Литературная Газета 6464 ( № 21 2014)

Борщ по-гачевски

Вечер памяти Георгия Гачева в честь его 85-летия на днях прошёл в Институте мировой литературы. Много людей замечательных пришло почтить мыслителя, писателя, культуролога, литературоведа.

Папа Натальи Дмитриевны Солженицыной литератор Дмит­рий Великородный был другом отца Георгия Гачева - музыковеда, музыканта, эстетика Димитра Гачева. И Наталья Дмитриевна сочла для себя обязательным прийти воздать дань уважения человеку, с кем связана через дружбу их отцов.

Людмила Ивановна Сараскина, известный литературовед, признанный знаток творчества Достоевского и Солженицына, напомнила об удивительном отношении Гачева к жене, уверявшего, что можно быть Дон Жуаном с одной женщиной – если только любить по-настоящему умеешь.

Гачев и мечтал найти лишь его единственную супругу. 24 марта 1966 года он написал в дневнике: "Господи, пошли мне женщину, которая освободит меня от других женщин". И через несколько дней встретил счастье своё – Светлану Григорьевну Семёнову.

А Игорь Волгин, крупнейший наш достоевед, сосед Гачева в Переделкине, вспомнил, как предельно прозаичный повод – совместный поход с Георгием Дмитриевичем с мусорным ведром для выброса – не раз оборачивался часовой беседой, чрезвычайно насыщенной философически[?]

Из Болгарии приехали Димитр, сын Гачева, и его большой друг болгарский поэт и издатель книг Георгия Дмитриевича Иван Гранитски. Он напомнил, что космо-психо-логические идеи Гачева о дополняющих друг друга пониманиях единого устроения бытия разными народами в их особых проекциях ныне доказывают свою бесспорную плодотворность.

Как раз именно эту многотомную серию «Национальные образы мира», где исследована «возлюбленная непохожесть» народов земли», чаще вспоминают у Георгия Дмитриевича. Я же считаю, что высшее у него – его задушевный «дневник мышления», который он вёл всю жизнь.

Начал так писательствовать Розанов в «Уединённом»: «Я ввёл в литературу самое мелочное, мимолётное, невидимые движения души, паутинки быта. …В тот самый миг, как слёзы текут и душа разрывается, – я почувствовал неошибающимся ухом слушателя, что они текут литературно, музыкально, «хоть записывай».

Тогда, в 1912-м, он всех удивил таким жанром «нараспашку». Ему подражать пытаются, но розановская «уединённость» мало кому удаётся – всё не то выходит. Интимности недостаёт и много чего ещё. И вот только Георгию Гачеву удалось точно продолжить «линию Розанова», но прочерчивая её совершенно по-своему.

В 88-м я случайно обнаружил его «Жизнемысли» в казахстанском журнале «Простор». Автора знал по книге «Творчество, жизнь, искусство», изданной «Детской литературой». Меня он сразу взял в захват и как личность, и уникальным стилем. А в «Жизнемыслях» добавился ещё и уникальный жанр.

Гачев его объяснял так: «В толстом журнале есть рубрики: проза, поэзия, критика, культура, дневник писателя, юмор и проч. Так вот: перемешайте всё это – и выйдет мой жанр – борщ… Но ближе всего – к прозе. Это интеллектуальная художественная проза».

В один присест я проглотил тогда его «жизнемысли» – вку-усс-ноо! Подумал: если уж это и борщ, то изощрённейший. По розановским рецептам приготовленный. Тут не только пальчики оближешь – и тарелку всю до жириночки кусочком вытрешь, и воспоминаниями душу постоянно травить будешь. И даже самому тут же захотелось начать писать в таком духе. Под восторгом от Гачева, казалось, можно тетрадь в 96 листов исписать махом-сряду, он-то сам абсолютно всё мог сделать предметом мыслеисскуства. Это и есть то «самое мелочное, мимолётное, невидимые движения души, паутинки быта».

Гачева и читать-то надо в каких-то особенных условиях. Скажем, между копкой грядок во саду, в огороде. Как он сам, делая записи. Дочурка Лариса ещё крохой отлично поняла: «Папочка, иди и запиши это всё – тебе бы только записать».

Буквально каждое мгновение жизни он пытался осмыслить. Показывая, как надо бережно проживать минуты-часы-дни. Его читая, начинаешь по-дзенски радоваться всему вокруг – голубому небу, клейким весенним листочкам, цветущим одуванчикам, соседским кошкам, пришедшим в гости…

Но Гачев открывается не всем. Принять его тексты непросто. Их не столько понимаешь, сколько чуешь, попадая с автором в резонанс жизнемыслительный. И система смысловых координат человека должна быть схожей. И душа настроена на близких частотах.

Для Гачева важнее намного было ЧТО, чем КАК. Главное – выразить мысль адекватнее. Потому стилистика его «борщей» многим и не по вкусу. Тут «избирательное сродство» должно возникнуть меж ним и читателем. Мне вот близок его стиль, сам бы хотел спонтанно строчить о своём «уединённом».

Ведь Гачев и сегодня непонят, недооценён и как мыслитель, и как писатель. Ему ещё повезло, что признание смог завоевать, – был всё же известен широко в кругах обуженных. Доктор филологических наук. Ещё в советское время издал с дюжину книжек. Но вот «жизнемысли» его подзабывают уже. Однако всё же немало тех, кто помнит ту брошюрку под этим названием из библиотеки «Огонька», – тираж был 150 тысяч! В реформенных 90-х его вспоминали нечасто, видно, для доминирующих тогда «либералов» он оказался чужим.

Жизнь для Гачева была орудием бытийственного эксперимента. Он был философом бытия – подлинным экзистенциалистом. И жил, тщательно пережёвывая жизнь.

И Гачева ещё дооценят высоко обязательно. Вон Розанова через сто лет стали с аппетитом вкушать, будут и Гачева. Многих известных сегодня перестанут читать, а его будут. Потому как всё более растёт потребность в искренней, несочинённой, правдашной литературе.

А уж кто как литератор искреннее, чем Гачев! К пониманию им написанного надо постепенно подходить, продираясь через необычный стиль с доверием. Ибо бумажные его слова гарантированно обеспечены золотом мировой культуры, великим знатоком которой он был.

С Георгием Дмитриевичем познакомился я 18 апреля 2000-го – об этом свидетельствует дарственная надпись на его книге «Жизнь с мыслью. Книга счастливого человека (пока…)», автором названной «исповесть» (к датам у него было любовное отношение – иногда даже помечал и время, когда сделана запись очередной «жизнимысли»).

Размашистым росчерком: «В коня корм Полякову. Гачев». На соседней странице добавка: «Идея книги – с. 18. Эпитафия автору – с. 492. Идея книги (и всего писательско-философского творчества Гачева), по его мнению, проста:

«Я (человек) не могу ждать, пока человечество разрешит все проклятые вопросы, найдёт истину и заживёт счастливо в мировом масштабе: у него в запасе бесконечность, а у меня – отмеренный срок, так что всё это я должен сделать за свою жизнь… Её я сам должен проориентировать на истину и построить, чтоб по совести и счастливо».

Счастлив он был в творчестве, но особенно дома, в семье. И две дочурки, о коих он много написал, стали тоже для него «живым экспериментом» в его «лаборатории жизни». Настя и Лариса и жена Светлана стали героинями его книг-трудов.

В моей библиотеке немало книг Гачева, но в суете бытия в них давно не заглядывал. А вот сразу после вечера его памяти снял с полок – и опять его «борщ» трескаю за обе щеки. Гачева можно читать с любой страницы, даже интереснее так: наугад открываешь – жизнемысли его вызывают и мои жизнемысли!

А у меня-то в коня ли гачевский корм пошёл? Надеюсь. Потом мы ещё виделись пару раз. Но жалею сильно, что домой к Георгию Дмитриевичу напроситься не осмелился – да мы бы с ним напролёт сутки проговорили, потому как его отлично понимаю, и он бы меня обязательно понял. Больше ценить надо живущих. Чтоб потом не жалеть об упущенном. О недоговорённом. О недооценённых.

Эпитафию сочинить себе при жизни Гачев считал важным заданием человеку и её сложил как итог = принцип его жизни:

«У п у с к а я в р е м я, ж и л с ч а с т л и в о».

Владимир ПОЛЯКОВ

Теги: Георгий Гачев