Литературная Газета 6443 ( № 50 2013)

Реабилитация Хрусталёва

Последние лет двадцать сценаристы сериалов думали в основном, как бы обогатить действие очередным неожиданным поворотом, и так утомили ауди­торию сюжетными виражами, что в конце концов зрителя стало тошнить.

Фильм Валерия Тодоровского "Оттепель" напомнил нам полузабытое ощущение свободы от мелочного сценарного произвола, когда пространство фильма до такой степени загромождено утилитарными сюжетными конструкциями, что воздуха уже не хватает. Ну, вот прямо как выходишь из здания Курского вокзала, упираешься в нависающую глухую стену гигантского торгового центра - памятник лужковскому архитектурному беспределу – и буквально начинаешь задыхаться...

«Оттепель» с ходу поразила и покорила своими длиннотами. Необязательные паузы, вальяжные проходки, неторопливые проездки, пустые разговоры. Никакой вам умышленности, когда каждая фраза в поте лица работает на стремительный сюжет. Скорее, наоборот, с первых серий зрителю дали понять, что торопиться некуда, разговор будет долгим, несуетливым и голово­кружительно захватывающим – о любви – в самом что ни на есть мелодраматическом смысле этого слова.

Валерий Тодоровский не то чтобы доказал право паузы на существование (это было понятно и так), но всё-таки совершил локальную революцию. Современный зритель живо откликнулся на воздух, люфт, на то, что в иной ситуации можно было бы презрительно назвать «водой»[?]

И ещё что очень важно, фильм в начальных сериях не был отягощён идеологией, не возникало мысли, что народу адресуют, прости господи, месседж. История вроде простая, но со смыслом. Как будто лёгкая, но всё-таки драматичная. И, главное, без мельтешни, искусственных сюжетных зигзагов. Красивые люди, многозначительное молчание, пристальные взгляды – короче, киногеничная «вода»…

Однако вскоре с этою водою на зрителя выплеснули идейное детище… Хотя надо было, конечно, с самого начала ожидать от Валерия Тодоровского идеологических посылов, потому что каждый нормальный мужик обязательно отобьёт футбольный мяч, случайно отлетевший к нему с детской площадки, и всякий нормальный либерал воспользуется возможностью пнуть с оттяжечкой советскую власть.

Идеологическая составляющая фильма наиболее полно отражена в последовавших после премьеры отзывах. Вот, например, что написал литератор Дмитрий Быков:

«Оттепель» – это самое масштабное художественное высказывание на тему российских спецслужб, на тему карательных работников и отечественной прокуратуры. Раньше в российском кино был один кадр, который всегда встречался аплодисментами, – это когда героиня Купченко даёт пощёчину Зине Бегунковой в фильме «Чужие письма». Теперь у нас появился второй эпизод, равный по силе, в котором главный герой, оператор Хрусталёв, даёт в морду прокурорскому следователю, заявившемуся пьяным на съёмочную площадку…»

Начнём с недоумения по поводу описываемых Быковым зрительских аплодисментов в ответ на пощёчину из «Чужих писем»… Наталья Рязанцева, выдающийся сценарист блестящей картины, должна быть удручена такой реакцией на ключевую сцену, предполагающую, скорее, оцепенение… Которое, впрочем, и присутствовало во всех кинозалах Советского Союза, кроме, пожалуй, того единственного, где девятилетний москвич Дима Быков смотрел «Чужие письма» в 1976 году. Или он увидел кино позже, по телевизору? Но в какой дурной компании, позвольте спросить, оказался известный писатель, преуспевший в наше время ещё и на ниве педагогики? До аплодисментов ли нормальному человеку? Ведь эта самая пощёчина стала настоящей трагедией для героини Купченко – учительницы, рефлексирующей интеллигентки. Педагог Быков, хлопающий ладошками, когда хрупкая Ирина Купченко бьёт по лицу юную Светлану Смирнову, не столько отвратителен, сколько опасен, а потому хочется воспользоваться случаем и порекомендовать родителям, чьих детей он воспитывает, поскорее искать наставника с более тонкой душевной организацией…

А теперь что касается «карательных работников»… Очевидно, что Дмитрий Быков так страстно желал увидеть в «Оттепели» именно их, кровавых палачей, что ему это таки удалось. Однако (подчеркнём ключевой момент нашего исследования) персонаж Василия Мищенко никакой не кровавый палач, а самый настоящий герой. Сценаристы прямо указывают на это обстоятельство, акцентируя, что следователь Цанин – полный кавалер орденов Славы. А это, между прочим, солдатская награда, аналог Георгиевского креста, которыми награждали за настоящие боевые подвиги.

Правда, в фильме «Оттепель» работник прокуратуры, орденоносец Цанин представлен настоящим негодяем. Причём заметим: из сценария это совершенно не следует. Если бы не актёрские краски (наверняка навязанные режиссёром), персонаж следователя не воспринимался как нечто однозначно отталкивающее. Василий Мищенко «играет отношение». Не глубинную суть в объёме и многообразии, а то, каким должен, по мнению Валерия Тодоровского, воспринимать следователя зритель.

Но посудите сами, какой же Цанин негодяй? Профессионально расследовал преступление с самоубийством, верно предположив, что Хрусталёв виноват в смерти товарища. Цанин – фронтовик и герой, он вполне мотивированно презирает всю эту творческую богему, а в особенности подлеца-оператора, который, кроме всего прочего, ещё и трусливо отмазался от службы в армии во время войны.

Поразительно, но поступки и реплики Цанина были бы восприняты зрителем совершенно иначе, если бы режиссёр Тодоровский не стал преподносить его образ в манере проклинаемого либералами соцреализма, когда актёры, во избежание разночтений, нарочито указывали зрителю отрицательную сущность персонажа с помощью нехитрого набора профессиональных уловок...

А сцена, на которой страстно аплодирует Быков, – это вообще самая заурядная манипуляция. Да, прокурор Цанин завалился пьяный на съёмочную площадку, стал хамить и буянить… Но этот поступок вполне логично вытекает из предложенных сценарием обстоятельств. Ведь следователь точно знает, кто настоящий преступник, но ничего поделать не может. Зрителям даже демонстрируют «следственный эксперимент», каверзу, с помощью которой бойкий адвокат вытаскивает Хрусталёва из-за решётки. Но режиссёр реабилитирует Хрусталёва, расставляет смысловые акценты так, что подлецом всё равно выглядит следователь прокуратуры. А ведь он простой служака, бессильный противостоять наглым и ловким киношникам, у которых в оправдание любой мерзости народная любовь или блат в самых высоких сферах.

И вот трус и дезертир даёт в морду полному кавалеру орденов Славы, а в зале аплодируют. Потому что следователь представлен режиссёром карикатурной мразью, а Хрусталёв – тонко, с намеренным педалированием неоднозначности. Порой даже смешно становится, как артист Цыганов эту неоднозначность из себя выдавливает.

Итак, Хрусталёв, сложно организованный дезертир, по существу, толкнул друга в окно, в отношении с женщинами законченный подонок, способен переступить через всякого, кто мешает в достижении личных и профессиональных целей. И вот Валерий Тодоровский предлагает нам старинную игру советской интеллигенции – покопаться в этой кучке экскрементов с надеждой найти жемчужину человечности или хотя бы засвидетельствовать, что такой монстр мог сформироваться исключительно в тоталитарном коммунистическом государстве.

В этой связи особенно интересен взгляд на образ Хрусталёва режиссёра Константина Богомолова:

«…Очень важно, что главный герой в прекрасном исполнении Цыганова, герой, вызывающий сочувствие и симпатию, сложный, объёмный, ПОЛОЖИТЕЛЬНЫЙ (давно забытое слово, которое именно здесь хочется сказать) – это человек, НЕ прошедший войну. Именно так. Это важно. Положительный герой – человек, НЕ прошедший войну. Себя выше Родины поставивший. Сбежавший, струсивший. Слабый. Именно он. Пусть это звучит пафосно – но именно благодаря этому это очень гуманистическое кино. Это и есть подлинная нежность к Человеку. Словом, повторюсь – это важно. Понимайте как хотите…»

Понятно, что Константин Богомолов в полёте своей мысли на два корпуса опережает даже самые безудержные фантазии Валерия Тодоровского, однако движутся художники в одном направлении. На этом пути десакрализации святого, деконструкции мифа они уже практически исчерпали ресурс «советских стереотипов». Несомненно, вскоре придётся развивать художест­венный метод экстенсивно – на соседних идеологических площадках. Ведь главное для продвинутого творца – новизна трактовки каких-либо устоявшихся представлений. Поэтому не стоит удивляться, если, оттоптавшись на социализме и христианстве, в очередном произведении зрителя удивят, к примеру, отрицанием холокоста…

Но пока зрителям «Оттепели» вкладывали в уши всё те же старые антисоветские штампы. Правда, чтоб не спугнуть, упаковали сакраментальное послание в симпатичную легкомысленную упаковку. Восторженная фраза – «Усатого вынесли из Мавзолея!» – прозвучала почти в финале. Окажись она в экспозиции, рейтинг картины был бы значительно ниже.

В своём творчестве Валерий Тодоровский во многом продолжил семейную традицию, основанную отцом, Петром Тодоровским, в соответствии с которой пусть и небезгрешной советской власти приписывались грехи, ей совершенно не свойственные. Так в фильме «Анкор, ещё анкор» весёлая история с курьёзными адюльтерами неожиданно переросла в рассказ об ужасах послевоенной гарнизонной жизни с сексуальными домогательствами, страшными особистами и трагическим суицидом в финале. А фильм «Какая чудная игра», повествующий о безобидном студенческом розыгрыше, неожиданно закончился тем, что молодых, красивых, творчески одарённых ребят… расстреливают. Хотя действительно имевшая место история, участником которой был знаменитый актёр Николай Рыбников, имела совсем другой финал – студентов пожурили на комсомольском собрании… И вот уже Валерий Тодоровский в рамках семейного подряда рассказывает в своём кино «Любовь» страшную историю, как в начале 90-х еврейскую семью терроризирует зловещий телефонный антисемит, отчего главная героиня с мамой и бабушкой вынуждены эмигрировать в Израиль…

И всё-таки поблагодарим Валерия Тодоровского и Константина Эрнста за смелость в поиске формы, за блестящие актёрские работы Александра Яценко, Виктории Исаковой, Михаила Ефремова, Светланы Колпаковой, Яны Сексте, Нины Дворжецкой. В конце концов не они виноваты, что в стране упразднены и цензура, и худсоветы, и даже институт редактуры.

Жаль. Сопротивляясь реакционным взглядам, под давлением идеологической машины, да и просто на основании здравого совета со стороны, задумка с «Оттепелью» могла быть воплощена ярче, тоньше, изобретательнее. Без назойливой либеральной пошлости. Кто-нибудь, например, точно посоветовал бы сделать «фильм в фильме» не какой-то условной опереткой, а чем-то осмысленным и мощным. Прекрасная была возможность: показать сериал про то, как делают кино, и потом продемонстрировать фильм, снятый внутри сериала. Вот это действительно стало бы новым словом в истории телевидения.

Теги: оттепель , телесериал