Литературная Газета, 6558 (№ 27/2016)

Нездешней причастные силе

Нездешней причастные силе

Литература / Литература / Поэзия

Микушевич Владимир

Теги: литература , поэзия

Смерть Хемингуэя

Словно последний вздох,

Растаял ветер в сумраке трав.

Врасплох застигла меня тишина,

Биение пульса прервав.

А до сих пор за часом час

Бесперебойно в сердцах у нас

Работал телеграф.

От залпов звёздное небо рвалось,

Как недописанный лист.

Но вот опоясала землю строка,

Заглушая скрежет и свист.

Под пулями, не торопясь,

Прерванную восстанавливал связь

Раненый телеграфист.

«Прощай, оружье», – выстукивал ключ.

Взрывался газетный подвал.

Переходили сердца на приём,

Бежал по нервам сигнал.

И кто-то жертвовал собой,

Поскольку за правое дело в бой

Знакомый голос позвал.

Расстрелами заглушена

Поступь интербригад.

На севере, в тусклой промозглой тьме

Исчез последний солдат.

Идёт холодная война.

Поди, разберись, чья в этом вина,

Кто прав и кто виноват.

Не знаешь? Тогда под ногами земля

Дремлет, как динамит.

Легли на плечи к тебе облака

Тяжелее могильных плит.

Пишущая машинка молчит.

Узнали Гавана, Париж и Мадрид,

Что телеграфист убит.

Ружьё стреляет в тебя само,

И ты уходишь от нас.

Уходишь, не оставив письма,

Не дописав рассказ.

Нам остаётся твой портрет

И в недрах мозга – светящийся след

Твоих телеграфных фраз.

1963

Электрички

На спевке и на перекличке

Знакомым под стать голосам

Весь век электрички-сестрички

Кликушествуют по часам.

Бывало, когда рассветало,

Зальются певуньи навзрыд,

Как будто под каждою шпалой

Солдат неизвестный зарыт.

Не с запада и не с востока

Слезами слова потекли:

«Раскинулось море широко,

И волны бушуют вдали…»

Мотив опасался погони,

И всё-таки был он таков,

Что слышался в каждом вагоне

Аккомпанемент медяков.

Не Собинов и не Карузо

Взлелеяли нынешний стих.

Моя захолустная муза

Уроки брала не у них.

Кормилец, поилец, добытчик

С дырявою кепкой в руке,

Слепой соловей электричек

Прошёлся по каждой строке.

1965

ЛОРЕЛЕЯ

Похожие на конвоиров,

Деревья стояли вдали.

Траншею в сугробищах вырыв,

Там пленные немцы прошли.

И мы на большой перемене

Увидели через забор,

Как топчут сутулые тени

Строительный щебень и сор.

Смотрели мы, глаз не спуская

С не наших в сожжённом саду.

Так праведник смотрит из рая

На грешные души в аду.

Осколками вспахано поле.

Рассвет к маскировке привык.

Зачем же мы всё-таки в школе

Проходим немецкий язык?

И звонкий мой голос трепещет

Среди подмосковных руин:

Ich weiß nicht, was soll es bedeuten,

Daß ich so traurig bin*.

И сразу же вместо ответа

Поверх долговязых лопат

Оттуда со скоростью света

Один – человеческий – взгляд.

Нездешней причастные силе,

Вернулись мы в школу бегом,

Не зная, что мы победили

В сражении первом своём.

1969

_____________________

* «Не знаю, что бы это значило, почему я так печален» (Генрих Гейне).

АВТОПОРТРЕТ С ПОРОСЁНКОМ

Разучились мы бояться крови,

Потому что мясо на прилавке,

Не в лесу, не в поле и не в небе,

Не в хлеву, где тоже были души.

И когда под небом ненаглядным

Мы в ботве под бомбами братались,

Словно в яслях, в бороздах дремучих

Прятался со мною поросенок,

Правнук вепря, – в зелени мясистой

Тело человеческого цвета.

Яшку на веревочке водил я.

В огороде по своей природе

Поводырь и пастырь – однолетки.

И когда соскальзывал ошейник,

Уши трепыхались поросячьи

В луковом аду, в раю капустном,

Якобы съедобные хоругви.

Год голодный, год бомбоубежищ.

Этот визг до белого каленья,

Чтобы до седьмого поколенья

Откликаться каждой каплей крови.

1970-е годы

ПАМЯТНИК

В музейной рухляди была забыта лира,

Забыта Библия среди сожжённых книг,

А я себе в мой век не сотворил кумира

И памятник себе поэтому воздвиг.

Готовый предпочесть изгнанью заточенье,

Гонений избежав и не снискав похвал,

Уединение и самоотреченье

Соблазнам вопреки я смолоду избрал.

И не участвовал я в повседневном торге,

Свой голос для других в безвременье храня;

Кретьен, Петрарка, Свифт, Бодлер, Верлен, Георге,

Новалис, Гельдерлин прошли через меня.

В готических страстях и в ясности романской

В смиренье рыцарском, в дерзанье малых сих

Всемирные крыла культуры христианской –

Призвание мое, мой крест, мой русский стих.

Останется заря над мокрыми лугами,

Где речка сизая, где мой незримый скит,

И церковь дальняя, как звезды над стогами,

И множество берёз, и несколько ракит.

В России жизнь моя – не сон и не обуза,

В России красота целее без прикрас;

Неуловимая целительница муза,

Воскресни, воскресив меня в последний час!

1977