Литературная Газета 6410 ( № 14 2013)

«Кто в русском поле сам — и борозда, и лемех…»

26 марта с. г. исполнится двадцать лет со дня трагической кончины Станислава Косенкова (1941-1993), заслуженного художника РСФСР, знаменитого графика, чьи работы хранятся во многих музеях страны и мира, начиная с Третьяковки. В Белгороде, на родине художника, теперь работает музей-мастерская его имени, в центре города поставлен памятник художнику, с любовью и болью несшему в своем сердце эти меловые разломы Белогорья, которое теперь называют нередко Святым. Это во многом верно, если учесть, что Белгородчина осеняема небесным покровительством святителя Иоасафа Белгородского, чьи честные мощи в начале 1990-х возвращены в Белгород и покоятся в кафедральном Преображенском соборе. Помним и о том, что Белгород, "город первого салюта" вместе с Орлом, оказался на разломе Огненной дуги, где 70 лет назад прошла страшная битва.

В этот день в музее-мастерской Косенкова открывается выставка его работ «Борозда памяти». Так называется одна из гравюр Косенкова (цикла «Прохоровское поле»). Неслучайно 2 мая 2009 г. в Прохоровке Патриарху Московскому и всея Руси Кириллу митрополит Белгородский и Старооскольский Иоанн преподнес именно эту работу С. Косенкова.

Косенков ведь и родился в селе Рождественка, недалеко от Прохоровки и села Прелестное, где и состоялось 12 июля 1943 г. самое крупное танковое сражение в истории человечества. Косенков родился за два года до этой битвы, в октябре 1941-го, но к моменту рождения Станислава его мать, молодая сельская учительница Ефросинья Ивановна, получила извещение, что ее супруг Степан Косенков пропал без вести.

Станислав Косенков — из поколения послевоенной безотцовщины, из детворы, которую Л. Аннинский, увидавший одну из больших гравюр Косенкова к книге поэта-воронежца А. Прасолова, назвал русскими послевоенными столпниками. Как одиноко, хотя и все вместе, стоят эти дети на пеньках, вглядыва[?]ясь в бесконечную даль времен в ожидании отцов, которые не вернут¬ся уже никогда! Отсюда и неизбывная образность Косенкова: тьма (небытие) начинает и замыкает круг как некая всеобщая субстанция: из черноты возникают и во тьму ухо¬дят явленные нам образы. «Упрямо в мир выходят травы из темного небытия», — сказал А. Прасолов.

Тяжкое послевоенное время явилось духовным Отечеством для Косенкова. Но он был провиденциально призван к художническому ремеслу и стал одним из крупнейших русских мастеров, что, несомненно, означает и «русским мыслителем». Иначе в России не бывает. Историк Ключевский был прав, сказав, что в России центр находится на периферии. Случай Косенкова — убедительное доказательство того, что для духовности и движения мысли не существует провинции.

Помним картину М. Нестерова «На Руси» (второе ее название «Душа народа»), где — навстречу Христу — идут лучшие люди Руси: равноапостольные и благоверные князья, святые старцы, писатели, мыслители, простолюдины, юродивые. Убежден, что место С. Косенкова — в этих рядах, вместе с Н. Рубцовым, Г. Свиридовым, В. Гаврилиным, В. Клыковым, В. Беловым, поскольку именно они и являются выразителями русского духа. Это место — в рядах воителей за русское дело, то есть за веру Христову, — было у Станислава Косенкова и на земле, и, убежден, остается на небесах. Так бывает даже у невоцерковленных людей. В этот ряд я безо всяких колебаний добавлю и курского прозаика Е. Носова, к рассказу которого «Красное вино Победы» Косенков сделал большой цикл цветных линогравюр. Это был его конек, авторский стиль — цветная линогравюра, в которой с ним, последним из могикан, пожалуй, никто не мог сравниться.

Выдающийся офортист, академик Станислав Никиреев заметил: «Работы Косенкова — это великое творчество большого русского художника, они заполнены до краев чувствами беспокойными, рожденными от грустной действительности. Работам его место в музеях, галереях[?] Это произведения художника, который в жизни своей ни на один сантиметр не сошел с дороги серьезной работы в сторону».

Косенков — остается. В станковой графике — это большие по размеру и по количеству листов циклы «Детство», «Стога», «Прохоровское поле», «Память», «Житие не одной бабы», работы по мотивам пронзительной послевоенной черноземной повести Е. Дубровина «В ожидании козы».

Правда о нашей Великой войне, о драме детского послевоенного бытия оставалась бы во многом недоназванной, недопроявленной, но теперь, благодаря Косенкову, сегодня и завтра, всегда пребывает этот удивительно точный и потрясающе глубокий образ белобрысого мальчика с запрокинутой за голову рукой.

Русскость Косенкова заключалась еще и в «серьезе», в той самой глубине, с которой он вглядывался духовным взором в окружающий и внутренний, сакральный мир.

Косенков всегда потрясающ тем, что не однополярен, не односторонен. Непостижимым образом в нем совместно уживается, соединяется, казалось бы, несоединимое: высокий накал, экспрессия, с одной стороны, и неэкзальтированность, классическая сдержанность, мужественный консерватизм, с другой. Ведь следование традиции — мужество. Новаторство заключаются не в том, чтобы выдавить из тюбика краску на веник и отчебучить на холсте какой-нибудь фокус. Подлинное новаторство — в том реальном шаге, в том, быть может, минимальном духовном приращении, которое приближает нас к истине. Поэтому Косенков всегда нов и нескучен. Он всегда в авангарде — претворявший любые современные приемы и техники в духовное делание.

У меня хранится лист мелованной бумаги, рабочий черновик, который Косенков собирался отправить в мусорное ведро, а я перехватил. На нем и карандашные записки о будущих выставках, и чьи-то номера телефонов, и перьевой набросок портрета Пушкина, а на обороте — крупными буквами — выписано косенковской рукой из Евангелия: «Истинно, истинно говорю вам: если пшеничное зерно, падши в землю, не умрет, то останется одно, а если умрет, то принесет много плода (Иоанн, ХII, 24)». И тут же — мелко карандашом: «Я давно готовил себя к этому».

Косенкова нет на земле, но Белгород старается удерживать Косенкова как немалую ценность в своем духовном поле — для своей цельности, осмысленности, значимости и для предъявления миру. Косенкова помнит и сосед-Харьков, где он служил рядовым в академии им. Говорова и одновременно учился. Косенкова помнят Москва, Питер и многие русские города да три десятка музеев мира, где хранятся его работы.

И стоя у памятника Косенкову в Белгороде, созданного любящими руками его верного и талантливого ученика А. Шишкова, коллеги В. Клыкова, мы понимаем, в каком едином сонме, неразрывном духовном поле, именуемом Русский Мiр, находится и святость России, и ее культура. На соседних улицах — стоят фигуры равноапостольного князя Владимира Крестителя, святителей Иоасафа Белгородского и Макария Булгакова, актера М. Щепкина, молодого танкиста-освободителя А. Попова.

Это осознание и теперь позволяет надеяться, что все не так уж и плохо. Что русская действительность, хоть и потеснена сегодня и либеральной западной агрессией и внутренним одичанием, быть может, не окончательно трагична, как казалось, например, Косенкову в год его кончины. Сегодня нам, видящим пробивающиеся — словно сквозь бетон — ростки отчей веры и национальной памяти, может показаться, что тот черный провал, в который тогда рухнула Россия, не стал необратимым. Даже если по-прежнему актуальна мысль Достоевского (из «Дневника писателя» 1887 г.) о том, что «в этом хаосе, в котором давно уже, но теперь особенно, пребывает общественная жизнь... нельзя отыскать еще нормального закона и руководящей нити даже, может быть, и шекспировских размеров художнику...» Мысль эта, как сегодня видим, — всеобща. И пока чрезвычайно актуальна не только для России, но и для всего современного мира, в который, как верил Федор Михайлович, России суждено «внести примирение... и, может быть, изречь окончательное слово великой, общей гармонии, братского окончательного согласия всех племен по Христову евангельскому закону».

Между прочим, именно с Достоевского и начался Косенков как художник, поскольку первые работы (6 листов и 6 заставок) к роману «Преступление и наказание» он сделал в 1969 г., 28-летним выпускником Харьковского художественно-промышленного института (ныне академия дизайна), тогда уже — преподавателем худграфа Орловского пединститута. Линогравюры были вырезаны по заказу Центрально-Черноземного книжного издательства (Воронеж), получили международное признание, дважды в 1970-х, в Брно и Лейпциге, удостоены Золотых медалей на биеннале книжной графики и потом разрослись в неостановимый грандиозный цикл, впоследствии пополнявшийся сериями иллюстраций к «Бедным людям», «Игроку», «Двойнику», книгам И. Волгина о Достоевском.

Своеобразными черными житийными досками стали грандиозные работы Косенкова к большому тому Н. Лескова, призами книжных выставок были отмечены его «Руслан и Людмила» (128 цветных разворотов, три года работы!), черно-белые карандашные листы к подарочному тому А. Прасолова, подарочное издание рассказа Е. Носова, многие другие книги.

У нас, близко знавших Косенкова, еще сохранилась память ладоней от его рукопожатий. Для нас он, земной и грешный человек, стал другом, собеседником, духовным окормителем. К слову сказать, Косенков был организатором Пушкинского общества и Пушкинской библиотеки в Белгороде, на сломе эпох был сопредседателем Всероссийского Пушкинского общества вместе с Лихачевым, Окуджавой, Битовым, Аникушиным.

И в бронзовой ипостаси, и в музейных собраниях, в виде книг придет к новым поколениям художник Станислав Косенков и поможет соединить в душах белгородцев малую родину — с Вечностью. Это и есть прорастание памятных духовных зерен. Это и есть непресечение русской традиции наделения ближних Прекрасным, а Красота, как не следует забывать, есть одна из Господних ипостасей.

Памятник

На 70-летие со дня рождения С. С. Косенкова

Се, в бронзе замер ты, провидец Косенков,

в прозябшем свитерке на улице Попова —

Рождественки росток, остудою секом, —

на ход земной отсель глядеть всегда и снова.

По левую — базар, по правую — собор,

завязаны узлом в душе иль свет, иль темь их.

Но русский лишь тому понятен разговор,

кто в русском поле сам — и борозда, и лемех.

Нет, весь не умер ты! Сказали: стань и славь,

и ты взошел на столп — всецелая награда —

вознесен на века, как орден, Станислав,

близ Огненной дуги, на грудь у Бела града.

Пусть бражники нальют тому, кто недобрал,

пусть слабые, боясь, забудутся в постели.

А столпнику — стоять. Предтечею добра.

И вслушиваться в звук свиридовской метели.