Литературная Газета 6410 ( № 14 2013)

И никаких комплексов!

На этот раз он был в узких, обтягивающих весь его тощий низ джинсах и светло-кофейном вельветовом пиджаке, из-под которого вулканом вспучивался шёлковый шарф, окутывавший его шею огненно-пёстрой лавой. На её гребне плавала склонённая к микрофону голова, обрамлённая артистически-всклокоченной седоватой шевелюрой, вспыхивала, тут же угасая, мгновенная улыбка, звучал ровный, слегка надтреснутый, лекционный голос.

- Если отвлечься от обсуждаемой нами книжки молодого автора, – сообщал этот голос, – и рассмотреть проблему творчества как воплощение фобий творца, то я бы вспомнил всемирно прославленного писателя Владимира Набокова. Он, как известно, страдал несколькими фобиями. Например, цепенел, увидев в руках супруги зонтик, так как однажды жена жестоко избила его именно зонтиком. А переехав в Америку, он обзавёлся другой фобией: панически боялся умереть от голода, ловил и ел бабочек...

Вздох изумления пронёсся по залу, заполненному завсегдатаями литературных салонов, которых в нынешней Москве неисчислимое множество. Пережидая волнение публики, выступавший перехватил стойку микрофона и уже наклонился к нему, собираясь продолжить, но его опередили.

– Откуда вам всё это известно? – возмущённо воскликнула сидевшая в первом ряду рослая блондинка в нежно-алом жакете и всё ещё модных джинсах, эффектно разодранных на мраморно светящихся коленях.

– Ну, разумеется, из неофициальных источников, – сверкнул иронической улыбкой выступавший. – Лет семь назад я был в командировке, в Париже, друзья свели меня с сыном Набокова, ныне покойным, и мы с Дмитрием, вдруг обнаружив родство душ, засиделись за полночь в ресторанчике "Гиппопотамус". Там-то наш с Дмитрием разговор и свернул в сторону причуд отцовского творчества...

– А разговор этот был до или после смерти Дмитрия Владимировича? – язвительно поинтересовалась блондинка.

– Напрасно смеётесь, уважаемая, – на этот раз острая улыбка выступавшего задержалась на его лице. – Любое творчество, да будет вам известно, есть проекция душевных состояний, в том числе и фобий творца...

– Какая же длинная фобия заставила Льва Толстого написать «Войну и мир»?! – не унималась блондинка.

– Эта фобия называется – страх смерти, вытесненный в подсознание, ещё в пору военных действий в Крыму, где Лев Николаевич копил материал для своих севастопольских очерков. Да и повесть «Хаджи-Мурат» – всего лишь проекция его ожидания набега кавказцев на Москву... Кстати говоря, и романы Достоевского – это всего лишь беспомощные попытки победить страх смерти... Вообще, надо сказать, вся наша так называемая классика позапрошлого века – жалкая продукция авторов, которые вместо исследования проблем общества барахтались в болоте своего подсознания... Их мы должны благодарить за лживые мифы, которыми жили весь XX век!..

Пока длилась эта тирада, в третьем ряду поднялась пожилая пара – массивный мужчина с седой гривой волос и сухонькая женщина с испуганным выражением лица. Они стали пробираться к выходу, бормоча: «Какой бред, и с какой претензией!» У дверей женщина, обернувшись, громко сказала:

– Как вам не стыдно нести эту оскорбительную чепуху?

– А вы, конечно, хотите, чтобы я услаждал ваш слух только вашим миндально-сахарным мнением?! – радостно откликнулся выступавший.

Женщина хотела ещё что-то сказать, но гривастый спутник, утаскивая её за руку в дверь, пророкотал басом:

– Он же провокатор, неужели не видишь.

– Да, я провокатор! – догнала уходивших его ответная реплика. – Провокатор Позитивного Реализма! Я провоцирую трезвый взгляд на нашу нелепую жизнь...

На эти слова зал вдруг откликнулся аплодисментами, исходившими из второго ряда, где кучковалась молодёжь.

– Но вы слишком уклонились от обсуждения книги, – забеспокоился сидевший за столиком пожилой ведущий, оборвав аплодисменты звонкой дробью по бутылке с пепси. И пошутил: – Наш юный автор извёлся в ожидании комплиментов... Вы закончили, Вадим Петрович?..

– Нет, ещё несколько слов...

И тут я вспомнил, где первый раз увидел этого Вадима Петровича – в зале пресс-конференций книжной ярмарки на ВВЦ. В очереди к микрофону. Он тогда был не в сегодняшнем импозантном пиджаке, а в потёртой джинсовой куртке, с сумкой через плечо, эдакий стройный, слегка постаревший плейбой.

Там с ним случился небольшой инцидент: уже подошла его очередь, когда откуда-то из толпы, запрудившей проход меж рядами стульев, вывернулась слегка зачумлённая тётка с какими-то бумагами. Она вцепилась в микрофон, крича: «У меня открытое письмо президенту... Я прочту...», но Вадим Петрович тут же перехватил её запястье. «Вначале научитесь культуре поведения», – отчеканил он, выворачивая ей руку, как это делают с преступниками, чтобы защёлкнуть наручники. И, наконец, после недолгой возни отняв микрофон, сообщил публике, ошарашенно наблюдавшей за этой сценой: «Я вам прочту стихи из моей пока не вышедшей книги...» Стихи не запомнились, помню лишь откинутую назад голову чтеца, разлетевшиеся седоватые космы и крикливо-агрессивную интонацию.

А потом он мелькнул, в той же куртке, по первому, нет, кажется, по второму каналу, в скандальном обсуждении кражи ребёнка разведёнными супругами, живущими в разных странах. С категорическим утверждением: таких родителей нужно уколами лишать детородной функции.

Здесь, в литературном салоне, Вадим Петрович выглядел вальяжнее, был совершенно раскованным, особенно – после аплодисментов.

– Про нашего юного автора я должен сказать: [?]н представляет собой поколение, лишённое бесполезных душевных раздраев. И это замечательно!..

Тут снова второй ряд разразился аплодисментами, от чего блондинка в алой куртке демонстративно передёрнула плечами. Я не выдержал, спросил:

– А как вы отличаете бесполезные душевные раздраи от полезных?

– О, это отдельный разговор, – охотно отозвался Вадим Петрович. – Если угодно, я потом объясню... А сейчас послушайте вот эти замечательные строчки нашего автора: Я проснулся от скрежета трамвайных колёс, / сквозняк мой сон за трамваем унёс, / Я яичницу с салом сейчас наверну, / а потом на дыбы подниму всю страну... Ну не чудо ли?.. И никаких комплексов! Мы истосковались по решительной бескомпромиссности! И вот оно, неиспорченное интеллигентным самокопанием, поколение пришло! Как там у Брюсова: ...И тех, кто меня уничтожит, / встречаю приветственным гимном!..

Под рукоплескание второго ряда Вадим Петрович, распахнув объятия, шагнул к столику, за которым рядом с ведущим сидел красный от волнения, упитанный молодой человек, тут же вскочивший. Мэтр обнял его, коротконогого, уткнувшего щекастую физиономию в вельветовый пиджак. Похлопав его по круглой спине, Вадим Петрович одарил публику снисходительной улыбкой и прошёл во второй ряд, где ему кинулись пожимать руку сверстники поэта. А к микрофону прошла блондинка в розовом жакете.

– В прошлый раз здесь я слышала ваши, уважаемый Вадим Петрович, слова о Достоевском, открывшем всему миру великую русскую душу. А сейчас вы называете произведения классика «беспомощной попыткой»? Вы кто, оборотень?

– Да, я переменил своё мнение... А что в этом предосудительного?.. Я внутренне свободный человек... Это вы по рукам и ногам повязаны догмами... Не помню, кто именно сказал, но сказал точно: нет страшнее человека, который не меняет своих взглядов!..

И снова второй ряд откликнулся смешками и аплодисментами. Ведущий опять оборвал их бутылочной дробью, ворчливо взмолившись:

– Уймите вы своих воспитанников, Вадим Петрович! Здесь ведь не заседание вашего клуба.

– Кстати об этом вашем клубе так называемых Позитивных Реалистов, – блондинка у микрофона напряглась. – Вы, как я поняла, растите там не реалистов, а нищих духом нигилистов... Способных, в подражание вам, только на эпатаж...

Второй ряд возмущённо загудел, затопал, кто-то попытался было свистнуть, но его одёрнули.

А зал тем временем стал пустеть – у дверей столпились уходившие. Остались те, кому, как и мне, стало интересно: чем всё это закончится? Ушла и блондинка, а её место у микрофона занял автор книги. Он опустил микрофон к своему взволнованному лицу и стал произносить скрипяще-визжащие рифмованные строчки о дряхлой цивилизации, о зреющих силах всеобщего обновления.

Всё это было довольно скучно, и я не выдержал – ушёл. Спустился в буфет, взял кофе. Но не успел его допить – в распахнутые двери ввалилась толпа тех самых, из второго ряда. С ними был и их мэтр. Они сдвинули соседние столики, быстро заставили тарелками с бутербродами.

– Присоединяйтесь! – позвал, увидев меня, Вадим Петрович.

Я отказался. Тогда он, с налитой рюмкой, подсел ко мне. Ему, оказывается, запомнился мой вопрос, и он счёл своим долгом ответить. Говорил быстро, напористо – о вредных душевных раздраях, расслабляющих человека, и о полезных, порождающих «одну, но пламенную страсть». О психическом нездоровье народа, который, по его мнению, закисает без «руководящей идеи».

– Ведь в сущности народ – это косная среда, ему нужна встряска! Какая? Отрицание всего! Да-да, всего! Да, это, по выражению белокурой дамы, нигилизм! Но именно он сейчас необходим нашему обществу! Нигилизм, как разрушительное цунами, смоет в океанские глубины всё отжившее. Это будет очистительный час икс! Он приближается!

– Час, когда «всё позволено»?

Вадим Петрович осушил рюмку.

– Именно так! Только час икс оздоровит душу народа... Что делают весной в деревнях, знаете?.. Жгут прошлогоднюю траву, чтобы на пепелище вырастить новый урожай. Ребята из моего литературного кружка – это поколение огнепоклонников! Они не боятся обжечься. Ведь они готовы на всё! Кстати, и те героические девчонки, что танцевали на амвоне, а потом отправились за колючку, из того же поколения.

– И та семейная пара, что публично занималась сексом в музее, отвергая естественный стыд?

– Да, и та пара. Да фактически нигилистами стали мы все, только не признаёмся в этом. Те же популярные «звёзды» шоу-бизнеса, выворачивающие в телепередачах свою личную жизнь наизнанку, повествуя о супружеских дрязгах, они кто? Нигилисты! Потому что давно уже избавились от ложного чувства стыда. И правильно, хватит жить враньём и самообманами! Пора объявить, что семья на самом деле – фикция...

– У вас разве нет семьи?

– Этой иллюзией я давно переболел.

– Но друзья-сослуживцы у вас есть?

– Я независимый литератор, терпеть не могу ежедневно ходить на одну и ту же работу. А литкружок – это моё хобби. Общение с молодёжью освежает... Ну что, может быть, сядете за наш стол? – предложил он, косясь на заскучавших без него юных стихотворцев.

Мой отказ его, судя по всему, не расстроил. Он выговорился и был собой доволен. Он пошёл к своему столу с улыбкой человека, сумевшего в очередной раз блистательно самоутвердиться. Ему нравилось его молодое окружение, нравился вельветовый пиджак, который он время от времени картинно распахивал, по­правляя намотанный на шее скользящий шарф.

Там, среди «своих», подняв рюмку, он негромко произнёс что-то, что вызвало дружный смех, и я подумал: да не игра ли у них всё это? Инфантильная, провокационная, щекочущая нервы.

[?]Игра, выжигающая в их душах всё то, без чего человеческая жизнь невозможна.