байтуган с беспокойством оглядел двор. Ни-ко-го. Не распрягая Белогривки, он заторопился в дом, за ним направился Ванюрка, тоже встревоженный непривычным безлюдьем. На крыльце Байтугана заставил обернуться стук банной двери, откуда показалась Сяськабей. Руки матери были окровавлены, на лице виднелась озабоченность.

 – Мама, что-то в дому плохое случилось? – ноги Байтугана сделались ватными, он не узнал своего голоса.

 – Ты, сын, давай не рассусоливай: самовар на столе горячий, отцеди ковшик кипятка, неси сюда, – мать говорила спокойно и твёрдо. И пояснила, посветлев лицом:

 – Ещё сынка Господь в нашем дому прибавил…

***

По утренней прохладе Байтуган надумал мастерить пахталку – всегда ему складно работалось спозаранку. Сразу же, прикинув на глаз должную длину заготовки, примерился к нижнему краю дупла. Пила сноровисто впилась в свежее дерево – и вдруг пошла словно холостым ходом. Байтуган вгляделся: на зубья пилы налип птичий пушок.

 – Вот незадача-то, – от расстройства покачал головою мужик. – Так и есть, поздно загнездовала провожатая-то наша, видать, в гнезде птенцы были, – он закончил распил, а оставшийся чурбак расколол надвое топором. Да, в дупле оказался птенчик, вернее, раскромсанный стальными зубьями кровавый комочек пера и мяса.

 – Тьфу ты, лешак, всё-таки принял грех на душу! – Байтуган почесал затылок. «Пока Ванюрки нет, мёртвого птенца куда-то надо бросить», – так подумав, он брезгливо ухватил останки мёртвой пичуги и забросил в самую гущину крапивы, буйно растущей вдоль забора, – туда даже куры не совались. Настроение его испортилось, не стал делать пахталку.

***

Так и не повезло осиротелой сове ночной порою промыслить добычу. Впроголодь примостилась она на липовом суку на опушке леса, смежила круглые очи в полудрёме, коротала темень, вцепясь кривыми шильями когтей. И в этом забытьи всё тревожил птицу жалкий писк птенца, не поспевшего ещё встать на крыло, привычно поджидавшего мать с тёплым куском мяса в клюве. А когда небо на востоке заалело, голодная измученная мать, влекомая неведомой силой, направила свой полёт над полем в сторону чернеющих внизу человеческих обиталищ. Она уже когда-то побывала здесь, ведь в суслонах жита, в зерновых амбарах всегда можно закогтить полёвку, а возле огородов, если повезёт, словить и зайчонка. Но сегодня её звал в деревню не только и не столько голодный зоб, но ведомый всем матерям на свете зов вёл её, точно путеводная нить, к месту, где может отыскаться пернатое её сокровище. Понимала она это слепым голосом крови.

Сова присела на широко раскинувшем крону вязу, что рос во дворе Байтугана. Рассветный крик петуха в курятнике заставил её встопорщить перья, но с места не согнал. Там, внизу, громко вскрикнула птица. Незнакомая ей, но – птица! Может, её птенчик как-нибудь угодил в чужую птичью стаю? Он там? Не обижают ли его эти голосистые?

Сова спланировала к курятнику, влетела в широкий продух под его крышей. Громкое кудахтанье, истошный вопль петуха огласили утреннюю тишь, в курятнике поднялась катавасия. Не обнаружив своего малыша, сова так же неслышно, точно призрак, оставила в покое перепуганный курятник и направила свой полёт обратно к знакомому лесу.

Как при пожаре, панически металась Сяськабей возле потревоженного птичника, во весь голос взывая:

 – Байтуган! Байту-гаан! Да проснись же ты, проснись!

Тот, заспанный, в нижнем белье вскочил на крыльцо.

 – Ну чего ты голосишь, мама, как под ножом?

 – Да ведь куры… до единой курочки у нас пропали… – пояснила Сяськабей плачущим голосом. – Сам погляди, ни одной пеструшки не видать!

Байтуган заглянул в курятник. Насесты были пусты, а на земляном полу распластался без признаков жизни петух. Кур действительно будто шайтан скрал.

 – Та-ак, если б зверь какой, он бы тут пуха-пера на перину натряс… – недоуменно поделился он соображениями с матерью. – Хорь, скажем, либо лиса… и не сезон им. Да они столько кур за раз не передушат, не унесут. Дела-а…

 – И правда – ни пушинки, – оглядела курятник Марпа апай. – Куда ж запропастились они? Петух с чего-то пропал… А, во-он в углу в соломку забилась пеструшка, живая будто, – старушка направилась к несушке.

 – Ой, живая! – обрадовалась она. – Да надо поискать, покликать, авось и другие найдутся. Чипа-чипа-чипа!..

Ещё несколько куриц показались из-под сарая, из бурьянов. Марпа апай задала птицам корму. И вскорости пеструшки собрались возле кормушки все до единой – кроме владыки гарема, петуха. Был кочет пёстр и жарок пером, заботлив к своим многочисленным подружкам, но годами уже не молод. И появление в курятнике неведомого крылатого страшилища довело его до разрыва сердца. Это и в птичьем мире случается. Падишах-петух не вынес неожиданного потрясения.

Байтуган всё поглядывал на разлапистый вяз. На душе у него от утреннего происшествия тоже было муторно. А вяз, как-никак, стоял на месте моления их рода. Жрецы обращаются в трудную минуту жизни к дереву как символу их духовной опоры, веры. Всё вокруг священного древа ухожено, чисто выметено, и вяз точно чувствует особенное человеческое внимание, стоит гордо и статно.

«А не сова ли с утречка в курятник наведалась? – размышляет Байтуган. – Она ведь углядела, куда мы липу-то с её дуплом умыкнули. Может, и прилетела отомстить за своего малыша?»

Он отыскал в зарослях крапивы тельце птички и в огороде, в укромном углу, похоронил, глубоко закопал обезображенного совёнка. И вроде полегчало на душе.

***

Пятый уже с сегодняшнего утра скворечник ладит Байтуган. Пилой пилит, топором рубит, молотком стучит, а в голове совсем другие мысли. Все думы о младшем сыне. Ему уже пять лет исполнилось. Бойким, здоровым растёт. Но не говорит. Немым родился. «Почему так случилось? Если бы я не свалил ту липу, может быть, совсем по-другому сложилась жизнь у моего сына? А ведь Ванюрка не разрешал мне её пилить. Не послушался. Упрямый всё-таки я. Почему тогда не послушался? А если пахталку унесу в лес и там оставлю?» – разные мысли лезут в голову Байтугана. Младшего сына уже несколько раз возили к знахарям из соседних деревень. Каждый из них по-своему говорит. Кто-то обнадёживает, что мальчик впредь будет разговаривать, другие твердят, что он немым и останется. Кому поверить? И доктора мальчика проверяли. Все одинаково сомнительно покачивали головами: труден случай, труден. Но немота без глухоты не совсем уж безнадёжна…

Байтуган, когда уверился, что сынок, похоже, обречён на немоту, в утреннюю рань возносил горячие моления инмару-богу под священным вязом. И тихомолком, мысленно просил прощенья у совы, которую по упрямой дурости своей обездолил…

В таких размышлениях, в долгой скорби своей Байтуган точно в тёмной яме. Прикосновение к ноге воротило на белый свет: стоит рядом Микаль, безмолвный его парнишка, ласково усмехается отцу. Затеплилась в отцовом сердце ответная улыбка.

 – Сынок пришёл… А вот погляди-ка, ладно ли у папки получилось? – указал он ребёнку на скворечник, который действительно можно было назвать игрушкой: беленький, точёный, славно пахнет свежей древесиной.

Малыш в ответ потешно оттопырил большой палец: красота, мол, отец.

 – Ах ты, шпингалет, дорогуша ты моя! Смекалистый растёшь, уже и на «большой» соображаешь… Эх, не беда бы наша с тобой! – отец обнял сына, пригорюнился. Присмирел и Микаль, будто разделяя отцову печаль, потом встрепенулся и… Отец не поверил ушам:

 – Паа-па! Па-па! – впервые подал сын свой голосишко, вскричал звонко и перепуганно, указывая куда-то вверх ручонкой. Свету не взвидел Байтуган от радости: сыну воротился голос, Микаль одолел немоту!

Отец поднял изумлённые глаза в направлении ручонки Микаля: на священном вязу сидела сова. В неурочное для неё время суток прилетела она неведомо зачем. Её жёлтые пронзительные очи глянули Байтугану прямо в глаза. И мужик почувствовал своим потрясённым сознанием: это она, это та самая птица, перед которой он столь необратимо, столь немыслимо жестоко виноват. Сова переступила на ветке, легко снялась с дерева, сделала широкий круг над Байтуганом и его сыном, над всем двором – и неспешно, редко взмахивая пёстрыми крылами, потянулась в голубоватую дымку, туда, где острыми, как у пилы, зубцами деревьев виднелся лес.

Байтуган из-под ладони долго, пока не растворилась в небе пернатая точка, провожал глазами сову. Затем, не говоря ни слова, будто в онемении, от которого только что избавила злая немочь его сына, низко, земно поклонился вслед улетевшей птице. Потому что всей своей верой в чудо, всей перенесённой своей мукой ощутил: это прилетело его прощенье. Прощенье и прощанье. Слёзы текли по его загорелому, истомлённому лицу.

***

Время подобно текучей воде. Вот уже и дедушкой кличут Ванюрку односельчане, и у него уже есть внучек – малый побег Микаля. Сейчас внук с дедушкой Ванюркой торопятся в сельский клуб – сегодня деревня празднует своё трехсотлетие. Не с пустыми руками идут старый и малый на мирское торжество. Под мышкой старик несёт пахталку. А пахталка сделана из той самой липы, где было дупло, и в том дупле обитала сова с птенчиком. А липу эту спилил отец Ванюрки, погубив гнездо и махонького её обитателя. Подобным чуду было исцеление Микаля от немоты…

И подобным чуду были окрестные леса с их обитателями, которым Ванюрка отдавал больше двух десятков лет свою заботу. Стал он лесником, хранил леса от потравы, не давал хищникам в людском обличье обижать зверьё и птицу. Теперь ему это уже не в силу. И он несёт в музейный уголок клуба ту самую пахталку, которой сбивали масло. А с нею несёт он и собственную богатую событиями память о прожитом. Может, кому и пригодится…

Перевод Анатолия ДЕМЬЯНОВА

Прокомментировать>>>

Общая оценка: Оценить: 0,0 Проголосовало: 0 чел. 12345

Комментарии: